Она встретила его ранней зимой, когда тротуары еще чернели от подмороженной грязи, а люди ходили в демисезонных пальто и укоризненно поглядывали на небо - когда же снег? Из расстегнутого портфеля высыпались учебники и общая тетрадь с синей обложкой. Учебники он помог сложить обратно, а потом спросил - "можно?" - и постучал по синей обложке кожаным пальцем. Как он догадался? "Нельзя!" - испугалась Динка, но он все равно открыл. Динка заплакала. А он медленно пролистал тетрадь от начала до конца, до самой последней страницы, не обращая внимания, и только потом вернул. "Я маме скажу!" - крикнула Динка - надо же было придумать такую глупость. Он улыбнулся и протянул руку - "давай дружить?"
Он мог появиться где угодно. Под козырьком чужого подъезда, на трамвайной остановке или даже в самом трамвае, следующем маршрутом "до мясокомбината" через центр, однажды он возник перед ней в полумраке загаженного подземного перехода, - всегда одинаковый, в черном плаще и без шапки, он везде ходил с газетой и курил без перерыва. Как-то раз Динка из любопытства попросила затянуться, и потом громко кашляла, размахивая руками, но он не смеялся. Шапочка из жесткого синего меха надолго провоняла дымом. Родители, слава богу, ничего не заметили.
А звали его совсем неинтересно - Андрей.
Вечерами, когда затихали улицы, облитые грязным льдом или тонким голубым снегом, и тусклые фонари разбивались об оконное стекло ровными мостиками бесконечных бисерных отражений, когда родители уставали ругаться и временно мирились друг с другом и жизнью перед телевизором, страх понемногу размягчался и отступал. Нехотя оседая на дно - до завтрашнего утра, грозил сушеным когтистым пальцем, еще посмотрим! - освобождал место для прохладной и сонной грусти, от которой руки становились легкими, как пух, а в груди дышало что-то пустое и запретное, - Динка закрывалась в комнате, вспоминала Андрея и писала для него в общей тетради с синей обложкой. Раньше она писала для себя, но это, в сущности, было не так уж важно, разве что сейчас ей хотелось побольше успеть.
С Андреем было спокойно, и Динка могла говорить вслух. Слова не теснились в голове и не обжигали, как дома, а послушно шли в руки и укладывались рядышком с другими, обыкновенными. Он умел их остужать, наверное, дул на них тихонько, когда она отворачивалась, чтобы посмотреть на большие квадратные часы под крышей универмага. А потом Динка вспоминала, что надо идти домой, и старалась не плакать, но ресницы все равно склеивались и лезли в глаза. Андрей понимал, и гладил ее плечо рукой в черной перчатке, и долго обещал, что придет еще, пусть только Динка почаще пишет в тетради.
--
Зачем вам? - удивилась она в тот, самый первый раз.
--
Интересно, - просто ответил он. Он всегда говорил очень просто.
--
Что? - не унималась Динка - сам виноват, никто его не просил соваться в чужие дела.
--
Все, - он улыбнулся вместо того, чтобы сказать "отвяжись", и Динка покраснела, потому что почувствовала себя совсем взрослой.
Сидеть на скамейке напротив универмага было холодно, и Динке очень хотелось, чтобы Андрей пригласил ее к себе, хоть и понимала, что это неприлично. Он, наверное, тоже так думал и не приглашал. Но Динка деликатно намекала, ежилась и дышала на руки, он спрашивал - "ты замерзла?" - и она кивала, надеясь, но он просто предлагал ей пойти, прогуляться или забежать в магазин, правда, ничего не покупал. В магазин Динка всегда соглашалась - для этого нужно было перейти через дорогу, и Андрей брал ее за руку, сжимал ладошку очень тесно, Динка улыбалась ему, а он морщил лоб и качал головой.
--
Лисичка ты.
--
Почему?
--
Хитрая...
Динка говорила "ага", хоть и не совсем понимала, почему она хитрая, а потом шла домой и и тихо смеялась от гордости, что у нее есть секрет. Скучать по нему Динка начинала ближе к вечеру.
