Аннотация: Небольшой рассказ о неслучившихся событиях
Мельник Владимир Анатольевич, 2010. На правах рукописи.
Над бездной. (из цикла "Альтернативная история Севастополя")
Неизвестным героям, которые своими смертями дали нам возможность жить.
Балаклава. Октябрь 2009 года.
Дверца видавшей виды мерседесовской маршрутки со скрежетом распахнулась. Расплатившись, я выскочил на асфальт площади имени Первого мая и подал руку выпорхнувшей следом Наташке. Необычно теплый и солнечный октябрьский день располагал к предвкушению приятной прогулки в обществе красивой девчонки. На Набережной Назукина прохаживались пары, мамаши с колясками и детишками. Только легкие куртки на плечах отдыхающих в это воскресное утро напоминали, что все-таки уже осень, пусть и крымская, но все-таки осень. Зажатая в кулаке миниатюрная Наташкина ладошка заставляла сердце петь, прогоняла мысли о чем-то плохом или обыденном. Незаметно поднялись на Чембало, к развалинам старой генуэзской крепости, откуда открывалась величественная панорама Балаклавской бухты, напоминавшей большой котел, стенками которому служили окружающие ее горы. Озорной морской ветерок смешно теребил распущенные волосы моей спутницы.
- Слушай, а давай на Бочку Смерти сходим? - предложил я.
- А что там? - заинтересовалась Натали.
- Ну, я там просто ни разу не был.
- Хорошо, пойдем.
- Только туда трудно идти.
- Ничего, ты ж рядом.
- Ну, это да, - ухмыльнулся я.
Издалека казавшиеся пологими и близкими склоны горы Спилия превратили воскресную прогулку в преодоление пересеченной местности. По натоптанным туристами тропам было трудновато ходить в неприспособленной обуви: ноги то и дело ехали по осыпающемуся известняку. Поэтому, плюнув на тропинки, мы пошли напрямик, изредка останавливаясь, чтобы дать Наташке отдышаться. Обогнув гребень Аскета, наконец-то выбрались на гору Спилия, где немыми свидетелями трагедии обороны Балаклавы зияли выходы из бетонных казематов и капониров остатков так называемого "форта Южная Балаклава".
Подстелив куртку, я усадил спутницу на землю, а сам сел позади и обнял. Раскрасневшаяся после перехода девчонка стала еще очаровательнее. Несмотря на осень, по склонам горы цвели крокусы и еще какие-то незнакомые мне полевые цветы. Неожиданно появились люди в камуфляже и с оружием в руках. Старый спецназовский инстинкт заставил немного напрячься и скосить глаза, выискивая в радиусе пары метров какой-нибудь камень или палку. Но оказалось, что это просто страйкбольщики решили сегодня устроить свои игрища.
Налюбовавшись видом Балаклавы и, отдохнув после перехода, мы пошли непосредственно к Бочке, которая неуклюжей грузноватой птицей нависшла над почти что двухсотметровой отвесной скалой. Поймав Наташку, когда она спрыгивала с бетонного парапета, я подвел ее к сделанному из толстых броневых листов сооружению. Через боковые прорези было видно море, как никогда тихое и ласковое сегодня. По обоим бокам находились вырезы, некогда закрывавшиеся дверями, и с замиранием сердца наблюдал, как любопытная девушка заглядывала через них вниз.
Вид старого поста наблюдения и корректировки артогня изнутри портил свежий "лишай" граффити, оставленный каким-то ублюдком, не имевшим ничего святого в душе.
На западе величественно возвышался мыс Ай-я и, казалось, до него рукой можно достать. Душа настроилась на поэтический лад... Я подошел и обнял Наташку, которая тут же доверчиво прижалась ко мне спиной и положила ладони поверх моих. Постояв так с десяток минут, она снова зашла в Бочку, что-то внимательно рассматривала, легонько проводя изящными с неброским маникюром пальчиками по темно-бурой поверхности внутренней стороны брони.
- Вов, а что это? - спросила она, показывая на едва заметные, но, тем не менее, отчетливые выемки в стали.
- Хм, дай посмотрю, - заинтересовался я и тоже провел по шероховатости броневого листа. - Это следы от пуль, малыш.
- А откуда они здесь?...
Высота Спилия. Форт "Южная Балаклава". Ноябрь 1941 года.
