Joker : другие произведения.

Одна долгая история

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
          Голубчик Петрушка, собрался куда?
          Уж поздно, уж темно, все спят господа!
  
  Я НЕ ЗНАЮ, ЗАЧЕМ ПРИХОДЯТ ОНИ КО МНЕ. Может, просто потому, что больше им пойти некуда. А может, им нравится бывать у меня.
  Это начинается прямо с утра. В дверь не стучат - яростно, требовательно колошматят, я подпрыгиваю, на ходу проникаю в джинсы и бегом - открывать, хотя всего-то бега - два шага с прискоком.
  Они вваливаются в темный коридор, гремя сапогами и тихонько чертыхаясь. Их двое и стучал, конечно, этот вот оболтус в помятой шляпе, с наглым выражением задранного носа...
  Впрочем, гадать о выражениях наглого носа нужды нет: оболтус устремляется на кухню, бросив на ходу:
  - Да, это опять мы! И я не один!
  Это его персональная манера изъясняться, и в каком бы виде он не приволокся, по этой самой манере его ни с кем не спутаешь.
  Он гремит чем-то на кухне, а я смотрю на его молчащего спутника и тихонько ужасаюсь - это какое же зрелище являли они собою там, на тихой утренней улице?!
  Молчащий спутник робко кланяется.
  - Я представлял вас несколько иным... - смущенно поясняет он, сняв шляпу.
  Ну конечно. Творцы всегда представляются нам этакими премудрыми дедками, с долгой бородой и взглядом, в котором таиться такая себе древняя горечь мудрости и пережитых страданий... Ну не тяну я пока на дедка - терпение, терпение...
  - Ты проходи, не стой, - приветливо говорю я, - вон туда.
  Он проходит по коридору, и Оболтус пинком придвигает ему табуретку.
  - Чайник я уже поставил, расторопный я какой! - бодро напевает Оболтус, заглядывая в холодильник, - Тю-ю! Это что - все? А чем же я буду питаться?! Мне совершенно необходимо питаться! И побольше!..
  - Мы прошли долгий путь. - извиняется Спутник, он же Кнехт, бросая на спину Оболтуса грозные взоры.
  - Ага, - простодушно поддакивает тот, залезая рукой в банку и охотясь за одиноким огурчиком.
  - Ты руки мыл? - сурово вопрошаю я. Напрасный труд - он неуправляем.
  - А как же!, - нагло врет неуправляемый, - Ну что ты такой хмурый, ты нам не рад, что ли?
  - Простите, мы, наверное не вовремя?.. - стонет Кнехт.
  - А!.. - Оболтус небрежно машет рукой, - Пусть радуется, что мы вдвоем пришли... Вот этого - он тычет огуречной попкой в Спутника - вообще-то трое. Этот - мой. Самый милый!
  Спутник отображает на лице нечто неописуемое. Надо быть, ему сильно хочется стукнуть Оболтуса, да воспитание не позволяет.
  Оболтус, видимо, давно постигший глубины душевных борений Спутника, обаятельно ему улыбается.
  - Эй, я же вас не представил! - Оболтус сует огурец за щеку и величаво поводит руками, церемонно кланяясь:
  - Это вот...
  - В этом нет необходимости, - останавливаю его я, - И так все ясно.
  
  Мы пьем чай.
  Боже мой, шесть часов утра! Что-то будут ввечеру?..
  - Вы тут поговорите, а я пойду посплю! - распоряжается Оболтус, облизывая ложку, - у него к тебе есть вопросы.
  - А у тебя, значит, нет?
  - А у меня - нет. Мне с тобой давно все ясно! - он встает и тянет с плеча Кнехта потрепанный дорожный плед, - дай одеяло!
  Он уходит и мы остаемся вдвоем.
  
  - Я не совсем уверен, что поступаю правильно, - начинает Спутник, - но он сказал, что это можно - спросить...
  - Что будет дальше?.. - обычно они спрашиваю именно об этом.
  А иногда они спрашивают, зачем я это сделал. Я так и не научился честно отвечать на этот вопрос.
  Оболтус в первый свой визит так и спросил. И больше не задает мне вопросов - никогда. Никаких.
  Спутник смотрит на меня зачаровано.
  Хотя тут уж я действительно не при чем. Это все Оболтус.
  Сволочь я бессовестная.
  В самом деле - зачем?.. Ужас.
  Я прячу взгляд. Я пью чай.
  
  В дверь настырно стучат и я очень быстро иду открывать.
  Снова двое, и им я рад гораздо больше: они тоже не задают вопросов, но по другой причине - их совершенно не колышет, что и почему с ними произойдет. И зачем.
  Один из них рыж, как ржавчина, грузен, лохмат и в целом весьма неопрятен. Это Монарх.
  Второй сух, прям, подтянут, строг. Черный, глухой сюртук. Он - Дезертир.
  Ну кто бы мог подумать, что они придут вместе?! А вот так вот, запросто!
  Рыжий ободряюще хлопает меня по плечу, Черный слегка кланяется. Я провожаю их на кухню и иду будить Оболтуса - выпить в доме нечего, а предлагать Монарху чаю - вольность, непозволительная даже мне.
  Оболтус дрыхнет на моем диване, замотавшись в плед и не потрудившись снять сапоги. Он вздыхает во сне и тихонько всхрапывает. Видно, действительно устал. Я толкаю его в плечо:
  - Сгоняй в лавочку, Монарх пришел... Переоденься только.
  - Ты б еще Царя позвал, Самодержца, - ворчит он сонно, путаясь в рукавах моей клетчатой рубашки.
  Ворчит он для виду, он любит Монарха, и Монарх ему благоволит, что само по себе дико и несуразно, ибо Монарх человек, который не любит никого, кроме, разве что, своей собаки.
  Оболтус брезгливо перебирает бумажки, обнаруженные в кармане:
  - А тут хватит? Что за глупость - нарисованные деньги!
  - Сам ты нарисованный! Других нет.
  - Молчал бы уж, изобразитель... - он выкатывается в коридор, заглядывает в кухню и повисает у Монарха на шее:
  - Ух ты! Вот по ком я соскучился-то!
  Монарх, вместо того, чтобы отвесить ему 'плюху по-королевски', поставив тем самым на место, добродушно рокочет что-то снисходительно и не делает ни малейших попыток стряхнуть с себя Оболтуса. Спутник удивленно и расчувствованно улыбается, даже Черный изламывает тонкие губы.
  Вот такой он, Оболтус - обаятельный, гад. Даже жалко его за водкой гнать.
  - Ладно, лобзайтесь дальше, сам схожу, - милостиво говорю я, растрогавшись.
  - А чего будил?! - возмущается Оболтус.
  Вот и делай после этого людям добро!
  Впрочем, он и не человек.
  К моему возвращению посетителей прибавляется. Любимец публики Оболтус свершает трудовой подвиг - моет посуду, и каждую чашку ставит на полку с таким видом, будто сейчас крикнет - 'алле-ап!'. Летчик сидит на подоконнике и жалобно улыбается - у него гипертрофированная совесть, все-то ему неловко напоминать мне о себе. Я угощаюсь его сигаретой и тихонько спрашиваю, кого еще принесло.
  Как бы грубо это ни звучало, я все равно люблю их всех - каждого по своему. Право же для каждого я готов сделать все, что в моих силах, но не в моих силах знать, что же нужно им на самом деле.
  Летчик оглядывает дымную кухню.
  - Вот сейчас мы надеремся и устроим тебе конец света, - грустно пророчествует он.
  Ничего. Черный и Монарх здесь, они меня в обиду не дадут.
  Черный, словно услышав мои помыслы, поворачивается ко мне и улыбается недобро. Это тоже ничего - я-то знаю, что это у него просто манера такая. С непривычки мороз продирает от этих его взглядов, но мне не привыкать.
  Он у меня один такой, невыразимый, мучитель мой в глухом сюртуке. Невысказанный, как смысл жизни.
  Черный достает трубку и, отставив трость, занимается кисетом. Оболтус тут же подхватывает трость и прицеливается в Черного, как из ружья.
  Вот это номер!
  Черный поднимает на него глаза, на мгновение его пальцы замирают над тускло поблескивающей чашкой чубука.
  Долгий взгляд. Оболтус перестает улыбаться, но трости не опускает.
  Несколько секунд они являют собою ошеломляюще выразительную скульптурную группу: прямая спина Черного, смоляной ствол трости, изящно изогнутые руки Оболтуса, он замер к Черному в пол оборота, приподняв плечо и склонив голову, чуткая, напряженная поза, Черный неподвижен и непоколебим, как изваяние, сухие длинные пальцы над прямой моряцкой трубкой.
  Это надо прекратить немедленно, и Летчик соображает это быстрее всех нас.
  - Э... Ребята!.. - взывает он, спрыгивая с подоконника, но 'еще' стремительно преображается в 'уже' и становиться поздно.
  Поздно, потому, что я успел увидеть и подумать... Завяжите мне глаза и руки сверните за спину, не дайте мне поставить точку за вашими спинами, я сам не хочу этого, пожалуйста, не дайте мне это сделать, остановите меня, а?..
  Поздно, и я вижу перед собой Черного, Дезертира, ждущего известия и Оболтуса, замершего над ним с тростью в руках, сиречь Гонца, а вот вам и продолжение... Оно же начало.
  Оболтус переводит взгляд и 'ружье' на меня.
  - Еще чего! - говорит он хмуро, - И даже не думай! Слышишь?! Я занят!
  - Ни чем ты не занят, - вмешивается Монарх, кладя огромную свою лапищу на плечо Гонца.
  - Почему я?! - кричит Гонец, но обращается почему-то не ко мне и не к Монарху, а к Черному, - Ну почему всегда я ?! - он даже ногой топает в негодовании.
  Черный не спеша закуривает.
  - Потому, - сухо отвечает он, - что мы тебя любим.
  Из его уст это звучит прямо таки издевательством, но Гонец неожиданно успокаивается. Монарх протягивает ему чайную чашку и одобрительно хмыкает в бороду, когда Гонец единым духом выедает ее содержимое.
  - Видал, как это делается? - угрюмо интересуется Гонец, поворачиваясь к Спутнику, совершенно подавленному происходящим. Не совсем понятно, что именно Гонец имеет ввиду и это ясно отображается на и без того обескураженной физиономии Кнехта.
  - Он и тебя пристроит! - Гонец тыкает чашкой в моем направлении, - за ним не заржавеет.
  Мне ужасно жаль, что так получилось, я не хотел бы так его расстраивать, но ведь Черный - он же не железный, сколько же можно ждать?..
  - А я?! - кричит Гонец отчаянно, - Я - железный?! Я тоже жду!
  Плохо дело, если у Гонца глаза на мокром месте. Никуда не годиться... Но тут то уж я не виноват, право... Это они сами, без меня начудили... Я вовсе не заставлял его лезть в ту историю...
  - Я не виноват, - говорю я машинально.
  - Он не виноват, - подтверждает из угла Висельник - вот уж кого не заметил!.. Вот уж кого не ждал...
  - Он не виноват, - повторяет Висельник спокойно. Монарх одобрительно косится в его сторону и снова наливает водки в чайную чашку.
  - Как-то это у нас все бестолково... - рассеяно замечает Летчик.
  - Когда это у нас было толково? - интересуется Висельник, - И с чего бы?...
  - Налейте мне, а? - жалобно прошу я, чувствуя себя очень виноватым.
  Щедрость Монарха не знает границ.
  Ладно.
  Может, так и надо...
  Мы пьем водку, курим, снова пьем.
  - Гони в лавочку, Гонец, - повелевает Монарх.
  - Вот еще, пусть сам идет! - все еще злиться Гонец.
  - Не трогай его, не видишь - плохо ему.
  Плохо мне. Не то слово.
  Еще хуже было бы, если приходили они по одиночке.
  Потому что, когда их много, кажется мне все не таким уж ужасным, что-нибудь мы придумаем, ведь такие они у меня славные, люблю я их, чертей и любуюсь ими, неужели же мы не выкрутимся?..
  Они потому и являются ко мне все вместе, кучей или хотя бы по двое, потому что один на один - совсем невозможно, невыносимо просто...
  Посмотреть Висельнику в глаза и сказать ему:
  - Это не я казнил тебя. Я не хотел. Мне тебя вот как жалко, мне за тебя страшно. Никто не знает, о чем ты думал в ту лунную ночь, а я знаю. Кроме меня некому разделить это с тобой, в этом я виновен, прости меня за это...
  Сказать это Висельнику, глядя в его темные глаза, когда за окном осень плачет вместе с мокрыми деревьями...
  Я не могу. Я правда не хотел...
  Посмотреть в насмешливые серые глаза Оболтуса, еще раз, как всегда удивившись тому, какое живое у него лицо, сколько выражений на нем случается и как быстро они сменяют друг друга:
  - Я не виноват, - сказать ему, - Не жди, не ищи, плюнь, забудь. Ты его не найдешь, это не я выдумал, это так сложилось. Займись чем-нибудь, вон сколько у тебя дел - и крыс из города надо выводить, и в гонцы я тебя определил, и королева нуждается в немедленном спасении... Ну отвлекись куда-нибудь, ты же все понимаешь...
  И увидеть, как упрямо он кривит губы, не желая верить ни единому моему слову, и как он все понимает...
  Лучше бы он ни черта не понимал...
  Они все все понимают, только я не могу...
  Не могу сказать Летчику - беги, еще не поздно, брось все. Ни о чем не думай, беги, я ни чем не смогу тебе помочь, беги, пока ты один, - потому что он не побежит, а если и побежит - не успеет, так он устроен.
  Он это понимает и я понимаю, и ничего с этим не поделать ни мне, ни ему.
  И внимательный лучник где-то наверху натянет тетиву, будет пристальным, цепким взглядом следить за движениями Монаха внизу у алтаря и я не смогу крикнуть ему:
  - Вверх, смотри вверх! - потому что однажды был зачарован этим внимательным взглядом и этим отточенным движением руки, и танцем внизу, и зелеными сполохами, и потому еще, что яспис и халцедон - холодны...
  Холодны.
  Кто-то набрасывает мне на плечи клетчатый плед Спутника.
  Это Черный. Застегнут на все свои тусклые пуговицы, подтянут, сух. Трезв.
  - Перестань, - говорит он равнодушно, - хватит этих глупостей. Довольно.
  Почему он всегда трезв, а?
  Ужас какой-то.
  Монарх сует мне в руки пресловутую чашку, заглядывает мне в лицо и раскатывается громовым хохотом.
  - Ну ты посмотри на него! - веселиться он, - экий чувственный, сердобольный маньяк!.. Прелестно!..
  Он гогочет, трясет пламенной бородой и тычет в бок Гонца, пригорюнившегося над своей чашкой.
  В моей рубашке у него совсем не тот экзотический вид, какой бывает обычно. Обыкновенный подросток, пьяный и обиженный на судьбу-злодейку. Сидящую напротив.
  Гонец поднимает взлохмаченную голову и смотрит на меня исподлобья.
  Он упрямый, хоть и трусишка в глубине души. Он не подведет Черного. И меня.
  - Ладно тебе, - грохочет меж тем Монарх, сгребая чашки и потрясая бутылкой, - Радуйся, что сегодня Монашка не принесло! Вот бы тебя скрючило!..
  Только не это, а?
  Вот кому в глаза не взгляну я ни за что... Потому он и не заходит ко мне вот уже больше года. Он тоже все понимает.
  Мы пьем. Мы все понимаем.
  Монарх - очень злой человек.
  - Не смотри на меня так, Гонец, - говорю я, набравшись решимости, а то мне начинает казаться, что у тебя есть ко мне вопрос...
  - А ты меня не провоцируй!, - огрызается Гонец, кривясь над кружкой, - а то ведь спрошу...
  Он кивает на трость Черного. Мудрый злой человек Монарх тычет ему под нос огромный рыжий кукиш, но Гонец не унимается.
  - Ты же знаешь мои мысли и чувства тоже. Более того, ты их понимаешь, в отличии от меня - тебе же приходится их описывать...
  - Не дерзи, Гонец, - роняет Черный, тоже кивая на трость.
  - Не мешай мне, ради Создателя, я качаю права! - Гонец ухмыляется и поднимает чашку, - твое здоровье, милый, и помни, что вся королевская конница в лице меня, вся королевская рать в лице меня же, не сможет собрать...
  Рука у Монарха тяжелая и подзатыльник заработан честно, - Гонец не обижается.
  - Как дети, ей-богу... - жалобно подает голос Летчик, - Хватит, а?..
  - За что я его люблю, - продолжает Гонец, ласково глядя на меня, - так это за то, что он не держит Копьеносцев. Это правильно. Это - по честному.
  - Оставь ты его в покое, - советует Висельник.
  - Ни-за-что!, - Гонец вспрыгивает на стол, коротко взмахнув руками и опрокинув подсвечник, после чего весьма грациозно кланяется:
  - Милостивые государи!.. Ах, как жаль что нет здесь Государыни!.. Честь имею предложить вам занимательную прогулку!
  - Ты это брось! - громко хмуриться Монарх.
  - Этого я бросить не могу, - любезно возражает Гонец, что бы с ним не произошло, вытаскивать и собирать его все равно придется мне, больше пока не кому... Ну, кто с нами?
  - Иди к черту - машет рукой Монарх.
  - Нет, к черту мы не пойдем, - совершенно серьезно отвечает Гонец, - А жаль. Он мне должен шерсти клок. Но это - в следующий раз... Пойдешь с нами, Летчик? Нам нужен проводник.
  - Я больше не шаманю, - разводит руками Летчик.
  - Ну тебя... А ты, Висячка?
  - Я домосед, - устало отвечает Висельник, - в следующий раз.
  - Довольно, - говорит Черный, вставая, - собрался идти, так идем.
  - Се речь не мальчика, но Дезертира! - радостно отзывается Гонец и, кажется, готов расцеловать Черного, - только одолжи мне трость, а?
  Черный молча протягивает ему палку и берет с холодильника свою шляпу.
  - Погодите... А меня вы спросили?!.. - лепечу я.
  - Спрашивать тебя! - фыркает Гонец, - Шуруй давай!
  - Берегите себя! - говорит Спутник и машет нам рукою, - Счастливой дороги!
  
  *****
          Нет заглавной буквы, есть простая,
          мелкая, для выплаты, для траты...
  
  Он сидит в полумраке, наблюдая трепетную дрожь огонька на длинной желтой свечке.
  Он молчит, равнодушно перебирая бумаги.
  Крохотный паучок с едва слышным шорохом пробегает по краю стола, - Он провожает его ничего не выражающим взглядом.
  Черный сюртук Его застегнут наглухо, шелковый шнур в косице лежит ровно, виток к витку, спина такая же ровная, как спинка стула, неподвижна.
  Вот и все, что видно в маленькое окно, выходящее в сад.
  
  Мальчик переступает с ноги на ногу и смахивает с лица паутинку.
  - Не сегодня, - бормочет он почти жалобно, - ну пожалуйста, не сегодня...
  Он тихонько пятится от окна, придерживая кожаную сумку на плече, не сводя глаз с тусклого прямоугольника света.
  - Уже поздно, - бормочет он, попробуем завтра. Вот выспимся и попробуем...
  Он пятится, не оглядываясь, поэтому, когда черная трость ложиться на его плечо, он вскрикивает и едва не падает.
  - Что ты делаешь в моем саду? - сухо осведомляется хозяин трости, - ты знаешь, что это частная собственность?
  - Прошу прощения, сударь... - мальчик с трудом переводит дыхание.
  - Кто ты?
  Он склоняется над мальчишкой и набалдашником трости приподнимает его подбородок.
  - Меня зовут Идл, сударь, - поспешно говорит мальчик, хватаясь за свою сумку, - меня послали...
  - Гонец?.. - Он выпрямляется и опускает трость.
  - Да, сударь, - мальчик поднимает глаза, - Вас ждут. Вас не хватает...
  - Меня всегда не хватает, - холодно замечает Он и поворачивается на каблуках, - Идем.
  
  *****
  
  Вся комната завалена бумагами и все бумаги - пожелтевшие, с выцветшими узорами строк. Некоторые от ветхости свернулись в трубку.
  Мальчик сидит на жестком стуле с прямой спинкой, косясь по сторонам.
  На маленькой спиртовке медный чайник начинает посвистывать, на красноватом его боку мечется блик от длинной желтой свечки.
  Хозяин сидит напротив мальчика, глядя на него поверх сцепленных в замок пальцев. Лицо его нельзя назвать приятным - крупный острый нос, губы тонкие и брезгливо сжатые, твердый подбородок деспота. Странно мягкий, влажный взгляд из под равнодушно полуопущенных век как будто подчеркивает сухость и строгость всего облика.
  - Говори, - произносит он наконец.
  - Я право, не знаю, сударь... Мне сказали - вы сами зададите вопросы...
  - Что тебе велено передать?
  - Вот это, - мальчик достает из сумки небольшие песочные часы в точеном деревянном каркасе. Точнее - колбу от часов, потому что песка в них нет.
  Хозяин протягивает узкую ладонь и поворачивает вещицу к свету.
  - Время кончилось, - говорит он спокойно, - это велели передать тебе?
  - Да, сударь, - очень тихо отвечает Гонец.
  Хозяин покачивает пустую колбу на ладони, потом одним быстрым изящным движением сминает хрупкое стекло и ажурные косточки каркаса. Мутный порошок просыпается на темную поверхность стола.
  - Прах, - констатирует Хозяин.
  Гонец вздрагивает.
  - Тебе не велели задерживаться? - спрашивает Хозяин.
  - Мне велели... Не тратить время попусту, - Гонец опускает глаза.
  - Гм. А ты можешь?
  - Что?
  - Тратить время попусту?
  Гонец молчит и в молчании его говорит страх.
  - Не просите меня об этом, сударь, - бормочет он, - мне бы не хотелось...
  - Довольно. Я понял. Смело, однако... Чья это была идея - послать именно тебя?
  Гонец пожимает плечами и робко улыбается.
  - Я не знаю... Наверное, я вовремя попал под руку...
  - Во время попал?
  Чайник призывно свистит и оба они - и Гонец и Хозяин поворачиваются к нему.
   - Чай ты тоже переводишь попусту? - интересуется Хозяин, доставая чашку из огромного шкафа.
  
  *****
  
  - Можешь лечь здесь.
  - Угу.
  Мальчик забирается на софу в углу. Хозяин садиться к столу. Пламя свечи колеблется.
  - Идл?
  - Да, сударь?
  - Кто назвал тебя так?
  Мальчик садиться и подтягивает колени к подбородку
  - Она, сударь. Моя Королева.
  - Которая из?.. Их же четверо, если я не ошибаюсь?.. Впрочем, не отвечай.
  - Вы с кем-то путаете меня, сударь?
  - Разве?
  - А разве нет?
  Хозяин поворачивается к нему. Взгляд его холоден и спокоен.
  - Пустой разговор, верно? - произносит он медленно.
  - Да, сударь, - голос мальчика звучит виновато.
  - Тебе говорили, что ты можешь не вернуться отсюда?
  Этот вопрос задан так же ровно, как и предыдущий.
  - Да, сударь... Мне велено проводить вас. Если это представиться возможным.
  - Вот как? - Хозяин смотрит на собеседника несколько хмуро и вдруг улыбается, если этот кривой излом можно принять за улыбку.
  Очевидно - можно, так как Идл улыбается в ответ.
  - Можно спросить вас, сударь?
  - А как же.
  - Правда ли, что вы - неумолимый?
  - У тебя с произношением все в порядке?
  - Что? - Идл удивленно моргает, потом хохочет.
  - Тебе пора спать, - замечает Хозяин, продолжая криво улыбаться.
  - Ну, раз вы говорите, значит - пора! - покатывается Идл и даже ногой дрыгает в восторге, - самое время!
  Желтая свеча гаснет.
  Засыпая, Гонец слышит шуршание бумаг.
  
  *****
  
  - Что вы делаете, сударь?
  - Тянусь.
  Хозяин стоит перед огромным старинным шкафом, открыв верхние его створки и перебирая какие-то мутные склянки. Некоторые из них Он небрежно бросает за спину и они рассыпаются в пыль у его каблуков.
  - Прах? - спрашивает Гонец.
  Хозяин молча кивает.
  - Время, - произносит Он после долгой паузы, - обращает в прах многое.
  Идл встает и с интересом осматривается. Нельзя сказать, что бы сильно посветлело. Свеча по-прежнему теплится на столе.
  - Долго я спал?.. Который час? - спрашивает Гонец и осекается, - простите...
  - Какой тебе заблагорассудится, - отвечает Хозяин не оборачиваясь. Еще одна склянка разлетается у его ног.
  - Прах, - бормочет Идл, зачарованно глядя на пыльные облачка на полу, - а назад это собрать кто-нибудь может?
  - Не припомню, чтобы мне приходилось поворачивать вспять, - замечает Хозяин, закрывая шкаф.
  - А жаль, верно? - Идл болтает ногами, забравшись на софу.
  - Нет, - сухо отвечает Хозяин.
  - Совсем? Ни чуточки?
  - Ты спрашивал, правда ли, что я - неумолимый. Так вот, я еще и немилосердный.
  - Вы никогда не отступаете?
  Хозяин пожимает плечами.
  - И никогда не останавливаетесь?
  - Это весьма относительное понятие, - поясняет Хозяин, - кстати, кто тебе сказал, что я отвечаю на все вопросы?
  Идл широко открывает глаза и смотрит на Него с нескрываемым восхищением.
  - Никто, сударь... То есть, все так говорят...
  - Они тебя обманули.
  Идл хихикает. Хозяин подходит к столу и внимательно смотрит на свечу.
  - Как тебя звали до того, как ты стал Гонцом?
  - Ларк! - отвечает Идл и снова хихикает.
  - Я так и думал, - замечает Хозяин холодно, - что, трудно удержаться?
  - Ужасно трудно, сударь! Я, право, стараюсь...
  - Можешь не стараться.
  - Время менять имена, да?
  - Нам предстоит прогулка. Не думаю, что ты справишься.
  - Я и сам не думаю, сударь! И другим мешаю!
  - Угу... Ты еще и лгунишка, как я вижу.
  - Ну что вы, сударь!..
  - Я в твоем распоряжении, Идл, - Хозяин демонстрирует Гонцу шляпу и трость.
  - Вот здорово! А то скажут - 'тебя за смертью посылать'!
  - Дельная мысль, Идл. Могу порекомендовать тебя...
  - Вот уж нет уж! - фыркает Гонец.
  Хозяин поправляет свечу и оглядывается на Идла.
  - Пойдем. Пора.
  