В гулких ребристых батареях гудел невидимый пар. Тонкая труба тянулась вдоль стены, ныряла вниз в углу между письменным столом и шелковой занавеской, очень удобная - ее можно было охватить ладонью и слушать, как стучит в пальцах спокойная горячая боль, - от страха спасало, но ненадолго, минуты на три, потом руки привыкали и труба снова превращалась в бесполезный кусок крашеного железа. Раньше Динка думала, что зимой внутри батареи зажигают огонь, синий с оранжевыми язычками - такой, как на площади Ленина у обелиска, - но папа сказал, что это просто нагретый воздух, даже не кипяток. Динка огорчилась и подумала - "Почему?" Можно было спросить об этом Андрея, он единственный, кто поймет и ответит, и Динка записала в тетради, чтобы не забыть. Он никогда не дразнил ее и не смотрел, как мама или Женька из второго подъезда - вот уж с кем нужно держать язык за зубами - так, будто только что проглотил таракана. Но на этот раз Андрей засмеялся. Динка задохнулась, спрыгнула со скамейки и выдернула тетрадь у него из рук, и громко сказала - "все, я пошла домой", - он не пустил, ухватил за рукав и заставил сесть на место.
--
Ну чего дуришь, - Андрей улыбнулся и тут же стер ладонью свою улыбку. - Прости, не хотел тебя обидеть.
--
Я не обиделась, - смутилась Динка. - Я стесняюсь.
Всю свою жизнь Динка ждала и боялась. Плохое непременно должно было случиться, и не беда какая-нибудь, вроде болезни или аварии, об этом она даже мечтала иногда - схватить воспаление легких или попасть под машину, чтобы забрали в больницу, одну, без мамы, - нет. Плохое в каком-нибудь гадком, грязном, стыдном проявлении, и - самое главное - обязательно по ее вине. Динке казалось, что воздух вокруг нее стянут плотнее и весь пропитан электричеством и пылью. Если ходить в колготках по ковру, а потом дотронуться до железной ручки, в пальцы больно щелкнет, однажды Динка даже увидела маленькую голубую искру. Динка запрещала себе радостные мысли, когда ждала плохого, потому что плохое всегда случалось, и тогда щелкало гораздо больнее, и не в пальцы, а в самое сердце - насквозь. Наверное, ей просто не говорили, чего можно, а чего нельзя - приходилось догадываться самой. Что в этом такого страшного - Динка никак не могла понять, но ей постоянно хотелось спрятаться. Спокойнее всего Динке было за дверью, когда темно и выключен свет, мама всегда ругалась, если находила ее там - а почему, не говорила. "Прекрати кривляться, будь как все" - вот и весь разговор. Маме очень хотелось, чтобы Динка была как все, только лучше.
Плотный электрический воздух носил в себе страх, которым приходилось дышать. На улице он перемешивался с ветром, истончался и не давил в животе острыми локтями, но дома снова оживал, и носить его внутри становилось так тяжело, что Динка заработала себе искривление позвоночника. Даже папа как-то сказал маме вечером, на кухне, - он думал, что Динка спит, но она лежала с температурой и слушала
--
Ходит как пришибленная... на прошлой неделе все выходные опять просидела за дверью. Надо что-то делать.
--
Свинья она, больше никто, - ответила мама и грохнула чем-то о раковину.
Динка была уверена, что мама знает, в чем дело, но сама никогда не скажет. Тогда Динка спросила Андрея
--
Что со мной неправильно?
А он вдруг стал какой-то вареный и долго молчал перед тем, как ответить.
--
Ты уже большая девочка. Так что не обижайся, но твоей маме просто хочется другого.
--
Другого ребенка? Лучше? - с надеждой спросила Динка. - Я могу стать лучше.
--
Дело не в этом, - вздохнул Андрей. - Неважно, лучше или хуже - просто другого. Она сама не знает, что так думает. Поэтому ищет причины в тебе. Не сердись на нее, она просто... пережила большое горе. И не дает себе забыть об этом. Твоя мама - не очень счастливый человек.
--
Значит, я все-таки виновата, - прошептала Динка уже сквозь слезы. Ну что за детский сад - сразу реветь, позорище... Удивительно, как она ему еще не надоела.
--
Ни в коем случае, - улыбнулся Андрей. - Ты хорошая.
--
А если меня не будет? - робко спосила Динка.- Мама станет счастливая?..
