Прямо в лицо она ему это сказала, еще на ступеньках синагоги, он снял кипу и положил в карман, - вырвала руку и сказала ему, что он животное, и чтоб не смел больше с ней так разговаривать и тащить ее за собой, как чемодан. И громко сказала - прохожие могли услышать. Прямо при людях - его друзьях, сотрудниках, даже рабби там был, - не постеснялась поднять на него голос. Надо было дать ей по морде прямо там, чтоб скатилась с лестницы, но он, как дурак, ждал до самого дома, - и когда врезал ей наконец, она удивилась, совсем как собака, которую ткнули носом в уже засохшее дерьмо. Он бил ее по лицу, а она кричала "Менахем, Менахем!", как будто ее бил какой-то чужак, а она звала мужа на помощь. "Менахем, Менахем!.." Она забилась в угол, "Менахем!", - он ударил ее ногой по ребрам и отошел.
Он закурил сигарету и заметил кровь на своей обуви - эти ботинки он бережет для Судного дня. Поднял на нее глаза и увидел небольшой красный полумесяц на ткани платья, которое подарил ей на праздник. Полумесяц расплывался и все ярче наливался кровью, и из носа у нее, кажется, тоже текло. Он пододвинул стул и уселся, повернувшись к ней спиной. Сидел неподвижно, не отрывая взгляда от настенных часов. Слушал, как она всхлипывает. Потом услышал сдавленный стон и глухой стук - вероятно, попыталась подняться и снова шлепнулась. Стрелки часов двигались с угрожающей скоростью. Он расстегнул пряжку на ремне - давила сильно, - оторвался от спинки стула и подался вперед.
"Прости", прошептала она из угла. "Прости, Менахем, я правда не хотела... Я больше не буду". И они с Богом простили ее, буквально на последней минуте, всего за пару мгновений до того, когда уже нельзя.