Промозглый и холодный ноябрьский ветер с моря выдувал последние остатки тепла из-под матросских бушлатов и шинелей краснофлотцев Балаклавского сводного полка морской пехоты. Меняя попеременно в руках лопаты на винтовки, они уже который день отбивались от насевших немцев из 105-го пехотного полка 72-й ПД. Боеприпасы и еда, а главное - пресная вода на исходе. Люди валились от усталости с ног: ночью восстанавливали укрепления, а днем сдерживали все учащавшиеся атаки "гансов". Самое обидное, что вся их ночная работа - только до первой вражеской артподготовки: крупнокалиберные снаряды перемалывали и рушили все, что было сделано накануне матросскими руками. А жить-то хочется, и ты волей-неволей начинаешь этот сизифов труд заново, если, конечно, не желаешь получить пулю или осколок в следующем же бою. И так уже пятый день...
Сегодня было четвертое ноября, три дня до праздника Великого Октября. В строю полка осталось всего около сотни бойцов и командиров. Вчера пала "Северная Балаклава" и только редким счастливцам удалось выбраться к своим. Выбраться, несмотря на простреливаемые немецкими пулеметами участки нейтрального пространства между двумя укреплениями. Казематы заполнены ранеными и трупами защитников "Южной Балаклавы"...
- Снова долбят, суки, - перекрывая вой снарядов и взрывов, крикнул Митрофанов своему второму номеру, сидя на дне юго-восточной паттерны.
- Да уж, раскатают нас сейчас в блин, - согласился Петрухин, заматывая в тряпку запасные диски к ДП. - Подолбят и пойдут за угощеньем.
Рядом с пулеметчиками скрючились остальные десятеро защитников юго-западного направления. Ровно через полчаса все стихло. В паттерне зашевелились люди, кашляя и отряхиваясь от накиданной взрывами земли. Митрофанов снял "беску", отряхнул об колено, снова залихватски накинул на голову, достал из кармана тряпку и любовно протер затвор верного ДП. Из-за пазухи достал кисет с вышивкой, подаренный перед самым уходом на фронт женой.
- Ну, что, Сашко? Давай-ка закурим, што ли, - обратился пулеметчик к Петрухину, протягивая напарнику оторваный клочок газеты,.
- А чего б и не закурить, Петро Василич?! - радостно откликнулся на предложение второй номер.
- Це ты точно подметил, бо потим некогда будет, - неожиданно мрачно произнес Митрофанов.
Скрутив по цигарке, старший достал кресало, огниво и сухую корабельную паклю. После нескольких чирков, импровизированный трут услужливо задымил и мелькнул маленьким язычком огня. Прикрываясь от ветра заскорузлыми, со въевшейся в поры кожи грязью, ладонями моряки задымили едкой махрой. Разговор что-то не клеился...
Петр Васильевич посмотрел на кисет, и сердце, всегда сдержанного и степенного деревенского сорокалетнего мужика, невольно сжалось в каком-то мрачном предчувствии. Перед глазами возник образ его Аленушки. Но почему-то именно молодой, краснощекой, чернобровой, пахнущей свежескошенным сеном дивчины из ровных как стол херсонских степей. И как будто не было пережитых вместе двадцати лет, двух дочурок-погодков: Машеньки и Любоньки. Как там они без него-то?! Херсонщина-то сейчас уже под немцем. Перед мысленным взором возникла картина: все его семейство уже уселось за стол, сам он перекрестился на образа, перекрестил трапезу, степенно выпил поднесенную чарку водки, взял краюху хлеба, нарезал неровными ломтями и только тогда все принялись за еду. Внешне оставаясь спокойным, Митрофанов про себя любовался, как, сопя носиками и трогательно черпая из общей плошки кашу, смешно работали челюстями его "малявки". Две пары больших голубых глазён, доставшихся от красавицы-мамы, смотрели на родителя с какой-то детской наивностью. Когда семья отужинала, Петр встал из-за стола, подошел к висящей в сенях старой, оставшейся еще с финской, телогрейке, вынул из кармана два пряника и, одарив ими дочурок, перекрестил каждую. Пропищав "Спасибо!" и смешно зажав в кулачках сладости, обе "малявки" выскочили на двор...