  *****
  
  Они миновали сонный сумеречный сад, уже траченый первыми заморозками. Кленовая аллея ведет их через парк в Город.
  - Что-то я не пойму, утро сейчас или вечер? - жалуется Гонец, ежась от мелкого бисера тумана, оседавшего на Город, и на Идла заодно.
  - Это имеет значение?
  - В общем нет... Но вот интересно - эти фонари - они горят 'еще' или 'уже'?
  - Они горят п о к а.
  - Ваша правда, сударь!.. А зачем мы идем в город?
  - Мне следует нанести несколько визитов.
  - Здорово, с вами можно не бояться опоздать!
  - Это так, - соглашается Хозяин, - но я не знал, что ты торопишься... Зайдем-ка вот сюда.
  Они сворачивают в ветхие облупленные воротца и оказываются на серой, неуютной улице, кривенькой и корявенькой от старости и сырости.
  По деревянной лестнице взобрались на второй этаж. Глухо скрипнула дверь - они вошли без стука.
  
  В небольшой комнате за письменным столом сидел человек в мешковатой клетчатой рубашке. Он вздрогнул и обернулся, машинально прикрыв рукой исписанные листы на столе.
  Хозяин приподнимает шляпу и слегка кланяется.
  - Это какая-то ошибка... - заговорил человек за столом неуверенно, - видите ли, тут всего шесть листов... То есть, страниц... То есть, уже семь...
  - Их не больше, ни меньше, но именно семь, - подтверждает Хозяин.
  - Видите ли, я как раз собирался закончить... Нельзя ли как-то... Я...
  Хозяин стоит в дверном проеме - высокий, черный, прямой, опирается на трость обеими руками и смотрит прямо перед собой ничего не выражающим взглядом.
  Идлу, стоящему за его спиной, становиться понятно, что нельзя, никак и не видите. Он вздыхает и тихонько, на цыпочках, спускается вниз.
  Трость Хозяина ложиться ему на плечо в тот момент, когда он ставит ногу со ступеньки на мостовую.
  - Не спеши, а то успеешь, - замечает Хозяин и дальше они идут вместе.
  - Что будет с ним? - спрашивает Идл, - и что будет с этими его листками?
  - С ним не случиться ничего, что не случалось бы раньше. А листки, как ты выразился, - не больше, чем листки - теперь.
  - Теперь! - восклицает Идл и даже останавливается, - Теперь я знаю, зачем вам эта трость, сударь!
  - Ты стоишь, а время идет, - говорит Хозяин, не замедляя шага. Идл догоняет его, слегка запыхавшись.
  - Этой тростью вы проводите черту, между т о г д а и т е п е р ь! - с гордостью сообщает Гонец, - Правильно я придумал?
  - Не совсем. Эта трость - весьма тонкий инструмент для одного единственного действия.
  - Что же ею делают?
  - Бьют баклуши.
  - Что?!
  - Убивают время.
  
  *****
  
  - Слушай меня, Идл, и слушай внимательно - я расскажу тебе о том, что происходит сейчас:
   Среди диких лесов стоит холм, на холме стоит дом на сваях, крепкий и старый, с поросшей мхом крышей и маленькими неприветливыми оконцами, в доме живет человек, а с ним - его собака.
  Оба они рыжие, как пламя костра, оба они молчаливые - собака не лает а только иногда рычит - глухо и страшно, а хозяин ее не разговаривает, а только иногда браниться - грубо и громко. Ни браниться ни рычать им не на кого - в диких лесах нет дорог, ни гости, ни враги не поднимаются на холм, и человек иногда ругает свою собаку, если она рычит на шум ветра за маленькими оконцами, потому что на много миль вокруг нет никого кроме них двоих, и никогда никого кроме них здесь не будет пока вода течет, земля стоит, а хозяин смеется.
  Они живут вдвоем молча, весело и зло, человек идет на охоту и за ним бежит огромная рыжая собака, два рыжих пятна несутся с холма, человек на снегоступах, собака на бесшумных лапах, два рыжих вихря врываются в вековой лес, взрывая снежные облака скользят меж холодных черных стволов, молча, весело и зло гонят они добычу по пустым гулким лабиринтам лесов, а потом человек коротко взмахивает рукой и рыжий пес молча повисает на горле загнанного лося, и тяжелое копье вбивается в темное тело с глухим ударом, как гвоздь в стену, прочно и крепко.
   Летом человек бьет острогой рыбу в прозрачных ледяных ручьях, замирает над стремительно летящей водой, под зеленой тенью мокрых листьев, в сияющем ореоле водяной пыли, рядом настораживает острые уши его пес, щурясь от блестящих брызг они молча следят за скользящими тенями на каменистом дне ручья, острога летит вниз быстрее взгляда, над кипящей водой взлетает серебряное танцующее тело и зимородок уноситься прочь как голубая молния, испуганный внезапным движением и громким смехом.
  Весной и осенью, когда птичьи стаи движутся как темные облака в предзакатных небесах, рыжий человек забирается на крышу дома, прихватив с собой лук и огромный кувшин с брагой из диких ягод, он ложиться на спину, на жесткий серо-зеленый мох, поднимает лук и стреляет в небо, в пролетающих птиц, он никогда не промахивается и смеется всякий раз, когда стрела попадает в цель. Собака все это время сидит неподалеку - на самой высокой точке холма и молча, не двигаясь, не шевельнув даже кончиком уха смотрит вверх, и когда мертвая птица падает с неба мягким камнем, пес даже не провожает ее взглядом.
  Человек никогда не подбирает ни убитых птиц, ни потраченных стрел, он просто делает новые долгими зимними вечерами, а крылатые камни по ночам собирает волчья стая, если камни падают в ее угодья, или молодая рысь, живущая по соседству в дупле старой ольхи...
  
  
  - Сделай это для меня, - говорит Хозяин, - и смотри, возвращайся по своим следам. Я буду ждать тебя.
  - А говорят... Вы никого не ждете.
  - Тебя подожду. Обещаю. Это - залог, - он снимает свою шляпу и нахлобучивает на Идла, - не потеряй.
  Гонец кивает, поворачивается и идет.
  
  
  Ветер поднимается такой, что не ухватись Идл за перила, его бы сдуло вниз, как сухой листок с ветки.
  Хуже того, вместе с ветром в лицо ему ударила пригоршня снега - пришлось поторопиться, что бы не замерзнуть.
  Поскользнувшись на последней ступеньке, Идл по колено влетел в сугроб и чертыхнулся.
  Лес, лес и лес. Иссиня черные сумеречные ели, когтистые тени от веток на голубых снежных полянах, мерцание инея в холодном смолистом воздухе и далекие вороньи вопли в тишине зимней ночи.
  Идл натянул шляпу на уши, обхватил себя за плечи и запрыгал по ломкому насту, б-р-р-кая и пыхтя. Кончик носа тут же защипало от мороза.
  - Подумаешь, снег! - ворчал Гонец, озираясь, - что я, снега не видал, что ли?.. В горах всегда снег, вон лестница какая высоченная!..
  Он прекрасно знал, что какая бы высокая ни была лестница, снегам следовало бы лежать наверху, а не в низине. А может, он оттуда нападал? Может его ветром надуло?..
  Отбежав от лестницы так, что бы не терять ее из виду, он остановился, подул в кулаки и вытащил из сумки сверток. Разматывать шелковый платок пришлось долго - замерзшие пальца не гнулись и ткань выскальзывала из рук.
  К концу этого процесса он так замерз, что не удержал сверток и выронил его с сугроб, успев, однако, удержать в кулаке шлейф.
  Алая лента пролилась, что-то звонко стукнуло о корку наста и синяя искра зажглась под его ногами.
  Идл ойкнул, нагнулся и поднял стрелу.
  Прозрачную, как слеза.
  Хрустальную.
  Она была совсем, как настоящая - тонкое древко, острый длинный наконечник с хищными зазубринами, оперение на три плоскости, сеченый значок у самого наконечника.
  Идл зачаровано ловил синюю искру на острие стрелы.
  Слишком тяжелая, что бы лететь, и все равно прекрасная. Где-то должен быть лук, из которого бьют такими стрелами...
  Она не может быть безделушкой, она создана для полета и для убийства.
  Она настоящая, такая, какой и должна быть стрела, только почему-то хрустальная.
  Он любовался ею, пока не вздрогнул от стука собственных зубов - очень уж было холодно.
  Он попрыгал на месте, подышал на пальцы, которые только что не звенели, и принялся привязывать к древку алый шелковый шлейф. Это было ничуть не легче, чем размотать сверток; заканчивая работу, он трясся как припадочный.
  В небе горели яростные зимние звезды, стрела искрилась в руках холодным синим огнем, на алом шелке переливались ясные голубые блики.
  - Как же ее бросать-то?.. - пробормотал Идл.
  Стрела выглядела такой хрупкой...
  - У остолопа, который расколотит такую красоту должны отвалиться руки, - сообщил Гонец ближайшей елке, - или ноги.
  Стараясь унять дрожь хотя бы в руках, он покрепче взялся за кончик шлейфа и стал медленно вращать стрелу над головой, а потом быстрее, а потом - еще быстрее...
  Ледяной воздух зазвенел, Идл зажмурился и разжал кулак.
  Он даже нос сморщил, съежившись в ожидании хрупкого звука разбившегося стекла, но его не было.
  И наст не хрустнул, как будто стрела унеслась прямо в небо.
  Не оглядываясь, Идл повернулся и побежал к темному пятну лестницы.
  
  
  - Слушай меня, Гонец, и слушай внимательно - я расскажу тебе о том, чего не было:
  Рыжий человек пойдет на охоту в солнечное ледяное утро и рыжий пес побежит вместе с ним.
  Они будут идти долго - по слепящему насту, по синему льду скованной реки, по лесным звериным тропинкам, они будут искать рыхлый зимний след в перепаханных сугробах, а за ними будет стелиться быстрая серая стая.
  Рыжий человек заметит в свежем, ночью нанесенном сугробе стрелу, с алым, как кровь шелковым шлейфом, хрустальную стрелу, пущенную, должно быть, из стеклянного лука с серебряной тетивой. Рыжий человек остановиться, звучно выругается, стряхивая иней с бороды, отгонит встревоженную собаку и поднимет стрелу.
  Серая ватага далеко позади остановиться тоже, волки поднимут головы, нюхая холодный ветер.
  Человек будет разглядывать находку долго, вертеть ее и так и этак, ловить острием светлые блики, от которых по голубым снегам разбегутся солнечные зайчики, проводить грубым пальцем по лезвию наконечника, по прозрачной искристой тростинке древка, по бороздкам оперения, лить сквозь пальцы алую волну шелка, а потом быстрым твердым движением переломит стрелу пополам и забросит обратно в сугроб и она потеряет прозрачность свою и блеск и станет похожей на обычную сосульку, упавшую с сосны, к которой какой-то дурак привязал неизвестно зачем кусок шелковой ленты.
  Человек запрокинет рыжую бороду к небу и засмеется.
  Серая стая далеко позади настороженно прислушается к звукам его голоса.
  Человек зашагает дальше, скрипя своими огромными снегоступами, собака привычно побежит за ним и громко, как испуганный щенок взвизгнет, когда снег с треском и грохотом разойдется под ногами хозяина и он упадет вниз, в старое звериное логово, в заброшенную берлогу.
  Рыжий пес будет бегать по краю провала, тревожно подняв оба уха, человек внизу будет ворочаться и ругаться. Он сломает ногу. Он стряхнет с лица снег, посмотрит вверх и поймет, что ему не выбраться.
  Где-то за белым холмом подаст голос серая стая, рыжий пес глухо и грозно зарычит в ответ, и когда сумерки прольют на снега голубой холод, рыжий человек в яме засмеется в последний раз.
  
  
  *****
          Тут из л?су появились страшныя разбойники...
  
  Кажется, это та самая улица.
  Вроде бы...
  Ну уж лестница-то точно та самая, как же тут может быть другая?!
  - Да что это я?!. - бормочет Гонец, запуская пальцы в волосы, и без того встрепанные, - конечно, та же!..
  Площадь, мощеная серым камнем, двухэтажные домики, светлый круг циферблата башенных часов далеко в мутных осенних сумерках, редкие прохожие, старуха-цветочница на углу перебирает поздние вялые розы в миске с темной водой.
  - Простите, сударыня, вы не видели здесь такого человека... Высокого, в черном? - обращается к ней Гонец, - у него трость такая...
  - Глаза б мои его не видели! - лаконически отвечает старушка и сплевывает в сторону.
  Гонец беспомощно озирается, замечает открытую дверь кабачка, звучно хлопает себя по лбу и бегом направляется туда.
  Дымно, шумно, тепло.
  Гонец пристально вглядывается в лица:
  - Простите, вы не видели здесь?..
  - Дезертира? - брезгливо кривиться кабатчик и отходит к другому краю стойки, - не видел и не больно-то хочется!
  - А вы не могли бы мне посоветовать, у кого о нем можно спросить?
  - Кого ищешь, братишка? - Гонца хлопают по плечу, он оборачивается - за спиной у него стоит весьма криминального вида молодец, темноглазый, смуглый, с серьгой в ухе, и приветливо покачивает огромной пивной кружкой.
  - Дезертира он ищет! - с искренним негодованием цедит трактирщик.
  Гонца хватают за другое плечо и поворачивают так резко, что он едва не падает с ног.
  - Ко-го?!. - спрашивает здоровенный детина, густо дыша в лицо собеседнику пивом и жареной рыбой, - зачем тебе Дезертир, поскребыш?!
  Гонец судорожно сглатывает и разводит руками:
  - Я, господа, не хотел сделать ничего плохого...
  - Да? - гремит детина, сгребая Гонца за грудки и встряхивая, - видишь эту нашивку?
  Он сует в лицо Идла рукав, на котором красуются засаленные шнурки, скрученные в замысловатую фигу, - понял?
  - Не совсем, - правдиво отвечает Гонец, решивший, что честность - лучшая политика.
  Детина встряхивает его еще раз:
  - Так вот, когда в моем присутствии поминают этого... Этого...
  - Дезертира, - подсказывает парень с кружкой, не сводя с Гонца темных глаз.
  - Я за себя не отвечаю, понял?!
  - Я, простите, может пойду?.. - спрашивает Гонец, пытаясь достать пол ногами. Лицо амбала с загадочной нашивкой наливается кровью и Гонец понимает, что его, кажется, сейчас ударят.
  Амбал громко брякает. То есть, это не он брякает, это кружка Молодца брякает о его голову.
  Молодец хватает Гонца за шиворот:
  - А ну пошел отсюда, быстро! - гаркает он Гонцу в самое ухо и, облегчая поставленную задачу, тащит его к выходу.
  
  Вылетев на улицу, Молодец расторопно заталкивает Гонца в подворотню и, не отпуская его воротника, ободряюще хлопает по плечу:
  - Ну вот, а ты боялся!.. Погоди-ка, я свету добуду...
  - Зачем? - сипло спрашивает Гонец, - Что я сделал такого?..
  Молодец шуршит чем-то и поднимает руку.
  - Узнаешь? - он подмигивает Гонцу и демонстрирует ему хрупкую веточку без листьев, от которой исходит слабый мертвенный свет - как будто ее обмакнули в воду, в которой отражалась луна.
  - Эта - последняя! - сообщает Молодец, - больше уж нету... Так что я тебя, брат, вовремя нашел... Да что же ты? Не рад?
  - Простите... - лепечет Гонец в отчаянии, - вы меня с кем-то путаете...
  - Ну да!.. Рассказывай! - радуется Молодец.
  - Да вы посмотрите внимательно! Я вообще в этом городе в первый раз, у меня поручение... Я должен найти...
  - А он что, колдун, что ли? - хмурится Молодец, - Вот чего-чего, а этого не слышал... Ты это брось, хватит.
  - Он не колдун...
  - Ну и черт с ним, пойдем, а то стемнеет скоро... Хотя, теперь все равно, с тобой и болото можно срезать...
  - Какое болото?!
  - Послушай, Сказочник, - мягко говорит Молодец, - Я понимаю, что ты немного не в себе, это ничего. Вернешься домой, оклемаешься... Ребята во как рады будут!
  - Сударь, я не Сказочник! - вопит Гонец, - ну вы посмотрите же внимательно!..
  - Вот что, ты мне голову не морочь! Сказано: 'воротиться в облике неведомом'. А ты - в ведомом, потому что все у тебя не как у людей... Глотнем вот на дорожку и пошли.
  - Я не могу с вами идти! Мне нужно найти... Человека... Я не знаю, как его зовут...
  - Дезертир его зовут. Кой ляд он тебе сдался, братишка? Тебе домой надо, в лес, в капище! Ты посмотри, на что ты стал похож!
  - Наверное - на Сказочника, - мрачно предполагает Гонец, - я устал очень, мне идти надо...
  - Пойдем! - живо отзывается Молодец.
  Они выходят на улицу. Цепкая рука Молодца по прежнему не отпускает воротник Гонца.
  - Это ошибка, - втолковывает Гонец, - меня зовут Идл и мой дом совсем не в лесу...
  - А где?
  Гонец затрудняется с ответом и разводит руками.
  - Ты и раньше так говорил... Ничего, мы тебя поставим на ноги... Нам сюда.
  
  *****
  
  Прокопченные стены, низкий потолок, тусклый свет сальной свечи - маленький домик на окраине, из тех, на которых вместо вывески следует писать 'злачное место'.
  Их встречает угрюмый дядька в неопрятном кожаном фартуке.
  - Нашелся? - не очень-то приветливо говорит он, кивая на Гонца.
  - Мы у тебя заночуем, - сообщает Молодец, - А то у него от города в голове помутнение, себя не помнит.
  - Когда он помнил? - хмыкает дядька, - ночуйте...
  
  Молодец сажает Идла на ворох грубо выделанных оленьих шкур в углу, закладывает дверь огромным засовом и, сев рядом, снимает камзол.
  Из хитрых постромок достает несколько коротких ножей и здоровенный, в ладонь шириной, секач.
  Гонец с ужасом смотрит на эти мрачные инструменты и непроизвольно отодвигается в угол.
  - Не боись, - Молодец отстегивает от пояса флягу, - Мясник не выдаст, свинья не съест!.. Ну-ка, выпей... Что-что, а выпить ты всегда был горазд... Пей, говорю, дурень!
  
  *****
              Да, таков уж неизъяснимый закон судеб - умный человек - или пьяница, или рожу такую скорчит, что хоть святых выноси.
  
  
  - Дурень! - грохочет гром над моей несчастной головой. Я отверзаю очи и наблюдаю над собой дружелюбный лик Монарха, а могучая длань его сует мне под нос чайную чашку.
  От одного вида этой чашки меня ведет в сторону. Фу! Это уже отравление.
  - Не могу больше... - говорю я вымученно, пытаясь отвести от лица ненавистный сосуд.
  Монарх непреклонен:
  - Вот ведь дурень!..
  В чашке почему то оказывается кефир.
  Я так удивляюсь, что меня перестает мутить - откуда они взяли кефир?.. Уж не из моего холодильника, это точно, отродясь там кефира не было!.. Разве что Летчик выскочил в магазин?.. Ночью? Где у нас в квартале можно ночью кефиру надоить - не представляю...
  Не с собой же он его принес?..
  Я потихоньку очухиваюсь, очухавшись, узнаю, что приходили мои гвардейцы, но узнав, что делается, выпили всю водку и пообещали зайти как-нибудь потом.
  Испытывая легкую досаду, я плетусь в ванную.
  Жаль, что они ушли, я действительно по ним соскучился, уж очень замечательные голубчики, а заходят редко...
  Я тыкаюсь в дверь ванной, одновременно нашаривая выключатель, клацнув им, соображаю, что в ванной уже кто-то есть и, судя по возмущенному воплю, меня туда уже не пустят.
  Назад дороги нет - на диване царит Монарх, Монарх и еще раз Монарх - если этот человек где-либо присутствует, его там всегда много...
  На кухне сидит Летчик и ласково грузит Спутника - да будет благословен наклон его закрылок!..
  Я присаживаюсь рядом, закуриваю и жду момента, чтобы вклиниться в разговор и узнать, откуда в доме кефир.
  Ждать приходиться долго, потому что Летчик редко отправляется в грузовые рейсы: только в случае ссоры со своей половиной. Тогда он приходит поить меня моим же чаем и грустным голосом рассказывает печальные истории О-Том-Кто-Стоит-Над-Телом-Короля-Артура. Это рассказы без начала и конца, но изложенные так, будто ты не слушаешь тихий голос Летчика, а кино смотришь. И, как это бывает с тем, что видишь и бурно переживаешь - их практически невозможно пересказать или изложить на бумаге, не утратив впечатления.
  
  
  - Не могу я, - жалится Спутник, - а если и могу, то не знаю - как... И потом - это все равно не тот дракон, понимаешь?.. Тот давно протек между пальцами и сейчас с аппетитом хрумкает следующего достаточно глупого юношу... И далее по тексту... Сожрет он его - все, как Гайс рассказывал.
  - Что ж ты смотришь? Тебе не жалко?
  - Да жалко, конечно, а что делать?.. Как говорит Старикашка Хисс - что я могу, я не мастер...
  - Дык ведь мастерами не рождаются, а, соответственно, становятся... И разве не жаль тебе Гайса?
  - Вот его действительно... Потому что даже тот, кого едят, не понимает всего до конца, а Гайс - наоборот...
  Угу. Еще один, все понимающий... Эк их развелось у меня обильно!.. Хотя - я-то тут при чем?
  Слава богу, тут я безвинен как этот... Козленок... Овченок... Фу ты! Агнец который...
  - Летчик, как овечьих детей зовут? - дергаю я его за рукав.
  Он не слышит, он говорит. Точнее, он разговаривает Кнехта и это у него получается.
  - Ну а исключений, что ли нет?
  - Нет.
  - Гайс-то что? Его то не съели?
  - Не съели. Надкусили, как он сам говорит. Я не знаю, что там у него отъели и чем он это заменяет... Чем можно заменить сожранную доброту?.. Щедрость?.. Доверие, в конце концов?..
  - Шикарная мысля! - подпрыгивает Летчик, - сам подумал? Я ее тоже подумаю, ладно?.. Ну и как же он вырвался из уст жующих?
  - Говорит - убежал... Может, вовремя сообразил, что происходит?
  - А можно ли не дать дракону себя жевать?
  - Наверное... Только он кого попало не жует. Он пищу сначала приготовляет...
  - Да ты боишься его, что ли?
  - Скорее нет, чем да... Я его не понимаю. Ты же Висельника не спрашиваешь, что ему с Самодержцем делать?
  - Боже сохрани!
  - Ну и вот...
  - А ты разве за Барьером?
  - В некотором роде... Поверь, я все, что мог - сделал. А большего от меня требовать не надо... И вообще - не надо ничего от меня требовать!
  - Ты не нервничай...
  - Это будет война, понимаешь, а я не готов к войне...
  - Значит, будем зимовать? - спрашивает добрый человек Летчик.
  Кнехт молчит.
  Я тоже молчу. У меня в специальном блокноте сделана выписка, сияющая, беспощадная мудрость: 'Как бы ни были нелепы написанные мною выдумки, жизнь, если захочет, напишет куда нелепее. И почти каждый раз, когда меня упрекают в невероятности описанных мной событий, события эти взяты мною целиком из жизни.
  У писателя почти всегда хороший культурный вкус, чувство меры, тактичность.
  У жизни ничего этого нет, и валяет она прямо, без запятых. Вероятно, диктует какому-нибудь подручному дьяволу, а тот записывает и исполняет...'
  Плохо исполняет, хоть и старается...
  Никто не верит в ужасность Дракона.
  В его жадность, бессердечность и невообразимую жестокую хитрость.
  Никто не боится.
  А он именно такой и даже хуже - он еще и очень противный.
  И не смотря на это, люди табунами бегут к его разверстой пасти, людям очень нужно быть нужными, хоть кому-нибудь, хотя бы и Дракону. А ему они действительно нужны, тут он не лжет...
  Это не правдоподобно, это и есть правда, но в нее не верится и тут я тоже не виноват.
  Наверное...
  Но я старался.
  
