Медведевич К.П. : другие произведения.

Лев Исбильи.6.Стальное зеркало

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.68*13  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава целиком

  -5-
  
  Стальное зеркало
  
  Балх
  
  Солнце падало быстро, птицы, засидевшие купол Зеленой масджид, казались мелкими насекомыми, тлей, усыпавшей лазурные изразцовые складки. Оббитые стены, облупленный альминар - вон какие проплешины в сине-белом плиточном узоре на боках... Да что там, даже портал гробницы Ходжи Парсы - и тот разворотили, выколотив кирпичи и ободрав синие изразцы с изречениями...
  Зато масджид напротив эмирского дворца так и сияла - и полированным мрамором площади вокруг, и сине-зелеными яркими, совсем новыми сводами и куполами. Ни одного пустого места на стенах - сплошные крапинки, ромбики узоров, в глазах рябило. Итимад поспрашивала - ей ответили, что на масджид хорошо жертвуют, и простые люди, и самые влиятельные, ибо там проповедует истинную веру и древнее благочестие имам из берберских земель. Мурабитский имам. А эмир города присягнул мурабитам на верность. И начальником гарнизона в Балхе сидел тоже мурабит - сын Юсуфа от черной женщины, Ибрахим ибн Таййашт. И гарнизон в городе стоял мурабитский, а как же. Берберы подгребали под себя Хорасан - и торговые пути с юга на север...
  - Куда вы меня тащите, о дети незадачи? - орала она давеча на сумеречников. - Обратно в пасть Зайнаб? В Агмат?
  - Сначала в Агмат, - спокойно отозвался самийа, которого звали Тариком. - Потом - как получится.
  - Куда вы меня тащите, я спросила?! - не унималась она.
  Тарик пожал плечами:
  - На престол.
  - Куда?! Какой престол - Исбильи?
  - Халифата.
  - Ты халифат, что ли, собираешься восстановить?!
  - Да, а что?
  - Очень смешно! Это шутка?!
  - Не шутка, - тихо ответил за Тарика сын и почему-то поежился.
  Все полоумные... А может, это она, Итимад, поглупела - во время беременности она всегда глупела...
  А здесь, на закатном базаре у стен Зеленой масджид, она глохла. Продиралась их компания, как на грех, через толпу на рынке, где торговали мехами, тканями и коврами, голова и без того гудела, а глаза слепило разноцветье свернутых в штуки и раскинутых материй.
  Уши рвали вопли торговцев:
  - Подходи, подходи, вот куньи шкуры, лучшая хорасанская куница, куница белая, бурая, подходи!
  - А вот кому лучшее мервское сукно на одежду-михша, самая лучшая одежда для осенних месяцев, кому сукно со священным рисунком - вот купол Масджид пророка, вот площадь вокруг, подходите, правоверные, посмотрите на лучшую ткань сезона!
  Итимад не выдержала и посмотрела: ну да, точно, вот клеточки с точкой внутри - площадь, а вот круг с пересекающимися в центре извивами - купол Священной Масджид... Только... только что они несут! Какой рисунок на ткани осенью?! В осенние месяцы положено носить однотонные ткани, мусмат, это еще когда великий певец Зирьяб из Куртубы заповедал всем, желающим привлечь к себе взгляды людей утонченных, людей образованных! Цветными могут быть лишь шелковые одежды с подбивкой для холодного утра! А они! Толстое сукно - и с рисунком! Невежды! Что проклятые мурабиты сделали с Хорасаном, люди здесь стали подобны ослам и мулам, может, они и сидят не на кожаных подушках, а на набитых соломой льняных мешках, и едят с деревянных столов, не покрытых кожаными скатертями!..
  Итимад решительно двинулась к прилавку и открыла рот - отчитать болвана! И застыла с открытым ртом, услышав в голове шелестяще-тихое шипение: Стоять смирно.
  Оборачиваться Итимад не хотела. Но обернулась - он положил ей руку на плечо, и рука эта весила, как чугунная.
  Вздрогнув всем телом, Итимад отшатнулась - опять у него новое лицо. Странный Тарик - вот кто он? она так и не добилась ни от кого внятного ответа! - менял облик. Каждый день. Иногда чаще. Сейчас перед ней стоял старик-степняк в сбившемся с бритой головы малахае и торчащем ватой полосатом халате. Вот и плетка за поясом, а на поводу - мохнатоногая низкая лошаденка. Откуда она здесь, кстати?! Он и кобылу свою заколдовал?!
  И только взгляд - чернющий, свинцовый - выдавал 'старика'. Словно из раскосых глаз кочевника на нее, Итимад, глядело... не находилось у нее слов для того, что глядело. Как в илистое дно под спокойной водой вступаешь - и все, не выдрать ног. Она сразу поняла: глядящее из черноты за чужим, поддельным черепом затянет в зеленоватую мутную жижу, и кости ее сгниют под спудом грязи и мертвых водорослей. Давеча она отказывалась закрыться по самые глаза - тем самым проклятым грубым льном! на лицо и голову Итимад Румайкийа должна накинуть презренный лен, кому сказать! да еще и замотаться, как деревенщина, чтоб ни лба, ни губ не видать! - ну и вот, Гариб поспорил-поспорил, а потом кликнул Тарика: мол, так и так, господин, эта женщина отказывается выполнять ваши распоряжения! А тот все время, пока она орала на Фахра и Гариба, стоял и смотрел на горизонт. Заложив руки за спину и не ведя ухом. А вот когда Гариб окликнул, Тарик развернулся и шагнул к ней. И взглянул - вроде как на нее, а вроде и нет. Как на некий предмет, случайно оказавшийся перед глазами. Словно не она, живая Итимад, стояла перед Тариком, а столик или кувшин. Через предмет можно перешагнуть. Тарик смотрел, и Итимад понимала: перешагнет. Палач эмира Абд-аль-Рахмана оставил слезные записки о своей тяжкой жизни. Самийа с пустыми холодными глазами слезных записок оставлять не будет - это Итимад поняла тоже. И быстро замоталась в шершавый, дерущий щеки лен.
  - Мы идем дальше, - тихо, спокойно сказал 'старик'. - Не заговаривая ни с кем.
  Итимад сглотнула и повиновалась.
  А в карван-сарае у Базара Суконщиков - дешевом, но еще приличном, не то что постоялые дворы в квартале у Невольничьего рынка - их встретили неласково. Впрочем, с чего бритому потному детине было встречать ласково четырех небогатых путников - каравана при них нет, охрана с золотыми саблями следом не гарцует... Однако ж детина мог заговорить и повежливее. Но не заговорил.
  Обтерев жирные - плов из миски ел - пальцы о грязный платок на поясе, он чмокнул блестящими губами и заявил:
  - Местов на всех рассчитано не было! Ты, юноша, верно, нищий, а мы нищих не принимаем в сем достойной заведении!
  Ковер под детиной никогда не чистили, саманная стена за спиной облупилась, вокруг воняло верблюдами. Но Фахр, не найдясь с ответом, залился краской стыда и затеребил драный - зашила бы, ох зашила, но нечем! - рукав халата. И промямлил:
  - Вы, пожалуйста, не подумайте, у нас есть деньги...
  - Это что, баба твоя? - строго прищурился на Итимад детина.
  - Это моя благородная мать! - вспыхнул сын, и она скрипнула зубами - где мое благородство и десятки невольниц с пышным выездом, но и на том спасибо, мой мальчик...
  Детина, как и ожидалось, раззявил вымазанный жиром рот и заржал:
  - В таком хиджабе! Благородная! Ха-ха-ха! Нищенка в деревенском льне! Ха-ха-ха! Из вилаята понаехали, что ль?
  Фахр побагровел. Но выдавил:
  - Д-да.
  И достал из-за кушака тощий кошель.
  - Нам бы келью... Самую про... простую...
  Еще бы. Сумеречники растворились за их спинами еще не дойдя до караван-сарая - на их размещение денег не оставалось, все в Мерве оставили, у лекаря, эх...
  - У меня простых кельев нету! Сказал же - у меня достойное место, для людей состоятельных!
  В соседнем дворе взревел осел - видимо, разгружался кто-то, теперь им точно здесь кельи не видать. Пометом и верблюдом воняло просто нестерпимо, а ноги подкашивались. Всевышний, пошли нам кого-нибудь на помощь, сил моих больше нет! Нет у меня сил искать другой постоялый двор! Ноги подкашиваются, пот градом, того и гляди - стошнит... Итимад плюнула на приличия и вытерла лоб рукавом. Полагалось платком, но платка у нее не было. Всевышний, ну как же так, и Фахр у меня такой мямля...
  - Пожалуйста, вот у нас деньги есть, мы заплатим прямо сейчас!
  - Иди отседова, тут уже приличные люди разгружаются! Нет у меня свободных келий!
  - Но...
  - Нету местов, кому сказал!
  Итимад хотела развернуться и уйти - сколько можно терпеть такое поношение! Но не успела. Потому что за спиной прозвучало тихое и спокойное:
  - Неправда. Все у тебя есть.
  Голос незнакомый, но оборачиваться не хотелось. Итимад знала, что увидит - новую маску. С холодной чернотой в глазах. Спину зазнобило. А вот детина, похоже, холода не чувствовал и куражился дальше:
  - А ты чего встреваешь, уважаемый? Ты им родственником доводишься? А? Иди отсюдова, а то как позову сейчас...
  Кого он собирался позвать, Итимад не узнала. Ее подвинули в сторону, как невесомую занавесочку, и протянувшаяся рука в узком сером рукаве уложила детину головой в плов.
  Вокруг ковра с детиной сразу настала та особая тишина, когда все отворачиваются и отводят глаза. Невысокий человек неприметной внешности обводил взглядом дворик, и люди, поморгав, делали вид, что не видят, как дергаются голова детины, руки детины и ноги детины. И как тот мычит в миску. Человек в сером удерживал здоровенного амбала пятью пальцами, даже не положив ладонь на затылок. Итимад вдруг поняла: так не бывает. Нельзя поставить пять пальцев на голову человеку и впечатать того мордой в стол. И так не бывает, чтобы здоровенные ручищи дергали удерживающее запястье - и не могли ослабить хватку.
  Человек в сером убрал пальцы с затылка детины, оставив пять багровых пятнышек на бритом черепе. В руке что-то тускло блеснуло. Это что - меч? Откуда?! Хозяин караван-сарая вынырнул из плова и увидел перед носом стальное лезвие. Уставившись в него, точно в зеркало, детина завороженно отер морковку и рис с лица.
  - Осторожнее нужно быть, - осуждающе покачал головой человек в сером. - Когда ты при мече, с тобой беседуют уважительно: поправил перевязь, и сразу понятно, каковы твои обстоятельства. На мне не видно оружия, и это может ввести в заблуждение. Но, когда разговариваешь, обязательно присмотрись к собеседнику. Задумайся: у этого человека может быть оружие? Все это можно прочесть по глазам. У человека, который способен пустить в ход сталь, совсем другой взгляд. С таким человеком нужно разговаривать уважительно. Теперь вернемся к нашему случаю: у меня что, взгляд человека, с которым можно говорить невежливо?
  Детина воодушевленно помотал головой: нет, мол. Человек в сером брезгливо сморщил губы:
  - А я не с тобой разговариваю. Это я тебе говорю, юноша по имени Фахр ад-Даула. Считай, что это твой первый урок.
  И посмотрел на Фахра.
  - Можешь дальше так и называть меня- муаллим.
  
