В День Катастрофы мы с учительницей Сарой поехали на 57 автобусе в музей, и я чувствовал себя очень важным. В нашем классе все ребята восточные, из Ирака, Марокко и так далее, - все,кроме меня, моего двоюродного брата и еще одного пацана, Друкмана. А я вообще единственный, у кого дедушка погиб в Холокосте. Музей был очень красивый, весь из черного мрамора - совсем как дворцы у миллионеров. На стенах висели очень грустные черно-белые фотографии, всякие списки - страны и имена погибших людей. Мы ходили парами и смотрели фотографии, учительница сказала, что руками ничего трогать нельзя, но я все равно потрогал, там была одна фотография из картона, а на ней - очень худой человек, он держал в руках бутерброд и плакал. Слезы у него на лице были как полоски на дороге, а девчонка, с которой я ходил в паре - Орит Салем - тут же сказала, что пожалуется учительнице, что я трогал. А я ей сказал - жалуйся кому хочешь, хоть директору школы, мне все равно. Это мой дедушка, что хочу, то и трогаю.
После фотографий мы пошли в большой зал, и нам показали кино, как маленьких детей загоняют в автобусы, как туда пускают газ и они умирают. А потом на сцену вышел какой-то худой старичок и рассказывал нам, какие нацисты были злые гады, и как он им отомстил. Он даже одного солдата задушил руками насмерть. А Джарби, который сидел рядом со мной, сказал что враки, какого солдата он мог задушить, такой тощий? Но я посмотрел старичку в глаза и поверил. У него были очень сердитые глаза, такие сердитые, что самый злой силач на свете по сравнению с ним показался бы полной ерундой.
В конце старичок добавил, что все, что мы сейчас слышали - очень важно, и не только для того, что было раньше, но и для того, что сейчас. Потому что немцы еще живы, и живут в своей Германии, а еще старичок сказал, что никогда их не простит, и он надеется, что мы тоже их не простим, и чтобы мы ни в коем случае не ехали в их страну, даже в гости, потому что он с родителями тоже туда поехал, пятьдесят лет назад, и им тоже казалось что все красиво и хорошо, а там начался настоящий ад. У людей короткая память, он сказал, особенно на плохие вещи. Они предпочитают забывать о плохом, но вы дети никогда не забывайте. Каждый раз, когда увидите немца - сразу вспоминайте, что я вам тут говорил. И еще он сказал, чтобы мы не покупали ничего из Германии, ни телевизоры, ничего, потому что под ихней элегантной упаковкой спрятаны всякие трубочки и детали, которые сделаны из костей и из кожи убитых евреев.
На выходе Джарби снова сказал мне, что этот старик даже огурец не смог бы задушить, а я думал, что хорошо, что у нас дома холодильник фирмы "Амкор", от греха подальше.
Через две недели мои родители вернулись из-за границы и привезли мне кроссовки с мигалками. Старший брат сказал маме, что я давно такие хочу, и она купила мне самые дорогие. Мама улыбалась, когда давала мне коробку, она думала, что я не знаю, что там внутри. Но я сразу догадался, по этикетке "Адидас" на пакете. Я достал коробку из пакета и сказал спасибо. Коробка была такая прямоугольная, как маленький гроб, а внутри лежали белые кроссовки с тремя синими полосками на каждом, и сбоку было написано "Адидас рум". "Ну, давай померяем", - сказала мама и вытащила из кроссовок бумажки. "Давай посмотрим, или они тебе как раз". Она все время улыбалась, она совсем не понимала, что происходит. "Они из Германии, да?" - спросил я и крепко сжал ее руку. "Конечно", - ответила мама. "Адидас- это самая лучшая фирма в мире". "А наш дедушка тоже был из Германии?" - спросил я, я хотел намекнуть ей, чтобы она поняла. "Дедушка был из Польши", - сказала мама. И стала грустная, но у нее быстро прошло. Она одела на меня кроссовки и начала их зашнуровывать. Я молчал. Я уже понял, что она все равно ничего не поймет. Ничегошеньки она не знает, она же не ходила в тот музей, ей никто не объяснил. Для нее немецкие кроссовки - это просто кроссовки, какое ей дело, что они из Германии, а Германия это вообще Польша. Я ничего ей не сказал, дал ей зашнуровать до конца, не хотел ее огорчать.
Потом я еще раз сказал спасибо и поцеловал ее в щеку. Сказал, что пойду поиграю. "Только смотри осторожно", засмеялся папа из кресла. - "Не посади батарейки за один раз". Я снова посмотрел на кроссовки и вспомнил все, что говорил нам худой старичок в музее. Как он сказал нам, чтобы мы не забывали. Я потрогал синие полоски и вспомнил своего дедушку на картонной фотографии. "Тебе удобно?" - спросила мама. -"Не жмут?" "Конечно, не жмут", - ответил за меня младший брат. "Это же не какие-то там кроссовки, это как у настоящих спортсменов". Я пошел к двери, медленно-медленно, на цыпочках, чтобы сильно не наступать, и так же на цыпочках шел всю дорогу до площадки. На площадке ребята из школы Борохов играли в футбол, разделились на три команды -Аргентина, Голландия и Бразилия. И в Бразилии как раз не хватало игрока, и они согласились меня взять, хотя они никогда не берут ребят из чужой школы.
В самом начале игры я еще помнил про кроссовки и старался бегать очень осторожно, не спотыкаться и не бить сильно носком, чтобы не сделать дедушке больно. Но потом забыл. Совсем как тот старичок из музея говорил, что люди забывают. Я даже забил решающий гол, прямо с воздуха, и только после того, как игра закончилась, я снова вспомнил. Я посмотрел на кроссовки, и вдруг почувствовал, что они стали ужасно удобные, такие прыгучие и мягкие, гораздо мягче, чем казались в коробке. "Ну, как я им засадил?" - спросил я дедушку по дороге домой. "Вратарь и опомниться не успел". А дедушка ничего не ответил, но по тому, как приятно стало идти, я понял, что он тоже доволен.