  На дверце холодильника висит пестрый шелковый лоскут, некоторое время я тупо таращусь на него, размышляя, что же сие означает.
  Интересно, я увижу ее хотя бы сейчас?
  Она из тех, кто проходит мимо, проходит сквозь, нигде не задерживаясь - была и нет, да и была ли?..
  Кажется, Висельник знает, где ее искать, но может быть, это только кажется...
  Она часто заглядывает сюда (о ней нельзя сказать: 'она пришла', это будет неверно, она только заглядывает) и ее присутствие легко угадать по особым приметам: свежие цветы в банке, почему-то стоящие в коридоре или в комнате, но непременно на полу, какие-нибудь этакие бусы - порванные и рассыпанные так, что можно неосторожно убиться, поскользнувшись, шелк... У нее какой-то пунктик на шелках, честное слово, и она все время их забывает эти платочки, то тут, то там - понятия не имею, зачем они ей в таких количествах, что она ими повязывает, или привязывает, или кого...
  Я оглядываюсь на светящееся окошко ванной, ясное дело - это она там торчит, но вот что интересно: как она оттуда выскочит так, чтобы я не заметил, дверь-то вот она...
  Должным образом отметив это обстоятельство, я завариваю чаю, раздумывая при этом - нет ли взаимосвязи между ее бесконечными тряпочками и платочками и шелковым шлейфом, который Гонец привязал к стреле?
  Надо быть, нет здесь связи, как нет ее между Монархом и Командором, хоть они и похожи меж собою...
  Нет здесь никакой связи, - решаю я, - и впредь ей не бывать, разве что Гонец не полениться и еще что-нибудь к чему-нибудь привяжет...
  
  Пия чай, я с досадою вспоминаю, что за Ней всегда тащится шлейфом стадо демонов и это весьма неприятно - я огорчаюсь. Потом я вспоминаю, что среди демонов может оказаться такой ценный кадр, как Росомаха, и не плохо было направить его в помощь Гонцу - я радуюсь, гордясь своей памятливостью и изобретательностью и дальнейшие чаи гоняю в душевном успокоении...
  
  Летчик и Кнехт меж тем умолкают, со вниманием глядя в пустые чашки, единовременно восскорбив о судьбах мира ... Тьфу, что за штиль?!..
  Повелительный бас Монарха перекатывается по комнате, и я радуюсь. что он здесь, потому как Висельник на дух не переносит демонов, и кому, как не Монарху их гонять?..
  Тут же одолевают меня сомнения - стоит ли такого гада, как Росомаха, допускать до хрупкого и нежного моего Гонца?.. И что выйдет из этого допускания?..
  Потом я вспоминаю о лесных братишках и понимаю, что может случиться скандал, причем скандал безобразный, кр-ровавым мордобоем, открытыми переломами конечностей и смертоубийствами. Благоразумие Росомахи - это такая тонкая и ненадежная субстанция, уповать на которую просто наивно, тем более - мне...
  Краем глаза я замечаю движение в полумраке коридора и Летчик моментально подрывается с табуретки, преисполнившись тревоги и недоверия, и он безусловно прав...
  
  *****
          ... Но волшебный фонарь - в самом деле,
           зачем он доныне горит?..
  
  Он чувствует взгляд из темноты и пятится к двери - в ту сторону, где должна быть дверь, ничего не разобрать в сырой тьме пещеры.
  Отчетливо слышится стук кресала, вспыхивает свеча и рассеянное облачко света выхватывает из тьмы незнакомое лицо и приветственно поднятую руку.
  - Говорят, здесь нельзя зажигать огонь, - раздается низкий, хрипловатый голос, - но я все-таки попробую.
  Гонец замирает, совершенно по-детски убоявшись чужого голоса из темноты, но тут же решительно оборачивается, незнакомец исчезает из светлого пятна и вдруг оказывается совсем рядом, неслышный, как порыв ветра. Он стоит спиной к свету и Гонец видит только, что он высок, широкоплеч и лохмат сверх всякой меры.
  - Я - Росомаха, - рекомендуется незнакомец приветливо, - а ты, я полагаю, Идл, Гонец.
  Идл молча кивает - его не заботит, виден ли кивок при неверном мерцании свечи, он слишком устал.
  - Скоро мы уйдем, - говорит Росомаха, - здесь тебе делать нечего, тебя ждут.
  - Ждут?.. - Гонец оживляется, - Он?
  - Он? - переспрашивает Росомаха насмешливо, - и как ты Его называешь?
  - Собственно, никак... - теряется Гонец.
  - Ты хоть знаешь, кого сопровождаешь, малыш?
  - Не совсем...
  - Что ж, неверное Он знает, что делает... У тебя есть часок-другой, что бы поспать.
  Гонец послушно опускается на сырой мох.
  - Сударь?..
  - Это ты мне?
  - Вы Его видели?
  Росомаха тихо смеется:
  - Не думай, что это доступно только тебе, малыш!
  - Я не думаю... - вздыхает Гонец неуверенно, - скажите, Он очень сердится, что я его потерял?..
  - Ты Его потерял?!. Как занятно... Нет, Он не сердится, но лучше тебе не называть это так, для твоего же блага.
  - Почему, сударь?
  - Потому что Он может и не знать, что делает...
  - А как же мы уйдем, сударь, там, снаружи полно людей и они, понимаете, все думают что я...
  - Мы уйдем таинственным и неведомым путем, причем путь этот труден и долог, так что лучше тебе все-таки поспать. Понятно?
  Идл закрывает глаза и засыпает. По крайней мере так ему кажется.
  
  
  Пустые места.
  Он видит пустые места.
  Он видит гигантскую птицу высоко в пустом мутном небе и знает, что это не птица а некое хищное существо на кожистых крыльях, огромное, как взлетевшая гора. Он знает, что оттуда, из бездонной высоты существо видит его как на ладони и все знает о нем.
  Он машет ему рукой.
  Он видит леса на равнине - далеко-далеко, до самого горизонта. Через равнину серой ленточкой вьется дорога.
  Он видит места, в которые никогда больше не вернется, чувствует пустоту, оставленную им там, места в воздухе и на земле, опустевшие без него, покинутое, незаполненное пространство.
  Может, это похоже на дырку от выпавшего зуба - как это так - ничего нет...
  Может, это похоже на тянущую тоскливую пустоту за приоткрытой дверью темной комнаты...
  Может, это похоже на великую пустоту неба в ветреную ночь новолуния.
  Он чувствует движение в пустоте, движение вовнутрь, движение вглубь, направление, влечение, тягу, как осенний лист чувствует поток воздуха, который сейчас сорвет его с мертвой ветки и зашвырнет в холодные пространства.
  Он обеими руками вцепляется во что-то, чтобы его не сорвало, не унесло, не зашвырнуло.
  Он кричит, чувствуя, что ему не удержаться.
  Он просыпается от крика.
  
  
   Он так вцепился в лежанку, будто собрался пускать корни в сыром мху.
   Со свечой в руке склоняется над ним незнакомый человек и Гонец вспоминает, что это Росомаха.
  - Поднимайся, - говорит Росомаха, - нам, похоже, пора.
   Он протягивает Гонцу руку и выдергивает его из остатков сна и за одно из пещеры - в гулкий мрак ночного леса.
   Гонец вибрирует от влажного холода, оглядываясь и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.
   Росомаха наклоняется и прямо в ухо шепчет насмешливо:
  - Будь я таким глупым малышом, как ты, я бы ни за что не пошел с таким хитрым негодяем, как я. Ни-ку-да. Понял?
  Гонец не успевает ответить - холодная твердая ладонь зажала ему рот, другая ничуть не ласковей нахлобучила шляпу на глаза и они куда-то прыгнули, а может - упали, ветер наотмашь ударил в лицо, дернул за куртку, под ногами не оказалось опоры, шляпу толкнуло вверх, но сорвать не успело - Росомаха вцепился Гонцу в предплечье и с силой толкнул в бок, колени Идла подломились и он рухнул в жесткую пыль.
  - Знаешь, эта шляпа тебе велика, - замечает Росомаха, глядя на лежащего Гонца сверху вниз.
  - Она не моя, - отвечает Гонец, поднимаясь с земли.
  Здесь светлее, чем в лесу или в капище и Гонец рассматривает Росомаху: длинен, широкоплеч, темноволос, насмешливая полуулыбка, небрежная небритость. На боку висит тяжелый широкий меч пехотинца.
  Росомаха стоит на живописно-сером фоне горной гряды, а кроме нее вокруг нет ничего - голый горизонт с синеватой хмарью по краю серых сумеречных небес.
  Нет ничего, это значит - нет ничего: ни деревца ни кустика, ни мертвой ветки ни живой травинки. Здесь никогда ничего не росло. Только камни. Скалы. Пыль. Чистое-пустое серое небо.
  Здесь никогда ничего не росло и пыль между однотонными камнями не встревожена ни дыханием ветров ни чьим-нибудь следом.
  Здесь никогда никто не шел.
  Только они вдвоем - некто Росомаха и Идл, Гонец.
  Эта земля мертва, она никогда не была живой - здесь всегда было пусто, от начала времен, а начала у времени нет.
  - Я потерял Его, - бормочет Идл, собираясь мыслями, - а вы говорите, что Он ждет... Это Он послал вас за мной, да?..
  Росомаха пожимает плечами:
  - Можно выразиться и так.
  - Он где-то здесь?
  - Нет. Здесь вообще никого нет, кроме нас.
  - Как же мы его найдем?
  - Пока Он тебя ждал, ты зашел слишком далеко и вернуться назад невозможно. Но можно Его обогнать - сейчас Он идет к тебе. А ты пойдешь к Нему навстречу.
  - А где мы?
  - Это - моя родина. Это Темная Сторона Луны.
  
  Потрясенный сим известием Идл молчит.
  Росомаха, довольный произведенным эффектом хмыкает, поворачивается на каблуках и легко шагает по серому грунту.
  Идл плетется за ним.
  Темная Сторона Луны!
  Тут только отлетают прочь остатки тоскливого сна и Гонец осознает себя, Идла, бредущего за странным человеком Росомахой по серым равнинам темной Стороны.
  
  *****
  
          Это должно случиться -
          время вышло, колокол бьет...
  
  Каким образом возможно жить в бесконечности?
  Разве что по привычке.
  Надо полагать, дети, которые там рождаются ничего другого не знают... Рождаться-то они может и рождаются, а вот растут ли?
  Что там вообще делается? Замечают ли они, что с ними происходит? Если да, то что в связи с этим предпринимают?..
  Каким-то ненастоящим получается этот город, и все от того, что мне сложно себе представить бесконечность: флирт превращается в роман, роман - в некролог угасшего чувства, и тянется, тянется, как засахарившееся варенье за ложкой, долго, уныло, липко и на скатерть может капнуть - неприлично получится, но, однако, не капает, и когда же это кончится?..
  Муниципальные постройки почему-то никак не достраиваются, фундаменты похожи на сундуки, набитые желтыми листьями, а листопад все не кончается, не облетают старые клены, и вот что странно - ведь новые-то листья не растут, сколько же можно падать?
  Больные не выздоравливают, но и не умирают, сообразительные люди - врачи - говорят, что всякое изменение - вопрос времени... Приятно, конечно, что обреченный пациент все еще борется с недугом, приятно, что похорон в городе давно не было, да ведь не твоими же стараниями... Насморки становятся хроническими, переломы срастаются из рук вон плохо, лучшее лечение - перемена климата, езжайте отсюда подальше и все пройдет...
  Тяжбы в суде перерастают в эпопеи, ибо присяжные не в состоянии принять какое бы то ни было решение...
  Вне всякого сомнения, есть какой-нибудь художник, пишущий какое-нибудь полотно - не обязательно самое лучшее, но безусловно, самое надоевшее, каждый день подходит, касается жухлой кистью и мучается - что-то я упустил, что-то... Никак не получается закончить, исчезла живость движения, небрежности затерты, замусолил пространство, надо бы все соскоблить и начать заново, да как-то рука не поднимается...
  Риторический родительский вопль: 'когда же ты повзрослеешь?!' обретает смысл, потому что имеет точный и правдивый ответ: 'когда придет время'.
  Но Он редко наносит визиты.
  Город напоминает насекомое, увязшее в густеющей смоле. Движение пока еще не прекращается, но замедляется, золотистый янтарь осени мягко погружает в себя, заполняет собою все...
  Впрочем, страдают от этого не многие - может быть, какой-нибудь совестливый доктор. сомневающийся в своей профессиональной пригодности, или мальчишка, который все ждет и ждет Рождества - на Рождество ему обещали подарить настоящую лошадь с колесами и седлом, или все тот же художник, или бедный родственник, никак не становящийся наследником... Остальных это мало касается, в их жизни не так уж много перемен, имеющих значение.
  Знает ли город, из-за кого попал в переплет?
  Вряд ли знает, но, безусловно, догадывается.
  И, конечно же, чувствует, что скоро - вот-вот, Он уйдет, исчезнет, может быть завтра или через неделю...
  И, конечно же, не может простить Ему этого потенциального ухода... Хотя нет, это не верно. Город знает, что Он уже ушел... Нет, Он как будто уже ушел... То есть потом ушел... Уже уйдет...
  Словом, никто не понимает, в чем дело, но Дезертиром Его зовут именно потому, что откуда-то Он еще ушел и отсюда уже уйдет, и все чувствуют себя обманутыми в связи с этим всем, хотя и непонятно, почему, собственно, Ему нельзя куда-то там уходить... Уже... Или как?
  Да и с чего бы Ему вызывать приязнь, нет в Нем ничего милого и располагающего, и облик Его и образ жизни никак нельзя назвать приятными, и городским кумушкам совершенно, ну совершенно нечего сказать о Нем, кроме того, что иногда он гуляет в парке. Тьфу! Такая мрачная, таинственная фигура, прямо дрожь пробирает, как вспомнишь, гуляет в старом парке и ничегошеньки больше не делает, а только сидит себе дома над какими-то бумагами и все тут... Почему-то Его бездействие в сочетании с гипотетическим ухождением куда-то там откуда-то - ужасно раздражает.
  Если бы Он пускал деньги в рост или пил запоем, к Нему относились бы лучше, а так поголовно у всех сложилось впечатление, что Он ничего не делает потому, что укрывается от некоего возмездия за ужаснейшее преступление, которое, возможно, совершит когда-нибудь завтра...
  Ну не может такой человек не совершить какого-нибудь ужасного преступления.
  С таким ростом, с этой косицей на затылке, с этим отсутствующим выражением на лице, Ему следовало бы носит ботфорты, тяжелую шпагу вместо трости, и чтобы черные крылья плаща летели за спиной, всплескивая в такт размеренному ритму шагов, но Он не носит ни ботфорт, ни шпаги, черный сюртук Его глух и скучен и даже серебряная пряжка на шляпе удручает безыскусностью и простотой.
  Все в Нем скучно, просто и глухо - и взгляд, и прямая спина, и гуляет Он всегда по одной и той же улице - через Кленовую Аллею в парк и обратно, и видно, что не интересно Ему - куда идти, зачем, и не стоит ли свернуть - все равно.
  И на золотые россыпи кленовых узоров на мокрых булыжниках и на черно-зеркальные пятна луж и на редких прохожих смотрит Он с одинаково-никаким выражением, будто смотрит мимо, глядит сквозь, как другие смотрят сквозь туман, не видя самого тумана, но отмечая, однако, его присутствие.
  И всегда, всегда сидит Он там совершенно один на серой скамье у давно пересохшего фонтана, глядит на золотые листья в каменной чаше, глядит мимо, смотрит сквозь, как будто Ему все равно, на что смотреть, сидит, уперевшись твердым подбородком в набалдашник трости, может быть, Он ждет кого-то?
  Давно никто не заходит в сырой скучный парк, только неповоротливые городские вороны тяжело кружатся над пустыми аллеями, черные кляксы между желтыми страницами листопада...
  Осень затянулась.
  Но однажды кончилась.
  Мало кто мог бы свидетельствовать - как это произошло. Некому было связать воедино два события - встречу Дезертира с неким пришлым субъектом и мягкий снег падающий на осенние листья - они ведь бывают такими разными: есть листья цвета меда, а есть просто медные, с таким темным лаковым отливом, есть цвета старой бронзы и даже с зеленоватой патиной по краям, есть красные и лимонные, есть цвета корицы, а снег делал их белыми, снег кружился под фонарями как целые стаи голубых ночных мотыльков, снег скрыл незнакомца, вошедшего в город и это, возможно, было к лучшему, ибо гость Дезертира производил отталкивающее впечатление одним своим обликом - могуч, небрит, волосат и зеленоватое яблоко он грыз с таким небрежно наглым видом, что редкие прохожие, имевшие неосторожность попасться ему на пути прямо-таки ощущали, как огрызок летит им в физиономию. Впрочем, никто особенно не озабачивался ни встречей, ни впечатлением от встречи - шутка ли, выпал снег, впервые за сколько лет?..
  Пришельца же вовсе не беспокоили местные климатические казусы. Он выбросил огрызок в снежную пустоту проулка и уверенно направился на главную площадь, не спрашивая ни у кого дороги, и там, на площади они встретились - пришелец, Дезертир и снег.
  
  *****
  
  Они долго идут в мрачном молчании, Идл опасливо озирается - очень уж пейзаж зловещ и дик, только что не свирлеп... В таких вот диких пустых местах должны свершаться ужасные злодеяния, всякие там кровавые жертвы алчным божествам и прочие мракобесия...
  А Росомаха так и выглядит, - как мрачный мракобес, который совсем не прочь принести какому-нибудь знакомому эгоистичному богу небольшую кровавую жертву...
  Росомаха оборачивается к нему, недобро ухмыляясь:
  - А что, Гонец, давно ли ты... М-м-м... Гонец?
  - Это относительное понятие, сударь, - скромно отвечает Идл, потупив взор.
  - Лучше бы оно было поконкретнее, - хмыкает Росомаха, - давно ты с Ним?
  - Мне кажется... Я не знаю. По-моему, я провел ночь в Его доме.
  - Угу... Жаль. Было бы лучше, если бы ты проторчал там подольше.
  - Почему, сударь?
  - Здесь бывают Затмения, Идл.
  - И что?..
  - Ты умеешь быстро бегать?
  Идл пожимает плечами, что скорее означает 'нет', чем 'да'.
  - Тебе придется быть быстрым, Идл. Потому как я обещал доставить тебя кое-куда, но я отнюдь не обещал сдувать с тебя пылинки... К тому же мы не оговорили, в каком виде я тебя туда доставлю - досадное упущение, а?..
  - А эти Затмения... Э-э-э... Они опасные?
  - Кому как! - беспечно отвечает Росомаха и улыбается еще шире, - надеюсь, ты успеешь получить от них удовольствие... Прибавь-ка шагу, да не оглядывайся!
  Идл послушно не оглядывается, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Росомаха идет очень быстро - еще бы, с такими длинными ногами!..
  - Сударь, на нас нападут?.. - робко спрашивает Гонец, стараясь не очень шумно пыхтеть.
  - А как же!.. Да чего ты боишься - дадут пару раз по зубам, и все!..
  Гонцу вовсе не хочется получать по зубам - ни одного раза, поэтому он спрашивает снова:
  - А кто на нас нападет?
  - Акко, Алфито и Мормо, - говорит Росомаха, начиная загибать пальцы, - Иро, Ака Мана, Чукла, Эврином...
  - А как они нас здесь найдут?
  - А мы разве прячемся?.. Наоборот, мы зовем их по именам, а они очень воспитанные, Гонец, они сразу идут на зов!
  Идл испытывает желание поддержать отвисшую челюсть рукой.
  - Есть конечно и такие, имена которых неназываемы, - утешает его Росомаха, - им придется тащиться сюда своим ходом... Но их не много. Можно даже сказать - совсем мало.
  - Да почему же они все сюда пойдут?!
  - Здесь редко кто-нибудь ходит - я думаю, им просто скучно...
  - Святые Трефы! - выдыхает Гонец в смятении: Росомаха поворачивается к нему, улыбаясь на удивление мягко и дружелюбно, по лицу его, от висков по скулам тянуться узкие темные полосы.
  - Здравствуй, маленький Фоллетти! - приветливо произносит Росомаха и делает ручкой.
  Идл, желая видеть, с кем тот здоровается, имеет неосторожность обернуться.
  
  
  Сзади никого нет, но вокруг стало гораздо темнее.
  - С кем вы... - Идл поворачивается к Росомахе, точнее, к тому месту, где Росомаха только что стоял, а теперь вовсе даже и не стоит.
  Никого.
  Никого нет. Совсем.
  Идл ошарашен настолько, что может только молча озираться и больше всего ему хочется проснуться, прямо сейчас.
  По темной равнине разноситься далекий тихий звук - непонятно, что это , но похоже на скрип колес.
  'Это наверное, они - Акко, Мормо и этот... Чука!' с ужасом думает Гонец и с трудом подавляет желание броситься прочь сломя голову - бежать нельзя, может быть, Росомаха только отошел на минуточку, может быть он вернется прямо сейчас, бежать некуда, здесь нет дорог и направлений, нет никаких опознавательных знаков, если он отойдет хоть на шаг, он потеряется, он же даже не знает, в какую сторону они шли!..
  Нельзя двигаться с места!
  Нельзя оборачиваться.
  Звук приближается - медленно, неторопливо - куда спешить старому колесу, здесь нет дорог и направлений, какая разница, куда катиться, главное - приближаться медленно, неспешно, мерно поскрипывая, вот еще ближе, еще чуть-чуть, и черт его знает, с какой стороны оно вертится, и черт его знает, с какой стороной оно встретиться, где нечет и чет, где крученный черт, какую черту он пересечет...
  Гонец стоит, крепко уперевшись ногами с лунный грунт и слушает мерный скрип сквозь грохот ударов своего сердца.
  Гонец зажмуривается.
  - Здесь темно! Оно меня не заметит!.. Не должно!
  Скрип приближается. Такой спокойный, убаюкивающий... Нечего бояться.
  Приближается!
  Не-че-го!..
  Мамочки!..
  Совсем рядом.
  Уже здесь, прямо сейчас!
  Все смолкает - скрип и хруст гравия... Тихо и темно.
  
