Шёл второй год войны, деревня Радичи, в которой с самого ро-ждения жил Димка, стояла глубоко в лесу, дорог к ней вело мало, а вернее не было вовсе, немцы, поэтому появлялись редко. Налетят, сожгут, чей - нибудь дом, повесят хозяев, расклеят предупреждения и также быстро пропадут, как появились. Делали они это в отместку партизанам, которые не давали им спокойно жить на чужой земле. Партизан в округе было достаточно много, они не давали фашистам покоя, и те отвечали редкими, но кровавыми карательными операциями.
Димке шёл уже пятнадцатый год, он был невысокого роста, го-лубоглазый, с выгоревшими от солнца светлыми волосами, от чего казалось, что он седой как старый дед, по этой причине его и прозвали в деревне Лунь. Жил Димка с двумя старыми тётками, старшими сёстрами отца, на двоих им было больше ста лет. Отец Димки, как ушёл в сорок первом на войну, так и пропал, ни слуху, ни духу, ни письма, ни весточки папаша с фронта прислать не успел. Может погиб сразу, а может они под немца попали, и письма, поэтому не доходили. Маманя у Димки пропала зимой сорок второго, ушла с двумя деревенскими бабами в город за солью и спичками, да так и не вернулась, пропали и обе бабы. Тётки сказали Димке - увезли твою мамашу в Фатерлянд, так что скоро не жди. А может, и не скоро не жди, может и в живых, уже нет. Димка за прошедший год войны насмотрелся такого, что пропаже матери не удивился, поплакал, правда, немного как всякий ребёнок, да и успокоился. Под опёкой и присмотром двух ласковых тёток, ему жилось не плохо, даже не смотря на все тяготы оккупации. Отступая, наши войска уничтожили всё, что смогли, вернее то, что успели, времени у них было мало, немцы наступали на пятки, так что наши сожгли всё зерно, облили керосином картошку, скотину ту, что не успели угнать, просто загнали в лог и пристрелили. Приказ был такой, врагу ни зёрнышка, а что будут, есть, оставшиеся в оккупации люди, это их не интересовало. Да и за людей - то нас, оставшихся на стороне врага, власть уже не считала, мы хоть и не солдаты, попавшие в плен, но тоже требовали тщательной проверки, а вдруг кто продался? После регулярной армии, через Димкину деревню побежали те, кто попали в окружение. Народ это был разношерстный, отставшие солдаты, уголовники, просто гражданские, одно слово беженцы. Они подобрали всю оставшуюся еду, что - то покупали, что - то отбирали силой, но больше воровали. И вот не смотря на всё это, тётки умудрялись достать для Димки разные лакомые кусочки, то пирожков испекут, то яичко сварят, или ягодок наберут - сирота вздыхали они. Да и сам Димка был не промах, он умел собирать грибы и ягоды, ловить рыбу в лесном озере. А леса вокруг Димкиной деревни были превосходные, стройные сосны поднимались до самого неба, и казалось, что верхушками они упираются в облака. А ели, какие ели росли в этих девственных лесах, они стояли слов-но пирамиды, и под их ветвями, пробравшись к самому стволу, можно было спрятаться от любого дождя. Болота, вот тот недостаток, наказание божье, они простирались на десятки километров, и попавший туда человек уже не возвращался. В этих болотах и прятались партизаны, каратели много раз пытались выкурить их оттуда, но это у них получалось плохо, вернее совсем не получалось. Они бомбили болота с самолётов, поджигали лес, даже пробовали поджечь газ, который в достатке выделяли сами болота, но ничего не помогало, партизаны продолжали свои вылазки, пуская под от-кос поезда с немецкой техникой, взрывая мосты, и убивали офицеров. Димка много раз просился к партизанам, но его не брали, слишком мал, отвечали на его навязчивые просьбы. В деревне Димки жил старичок, Семён, он служил и нашим и вашим, немцы его назначили старостой, а партизанам он пёк хлеб. Димка не раз помогал ему в этом опасном деле, он таскал ему воду, помогал месить тесто, дед жил с маленькой внучкой, лет шести, звали её Машка. Родители Машки погибли при бомбёжке, и дед остался единственным её родственником и кормильцем. Машка была маленькая худенькая, очень плаксивая девчонка, кареглазая, черноволосая, с остреньким носиком, и торчащими ушами, карие глазки бегали у неё как два маятника, и всем своим видом она напоминала загнанного в угол кошкой мышонка. Машка была вечно голодной, и её худенькие, словно