Метс Михаил : другие произведения.

Несовременные сказки. Начало

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как царь Петр прорубал окно в Евразию, почему княгиня Дашкова потеряла свой фавор и что такого смешного и страшного произошло 12 сентября 1973 года вы можете узнать, открыв и прочитав новую книгу М. Метса "Несовременные сказки".

  Михаил Метс "Несовременные сказки"
  
  Сказка о потерянном городе
  
  
  Глава I
  Основание города
  
  Мой любезный читатель! Город N на реке М был основан императором Петром III, коего адъюнкт-профессор де Сиянс Академии Фаддей Гумилев (дальний предок знаменитого Льва Гумилева) уговорил прорубить окно в Евразию.
  
  Случилось это в самом начале 1762 года.
  
  11 января 1762 года (день, позднее ставший считаться Днем Основания города) император находился в нелюбимом им Зимнем дворце, где по давней привычке перебегал из комнаты в комнату своей детской, подпрыгивающей, чуть-чуть страусиной походкой. Тысяча мыслей тряслась и подпрыгивала в его небольшой голове. Мысль первая: он - император!
  Но эта мысль уже успела ему надоесть. Уже целую вечность, уже целых шесть с половиной дней, с того самого часа, когда он наконец увидел на смертном одре восковое лицо ненавистной тетки, он был - император.
  
  Император. Царь-батюшка.
  
  Петр встал, по-балетному широко расщиперил ноги и стал (для царя - довольно талантливо) передразнивать виденного им на площади мужичка:
  
  - Tsa-ar ba-tush-ka! - скоморошьим голосом выводил Петр. - Tsa-ar ba-tush-ka! Tsa-ar ba-tush-ka!
  
  Ну, "батюшка" и "батюшка". Нечего здесь.
  
  И он продолжил свой страусиный галоп из комнаты в комнату.
  
  - Ужасно холодно во дворце, - думал Петр. - Страшно холодно. Просто-таки неприлично холодно.
  
  Мой Бог! Не топят. Совсем ни черта не топят.
  На шесть миллионов золотом набухали мрамора и махагона, а на простые березовые дрова денег - не...
  
  - А вон у трюмо, - тут же перескочил с мысли на мысль Петр, - вон у трюмо отломилась ножка, а у огромных, напольных, черт знает во сколько золота обошедшихся казне часов начисто осыпались с циферблата стрелки.
  
  Ха! Император увидел, как в скошенном на бок трюмошном зеркале отражается бронзовый циферблат часов, очень похожий на лицо без носа. Вот она, тетушка. Вот она - тетушка! Всю свою жизнь прожила в... позолоченной нищете...
  
  Император притормозил и радостно взбрыкнул ножкой.
  
  Он придумал бон мо ! Сам - придумал бон мо! "Позолоченная нищета" - ведь это бон мо? Бон мо!
  
  - Надо кому-нибудь рассказать, - подумал Петр. - Расскажу-ка лакею. Впрочем, нет. Лакей - дурак. Не поймет
  .
  Ха! А кто это прячется за жирную спину лакея? Какое умное, доброе, какое истинно русское лицо. Наверное, - мужичок. Tsa-ar ba-tush-ka!
  
  Император дернул щекой и сказал:
  
  - Privjet, Muzichok!
  
  Мужичок тут же вытянулся по стойке "смирно" и заорал:
  
  - Рад-ста-ва-ва-ство!
  
  Петр довольно причмокнул губами.
  
  - Kak zovut, muzichok?
  
  - Адъюнкт-профессор де Сиянс Академии Фаддей Гумилев, ва-ва-ство!
  - Molodets, muzichok!
  
  Мужичок, собрав все положенные ему Господом силы, гаркнул:
  
  - Рад-ста-ва-ва-ство!!!
  
  - Poslushay-ка, muzichok, - с деланным недовольством показывая пальцем на уши, продолжил Петр, - moya tjotka, императрица Елизавета, vsu svou zizn prozila v позолоченной нищете...
  Все так же храня безукоризненную солдатскую стойку, профессор чуть-чуть улыбнулся и встряхнул головой, словно концертный знаток, услыхавший верную ноту.
  
  - Chto, horosho, muzichok? Sаm znaju, сhto horosho... Nu, stupay, stupay. Hotja postoy. Chto eto?
  
  Петр указал на зажатый в левой руке Гумилева лист бумаги.
  
  Гумилев покраснел и опустил взгляд долу.
  - Che-lo-bit-na-ja?
  
  Не поднимая глаз, профессор смущенно кивнул.
  
  - Chto prosish? Imenia? China?
  
  - Для себя не прошу ничего. Прошу для России, ваше величество.
  
  - Che-e-ego?
  
  - Прошу для России. Нижайше молю заложить город N на реке M, ваше величество. Город сей...
  
  - Che-go? Che-go?
  
  - Город сей послужит окном в Евразию для всей Империи Российской. Таковы суть резоны науки геополитики, каковые отнюдь...
  
  - Politica? Nе lublu.
  
  Царь испытующе посмотрел на некрасивое лицо Гумилева.
  
  "Нет, - подумал Петр, - эти глаза не могут лгать".
  
  Он сделал ищущий жест рукой, отчего между его большим и указательным пальцем тут же возникло заостренное лебединое перышко, после челобитная легла на широкую спину лакея и мгновением позже приросла резолюцией "Быть по сему".
  
  Окно в Евразию было, считай, прорублено.
  
  Ради окна в Евразию загоревшийся Петр даже чуть-чуть отложил давным-давно намеченную им войну с Данией. Ради связи с Евразией он пошел на почти несовместные с его полудетским характером жертвы. Так, лейб-гвардии Преображенский полк, коему по прежнему плану Петра надлежало брать Копенгаген, был в течение одной ночи перекинут на короткую и очень глубокую реку M с ясно очерченным Высочайшим Указом заданием: не щадя живота прорубать окно из Европы в Азию, попутно возводя на оной реке город N.
  
  Для викториального же споспешествования во исполнение сей нелегкой задачи полку было придано сорок семь тыщ крепостных мужиков, а также выездная бригада де Сиянс Академии.
  За те семь с половиной месяцев, что успел процарствовать Петр, мужички, академики и лейб-кампанцы успели срубить черную баню, возвести кирпичный острог, поставить одну православную и две инославные церкви, выстроить оперный театр (точную копию италианской "Ла Скала", за исключением пары колонн, содранных со французской "Гранд Опера"), а также заложить величественнейшее здание Ста Сорока Канцелярий, оставшееся - увы! - недостроенным.
  
  Помешал учиненный Екатериной II переворот.
  
  
  История города N при Екатерине Великой
  
  
  Последствия переворота были печальны: императора задушил Алексей Орлов, лейб-гвардии Преображенский полк вернулся в свои гатчинские казармы, а сорок семь тыщ крепостных мужиков были раздарены особо отличившимся участникам переворота. Выездную бригаду де Сиянс Академии разогнали.
  
  Строительство города N на реке M высочайше было велено прекратить.
  