  
  Гонец открывает глаза и вздрагивает - где-то тихо звонят колокольчики, тихо и приглушенно, как сквозь вату.
  - Кто это? - слышится незнакомый голос откуда-то сверху, эхо подхватывает его и сплетает с ответом:
  - Это маленький Фоллетти...
  - Нет, это Джестер! - возражает другой незнакомый голос, - Я знаю его!
  - Что ты нам скажешь, Джестер?
  - Скажи им, Джестер... Скажи им что-то, чего они не знают!..
  Гонец понятия не имеет, кто это 'они', и чего они не знают, зато ему ведомо, чего не знает он сам, поэтому он спрашивает у многоголосой темноты:
  - Кто вы и что здесь делаете?
  Смятение нельзя выразить звуком, но ему кажется что этим, там, вверху, это удалось - вздох проноситься как волна и на какое-то мгновение Гонцу кажется, что он узнал один из голосов.
  - Почему вас не видно? Вы не хотите показываться, или не можете?.. Вы чего-то боитесь? Почему здесь темно?.. Почему вы молчите?
  После долгой паузы кто-то говорит:
  - Спроси еще что-нибудь, Джестер.
  - А кому это нужно? - хмуро бормочет Идл и тьма снова вздыхает в смятении.
  - Он играет не честно! - говорит кто-то, - Пусть спрашивает так, чтобы не надо было отвечать!
  - А вы разве отвечаете? - Идл начинает сердиться, - и зачем нужно спрашивать, если ответа не будет?!
  - Не честно! Пусть он замолчит!
  - Нет, честно! - возражает голос, который все больше кажется Идлу знакомым, - Каждый может спрашивать!.. А отвечает только тот, кто хочет.
  - Я не хочу!
  - Тогда лучше помолчи, - вмешивается еще один голос.
  - Это грубо!
  - Это справедливо!..
  - Раз он Джестер, пусть он и отвечает!
  - Ты ответишь нам, Джестер?
  - Может, я и Джестер... - Гонец пожимает плечами, - Спрашивайте, и если я смогу - я отвечу.
  - Я же говорил - он Фоллетти!
  - Он такой же Фоллетти, как я - Старый Ворчун.
  - А разве не ты Старый Ворчун?
  - Иногда - я, а иногда - кто-то другой...
  - Ага!.. Всегда, когда тебя ловят на слове, это как раз кто-то другой...
  - Послушайте! - не выдерживает Гонец, - Вы с кем ругаетесь - со мной или друг с другом?
  - Это все из-за тебя!
  - Почему?!
  - А зачем тебе наши ответы?
  - Тьфу! А зачем вам мои вопросы?!.
  - Что бы был разговор, глупый. Если мы будем молчать, нас не будет вовсе! Здесь есть только наши голоса и если они умолкнут, бытие прекратиться, все сгинет и ничего не останется!.. Видишь, как просто? Спрашивать следует о том, что известно всем, тогда каждый сможет тебе ответить.
  - А какая разница-то, каждый, или нет?..
  - Каждый имеет право быть. А если спрашивать о том, что известно не многим, то и БЫТЬ будут не многие.
  - Так ведь остальные тогда узнают то, чего не знали и тоже смогут ответить... И даже смогут придумать что-нибудь еще... новенькое...
  - Пусть он замолчит! Я не хочу ему отвечать!
  - Почему ты меня боишься? - Гонец вертит головой, пытаясь определить, откуда идет этот пугливый голосок, - Что я могу тебе сделать плохого?
  - Вот видите?! - всхлипывает боящийся, - Вот сейчас я ему расскажу - ЧТО, а он ЭТО и сделает!!!
  - Да не хочу я...
  - Вот! И потом скажет, что он не хотел, и сделал Это нечаянно!..
  - Если ты - трус, это еще не значит, что я - преступник! - вопит Гонец, обидевшись, - нечего обвинять меня в том, чего я не делал и не собирался!..
  - Откуда мне знать, что ты там собирался?!.
  - Он не преступник, - подтверждает голос, кажущийся знакомым и Идл вдруг узнает...
  - Не может быть! - выдыхает он. Голоса в темноте взрываются:
  - Ну хватит! Сейчас я его проучу, этого Не Фолетти! Хватит морочить нам головы! То он отвечает, а то он Джестер, а то не может быть!..
  Слышится характерный лязг железа о железо.
  - Ан гард! Вот тебе твои ответы!..
  - Подождите!.. Отзовитесь!.. - Гонец старается перекричать гвалт, не осмеливаясь, однако назвать имя, боясь и в то же время страстно желая ошибиться...
  Громкий хлопок, вспышка, ослепительно яркая в темноте. Гонец прикрывает глаза руками, чувствуя, как слезы бегут по щекам: 'ослеп, ослеп!..'
  - Когда тебе желают здравствовать, лучше ответить тем же, а то получиться совсем наоборот! - дружелюбно замечает Росомаха, отводя его руки от лица. Росомаха!.. Замечательный Росомаха, Росомаха Здесь, Росомаха Сейчас, Росомаха Прямо Тут, никуда не пропадающий!..
  - Там!.. - Идл с облегчением улыбается и смахивает соленую воду с глаз, - Вы слышали?!. Где вы были?..
  - Отвлекся ненадолго, - легкомысленно отвечает Росомаха, - знаешь, есть влечения, противостоять которым я не в силах... Однако, выстрел за тобой - и везет же некоторым!
  Гонец безумно рад снова видеть Росомаху, он вообще рад в и д е т ь что бы то ни было, но то, что он видит перед собой сейчас заставляет его отпрянуть: Росомаха одобрительно улыбается, протягивая ему п и с т о л е т. Рукоятью вперед, держа его за ствол. Настоящий пистолет, стальной, большой и черный.
  - Ты знаешь, что это такое? - интересуется Росомаха.
  Гонец кивает.
  - Похвально... Тогда держи.
  Гонец мотает головой так, что чуть не теряет шляпу.
  - Что такое, малыш? Он тебе не нравиться?
  - Зачем?..
  - Ты не расслышал? Выстрел за тобой.
  Гонец снова мотает головой и отступает на шаг.
  - Понятно! - Росомаха покачивает оружие на ладони и ухмыляется, - этого следовало ожидать, но я надеялся... Ты что-то хочешь спросить?
  - Что это было? Эти голоса?..
  - Это такие специальные глупости - пугать таких, как ты, - он берет Гонца за руку и вкладывает оружие ему в ладонь. - Удачная задумка, правда?
  - Где они, те, кто говорят? Я могу их увидеть?
  - Нет, таковы условия игры. Слушать можешь, сколько терпения хватит, а смотреть на них незачем. И поверь, оно к лучшему!.. Они не зря прячут лица друг от друга... Здесь только их голоса... Отголоски голосов. Но для таких как ты и этого многовато: пристрелить такого заморыша - большого ума не надо!
  - Они... Они что, в меня стреляли?.. Вправду стреляли?
  - Есть там один такой... А может и не один... Немного странные представления о любви к ближнему, только и всего... Тебе повезло, Гонец, они не всегда промахиваются, чего и тебе желаю, - Идл зачаровано глядит на пистолет в своей руке, и торопливо засовывает его за пояс - он очень тяжелый, ремень впивается в поясницу...
  - Он так тебя испугался, что не удержался и выстрелил первым. Возможно, это была случайность, но это ничего не значит - сейчас твоя очередь.
  - Нет...
  - Если ты боишься попасть в кого-то другого... В кого-то, в кого не хотел бы попасть... Подумай о том, что и тот, кто стрелял первым, мог попасть не в тебя. И он может продолжать стрелять... Не в тебя. Я думаю - он невменяем...
  Гонец подпрыгивает - он едва не забыл самого главного, самого важного...
  - Сударь, оставьте эту штуку и скажите - вы знаете их? Вы слышали их раньше?
  - А ты разве - нет?
  - Мне показалось... Понимаете, мне послышалось... Там, среди них...
  - Ты думаешь, это о н а? - с интересом спрашивает Росомаха и выпрямляется, - вот это номер! Ты не ошибся?
  - Я не знаю! Почему их больше не слышно?
  - Возможно, выстрел их распугал...
  - Росомаха! - Гонец хватает его за рукав, - Как Она туда попала?! Как?
  Росомаха задумчиво качает головой:
  - Не забывай, где находишься, малыш.
  
  *****
          And Monkes
          Thet are right of lore
          Who synge with moulded stewyn
          I hesu, who hath woundes sore
          Grant us the blyss of Heaven
  
  Поворачиваясь вокруг своей оси - слева направо, можно разглядеть матовый сгущенный воздух под потолком и в углах, хлопья мягкой серой пыли, желтые стекла и рыхлые неровности стены.
  Мимо крадется Коломбина, качая пышной юбкой, постукивая атласными башмачками с золотыми розами вместо пряжек, над бархатной треуголкой плывет облачко малинового плюмажа.
  Из розеток просачивается сквозняк - холодными спицами упирается в спину. Серое одеяло наползло сверху и поглотило, придавило, вклеило в конверт свалявшейся простыни сургучом подушки.
  Под диваном в пыли и душном мраке схватились две армии: лязгает железом о железо, хрипит и скрипит жесткой, стоящей колом кожей панцирей озверевший отряд ландскнехтов, злые копья как огоньки свечей впиваются в темноту.
  - Что там у вас происходит?..
  Все стихает.
  С потолка тихохонько-неслышно течет-сочится паутинка, на ней - легко вооруженный воин-копейщик, пики торчат из-за спины как паучьи лапки. Искривив темное личико он заводит руку далеко назад и бросает черное копье вниз, в клочья темноты на полу. Кто-то возиться, кряхтя и скребя чем-то острым по сухой масляной краске: потрескивание, шорох. легкая дробь шажков...
  Внезапно за окном - сбивчивый топот, тяжелое дыхание, лай, переходящий в подвывание...
  - Тьфу ты, черти!..
  Тени летают по стенам, скользят бесшумно...
  Что это?
  
  Этакий нежный ореол, шалость ласковая, игра света с тенью, а какого цвета твоя тень? А эта, с искрами - чья? Не твоя?.. Так, а это кто? Его же нет? Нет? А искры?.. Откуда, ну?..
  
  Уронили меня на пол, оторвали все что можно - отдайте!..
  Все равно бросили. Потому что я - хороший...
  Эй, не бросайте меня! Здесь... Бах-трах! Вернитесь!.. А?.. Уронили меня...
  
  И каждый эпизод аккуратно отмечен звездочкой.
  
  А зачем эти звездочки?
  Какие?
  А вот эти!
  А какие надо?
  Да какая разница, ты скажи - зачем?
  Отделять!
  А! А те, наверху?.. А может тоже?..
  Ни фига себе!
  
  *****
  
  - Эту штуку, однако, не потеряй, - говорит Росомаха спокойно, - я принес ее специально для тебя, и кажется, не зря... Между прочим, эта штука заряжена.
  Гонец кивает.
  Росомаха складывает руки на просторной груди и ласково смотрит на Гонца:
  - Предаваться отчаянию на ходу ты, наверно, не умеешь?
  Гонец смотрит в темноту долгим, несчастным взглядом:
  - Что мне делать?
  - Идти дальше.
  - Как я могу?! - кричит Гонец, - Она там, наверху в темноте, и я узнал об этом случайно, наверное об этом больше никто не знает кроме меня, кто же Ей поможет?!.
  - А как ты собрался Ей помочь?
  Гонец потеряно молчит.
  - Ты очень глуп даже для Фолетти. Или слишком многого не понимаешь, что суть одно и то же... Скажи, зачем тебе Дезертир?
  - Я должен привести его...
  - Да, потому что иначе не свершится то, что должно. Всякое начало есть и окончание, а окончание есть разумное завершение... Это естественный процесс... Не перебивай. Я думаю, что пока ты бродишь здесь и, как я вижу, не очень торопишься, там, откуда ты прислан, что-то изменилось. Ты не остановишь этого - ты же сам ведешь туда Дезертира.
  - Как Она туда попала?
  - Откуда мне знать?.. И какая разница? Ты ничем Ей не поможешь, стоя здесь и препираясь со мной.
  - Росомаха, как я могу помочь Ей, оставив Ее тут? С этими... Невменяемыми... Если Она здесь, мне вообще незачем идти... Куда бы то ни было.
  Росомаха пожимает плечами:
  - Если ты останешься здесь... Ты останешься здесь. Только и всего. Но, к счастью для тебя, этого не случиться...
  - А если я пойду с вами?
  - Тогда ты встретишь Дезертира и то, что должно быть кончено - закончится. Понятно? Она здесь, потому что Ее время вышло. Другого способа оказаться здесь для Нее нет. Финита. Аут. Аминь. Пойдем.
  - Нет, - говорит Гонец и садится прямо в пыль.
  Росомаха разглядывает его - сверху вниз, и говорит примирительно:
  - Может, для тебя это не имеет большого значения... Но вообще-то тебя ждут.
  Гонец опускает голову.
  - Может, тебе это не очень интересно, но я дал слово проводить тебя, - продолжает Росомаха, - и, знаешь, я пока не вижу причин нарушать его.
  - Если вы сдержите слово, Она останется здесь, - говорит Гонец, не поднимая головы, - Я не хочу, чтобы было так... Я не знал, что так получиться. Я вообще ни куда не пошел бы, если бы знал...
  - Твои желания делают тебе честь, но - увы - расходятся с моими, понимаешь? А я люблю, что бы мои желания сбывались. Крибле, крабле... Ты веришь в добрых фей?
  Гонец отрицательно качает головой.
  - Это очень хорошо, - одобрительно замечает Росомаха и вдруг быстро и решительно вздергивает Гонца вверх, крепко ухватив за локти, - потому что добрые феи не помогут. Если не пойдешь сам, я тебя понесу... Но лучше бы ты пошел сам. Верь мне. Верь мне, Гонец.
  Идл смотрит в темные глаза Росомахи, в его полосатое лицо и начинает верить. Тут бы всякий поверил.
  - Почему ты решил, что это она? - Росомаха не торопиться ставить его на землю, - Почему ты думаешь, что это она?.. Я допускаю, что ты ничего не знаешь об этом месте, но если тебе не хватает ума понять...
  - Я слышал Ее голос! - кричит Гонец.
  - В самом деле? - спрашивает Росомаха ласково и разжимает руки. Идл валиться вниз, как мешок картошки - Росомаха говорит Е е голосом! Это не подражание, это просто Ее голос.
  - Вы... Это вы...
  - Не обязательно. Ты уверен, что не ошибся?
  - Теперь - нет... - Гонец поднимается.
  - Я хочу, что бы ты понял - никто не даст тебе гарантий. Никто не скажет - Она это была или нет, в конце концов это был всего лишь женский голос, их миллиарды - таких же, или похожих...
  - Нет, - Идл грустно качает головой, - такой - только один. Я всегда думал, что никто кроме меня его не слышал... Пойдемте, сударь... Я вел себя глупо.
  - Я знаю, - кивает Росомаха, поворачиваясь на каблуках и одергивая плащ, - Другого я и не ожидал...
  
  
  Они идут не особенно быстро, не особенно медленно. Идл хмуриться, глядя под ноги - Росомаха не оставляет следов в пыли, а он, Идл - оставляет. Раньше он этого не замечал. Или просто было слишком темно? Или он просто не думал ни о чем таком?..
  - Кто вы? - спрашивает Гонец, - Я встречал вас когда-то?..
  - Конечно. Но вряд ли ты это помнишь - некоторые люди весьма искусно владеют ремеслом забвения.
  - Когда это было?..
  - Глупое слово - 'когда'... Такое же глупое, как и 'где'. Лучше бы ты спросил - 'с кем это было?..'
  - А почему нельзя говорить глупые слова?
  - Я не говорил, что нельзя. Тем более, что тебе это нравиться... Все Фолетти любят глупости.
  - Почему вы зовете меня Фолетти?
  - Потому что в принципе ты и есть Фолетти. И чем больше тебе это не нравиться, тем больше ты Фолетти. Не стоит относиться к этому так серьезно, малыш, а то попадешь в беду.
  - Хорошо, предположим, я - Фолетти, а кто же тогда вы?
  - Одинокий Странник с Той стороны. Летаю в ночных ветрах вместе с демонами, а днем играю в катакомбах Нефен-Ка в потаенной долине Хадата у берегов Нила.
  - Вы врете или шутите?
  - Хорошо, что ты понимаешь разницу. Это тебе пригодиться.
  - Зачем пригодиться?
  - Дурачина ты, простофиля, - замечает Росомаха как-то даже ласково.
  - Это почему же? - раздражается Гонец, уставший настолько, что может только злобствовать.
  - Сейчас увидишь. Или услышишь... Что у тебя больше, глаза или уши?.. Глянь-ка во-он туда...
  Гонец упрямо н е глядит, но краем глаза замечает какое-то движение в серой пелене. Невольно он поворачивает голову и видит... Почти видит, почти успевает увидеть бегущую собаку... Силуэт бегущей собаки, рассеянный, нечеткий, как бы пунктиром намеченный, непрерывно меняющийся, силуэт, состоящий из листьев, или каких-то таких штучек...
  Мелкие узкие коричневатые листочки мечутся в воздухе синхронно, слаженно, одновременно, как движется стайка мальков или стая птиц и это синхронное движение образует объемный контур-оболочку лохматой собаки, которая бежит в темноте...
  Идл непроизвольно хватает Росомаху за полу плаща:
  - Это что?!. Кто?!.
  - Черти собачьи, - невозмутимо объясняет Росомаха, - сейчас объявятся. Не вздумай бежать - разорвут.
  Сзади неожиданно близко слышится прерывистое частое дыхание. Росомаха холодными твердыми пальцами впивается в затылок Идла.
  - Не вздумай. Не оборачивайся. Шевели ногами.
  Теперь они идут очень быстро. Шляпа сползла Идлу на нос и он спотыкается чаще, чем хотелось бы.
  Начинается подъем.
  - Это холмы Неб, - говорит Росомаха сквозь зубы, - ножками-то переступай...
  Идл переступает изо всех сил, хорошенько спотыкается и ссаживает коленку, рухнув на четвереньки. Ужасно больно и штаны порвал.
  - Не шевелись, - цедит Росомаха, сжимая его плечо, - не поднимайся, так и стой, понял?.. Я скажу, когда можно.
  Кровь ползет по ноге, мелкие острые камушки впиваются в ладони, как будто у них есть зубы - малюсенькие острые каменные зубки. Кто-то дышит ему прямо в лицо - горячий смрад пепла и нефти.
  - Пистолет, - тихо говорит Росомаха, - достань его. Осторожно.
  Идл медленно поднимает руку и вынимает оружие из-за пояса.
  - Не урони, - весьма вовремя говорит Росомаха: пистолет очень тяжелый. Идл крепко стискивает рукоять - вместе с камешками, впившимися в ладонь. Росомаха помогает ему встать, придерживая за плечи:
  - Так. Затвор оттяни. Вперед не смотреть.
  Это трудно: затвор тугой.
  Щелчок.
  Идл поднимает глаза.
  Их окружают такие... Они такие...
  Лапы и руки. Руки!!! Оскаленные морды - сморщенные носы, черные десны, заостренные зубы... Искаженные человечьи лица. Глухое угрожающее рычание - вибрирующий, дрожащий звук. Это не люди и не собаки. Это и то и другое одновременно. Черти собачьи.
  - Псы! - с неописуемым презрением произносит Росомаха, - стреляй, малыш! Стреляй!
  Гонец понимает, что сейчас стрелять действительно надо. Надо.
  Собачьи черти смотрят на него, в с е о н и смотрят на него, жесткая шерсть на загривках стоит дыбом, крепкие мускулы напряжены для прыжка, сейчас в с е о н и кинуться - единым движением, неожиданно и стремительно...
  - Стреляй! - приказывает Росомаха. Идл зажмуривается и изо всех сил жмет на курок. Он стреляет в воздух.
  Вой, визг, крик - почти человеческий. Круг косматых тел рассыпается, рвется, рычит и мечется в темноте. Они рвут кого-то там, сбоку, летит из под лап и растопыренных рук каменная крошка, кто-то кричит, ворочаясь под грудой волосатых тел...
  - Хар-р-ру!!! - громко и жутко орет Росомаха и выхватывает свой меч. Визжащая стая опрометью уноситься прочь, их как ветром сдуло, лай и рычание тают во тьме. Росомаха опирается на меч и вглядывается в пыльную хмарь, нехорошо сощурившись:
  - Скверно получилось. Кто-то до них добрался, видишь? И это не Хару, вечно он опаздывает...
  Гонец опускает пистолет - он чуть не выронил его, когда стрелял, пальцы онемели от отдачи.
  Впереди на земле - светлое пятно. Кто-то лежит в пыли.
  Росомаха убирает меч в ножны:
  - Пошли, посмотрим. Не бойся, он тебе ничего не сделает.
  Идл не может унять дрожь в ногах.
  - Давай, давай, шагай. Они не вернуться.
  Идл идет за Росомахой.
  
  
  Это был настоящий Рыцарь - в турнирном шлеме с плюмажем, в белоснежном когда-то плаще поверх сверкающих, отполированных до блеска доспехов.
  Из-под шлема сочиться кровь и из всех стыков на стальном нагруднике тоже, пятная плащ грубыми темными кляксами, сползая в сухой прах лунного грунта.
  - Не повезло ему, - замечает Росомаха, - могли бы просто повесить... Быстро и изящно, а потом ветер раскачивал бы его и веревочка бы так поскрипывала... Шикарная была бы сцена, а?.. А все бы раскаивались... Или - не раскаивались...
  Рыцарь стонет - глухо и страшно, как приведение в колодце.
  Идл склоняется над ним, трясущимися руками тянется к шлему.
  - Не снимай, - говорит Росомаха быстро, - тебе не следует это видеть.
  - Он еще живой, - сдавленным от ужаса и жалости голосом шепчет Гонец, опуская руки:
  - Это они?.. За что они его?..
  - Это не они. Хотя разницы никакой - не важно, кто исполняет приговор.
  Рыцарь стонет снова. Рука в латной перчатке слепо и беспомощно шарит по камням. Росомаха небрежно шевелит ее носком сапога:
  - Рано или поздно так будет со всяким, кто сделает Добро С Кулаками своей профессией... Эк его корежит...
  - Не трогай его! - вскидывается Идл, - он умирает!..
  - Не без того, - соглашается Росомаха, - может, ты его пристрелишь, чтоб не мучился?..
  - Я тебя сейчас пристрелю! - кричит Гонец хрипло, - отойди от него!
  Росомаха успокаивающе поднимает руки и отступает на несколько шагов, широко улыбаясь всеми своими белоснежными крепкими зубами:
  - Пожалуйста. А то еще стрельнешь в меня и будешь, как он...
  - И буду! - кричит Гонец, - я его знал!.. То есть их... Они хорошие... Получше, чем ты!..
  - Ну, это не сложно, - добродушно отвечает Росомаха, продолжая улыбаться, - вот если наоборот - это да, тяжело...
  Поверженный Рыцарь стонет совсем тихо и рука в латной перчатке замирает, скомкав белый плащ в бурых пятнах.
  'Умер...' - думает Идл, не сводя глаз с глухого шлема, - 'Который?.. Который из них?.. Как же так?.. Почему? Почему я про это ничего не знаю... И кто вообще знает, и знает ли об этом он сам?.. И если - да, то что же теперь делать?.. И как же мы теперь?.. Он же ничего не успел, он только собирался, что же теперь будет со всеми, ведь больше - некому... Если, конечно, это он... Только бы это был не он! Пожалуйста, пусть это будет не он...'
  Он знает, что думать так - нельзя, это очень плохо, думать так про кого бы то ни было, но все равно смотрит на неподвижного Рыцаря и думает десять тысяч миллионов раз: 'пусть это будет не он!..'
  Идл снимает с него шлем - медленно, потому что пальцы дрожат, а шлем тяжелый и пряжки на застежках никак не поддаются...
  В складках капюшона мелькает полосатое лицо Росомахи... Пусто. Под шлемом ничего нет.
  - Его здесь никогда и не было, - говорит Росомаха, подходя ближе, - вот если бы ты в него выстрелил - он бы был.
  - Я не понимаю...
  - Нельзя убить пустоту. И добить из жалости - тоже. Только живого человека.
  - Я не про это... Кто его убил?
  - Какое-нибудь большое-прибольшое Зло. Наверное... Кто-то задался целью проверить, что он такое - романтический образ, или реальное ничтожество. Кто-то сделал из него идиота, и он умер, потому что идиоты редко выживают в сражениях...
  - Как же он умер, если его нет?..
  - То-то и оно. Как же ему жить, если его нет?
  - Он не умирал?
  - Он не жил.
  - Я не понимаю.
  - Это не удивительно... Но как драматично!..
  - Почему я видел вас?
  - Меня?
  Идл кладет шлем на землю.
  - Потому, что я тоже Необходимое Зло. В некоторых случаях - незаменимое, вот как сейчас: от того, доведу я тебя до нужного места или нет, зависят множество судеб и событий. Без меня тебе не дойти. Но я - зло. Ты идешь дорогой Зла, здорово звучит, верно?
  Идл не отвечает.
  Росомаха присаживается рядом и с хрустом потягивается:
  - Когда нажалеешься - дай мне знать. Я не буду тебя торопить - он действительно заслуживает жалости, он оклеветан и опорочен, помимо того, что мертв.
  - Почему?
  - То, что выше, бесстрашнее и решительнее тебя всегда хочется унизить. Что бы не выглядеть рядом с ним... Гм... А опорочить Добро С Кулаками невелик труд - это ведь действительно немного Зло. Или не немного... Так что валяй, скорби.
  - Кто ты? - спрашивает Гонец, губы его дрожат и он готов заплакать по настоящему, - Почему ты меня все время заставляешь... Ты - Ловец Душ?
  - О, санкта цимплицитас!.. - Росомаха воздевает руки в жесте отчаяния, - Какие глупости!.. Ну неужели я так похож на того, кто занимался бы таким однообразным, неблагодарным и скучным делом... Я не ловец душ, я их освободитель. Я даю возможность выбора, возможность действия, возможность Поступка с большой буквы, я даю шанс изменить все одним движением, я заставляю принять решение!.. Люди очень трусливы, Гонец, и очень ленивы... Они обожают закрывать глаза. Они ничего не делают сами, если их не заставляет кто-то или что-то... Я заставляю людей выбирать. Ты слишком мал, чтобы поверить в такую банальность.
  Гонец долго смотрит в темноту.
  - Знаешь, - говорит он после долгого молчания, - Кажется, мне лучше не идти с тобой дальше... Наверное, мне просто не хватало возможности остановиться и обдумать решение, которое я принял... И теперь я думаю, что ошибся. Я виноват перед Дезертиром - если ты встретишь его... И шляпа...
  - Пора перестать звать его Дезертиром. Его имя - Эсхатос, что значит - Последний. Почему ты думаешь, что ошибся?
  Идл опускает голову и смотрит на свои сапоги. Правый скоро порвется вот тут, сбоку.
  - Фолетти!!! - Росомаха глядит на него с восторгом, если не с восхищением, - милый маленький Фолетти, как это замечательно!.. Она тебя никуда не посылала, да?!. Что же ты не сказал сразу?! Это все меняет, все!!!
  Идл не разделяет его впечатлений. Скорее - наоборот.
  - Ты - умница! - ликует Росомаха, - Лучше и мне самому не выдумать, дурацкая твоя голова! Пойдем!.. Какой же ты трусишка... Скоро все закончится!
  - Я не хочу... Что бы заканчивалось. Пусть уж будет, как есть. Я ошибался. Лучше - не будет, но раньше я об этом не знал... Или просто не думал. Я останусь здесь.
  - Ты катастрофическая умница, - отвечает на это Росомаха, - и мы обязательно пойдем дальше. Я тебе помогу.
  Идл отрицательно качает головой.
  - Не спорь со мной, Гонец... Делай, что должен! Или то, что хочешь!.. Разве это не одно и то же?
  Гонец долго думает над ответом.
  - Я не знаю, чего я хочу... Но я знаю, чего мне совсем не хочется.
  - Тогда вставай и делай все возможное!.. Чего ты ждешь? Движение есть разрешение противоречия между пространством и временем, это ты понимаешь?
  - А его... - Гонец кивает на пустой доспех, - Наверное надо похоронить?..
  - Не стоит труда. Здесь никто и ничто не задерживается на долго... Возьми свою шляпу, дружок.
  - Она не моя.
  - Тогда весьма уместно будет сменить декорации... и костюмы тоже.
  
  *****
           Совесть - это нравственная категория,
          позволяющая безошибочно
          отделять дурное от доброго...
  