  В келье урок новоявленного наставника продолжился. Самийа шагнул к притихшему Фахру, и тот жалко вжался в стену. Сумеречник - теперь он принял свой настоящий, черно-белый, нечеловеческий облик - чуть заметно скривил губу. И процедил:
  - Фахр-ад-Даула. Тебя зовут Фахр-ад-Даула - 'слава державы'. Что же это за держава, у которой такая слава? Твою мать оскорбляли, а ты жевал сопли. Чем ты занимался до того, как встретил меня?
  - Я... я ювелир, - ответил Фахр, не отводя взгляда. И сглотнул.
  - Ювелир?..
  - Хороший ювелир! - вдруг заоправдывался Фахр. - Люди доверяют мне и золото, и серебро, я не обвешиваю! И мудрый наставник ад-Дани дал мне хорошее образование, я умею читать Книгу, знаю хадисы, основы права и математику! И историю! Я... я...
  - Где твое оружие, Слава Державы? - руки Тарика метнулись к вороту Фахра, и тот повис в воздухе. - Где твоя гордость?!
  - Аааа! - взвыл мальчишка, колотя ногами о стену. - Пустите, что вы делаете! Мне же больно!
  Тарик медленно разжал пальцы. Фахр ссыпался на пол, размазывая слезы стыда и боли. Итимад выдохнула и почувствовала боль - ногти вонзились в ладони.
  - Он бесполезен, господин, - прошелестел за спиной еще один сумеречный голос - Гариб тоже вернулся, оказывается.
  Меж тем Фахр успел вскарабкаться на ноги. Подмахнуть рукой сопли. И посмотреть прямо в лицо Тарику:
  - Тот меч - это была иллюзия. Морок. Сквозь него лицо человека видать. Так где же ваше оружие, муаллим? Мне пеняете, а сами? Меч по дороге посеяли?
  В келье повисла страшная тишина. Такая страшная, что Итимад боялась вздохнуть. А потом тишина рассыпалась: Тарик... рассмеялся. Следом захихикал Гариб.
  - А ты молодец, маленький Фахр, - выдохнул, наконец, самийа и довольно прижмурился. - На что-то ты все-таки годишься - умеешь задавать хорошие вопросы...
  И, уже разворачиваясь прочь, тихо докончил:
  - И видеть правильные вещи...
  Гариб, хмуро наблюдавший за этим весельем, заметил:
  - Это Мухсин. Он ходил в незримом мире, а Та Сторона отпускает не сразу. Мальчишка отряхнет пыль города джиннов и снова ослепнет, как семидневный щенок.
  Тарик, не удостоив белобрысого сородича ответом, сложил длинные пальцы в странном сложном жесте - и растаял в воздухе. Гариб зло прижал уши, зашипел - и выскользнул из кельи прочь.
  Фахр неуклюже затоптался, не зная, как быть. Ох, сынок, и впрямь тебе следует быть порезвей умом...
  - Вот тебе деньги, мой верблюжонок. Пойди купи маме яблок. Только не зеленых, красных с желтым бочком купи, мервских яблок. Смотри, чтоб гнилье не подсунули и не обвесили.
  Она знала, что говорила. С базаром у сына тоже не слишком ладилось, ох..
  - Иди, иди, хорошо яблочки выбирай...
  Словом, Итимад никуда не побежала. Она без сил рухнула на топчан и прикрыла глаза.
  Яблоки Фахр принес, и даже те, которых Итимад так хотелось, так хотелось. И тут же наладился прочь, поглядывая шкодным котенком.
  - Ну иди, иди, поглазей на город, - измученно отмахнулась она, и сыночек выскочил за занавеску.
  Точнее, не выскочил. Запутался в ткани, колотя руками, наконец выпутался и исчез в сумраке, который сгущался за занавеской.
  Потом, когда случилось то, что случилось, кляла себя на все лады - почему разрешила?! почему отвернула голову, не спросив, куда и зачем направилось любимое дитя?! - но было уже поздно.
  