Но Андрею разговор не понравился. Он вяло отшутился и предложил сходить в магазин - погреться. Динка поняла, что ему, как и маме, известно о ней что-то настолько мерзкое, настолько отвратительное, что об этом нельзя сказать даже ей - даже для того, чтобы она постаралась исправиться. Наверное, это не исправляется... Ей стало стыдно и жутко, и она убежала домой.
Страха с каждым днем прибавлялось, он, как вода - просачивался везде, в каждый уголок, где было хоть чуть-чуть свободного места, чтобы тут же заполнить его собой. Он уже не проходил ни во сне, ни на улице, даже ветер и привычный жар батареи не мешали ему больно ворочаться в животе, под солнечным сплетением, и когтить на радостях маленькую доверчивую душу. В школе еще можно было забыться минут на десять, особенно когда вызывали к доске, - но дом превратился в настоящий кошмар. Комнаты съежились, потолки нависали над головой - приходилось сутулиться, в подъезде постоянно хлопали двери, мама кричала из кухни - "Поди сюда!" - все это давило на Динку сверху густым ужасом, у нее часто ныло в груди и немели пальцы, иногда ее даже рвало, долго и тяжко, какой-то вязкой желтой гадостью, от которой потом целый день во рту держалась невыносимая горечь. Мама при этом вела себя странно - не пыталась помочь и не жалела ее, как обычно, а молча стояла рядом и смотрела неподвижными злыми глазами. Один раз мама прошептала - очень тихо, но Динка услышала - "как мне все надоело..." От этого шепота веяло такой искренней ненавистью, таким отвращением, что Динке захотелось исчезнуть. В доме она была лишняя - даже стены это чувствовали и выталкивали ее, сжимая невидимые пальцы со всех сторон, - так, как бабушка выталкивала вареные сосиски из пакета. Динка убегала на улицу, там было сыро, ветрено и так пронзительно холодно, что дольше десяти минут она не выдерживала и шла греться в подъезд, но оттуда ее тоже выгоняли - то вредные соседки, то какие-то незнакомые хриплые дядьки с бутылками. Динка представить себе не могла, что будет делать в каникулы. Вот если бы... если бы что?
Динка жмурилась и трясла головой. Яркий стыд обжигал глаза изнутри, потому что на самом деле она знала, но не смела сложить из этого знания мысль, - стоит подумать о чем-то словами, тут же потянет записать эти слова в тетрадь с синей обложкой. А потом показать ему...
После праздников мама отвела Динку к врачу. Врач был знакомый и не пугал белым халатом и запахом уколов, - Владимир Михайлович, или просто дядя Вова. Он иногда приходил к ним в гости просто так, когда никто не болел, и курил на кухне с папой. Вместе с дядей Вовой приходил маленький покой - потолки со скрипом передвигались повыше, мама и страх на время забывали про Динку, но чудеснее всего был сигаретный запах, чужой и уютный, всегда связанный с гостями, которым разрешалось курить в квартире. Гости уходили, а запах ненадолго оставался в занавесках, и Динка куталась в них, когда никто не видел, и жадно дышала носом, но покой выветривался из дома гораздо раньше, чаще всего - через минуту после ухода гостей. Занавески не спасали от страха.
--
Ну-ну, - сказал дядя Вова и ткнул Динке в спину холодной головкой стетоскопа. - Послушаем, что вы нам споете. Дыши.
--
Те-эратурит часто, - проговорила мама, некрасиво растянув губы - она подкрашивалась в углу у зеркала. - За эсяц три раза альничный рала из-за нее.
--
Зима, чего ты хочешь, - отозвался дядя Вова. - Теперь не дыши, - это он Динке. Динка послушно надулась.
Дядя Вова тыкал круглой железкой в ребра и командовал. Динка смотрела, как ее кожа покрывается острыми зябкими пупырышками, почему-то из-за этого было очень стыдно и противно себя, и Динка подумала - вот сейчас он закончит ее слушать и обязательно вымоет руки.