  Глупо и жестоко. И я до сих пор не знаю - выстрелил бы он, или нет... С него станется, вообще-то...
  - Это несправедливо, - глухо говорит Кнехт, поднимаясь с пола. Удивительно, право, как у него вообще хватает сил говорить...
  Летчик смотрит в окно. В оконную раму воткнут кухонный нож, глубоко, насколько позволяют легкомысленные реечки современного жилища, лезвие закапано парафином. Летчик машинально отколупывает застывшие потеки. Летчику противно на нас смотреть - думается мне, - не смотри на нас, Летчик... Смотри на Монарха, на него смотреть приятно...
  Монарх, в свою очередь, с интересом разглядывает то, что осталось от табуретки.
  Черти, почти новая ведь была табуретка...
  Боже мой, о чем я думаю?..
  В том-то и дело...
  Есть люди, которым бесполезно что-нибудь объяснять... Их вовсе не интересует истина. Они доводят ваши аргументы до абсурда а потом с изящной легкостью доказывают вам непрочность этих самых аргументов... Это называется - демагогия.
  Они бегут истины и закрывают глаза - так она меньше заметна... Оно и понятно. Смотреть на нее страшновато. Истина груба и жестока... И кто виноват, что им дана власть над другими людьми, и кто виноват, что трусость они зовут невмешательством или природной мягкостью, например?.. Он говорят: 'я никогда не... ' и это правда - они действительно никогда не... За них это делает кто-то другой... Всегда - кто-то другой.
  Я в жизни своей не встречал профессионального делателя Добра С Кулаками. Даже в литературе они попадаются крайне редко... Все известные мне Рыцари - не профессионалы. Дилетанты. Те, кто не может больше смотреть на несправедливость. Просто не может и все... Или не хочет... Добро не бывает профессией, в отличие от зла.
  Почему надо все время к этому возвращаться и талдычить одно и то же?..
  И почему это все время приходиться делать мне, как будто других идиотов мало распиналось на эту тему?..
  Висельник отвлекается от пасьянса и глядит на Кнехта, забрав подбородок в кулак.
  Он знает о справедливости больше любого из нас. Он вообще знает больше нас о чем бы то ни было и поэтому больше всех молчит...
  - Знаете, - говорит он после долгой паузы, - все это не так серьезно, как вам кажется. Очень печально, конечно... Кровь, грязь и все такое прочее... Но Росомаха прав - выбор сам по себе важнее. Больше уже не будет так страшно, как в первый раз, поверь мне, Кнехт. Когда мастер мнит себя творцом, истинное ремесло вымирает... Я думаю, ты привыкнешь.
  Кто-то когда-то указал на него пальцем и сказал: 'Вот оно, Добро С Чарами...' Теперь он знает о справедливости больше всех нас вместе взятых и молчит о ней в тряпочку. И я о ней молчу. Глупо и жестоко искать справедливости... Искать нужно милосердия, только это еще труднее. И глупее, пожалуй...
  - Но это же не правда, - тихо возражает Кнехт, - Это не правда, и я - не марионетка!..
  - Иногда это зависит от тебя, - говорит Летчик с подоконника, - а иногда - нет... Не думай об этом. Не надо.
  
  Да что тут говорить... Затмение...
  
  Висельник возвращается к своему пасьянсу. Я заглядываю ему через плечо: Туз вышел, король открыт, весьма не хватает дамы... Если она сейчас не появится, все пойдет к чертям собачьим.
  В дверь стучат - не громко, но ногой. Я плетусь открывать, по пути пинками отпихивая с прохода какие-то ботинки, торбы и просто так тряпки.
  В дверях стоит Оболтус. Не кидается на Монарха, не лезет в холодильник, не корчит рожи Висельнику - просто молча стоит в темном коридоре.
  - Росомаха где? - спрашивает Монарх, неожиданно проворно загораживая телесами дверной проем, а с ним и источник освещения.
  - Там... - Гонец неопределенно машет рукой, не поднимая глаз,- у нас перерыв по техническим причинам. Ненадолго.
  - Иди-ка в ванну, - Монарх твердой рукою поворачивает его направо, - давай-давай...
  Гонец снимает шляпу и, вручив ее Монарху, подчиняется.
  Боже мой, во что он ее превратил... Я иду искать щетку и натыкаюсь на Кнехта.
  - Может, мне лучше пока уйти? - неуверенно спрашивает он.
  - Да ну, брось... Пойдем, будем драться на шпагах и ломать стулья. Не в стульях, в конце концов, счастье! - тем более, что их почти и не осталось...
  Как хорошо, что Росомаха - там, а не тут!.. И хорошо, что Гонец вернулся - ванна ему весьма не помешает... И как хорошо, что Летчик не ушел и Кнехт тоже не уйдет...
  Монарх на кухне отдает распоряжения, порыкивая на окружающих - беззлобно, но внушительно. Окружающие начинают потихоньку шевелиться...
  Я чищу шляпу Дезертира, уклоняясь от прочих трудовых повинностей, посему не принимаю участия в кормлении Оболтуса вчерашними макаронами, изъятии у него порванных штанов и других истязаниях.
  Я вообще гуманист... Поэтому я прихожу на кухню только тогда, когда все уже устали от забот о ближнем и тихонечко пьют чаек... Ну, или не чаек, не суть важно, главное, что не орут, как резаные...
  Летчик, сидя на подоконнике, чинит Оболтусовы штаны, болтая ногами, Оболтус же ревностно следит за ним, очень внимательно, даже чаю не пьет, и я знаю почему... Потому что так он может сидеть спиной к Кнехту. Это, робяты, никуда не годится, щас я вам малину-то пообломаю...
  - Нельзя пережить дважды то, чего не было вовсе, - говорю я Гонцу назидательно, - стыдитесь, юноша!
  - Иди ты! - хмуро ответствует он, не повернув головы кочан, - Тебя я еще не слушал, умного такого...
  - А вот зря!
  - А вот не зря!..
  Добрый человек Летчик обрывает нитку и отдает Гонцу реабилитированные штаны. Тот незамедлительно в них впрыгивает и, сердито сопя, возится с ремнем. Добрый человек Летчик тем временем наливает нам водки, Монарх отбирает у него бутылку и доливает всем по еще - у него свои представления о нормах отпуска.
  Оболтус укоренившись в штанах, снова плюхается на табуретку и принимается пинать ножку стола, чашки на столе жалобно брякают и противно дребезжат ложечки...
  - Ну, не чокаясь... - говорит Монарх и поднимает чашку. Гонец надувает губы и воротит нос.
  Добрый человек Летчик мягко улыбается и, покачивая чашкой в воздухе, нараспев декламирует:
  
  - ...Неподвижный, неподвижный,
   восседает ворон черный,
   несменяемый дозорный...
   Светом лампы озаренный,
   смотрит, словно демон сонный,
   тень ложиться удлиненно,
   на полу лежат года...
  
  - Кто бы мне поверил, если б я был прав?.. - ворчит в ответ пристыженный Гонец, берет свою чашку и звонко чокается с Кнехтом.
  - А вот по уху сейчас кому-то... - мечтательно произносит Монарх в пространство. Оболтус фыркает в чашку, изображая пренебрежение к угрозе, обливается водкой, и все потихоньку начинает становиться на свои места... Во всяком случае мне этого очень хочется.
  Висельник перемешивает карты.
  
  Все. Спать, спать, хватит с меня всенощных бдений...
  - Уложите кто-нибудь этого... - бормочу я, указуя на Гонца, но он демонстрирует мне чисто вымытую фигу:
  - Мне тут поговорить надо, а ты катись!
  И я качусь, а вы что думаете, буду я с ним спорить...
  Мне слишком хорошо слышно, как они поговаривают... Не могу сообразить - слышу я их сквозь сон, или сплю под разговор...
  Очевидно, Оболтус смотрит телевизор - периодически кто-то дурным голосом покрикивает и постреливает. Это единственная вещь в доме, к которой он относится с почтением, он может часами пялиться на говорящий ящик и весьма буро переживает все, что ему там показывают...
  Я лежу с закрытыми глазами и честно никого не слушаю, и молю Господа, чтобы на ночь глядя не принесло к нам к примеру, разбойничков... Да, в разбойничках сейчас потребности нет... Кто-то тихонько ходит по комнате и шуршит шкурами... Где же они все лягут?.. То есть, не все, конечно, но Оболтуса придется воткнуть в койку... Скорее всего мне под бок, а он, знаете ли, храпит...
  Я пытаюсь спать, но все равно слышу их голоса, как если бы они разговаривали прямо у меня в голове...
  - Почему вообще возможно актерство и лицедейство? Потому, что в каждом из нас есть ВСЕ бывшие, сущие и будущие люди, со всеми чертами их характеров, только в разной степени их развития! - говорит Оболтус. По голосу и интонациям слышно, что он цитирует и цитата ему нравится, - И если так, мне совершенно не понятно, за что он его убил.
  - Ну, во-первых, он его не убивал, - возражает Висельник, - он его прогнал... Или спрятал в таком месте, что бы не видеть самому и не показывать другим... Или сам от него спрятался. А во-вторых, я думаю, он просто обиделся. Может, он не знал или не верил, что это - он сам...
  - Ага! - возмущается Оболтус, - Так ведь потом ему объяснили!
  - Это не значит, что он поверил. И это не значит, что обида стала меньше. И это совсем не значит, что ему не стыдно.
  - Ну и что с того, что стыдно?! Все равно ничего не изменилось... Он любит только мертвых. Это гнусно... И не справедливо.
  - Ой, не гундел бы ты, - вмешивается Летчик, - Откуда тебе знать, что он любит?.. Можно подумать - ты его любишь!
  Про кого это они, собственно, а?..
  А какая, в принципе, разница? Я-то не при чем... И вообще, я сплю.
  - Как же я его буду любить? - искренне изумляется Оболтус, - Ведь командор повесить уже хочет Фрондозо на зубцах высокой башни! Без права! Без допроса! Без суда! И вас здесь та же участь злая ждет!.. Я так не играю!
  - Нет, мы не дадимся, - смеется Летчик, - Кнехт вот подставился неосторожно, а мы - хитренькие...
  - Кнайт, ты сам подставился, или тебя подставили? - не унимается Оболтус, - Чего ты молчишь?
  - Я думаю, и то и другое, одновременно, - печально отвечает Кнехт, - знаете, это ужасно... Я очень рад, что с вами это происходит... По другому.
  - Учись, пока я жив, - предлагает Оболтус и тут же, безо всякого перехода дико вопит, - Смотрите, смотрите!.. Он туда полез, а там его съедят!.. Эй ты, не ходи туда!..
  Это он, надо полагать, про телевизор...
  - Его понарошку съедят, - объясняет Летчик, - не ори, кругом люди спят.
  - Ничего себе - понарошку!.. Вон, ошметки летят!.. А что, кто-то здесь умеет помирать понарошку?
  - Здесь - нет...
  - А там, они, значит, такие ловкие, насобачились... Прямо даже завидно... Кнайтушка, тебе завидно?
  - Нет, - не обижается Кнехт - я бы обиделся обязательно, - но знаешь, я бы не отказался пройтись с Росомахой по Темной Стороне. Там можно многому научиться... И там нет другого выхода, кроме того, который ты выбираешь сам.
  - Росомаха - честный демон, - соглашается Оболтус серьезно. Странное сочетание. И вообще... Серьезный Оболтус и честный Росомаха... Сумасшедший дом...
  - Все мы сражаемся с химерами, - это Висельник говорит, - Возможно, Росомаха - тоже... В своем роде.
  - Кто такие Химеры? - интересуется Оболтус.
  - Это такие Горгульи, - поясняет Летчик, - они парализуют взглядом и умеют летать.
  - А где они живут?
  - На крышах и в глухих чащах.
  - А что они едят?
  - Неспящих В Ночи!..
  
  Оболтус плюхается рядом со мной - диван жалобно скрипит - и тянет на себя одеяло:
  - Ну ты, подвинься!..
  - Вы кого там лаяли?.. - интересуюсь я, якобы без интереса.
  - Отвянь, я спать хочу...
  - Бунт на корабле? Сейчас на пол спихну.
  - Ты его не знаешь, - сопит Оболтус, устраиваясь у меня под боком. Спина у него теплая.
  - В самом деле?
  - Если ты мне не дашь поспать, я свистну народ, и мы сделаем тебе темную.
  Я ему, конечно, не верю.
  
  *****
  
  - Ах, Фолетти, ну какой же ты у нас красивый! - громко радуется Росомаха, всплескивая руками, - И что ж ты, такой нарядный, по земле-то валяешься?.. Может, упал?
  Идл яростно трет глаза и садится.
  Темно. Холодно... Жестко... Не уютно.
  И где-то на далеких вершинах лунных гор поднимается ветер...
  Ветер здесь?.. На Темной Стороне?..
  - Я, что ли, заснул?..
  - Именно. И очень некстати!.. А ну-ка, быстренько... Сейчас тут начнется...
  Темнота становится живой... Движется...
  Это ветер. Поднимается ветер...
  Росомаха хватает его за руку и волочет за собой, и ветер с силой толкает их в спины...
  - Двигайся! - орет Росомаха, перекрикивая вой ветра и непонятный низкий гул, - Движение... Есть преодоление противоречия!.. Шляпу держи!..
  Идл не успевает за широким шагом Росомахи и падает.
  - Милый, тебя что, ноги не держат?.. Что ты ходишь вприсядку?..
  Гонец поднимается и снова падает... Или прыгает...
  Низкий гул приближаясь, нарастает и Гонцу кажется, что он слышит в нем барабанную дробь. Росомаха кричит ему что-то, но ветер уносит его голос.
  
  - Ну вот, теперь можешь воспрянуть духом и сказать: 'все уже позади!' - произносит Росомаха во внезапную тишину. Где-то чирикают воробьи.
  Гонец и Росомаха сидят в пыльном, прогретом солнышком бурьяне, под забором. По рукаву ползет бронзовый жук. Скрученный в трубочку лист акации хрустнул под ногой.
  - Все? - спрашивает Гонец, щурясь от непривычно яркого розового света - здесь солнечно. И жарковато... Солнце клониться к закату...
  Росомаха встает и усердно отряхивает плащ. При свете дня он выглядит не менее впечатляюще, чем в сумерках, хотя жуткие полосы исчезли с лица.
  - Он где-то в городе, твой ненаглядный Эсхатос, - говорит Росомаха, - не ищи Его сразу... А лучше - совсем не ищи, пусть найдет тебя сам.
  - А ты куда?
  - А я буду тут, поблизости. Очень любопытно посмотреть, чем кончиться твоя авантюра.
  - Не говори никому...
  - Ха! - отвечает Росомаха лаконически и делает ручкой, - береги себя, Фолетти!
  Он быстро идет по пустому проулку. Гонец глядит ему вслед из кустов под забором, испытывая сожаление пополам с умиротворением.
  Больше никуда идти не надо. Самое плохое и трудное уже позади.
  Он сидит в кустах, счастливый тем, что ногами можно не переступать, а просто вытянуть их; что приближающийся вечер - золотой и теплый, как свежесваренное варенье; что не надо больше торопиться и тревожиться, он смотрит, как солнце красит облака и стены домов в розовое до тех пор, пока обнаглевший бронзовый жук не забирается ему за шиворот.
  
  *****
          Bсех догнал,
          виноват ни в чем,
          перспективы более чем
          неправдоподобны...
          Досада не в том...
  
  Этот город похож на нарисованный, особенно в сумерках. Почему бы и нет... А днем он гораздо симпатичнее, днем он шумный и праздничный, днем здесь очень много солнца и воробьиных толкучек, днем под заборами качаются желтые огоньки одуванчиков и разогретый камень мостовых приятно пахнет пылью и летом... Отставной Гонец вспоминает, что знает один дом, на крыше которого полным-полно одуванчиков и даже растет молоденький клен. Прямо на крыше - дерево!
  Гонец решает, что сейчас самое время сходить и проведать знакомую крышу, ничего, что уже темнеет, все равно по дороге...
  Он бодренько идет по бордюру тротуара, балансируя руками и насвистывая особым способом - сквозь зубы - так получается о с о б е н н о легкомысленный звук, что и требуется, в сумерках особенно приятно предаваться беззаботным глупостям - как будто ты закончил все дневные дела и идешь себе потихонечку домой, не торопясь, потому что день был приятным и растянуть его на подольше - тоже приятно...
  Он налетел бы на фонарный столб, но перед столбом стоял дядька с лесенкой, поэтому Гонец налетел на дядьку, а уж тот - на лесенку. Лесенка не обиделась, дядька, впрочем, тоже. Он повыше поднял охапку бумажных фонариков и сказал:
  - Смотри куда прешь!
  - Простите! - Гонец снял шляпу и поклонился, отступив на шаг. Совсем не хочется ссориться в такой во всех отношениях приятный вечер с таким симпатичным, в принципе, дядькой, который к тому же развешивает на улицах фонарики - очень даже веселые и радующие глаз даже сейчас, когда уже почти темно.
  - А зачем вам фонарики? Завтра праздник?
  - Ты, Джестер, с луны свалился, что ли? - искренне дивиться дядька.
  - Э-э-э... - отвечает Гонец задумчиво: Джестер, так Джестер, а вот с луной все не так-то просто...
  - Тебя, дуралея, уже обыскались, - сообщает дядька, - дуй, пока совсем не стемнело.
  Гонец раскланивается с дядькой и резво бежит вниз по улице - обыскались - это не здраво, он, конечно, не рассчитывал, что его отсутствия никто не заметит... Но кому и зачем его искать, в принципе-то? Кому он, собственно, сдался?.. И вообще, кого они ищут - Джестера или Ларка?.. Приятное чувство безмятежности улетучивается с каждым шагом... Не дадут спокойно на одуванчики посмотреть... Да и что они понимают в одуванчиках?..
  Он добежал до Дворцовой площади и, запыхавшись, остановился перед Ажурными Вратами - просто перевести дух. На железных кружевах покачиваются цветочные гирлянды. Обычно Врата оставались закрытыми, через них ходили только в праздники - всякие там шествия и парадные выезды...
  Надлежало оббежать забор до угла - там была дырка, идти в следующие ворота было бы слишком долго, целый квартал...
  - Ларк! - окликают его. Гонец поворачивает голову и видит стражника почетного караула Ажурных Врат, выходящего из привратной будочки, обвешанной цветами и оттого похожей на беседку. Ага! Ларк!..
  - Добрый вечер, сударь!
  - Поди-ка сюда! - говорит стражник и манит его толстым пальцем, - Я тебя заточу... Э-э-э... В узилище мрака!
  Гонец вытаращивает глаза: он шутит... Или как?.. Мало ли... Стражник идет к нему и Гонец решает не испытывать судьбу - он быстренько поворачивается на каблуках и опрометью кидается прочь - ну его на фиг... Стражник за ним не гонится, но это ничего не объясняет: может, ему пост оставлять нельзя...
  Дырку, оказывается, заделали. Гонец разглядывает забор, обиженно надувая губы - вот лезь теперь туда, как хочешь... Он не мастер лазать по заборам, и сам забор не особенно приспособлен к перелезанию, несмотря на свою символичность... Все эти красивенькие загогульки отлично цепляются за штаны... И вообще - высоко...
  Гонец трагически вздыхает и лезет по ажурной железной решетке. Поднявшись на самый верх он весьма живо представляет себе, как какой-нибудь добрый прохожий идет мимо и видит... Конечно, старые акации его закрывают... И кто придумал этот дурацкий узор - сплошные острия и пики... Прям ногу некуда поставить...
  Он спрыгивает вниз, больно стукнувшись пятками, но зато ни за что не зацепившись, и стремительно отбегает под прикрытие розовых кустов. В кустах хорошо - прохладно, сумеречно и спокойно, только сыро немножко... На темных побегах фонарики смешались с крупными белыми цветками, Гонец снимает один - что поближе, красненький - и прикидывая - чем и как его можно зажечь, роется в карманах.
  Умнее, конечно было бы досидеть тут до темноты, тем более, что подаренная когда-то Летчиком зажигалка никак не находилась... А может и совсем потерялась... Гонец на четвереньках пробирается под кустами - мало ли, что умнее... А комары - они не умные, они голодные, им все равно, когда начинать ужинать...
  Он не очень хорошо ориентируется в планировке парка, поэтому весьма радуется, выбравшись к фонтану. В зеленоватой воде светлыми пятнами колышутся рыбки и сорванные ветром лепестки.
  
  Гонец моет в фонтане руки и, присев на мраморный бордюр, горделиво озирается: если ты лазишь по заборам и ползаешь по кустам, тебя всякий сочтет проходимцем. А если чинно сидишь в парке у фонтана, с тебя и взятки гладки, можешь сколько угодно глазеть по сторонам, потому что ты уже не подозрительно озираешься, но любуешься окрестностями, что никому не возбраняется...
  - Ларк!.. Ишь, куда забрался!.. - раздается голос с другой стороны фонтана. Доброжелательный голос, и принадлежит он Козырному гвардейцу, который неторопливо идет к нему, снимая перчатки. Лицо кажется знакомым, но имени Гонец вспомнить не может... Судя по тому, как неспешно гвардеец приближается, он не намерен ругаться или заточать кого-нибудь в узилища мрака...
  - Привет, ты где пропадал?
  Гонец чешет затылок - врать не хочется, говорить правду - тоже...
  - Да вот... Загулял... Зажги фонарик, а?
  Гвардеец добывает огонь, бумажные стенки фонаря светятся приятным розовым оттенком клубничного варенья.
  - Ты чего тут по темноте шастаешь? Вот сожрет тебя химера...
  - Кто сожрет?!.
  - Ну ты брат... Перегрелся, что ли? - Козырь смеется и брызгает в Гонца водой.
  - Стой, стой... Давай поиграем: я буду пришелец из далеких стран, а ты - туземец. Давай: я как будто ничего не понимаю, а ты мне объясняешь, ага?
  - Вот упекут тебя в комендатуру... Там все и объяснят.
  Гонец опасливо ерзает.
  - Чего ты?.. Чего сразу - в комендатуру?..
  - Да ничего, кому ты нужен...
  - А меня искали, что ли?
  Гвардеец пожимает плечами и встает:
  - Может и искали... Ладно, мне пора на Часах стоять. Если ночуешь во Дворце, заходи, поболтаем...
  - Подожди, я тебя провожу, - Гонца одолевает внезапный приступ растерянности. Не хочется, чтобы он уходил. Все-таки живой человек, поговорить можно... Тем более, что имя его вспомнилось, это Тин Мартинет - легкий и веселый человек, и как жаль, что ему прямо сейчас придется торчать на Часах - и кому это вообще нужно?..
  Дурное это дело - стояние на часах - в центре парка из мраморных плит сложен огромный круг, на нем когда-то золотом, а теперь - темной бронзой выложены загогоулины древних цифр и картинки, непонятно что изображающие. И Масти, конечно. Козыри с незапамятных времен несут здесь вахту - днем и ночью, в центре мраморного диска. Считается, что это часы - солнечные и лунные одновременно, и глубоко символично, что стрелкой служит живой человек, да еще и Козырь, есть множество примет связанных с Часами, их секторами и рисунками, например, что никто, кроме Козыря не смеет бросать на них тень, и мол, по этому тени пролетающих над ними птиц не то сами Козырятся, не то несут в себе какие-то темные силы и вредят людям... Девушки приходят к Часам в лунные ночи гадать о суженом и попереглядываться с красавцами Козырями... Здесь красиво и таинственно, но скучновато, потому что нельзя разговаривать, а картинки почти стерлись и разглядывать их как бы не к добру... Считается, что Часы - самая древняя вещь в мире... Многие в это верят, но Ларк точно знает, что это не так.
  Тин поправляет перчатки и перевязь:
  - Ну давай, вали отсюда. Я сейчас сделаюсь при исполнении, - он становиться на специальный сектор Стража - ходить можно только по нему, за многие века мрамор стерся в тропинку и рисунка не видно совсем - и идет к центру круга, печатая шаг, другой гвардеец салютует ему, они весьма синхронно машут табельным оружием и меняются местами.
  Все, привет, никаких разговорчиков на посту - увы, увы... Гонец машет ему рукой, и он отвечает глазами: 'да вижу я, гуляй, потом поговорим...'
  
  *****
           Голубчик Петрушка, я дверь затворю
           Уж поздно, уж темно, гулять не пущу.
  
  Ларк плетется по аккуратным дорожкам, дергая живую изгородь за отдельно торчащие веточки и чуть-чуть предается унынию, пока не набредает на мраморную лестницу парадного подъезда.
  Вверх и вниз по лестнице бегут пажи с фонариками - быстрые и легкие, нарядные, как картинки... Ларк останавливается и, невольно улыбаясь, глазеет на них, любуясь и немножко завидуя - они легкие и беззаботные, они бегут в город с поручениями - скорее всего разносят приглашения на завтрашний праздник, с таким поручением бежать приятно и не устаешь нисколько и все получается как бы само собой... И все, что нужно что бы вот так весело скакать по белым мраморным ступенькам - это не думать, что придешь некстати, в дом, где кто-то болен или в ссоре, не думать, что можешь нечаянно забыть имя приглашенного или ошибиться дверью, потому что в сущности это все пустяки и глупости...
  Так вот вся жизнь битком набита глупостями и пустяками и не думать о них - хотелось бы, но не получается... Думать же следует на ходу, между делом, как бы нехотя, а то будут всякие неприятности...
  