две плеточки ручонки, тащили в рот всё, что попадалось ей на глаза, одевалась Машка в старое застиранное ситцевое платье, зашитое во многих местах неумелой мужской рукой. На худеньких тоненьких ножках, с грязными торчащими коленками, были надеты старые стоптанные сандалии, надеты они были на голые грязные ножонки с чёрными от грязи пятками, зрелище было ужасающее. Вот и в этот день Димка помогал деду Семёну печь партизанам хлеб, Машка крутилась тут же, хватая со стола сырое тесто, и тут же проглатывая его, дед ругался, но Машка его не слушала и продолжала хватать со стола сырое тесто. Вот в этот момент и налетели на деревню каратели, полицай из соседнего села Кирюшка, давно приглядывался к старому деду Семёну, он сам хотел занять место старосты, но убрать деда было не так - то просто. Чего уж там наплёл Кирюшка немцам про деда, но они приехали мгновенно на трёх бронетранспортёрах и двух машинах, набитых до отказа карателями. Один из бронетранспортёров притащил за собой легковушку, она была в грязи по самую крышу, видно, где-то застряла, вот они её и притащили на привязи, как корову. Из легковушки выбрался эсесовский офицер, весь грязный и злой, Димка в этот момент доставал воду из старого колодца, увидев столь вну-шительный немецкий эскорт, Димка нырнул в лопухи, росшие глухой зелёной стеной с другой стороны колодца. Эсесовцы, выскочившие из кузова машины, окружили двойным кольцом дом деда, эсесовский офицер, отряхнув грязь с чёрного кожаного плаща, и, пнув ногой дверь, вошёл в дом. Следом за ним в дом потянулись несколько эсесовцев с автоматами наперевес, дед, не успевший ничего убрать, стоял у печи с ухватом в руках. - Ну что, старый пень, хотел усидеть сразу на двух стульях, седалище у тебя для этого маловато, выкладывай всё на чистоту, некогда мне с тобой долго рассуждать? - спросил офицер на чистом русском языке. Семён, поставив в угол ухват, весь как - то съёжился и прогнусавил - Ваше благородие, девчонку не трогайте, всё расскажу, что знаю. - Когда и во сколько придут партизаны за хлебом, который ты так заботливо для них печёшь? - спросил оберлейтенант. - Должны были сегодня ночью прийти, да уж наверно теперь не придут, вы вон какое представление устроили, всю округу всполошили, им уж, наверное, донесли добрые люди - выпалил дед, не задумываясь. - Ладно, будь по твоему, не придут, так не придут, скажи мне тогда любезный, у кого из жителей родственники в партизанах? - В нашей деревне ни у кого, а вот в соседнем селе у полицая Кирюшки, двое дядьёв в партизанах, да ещё деверь сочувствующий, тоже хлеб печёт, как я. Обер повернулся к русскому мужику в костюме - прове-рить - приказал он. - Чего проверять - то господин оберлейтенант, врёт он всё, они все в полиции служат, надёжные люди - оправдывался мужик в костюме. - Он тоже у нас служил, тоже надёжный, проверить всех. - Слушаюсь, сегодня же проверим - ответил мужик. - Ну, а с тобой родной ты наш, что будем делать? - спросил старика эсесовский офицер. - Может отпустить тебя на все четыре стороны, да и дело с концом, как ты думаешь бургомистр, отпустим? - Да можно и отпустить, только кровищи будет, он хоть и старый, но кровью всех перемажет - возразил мужик в костюме. - Лучше поджарим его в печке, партизанам на закуску, хлеба он им напёк, а мы мяса приготовим - предложил бургомистр. - А вы правы, Герр бургомистр, в прошлый раз пилили такого же на четыре части, солдаты, потом отмывались от кровищи сутки, лучше пожарим - согласился оберлейтенант. Пока они рассуждали, дед стоял молча весь белый как полотно, он даже и представить себе не мог, что закончит свою жизнь такой страшной смертью. - Ваше благородие, девчонку не троньте - выдавил из себя опять дед. Офицер повернулся к солдатам и приказал - связать и сунуть в печку, пусть пожарится, на ужин партизанам. Четверо солдат, перекинув автоматы за спину, схватили деда, и, связав ему руки за спиной, что б не упирался, сунули головой в топящуюся русскую печку. - Господи прости - только и успел выкрикнуть дед. По дому понесло сладковатым запахом жаренного человеческого мяса. - Готов, слабый какой - сказал один из солдат. - А с этой, что будем делать? - спросил бургомистр, и ткнул пальцем в забившуюся под стол девчонку. - Давайте тоже поджарим - предложил