--
Лешка мне всю плешь проел уже - отведи да отведи к психологу. А я говорю - не морочь мне голову, дите как дите, кривляться только любит. Да, Дин? - мама фальшиво улыбнулась и подмигнула, показывая врачу - вот какие мы дружные, и Динка в который раз ей поверила. Но тут же вспомнила, что очень скоро дядя Вова скажет "одевайся", и они уйдут домой, и маме не нужно будет больше улыбаться, и все станет как раньше... Динка зажмурилась, чтобы слезы вдавились обратно.
--
Одевайся, - сказал дядя Вова и повесил стетоскоп себе на шею. - Поди, погуляй в коридоре. Мне тут с мамой надо поговорить кой о чем.
Динка быстро оделась и вышла, но осталась подслушивать у двери. Может, она чем-то ужасно больна, и дядя Вова не хочет ее расстраивать? Динка улыбнулась - это было бы здорово. Если мама, конечно, не рассердится на нее - от мамы всего можно ожидать. Ну, это вряд ли - кто же ругает больных детей? Для этого надо совсем их не любить...
--
...невропатологу, - бубнил дядя Вова. - На всякий случай. Сдайте все анализы. Я пока поищу - может, найдем кого... И да, сделайте ЭКГ, обязательно. Как она спит? Не кричит, не писается?
--
Да нормально все с ней, - мама говорила нервно и напряженно, с плохо скрытым раздражением. - Спит, ест, учится. По углам прятаться любит, непонятно зачем. Я спрашиваю - молчит... слушай, неужели так трудно найти? У нее же вторая группа...
--
Мариш, ты же знаешь - нужны родственники. Твоих я проверил, никто не подходит. С Лешкой поговорила бы... он хороший мужик, должен понять...
--
С ума сошел? Да он через пять минут в закрытую дверь выйдет. И я одна останусь с больным дитем?
"Ага, значит, все-таки болею", - удовлетворенно отметила Динка. Она вытянулась и затаила дыхание.
--
Мариш, - дядя Вова понизил голос. Динка с трудом разбирала слова. - Извини ради бога... но тут, сама понимаешь... может, все-таки спросить Андрея?
Динка присела от неожиданности. Сердце подкатило к горлу, захотелось кашлянуть, чтобы оно скатилось на место, но кашлять было нельзя - могли услышать за дверью. Андрею? Что-что?.. Какому Андрею - ее Андрею? Мама его знает?.. Кошмар! А вдруг он ей рассказал - и про тетрадку, и про все... а мама ничего не говорит - ждет удобного момента? Или, может, это какой-то другой Андрей? ничего себе, совпадение...
--
Не идиотничай, - голос у мамы был чужой и ватный. - Эту тварь... до сих пор не верю, что отмазался... сволочь... родитель гребаный.. совесть отрастил, сказала бы я, на каком месте...
--
Ребенку-то он точно поможет, - продолжал мягко спорить дядя Вова. - Ты же сама говорила, как он... просил...
--
Просил... - выплюнула мама с коротким шипением,- "пффросил". - Научился, видать... Два года доставал, я уже нож в сумке носила... Так и сказала - увижу хоть за полкилометра от дома - изуродую. А к девчонке сунешься - из-под земли достану...
--
Прости, - зачем-то извинился дядя Вова. - Не хотел тебе... напоминать...
--
Смеешься, что ли, - с пугающей незнакомой злостью ответила мама.- Напоминать... у меня вот - десять лет уже... сувенир... Наказание... Хоть бы родинка моя где затесалась... Копия папаша. И с головой бардак, и эта дрянь в подарок... Господи, ну за что меня так... я же никому зла не делала, никому...
Мама глухо застонала и вдруг расплакалась, сдавленно и прерывисто. Дядя Вова гудел что-то невнятное, пытался успокаивать, наверное, а мама всхлипывала и бормотала сбивчиво, тоненько и жалобно, совсем как девчонка
--
Я же каждую ночь... во сне, как заново... ладно бы сам!.. не чужой... он же этих... а им лет по сорок... пьяные оба.... до сих пор этот запах... упала в трамвае позавчера... алкаши эти... я ведь ему... стихи писала... подонку... Володенька, не могу я так больше, не могу!.. каждую ночь, а утром эта мне - мама, не плачь... и смотрит... а глаза такие же... такие же глаза... алкаши в трамвае... сволочи... потом два года... ведь именно он - как нарочно... как назло, именно он... Господи, Вовка, ну за каким чертом ты меня тогда вытащил!..