  Ларк торопливо поднимается по лестнице, изобразив на лице озабоченную сосредоточенность - ему не хотелось бы, что бы его останавливали, и его не останавливают.
  Он знает, куда надо свернуть и за какой портьерой будет еще одна дверь и не ошибается, хотя как всегда его преследует чувство, что он свернет не туда и запутается. А запутаться он боится потому, что к сожалению, здесь нельзя вести себя, как хочется, надо изображать что-то такое... Кого-то. Такого Кого-то. Вести себя как следует. Как и зачем оно следует - не вполне понятно, но спросить, вобщем-то не у кого... Как следует Кому-то, наверное... Иначе не попадешь в расклад. А попасть в расклад надо, потому что иначе не сможешь влиять на события. А влиять надо потому... Потому что больше, похоже, некому.
  Конечно, ничего в этом нет ни сложного, ни страшного, всегда можно свалять дурачка или сымпровизировать что-нибудь... А можно не успеть свалять дурачка и все подумают, что ты - очень умный. Что в принципе - приятно, но влечет за собой ужасающие последствия...
  Он ныряет в низенькую дверь в нише, рядом с полным доспехом темной стали - доспехи стояли гораздо дальше, он специально их сюда перетащил. Для красоты... Очень было тяжело и громко.
  В мягком свете фонарика было бы видно очень немногое, но по техническим причинам сие невозможно: в маленькой комнатке такое количество всяких вещей, что даже в малиновом пятне игрушечного света их прорва. Настоящая, солидная такая п р о р в а - Ларк сам созидал ее с величайшим терпением и усердством...
  Ларк ставит фонарик повыше, лезет в самую гущу и садиться на пол, озираясь с чувством глубокого удовлетворения. Груда старых одеял - одно прожженное насквозь, охапки бумаг - исписанных, изрисованных или просто испачканных кляксами, осколки позолоченных ваз - очень красивые, обрывки шелковых ленточек - их надо бы смотать в клубок, но когда они валяются то тут, то там, кажется, что их больше; огарки свечей, разрозненные стеклянные бусины в чашке - если налить в нее воды, они похожи на драгоценные камни, птичья клетка из лозы с запертыми внутри поношенными башмаками...
  На самом деле некоторый хлам остался от прежнего владельца комнатушки, другой мусор Ларк просто ленился выбросить - высохшие букеты, например, или коллекцию булыжников... Хотя нет, булыжники он бы не выбросил даже в приступе трудолюбия - иногда с ними можно было разговаривать...
  Все равно все эти вещи - очень ценные и полезные. Не сейчас, так когда-нибудь потом... Никогда не знаешь. что и когда тебе понадобится, а так все под рукой...
  Несомненная польза от этой кучи была в том, например, что если завалиться в нее спать, или просто тихонько лежать под одним из одеял - тебя никто в ней не найдет, пока не наступит. И прятать что-нибудь в ней было очень удобно... И терять в ней что-нибудь тоже хорошо получалось - бывают такие вещи, которые лучше потерять... Не всякую вещь хочется видеть, а некоторые лучше не видеть никогда...
  Ларк задумчиво трет нос и свободной рукой ворошит свои сокровища. Где-то тут, должно быть...
  Он вытаскивает из под перевернутой корзинки бархатную куртку - немного тесновата, и почистить не мешало бы... А ну ее... Под руки попадает весьма обшарпанная флейта, Ларк смотрит на нее с недоумением и откладывает в сторону. Из свернутого в трубку куска холстины вываливается глиняная свистулька, отбросив ее, он вытаскивает оттуда же одежную щетку, стряхивает с нее мелкий пыльный сор и пытается вычистить куртку, распялив ее на пальцах. Рукава совсем вытерлись и вообще... Той же щеткой Ларк приглаживает волосы, смотрясь в крошечное зеркало на крышке шкатулки с ракушками - в зеркальце виден то один глаз, то второй, а волос не видно вовсе. Ларк запуливает щетку с глаз долой, ну что тут сделаешь, с этими лохмами... Он влезает в куртку и тщательно протирает сапожки серым шерстяным шарфом.
  Нельзя быть таким нерешительным, это вредно для здоровья. Он топчется среди глупых ненужных вещей, ища глазами ту из них, которая могла бы пригодиться, но она прячется и не находится...
  - Вы прах, - печально говорит он реквизиту, - мне вас очень жаль, но я не могу вас взять с собой... Вы уж как-нибудь сами...
  Он вздыхает, чувствуя себя виноватым перед ними - затащил и бросил - забирает фонарик и выходит, стараясь не стукнуть дверью.
  Наверху - над ним - галерея, там еще не спят, возможно, там не спят никогда... Оттуда слышится музыка, голоса и шорох шагов. Может быть, Дворец - это единственное место в городе, где кто-то чем-то занят всерьез, но Ларк не любит бывать наверху. Для участия в интригах ему не хватает сообразительности и терпения. И, возможно - скромности... Не очень-то приятно, когда тебя используют, еще неприятнее, когда это делается без твоего согласия... И уж совсем противно, когда таков порядок вещей и по другому просто не бывает.
  Оттого-то он и был безмерно счастлив, забредя в тихую комнату с большими окнами. Здесь никто не рассуждал о судьбах миров, не клялся, не уговаривал объединить усилия, здесь никто не умничал, не Козырял...
  Она просто сидела у окна и молча смотрела на парк, на зеленые аллеи и цветные фонарики. Никто из тех, сверху, не приходил к Ней.
  Может быть, о Ней забыли, а может, Она прогнала всех их - умных, разговорчивых и деятельных. Жизнь - только тень, она актер на сцене. Сыграл свой час, побегал, пошумел и был таков... Может быть, Она 'была такова', а может, уже отыграла, попала в Отбой и не захотела возвращаться - ничего об этом Ларк не знал, только догадывался, в силу своих способностей и вольности фантазии... Догадки получались печальные и оттого казались правдивыми...
  Здесь он обрел покой и тишину, пусть ненадолго. Она не прогнала его, может быть, Ей было приятно его общество и он ужасно этим гордился... Пока не понял, что Она очень одинока и его болтовня ничего не меняет...
  
  В коридоре все так же торжественно и пусто, тяжелые занавеси глянцево блестят на сгибах благородных складок.
  'Я скажу - вот и все, мы можем уйти,' - думает Ларк, - 'Хотя, может, Ей не захочется уходить... Мне вот уже давно хочется... Я скажу - теперь все закончилось и прямо сейчас что-нибудь начнется, что-то... Может быть, Ей не захочется что-то начинать. Может, Ей просто хочется, чтоб Ее оставили в покое...'
  Думать все эти мудрые мысли следовало гораздо раньше, но тогда он думал другие, не менее умные мысли - о том, что надо немедленно все прекратить, сделать что-то сейчас же, Она так печально смотрела на пустую колбу песочных часов, Она так грустно молчала, глядя на город в окно... Он стащил колбу и насыпал туда цветных бусин, и принес Ей, он выбрал самые красивые, он очень радовался, что они пригодились и нашлись так вовремя... Но они были слишком большие и не проваливались вниз и Она молча перевернула часы так, что все бусинки сразу оказались в нижней чаше, и он взял часы и вытряхнул разноцветные шарики за окошко...
  Потом он очень боялся, что по нему будет заметно, что он собрался уходить, и что кто-нибудь остановит его - просто так, а почему бы и нет - куда собрался?.. И все. Соврать что-нибудь наобум можно так неосторожно... Он ужасно нервничал.
  Она все поняла и отдала ему часы и было видно, как Ей жаль, что он уходит и не будет больше забегать к Ней по вечерам читать вслух и смотреть в окошко с комментариями...
  Она будет скучать о нем и смотреть в окно уже не просто так, а выглядывать - не идет ли он... Может быть, Она будет ждать...
  
  Ларк тихонько открывает высокую резную дверь и кланяется легко и изящно, махнув шляпою.
  В просторной комнате совсем темно, окна, как всегда открыты, перед тем, что выходит в парк стоит кресло с высокой спинкой и на спинке небрежно висит шелковый шлейф - Ларк знает, что он бледно-зеленоватый, а розы на нем вытканы белым, хотя в темноте все кажется серым...
  Ларк улыбается. Все хорошо, он молодец, он успел, он все сделал как надо и вовремя...
  Он идет на свое место - к соседнему окну, влезает на подоконник и говорит, болтая ногами и дергая пальцем кисточки на тяжелой портьере:
  - Он здесь, в городе. Он такой... Его зовут Эсхатос, что значит - Последний. У него трость...
  Он замолкает - что-то не так...
  Она молчит...
  Она всегда молчит, она ни слова ему не сказала, ни разу, но он всегда слышал - как и о чем она молчит, и о чем улыбается, а сейчас не слышит - ничего...
  Он спрыгивает с подоконника и подбегает к ее креслу.
  Пусто, ее нет.
  Шлейф лежит красивыми такими складками, увядшие пепельные розы рассыпаны по полу перед окном.
  - Святые Трефы! - восклицает Ларк и по пояс высовывается из окна. Внизу тоже пусто и тихо. Пепельные розы лежат на мраморных плитах дворика, лепестки пятнами разлетелись в разные стороны, ночной ветерок лениво перебирает их, спящий город похож на нарисованный, а звезды над ним - как куски золоченой бумаги...
  
  *****
  
  Ну вот, здравствуйте!..
  Уж сколько раз твердили миру - не пейте с вечера кефиру!..
  - Куда она делась? - рычит Монарх, потрясая пачкой бумажек. Это надо же - он на меня сердится... За что, спрашивается?!
  - Откуда я-то знаю?.. - ворчу я, - разве я сторож?..
  Мудрено читать на воске, а вы попробуйте, продеритесь через сонную одурь праздного вечера, вы пробдите собою липкие сумерки - не закрывая глаз, не отворачиваясь, ни на секунду не отвлекаясь - через дымку дремоты и ничегонеделания, разглядите в этом теплом, обволакивающем мареве Ларка, и следите за ним неусыпно и неустанно, клюя носом и сосредотачиваясь на мелких деталях, потому что не мелких просто нету... Взор мой орлиный, утомился и что-то пропустил, что ли?.. Это как смотреть в калейдоскоп - красиво, бессмысленно, и даже не пытайтесь проследить за отдельным стеклышком, важен только узор...
  Не удивительно... Это проклятое место, там нельзя быть внимательным. Там просто не к чему проявлять внимание - интерес, который Ларк проявляет к фонарикам, например, это не более чем благоприятное свойство его юного организма, любовь к реквизиту и как следует сделанным декорациям...
  Как это, право, мучительно! Я ненавижу это место, а ведь приходиться на него смотреть и думать о нем, и вообще... Больше всего это напоминает пасьянс, который раскладывает Висельник - все подчинено некой системе и происходит строго в ее рамках и все равно это не более чем пустое перекладывание карт с места на место, с целью убить время... Каждая карта чрезвычайно важна - пусть даже она и не к месту, в том и состоит расклад, что бы узнать, кто в какую очередь раскроется и что из этого получиться... Скорее всего - ничего хорошего...
  Будет ли лучше?.. Изменит ли что-нибудь Ее уход и нужно ли Ей возвращаться?.. Почему Она ушла и почему вела такой таинственный образ жизни - в городе, где все ясно и понятно и только Великий Фарт имеет право вносить неопределенность...
  Честно говоря, я всего этого просто не знаю, и Оболтус, конечно, тоже не знает... Но он то себе это как-нибудь объяснил, что-то выдумал - не обязательно так, как есть, а скорее так, как ему хотелось бы... Потому что его не может устраивать то, что там происходит, никакой нормальный человек так жить не может.
  Я ненавижу этот город...
  Ну, естественно, никто ни в чем не виноват... Просто все они заняты не тем...
  А чем надо?..
  Праздник... Вчера там, похоже, тоже был праздник, и скорее всего, будет завтра и после завтра... Ну что в этом плохого, что люди радуются?
  В кино, особенно в детских сказках, празднование отображается группами горожан, которые взявшись за руки и образовав живую цепь, вприпрыжку бегают по улицам под весьма заунывную музыку. При этом они как бы нарядно одеты... Как бы - потому что в предыдущей сцене, отнюдь не праздничной, они были одеты примерно так же... Вобщем, их нарядность подразумевается. А еще им непременно следует хохотать, но не просто, а хором и внезапно - это такие взрывы смеха... Короче - глупости... Никогда в жизни я не видел, что бы люди веселились подобным образом, хотя и допускаю при этом, что кто-нибудь, где-нибудь умеет это делать, и знает, как получать от этого удовольствие... Что плохого в том, что люди радуются?..
  Конечно, в городе, который так мне не мил, празднования происходят по другому... Ну, почти...
  Народ болтается по улицам, но не пляшет и не заливается беспричинным смехом, а просто глазеет по сторонам, лопает пирожки и другие вкусности и гуляет по определенному маршруту - это тоже не со зла, а потому что как-то так считается, что на именно на этих улицах происходит самое интересное... Ну, может там дома аккуратнее покрашены, или еще что... Балаганы, пивные бочки и другие действительно интересные вещи располагаются в совсем других местах, но всякий гулятель почему-то почитает своим долгом прежде чем намертво засесть в винном погребке, обязательно пройти через переулок с Фонарями к Новой Площади. Посему, празднование заключается в том, что люди весьма неорганизованными толпами бродят по городу и напряженно всматриваются в окружающую действительность, в поисках чего-нибудь необычного и любопытного.
  Это не значит, что они - праздные. Все заняты, и все заняты делом. Праздники - праздниками, но кто же может веселиться потому что надо, а не потому что хочется?.. И кто же будет работать, если есть возможность что-нибудь отпраздновать? Только те, кому очень нравится их работа, а кому она нравится, если каждый занят не тем, чем ему хочется? Каждый, по разику хотя бы, попал в Отбой и все начал заново...
  Отсюда отнюдь не удивительно, что правящих Королев - Целых четыре, вот только непонятно, чем заняты Короли?..
  А эта, четвертая, должно быть - бланка?..
  - Это ты кому объясняешь? - интересуется Висельник ласково.
  - Что?..
  - Я спросил - кому ты все это втолковываешь и зачем?
  Я грызу ручкин колпачок и вопросительно гляжу на Кнехта - кто-нибудь за меня сегодня заступиться?!.
  - Прекрасные Дамы - это отдельный разговор, - заступается за меня Кнехт, - Она - или Дама Прекрасная или Дама Козырная, совмещать это трудно...
  - Чего ты хочешь от Оболтуса, - не унимается Висельник, - тонкого политесу?.. Пусть делает, что должен, и хватит с него.
  - А своего мнения по этому поводу мне иметь нельзя?!.
  Ну что они взъелись, в самом деле!..
  И почему бы Монарху не зарычать на Висельника - ведь это он кладет пасьянс, а не я... Так уж устроен сей несправедливый мир - рычать на Висельника не интересно, у него физия отмороженная, тогда как у меня...
  - Если ты не знаешь и он не знает, что ж ты дальше-то будешь делать? - ворчит Монарх, раздраженно толкая Летчика в бок могучим пальцем. Летчик тут точно не при чем, поэтому он не нервничает, не оправдывается и не ноет, он мило улыбается мне и идет ставить чайник... Откуда мне знать, что делать дальше?!. Тем более, что я ничего и не делаю, я только наблюдаю... И чего это Монарх разошелся?..
  Я бреду на кухню и переставляю там какие-то чашечки, баночки и пепельницы...
  Я раскачиваюсь на табуретке и смотрю в потолок, я царапаю ножом ножку стола, я рисую рожи на клочках бумаги...
  В кухню просачивается компания глумливых негодяев и глядит на меня... Пока молча. Сердобольный Летчик выпроваживает их - во всяком случае, пытается:
  - Идите, идите!.. Видите, он думает!
  Это не правда, я не думаю. Я даже не делаю вид, что думаю... Я жду, когда оно само подумается.
  Ничего нельзя выдумывать и сочинять!
  Это как нельзя показывать на себе чужие ранения или нельзя врать, что болеешь - как соврешь, так и будет. Стало быть, милый мой, ты и будешь виноват во всем... Во всем этом. А я не хочу, фигушки!..
  Обдумывать - искать оправдание для уже принятого решения.
  По этому я честно подожду, пока оно там решиться само собой и само собой примется... Как-нибудь...
  Если, конечно, Летчик, наливший мне чаю и сидящий напротив, прекратит разглядывать стенку - это он 'не отсвечивает'. Что бы не мешать.
  Если Монарх прекратит грозно на меня сопеть, застя дневной свет массивными телесами - это он 'отсвечивает', дабы я устыдился своего малодушия и чего-нибудь предпринял...
  Если Висельник выползет из своего угла и прекратит шлепать картами...
  Если Кнехт перестанет смотреть на нас, как енот на консервную банку...
  Вобщем, если они прекратят все это, может быть... А пока я имею полное право хранить молчание, ибо все, что я скажу может быть использовано мне во благо.
  
  *****
  
  - Тин! - отчаянно вопит Ларк темному силуэту и вспрыгивает на светлый круг Часов, - она пропала, Тин!..
  Козырь, ни слова не говоря, хватает его под микитки, в три огромных шага пересекает циферблат и вываливает Ларка в траву.
  - С ума сошел?! - спрашивает Мартинет свирепо.
  - Она пропала, Тин! - горестно стонет Ларк, - она ушла раньше времени!..
  - Фоска ты крапленая, куда ты лезешь?! - рычит Козырь весьма грозно и Ларк съеживается в мокрой траве, - если бы тебя увидели... Вот дурень!.. Мне же рапортовать потом!..
  - Миленький Тин, рапортуй что хочешь, только помоги ее найти!..
  - Ночь стоит, балда, где ты ее искать будешь?..
  - А завтра?..
  Мартинет помогает ему встать, не сходя с круга.
  - Завтра я в карауле козыряюсь.
  - Не сможешь уйти?
  - Никак нет... Не гнись. Найдется... Иди пока погуляй, что ли... Вон, в парке... Фонарики, цветочки и всякие увеселения...
  - Никакие там не увеселения, а только собачьи какашки, - ворчливо возражает Ларк.
  Мартинет хмыкает, салютует ему шпагой, возвращается в центр циферблата и замирает там, аки идолище деревянное...
  Ларк виновато глядит на него, соображает, что в темноте его пламенные взоры не видны и плетется прочь, чувствуя себя несчастным, одиноким и беспомощным, и это сочетание переживаний в такую глухую влажную ночь просто невыносимо...
  Очень глупо стоять на часах - всю ночь одному, в темноте, вместо того, что бы помочь другу... Если бы что-нибудь случилось лично с Ларком, Тин оставил бы пост, да, оставил бы, просто он не верит, что если что-то случилось с ней, это и есть беда Ларка... Он совсем не прочь подыграть ему, он даже лазил в очень колючие кусты за розами для нее, но покинуть пост ради того, что он считает забавой - это слишком...
  'Он меня любит' - измышляет Ларк, самоутешаясь, - 'просто он мне не верит'...
  Ох, как это все тяжело... Без партнера...
  Бегать ночью по Двору в одиночку не очень-то весело. Ночью все не так и все не такие, и даже звуки совсем иначе слышатся, и вещи кажутся чем-то...
  Химеры срываются с высоких башен, с каменных карнизов, расправляют гладкие, ветром полированные крылья и кружатся в темном небе, как огромные Топыри... В парке под деревьями они, конечно, тебя не заметят... Но в парке, в мешанине листьев, веток и сучков, прямо внутри живой изгороди сложены гнезда из прошлогодней травы... Чьи-то странные гнезда, устланные серым свалявшимся пухом, завешенные паутиной... И эти кто-то бродят по темным дорожкам, они небольшие, ростом с собаку и, наверное, лохматые...
  Настращав себя должным образом, Ларк поспешно и не очень убедительно выдумывает, что лохматые только подходят и обнюхивают, фыркая травой и листьями, если зажмуриться - ничего страшного, а Химеры слишком большие и неуклюжие, и видят в темноте, наверное, плохо...
  
  
           Вы по природе - валет.
           Зачем вы сопротивляетесь природе?..
  
  Ларк прикидывает, как побыстрее пробраться к забору и устремляет стопы своя в предположительно верном направлении, но выходит почему-то не к забору, а к пруду. В темной воде колышутся звезды и цикады орут, как резаные - хорошо им всю ночь надрываться... Над ухом канителиться вездесущий комар...
  - Фоска?.. Поди сюда, - негромко, но повелительно и в темноте не разобрать - кто это...
  Ларк чуть не в слух стонет с досады, стремительно шарахается в кусты и замирает не дыша - может, все таки, не заметит...
  - Падаешь ниц?.. Похвально. Хватит дурака валять - это кто-то из Королей, не иначе, а то и Туз... Ларк кривиться еще больше - хуже зубной боли эти Тузы...
  Кто-то возвышается над ним, помавая цветущей веткой жасмина.
  - Ты идешь с поручением, или?..
  Ларк поспешно встает, чувствуя себя ужасно глупо. Подумаешь... Может, упал человек, темно же... Если вам не повезет - уничтожите все улики того, что вы пытались...
  - Что ты здесь делаешь - ночью?
  - Я иду в город, - Ларк кланяется, - срочная депеша, приглашение...
  - Да ты Джестер, ведь так?.. Ну что ж, иди за мной...
  Тут уж ничего не поделаешь, надо слушаться. Ныть, скулить и уворачиваться бесполезно, не тот случай...
  Он чует сладковатый запах только что пролитой крови в сыром дыхании ночи. Ему страшно и уныло, ему безнадежно... Вот так все и прекращается небрежным мановением руки, стоит вмешаться кому-нибудь... Ах, ну почему так не везет?!.
  Туз, или как его там, идет впереди даже не трудясь оборачиваться - если фоске велено идти, она пойдет и не посмеет сбежать, таковы правила.
  'Запрут сейчас в чулан, как буратину...' - тоскливо думается Ларку, - 'хоть бы Тин в масть пришел...'
  Он покорно идет за начальством, потихоньку злясь на свою боязливость, на наглого Туза, на мрачный темный парк с глупыми фонариками...
  А если побежать?.. Не погонится же он?.. Нет, конечно, но стражу крикнет... Пистолет Росомахи за поясом... Нетушки!.. Придет же в голову...
  Дорожка петляет меж деревьев, шаг в сторону - и ты в кустах, а там тихонько...
  Мокрая ветка цепляется за рукав, Ларк досадливо отбрасывает ее в сторону и боковым зрением замечает под рукой два зеленоватых огня - чьи-то безумные зенки цвета холодной луны...
  Ларк от души взвизгивает и опрометью бросается прочь, мужественно преодолевая омерзительную слабость в коленках... Он слышит удивленный окрик Туза, но не останавливается - второго раза не будет!..
  Подлетев к фонтану он горстями швыряет в горящее лицо холодную воду:
  - К черту все, к черту!.. Пусть идет, как идет!..
  Это очень стыдно - бежать от кого-то (может, и не очень страшного,) в кустах и не бежать от Туза, но раз уж получилось именно так, а не на оборот...
  Ларк смотрит вверх, в нарисованные глаза звезд:
  - Слышит меня кто-нибудь?.. - говорит он вслух, - Что делать-то?..
  
  
  Он вытирает лицо рукавом и пытается выровнять дыхание, громко и старательно пыхтя, он не слышит приближающегося стука каблуков...
  - Ох уж эти мне Фолетти!.. Бегают, как из пушки, и кричат в самое ухо...
  Ветерок теребит темный плащ...
  - Это был ты?!. - сипло спрашивает Ларк, переводя дух.
  - Ну, если ты сегодня - Джестер, то может быть и я...
  Он садится рядом и моет в фонтане сапоги - сначала правый, потом левый.
  - Там рыбки, - машинально говорит Ларк.
  - Кусаются? - осведомляется Росомаха, - ничего, сейчас они спят.
  - Дурацкие у тебя шутки, - ворчит Ларк, - людей пугать... И забери, пожалуйста, эту свою штуку!
  - Мне просто было интересно, чего ты боишься больше, - поясняет Росомаха, принимая протянутый ему пистолет.
  - Узнал теперь?
  - К сожалению - да.
  - Почему это 'к сожалению?'
  Вместо ответа Росомаха показывает глазами куда-то Ларку за спину. Ларк оглядывается.
  В фигурной зеленой арке стоит Туз и нетерпеливо хлопает веткой жасмина о голенище сапога.
  Это другой Туз... Не тот, от которого Ларк бежал через кусты... Хотя... Тот же был - Росомаха?.. Или Росомаха был в кустах?..
  Ларк открывает рот, что бы спросить и поворачивается к Росомахе, но ничего не спрашивает, потому что не у кого...
  - Фоска!.. Поди сюда!..
  Просто руки опускаются.
  
  *****
  
  
  Ладно, я скажу, только отвяжитесь!..
  Летчик заботливо прикрывает дверь и садится рядом.
  
  В полночь, в глухую полночь он пришел, Некто, Посланник... Не его она ждала, но ушла вместе с ним... Что он сказал ей, чем убедил, как увлек?.. Может, просто время пришло?..
  Нет, не то...
  Розы, пепельные нежные розы в ее руках осыпались с тихим бумажным шорохом. В глубине темной комнаты вспыхнул алый огонек и поманил... И кто-то, невидимый во мраке, бросил горсть бубенцов ей под ноги.
  Уйти и переждать... Пройти по кругу и непременно вернуться... Это целая история. Странствия Королевы и ея Масти... Нет... Коломбины и Великого Фарта... И еще - Дядюшка Блеф...
  Вот дорожный плащ, вот треуголка, вот легкие атласные башмачки, в таких не устанешь в пути, пока не порвутся...
  Луна в полуночном небе затянута темной дымкой и край ее затемнен чьим-то крылом... Смутные тени теней колышутся в пустом парке. Лунная дорожка на мокрой от росы траве тускнеет. Пора.
  Она выходит из комнаты и кто-то - невидимый и тихий, скользит вслед за ней, поблескивая крошечным алым огоньком... Сквозняк касается портьеры на высоком окне, пытаясь качнуть ее и подать знак - ее нет, она ушла!.. Она вернется... Портьера остается неподвижной - слишком она тяжелая, настоящий Занавес, Сквозняк в сердцах бросает за окно пригоршню розовых лепестков и улетает прочь...
  Это целая история, это Затмение.
  Тени летают по стенам, скользят бесшумно...
  Что это?
  Нежный ореол, шалость ласковая, игра света с тенью, а какого цвета твоя тень? А эта, с искрами - чья? Не твоя?.. Так, а это кто? Ее же нет? Нет? А искры?.. Откуда, ну?..
  Она вернется, я точно знаю. Вам придется поверить мне на слово.
  Она непременно вернется, если время придет... И подождет немножко.
  