  Тарик образовался в келье в тот же миг, как пропал из виду Фахр: то ли ждал, когда сыночек куда-то денется, то ли аромат яблок привлек.
  Красные яблоки горой лежали на разложенном поясном платке Фахра и пахли одуряюще. Итимад немедленно схватила желтоватый с бочка плод и захрупала им.
  Тарик, сидевший напротив нее за низким столиком, вдруг разжал губы и спросил:
  - Как так вышло, что вас не убили?
  Итимад поперхнулась:
  - А что, надо было, чтоб убили?
  Самийа быстро взял яблоко и быстро ответил:
  - Нет.
  Но Итимад уже распалилась:
  - Они лишили нас города и имущества! Опозорили! Сослали в глушь, в Агмат! На потеху грязным берберам! По-твоему, этого мало?!
  - Нет, но я...
  - Что ты? Что ты? Что ты знаешь про нас? Я зарабатывала прядением! Прядением, как презренная рабыня в ткацкой мастерской! Меня лишили всего! Моего супруга эмира держат на цепи, как пса! А они ходят кругом и улюлюкают! По-твоему, этого мало?
  - Нет, я хотел сказать...
  - Что ты можешь сказать, о существо из Сумерек?! Такого не творил даже халиф аль-Хакам! А уж его-то трудно заподозрить в человеколюбии!
  - Какой халиф?
  - Аль-Хакам! Во время мятежа в пригороде Куртубы он велел схватить мятежников и лишить их имущества - что было против закона! - но даже он не посягнул на их женщин и детей! Закон предписывает собрать харимы мятежников в безопасном месте и оградить имущество от посягательств, а их, детей несчастья и гибели, выгнали из домов в одном платье, но даже аль-Хакам не решился сослать семьи тех, кто возвысил голос против его беззаконий!
  - А что он сделал с теми, кто возвысил голос против его... беззаконий?
  - Ты еще спроси, что за беззакония он творил! Он заманил в ловушку самых именитых граждан Тулайтулы, собрав их на пир, а потом велел казнить надо рвом! День Рва, слышал о таком?! Сто сорок две головы упали в тот страшный день!
  - Я слышал о Дне Рва, только другом...
  - Ничего ты не слышал и ничего не знаешь! Страшнее бедствия, учиненного халифом в непокорной Тулайтуле, наша земля не знала! А в Куртубе! В Куртубе он приказал казнить! Казнить! Шестьдесят два человека! Их распяли! Сняли камни мостовой на берегу канала и вкопали кресты! Людей развесили, как птиц после охоты! Законников! Знатоков хадисов! Ученых! Купцов и дворцовых евнухов! Город стенал от ужаса, душа у каждого подошла к носу! Шестьдесят два человека распяли! О бедствие, о великое бедствие мятежа в пригороде! Шестьдесят два человека!
  - Я понял.
  - Что ты понял?! И даже тогда, даже этот бесчеловечный властитель не сослал и не изгнал их харимы! А нас! А нас! О беззаконие и бесчеловечность, невиданные среди детей ашшаритов!
  Тарик молча посмотрел на яблоко и задумчиво его загрыз.
  
  В это время Фахр-ад-Даула пробирался среди пустеющих лотков и ковриков базара, задавая встречным вопрос, выдающий в нем юношу образованного и знающего. Фахр проталкивался в редеющей толпе, спрашивая:
  - Как пройти в библиотеку?
  А надо вам сказать, в Балхе (равно как и в Мерве, и во многих других городах Хорасана) стараниями правителей учреждены были прекрасные библиотеки, куда каждый ищущий мудрости верующий мог прийти, и ему выделялся столик для письма, прибор с каламом и хорошими чернилами, а также стопка бумаги. И за все это с верующих ашшаритов не брали денег, ибо библиотеки находились на попечении эмиров.
  Вот почему Фахр не замедлил узнать, где находится дом мудрости в Балхе, и направился туда, и сел за столик, и обратился к убеленному сединами смотрителю из числа смотрителей, а тот смотритель открыл перед жаждущим воды истины юношей врата премудрости и принес ему книгу славного своей ученостью Ибн Арабшаха аль-Куртуби, а именно известную среди знатоков 'Чудеса судьбы истории Тарика'.
  Фахр сидел и читал, а потом ему принесли лампу и две свечи, а он все читал, пока масло не прогорело и свечи не оплавились, и верующих не призвали на ночную молитву.
  Вот почему юноша уподобился башмачнику из 'Нишапурских ночей' и узнал о том, что случилось в караван-сарае, последним.
  