  **************************************************
  
  С чем решительно не был согласен неугомонный адъюнкт Гумилев.
  
  Дело в том, что хотя профессор, как и все тогдашние петербургские интеллектуалы, в общем и целом горячо приветствовал переворот, но, слывя - по чистой воды недоразумению - фаворитом покойного императора, он был вынужден затаиться и скрываться. Таился и скрывался профессор в тамбовском имении княгини Дашковой, где за сто пятьдесят рублей серебром в год обучал четверых ее детей читать и писать по-древнехазарски.
  
  Именно Екатерина Романовна (как ни мешал тому тогдашний фаворит императрицы Григорий Орлов), опираясь на живую поддержку заклятого врага всех Орловых - Никиты Панина, в конце концов умудрилась выхлопотать для Гумилева личную аудиенцию у государыни.
  Правда, на самой аудиенции Гумилева ждал весьма и весьма прохладный прием.
  
  Преподнесенная им четырехсотстраничная ода "Древняя Русь и Великая Степь" была небрежно отложена в сторону, мольба: "Не дать окну в Евразию порасти забвения травой", - была перебита разговором о погоде, после чего императрица, притворно вздохнув, подарила ему копеечную томпаковую табакерку и отослала на половину наследника - преподавать теорию этногенеза.
  
  Жалованья профессору положили восемьсот рублей в год. На окно в Евразию царица не дала ни копейки.
  
  - Знаешь, Катиш, - рассеянно сказала императрица княгине, лишь только захлопнулась дверь и дворцовую залу покинул разом облагодетельствованный и униженный адъюнкт Гумилев. - Знаешь, Катиш, у сего адъюнкта весьма некрасивое и весьма... простонародное лицо. Как ты думаешь?
  
  - Ваше Величество, - глубоко кланяясь, ответила ей княгиня, - сегодня вы заставляете меня краснеть.
  
  - Катиш, что с тобой? - удивилась императрица. - И отчего ты здесь, где... нету чужих, называешь меня "ваше величество"?
  
  - Я называю вас "ваше величество", Ваше Величество, поелику я имею честь разговаривать с императрицей Екатериной Второй, каковую потомство (как я имею дерзость думать) прозовет в веках "Великой".
  
  Княгиня зажмурилась, и голос ее зазвенел:
  
  - Но я очень боюсь, Ваше Величество, как бы мечтания мои так и не остались мечтой.
  "Она позволяет себе черт-те что", - по-немецки подумала императрица, но по давней привычке везде и всюду сеять только любовь, широко улыбнулась и милостиво переспросила:
  - Катиш, ну, что, что с тобой? Какая муха сегодня тебя укусила?
  
  - Такая муха, сударыня, - как девочка, порозовев, ответила ей княгиня, - что сегодня вы соизволили выгнать с глаз долой умнейшего мужа России!
  
  "Придется прогнать и ее", - печально подумала императрица, но вслух произнесла:
  - Хорошо. Хорошо. Я выделяю сто тысяч рублей серебром... да, ровно сто тысяч рублей серебром на это твое... ужасное окно в Евразию. Ну, что, Катиш, мир?
  
  И она ласковым жестом протянула Екатерине Романовне пухлую руку.
  
  Но осчастливленной Екатерине Романовне было мало просто протянутых рук. По-девчоночьи взвизгнув, она набросилась на императрицу, припала к ее лучшему в мире челу и осыпала его тысячей поцелуев.
  
  "Ну, как на нее, дуру такую, сердиться? - по-немецки подумала государыня. - Как на нее сердиться? Но - прогоню. Все равно. Прогоню. Не сейчас. После. Но... прогоню. Непременно".
  
  ...Итак, город N стал получать по сто тысяч рублей серебром ежегодно. Правда потом, по прекращению краткого фавора Екатерины Романовны, сумма сия была урезана сперва до двух с половиной тысяч, а потом и до двухсот сорока четырех рублей с полтиною, так что стесненная в средствах администрация города была вынуждена заколотить не только оперный театр, но и самый острог, а также закрыть и обе инославные и единственную православную церковь, и, наконец, пойти и на вовсе уже беспрецедентные жертвы и упразднить сто тридцать семь из первоначально задуманных императором Петром ста сорока канцелярий (несчастные же чиновники трех уцелевших департаментов жили все эти годы тем, что брали друг с друга взятки). Короче, город усыхал, хирел, откровенно дышал на ладан и с величайшим, - чтоб не сказать больше, - трудом дождался воцарения императора Павла.
  
  
  
  История города N с 1795 по 1917 годы
  
  
  Пятилетнее царствование императора Павла стало для города N пятилетием процветания. За эти пять лет был, наконец, достроен величественный административный комплекс Ста Сорока Канцелярий, а от кирпичной Мариинской тюрьмы к Александринской больнице был протянут прямой, словно нитка, Веселый проспект, вызывавший законное удивление иностранцев. На Центральной же площади по проекту самого Кваренги заложили конно-летящий памятник Державному Основателю, на мраморном цоколе коего была высечена приличествующая случаю латинская надпись: "Papi ad Paulus" .
  
  Император Павел даже всерьез подумывал перенести сюда из Санкт-Петербурга столицу, но... пришло 11 марта 1801 года и - императора Павла не стало.
  
  При всех же последующих государях - при трех Александрах и обоих Николаях - город N на реке M был обычным губернским городом. Хотя, конечно, не без некоторого полуистлевшего имперского шарма. Окно (как-никак) в Евразию.
  
  
  История города N при Советской власти
  
  
  Революция и гражданская война затронули город N слабо. Можно даже сказать: вообще не затронули, - если, конечно, забыть о том не слишком приятном факте, что в 1919-ом он на целых три месяца попал в руки белофиннов. Из этих - не слишком-то, впрочем, цепких рук - он был выбит Первым Ударным Полком Червонного Казачества имени Соединенных Штатов Пролетариата (комполка - тов. Урюпчик, комиссар - тов. Млынарчик).
  
  Имеется также вполне достоверная информация о том, что т. Ленин (наряду с г. Владивостоком) очень любил называть город N городом нашенским.
  
  Нелюдимый т. Сталин город N упразднил. Стер его с географической карты, а жителей репрессировал.
  
  Упрямый тов. Хрущев город N восстановил. Вновь пропечатал его на всех географических картах, скрупулезно вернул всех случайно уцелевших жителей, а взамен безвозвратно утраченных прислал по партийным путевкам румяных и рослых крестьян из Рязанщины, Гомельщины и Харьковщины.
  
  Добродушный тов. Брежнев наградил город N какой-то медалькой.
  
  В тысяча же девятьсот семьдесят третьем году в жизни города N наконец-то случилось событие воистину историческое - город выиграл переходящее знамя ЦК профсоюзов. Кумачовый трофей сего всесоюзного состязания должен был вручить городу лично товарищ Пельше. Да так и не вручил.
  
  Ибо произошло... Да уж, произошло. Но обо всем по порядку.
  