  
  
           Промыслу не смей перечить,
           ибо выйдет драма.
           Верха над судьбою не возьмешь,
           мотай на ус - она не Дама, ты не Туз...
  
  Их двое вместо четырех - ясное дело...
  
  Их двое, они задумчивы и озабочены, им некогда слушать глупости (им всегда некогда слушать глупости, а сейчас - особенно), они желают знать ГДЕ ОНА, и поскорее...
  
  Она вдруг сделалась нужна им - как замечательно, что ее нет!
  
  Может быть, Она действительно на Темной Стороне - ах... Может, Ей там не так одиноко, как здесь, среди них, там есть с кем поговорить, там холмы Неб скалятся во мгле и неожиданные ветра носятся по серым равнинам Хадата...
  Играем в дурачка, а можно в подкидного?..
  - Хватит глупости болтать!
  
  Может, Она бежала?.. Кто его знает, что за интриги здесь плетутся - кому интересно, тот и знает, а мелкую Фоску никто не спрашивает и ничего ей объяснять не обязаны, в игру ее не берут а просто используют и потом сбрасывают в отбой... Пока, скоро свидимся, только ты меня не узнаешь, когда я вернусь...
  Конечно, Она ушла, с какой стати Она будет это терпеть?!. Смешно даже! Ха-ха!..
  
  А может Она не совсем ушла, а понарошку - спряталась где-то здесь, в зеленом лабиринте парка или в городе - в маленькой гостинице на окраине, с геранью на окошках и полосатыми котятами под крыльцом...
  
  Ах, нет, лучше бы Она ушла из города, насовсем, навсегда - идет себе по дороге, постегивая прутиком розовые помпоны чертополоха, торчащие из канавы; улыбается шмелям, бездумно вслушивается в птичий гомон и уходит все дальше и дальше отсюда...
  Нет, сейчас же ночь, наверное, Она спит...
  Говорит он все это вслух или только думает - какая разница?..
  Никто не расположен слушать глупости.
  Надо говорить умности? Что бы их слушали? Или зачем?..
  Герань и котята...
  Пушистые шмели над клеверной поляной...
  
  - Вы Ее не догоните, вы Ее не поймаете, Она просто не хочет с вами играть, - поясняет Ларк, весьма глупо улыбаясь при этом.
  А эти, красивые, умные и правильные... Святые Трефы, какие умные и правильные!.. Как это они ухитряются быть такими умными и при этом ничегошеньки не понимать?!.
  - Я все объясню, - говорит он почти умоляюще - только бы у них хватило терпения выслушать...
  - Можно предать и потом всю жизнь мучаться, казниться и каяться, можно всю жизнь посвятить попыткам загладить один единственный шрам... Можно предать, и толковать всем и себе, что это был единственный выход, что Они Сами Виноваты, что ты не мог иначе, из всех жертв выбрал наименьшую, Ту, Которую Меньше Жалко, главное - подробно, часто и много, неустанно повторять это и, может быть, сам поверишь, что так оно и было... Можно предать, и сказать всем и себе, что предательства не было вовсе, чего это вы выдумали, и не надо вешать на меня собак и уверять, будто бы это моя вина - это вообще не вина и ничего страшного не случилось, мало ли что думает об этом Кто-то Там, это был его выбор, он счел нужным пострадать - а мне с какой стати было вмешиваться?.. Я не был в этом заинтересован. Так что не надо этих возмущений и шума - не по адресу...
  Зачем, зачем? Это слишком умно и через чур осмысленно, это просто неправда!.. Все гораздо проще!
  Вы опоздали, а я успел, вот и все... Хотите, я буду государственный преступник?..
  Вам бы спохватиться вчера, или на той неделе, но вам было некогда... Вам не хватило времени!
  Она вернется, время пришло для нее... Я сам его позвал, я сам его привел, я успел...
  Смело, неожиданно, остро - как сунуть нос в крысиную клетку!..
  
  Подождите, дослушайте!..
  Вы же умные, вы стратеги и мыслители, вы отвечаете за все и все решаете, вы не можете не понимать...
  
  - Стоило возиться... - говорит один из двоих, скучая и глядя в потолок.
  - В отбой, - говорит второй хмуро, - Ты знал, что нарываешься, Фоска, изволь расхлебывать.
  
  *****
  
  Ларк с пристальным интересом разглядывает пролитое вино на белой скатерти и другие красивые вещи...
  
  Потом он сидит на полу, подперев подбородок коленками - прямо напротив темной дыры, бесконечного тоннеля, и тупо смотрит в нее, в дыру, начало пути, конец терпению...
  Всего-то надо - пройти по тоннелю и вынырнуть в городе, только вынырнет уже не Идл и не Ларк и даже не Джестер, а дадут тебе еще какую-нибудь дурацкую кличку и будешь бегать с нею до следующего раза...
  Это просто и совсем не больно - ну, разве что чуть страшновато, если боишься темноты - в тоннеле нет света, но под ногами стелется мягкий, (может быть речной) песок, и стены тоже мягкие, земляные, но земля не сыплется и сыростью не пахнет - просто темно и немножко холодно, сначала ты идешь медленно и боязливо, касаясь рукою стены, потом привыкаешь и идешь быстрее, тоннель плавно изгибается и тогда ты видишь... Ты встречаешь...
  
  Об этом никто не рассказывает...
  
  Зато потом ты видишь свет - не всегда яркий, всегда неожиданный... Теперь надо толкнуть Дверь - просто толкнуть от себя и - Бум! - ты открываешь калитку в чьем-то саду и лохматый пес кидается на тебя, ругаясь по-собачьи, или вдруг спотыкаешься о вывороченный из мостовой булыжник и всадники проносятся мимо, а толпа, в которой ты оказался, радостно стискивает тебя со всех сторон одновременно и вопит... Или вдруг попадаешь в тихий темный погребок и толстая тетка за стойкой смотрит на тебя сострадательно и угощает сыром - 'ишь, какой худенький!'...
  
  Всего-то и надо, встать да пойти, а Ларк сидит, обняв колени и смотрит в темную дыру.
  
  Старинная дверь, обитая железом, душераздирающе вопит, кто-то гремит засовом, освещая себе путь зеленым фонариком - прямо как из парка...
  Это Мартинет. Он поднимает фонарик повыше и останавливается на пороге:
  - Ты здесь еще?!. Святые Трефы!..
  - Я так долго могу сидеть, - тихонько поясняет Ларк. Он закрывает глаза и монотонно декламирует:
  - Отрадно спать, отрадней - камнем быть.
   О, в этот век преступный и постыдный
   Не жить, не чувствовать - удел завидный,
   прошу, молчи, не смей меня будить...
  
  - Ты что? -тоже тихо спрашивает Мартинет, - тебя там били, что ли?..
  - Я отбился.
  - Как - отбился?.. - Тин ставит фонарь на пол, - ты же не ходил еще?..
  - Четыре раза, - так же вяло и неохотно отвечает Ларк, прикрыв глаза ладошкой, - и четырежды четыре, а потом еще четыре... Яркий какой у тебя фонарик...
  - Ты вернулся сюда?.. - бормочет Мартинет после долгой паузы, - не может быть... Так не бывает.
  Ларк пожимает плечами.
  - Что же, ты так и будешь тут сидеть?.. - несколько растерявшись вопрошает Тин.
  - Что же, я так и буду там ходить?
  - Ну, когда-нибудь... Когда-нибудь...
  - Я устал, - терпеливо объясняет Ларк и ложиться щекой на руку, - Я все-таки тут посижу - ну его... И спать хочется.
  - Может, это все оттого, что ты по Часам топтался?.. - предполагает Мартинет нерешительно.
  - Может, - терпеливо соглашается Ларк, - Теперь-то не все ли равно?.. Я же не Козырь.
  - Угу, - соглашается Тин, - что да - то да... Послушай, а ты не пробовал открыть эту дверь, раз уж вышел именно к ней?
  - Как же я попробую, если она заперта?.. - Ларк осекается и поднимает, наконец-то голову.
  Оба они молчат очень долго - Тин - торжествующе, Ларк - озадаченно. Потом Ларк хмурится и отворачивается.
  - Знаешь, я там видел всякое... Такое... Наверное, будет лучше, если я останусь тут, это же ведь не по правилам - выходить через эту дверь...
  - С каких это пор тебя интересуют правила?..
  - Ну и ладно, не важно это... - вздыхает Ларк, - я там, снаружи уже все сделал, что мог... Или почти все... Я не знаю, что делать дальше. Мне незачем выходить.
  - Ты с ума сошел, Джестер!.. Что значит - незачем?!
  - Один раз в жизни я принял решение... Очень важное. Больше некому было его принимать и это сделал я. И скорее всего... Нет - наверняка - оно было неправильное. Понимаешь, я ошибся, я чего-то не понял... Что не удивительно... И мне нечем их убедить... - он закрывает лицо руками и говорит глухо и горько - Она ушла раньше времени, а я все сделал не так, я привел его в ловушку... Святые Трефы, как плохо кончилась эта история!..
  
  *****
  
  Что бы мы не делали, куда бы не шли, о чем бы ни думали - всегда, каждый миг, в любую отдельно взятую секунду мы умираем и завтра мы будем гораздо мертвее, чем, например, вчера.
  Смерть шагает об руку со Временем, вдвоем они проходят рядом с нами, совсем близко... И если кто-то из них обращает на нас свое внимание и останавливается для нас - подать знак, перекинуться парой слов - мы тоже останавливаемся, мы прекращаем умирать, мы уже мертвы.
  Время умирает иначе, время не может умереть само по себе - от старости, болезни или тоски, для этого существуют специальные приспособления и устройства, ритуалы и обряды, человечество практикует их с Незапамятных Времен - они были казнены первыми, человечество мстит Времени, потому что отомстить Смерти оно не в силах.
  
  Сотни бубенчиков, как серебряные горошины прыгают по белому мрамору лестницы, и каждый из них звенит, а вместе они гремят и грохочут...
  
  Некоторые люди живут для того, что бы убивать Время: маются полдня на работе, мучительно дожидаясь, когда же можно будет уйти, что в общем-то тоже убийство, только подневольное, как будто бы непреднамеренное; и, добравшись, наконец, домой начинают настоящую охоту...
  
  Дезертир идет по городу размеренным спокойным шагом, но без своих атрибутов - без шляпы и трости он выглядит как-то неправильно... Или просто непривычно.
  Ровный взгляд... И вообще он невозмутим, как всегда... Нет ничего в этом городе, что бы удивило его или рассердило. Может быть, ни в каком городе ни в одном из миров нет ничего такого, что могло бы вызвать у него какие-нибудь эмоции. Даже то, что происходит с ним здесь, сейчас. Ровный взгляд, мерный шаг. Нет, конечно, он не изменился.
  Он идет через город, сквозь толпу, неторопливо и, как кажется, бесцельно. А может и правильно кажется... Люди шумят, толкаются, спешат и обходят его стороной. Людям, понятное дело, не до него и это более чем правильно, только так и должно быть. Так было всегда - о нем вспоминают только тогда, когда он уходит, а если он здесь, рядом, можно убивать его в свое удовольствие, пока не кончится.
  Серебряные бубенчики, пепельные розы и прочая блистающая канитель.
  Ничего нового.
  
  Зачем меня преследует щемящее чувство близкой дороги?.. Не будет ее, не будет, не будет ни пути, ни встречи, ни разлуки, я никуда не пойду, пусть Гонец ходит, пусть он ищет...
  Это должно пройти со временем, Летчик, это пройдет...
  
  Дезертир приоткрывает высокие двери и оглядывает пустую комнату. Сквозняк заглядывает вместе с ним, касается шлейфа, висящего на спинке кресла и вылетает в распахнутое окно - нет здесь никого, только пепельные розы и серебряные бубенчики.
  Все как должно.
  Мишура.
  
  
  Я ползаю под столом на четвереньках, пытаясь найти упавшую ручку - занятие весьма интеллектуальное и глубоко философское - в поисках средства для выражения мыслей человеку приходиться стукаться головой о перекладины и лезть руками в пыль и паутину... Вот если бы он чаще подметал...
  Летчик забирается в свитер и вид имеет сосредоточенный и хмурый, как будто картошку собрался чистить.
  - Останови его, - говорит он нервно, - Ты что, с ума сошел?.. Не дай ему отступить...
  Я держу в руках тетрадный лист в клеточку, на котором видно, как Гонец остановился и не гонит больше. Страшноватая картинка... От настоящего это изображение отличается тем, что его можно скомкать и сказать, что этого все равно никогда и нигде не было, никогда и нигде, кроме этой вот бумажки...
  Я рисую петли на тетрадном листе. Петли - это концептуально: шаг вперед и две назад...
  С концепцией будут спорить, напрягая умы, обобщая и избегая конкретностей, как и положено оппозицьенерам... Или не будут, а скажут, что старо и не интересно.
  А какая разница, старо или нет, если оно так и есть - в тысяча первый раз происходит прямо сейчас вот тут, на этой бумажке?.. Впрочем, это же только бумажка... Подумаешь - в клеточку...
  Ловя себя на попытках заинтересовать, поспорить, развлечь или растрогать я вымарываю и комкаю целые страницы - на фиг, на фиг, интересно должно быть мне, а не вам, ибо если бы вас это вообще интересовало, вы бы горбатились за кухонным столом над разрозненными бумажонками, вы, а не я...
  Беда в том, что мне уже не интересно. Мне страшно.
  Я ничем не могу им помочь и та прорва жалости и отчаянья, которую я вываливаю на клетчатые листочки - это очередная расписка в собственной беспомощности, только и всего... Бр-р-р, гадость какая и пошлость...
  Летчик, будучи человеком добрым, изымает у меня из под руки обрывки страшной истории и садиться на подоконник. Когда нибудь я вобью в него килограмма два - три гвоздей, честное слово!..
  - Положь, где росло! - говорю я ему сурово, но он поднимает шасси и качает серебряным мне крылом. Та еще скотина...
  
  
  
           ...весь в парче и лаванде некто молвил - 'начнем'.
           вот прекрасный ответ: если вам все равно,
           то конечно, давайте...
  
  ... темно, но он уже привык. Ларк идет быстро, ведя по стене рукой, что бы не пропустить поворот. Там, снаружи спит город, и совсем скоро утро разбудит его, и надо торопиться - где-то там Эсхатос смотрит на пламя свечи, а на рассвете он возьмет свою трость и будет наносить визиты, а шляпа то - вот она, шляпу надо вернуть немедленно, это очень важно - вернуть шляпу... Торопясь, протолкаться сквозь толпу, запыхаться, остановиться перед открытой дверью трактира - отдышаться и послушать музыку - скрипки, дудочка и барабан... И здорово же наяривают господа музыканты...
  Ларк ежится - что-то зябко тут, не смотря на солнышко... Зайти, что ли, посидеть, погреться?.. Ларк вспоминает, что он просто не выспался - в самом деле, когда он спал то?.. Съесть бы чего-нибудь и просто посидеть - не спать, нет, чего же спать с утра - посидеть, послушать музыку и пойти дальше... Может, тут есть пирожки с повидлом - праздник же, а какой праздник без повидла?!.
  В кармане очень своевременно обнаруживается медная мелочь - это очень веский аргумент, Ларк решительно перешагивает порог и тут же видит Дезертира - прямой, как палка и бесстрастный, как небеса, сидит он за отдельным столиком и набивает свою прямую трубочку!
  Ларк снимает шляпу, чтобы поклониться и получает щелбана по затылку - Росомаха Вездесущий, он же Росомаха Внезапный, для друзей просто - Приятная Неожиданность - улыбается ему и приветствует, подняв пивную кружку.
  - Мы тебя ждали - ждали! - сообщает Росомаха, - присаживайся!
  Ларк кланяется обоим и садится, хотя больше всего ему хочется прыгать и повизгивать от радости - надо же, как хорошо все устроилось!..
  - Сударь! - торжественно произносит он, - вот Ваша шляпа!..
  Росомаха хмыкает над сим пассажем и поворачивается к Дезертиру:
  - Ну что ж: вот он - Гонец, вот Ваша, как он выразился, шляпа, а вот он я!
  Радостные настроения Ларка гаснут, как звезды на рассвете: ни слова не говоря, Дезертир кладет поперек стола свою трость.
  - Что такое?.. - бормочет Ларк, но поскольку он ни к кому конкретно не обращается, никто ему и не отвечает... Росомаха берет трость и ловко вертит ее одной рукой - так, что она превращается в серый размытый круг...
  Ларк вскакивает:
  - Вы отдали ему?.. Насовсем?..
  - Нет, - сухо отвечает Дезертир и берет из его рук шляпу, - сядь, пожалуйста.
  Ларк покорно садится, не сводя с него глаз - он изменился?.. Или нет?.. Что вообще происходит и зачем Росомахе трость?!.
  Росомаха смеется...
  
  
  Мне совершенно не интересно, где и как они там гуляют, я и так представляю себе этот процесс достаточно живо, и я знать не хочу, что там делает гад Росомаха с Дезертирской тростью - тоже, нашел время хулиганить - тьфу!..
  
  
  ...зажигать огонь, - говорит Росомаха, поднимая свечу повыше, - но я все-таки попробую...
  Возможно, они единственные - первые и последние - кто видит, а не осязает стены тоннеля - Ларк очарован этой мыслью, хотя ничего особенного его взору не открывается - темная земля, кое-где укрепленная каменными опорами, песчаный пол и Росомаха, одной рукой держащий свечной огарок, а другой - черную трость, а в зубах его дымится белая бумажная сигаретка...
  - Ты как сюда попал? - вопрошает Ларк, вытирая испачканные землей руки о штаны, - и откуда у тебя Его палка - ты Его видел, что ли?..
  - Ха! - говорит на это Росомаха и идет в глубину тоннеля. Ларк спешит за ним, пламя свечи колеблется от сквозняка - там, впереди, открывается дверь...
  Ларк щуриться от яркого дневного света, отводит от лица ветки и выходит на полянку с Часами... На полянку с пустыми Часами - никто не стоит в центре циферблата!..
  Зато на краю мраморного круга, в секторе с полустертым изображением Иерофанта, соединив пальцы рук за спиной стоит Дезертир и наблюдает за Росомахой, спешащим занять противоположный сектор, на котором изображается, между прочим, Папесса.
  Ларк, ничего не соображая, вертит головой и решительно движется к Часам, хмуро вопрошая:
  - Ва!.. Вы чего это?!. Ты с ума сошел?.. Ты...
  - Остановись! - говорит Росомаха Дезертиру и поднимет трость так, что серебряный кончик нацеливается ему в лицо, - Надо же, я чуть было не опоздал!.. И ты стой где стоишь, милый мой Фолетти, а то случится какая-нибудь неприятность.
  Ларк немедленно останавливается, перепугавшись до дрожи в коленках.
  - Ты понимаешь хоть, что делаешь?.. - спрашивает он слабым голосом, - Сударь, чего вы смотрите - он же чокнулся!
  Дезертир молчит, тень от шляпы закрывает его глаза и нельзя угадать, что он думает по этому поводу.
  - Отойди, милый, - откликается Росомаха и, сощурившись от сигаретного дыма кивает на Дезертира, - мы можем стоять так долго... Очень долго. Всегда!.. Так что иди, займись чем-нибудь, а навещать нас можешь, скажем, по вторникам...
  - Никуда я не...
  - Отойди, Идл, - негромко говорит Дезертир.
  Ларк пятится - несколько шагов - и жалобно смотрит на обоих.
  - Росомаха, миленький, перестань!.. Ну зачем тебе все это надо?.. Ты же вовсе не такой!..
  - Такой, такой, - уверяет его Росомаха, - и даже хуже! Просто в это трудно поверить с непривычки!.. Хочешь, я дам тебе пистолет и тоже поцелишься - например в меня?
  - Не надо, - хрипло отвечает Ларк.
  
  *****
  
  - Зачем это ему? - спрашивает Летчик, - почему он это не прекратит? Неужели трость - это так важно?
  - Вот у него и спроси...
  - А он знает?
  Уж он то, наверное, знает...
  Только ведь ему все равно...
  - Ничего подобного, - замечает Висельник, - ему не все равно. Иначе он бы не остановился.
  - Ему не все равно, потому что там Оболтус, - втолковывает мне Летчик, тыча окурком в бумажки, - а Оболтус не может уйти, потому что не может остановить Росомаху. Они правда могут стоять так ВЕЧНО, ВСЕГДА... Это значит, что у него есть время что-нибудь придумать.
  - Ну, этого-то добра у него сколько угодно.
  
  
  ...солнце плавится на крышах, качается в кленовых кронах, солнце делает серебряную пряжку на шляпе - золотой...
  Ларк торопиться изо всех сил - не потерять в толпе, догнать, предупредить... Зачем он ходит так быстро, почему бы ему не остановиться, не очень-то это легко - догонять его в такой сутолоке... Где-то играет скрипка и гудит барабан, толпа толпится, зеваки зевают, гуляки гуляют, Гонец гонится, с шага переходя на бег...
  Шляпа и косица мелькают в Парадных воротах, Ларк неосторожно налетает на узорчатую ограду, пытаясь не снижая скорости разминуться с тележкой пирожника, толкает плечом калитку и вываливается в мягкий сумрак... Отбой...
  
  ...часы молчат и Время, замерев, стоит изваяньем...
  
  ...убиваем, - соглашается Росомаха, - Те, кто тасуется там, за забором, и я, стоящий здесь. И ты - тем, что сомневаешься... Зато он - не сомневается!
  Ларк поднимает глаза - Росомаха улыбается ему широко и белозубо.
  - Просто вы никого не любите, - вяло говорит Ларк, - как мне это все надоело!.. Смотреть круглыми глазами и говорить 'Ва!'... Никакое не 'Ва!', а все как всегда. Как везде, как со всеми... И вы - такие же, как все, хуже даже: вас это не обижает, вам все равно...
  Они молча глядят на него, ожидая, когда он закончит. Они бы не слушали, если бы это говорил не он.
  - Брось это - говорит Ларк Росомахе, - перестань, пожалуйста, это не смешно... Тут целый город таких же, как ты, только они не знают, что они такие... И вообще, это не важно, какие они - ты ничего нового не увидишь... Они не заметят, и ты тоже...
  - Мне все равно, что там будет с ними, - примирительно поясняет Росомаха, - К чему слова, Фолетти?.. Разве ты не видишь, с кем я играю?
  - Ему тоже все равно, - отвечает Ларк, - Зачем?.. И я сейчас не люблю никого, потому и вещаю тут, как проповедник... У меня это пройдет, а вы - нет, вы никогда...
  Он сбивается и отворачивается, досадуя:
  - И Вы, сударь, зря пришли сюда, я таки провел Вас и провел попусту... Зачем Вы поверили дураку?..
  - Хватит, милый, ты повторяешься, - ласково прерывает его Росомаха.
  - Тогда я пойду, - говорит Ларк болезненно сморщившись, - я не хочу видеть то, что здесь будет...
  - Тоже вариант...
  Он плетется прочь, поперек газона, вспугивая кузнечиков и легких белых бабочек с шелковой травы, он чувствует себя старым - не взрослым, а именно старым, чего с ним не было, конечно, никогда, и, как всегда, он чувствует себя глупым и беспомощным...
  Он оборачивается и видит, что Росомаха опустил трость и стоит, опершись на нее, качая при этом головою.
  
  Ларк останавливается.
  - Послушай, я кажется понял!.. - говорит он неуверенно и возвращается к циферблату.
  - Ты испортишь мне все удовольствие, - мягко укоряет его Росомаха, - надо уважать чужой труд! Для тебя же стараюсь.
  - Извини! - отвечает Ларк и несколько нервно хихикает, прикрыв нос ладонью.
  - Движение, милый мой, есть разрешение противоречия! - назидательно сообщает Росомаха.
  - Меня ли хочешь соблазнить, нечестивый раб? - неожиданно говорит Эсхатос.
  - Ва! - говорит Росомаха, подняв брови, - ну, наконец-то!..
  Он быстрым, резким жестом опытного стрелка вскидывает трость и говорит 'КХ!' Ларку, стоящему прямо перед ним. Трость упирается ему в грудь, он не прекращает хихикать:
  - Я угадал? - спрашивает он, - Святые Трефы!.. Хоть сто порций!..
  - Нет, не угадал, - отвечает Росомаха, отбросив трость и широко шагая вперед.
  Ларк чувствует, как подгибаются ноги.
  - Старый дурак! - гневно говорит Росомаха. Как через вату.
  Ларк падает в жесткие руки Дезертира.
  
  *****
  
           А я и спрашиваю: 'ангелы небесные,
           вы еще не покинули меня?'
           И ангелы отвечают: 'нет, но скоро.'
  