  Сквозняком втянуло внутрь кельи занавеску на входе.
  Яблоки покатились в разные стороны.
  Итимад не успела даже спохватиться - что за ветер, что разбивает кучу яблок? - сквозняк опрокинул ее на пол, в ушах гулко хлопнуло, над лицом просвистело белое, она вывернулась, сумела увидеть - белое шлепнулось о стену и застыло бумажкой.
  С тараканом ханьского иероглифа посредине.
  Таракан брызнул черным, цвета ковра стерлись, мир вывернулся наизнанку - белое в черное, черное в белое, иероглиф горел синюшным удушливым светом, узоры ковра поплыли стальными отблесками, змейки ползли, горбя спинки, брызнуло темнотой, в чернильных кляксах вставали тени, в ушах стоял крик, дерущий, страшный крик, саднило горло - это она, Итимад, кричала.
  И размазывала по лицу сладкое липкое, пахло яблоками, яблоки посекло стальным светом мертвой ханьской буквы.
  Тень рвалась к Итимад, разбилась о выросший над ней жгуче-белый силуэт - доспех, там доспех, странный, сплошная пластинчатая сталь с ног до головы, бумажка, еще одна, свистнула и хлопнулась о щит - у него щит? - нестерпимый блик взрезал глаза, щит разлетелся зеркальными осколками, силуэт шатнулся...
  ... хлоп! Еще одна бумажка, она тараном ударила в стальной нагрудник, тот, без щита, упал - ааааа! - нет, устоял, чавкало, хлюпало, кровью хлюпало, сталь плавилась, струились синие угарные огоньки, по подбородку текло яблоками, слюной, сушь во рту не дала крикнуть.
  - Помогите! - выдохнула она сипло, вот как тогда, на охоте, упала с лошади, а кабан, секач, бежал на нее, а ирбис сиганул с седла, конюший, он держал барса на седле, ирбис, дымчатый зверь в черную крапку... - Помогииитеее!
  Никто не слышал, она не крикнула, никто не поможет, чернота. Нет, лис, маленький, шкура с проседью, ухо рваное. Стоял и скалил желтые зубы. Того, в доспехе, она больше не видела. Помогите. Лис двинулся на нее.
  На месте стальной фигуры сгущалась пустота. Нет, дымка. Нет, барс! Дымчатый зверь в черную крапинку ударил хвостом, темные кольца до самого кончика, барс!
  Завизжало, зашумело, полетела шерсть, заметались тени.
  Ковер снова стал красно-желтым. Нет. Красным, мокрым, черным.
  Барс стоял над телом лиса, тот еще содрогался, пасть ирбиса впечаталась лису в шею, клыки вошли по самые оскаленные десна.
  Лис дернул лапами в судороге, сверху полетели бумажки, как сухие листья, пустые, мятые бумажки, они падали, шелестя, безобидным суховеем.
  Ирбис разжал клыки, тело лисы осело на пол. И растеклось нефтяной кляксой. Дохнуло гнилью, удушающей, тысячелетней, затхлая вонь вывернула Итимад наизнанку, ее стошнило.
  А когда она проблевалась, вывернутый мир окрасился в яркое, а барс исчез.
  Перед ней у стены сидел бледный-бледный Тарик и хватал ртом воздух.
  - Что это было? - прошептала она и поняла, что самийа хочет ей что-то сказать, но никак не может отдышаться.
  И держится за грудь. Там же расплавленная сталь и кровь. Итимад снова замутило.
  Легион... Это услышалось внутри головы.
  - Что?..
  Легион. Демоны.
  Голова не верила, Итимад разрыдалась.
  - Зачем они приходили ко мне? - всхлипнула она.
  Не к тебе. Ко мне.
  - Зачем?
  Убить.
  Надо подойти к Тарику, разглядеть его грудь, вот он держится за грудь, как человек, как раненый, нет сил подойти, там кровь и потеки железа.
  Белая ладонь на темном. Там нет крови. И железа нет. Ей показалось.
  Но это неправда. Все было на самом деле. По-настоящему.
  Да.
  - Мама! - вдруг заорали за спиной. - Не подходи к нему!
  - Фахр?..
  - Мама! Отойди! Он - убийца!!!
  
  Терпения мне, о Всевышний.
  - Фахр, что ты несешь?
  Сынок стоял в дверях - хвостик посеревшей старой чалмы свисал на шею, Фахр подхватил его и отер испарину со лба. И размазал пыль, проведя темную линию над бровями.
  Итимад почему-то испугалась: вот она вся в яблоках, что сын подумает. Но Фахр на заляпавшую келью яблочную кашу не обратил никакого внимания.
  - Мама, я все прочитал!
  - Что?!
  - Вот! Вот тут написано! Я и тебе прочитаю! - и Фахр выхватил из рукава толстую книгу-свиток на деревянной ручке. - Он перебил жителей Дархана... - Фахр раскручивал свиток, бумага ползла вниз, завиваясь змейкой, - Вот тут! Он перебил жителей Дархана, убили всех, мужчин, женщин и детей, а жители положили перед ним младенцев, чтобы он сжалился, а он... - Тут Фахр докрутил свиток до нужного места. - Вот! 'Тарик повернул поводья коней в сторону младенцев и не дал вида, что увидел их или обратил на них внимание. И войска, находящиеся с ним, прошли от начала и до конца, давя их копытами лошадей, и смешались младенцы с пылью'. Мама, он детей конями передавил!
  Итимад воззрилась на самийа. Тот по-прежнему сидел у стены, и глаза его стали огромными. И не отрывались от Фахра. Тарик сжал ладонь в кулак и попытался проговорить что-то - без толку. Он же не может говорить. Кровь и сталь. Сумеречник сдавленно выдохнул и резко развернулся к ней.
  И тут Итимад ровно что-то по голове стукнуло:
  - Фахр, постой! Если он перебил жителей, то кто же клал под ноги его коня младенцев?
  Сын раскрыл было рот, но закрыл его. И снова вперился взглядом в книгу. Но не уступил:
  - Тут так написано! Это писал сам Ибн Арабшах! В пыль! Младенцы смешались с пылью, мама, он убийца, нечеловек, он делал страшные вещи!
  - К-то н-написал? - это прозвучало хрипло и злобно. Тарик нашел-таки силы, чтобы проговорить это вслух.
  - Ибн Арабшах! - Фахр приосанился. - Знаменитый ученый, он творит под покровительством правителей в славном городе Исбилья!
  Тарик резко, как барс прыгнул, вскочил на ноги, и даже не шатнулся:
  - Что ты несешь? Какие младенцы?! Мы брали Дархан на копье, но какие дела у меня могут быть с младенцами, ты рехнулся, сраная ты слава державы?!
  - Тут написано, что ты - ты! - убил халифа Али ар-Рида! После чего тебя заковали и отправили в темницу!
  - Что?!
  - Что, не ты?
  - Какая темница?! Что знаешь про меня? Чему ты веришь про меня? Я убью твоего Ибн Арабшаха, но сначала набью ему морду! Чтобы знал, как писать галиматью! Он, небось, не ожидает, что история придет и врежет ему по сопатке!
  Надо же, и даже не задыхается, так, видать, разозлился, чисто как барс, зубы скалит, сейчас как кинется!
  Тут Тарик снова развернулся к ней:
  - А вам, госпожа, отдельное спасибо за кошечку.
  - К-акую кошечку?
  - Пятнистую! С хвостом и зубищами!!!
  И тут до нее дошло. С опозданием. Сначала лошадь. Она звала лошадь тогда, в ханьском кабаке. А теперь вспомнила о барсе.
  - Выходит...
  - Да! Выходит! Благодарствую, что не обернули меня пауком или питоном!
  - Но я...
  - В следующий раз прошу просто сказать: защити меня. Этого будет достаточно.
  - Чем же ты меня защитишь, о самийа? Где твой меч?
  Тут Тарик открыл было рот, но потом закрыл его. А потом пробормотал:
  - Пусть тот, кто забрал мой меч, сам его и отдает.
  Зря они забыли про Фахра:
  - Мама, как ты можешь с ним разговаривать про каких-то котов?! И почему здесь все в яблочной каше и бумажках?
  И тут они оба развернулись к нему, и Итимад в который раз подумала, что хорошо бы закатить сыночке оплеуху - за тупость. И глупость. И... Ох. Как же она не поняла сразу.
  - Фахр, а что это за книгу ты принес в рукаве? Откуда ты ее взял?
  - Это список знаменитого труда Ибн Арабшаха! Я заказал его в библиотеке! Как доказательство, я знал, что ты мне не захочешь верить! Ты мне никогда не веришь!
  - Фахр! Забери шайтан твои доказательства! Деньги! Сколько ты заплатил за список?
  Сын тут же смешался и заалел щеками под размазанной пылью:
  - Два динара, - наконец выдавил он.
  - Сколько?! Ты потратил два динара?!
  - Ну... - Фахр мялся и мямлил - как всегда. - Я вообще-то остался должен, у меня с собой столько не было, и мне сделали скидку...
  - Ты должен два динара?!
  - Динар и тридцать дирхемов! - с отчаянием выпалил ее сын.
  - Фахр, ты потратил два динара на страшные сказки про верблюжье говно, которому сто лет назад четыреста лет исполнилось?!
  - Это не сказки! И знание - бесценно!
  И тут за ее спиной раздался звук, который Итимад совершенно не ожидала услышать. Сдавленный, лающий, словно кто-то задыхался - ему плохо? Итимад обернулась и увидела, что Тарик сползает по стене, держится за живот - и смеется.
  - Знание... бесценно... - выдавил из себя сумеречник и захохотал в голос.
  Итимад постаралась сдержаться, но не вышло. Она мимодумно улыбнулась, увидела своего ошалевшего, нелепого, милого сына - и тоже рассмеялась.
  