  
  Глава II
  Канун катастрофы
  
  
  В 1973 году (как, впрочем, и во все предыдущие годы, начиная с года 1965) N-ский обком партии возглавлял Август Януарьевич Гром-Жымайло.
  
  Август Януарьевич был человеком - штучным.
  
  Например, поговаривали, что в его жилах текла августейшая кровь Ягеллонов. Но не эта, скорей всего, липовая королевская кровь делала Августа Януарьевича человеком-уникумом.
  Дело в том, что практически каждого, даже самого никудышного, даже самого дрянного человека всегда хоть кто-нибудь да любит.
  
  Берию любили женщины, Гитлера - личная охрана.
  
  Гайдара - Чубайс.
  
  К. У. Черненко - Л. И. Брежнев.
  
  Августа Януарьевича ненавидели абсолютно все, кому хоть раз довелось его видеть и слышать.
  
  Его не любила интеллигенция - как кондового хама и номенклатурного сукиного сына.
  
  Его ненавидел рабочий класс - за нерабочее происхождение.
  
  Его ненавидело колхозное крестьянство - за чересчур лютый нрав и вопиющее агрономическое невежество.
  
  Его недолюбливал свой брат номенклатура - за слишком вертикальный карьерный взлет, а также за то, что он был личной креатурой Ю. В. Андропова.
  
  (Ю. В. Андропов, к слову сказать, тоже чисто по-человечески испытывал к своему протеже определенную брезгливость, а что терпел его и продвигал, так это ведь из соображений очень высокой политики).
  
  Собственная жена презирала Августа Януарьевича так, как, пожалуй, только жена и может презирать и ненавидеть мужа. Она ненавидела его целиком, от подметок до лысины: она ненавидела его плоское, словно блин, лицо, его липовую королевскую кровь, его матерный рязанский выговор, его пьянство и блядство, его стойкую неспособность исполнять супружеские обязанности и его нечастые (один-два раза в году) попытки эти обязанности выполнить.
  
  Его пятнадцатилетняя дочь стеснялась родного отца до икоты. Стоило ей где-нибудь услышать свою собственную фамилию - "Гром-Жымайло", как она начинала совершенно безудержно - всем лицом и всей крохотной грудью - краснеть. Ее хрустальной мечтой было выйти замуж и переменить фамилию.
  
  Домработница Василиса Марковна испытывала к своему работодателю не то что бы ненависть (Василиса Марковна относилась к тому редчайшему сорту Божьих старушек, что не способны испытывать ненависть и ни к кому и ни к чему), а - безграничное нравственное изумление. Ее искренне удивляла та гремучая смесь из самого забубенного барства и самой копеечной мелочности, которую ее работодатель ежечасно демонстрировал в быту. Смешение столь вроде бы разных, но равно неугодных Господу качеств искренне озадачивало Василису Марковну. Когда ее матушка служила нянюшкой в доме поэта Брюсова (весь род Василисы Марковны издавна жил в прислуге, в людях), то там, сначала у просто поэта, а потом и важного большевистского начальника Валерия Ивановича все было не так. Совсем не так.
  
  Личный шофер Саня не любил своего шефа обстоятельно и подробно. Личный шофер Саня не любил его за:
  
  во-первых, за то, что Саня ненавидел любое начальство из принципа;
  
  во-вторых, потому, что он унизительно медленно ездил (с такой издевательской скоростью - 35, ну, максимум 45 кэме - во всем Политбюро передвигались только два мудака - Гром-Жымайло и Суслов);
  
  и, наконец, за то, что Август Януарьевич, как последний еврей, лично брал на учет буквально каждую каплю бензина.
  
  Даже клопы в доме и те, казалось, недолюбливали Августа Януарьевича. Во всяком случае, они кусали его намного чаще и намного больней, чем всех остальных домочадцев.
  
  При всем том Август Януарьевич единолично рулил пятимиллионным городом и чувствовал себя - преотменно. Это еще очень и очень большой вопрос, кто себя лучше чувствовал - Август Януарьевич или, скажем, только что сорванный с грядки хрусткий неженский огурец в хрестоматийных пупырышках. Именно так: как только что сорванный с дачной грядки хрусткий неженский огурец в хрестоматийных пупырышках и чувствовал себя Август Януарьевич 12 сентября 1973 года - дня накануне Катастрофы.
  
  12 сентября 1973 года Август Януарьевич встал, как всегда, ровно в шесть часов и привычным жестом открутил ручку радио. Радио спело гимн и шершавым утренним голосом сообщило о свержении президента Альенде.
  
  - Тудеме-сюдеме, - нахмурившись, пробормотал секретарь обкома.
  
  Падение президента Альенде его, если честно, слегка обрадовало. Даже и не слегка, а очень и очень обрадовало. Настолько обрадовало, что он с немалым трудом сохранил на лице выражение легкой гражданской скорби.
  
  - Тудеме-сюдеме, - повторил Гром-Жымайло, и выражение легкой гражданской скорби у него на челе тут же сменилось выражением глубокой умственной сосредоточенности.
  - Тудеме-сюдеме, - вполголоса повторил он.
  
  Август Януарьевич считал варианты.
  
  Но как он ни считал, все выходило прекрасно. Как он ни считал, получалось, что московско-кавказско-казахская мафия становилась в результате чилийского переворота намного более ослабленной, чем родная Августу Януарьевичу чекистско-русистская группировка.
  
  - Правда, - тут же присовокупил Август Януарьевич, любивший в карьерных делах объективность и точность, - одновременно непропорционально усилится и пара таких непредсказуемых игроков, как Машеров и Романов. Но Машеров и Романов - это... молодо-зелено и до поры... неопасно.
  
  - Машеров и Романов, тудеме-сюдеме-взад-назад, Ма-ашеров и Рома-а-анов! - в полголоса напевал Август Януарьевич, усиленно и продуктивно размышляя.
  
  За этими размышлениями он и сам не заметил, как умылся, побрился, плотно позавтракал, надел коричневую западногерманскую тройку и финский, бутылочного цвета плащ, после чего спустился в личную "Чайку", с обычной черепашьей скоростью переполз город, подъехал к парадному входу здания Ста Сорока Канцелярий, поднялся к себе на пятый этаж и дал приказ начать прием граждан.
  
  Он так глубоко задумался, что даже и не заметил, как начался сам прием граждан.
  Август Януарьевич продолжал скрупулезно вывешивать шансы и попутно думать о том, что за человек генерал Пиночет (буквально с каждой минутой он испытывал к бедовому генералу все более и более усиливающуюся сугубо человеческую симпатию), итак, глава города продолжал скрупулезно вывешивать шансы, как вдруг он очнулся и осознал, что в соседнем кресле сидит и сердито молчит директор завода "Монументскульптура".
  
  (Директор "Монументскульптуры" был весьма и весьма молодой - для директора - человек с математически правильными чертами твердого юношеского лица).
  
  - Интересно, - спросил его Август Януарьевич, не сумевший сразу остановить разгон своей мысли, - а что за человек генерал Пиночет?
  