На склонах показались фигуры в мышиного цвета шинелях.
- А вот и гости, здрасте-пожалуйте, - сказал Петрухин, затушив цигарку. - Петро Васильич, ползут, падлы!
- Сам вижу, - угрюмо одернул второго номера Митрофанов, устанавливая "дегтярь" на бруствер. - Диски готуй, бисова душа! Неча баланду травить!
Народ в паттерне собрался бывалый, обстрелянный, и это немного успокаивало. Подпустив цепь метров на двести, пулеметчик перекрестился украдкой, поплевал в ладони, прильнул к ДП и прицелился, высматривая офицеров. Затаив дыхание, плавно нажал на спуск, и "Дегтярев" ожил знакомой вибрацией отдачи, выплевывая короткими очередями смертоносный свинец. Трое в "мышиных" шинелях упали. Вслед за Митрофановым открыли огонь остальные защитники.
- Диск давай, твою маму нэхай! - проорал Петр, когда ДП замолчал, - Чого ты вошкаешься?! Зараз немчура проскочит нейтралку, и будет нам салазки загибать!
Петрухин быстро протянул один из запасных дисков и снова прильнул к мосинке, выискивая очередную жертву. "Дегтярь" снова заговорил, заставляя наступающих залечь.
Минут через двадцать "фрицы" отступили, оставив человек тридцать на склоне убитыми и раненными.
- Ну, вот и отоварили, - с удовлетворением произнес Митрофанов, при этом негромко витиевато выругался.
- Это точно, дали умыться фрицам.
- А ну сверни-ка мэни однэньку.
Со стороны моря на штурмовку заходила тройка "лаптежников" со включенными сиренами. Земля начала содрогаться от разрывов фугасных бомб. Последнее, что увидел и услышал краснофлотец это вой и, как в замедленной съемке, выросший султан взрыва. Крик злобы и отчаянья застрял где-то в глотке. Темнота...
Очнулся Петр оттого, что кто-то снимал с него сапоги. Краснофлотец попытался пошевелиться, дернуть ногой, но это доставило нестерпимую боль в правом боку. Из уст вырвался не сдерживаемый стон. Открыл глаза: над ним стояли две фигуры в касках и серых фашистских шинелях. Грубо пихая ногами, его заставили подняться. Тело отказывалось слушаться, только усилие воли заставляло стоять, немилосердно раскачиваясь. Один из немцев ткнул в правую лопатку стволом маузеровки и указал на группу стоящих неподалеку оборванных и израненных последних защитников форта "Южная Балаклава". Мерзлая каменистая почва вперемежку с осколками снарядов резала голые ступни и доставляла еще большие страдания. Когда Митрофанова подвели к пленным, сразу поднялось двое в рваных тельняшках и, подхватив его под руки, уложили на подстеленную кем-то флотскую шинель.
К группе подошли два офицера, которые, развернув небольшую планшетку с картой, что-то обсуждали, показывая периодически руками в сторону Чембало. К ним подбежал унтер-офицер, вытянулся в струнку и о чем-то доложил, кивнув в сторону моряков. Один из офицеров глянул на пленных, и ветер донес только одно слово: "Шиссен!" Унтер что-то прогавкал на своем языке конвоирам и двое из них выхватили первого попавшегося краснофлотца, который начал сопротивляться, но после ощутимого удара прикладом по спине, успокоился.
Фашисты потащили его к НП над пропастью, впихнули в бронированную "бочку", поставив лицом к морю. После удара боец уже еле стоял на ногах и чтобы не упасть, уперся руками в холодный металл. Подошедший унтер вытащил из кобуры "Парабеллум", передернул затвор и отошел шагов на пять назад, опасаясь случайного рикошета. Вслед за сухим хлопком выстрела в голове моряка с двух сторон расцвел кроваво-серый "цветок". Пуля, обиженно звякнув по броне и выбив искру, ушла вверх. Безжизненной ватной куклой краснофлотец осел на бетонный пол, и через секунду подбежавшие солдаты выбросили в пропасть тело одного из последних защитников форта. Другая пара конвоиров меж тем вела следующего приговоренного без суда и следствия.
Пришла очередь Митрофанова...
Он решил последний свой путь пройти самостоятельно, несмотря на рвущую тело боль, потерю крови и накатывающую тошнотной волной слабость.