  Отсмеявшись, они плюхнулись рядом на суф и сурово воззрились на переминавшегося с ноги на ногу Фахра. Тот все вытирался краем чалмы, от чего лицо его становилось все грязнее и грязнее. Ах, нет, это уже не испарина. Это слезы. Ее сын кривил рот и плакал от злости.
  - Вы... вы... это знаменитый ученый... я хотел как лучше...
  Конечно. Он хотел как лучше. Фахр всегда хотел как лучше - и когда приносил домой котят с базара, и когда приводил обедать каких-то оборванных мальчишек, которые смеялись ему в спину - конечно, полоумный, они просили даник, а он повел их баранину есть...
  Итимад не на шутку разозлилась. Как лучше ты хотел?!
  - А на что мы жить теперь будем, о многомудрый ты мой? Фахр, когда ты научишься думать головой, а не тем местом, куда вложил в тебя все эти сказки покойный ад-Дани? О чем ты думал? Так-то всегда случается: чужое дело легче ваты, а свое - тяжелее камня...
  Тарик подал голос со своего места, и все еще хриплый голос его истекал ядом:
  - Сдается мне, мы все попали в сказку. Про глупого шахзаде.
  И тут Фахр - неслыханное дело - взорвался.
  - Да! Мы попали в сказку! Только все сказки с тобой - страшные, страшней не бывает!
  - Не надо так со мной разговаривать.
  - Буду! Я не тот, кто тебе нужен! Я не наследник халифа!
  - Значит, мне все это время врали про твою родословную?
  - Оставь меня в покое, гребаный убийца!
  В следующий миг Тарик уже держал Фахра за ворот. Итимад почувствовала, как свистит между зубов выпускаемый воздух. Но самийа лишь скривил рот и сказал:
  - То-то.
  И отпустил полы халата ее сына.
  - Ты что, издеваешься?
  - Ненависть полезней, чем отчаяние.
  Итимад наконец-то отерла сладкую мякоть яблок с лица. Злость не уходила. О эти мужские разговоры! Про доблесть, храбрость и отчаяние! Хватит! То сказки, то демоны, то... Так. Сказки. Сказки!
  Тарик, словно услышав его мысли, приобернулся к ней.
  - Я знаю, что нам делать, о мужи, - насмешливо произнесла Итимад.
  - Сдается мне, меня не обрадует то, что я услышу, - мрачно сказал Тарик.
  - Послушай и узнаешь, - отрезала Итимад. И широким жестом указала всем садится к столику. - Прошу. Теперь я расскажу вам, что мы будем делать дальше. И кстати! Где этот проклятый кот?! Где Гариб?!
  Но тут за занавеской послышались запоздалые возгласы и крики:
  - О Всевышний! Что здесь творится! Такой шум среди ночи! Почтеннейшие! Что происходит? Вы не пострадали?
  Итимад крикнула назойливым сострадальцам и осуждателям:
  - Все хорошо, слава Всевышнему! У меня упал кувшин и задел сярпуш с пловом, вот и загрохотало!
  И шум и шарканье ног удалились, и лишь одна бритая морда - хозяин карван-сарая сам пожаловал - засунулась внутрь:
  - Во имя Всевышнего, женщина, будь осторожнее! И кто это, во имя Джама?
  На что Тарик мягко, по-кошачьи, повел рукой, словно задергивая ткань перед лицом детины:
  - А ты меня вовсе не видишь.
  Тот поморгал, а Тарик добавил:
  - И ни о чем не беспокоишься.
  Глаза детины враз стали пустыми, как сухой кувшин, и тот исчез за занавеской.
  Так где же все-таки Гариб? Нет, она подумает об этом потом. Сначала - деньги.
  
