"Должно быть, я тоже рыба, раз гнию с головы", - подумал Верховцев, - в ту же секунду раздался звон, и в окно влетел увесистый булыжник. Верховцев спокойно проследил, как он подкатился к его ботинку. Агата, занимавшая за столом место по правую руку от него, стряхнула на камень пепел тонкой сигареты. Шотландец пожал плечами.
- Это кто еще? Здание кто-нибудь охраняет? А если б кого-то из нас убило?
- Каждого из нас могло убить еще вчера, и, поверь, еще многих из нас убьет, это неизбежно, - сказал Верховцев, специально наиграв пафоса и декадентского фатализма, чтобы произвести впечатление на двадцатилетнего Шотландца.
Тот по-гусарски хмыкнул, но Верховцев уже чувствовал, что Шотландец начал сдавать: когда шли бои, терять ему было нечего, но теперь он слишком боится сдохнуть, теперь, когда победа, судя по всему, одержана. Кажется, чувствовала это и Агата. Она почти не смотрела в сторону Шотландца, и, слыша его беспокойное вопрошание, кривила губки, будто от кислого лимона, а ведь, было время, они с Шотландцем любую свободную минуту использовали, чтобы совокупиться, даже когда с улицы слышались выстрелы, и пули, случалось, залетали в окна.
Пули, что ли, кончились, раз полетели камни? Верховцев поднял с пола булыжник, и все увидели, что к нему скотчем прикреплен сложенный вдвое лист бумаги.
- Да это послание! - объявил он и, сорвав липкую ленту, развернул письмо. Шотландец вытянул шею, силясь увидеть текст, Агата, напротив, осталась безразлична - докурив свою сигарету, она потушила ее прямо об полированную поверхность антикварного стола и углубилась в созерцание покрытых черных лаком ногтей.
Листок был плотно исписан колонками нулей и единиц.
- Что это за херня? - первым подал голос Шотландец.
Верховцев бросил письмо на стол, встал и потянулся к графину с коньяком, отбитым у антитунцовой группировки - те, в свою очередь, конечно, унесли его с какого-нибудь склада, оставшегося от Старой России, со времен, когда еще существовало производство и шла торговля. Он плеснул всем троим в стаканы, поднял свой и, наконец, сказал, кивнув на лист с нулями и единицами:
- Они ведь знают, кто стоит у нас во главе, правильно? Это намек на то, что послание не нам, послание - ему, - Верховцев показал рукой со стаканом в сторону большого компьютерного экрана, висевшего на стене, - они - жалкие остатки не принявших идею Нового Вавилона - хотят говорить с ним, с Вавилоном, напрямую. Возможно, они хотят просить его простить их или что-то в этом роде.
- Просить Вавилон? - спросил Шотландец.
- Они никак не поймут, что сила нашего вождя как раз в том, что он машина и не может прощать, так же как испытывать злобу или страх.
- Да здравствует Вавилон, гарант свободы нового мира, идущий на смену червям человеческих правительств, - неожиданно для обоих мужчин громко выпалила Агата. Шотландец попытался улыбнуться, но напоролся на серьезное, застывшее лицо Агаты, ее глаза горели истым фанатизмом.
- Я считаю, за это надо выпить, - сказал Верховцев, - мы, кажется, забыли, что присутствуем при возрождении России из пепла, начале новой эпохи. С этого дня мы начинаем новое летоисчисление, сегодня нулевой день нулевого месяца нулевого года, года Победы! Вавилон станет нашим Иисусом, а мы пророками его, и двенадцатью именами тех, кто бился за победу плечом к плечу, будут названы новые двенадцать месяцев, выпьем, выпьем за это!
2
Человек, одетый в кожаную куртку, вышел на трибуну и заговорил:
- Система "Тунец" названа именно так из-за прихоти программиста, ведшего проект создания органического искусственного интеллекта на основе системы взаимодействия нейронов рыбы тунца, но мы предпочитаем называть его "Вавилон", это имя уместнее звучит, - человек в куртке позволил себе полуулыбку, - и лучше отражает его функции. Вавилон - искусственный интеллект нового поколения - призван полностью заменить государство. Мы начали эту войну не ради того, чтобы взять власть в свои руки, а чтобы устранить человеческую власть в принципе. И вот - победа! Добро пожаловать в свободное общество нового типа! Теперь вы свободны, люди! Авторитарные правительства, бессмысленные, порожденные больным самолюбием президентов, войны, колоссальные суммы, потраченные на утоление их животных потребностей, люди, сгнившие в тюрьмах по ошибке - все это в прошлом, всего этого больше не будет. Наступает год Ноль.
Выдерживая паузу, человек, чья кожаная куртка, по виду, прошла с ним огонь и воду, окинул взглядом собравшихся. Всего пришло около сотни народу. Злой ветер, порывами влетающий в отверстие, пробитое в стене снарядом, развевал их шарфы и волосы. Здесь собрались люди, уставшие от войны. Многие впервые слышали, что все, все это, голод и холод, было для того, чтобы включить какой-то особенный компьютер, железный ящик, и называть теперь его главой державы, вместо суетливого человечка из телевизора, которого нынче любой желающий может увидеть воочию - он на Красной Площади, болтается в петле, на пару с директором ФСБ.