- Прощевайте, мужики! - глухо бросил он оставшимся побратимами.
Шаг, еще один, еще... Все ближе "бочка", а мозг отказывается верить, что через минуту-другую его больше не будет. А может это и к лучшему... Что он видел в этой жизни? Мозоли, пот крестьянского труда, холод и голод финской войны - и все. Но что-то же было хорошее?! Да, было, конечно, же было! Аленушка, любимая его Аленушка! А какие дочери у него! Кто ж теперь их в люди выведет да замуж выдаст...
Став лицом к своему палачу, Петр посмотрел в глаза унтера, исполняющего приговор. Неожиданно в груди моряка зародилось какое-то хрипение, через секунду переросшее в... смех. Во взгляде фашиста появился страх, безотчетный животный страх... Пальцы судорожно нажали спуск, пуля прошила Митрофанову грудь. Однако он не упал, и немец нажал еще несколько раз, стреляя, пока не опустел магазин...
Петр умер, когда тело его уже наполовину вытолкнули из проклятой "бочки". Не было никаких картинок пронесшейся жизни перед глазами, ни света в конце тоннеля. Просто наступила темнота...
Высота Спилия. Ноябрь 2009 года.
В этот раз подъем был не особо трудным - пошли в обход, по более пологому пути, где была накатанная туристами дорога. За спиной болтался небольшой сидор, руку грела все та же ладошка Наталии. Ветер хлестал не на шутку, но это нас не остановило.
Дошли... Я расстелил плащ-накидку прямо на пожухлой траве, возле восточного каземата.
- Вов, ты правильно сделал, что вытащил меня тогда и сегодня сюда. - неожиданно сказала девушка, подымая воротник куртки.
- Почему?
- Потому что я не знала об этом месте и о том, что здесь было...
- Ну, а теперь знаешь... Тебе легче от этого?
- Не знаю, просто теперь почему-то это место воспринимается как-то по-другому.
- Как "по-другому"?
- Я даже не знаю, как и объяснить...
- Ну и ладно. Давай-ка помянем мужиков, что здесь стояли насмерть. Легче от этого им может и не станет, но и с нас не убудет.
Я вытащил из вещмешка свою старую армейскую флягу, три пластиковых стаканчика и маленькую бутылочку "Кока-колы". Свернул голову емкости, куда утром залил водку. Наташка в это время соорудила пару бутербродов из колбасной и сырной нарезки с батоном.
- Будешь? - спросил у девушки.
- Да, только чуть-чуть.
- Это правильно... Настоящие мужики здесь лежат...
Не чокаясь, выпили, Натали немного поперхнулась с непривычки и тут же запила "Колой" прямо из бутылки. Молча откусив от бутерброда, я начал задумчиво жевать. Самое интересное - в голове ни одной мысли, пустота какая-то.
- Ну, пусть земля им будет пухом и вечная память! - сказал я, выпивая вторую.
От третьей девушка отказалась, подсела ко мне сзади и обняла. На душе почему-то стало очень тепло и хорошо, несмотря на весьма свежий ветер. Интуитивно я понимал, что это не от выпитой водки, конечно же, нет. Просто почувствовал некое облегчение или очищение, что ли? Не знаю даже...
Молча набулькал третью, выпил и закусил "курятиной" - затяжкой буржуйского "Давыдова". Наташка тоже хранила молчание и думала о чем-то своем.
- - Давай-ка собираться, малышка. Не будем нарушать их покой слишком долго.
- - Да, конечно. - немного рассеянно ответила девушка.
Я взял более-менее плоский камень, поставил у входа в каземат. Вернулся к "столу", взял чистый стакан и флягу. Налил почти до краев водки, осторожно, чтобы не расплескать, поставил на импровизированную подставку. Сверху положил кусок хлеба и сигарету. К этому времени Наташа уже все собрала. Постоял немного молча, подошел к своей спутнице, закинул сидор за спину и, взяв девушку за руку, направился по идущей вниз дороге. Весь обратный путь прошли молча. Уже сидя в маршрутке на 5-й километр, Наташа взяла меня за руку и крепко, по мере девичьих сил, сжала. Посмотрела в глаза, поцеловала и плотнее прижалась. Последнее на сегодня слово, которое я от нее услышал было "спасибо"...