  Вечерний базар освещали воткнутые в понатыканные там и сям столбы - безобразно понатыканные, в Исбилье, царице городов, они ставились в прямые ряды и украшались резьбой! - и большие ханьские железные чаши, в которых пламенело масло.
  - Подходите, о правоверные, подходите, вот конь, достойный эмира, достойный султана, он ест свою пену и пьет воду миража, подходите! - надрывался нанятый ими посредник, и надрывался не зря - толпа вокруг них густела.
  Конь, в смысле, Тарик в облике коня, мрачно стоял между ней и Гарибом - проклятый котяра обнаружился сразу, как утих переполох в караван-сарае, и Итимад не отказала себе в удовольствии: выдрала бесполезного невольника за оба уха. Теперь Гариб стоял тоже мрачный, зато смирный, и даже не огрызался.
  - Во имя Джама, правоверные, посмотрите на этого коня, конь лучших неджских статей! Недаром говорят дети ашшаритов: если вы видели коня серой рассветной масти, и он летел по воздуху, верьте такому!
  Сама Итимад вспомнила счастливые дворцовые времена и нарядилась юношей: в Фахров кафтанчик и его же сапоги с чалмой. Ах, Исбилья, ах, утра охоты! Супруг дозволял ей выезжать с эмирской свитой, переодетой мужчиной, и на все возражения - женщина на охоте! Неслыханно! Харим эмира не покидает женской половины! - мол, все мы рабы Всевышнего. И во время выездов полагалось так и называть ее - Абдаллах.
  Гариб тоже стоял в заемном облике дюжего тюрка, и облик этот казался худощавому, невысокому сумеречнику великоватым. Тюрок то и дело обирал рукой рыжеватую редкую бородку и зверовато зыркал по сторонам.
  - Подходите, правоверные, ибо недаром говорится: 'Рай земной находится на хребте коня, в занятиях книгами, на груди красавицы!' Вот конь из коней, жеребец из жеребцов, у него хребет львиный, хребет волчий, ноги газели!..
  А вот этого им следовало ждать, а они не ждали - подвалила толпа берберов, с насурьмленными глазами и замотанными по самые глаза мордами. И они сразу же заорали:
  - О безродный! Как ты восхваляешь это сокровище?! О таком коне надлежит говорить: у него грудь вола и верблюда, хребет зайца и собаки, ноги страуса!
  - О невежда! Что говоришь?! Какой страус? Посмотри на этого коня, он не из коней берберов, это неджский сиглави, у него уши длинные и сходятся над холкой, глаза большие, морда сухая, шея длинная, хребет возвышенный!
  - О безродный! Что говоришь? Зачем позоришь сокровище шатров берберов? Это конь из коней с белизной по губам, он бежит быстрее ветра!
  - О сын разводки! Какая белизна? О чем ты говоришь среди детей ашшаритов? Посмотри лучше, вот у этого коня все девять вихров счастья и удачи: два вихра подле висков, два вихра повыше глаз, вихор пониже горла, вихор на груди повыше передних ног, вихор под гривой, вихры по сторонам пупа...
  - О несчастный! Что ты говоришь? Разве ты не знаешь, что счастливых вихров всего шесть, а тот, что на лбу - самая дурная из примет, прозываемая 'открытый гроб'?..
  Так, вот только гробов им не хватало...
  У берберов, видно, другие приметы, а знаю лишь бедуинские, вздохнул в голове Тарик.
  Пусть шайтан вынет из гортани язык этим крикунам! Итимад готова была рукав укусить от ярости и в растерянности мяла ворот халата.
  - Вот вихор у хвоста - он возвещает смуту!
  - О безумец! Какой хвост! Разве не видишь ты 'путь благополучия' - вихор по самой середине лба?!..
  Что за тентене, гельгеле, вельвеле!, как говорили на родине Итимад. Что за гам, гул и гик! Эдак они до дня Последнего суда будут спорить и ни до чего не доспорятся!
  И тут шайтан махнул хвостом, и торговля обратилась подлинным наказанием от Всевышнего, ибо через толпу пробился со своими гулямами парсидский торговец с крашеной хной бородой и обратился с похвалами - увы, не к лошади. А к ней, Итимад. Точнее, к отроку с лицом, подобным обрезку луны:
  - О дитя! Хочешь увидеть розу, взгляни на свое лицо!
  Терпения мне, Всевышний! Что за обстоятельства намутил им хвостом проклятый иблис!
  - Сдается мне, в этих землях кукушка идет за орла!
  Проклятье.
  - Молчи, о сын верблюда! Разве не знаешь ты хадиса: 'Ангелы имеют два небесных назначения в этом мире: присутствовать при беге лошади и при соединении мужчины с женщиной'? - да, не зря они заплатили посреднику такую сумму.
  Парс с крашеной бородой тут же смутился, и его оттеснили другие жаждущие увидеть чудесного коня.
  - Сдается мне, почтеннейшие, вы бьете в барабан наискось! Да заберет шайтан ваше дыхание, порочащее этого скакуна!
  За всем этим гамом, гулом и гиком Итимад едва не пропустила тихое - а все люди серьезные и уважаемые не кричат, а торгуются тихо - слово от неприметного человека в полосатом бурнусе. Из-под низко надвинутого капюшона прозвучало:
  - Даю тысячу динаров за коня. С уздечкой.
  Не отдавай уздечку!!!, тут же заорал в голове Тарик.
  Шшшш..., невольно поморщилась Итимад, я помню сказку 'О глупом шахзаде и дочери царя пери', в которой коня, которым ты, о Тарик, обратился, глупый шахзаде продал злобу магрибскому колдуну с уздечкой...
  Во-первых, не коня, о сокола с золотыми колокольцами, во-вторых, я никогда не обращался в коня и меня никто не продавал, в-третьих...
  Шшшшш...
  Итимад с улыбкой обратилась к держащемуся в тени покупателю:
  - Почтеннейший, скину сто динаров, но уздечку не отдам - да и зачем тебе ременный недоуздок и чомбур без кистей?
  - Покупаю! Тысяча динаров за коня! - заорал вдруг снова вынырнувший из толпы парсидский купец с крашеной хной бородой. - И чаша вина, выпитая из твоих рук, о отрок, лицом подобный обрезку луны!
  - По рукам! - быстро ответил отрок, то есть Итимад.
  И быстро посмотрела туда, где стоял замотанный в бурнус покупатель на коня с уздечкой - но того уже и след простыл.
  И она уже сгружала в руки Фахра и тюрка, то есть Гариба, мешочки с крупно нарезанным золотом, и била по рукам, и снимала с мотающего головой сиглави, то есть Тарика, уздечку... а потом она пошла вместе с купцом и его спутниками в ханьскую винную лавку - пить и читать стихи, и лучше бы она туда не ходила, ибо голова ее к утру болела так, словно она выпила все винные запасы ар-Русафа.
  А Фахра и Гариба она отпустила, и потому так и не узнала, что с ними приключилось на пути к караван-сараю.
  
  Они с Гарибом уже свернули в нужный проулок, перегороженный поверху шестами и завешанный чужим исподним и халатами, как им заступили дорогу: четверо. Трое высоченных амбалов и один низенький, тот самый шептун в полосатом бурнусе.
  Гариб неспешно положил руку на меч и перетек в свой собственный сумеречный облик. Залетные и местные хищные, завидев бледное узкое лицо и серо-голубые, предвещающие несчастье и неисчислимые бедствия глаза, быстро делали вид, что встали на дороге случайно, и быстро уходили, стараясь не оглядываться. Но эти четверо то ли не были залетными и местными, то ли не боялись сумеречной руки, вооруженной саблей, и остались стоять где стояли.
  - Отдай мне уздечку, что лежит у тебя за пазухой, - тихо сказал человек в простой полосатой одежке, но Фахра почему-то передернуло.
  - Сказано же, почтеннейший, уздечка не продается, - скрипуче ответил Гариб и мерзко ухмыльнулся, ласково трогая пальцами гарду.
  - Две сотни динаров.
  - Не отдам, - хрипло ответил Фахр. Он помнил наставления Тарика.
  - Четыре сотни динаров. Иначе хуже будет, о юноша, - так же тихо сказал полосатый.
  - Не отдам. И я вас не боюсь.
  - Очень зря, - и голос враз показался Фахру очень знакомым. - На твоем месте я бы очень меня боялся, о юноша.
  Наставник мурабитов шейх Юнус шагнул вперед и откинул капюшон с головы.
  