  - Аугуст Януарьэвич-ч, - ответил ему директор с легким галицийским акцентом, - этого я-у не знаю. Аугуст Януарьэвич-ч! - директор горько вздохнул - Меня-у рэжут смэжники.
  
  Буквально минуту спустя выяснилось, что юный директор должен был отлить для дружественной Эфиопии двадцативосьмитонный памятник Ленину. Бронзы для политически важного Ленина у юного директора нет. Срок сдачи объекта - сегодня.
  
  Август Януарьевич на долю мгновенья задумался. У Августа Януарьевича, само собой, тоже не было ни грамма бронзы. Зато был бесценный, проверенный всей его жизнью рецепт по выходу из практически всех затруднительных положений.
  
  Август Януарьевич встал и осторожно поинтересовался у собеседника, является ли он, собеседник, членом партии.
  
  - Да, Аугуст Януарьэвич-ч, - печально вздохнув, ответил юный директор, - являусь.
  
  - А коммунист, бл..., - проникновенно продолжил Август Януарьевич, - обязан, бл..., изыскивать внутренние резервы. В любой, бл..., ситуации.
  
  - Аугуст Януарьэвич-ч, - запротестовал было его оппонент, - у меня-у на заводе рэзервов нет. Вообш-шэ.
  
  - Вопрос же срыва сроков сдачи объекта, - с официальной сухостью парировал Гром-Жымайло, - будет рассматриваться на ближайшем бюро обкома. В персональном порядке.
  - Аугуст Януарьэвич-ч! - взмолился директор.
  
  - Иди, орел, иди, - пресек бесполезный спор Август Януарьевич и слегка подтолкнул собеседника к выходу, - иди и ищи свою блядскую бронзу.
  
  Директор вышел.
  
  За огромными резными дверями персонального кабинета Августа Януарьевича уже дожидался своей законной очереди войти внутрь председатель овощеводческого колхоза "Путь к счастью". Дожидался, как выяснилось где-то минутой позже, зря.
  
  Ибо, как только овощевод-председатель услышал из уст секретарши команду "На вход" и на ватных от страха ногах пересек приемную, красная кремлевская вертушка на необъятном столе Августа Януарьевича еле заметно вздрогнула и издала негромкий звонок.
  Август Януарьевич вскочил, сделал несколько совершенно ненужных движений, пролепетал нечто абсолютно неактуальное, типа: "О, Боже мой!" и заходившей от ужаса крутым ходуном рукой схватил трубку.
  
  В трубке звучал баритон Ю.В. Андропова.
  
  - Август Януарьевич, - как всегда, сухо сказал Ю. Андропов, - к вам в город с визитом направляется товарищ Пельше. Срок визита - суббота. В крайнем случае, воскресенье. Подготовьтесь заранее (трехсекундная пауза). Обязательно обговорите этот вопрос с Петром Петровичем Семибатько. Август Януарьевич, вы все поняли?
  
  - Да, Юрий Владимирович, - каким-то удивившим его самого октябрятским фальцетом пропищал Гром-Жымайло.
  
  - Тогда до свидания.
  
  Раздался басовитый гудок.
  
  **************************************************
  
  И вот здесь известный своей невозмутимостью Август Януарьевич сперва побелел, потом поалел и велел отменить прием граждан.
  
  - Тудеме-сюдеме, - все тем же, и не думавшим никуда пропадать пионерским фальцетом пробормотал Август Януарьевич и, неестественно высоко задирая короткие ноги, стал мерить шагами свой кабинет, не уступавший по величине хорошему футбольному полю...
  
  - Тудеме-сюдеме, - повторил он, и на его плоское, словно блин, лицо легло выражение глубокой умственной сосредоточенности. - Тудеме-сюдеме-взад-назад, - вдохновенно напевал он.
  
  Август Януарьевич считал варианты.
  
  Информация, которую почел нужным довести до него товарищ Андропов, носила характер весьма и весьма тревожный. В самом первом своем приближении информация эта раскладывалась на пять составляющих.
  
  Составляющая первая. Сам факт звонка.
  
  (Август Януарьевич сел за письменный стол и с усилием выдернул из толстой пачки девственно чистый лист финской бумаги).
  
  "Итак, составляющая первая, - мысленно повторил он. - Сам факт звонка".
  
  (Август Януарьевич начертил на листке жирную букву "А" и обвил ее двумя витками колючей проволоки).
  
  Товарищ Андропов звонил Августу Януарьевичу не каждый год, и сам факт любого его звонка был для Августа Януарьевича как - маленький орден. В другое время и при других обстоятельствах сам факт приватной беседы со вторым (а по сути - первым) человеком в государстве привел бы Августа Януарьевича в состояние безудержного административного восторга.
  
  Но - не сегодня.
  
  Да. Не сегодня.
  
  Сегодня этот потенциально безудержный административный восторг был придавлен тяжелой волной животного страха, поднятого пунктами "б", "в" и "г".
  
  Итак, составляющая вторая (она же пункт "б").
  
  Из того, что тов. Пельше был назван именно "тов. Пельше", а не "Арвидом Яновичем", с вероятностью... ну, скажем, девяносто девять и девять десятых процентов следовало, что старейший член Политбюро, верный соратник великого Сталина, старый пердун тов. Пельше таки продал родную чекистско-русистскую группировку и переметнулся к московско-кавказско-казахской мафии. (Людей из родной группировки товарищ Андропов звал только по имени-отчеству).
  
  Составляющая третья. Из двух-трехсекундной паузы между словами "Подготовьтесь заранее" и "Посоветуйтесь сы... " с вероятностью... да, практически все сто процентов следовало, что старейший член Политбюро, верный соратник великого Сталина и т. д., и т. п. тов. Пельше должен покинуть город N политически опороченным. Подробности этого, как всегда, блестящего плана, хранились у Петра Петровича Семибатько - главы N-ского КГБ.
  
  Составляющая четвертая - выводится простым сопоставлением сроков. Визит тов. Пельше в город N будет носить характер контрольно-пожарный.
  
  И, наконец, составляющая пятая. Самая важная.
  
  Недопоставки бронзы для политически важного Ленина были делом рук московско-кавказско-казахской мафии.
  
  Август Януарьевич решительно утопил красную кнопку спецсвязи.
  
  - Директора "Монументскульптуры" ко мне, - буркнул он в решетчатое окно недавно поставленного селектора.
  
  
  ********************************************************
  
  - Ну, что, бл..., - волком прорычал Август Януарьевич, когда пятью минутами позже к нему в кабинет ввели молодого директора, выкорчеванного из личной "Волги" прямо в пальто и шляпе, - тебе, что, бл..., на свободе жить надоело?
  
  - А-у-гу-уст Я-ну-арь-э-вич-ч? - недоуменно проблеял директор.
  