  'Старый дурак!' Каково, а?..
  При том, что это почти правда!..
  'Я плакалъ...'
  - Романтический герой должен быть седым, слепым, хромым, одноруким и припадочным, - объясняет Летчик Кнехту, - тогда все будут ему сочувствовать и соболезновать. Таковы законы жанра.
  - Еще он может быть великим и могучим, и обладать каким-нибудь метафизическим свойством организма, дающим ему неограниченную власть над Вселенной, но что бы он обязательно не смог им воспользоваться в нужный момент. Из за своих великих и могучих моральных принципов, - добавляет Монарх, - а то, если он им не воспользуется из-за отсутствия моральных принципов, то и жалеть его как бы не за что.
  - Ну, можно его пожалеть за отсутствие принципов, - замечает Висельник, не отрываясь от карт, - Надо ж его за что-нибудь пожалеть, в самом деле...
  - Меня бы кто пожалел, уроды вы бессовестные! - бормочу я в чашку. Уроды будто бы и не слышат.
  - Сдавай, - говорит Монарх Висельнику, - хватит задарма-то шлепать...
  
  - Ну, еще разок? - говорит Росомаха - ты как, в состоянии?
  
  '...Между прочим, вам сейчас ничего не снится, мистер Кармоди. Но будь все это сном, вам следовало бы действовать точно так же.' Замечательная книжка!
  
  Мартинет колеблется в дверном проеме:
  - Послушай, что ты теряешь?
  - Терпение я потерял, - вздыхает Ларк и нехотя поднимается, - Вот ты меня Ларком зовешь?
  - Ну?
  - А не должен. Значит, это все та же талия.
  - А может... Ну, вообще-то да...
  - А ты зачем сюда пришел-то? - вдруг спрашивает Ларк, - Попрощаться, что ли?
  - Гм... Тут, знаешь, переворот с переподвыподвертом.
  - Че-го?!
  - Отбили меня. И Козырь сменился, вот такие дела. Даже и не знаю, кто там сейчас на Часах...
  - Я, кажется, знаю, - огорчено говорит Ларк, - Святые Трефы, что же ты сразу не сказал... Тогда мне надо идти.
  - Так и я о чем!.. - Мартинет отдает ему фонарик, - Только возле казарм не отсвечивай, тебя там, по-моему, уже ищут... Или еще - крап их разберет...
  - Я не прощаюсь, - говорит Ларк, задержавшись на пороге, - что-то мне кажется, тут сейчас начнется активное разрешение противоречий...
  - Эй, а шляпа-то твоя где?
  - Она не моя, - отвечает Ларк и выходит, оставив дверь открытой.
  
  Он бежит со всех ног, он дважды чуть не попал под копыта каким-то конным патрулям со значками непривычных цветов, он продирается прямо через живую изгородь - и все вокруг тоже торопятся куда-то и сорванные гирлянды валяются на дорожках - как будто их специально разбросали...
  Декорации меняются. Сейчас, в перерыве, случиться какая-нибудь глупость, в антракте всегда какие-нибудь глупости происходят, кто-нибудь сядет на кремовый торт, или будет жонглировать факелами, или застрелится...
  
  
  В зеркале маячит помятая серая морда, не внушающая доверия... В кухне стоит сизый табачный кумар. Я знаю, что 'кумар' - это вульгаризм, но я понятия не имею, как это явление должно называться на человеческом языке... Чад?.. Перегар?.. Кто придумал слова про 'сладковатый аромат табака'?.. Давить!..
  В пепельнице съежились темные клочья. Лавр? Они тут лаврушку жгли?.. Это Висельник. Ему, как всегда, не спится: невроз, бессонница, он шарит по аптечной полочке в шкафу и потихоньку кудесит... Монарх храпит на диване самым трынь-травинским манером, Летчик совершил посадку в кресле, обложился книжками и бумажками, грызет карандаш - курс выверяет, штюйман!..
  
  Сколько дней я не выходил на улицу?..
  Серый влажный рассвет шлепает мокрой тряпкой ветра по лужам. Торопливые мамы волокут мерзлых детишек в садики... Бедные, бедные детишки, бедный, бедный я!..
  Но надо же кому-то идти за куревом?
  Из-за этих прыжков: из осенней дремоты - в зимние сугробы, с лунных пустошей - в разогретый летом бурьян, я немножко сомневаюсь в нынешнем времени года... И не только во времени...
  Я добираюсь до угла, согнувшись под хлесткими пощечинами ветра и вместо вожделенного киоска наблюдаю гладкое, черное пятно асфальтовой заплаты.
  Вот именно.
  Он тут вообще был?.. Его только что снесли, или может, здесь была лужа, которую наконец-то засыпали гравием и укатали?..
  'Я плакалъ'!
  Да, 'я' почти 'плакалъ', так я устал ничего не понимать, не успевать сообразить, забывать то, что успел понять... И купить сигарет... Где теперь мне, горемычному, купить сигарет?
  
  - Ну, еще разок?
  
  Натыкаться в толпе на полузнакомые лица и маяться: похож, не похож, а на кого?.. И чем?.. И какая, собственно, разница?..
  Неадекватно реагировать на бессмысленные, в общем-то звукосочетания: Драгон, Эсхатос, и какой-то науке неизвестный Гвир Уик... Или Гвир Уиг?.. При чем тут Гвир Уиг?
  Искать в словарях имена демонов - невежливо как-то говорить 'послушай, ты'...
  Они стоят там, на часах, что бы дать Ей возможность вернуться, они знают, что будет потом, или не знают, но это им равно безразлично...
  А уроды как-то подозрительно успокоились нынче утром. Что-то, видно, у них разъяснилось, развиднелось...
  
  - Еще разок? - говорит Росомаха.
  Активный какой. Деятельный.
  Душу вытрясу!..
  Я стремительно иду домой - ветер толкает меня в спину.
  
  - Нет, - говорит Дезертир, словно бы нехотя.
  - Что означает это 'нет'?
  - Тебе пора.
  - Как, уже? - с искренним сожалением говорит Росомаха и идет за тростью в кусты.
  Ларк глядит на них, в глубокой задумчивости:
  - Зачем, а?.. - спрашивает он, - Я все напортил?..
  - Все что делается, делается персонально для тебя, - втолковывает Росомаха роясь в кусту, - когда ты это сообразишь, ты, может быть, успокоишься.
  - Очень любезно!
  - Ты просто не в состоянии оценить - насколько это любезно!.. Но я не в обиде, - он с легким поклоном возвращает трость Дезертиру, держа ее двумя руками, как наградную саблю. Эсхатос берет трость из его рук и тяжело опирается на нее. Что происходит на его лице - по-прежнему тайна, покрытая шляпой.
  Росомаха зажимает в зубах сигарету, Дезертир вынимает из кармана трубочку и кисет.
  - Вы оба - ненормальные, - сообщает им Ларк.
  Дезертир оборачивается к одной из аллеек, продолжая набивать трубку, Росомаха смотрит в ту же сторону. Ларку не видно, куда это они уставились, он подходит ближе, но Росомаха расторопно перехватывает его:
  - Нам пора, пора!.. Давай, малыш, выруливай!
  Эсхатос коротко кивает ему, пересекает круг и шагает через поляну.
  - Куда это, куда вы?.. - дивится Ларк, подталкиваемый Росомахой вслед за Дезертиром.
  - Она идет, балда! Ее время пришло!.. Можешь остаться, если так уж тебе неймется, только я бы не советовал.
  - Почему?.. - они уже под зеленой аркой. Ларк оглядывается в самую последнюю минутку и успевает увидеть как стоит Она - светлая фигурка в самом центре Часов, и четыре тени ложатся к Ее ногам...
  
  
  - Только давайте без жертвоприношений, - без особой надежды просит Висельник.
  - Столько кряхтеть, что бы произвести этот пшик?.. - Монарх выразительно щелкает пальцами.
  - Трое убитых и один контуженный - это пшик? - отзывается Летчик.
  - Ах, ну если все затевалось ради этого... - Монарх заводит очи горе.
  - Ой, ладно!.. - досадливо морщится Летчик, - затевалось...
  
  
  - Пиво, милый, пиво!.. - воркует Росомаха, стремительно увлекая Ларка за собой, - это воистину успокоительный бальзам, прохлаждающий небо, услаждающий язык и утешающий сердце!.. Нам очень нужно много хорошего пива!..
  - Не нужно мне пива... Подожди ты, не беги... - слабо сопротивляется огорошенный Ларк.
  - Тебе, может, и не нужно, а мне - просто необходимо!
  Они идут - почти бегут по взъерошенным улицам, за нарядными решетчатыми оградами мелькают мундиры, какие-то люди озабоченно и серьезно спрашивают, куда они направляются - Росомаха выразительно демонстрирует свой жуткий меч, сообщая, что сопровождает Гонца и толпа расступается; на площади Барабана - пусто, цветы втоптаны в мостовую; два молоденьких пажа, зеленые от страха, прячутся в подворотне... Но чем дальше забираются они от Дворца, тем меньше заметен раззор, а вот и гирлянды и фонарики горят, и люди гуляют по нарядным улицам, как ни в чем ни бывало...
  
  Росомаха грохочет сапогами по каменной лесенке погребка - маленький тихий кабачок на окраине, дешевый, полупустой и скучный - роняет Ларка на лавку в углу и тут же принимается ворочать по столу огромный обливной кувшин. Перед Ларком высится здоровенная кружка, Росомаха юзом пускает по столу глиняное блюдо с пирожками.
  Здесь немножко пахнет чадом от жареного теста, здесь хочется сидеть долго, обстоятельно, никуда не торопиться, дремать над кружкой, в небольших закопченных окошках теплый свет отливает сонным золотом, как бочок жареной рыбки... Здесь не бывает шума и драк, здесь очень спокойно, даже если один из посетителей - Росомаха.
  - Где Дезертир? - требовательно спрашивает Ларк, косясь на пирожки.
  - Режет грудных младенцев в мрачном капище и поет псалмы дискантом, - предполагает Росомаха, - или болтается по городу, нанося визиты по ком попало... Не вертись, пожалуйста, всякий раз, когда ты отворачиваешься, меня так и подмывает гульнуть куда-нибудь - тогда тебе придется платить за пиво!..
  Ларк глубоко и печально вздыхает - гнусный он тип, этот Росомаха... Но лучше уж с ним, чем без никого... После долгих душевных борений Ларк тянет к себе пирожок - как известно современной науке, нельзя страдать, жуя...
  - Что, кислые? - интересуется Росомаха, наблюдая за его лицом.
  Ларк качает головой:
  - Почему мы ушли?
  - А что ты там забыл? Засвидетельствовать почтение? Вовремя поставить точку - это великое искусство, коим и ты когда-нибудь овладеешь, если очень постараешься.
  Ларк снова испускает глубокий скорбный вздох - это правда, правда - он не умеет ставить точки, не умеет остановится вовремя, от этого все неприятности...
  - Могли бы хотя бы попрощаться... Раз уж нельзя поздороваться, - бурчит он.
  - Ты хочешь участвовать в дворцовом перевороте? Плясать на баррикадах и вообще гаврошничать, пошлятину разводить?.. Оно тебе надо?
  - На баррикадах?! - настораживается Ларк.
  - Это я немного преувеличиваю, - поясняет Росомаха миролюбиво, - но самую малость...
  - Послушай, я не хотел никакого переворота!
  - Нельзя быть таким аполитичным, дитя мое, - поучает Росомаха, прикладываясь к своей кружке, пышная пена лениво соскальзывает на темное дерево стола, - Она - Королева, всякое изменение в Ее бытии отражается на государстве, как в зеркале. Только такой Фолетти, как ты, может позволить себе роскошь не думать о подобных последствиях... Тоже мне, делатель королей...
  Ларк откладывает недоеденный пирожок:
  - Я думал... Я хотел, что бы... Ей не кого было попросить о помощи, кроме меня, и я... - он ерошит волосы обеими руками, - то есть, Она ни о чем не просила, я сам...
  - Ты хотел помочь Ей, - подсказывает Росомаха, - потому что Она была печальна, тиха и одинока. А еще Она не суетилась вместе со всеми и ты решил, что суета Ей чужда... Тебе не приходило в голову, что Она вне игры оттого, что... А, ладно, будем считать, что это не имеет значения...
  - Я дурак, - покорно соглашается Ларк, склонив голову к своей кружке, - но вы-то!.. Почему Дезертир согласился пойти со мной?.. Он-то знал... Он же знал?
  - А как же!.. Собственно, он не совсем тот, кто был тебе нужен... Он - Последний, а тебе больше пригодился бы какой-нибудь Иной...
  - Так почему же он согласился?
  - Потому что мы тебя любим! - Росомаха любуется достигнутым эффектом и, помолчав для большей выразительности продолжает, - и потому, что ему все равно - куда и зачем. Если бы ты знал, до какой степени все сущее - прах и тлен, тебе тоже было бы без разницы, уж поверь мне. Ну, а поскольку ты этого не ведаешь - можешь и дальше содрогаться и приходить в отчаяние, тебе идет... Только знаешь, что?.. Не угадывай партнера в горних сферах. Ему там не место, тебе - тоже. Не честно подвергать кого бы то ни было такому риску только потому ты устал искать и начал просто угадывать...
  Ларк густо краснеет и прячет лицо за кружкой. Пиво темное и горькое, как и стыд...
  - Дезертир чуть не погиб здесь, как ты, наверное, догадываешься, потому что местное население - мастера убивать время, - безжалостно продолжает Росомаха, грызя пирожок, - мне не пришлось бы долго махать волшебной палочкой, возжелай я прикончить его по-настоящему, веришь - нет?.. А в добрых фей?..
  Ларк готов провалиться сквозь скамью, сквозь пол, сквозь землю, в темные тоннели Отбоя, только бы Росомаха перестал... Он чувствует себя вывернутым наизнанку.
  - Это еще так, цветочки, - не унимается Росомаха, - а вот как ты Ее осмелился принять за партнера...
  - Он же может быть кем угодно... - шепчет Ларк в кружку, - ты не знаешь... Я думал - ему тоже трудно без меня...
  - Все маленькие Фолетти обожают грубую лесть, - соглашается Росомаха, - как же он без тебя, любимого!.. А запросто. И, думаю, с удовольствием, раз не рвется тебя отыскивать.
  - Откуда ты знаешь?! - вскидывается Ларк.
  - Да ничего я не знаю, мне это вообще не интересно, - поясняет Росомаха, взбалтывая остатки пива в кувшине, - быть дураком - дорогое удовольствие, плати, малыш, пока я добрый... Я знаю многих, кто взял бы за науку дороже... Будешь ты слушать, или нет?
  Ларк молчит, возя пальцем по пивным колечкам, натекшим с его кружки.
  - Пора тебе научиться быть одному. Иногда это называют - быть самостоятельным, иногда - наконец-то повзрослеть, иногда - отвечать за себя самому; но это все - названия. А всего-то дела - не нуждаться ни в ком и не желать, что бы в тебе нуждались. Второе - обязательно. Таков наш мир, старый, но не добрый.
  Ларк молчит.
  - А теперь - пей пиво, милый Фолетти, ибо оно утешает сердце, радует желудок и утоляет жажду... Не торопись, ибо торопливость препятствует вкушению наслаждения, тем более, что торопиться нам не куда - здесь мы дождемся Дезертира, а у него нынче много дел в этом городе... А дабы вкушение пиво не было отягощено тяжкими раздумьями, я тебя успокою: никто не узнает, что ты всему виной - и, право, я бы на твоем месте порадовался бы такому приятному обстоятельству...
  
  Ох, как же он молчит!..
  Как же умеет молчать, хрупкий и нежный мой Гонец, под прямым и ласковым взглядом Росомахи...
  Он умеет молчать так, что делается страшно и пусто, он умеет молчать так, что хочется его стукнуть - что бы сказал хоть что-нибудь, он умеет н е с м о т р е ть на тебя так бережно, что уши плавятся, он ничего не говорит так упрямо и настойчиво, что... Я не гожусь ему в партнеры потому что физически не могу выдерживать таких вот, звенящих пустотой пауз, за которыми - ничто, обрыв, финита комедиям и всему остальному...
  А как умеет молчать Росомаха... Да что там - молчать, как он умеет смотреть!..
  Как выжидательно и бесконечно терпеливо, как дружелюбно и любезно, как искренно он заинтересован в том, чтобы вы нашли, что ответить...
  
  
  Ларк не находит, что ответить и весьма угрюмо отпивает из своей кружки.
  - Видишь, как славно мы устроились: можно - и даже нужно - ничего не делать. Можно просто сидеть и молчать... Или разговаривать.
  Ларк отводит взгляд.
  - Я вижу, ты меня понял, - Росомаха удовлетворенно кивает и идет к стойке. Возвращается он с новым кувшином и указывает им на входную дверь:
  - Пойдем, я снял нам комнату.
  Ларк, понурясь, идет за ним - через двор, по лесенке, на второй этаж.
  Под крыльцом полосатый котенок теребит прутья старой метлы...
  Войдя в комнату, Ларк первым делом смотрит на окно - нет ли герани...
  Сперва Росомаха снимает с пояса темную флягу и с удовольствием к ней прикладывается, потом основательно запирает дверь, садится и закидывает ноги на стол.
  - Угощайся, - кивает он на флягу и закуривает свою белую сигаретку, - выпей и ложись спать: это лучшее, что ты можешь сделать.
  Ларк неуверенно берется за подозрительный сосуд и осторожно нюхает горлышко - это, похоже, водка, только с какой-то травой... Ну и пусть.
  Он глотает жгучую гадость, морщится и заваливается на постель.
  Белые простыни, одеяло - толстое и простеганое по углам, подушка пахнет унылым холодком лаванды, наверное, хозяйка пересыпает белье сухими цветами...
  - А ты? - спрашивает Ларк, приподнявшись на локте.
  - Что - я?
  - Так и будешь сидеть?
  - Ага. Чтобы ты не сбежал.
  Долгая пауза.
  - Не собирался я сбегать!
  - Так всем и рассказывай... А кто же все исправит?!. Кто вернет все на круги своя? Кто сделает так, чтоб всем было хорошо?..
  Ларк утыкается носом в подушку.
  - Не думай, что мне это приятно, милый. Просто меня очень попросили присмотреть за тобой.
  - Кто?
  - Акко, Алфито и Мормо, - по голосу слышно, что Росомаха не улыбается.
  Ларк закрывает глаза и, противу всяких ожиданий, моментально засыпает.
  Страшных снов ему не снится. И не страшных тоже.
  
  
           Держался он столь прямо,
           что казалось, будто за завтраком
           он проглатывал вертел, а за обедом
           ест одни лишь арбалетные стрелы.
  
  
  По тому, как опирается он на трость, как прямо стоит и как мягко смотрит, Ларк понимает, зачем и к кому он пришел.
  Когда-нибудь он перед каждым станет вот так, он, Последний, ставящий точку, после которой ничего больше не будет, даже когда придут Новые Времена, потому что мы их не дождемся...
  
  - Еще разок? - говорит Росомаха.
  
  Задрал, в самом деле!
  Впрочем, никто кроме меня не обращает на это внимания. Разве что осторожный Кнехт, который все еще принимает Росомаху всерьез, за что ему земной поклон и спасибо... Кнехту, разумеется, не Росомахе...
  Росомаха украдкой кивает мне и скалит зубы, косясь на Висельника, а тот собирает колоду со стола и выглядит как-то неестественно расслабленно, будто корову поставил на кон и вот - отыграл...
  Гонец же, напротив, никому не кивает. Открыл холодильник и смотрит как в магический кристалл... Вялый он какой-то.
  - Может, спать пойдешь? - предлагает Летчик. Гонец отрицательно качает головой:
  - Не хочется...
  Монарх хмуро бродит с бутылкой, одаряя всех щедрыми порциями. Гонец неуверенно улыбается ему - Монарх этого не замечает. Он встревожен чем-то, он знает что-то, о чем я не догадываюсь... Или же ни черта он не знает, а просто проиграл Висельнику
  - Есть тут где руки вымыть? - спрашивает Росомаха требовательно, - чтобы в проточной воде?
  Сигареты он курит, зараза, а где ванная - не знает! Я демонстрирую ему удобства моего скромного жилища, отзывчивый я, и мы вдвоем оказываемся в темном коридоре.
  - Не открывай эту дверь! - проникновенно говорит мне Росомаха, указуя на вход в санузел, - и вообще, не прыгай на это дерево.
  - Ты, брат, борзеешь, - деликатно замечаю я - ты что там натворил?
  Конечно, он ничего не творил, я прекрасно об этом знаю.
  - Я помог Дезертиру выжить, - скромно объясняет Росомаха, - исключительно оттого, что отношусь к нему приязненно. Я вообще участвую в этой абстракции сугубо из дружеских побуждений...
  - А что ты Оболтусу плел?
  - Не плел, а облекал в доступные слова то, что знаем и ты, и он, и я, и все. Что бы никто из нас не делал вид, что не знает, чем это кончится... Обрати внимание, я мог бы сказать ему гораздо больше - что он фигляр и паяц, что не партнер ему нужен, а зритель, и это было бы правдой, и не сидел бы он здесь, а бегал бы там...
  - Спасибо!!!
  - На здоровье.
  - И что мне теперь с ним делать, с таким знающим?
  - Держать под уздцы!.. А то ведь можно еще разок...
  
  По финальной прямой двигаются зигзагом:
  Точки в финале вырубаются топором. Это потный, надсадный труд, с кряхтением и перекурами, с переволакиванием тяжестей с места на место, работа, которую следует приравнять к категории тяжелых...
  Надо бы подробно описать, что там происходит в городе, как изменились правила, пришли ли Новые времена, и если да, то как они выглядят, но мне не хочется. Совершенно не хочется все это знать, а Оболтуса следует немедленно занять чем-то, чтобы и ему не хотелось... Ах, ну почему Росомаха такой убедительный?..
  
  И эта, будто бы нарочитая невнятность... Или нет, не нарочитая...
  Трудно заставить себя простить, это должно произойти как бы само собой, как можно уговорить себя простить, забыть, сделать вид, что все хорошо и ничего страшного не случилось, предательство - суть твоя чрезмерная впечатлительность, и цинизм - суть мерило твоей зрелости?..
  Нехорошо быть впечатлительным, это грешно, это влияет на окружающих и они чувствуют себя виноватыми. А так бы не чувствовали и все было бы хорошо...
  
  Можно попробовать еще разок, но этого я просто опасаюсь.
  Не выйдет из этого ничего хорошего, не может выйти, и хватит ходить кругами...
  Битые мы козыри.
  
  *****
  
  Он подпирает щеки кулаками и не отрываясь глядит на свечу, которую зажег Висельник, я знаю, что он видит тонкую кромку цветных огней и слышит стук откидных кресел в гулком пустом зале. Ужаснее этого звука нет ничего во вселенной, даже шуршание занавеса...
  
  Это что, так прямо все и закончится?.. Нагородили огород, набузили и - все?
  
  Кнехт садится рядом с ним и они выразительно друг на друга таращатся - долго и молча. Уж не знаю, что там думается Кнехту, но Оболтус понемножку очухивается и всем видом своим являет аллегорию 'Назидание потомкам'. Это правильно. Его хлебом не корми, дай появлять собой аллегорию... А то что он такой кислый, в первый раз, что ли?..
  
  Мне очень не хочется про все это рассказывать. О том, что будет потом.
  Да, конечно, все они уйдут - и Висельник, и Монарх, и гнусный тип Росомаха, и добрый человек Летчик, и Кнехт. Все меня бросят, как того зайца, что со скамейки слезть не смог, сиротинушка я горемычная... И стану я печален и одинок, как Висельник глухой октябрьской ночью. И, как всегда, останется со мною Оболтус. И будем мы с ним сидеть и смотреть в окошко и ждать чего-то... А потом заглянет к нам Дезертир, сядет, подперев подбородок своей внушительной тростью и поглядит на нас так, будто мы две табуретки, причем дубовые, и Оболтус, конечно, не выдержит и примется нам рассказывать долгую и путанную историю о неком художнике, который ничего не рисует, а только смотрит на чистый холст, часами сидит и смотрит, а на холсте будто бы с виду ничего нет, но на самом деле... И что, мол, надо это безобразие прекращать, в смысле - сейчас же всем отправится туда и немедленно вмешаться, а то ведь люди мучаются же!.. Впрочем, эта история может быть и не о художнике, а, скажем, о менестреле, который играет чудесную музыку, но при этом почему-то никогда не поет...
  Конечно, он опять примется искать но не там и не того, и конечно, никто и не подумает остановит его, потому что коварный демон надежды прячется среди нас весьма искусно, нападает весьма внезапно и одолевает даже таких стоиков, как мы...
  
  Смотреть на... Думать о... Ждать... Просто ждать.
  - Ты как на это дело смотришь? - я толкаю Оболтуса в бок.
  - Угу... - бурчит он, скептически.
  - Что 'угу'?!
  - Очень... Романтично. То есть, это... Концептуально. Круговорот существ в природе и всякое такое...
  Он встряхивается, как воробей в луже и лезет обеими руками в пакет с остатками печенья, косясь при этом на меня и рассыпая крошки по всему столу:
  - Ну и гнусная же у тебя... э-э-э... Лицо.
  Я думаю!.. Попробуйте расставлять точки с каким-нибудь другим лицом... Как у Дезертира, например... Чур меня, не приведи Господь...
  Тут Росомаха отдает Монарху свою чашку, и пока тот проявляет щедрость, наливая ея алкоголем, подходит ко мне и кладет руку на мое плечо:
  - Ну что ты маешься?.. Хочешь, я это сделаю за тебя?
  Он такой, он может.
  - Нет уж, спасибо!..
  Ну вот. Теперь больше ничего не остается, кроме как...
  На этом - все.
  
  
   Июль, 1999.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"