  В конюшне при купцовом доме стоял шум и гам - все сбежались посмотреть на коня, насилу конюх сумел вытолкать любопытствующих:
  - Расходитесь, расходитесь, о правоверные! По одеялу протягивайте ноги, не для того куплен этот скакун, чтобы балхские оборванцы таращились на него через ограду! Как говорят в Нишапуре - 'или сила, или золото, или вон из города', а вы пошли, пошли из конюшни!
  С помощником они завели коня в денник. И вдруг тот как ударит копытом! Конюх отшатнулся - а конь за ним! И тут он вспомнил: финики! За пазухой у него финики лежат!
  - Вай-вай-вай! Да ты не конь, ты чистый звэрь! - изумился конюх и полез под халат.
  И тут конь потянулся мордой к нему за пазуху - и вдруг! Морда коня источилась, свилась струйкой - и конь разом влетел к нему под халат!
  - Всевышниииий! Джинныыыыы! - разом заорали парсы и прыснули вон из конюшни.
  Конюх, не переставая орать, бежал и бросал через плечо проклятые финики, помощник, вереща, споткнулся, толкнул бегущего конюха, и оба они повалились размахивающей руками и ногами орущей кучей.
  Тарик неодобрительно посмотрел на крепнущий перед воротами купцова дома гул, гам и гик и заметил:
  - Нигде нет порядка.
  А потом вдруг вскинул голову, прислушался к ведомому лишь ему одному голосу - и исчез, развеявшись посреди ночной темноты легкой сумеречной дымкой.
  
  - ...Я... я все равно не отдам, - глупо пробормотал Фахр и попятился.
  Стоявшие за спиной шейха амбалы даже сабли из ножен не потащили - незачем. Святой мурабитов останавливал сердца и дыхание движением руки.
  - Если ты думаешь о Ястребе, то я, видишь ли, тоже его не боюсь, - усмехнулся шейх, приглаживая талейсан на шее.
  - Напрасно, - раздался за спиной Фахра тихий голос, и юноша услышал, как Гариб резко втянул воздух сквозь зубы. - На вашем месте, почтеннейший, я бы очень меня боялся.
  Сказал Тарик и неслышно выступил вперед. Черный цвет его кафтана сливался с ночной тенью, и только руки и волосы неярко светились во мраке. Меча при сумеречнике по-прежнему не было, но Фахр знал: Тарик тоже умеет останавливать сердца движением пальца.
  - Оставьте нас, - вдруг приказал шейх.
  Фахр беспомощно оглянулся на Гариба - тот смотрел на чернеющий в чернильной темноте высокий силуэт. И вдруг кивнул, повинуясь, бесцеремонно взял Фахра за рукав и повлек за собой.
  Оглядываясь, Фахр увидел, как трое амбалов тоже растворились в проулке, а шейх нагнулся и провел у себя под ногами длинную черту.
  
  - Сожалею, что вынужден напоминать, но думаю, господин Ястреб помнит начала геометрии, - негромко проговорил шейх и улыбнулся.
  Тарик молча смерил взглядом прямую, от силы в два локтя длиной, линию. Для второго зрения она истекала живым, синюшным у земли и ярко-желтым на язычках, пламенем весело горящей бумаги. Точнее, сворачивающегося на нездешнем жаре свитка с просвечивающими огнем буквами - Фатиха.
  - Увы, - вздохнул шейх. - Но прямая, как известно, продолжается в обе стороны бесконечно.
  Тарик поднял голову, и они встретились взглядами.
  - Ты задашь мне вопрос, о дитя Сумерек, и я отвечу на него прямо и без утайки. А потом я задам тебе вопрос из тех вопросов, на которые я ищу ответа, и ты ответишь на него начистоту и безо всяких трюков и фокусов. Как тебе такой уговор?
  - Я не мальчик, почтеннейший, в игры не играю, - усмехнулся Тарик.
  - Ты согласен?
  - Согласен.
  - Спрашивай.
  - Кто подослал ко мне демонов прошлой ночью?
  - Тайный шейх по имени аль-Хазрат. Более мне о нем ничего не известно. Как говорят здесь, о смерти своей знаю, а об этом не знаю. Тебе следовало выбрать другой вопрос, о самийа.
  - Спрашивай.
  - Чье знамя ты держишь?
  - Тебе следовало выбрать другой вопрос, о шейх. Ответ на него очевиден. Я иду под знаменем халифа.
  - Так я и думал.
  Повисла тишина.
  - Ты слепец, о самийа, и не знаешь ничего.
  - Уговор исполнен, если ты спросишь еще, я не отвечу.
  - Я не хочу спрашивать, о дитя Сумерек. Мне будет достаточно, если ты меня выслушаешь. Ты слепец, ты идешь через ночь.
  Кулаки Тарика сжались, и шейх с удовлетворением кивнул.
  - Знамя которого из халифов ты держишь? Того самозванца из Сильвеса, которого сейчас осаждает один из бесчисленных сыновей Юсуфа? Юсуфа ибн Ташуфина? Ведь его объявили халифом на орошенном кровью поле Заллаки... Халифа аль-Мумина из вождей муваххидов, свирепствующих за Биналудом? А может, того человека из Бану Аббад, который сидит на цепи в Агмате?
  Тарик молчал.
  - Понятно. Ты держишься нити крови. Очень жаль. Ибо ты совершаешь ошибку, а истина подобна льву: ты отвернешься, она тебя растерзает.
  - Избавь меня от суфийских мудрствований и притчей, о шейх, - скривился Тарик.
  - Ночь имеет три времени: время начала ночи, и ты только вошел в него, время полуночи, когда выходят все демоны, и время перед рассветом - и страшнее его нет ничего. Каждый раз, переходя из времени во время, ты будешь вспоминать меня и мои слова, но будет поздно.
  Тарик лишь презрительно покачал головой:
  - Я думал о тебе лучше, о шейх. Меня нельзя остановить туманными пророчествами и словоблудием.
  - Ни один из названных мной не истинный халиф.
  - И тебе ведомо, кто он?
  - Лев прыгнет, и мы узнаем.
  - Так я и думал - словоблудие. У вас говорят: 'не верь вельможе, не вверяйся воде, не верь кончающемуся дню, не полагайся на слово женщины, не вверяйся бегу лошади'. Вам следовало добавить: не слушай суфия, он сам толком не понимает, что плетет.
  - Я был бы рад разделить с тобой веселье, о дитя Сумерек. Но я вижу тень, наползающую на ар-Русафа с севера, и тень эта идет вместе с сумеречниками. Я вижу тень, встающую за Биналудом. И я вижу твою тень, и она слишком коротка, чтобы перекрыть тьму с востока и тьму с севера. Ты выбрал не того, и за это заплатишь. Тень поглотит тебя, и лишь Всевышнему ведомо, как ты из нее выйдешь.
  Тарик рассмеялся и покачал головой:
  - Увы, я не впечатлен, о шейх.
  - Что ж, я и не ждал, что ты поверишь мне, о нерегиль.
  - Если ты знаешь, что я нерегиль, то знаешь и то, что проклятиями меня не запугаешь.
  - Она сказала тебе?
  Между тенью и тенью в проулке повисло молчание.
  - Вижу, что не сказала. Итимад проклята. И ее дети тоже. Ты выбрал не того, о самийа.
  - Я тоже проклят. Втроем с Итимад и Фахром мы составим прекрасную компанию, о шейх.
  - Что ж, я буду ждать времени Всевышнего - рассвета. Ты вспомнишь обо мне, и не единожды, о дитя Сумерек. И мы еще встретимся.
  С этими словами шейх Юнус накинул на голову капюшон бурнуса и слился с обморочной темнотой между домами.
  Прогоревшая до красноты тлеющих углей линия рассыпалась пеплом, Тарик кинулся вперед - и лишь закашлялся в поднявшейся вихрем золе.
  - Мы еще встретимся, и ты пожалеешь, что встал у меня на пути, Юнус, - прошипел нерегиль и отер запорошенное серыми хлопьями пепла лицо.
  