  Гром-Жымайло близоруко сощурился и, на метр брызжа слюной, прохрипел свою знаменитую, вошедшую в сотни анналов фразу:
  
  - Ты может, бл..., думаешь, что сейчас не сажают? Зря думаешь. Это они не сажают, а я, бл..., сажаю. Понял, бл...?
  
  Юный директор выпрямился, геометрически правильные черты его лица окаменели и заполыхали алым огнем:
  
  - А-у-гу-уст Я-ну-арь-э-вич-ч! - простонал он. - Вы можете выугнать меня из партии. Можете посадить у турьму. Это ваше право. Но бронзу поставляю не я, и взять мне ее неоткуда. Вообш-шэ.
  
  - А мне где взять, бл ...? - рявкнул Гром-Жымайло.
  
  - Не знаю.
  
  - А кто знает?
  
  Директор уставился в потолок и независимо пожал плечами.
  
  - Умник, бл...!
  
  Гром-Жымайло злобно выпятил нижнюю челюсть и опять заходил по кабинету.
  
  - Умник, бл... , - вновь повторил он. - Умник, бл..., - в очередной раз произнес Август Януарьевич и, столь часто гостившее на его лице выражение глубокой умственной сосредоточенности, сменилось вдруг выражением непосильной интеллектуальной работы.
  - Умник, бл...! - словно какое-то магическое заклинание, все твердил и твердил секретарь обкома. - Умник, бл...! Тудеме-сюдеме. Умник бл...! Может быть? Нет, не может. Тудеме-сюдеме-умник-бл... Тудеме-сю... деме. Ту-де-ме-сю..., - Август Януарьевич остановился, как вкопанный. - Хорошо, бл...! Будет тебе бронза!
  
  Директор выдавил кривую улыбку недоверия.
  
  - Будет тебе бронза! Иди - работай.
  
  И юный директор осторожно, бочком вышел в приемную.
  
  
  ********************************************************
  
  Август Януарьевич снял синюю трубку городского телефона и собственноручно набрал шестизначный номер главной епархии местной православной церкви.
  - Кравченко, ты? У меня к тебе, бл..., дело.
  
  (Август Януарьевич церковных чинов и званий не признавал и, общаясь с церковными иерархами, звал их исключительно по фамилиям).
  
  - Послушай-ка, Кравченко, на твоей е... церкви сколько, бл...., колоколов?
  
  - Сколько колоколов? Двадцать восемь? Половину снимешь. Снимешь, говорю, и передашь на завод "Монументскульптура".
  
  Т. Кравченко (он же архиепископ Варвсоний) попробовал было мягко возразить. Просьба секретаря обкома, осторожно начал он, является несколько необычной и несколько странной просьбой, настолько необычной и странной, что он, т. Кравченко, эту вполне, впрочем, по-человечеству понятную просьбу никак не может удовлетворить, не имея на то письменной санкции Патриарха или запротоколированного решения горисполкома.
  
  В ответ т. Кравченко услышал долгую и однообразную ругань.
  
  Смысл этой однообразной и долгой ругани сводился к тому, что одного-единственного гром-жымайловского звонка в Управление по делам религий хватит, чтобы т. Кравченко отправился рядовым монахом в самый дальний сибирский скит.
  
  Т. Кравченко грустно вздохнул и выказал робкое желание пострадать за веру.
  
  Услышав такое, тов. Гром-Жымайло от изумления стал говорить официально и литературно. Бесстрастным, словно Устав Партии, голосом он сообщил, что трудами и чаяниями небезызвестного Петра Петровича Семибатько у местного КГБ собрано на т. Кравченко сравнительно небольшое досье, толщиною в третий том "Капитала".
  
  После чего тов. Гром-Жымайло прокашлялся и все тем же бесстрастным, словно Устав родной Коммунистической Партии, голосом прочел некоторые места из этого сравнительно небольшого досье вслух.
  
  И вот здесь т. Кравченко, несколько, прямо скажем, опешил. Т. Кравченко... т. Кравченко прожил всю свою жизнь в условиях жесточайшей иерархии, искони свойственной Русской Православной Церкви, и был человеком очень дисциплинированным. Спорить с первым секретарем обкома ему было психологически трудно.
  
  Кроме того, т. Кравченко был человеком грешным. А грешному человеку стыдно и страшно жить, зная, что у местного КГБ все, абсолютно все его грехи собраны в сравнительно небольшое досье толщиною... с Библию.
  
  Господи, как же ему стыдно и страшно жить!
  
  В общем, т. Кравченко капитулировал. Четырнадцать колоколов в тот же вечер сняли и переплавили в т. Ленина.
  
  
  ********************************************************
  
  Потом говорили, что именно бычий напор Августа Януарьевича в сочетании с природной мягкостью архиепископа Варвсония, мол, и привели город N к Катастрофе.
  
  В смысле, навлекли на него Божий Гнев.
  
  Чего не знаем, того не знаем. Никакой информации от Господа-Бога у нас, увы, пока нет. Но мы твердо знаем одно: в полседьмого вечера колокола с собора были уже содраны, политически важный памятник уже отлит, но никаких Божьих Кар непосредственно вслед за этим не последовало.
  
  Судите сами, читатель. На город мало-помалу спустилась не по-осеннему теплая ночь, но засидевшиеся на службе Август Януарьевич и Петр Петрович все обсуждали и обсуждали план политической дискредитации тов. Пельше.
  
  Директор завода "Монументскульптура" совместно с заехавшим на денек из Москвы университетским дружком пил водку, ругал антинародный режим и время от времени пытался исполнить а капелла сначала Визбора ("Уходит наше поколение") , а потом и Окуджаву ("Надежды маленький оркестр").
  
  Архиепископ Варвсоний в компании отрока и отроковицы из интерната для умственно неполноценных детей вписывал очередную страничку в свое досье. Личный шофер Саня, идя на реальный риск, калымил прямо в машине Первого. Получив на лапу не много, не мало тысячу "рэ", он вез подпольного миллионера Самвела на загородный пикник с шашлыками и девочками.
  
  Короче, в городе шла нормальная вечерняя жизнь. Август Януарьевич, Петр Петрович и зашедший на огонек т. Попрыгуй (зав. отделом) после долгих пререканий и споров, наконец, решили преподнести тов. Пельше Большой Походный Сервиз императора Петра III.
  
  Макиавеллевское коварство этого плана заключалось в том, что лично товарищ Леонид Ильич Брежнев во время своего исторического визита в город N довольствовался Малым Походным Сервизом из 24 предметов. Таким образом, приняв не по чину богатый дар, недалекий тов. Пельше был бы навечно дискредитирован лично в глазах дорогого Леонида Ильича Брежнева.
  Утвердив мефистофельский план, Август Януарьевич поехал домой. Поехал не без приключений: как доложил смущенный завгар, у его личной "Чайки" полетела трансмиссия, и Августу Януарьевичу пришлось добираться домой на дежурной "Волге", которую вел пожилой и неразговорчивый шофер Андрон.
  