В заднем ряду, сложив руки на груди, стоял Верховцев. Звучавшая напыщенная речь его не занимала, он думал только о человеке в кожаной куртке. Верховцев был одним из тех, чьими руками сделана революция, по его щеке змеится шрам, иные внутренние органы заменены на протезы, но говорят с толпой, размахивая конечностями, совсем другие люди. Те, кого Верховцев на полях сражений не встречал. Этот, в кожанке, выглядит аскетом и фанатиком. Но кто даст гарантию, что он не врет, не играет? Что не захочет себя возвеличить? На первых порах очень важно, чтобы никто, в чьих руках хоть сколько-нибудь власти, не надумал отказаться от идей, которые кожаный сейчас вещал с трибуны.
- Машина, - говорил он, - возьмет на себя необходимую, рутинную работу по осуществлению власти, контролю над исполнением закона и поддержанию порядка. Вавилон - искусственный интеллект, он физически неспособен стать тираном, судить несправедливо, скрывать правду, в то время как люди станут свободны и счастливы, избавленные от необходимости контролировать друг друга. Для этого нам понадобится средство легкого и беспрепятственного общения человека и Машины.
Рука оратора юркнула в карман кожаной куртки и быстро извлекла предмет не больше пятирублевой монеты.
- Это имплантат. Всем членам Революционного Совета уже вживлены такие. Он обеспечивает практически мгновенную мысленную связь с Вавилоном. Поставив имплантат, вы даете понять, что разделяете идеи нового свободного общества...
Верховцев непроизвольно коснулся пальцами виска. Шрам от операции вживления стал уже почти незаметен. Криво ухмыльнувшись, Верховцев вышел из зала.
3
Иван Иванов - так звали человека в кожаной куртке. Так он представился главным героям революции: бывшему капитану милиции Верховцеву, бывшему программисту Шотландцу и Агате - чем она занималась до гражданской войны, никто не знал. Имя, конечно, не настоящее, более того, то, что он не удосужился выдумать имя правдоподобнее, выдавало в нем небрежное отношение к революционерам и покоробило Верховцева. Кабинетная вошь, а все туда же - делить, раздавать звания.
Не ради того ли они воевали, чтобы такие типы исчезли навсегда?
- Итак, нам с вами нужно решить, - сказал человек в кожаной куртке, - одну простую вещь - чьим именем какой месяц будет называться. Именно с вами, вы же главные герои.
- Ты обещал достать мне кокаина, крыса! - оборвала его Агата, сидевшая, скрестив ноги, на крышке стола. В руках она держала компактную книгу на электронной бумаге.
- Вы в курсе, что Вавилон уже включен и работает, мы все находимся под контролем и должны придерживаться нами же написанных законов? - спросил Иванов. - Кроме того, начато тестирование общения с Вавилоном путем ментального контакта.
- Кокаин не запрещен, - сказала Агата.
- Я не это имел в виду.
- Ну и заткнулся бы, крыса. Кстати, мой месяц должен быть июль. Я хочу, чтобы моим именем назвали июль. В июле я застрелила первого реакционера.
В комнату вошли двое - крепко сложенные мужчины в черном - и встали по обе стороны от двери. Охрана Иванова, - решил Верховцев.
- Зачем они здесь? - спросил он.
- Революционер Иванов нас боится, - вставил сидевший до того тихо Шотландец, - нас, простых боевиков.
- Что за чушь, - бросил Иванов.
Верховцев рассмеялся.
- Неужели революционер Иванов планирует назвать первый месяц в году своим именем и боится, что мы это не одобрим?
- Список новых названий месяцев уже составлен, заверен и мое имя там не первое. - холодно ответил Иванов, - январь будет назван именем моего непосредственного командира.
- А февраль твоим? - Шотландец повысил голос.
- Да, моим, - ответил Иванов очень тихо, почти шепотом.
Верховцев принялся аплодировать.
Незаметно для всех Шотландец разъярился.
- Блядь, да меня никто и никогда еще так не оскорблял, - закричал он, - суки, вы что себе позволяете!
- Успокойтесь, прошу вас, - сказал Иванов.
- Да сдохните, твари!
Вне себя от злости, Шотландец схватил со стола полупустой стакан и со всей силы метнул его в Иванова. Тот попытался увернуться, но неудачно - стакан вскользь ударил его по виску.
Телохранитель Иванова среагировал мгновенно, выхватив из-за пазухи оружие. Шотландец качнулся назад, оступился, повалился на пол - во лбу у него дымилось пулевое отверстие. Щеку Агаты окропило кровью, и она брезгливо скривила губки.
- Вы... - начал было Иванов, но в этот момент пуля из оружия Верховцева попала ему в горло. Иванов упал. Верховцев выстрелил еще дважды, срубив одного охранника, но промахнувшись во второго. Пуля пробила отверстие в оконном стекле.
Пистолет появился в руках Агаты. Второй телохранитель взвыл - пуля попала ему в пах, он упал на колени, брюки тут же намокли от крови. Агата невозмутимо подошла ближе, выстрелом в голову прикончила телохранителя, и, поставив ногу на живот корчащегося и хрипящего на полу Иванова, вгляделась ему в лицо.
4
На площади собрались те же люди, что вчера слушали речь Иванова, по крайней мере, Верховцев увидел в толпе много знакомых лиц. Его и Агату в наручниках вывели на помост. Казнь вот-вот должна была осуществиться.
Зажегся укрепленный над головами большой экран, в кадре появились лица приговоренных. Иванова нигде не было видно. Кто-то тихим, неясным голосом забубнил в микрофон: "За действия, угрожающие существующему порядку вещей, серию убийств, неуважение к героям революции...".
При помощи имплантатов Вавилон убьет Верховцева и Агату, тех, кто сделал само его включение возможным. Бесчувственная машина не знает благодарности, жалости, сомнений.