  Итимад страдала.
  Не радовали ни черная, шелковая, положенная приличной женщине абайя, ни золотые 'водяные колеса', которыми по последней моде убирали волосы, ни перстни, ни браслеты с нишапурской бирюзой.
  Все эти прекрасные вещи - а также ларец с притираниями и благовониями, и прекрасное посеребренное зеркало - она велела принести в келью нового, положенного людям состоятельным и уважаемым, караван-сарая.
  Но голова трещала, насурьмленные глаза словно песком залепило, а рот терзала сухость. Нет, то, что им подавали в ханьской винной лавке, вовсе не было лаонским ширави. Итимад тихонько прихлебывала из дутого стаканчика чай и прикусывала большой кусок сахару, моля Всевышнего о пощаде.
  Слава Милостивому, после второго кубка купец упал на подушки и захрапел, иначе как бы она отбивалась от назойливого поклонника юношеских прелестей.
  И тут во дворе за занавеской загомонили - Итимад тут же поморщилась, ибо тяжелая голова тут же напомнила о давешней попойке острой болью - и поняла: в караван-сарай пришел певец. Во дворе строили лютню и постукивали в барабнчик-дарбукку.
  От первых звуков мелодии она содрогулась и чуть не взвыла от боли - визгливо запищали дудки, терзая уши высокой, длящейся нотой. А потом заговорил первый аккорд и глубокий, перемежающийся гулкими ударами барабанчика голос, завел песню. Глухую, темную, заунывную песню. Она ее знала, Устада Будл учила ей всех своих учениц. Старинная тюркская мелодия, горькие слова уставшего от жизни человека.
  
  Не ходи за мной, смерть, одолела меня усталость
  Уходи прочь, смерть,
  В другое время придешь
  
  Заберешь ты меня и не отпустишь назад
  Уходи прочь, смерть,
  В другое время придешь
  
  Заберешь ты меня и не отпустишь назад
  Уходи прочь, смерть,
  В другое время придешь
  
  Не смог я привести лодку свою к берегу,
  Победил меня мир, полный лжи,
  Мало побыл я со своими любимыми
  
   Уходи прочь, смерть,
  В другое время придешь
  
  Разминулся я с близкими своими
  Уходи прочь, смерть,
  В другое время придешь
  
  Забыл я о тебе, не думал
  А ведь пил вино твое полными кубками
  И что же? Вижу я, опять хочу убежать от тебя
  
  Уходи прочь, смерть,
  В другое время придешь
  
  Заберешь ты меня и не отпустишь назад,
  А сейчас уходи, смерть,
  В другое время придешь
  
  С последними, затихающими переборами струн, занавеска на входе в келью отодвинулась и в дверях показался Тарик. И застыл с пустыми глазами и странным, дотоле невиданным выражением на лице - словно каменная маска пошла трещинами.
  Певец ударил по струнам в последний раз, тоскливая мелодия угасла - и Тарика отпустило. Он увидел перед собой Итимад и медленно провел руками по лицу, смывая с него давешнее - что? Но сердце подсказало - молчи, не думай, не говори, тебя нет здесь для него.
  И тем не менее, он действительно ее увидел:
  - Прошу прощения за свои манеры, госпожа, не ожидал, что вы вернетесь так рано...
  Она лишь качнула головой, и подвески на золотых кольцах легко зазвенели.
  В келье повисло молчание.
  А потом Итимад решилась:
  - Я признательна тебе за то, что ты не рассказал Фахру о... случившемся в той келье, о самийа. Страх обессиливает. Сыну я сказала, что побитые яблоки и бумага - от твоего колдовства. И отобрала злую книгу. Они... они ведь вернутся?
  Тарик долго молчал. Потом ответил:
  - Я не уверен.
  - На все воля Всевышнего... - тихо проговорила Итимад.
  Тарик не ответил. Потом она услышала вздох:
  - Ты тоже о многом не рассказала сыну, о Итимад.
  Она поняла, куда сумеречник смотрит. На развернутый список книги Ибн Арабшаха. Слов не находилось.
  - Мне все равно, кто кого поубивал при Золотых Халифах, - выговорила она наконец и поняла - ей действительно все равно. Все поглотила усталость. - Время было такое...
  - Да. Такое было время, - через некоторое время отозвался он.
  - Фахр не знает о многом. Я... убивала. Про евнуха он знает. Но я убила не только евнуха. Я убила вазира.
  Тарик молчал. Какое ему, и впрямь, дело до старого Абу Салима, оскорблявшего ее в собрании - 'кого может родить эмиру презренная освобожденная рабыня, как не детей презренной рабыни?'
  - Приказала добавлять ему в шербет толику тухлого мяса. Старику через пару недель стало плохо. Дворцовый лекарь осмотрел его и сказал, глядя на меня: 'причина его болезни в некоей внешней силе, что входит в его тело'. Изящный способ сообщить, что вазира отравили...
  Тарик все так же молчал.
  - И прописал ему розовую воду, апельсиновый сок с сандалом и мастикой. Проклятый старик поправился, и я подослала к нему убийц. Прямо в масджид. С приветом от Итимад. Перед смертью он проклял - меня и моих детей. Успел проклясть.
  Снова вздох.
  - Пусть мой сын не знает об этом и дальше.
  И она помолчала и проговорила:
  - Великий суфий ибн Араби писал, что есть некий мир зеркала между миром тел и миром идей, - аль-Барзах. Пограничье. Или Перешеек. И образы наших действий и мыслей сохраняются в нем, подобно образам в зеркале, и все они потом взвесятся на Страшном Суде в конце времен. Я думаю, о самийа, что среди зеркальных городов, именуемых Джабулк, Джабурс и чудесная Харкалия, есть город, населенный образами сожалений.
  Итимад умолкла. А потом добавила:
  - Сдается мне, и ты, и я многажды прибавили ему жителей.
  Тарик долго молчал, а потом ответил:
  - Такое... возможно.
Оценка: 8.68*13  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"