  Приехав домой, Август Януарьевич плотно отужинал, во время ужина вдрызг разругался с женой и, опечалившись от ругани, выпил немного спиртного. Выпив спиртное, Август Януарьевич плюхнулся в кресло и осоловело уставился в телепрограммку. Смотреть было - нечего! Просто нечего.
  
  Судите сами:
  
  17.35 (уже прошел) - худ. фильм "Ждите меня, острова!"
  19.10 - футбол 1/32 финала "Динамо" (Ленинград) - "Котайк" (Абовян).
  21.00 - (как положено) программа "Время".
  21.45 - х.ф. "Юность Шварценеггера" (15-ая серия).
  
  И - все!!!
  
  Август Януарьевич плюнул и (делать-то нечего) включил футбол. По цветному телеэкрану шустро бегали маленькие армяне и нога за ногу, чуть-чуть не засыпая на ходу, передвигались здоровенные ленинградцы. Здоровенных ленинградцев подгонял профессионально взволнованный голос Николая Озерова. "Да-а... не-е-легко сегодня придется спа-артаковцам", - то и дело вздыхал популярный комментатор. (Хотя никаких спартаковцев - Август Януарьевич на всякий случай еще раз вгляделся в программку ТВ - на поле вроде бы не было). "Да-а, не-е-легко-о... - с грустью продолжил Николай Озеров, и на середине этой мастерски растянутой фразы маленькие армяне забили гол.
  
  Август Януарьевич выругался и выключил звук телевизора.
  
  Но и теперь, лишившись моральной поддержки Николая Озерова, армяне творили на поле все, что хотели. А уж после того, как самый носатый и волосатый, самый кривоногий и маленький и, вследствие этого, особо ненавистный Августу Януарьевичу армянин вколотил головой очередную шайбу, Гром-Жымайло, по своему обыкновению, однообразно выругался и полностью загасил телевизор.
  
  (Нет, положа руку на сердце, Август Януарьевич почти что одинаково не любил что наглых, как танк, южан, что чересчур много строящих из себя ленинградцев. Но в данном конкретном случае Август Януарьевич - хочешь - не хочешь - болел за Питер, как за представителя - хочешь - не хочешь - славянской расы).
  
  Итак, Август Януарьевич, по своему обыкновению, однообразно выругался и загасил телевизор.
  
  На часах было 19.55. Ничто не предвещало случившейся ровно четыре часа спустя Катастрофы.
  Директор "Монументскульптуры" на пару с университетским товарищем по-прежнему пил принесенный с завода гидролизный спирт, по-прежнему костерил антинародный режим и не забывал каждые десять-пятнадцать минут исполнять а капелла сперва - "Уходит наше поколение", а потом и - "Надежды маленький оркестр".
  
  Архиепископ Варвсоний, охолонув от непотребств, бухнулся перед иконой на колени и до утра замаливал как дневной, так и вечерний грех.
  
  Личный шофер Саня, в оба глаза глядя, как веселится богатый мясник Самвел, с неподдельной печалью думал, что, как ни крути, а эти черножопые жить умеют.
  В главном цеху "Монументскульптуры" остывал политически важный т. Ленин.
  
  В городе, повторяем, шла обычная вечерняя жизнь. Первый секретарь обкома, погасив телевизор, пил спиртное. Сперва он выпил свои законные вечерние 250 грамм, разрешенные (а, отчасти, даже и рекомендованные) медициной. Потом - еще 250 грамм в счет на редкость трудного дня и чегой-то неважного настроения. Потом еще 250 - в счет невиданного унижения славянской расы. Потом... потом спиртное закончилось, и Август Януарьевич отправился в комнату дочери (проверить приготовление ею уроков).
  
  Проверяя уроки, Август Януарьевич мало-помалу впал в педагогический раж и перебил все принадлежавшие дочери грампластинки, - всех этих "Роллинг Стонз", всех этих "Битлосов", всех этих "Киссов", "Дорсов" и "Лед Дзеппелинов", всех этих блядских выродков, измывающихся над славянской расой, не исключая, естественно, группу "Ди Попл" и особо ненавидимого Августом Януарьевичем обер-волосатика Яна Гиллана.
  
  Расколошматив пластинки (на которые, к слову сказать, пошли все карманные деньги дочери за последние два с половиной года), Август Януарьевич лег в постель и спал, как младенец.
  
  
  Архиепископ Варвсоний лег спать в четвертом часу утра. Сны епископа были греховны.
  Личный шофер Саня заснул в полвторого. Под утро ему пригрезилось, что самая грудастая, самая симпотная, самая клевая телка (черненькая) бросила на фиг всех этих чурок и перебежала к нему. Во сне они вытворяли та-а-акое!
  
  Директор завода "Монументскульптура" спал, как убитый, и снов не видел. Его упившийся до безумия друг высунул голову в форточку и полночи орал по-английски, пугая прохожих:
  
  - I"m a lovely little stork !
  
  
  
  
  
  
  Глава III
  Пробуждение
  
  
  Проснувшись на следующий день утром, Август Януарьевич осознал, что чувствует он себя на удивление сносно. Да, чуть побаливала голова, да, сердце в груди стучало и ухало, как у влюбленного юноши, да, пол под ногами слегка подкашивало, а во рту стояла характерная похмельная сухость, но - могло быть и хуже.
  
  Куда как хуже.
  
  Когда тебе давно за сорок, а ты по-прежнему пьешь, как лошадь, ты можешь однажды просто-напросто лечь и не проснуться. Как Петр Иванович Глущенко. Редкостный был мудак. Директор Сыровского Дворца культуры. Лег он однажды и - не проснулся. И пил-то, главное, не особенно.
  
  Август Януарьевич осторожно потрогал занимавшее половину груди сердце и вдруг осознал, что очень, очень хочет жить. Хочет со страшной, невообразимой доселе силой.
  Он ясно припомнил лицо тов. Глущенко, намазанное толстым слоем посмертного грима. Гример перестарался, и тов. Глущенко лежал в гробу таким молодым и красивым, каким никогда не был в жизни.
  
  Август Януарьевич снова потрогал свое не в такт стучащее сердце и неожиданно понял, что больше никогда... никогда не будет пить.
  
  Никогда. Ни глотка. Даже вина и пива.
  
  Это ведь страшная глупость - пить, когда тебе уже далеко за сорок, и ты уже однажды стоял в карауле у гроба товарища Глущенко.
  
  Решение это далось ему настолько легко, что Август Януарьевич сперва в него не поверил. Он прошел на кухню, налил себе полный стакан кефира, залпом хлопнул его и осторожно прислушался к своему организму: желание не пить не проходило.
  
  - Неужто я и в самом деле больше не пью? - спросил себя пивший без малого тридцать пять лет секретарь обкома.
  
  - Не пью, - ответил его напрочь выжженный водкой желудок.
  
  - Не пью, - ответило его невпопад стучащее сердце.
  
  - Не пью, - ответил его неподвластный более алкогольному дурману мозг, скрывавший в себе, как нежданно-негаданно выяснилось, совершенно мересьевскую силу воли.
  