Динке снова стало стыдно до слез и очень жалко маму. Маме так плохо, а тут еще она - радуется, что заболела, эгоистка бессовестная. Но почему Андрей, почему - нож в сумке... и чьи глаза? И почему мама плачет? Может, Андрей когда-то давно ее обидел?.. Наверное, сильно обидел, если мама до сих пор его ненавидит... Вот зачем он так просил ничего ей не говорить. 'Странно', - Динка задумалась. - "А при чем тут я?" Она приникла к двери почти вплотную и закрыла глаза - так лучше слышно. Сердце колотилось очень громко, пришлось прижать его руками, чтобы не мешало.
Мама вскоре затихла, и Динка услышала, как дядя Вова осторожно спросил
--
А эти... дружки его... сидят еще?
--
Да вроде, я не интересовалась... - отозвалась мама своим обычным голосом. Будто и не плакала вовсе. - Черт, глаза потекли... погоди, я сейчас.
Гулко зацокали по кафелю мамины каблуки. Динка догадалась - опять к зеркалу, краситься. Мама всегда быстро успокаивалась. Но прощала долго, - если вообще. Разговор, судя по всему, закончился. Динка на цыпочках отошла от двери и смирно уселась в рыжее клеенчатое кресло напротив лестницы.
Вечером Динку погнали спать в полдевятого. Даже не дали посмотреть "спокойной ночи". Но ей было не до мультиков - Динка торопилась к своей тетради, хотелось успеть до завтра, чтобы ничего не забыть во сне. Андрею это будет интересно. Вот только неясно, когда они снова увидятся, - Андрей не говорил, где и когда появится в следующий раз, просто вырастал на дороге, как гриб, иногда пропадал на неделю, а иногда встречался с ней два-три дня подряд. Очень загадочный человек. Динка пыталась понять, почему он не сказал ей, что знает маму. Может быть, боялся, что тогда Динка не станет ему доверять? А зачем ему вообще это нужно?
Динка сидела за столом и прислушивалась. Родители снова о чем-то ругались на кухне. Несколько раз папа произнес ее имя. Динка съежилась на стуле - неужели она опять что-то натворила? Как надоело это постоянное напряжение, постоянное ожидание - не знаешь, куда ступить, никто не предупредит, никто не поможет, только смотрят и ждут, когда ошибешься, чтобы наказать, - почему она всегда должна догадываться обо всем сама? Или маме просто нравится над ней издеваться? Динка приготовилась зареветь, но вовремя вспомнила, что сегодня была у врача - вот о чем они ругаются, скорее всего. Отлегло. Динка всхлипнула и вдруг неожиданно для себя подумала - "я устала жить". Мысль была взрослая и странно заманчивая. Динка повторила шепотом - "я устала жить", - и почувствовала, как пульсирующий холодный страх стушевался и втянул когтистые щупальца. Такие простые, такие жуткие и такие приятные слова - Динка шептала их, зажмурив глаза, и представляла себе волшебный молоточек, который звонко падал страху на лысую морщинистую башку, сминая его в безобидную гармошку - бац! бац! бац! - "я.. устала... жить" - и почему-то захотелось сладко зевнуть, потянуться и расправить плечи.
Динка встала из-за стола и подошла к окну. Черная улица сонно переливалась льдистыми лужами. Фонари уже рассыпали по стеклу свой зеркальный бисер, а из-за двойной рамы выглядывало отражение - таинственное и размытое, похожее на Динку, но гораздо красивее. Динка решила на время поверить, что это на самом деле она. "Я устала жить", - подумала она еще раз и взялась руками за батарею - добить плешивую тварь. Страх отчаянно дернулся в последней попытке отвоевать позицию и рассыпался скучной пылью мимо души. Душа была ровной, круглой и чистой, как мытая стеклянная банка. В груди сладко вздрогнуло что-то пустое и грустное. Динка смотрелась в отражение и казалась себе взрослой, загадочной и мудрой, только жалела слегка, что Андрей не видит ее сейчас, ему бы понравилось. "Ты хорошая", - сказал он у нее в голове. Динка улыбнулась ему и тихо ответила - "Я знаю".