один из солдат и, схватив Машку за руку, вытащил из - под стола. Машка, всё это время сидевшая молча, и только со страхом смотревшая на всю эту процедуру убийст-ва, последнего родного ей человека, вдруг заверещала, так что солдат испугавшись, выпустил её руку и отскочил в сторону. Машка, выуженная солдатом из - под стола, рванула к печке, ухватила деда за торчащие из печи ноги, и, повиснув на них, заорала - дедушко, родимый, да как же я без тебя жить - то буду. Офицер, посмотрев на этот скелет ребёнка, приказал солдатам - выкиньте её на улицу. Здоровенный солдат схватил Машку за маленькую детскую голову, вытащил ребёнка на улицу и выкинул как ненужную вещь. Машка, уткнувшись носом в песок, заорала ещё громче. Эсесовцы, окружавшие дом, заржали как кони над слезами ребёнка, обер вышедший следом за солдатом что - то сказал им на немецком языке, и они замолчали, он подошёл к легковушке, и, вытащив из неё куклу, бросил её Машке со словами - на, только замолчи, а то и тебя поджарим. Машка схватила куклу обеими руками и нырнула в лопухи. Димка, наблюдавший за всем из лопухов, взял её за руку и спросил - что с дедом? - Дедушку поджарили, как - то спокойно - ответила Машка. - Как поджарили? - не понял Димка. - В печке, в одежде, только ноги почему - то остались торчать - невозмутимо ответила Машка. Димку аж передёрнуло от таких слов ребёнка. Тем временем немцы вышли из дома, и оберлейтенант приказал - поджигай. Два немецких солдата выскочили вперёд, за спинами у них висели огнемёты, они с двух сторон облили дом струями огня, и старый, сухой дом с соломенной крышей, вспыхнул моментально. Машка, до этого только всхлипывающая, как - то по взрослому сказала, обращаясь к кукле - всё Дашенька, нет у нас больше домика, и дедушки нет, съедят дедушку вечером партизаны с хлебуш-ком, который мы им пекли. Димка ткнул её кулаком в спину и зло сказал - не говори глупостей, не едят партизаны дедушек, и вообще людей не едят, запомни это. Немцы подожгли дом, загрузились в машины и уехали, Димка с Машкой выбрались из лопухов. Дом страшно трещал и разбрасывал вокруг себя огромные искры и головешки величиной с кукурузный початок, сидеть в лопухах было страшно. - Пойдём к нам, будешь жить у нас, всё равно больше негде - сказал он всхлипывающей Машке, и, взяв её за руку, потащил к своему дому на другой конец деревни. По деревне бегали кричащие люди с вёдрами и лопатами в руках, они пытались потушить дедов дом, пока огонь не перекинулся на другие дома, стоящие рядом с ним. Димка притащил упирающуюся Машку в дом тёток - вот, будет у нас жить, ей теперь негде, деда убили, дом сожгли. - Довоевался старый - хлопнув себя по бокам руками, хором сказали тётки. Довоевался, не довоевался, но жить ей негде - сказал Димка голосом, не терпящим возражения. Тётки переглянулись между собой - вырос - вздохнули они, и переключили своё внимание на Машку. - Ой, какая у тебя куколка, как настоящая девочка - запричитали они. Кукла была на удивление хороша, такой и в городе не сыскать. Издалека можно было подумать, что это живой человек. Ростом чуть поменьше Машки, с длинными густыми рыжими волосами, голубыми глазами, чуть вздёрнутым носиком, в брючном костюме и туфельках она выглядела как живая. Внимательнее приглядевшись, тётки поняли, что это не просто кукла для маленьких детей, а это резиновая женщина, сделанная специально для развлечения немецких солдат. Они уже слышали на базаре, что немецким солдатам специально выдают таких кукол, что бы они не имели связей с неполноценными расами, и меньше заражались венерическими заболеваниями. - От Димки эту куклу надо держать по-дальше, а то не долго и до греха - подумали тётки. Тем более Димке от отца досталась в наследство, не очень хорошая часть его тела, по утрам они видели, как выпирает из трусов эта часть наследства. - Рановато для его возраста - говорила младшая из сестёр. - Куда деваться, не отрежешь ведь - отвечала старшая. - Как бы наши де-ревенские вдовушки эту прелесть не узрели, вот чего я боюсь, они ему тогда проходу не дадут - вздыхала младшая. - Да уж, если Верка беспутная увидит, пропал парень. Так оно и вышло, с этой куклы и пошли в жизни Димки одни неприятности, полетела его жизнь под гору как тройка вороных, где теперь остановится?