  - Ну, и дела-а... - озадаченно простонал полновластный хозяин пятимиллионного города и, собрав в гармошку невысокий, веснушчатый лоб, протянул руку к настенному календарю.
  Внимание! Скажи мне, читатель, что в принципе может угрожать человеку, собирающему в гармошку свой невысокий веснушчатый лоб и протягивающему свою, чуть, конечно, подрагивающую от абстинентного тремора руку к висящему перед ним настенному календарю? Какие такие опасности может таить в себе этот, пусть чуть-чуть архаичный, пусть немного смешной, но, прямо скажем, весьма и весьма надежный способ счисления времени?
  Итак, внимание! И еще раз внимание! Август Януарьевич собрал в гармошку свой невысокий веснушчатый лоб, протянул руку к настенному календарю и легко, почти без усилия, выдрал страничку.
  
  "12 сентября 1973 года", - машинально прочел он на вчерашнем, отслужившем свое листке, - 56 год Великой Октябрьской Социалистической Революции. 95 лет со дня рождения Кемаля Ататюрка, видного деятеля турецкого национально-освободительного движения. 125 лет Августу Бебелю. Советы садоводам..." - и, не дочитав "Советы садоводам", Август Януарьевич скомкал листик и равнодушно бросил его в специально для таких вот целей поставленную на кухне мусорку.
  
  "12 сентября 1973 года", - механически прочел Август Януарьевич на наружной, открывшейся его взору странице. - 56 год Великой Октябрьской Социалистической Революции. 95 лет со дня рождения Кемаля Ататюрка, видного деятеля турецкого национально-освободительного движения. 125 лет Августу Бебелю. Советы садоводам..."
  
  Август Януарьевич хлестко выругался, раздраженно смял страничку и со злостью выбросил ее в мусорную корзину.
  
  "12 сентября 1973 года", - прочел он на очередном, покрывавшем календарь листике, - 56 год Великой Октябрьской..." И так далее, слово в слово, вплоть до "Советов садоводам".
  Еще один листок - вновь 12 сентября.
  
  Еще один листок - вновь 12 сентября.
  
  Еще один листок - тоже.
  
  Короче, минуту спустя никакого календаря на кухонной стенке не было, а рядом с ней на вощеном паркетном полу возвышалась неопрятная груда серо-желтых страничек, по большей части грубо скомканных и криво выдранных.
  
  На всех страничках стояло одно и то же число. 12 сентября 1973 года. На всех листках сообщалось о 95-летии Кемаля Ататюрка и 125-летии Августа Бебеля.
  Речь Августа Януарьевича мы, помнится, обещали приводить в виде только и исключительно подцензурном. Неукоснительно следуя этому, столь невовремя данному нами обету, мы вынуждены воспроизвести произнесенный Августом Януарьевичем семиминутный красочный монолог в следующем виде:
  
  - Да ................................... лысый.....! ........! ..........!! ............? ................. Чучмеки!........ нюх................. нос.................. глаз.................. славянской........ расы........................ !!!!................................ календарь!
  После чего, отдышавшись, Август Януарьевич привычным жестом открутил ручку радио. Радио спело гимн и шершавым утренним голосом сообщило о свержении президента Альенде.
  - Кроме этого очкастого у них и тем других нету! - в сердцах прокричал Август Януарьевич и тут же о сказанном пожалел. Ведь очки носил не только Альенде. Очки носил еще и... Ю. В.
  В смысле - лично товарищ Андропов.
  
  - Это я про Альенде, - робко пояснил Август Януарьевич в ту сторону, где, как он полагал, должно было находиться подслушивающее устройство, после чего быстро-быстро оделся, тихо-тихо позавтракал и раньше срока поехал на службу.
  
  На службе, в просторном предкабинетном предбаннике, его давно уже дожидались тов. Семибатько и зашедший на огонек т. Попрыгуй (зав. отделом). Тут же, сначала в предбаннике, а потом в кабинете состоялось кратенькое рабочее совещание на тему: подготовка к историческому визиту тов. Пельше в свете последних указаний тов. Андропова. Совещание было в самом, что ни на есть, разгаре, когда кремлевская вертушка на необъятном столе Августа Януарьевича еле заметно вздрогнула и издала мелодичный звонок.
  Звонил товарищ Андропов.
  
  - Август Януарьевич, - как всегда, сухо сказал товарищ Андропов, - к вам в город с визитом направляется товарищ Пельше. Срок визита - суббота. В крайнем случае, воскресенье. Подготовьтесь заранее. (Трехсекундная пауза). Обязательно обговорите этот вопрос с Петром Петровичем Семибатько. Август Януарьевич, вы все поняли?
  
  - Да, Юрий Владимирович, - упавшим куда-то в область желудка голосом прохрипел Гром-Жымайло.
  
  - Тогда, до свидания.
  
  Раздался басовитый гудок.
  
  - Ну, - преувеличенно громко, с развязностью практически равного обратился к Августу Януарьевичу Петр Петрович, - какие Цэ-У дал Ю-Вэ?
  
  Август Януарьевич ничего не ответил.
  
  - Ю-Вэ дал свое "фэ"? - продолжал благодушествовать Петр Петрович. - Он, небось, намекает... - здесь главный N-ский чекист наконец-то заметил выражение лица своего шефа, - Август Януарьевич, что... Юрий Владимирович нами недоволен?
  
  - Нет, - произнес Август Януарьевич, наконец, догадавшийся положить на место трубку и закрыть рот. - Юрий Владимирович нами доволен ... Товарищ Попрыгуй, немедленно освободите помещение.
  
  - Пе-е-етя, - прошелестел Август Януарьевич в самое ухо начальнику КГБ, когда т. Попрыгуй с подчеркнуто безразличным лицом вышел из кабинета. - Пе-е-етя, - повторил он, лихорадочно соображая, можно ли говорить то, что он собирается говорить, не только начальнику КГБ, но и, вообще, кому бы то ни было на свете. - Пе-е-етя, у Ю-Вэ проблемы. Большие проблемы. С головой.
  
  - Э? - удивился Петр Петрович.
  
  - Пе-е-етя, - продолжил Август Януарьевич все тем же свистящим шпионским шепотом, все так же не отрывая своих пересохших от ужаса губ от уха главы спецслужбы. - Пе-е-етя, ведь он повторил мне все, что говорил вчера. Все то же самое. Слово в слово.
  
  - Ав-в-вгуст?
  
  - Пе-е-етя. Клянусь! Как коммунист коммунисту.
  
  - Ав-в-вгуст! - ответил начальник N-ского КГБ, чуть заикаясь (он заикался в минуты волнения). - У Ю-Вэ с головой все о-окей. С-сам знаешь, какая у него голова. Ав-в-вгуст, это он что-то хотел тебе сказать, а ты и не понял.
  
  - Ты думаешь, Петр?
  
  - Ав-в-вгуст! Я знаю Ю-Вэ (ты в к-курсе) еще по Венгрии. П-по п-пятьдесят шестому. Ю-Вэ на ветер слов не бросает. Н-никогда. Н-ни за что. Это он что-то хотел тебе сказать, а т-ты и не понял.
  
  - Что-то хотел сказать? - озадаченно переспросил Август Януарьевич.
  
  - Н-ну, да. Что-то.
  
  - Что-то хотел сказать?
  
  - Ч-что-то.
  
  - ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ он хотел мне сказать, что нельзя говорить по спецтелефону?
  
  - Ав-в-вгуст?
  
  - П-петр?
  
  - Ав-в-вгуст?
  
  - П-петр?
  
  - Товарища Пе-е-ельше? - наконец, обреченно выдохнул Гром-Жымайло.
  
  - Ага, - спокойно констатировал Петр Петрович. - Л-ликвидировать. Н-на хер.
  
  - А на фига?
  
  - Ю-Вэ виднее.
  
  - Ну да, а потом нас же с тобой и посадят.
  
  - Август Януарьевич! - оскорбленно отчеканил Петр Петрович. - Ю-Вэ своих людей не сдает. Н-никогда. Н-ни за что. У нас, у чекистов, с этим строго.
  
  ("А у нас, у коммунистов, - грустно подумал Август Януарьевич, - с этим запросто. Сдадут - и пикнуть не успеешь").
  
  Но выбора что так, что так - не было.
  
  Пришлось Августу Януарьевичу и Петру Петровичу срочно вернуть т. Попрыгуя из приемной и тезисно, в общих чертах, набросать черновой макет покушения на тов. Пельше. Тов. Пельше было решено застрелить. Бывалый т. Попрыгуй предложил застрелить тов. Пельше в специально оборудованном охотничьем домике, с тем, чтобы потом выдать его кончину за несчастный случай на охоте.
  
  После трех с половиной часов обсуждения план утвердили.
  
  Конкретное руководство операцией было возложено на т. Попрыгуя.
  
  На тов. Семибатько - общий контроль за исполнением.
  
  Утром следующего дня, придя, как всегда, к девяти часам на работу, Август Януарьевич с самого утра испытывал известное напряжение. Ровно в 10.02 кремлевская вертушка на необъятном столе Августа Януарьевича еле заметно вздрогнула и издала мелодичный звонок.
  Звонил товарищ Андропов.
  
  - Август Януарьевич, - как всегда, сухо сказал товарищ Андропов, - к вам в город с визитом направляется товарищ Пельше. Срок визита - суббота. В крайнем случае, воскресенье. Подготовьтесь заранее. (Трехсекундная пауза). Обязательно обговорите этот вопрос с Петром Петровичем Семибатько. Август Януарьевич, вы все поняли?
  
  - Да, Юрий Владимирович, - обреченно выдавил Гром-Жымайло.
  
  - Тогда, до свидания.
  
  Раздался басовитый гудок.
  
  - Ну, - нетерпеливо переспросил тов. Семибатько, с самого утра стоявший рядом на стреме. - Оп-п-пять?
  
  - Да, - кивнул головой Гром-Жымайло. - Опять.
  
  - Слово в слово?
  
  - Да. Слово в слово.
  
  Последовало минут семь или восемь густой, как гуталин, тишины.
  
  **************************************************
  
  - Ав-вгуст? - наконец, произнес тов. Семибатько.
  
  - Ну? - недовольно переспросил первый секретарь обкома.
  
  - Ав-в-вгуст, т-ты н-ни о чем не д-догадываешься?
  
  Август Януарьевич никогда не был дураком. Многие считали его дураком, но он не был дураком. Он был хамом, свиньей, мерзавцем, сволочью, но - не дураком. Он все давно понял.
  - Ну... догадываюсь. Что делать-то будем?
  
  - Ты - п-первый секретарь. Ты и д-думай.
  
  - Думай. Легко сказать, бл... .
  
  - Ав-в-вгуст! Ты - п-первый секретарь обкома. Т-тебе п-принимать решение.
  
  - Решение! (Долгая однообразная ругань). А потом ты же меня и посадишь.
  
  - С-скажут - п-посажу. А решение тебе принимать.
  
  - Ладно, - Август Януарьевич встал и впился в Петра Петровича своим долгим, холодным, строгим, многократно описанным десятками мемуаристов взором. - Хорошо. Решение принято. Звонить Юрию, бл... , Владимировичу. Исполняйте.
  
  - Кто - "исполняйте"? - удивился Петр Петрович.
  
  - Ты. Звони Ю-Вэ.
  
  - Звони с-сам. - твердо ответил Петр Петрович.
  
  - Как коммунист коммунисту приказываю!! - заорал Гром-Жымайло. - Звони Юрию, бл... , Владимировичу!!!
  
  - Как ч-чекист отвечаю: звони с-сам.
  
  - Товарищ Семибатько! Я вам приказываю.
  
  - Товарищ Гром-Жымайло! Я вам отвечаю: звоните сами.
  
  - Ладно, - Август Януарьевич сел и вновь припечатал Петра Петровича своим навсегда вошедшим в историю взглядом. - Хорошо. Позвоню. Я-то, бл..., позвоню. Но тебе это, Петр, запомню.
  
  **************************************************
  
  Ослабевшей от страха рукой Гром-Жымайло снял теплую телефонную трубку и вновь свалившимся куда-то в область желудка голосом просипел:
  
  - Говорит город N. По срочному делу товарища Андропова.
  
  Полминуты спустя из перламутрово-розовой трубки полился удивительно близкий голос тов. Андропова.
  
  - Да. Я слушаю. Я слушаю. Да.
  
  - Юрий Владимирович, Гром-Жымайло у телефона.
  
  - Очень рад, Август Януарьевич. Здравствуйте еще раз. В чем состоит ваше срочное дело?
  - Юрий Владимирович, какое сегодня число?
  
  - Август Януарьевич, вы... - сухой баритон замолчал на пару мгновений, - вы... сошли с ума?
  
  - Юрий Владимирович, КАКОЕ СЕГОДНЯ ЧИСЛО?
  
  - Сегодня - 12-е, товарищ Гром-Жымайло. У вас - все?
  
  - Да, Юрий Владимирович.
  
  - Тогда, прощайте.
  
  Раздался басовитый гудок.
  
  Август Януарьевич задумчиво произнес:
  
  - Дела-а...
  
  - Ч-что он о-ответил?
  
  - Что-что... 12-ое.
  
  - Ну, это в Москве. А у нас?
  
  - А я знаю? Кто в городе отвечает за время? Кто в этом городе отвечает за время? Ты, бл... , КГБ или не КГБ?
  
  - Ав-в-вгуст, - обиделся Петр Петрович, - причем з-здесь мой КГБ? За время отвечают эти... как их... а-астрономы. Из... этот, как ее... К-кульмановской обсерватории.
  
  - Черт с тобой. Зови астрономов.
  
  
  С полным текстом "Несовременных сказок" можно ознакомиться по адресу: http://www.ozon.ru/context/detail/id/4231658/
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"