Аннотация: Драматическая история жизни и смерти Иосифа Трумпельдора, героя Русско-Японской и Первой мировой войн, георгиевского кавалера, офицера Российской и Британской армий, одного из создателей еврейских отрядов самообороны в Эрец-Исраэль (в Палестине).
Выражаю искреннюю благодарность моему другу израильскому писателю Александру Шульману за помощь в работе над пьесой.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
В кибуце Тель-Хай, 1 марта 1920 г.:
И о с и ф Т р у м п е л ь д о р.
М и р р а, бывшая сестра милосердия.
С а н д о р, помощник командира.
Ш л о й м е, молодой боец.
Б а с я.
Д о к т о р Г е р и.
Е в р е й с к и е б о й ц ы.
К а м а л ь - э ф е н д и, предводитель бедуинов.
Люди из прошлого:
О н а.
Пятигорск, 1902 г.:
О т е ц И о с и ф а, старый солдат Российской армии.
Порт-Артур, ноябрь 1904 г.:
П о л к о в н и к Н.А.П е т р у ш а, командир 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.
С о л д а т.
Лондон, лето 1917 г.
В л а д и м и р З е е в Ж а б о т и н с к и й.
Л о р д Д а р б и, военный министр.
Г е н е р а л В у д в о р д.
А д ь ю т а н т, лейтенант, потерявший глаз в Галлиполийскую кампанию.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
(1 марта 1920 года. Комната в кибуце Тель-Хай. У открытого окна, защищенного мешками с песком, полулежит на топчане тяжело раненый И о с и ф Т р у м п е л ь д о р, под его расстегнутым френчем видны окровавленные бинты. Он напряженно прислушивается к звукам близкой ружейной перестрелки. М и р р а стоит у изголовья, отпиливает головку ампулы и наполняет шприц.)
И о с и ф: Мирра, что это ты собралась мне вколоть?
М и р р а: Морфин, Йосеф, это поможет тебе переносить боль.
И о с и ф: Побереги обезболивающее для раненых ребят. Боль сейчас очень нужна мне: она помогает мне держаться на этом берегу... На этом берегу реки по имени 'реальность'. Я не должен перейти ее, пока наши продолжают драться!
М и р р а: Всего пару 'кубиков', Йосеф! Это необходимо, иначе ты не выдержишь! Даже у твоих сил есть предел...
И о с и ф (почти грубо): Если я смог заправить собственные кишки обратно в рану, то уж как-нибудь потерплю... Да что ты можешь знать о пределе сил, девочка?
М и р р а (вспыхивая): Больше, чем ты думаешь! Я с шестнадцатого года работала в госпитале Минской общины Красного креста и повидала сотни раненых! Тебе это известно...
И о с и ф (мягко): Да, я знаю, ты у нас молодец, Мирра! Но морфина мне все равно не надо. Пойми, я сейчас должен трезво соображать, а не смотреть наркотические картинки! Иди, сделай еще укол Натану, мне даже отсюда слышно, как он, бедняга, воет... Явится Сандор - немедленно его ко мне!
(В окно, со звоном разбив раму, влетает пуля. М и р р а в испуге прижимается к стене и роняет шприц на пол.)
И о с и ф: Не видать Натану дополнительного укола... Неужели ты так испугалась этого девятиграммового кусочка свинца, безвредно застрявшего в потолке, девочка? А еще фронтовая сестра милосердия!
М и р р а (оправдываясь): То, что я служила в военном госпитале, еще не значит, что я в траншеях под обстрелом сидела! Я этого фронта в глаза не видела, и, клянусь, никогда увидеть не мечтала! А здесь, в Палестине, из-за каждого камня пальба идет!.. Йосеф, почему ты так укоризненно смотришь на меня? Я, в конце концов, женщина, а не солдат! Мне страшно, когда в меня стреляют!..
И о с и ф: Ты и женщина, и солдат, Мирра. Ты еврейка, и ты приехала сюда по собственной воле. Если мы хотим жить здесь, на Родине, в Эрец-Исраэль, то даже наши женщины должны научиться держать в руках оружие и не бледнеть от свиста пуль! Мы слишком долго теряли эту землю... Каждому из нас придется завоевывать ее обратно!
(Входит С а н д о р - 'деревянная' выправка бывшего офицера австро-венгерской армии, пыльные сапоги с голенищами 'бутылочным горлышком', брезентовый патронташ через плечо)
С а н д о р (раздраженно): Йосеф, ты звал... Я здесь только из уважения к тебе! Ты должен понимать, бой в разгаре, я должен быть на позициях! Я - командир...
И о с и ф: Прости, Сандор, но ты больше не командир. Я отстраняю тебя от командования.
С а н д о р: Verdammt, Йосеф, ты бредишь! Мирра, что смотришь?! Он истекает кровью, у него рассудок помутился...
И о с и ф (резко): Рассудок помутился у тебя, когда ты убрал наших стрелков с внешней стены и пропустил арабов во двор!!
С а н д о р: Я сократил фронт обороны. У нас осталось всего полтора десятка бойцов, с тактической точки зрения целесообразно сосредоточить всех здесь, в здании...
И о с и ф (зло): С тактической точки зрения, если угодно, стена позволяла нам оборонять периметр Тель-Хая. Теперь она - удобный исходный рубеж атаки для наших врагов, и пустил их туда - ты!
С а н д о р (с нотками паники в голосе): А что я должен был делать? Этот verfluchen Камаль-эфенди не соглашался прекратить огонь и дать нам забрать погибших, пока мы не позволим его людям вытащить со двора трупы своих! Поверь мне, он в самой натуральной ярости, Йосеф! Зачем только ты приказал стрелять?! Как бы все не кончилось плохо, очень плохо!.. Как нам теперь выводить наших отсюда людей, а? Бедуины концентрируют силы для новой атаки, а Камаль орет, как бешеный, что мы превратили мирные переговоры в бойню, и что именно твоя пуля сидит у него в ляжке...
И о с и ф: Жалко, что не в башке... Мирные переговоры были обречены, еще не начавшись, Сандор. Камаль и так знал, что никаких французских солдат здесь нет, у него прекрасные лазутчики. Камаль пришел сюда не за этим. Он хотел раз и навсегда показать нам: он и его головорезы - единственная сила на этой земле, только у них есть право носить оружие. Мы, евреи, для них - 'яхут', 'улет-эль-мот', люди, лишенные чести, лишенные права защищать себя! Именно потому телохранитель Камала и стал отбирать у бедняжки Дворы маузер... Он выполнял волю своего господина, и ты трижды не годишься в командиры, если не понял этого! У нас нет иного выбора, кроме как драться до конца. Не уступать врагу ни одной позиции, на которой можно его задержать! Ты больше не в траншеях в Галиции, это другая земля и совсем другая война. У нас нет сотен километров тыла за спиной, нет запасного рубежа обороны. Каждый наш рубеж в Эрец-Исраэль - главный...
С а н д о р (переходя на крик): Вот и попробуй, обороняй этот рубеж с мальчишками и девчонками из Ха-Шомера, которые винтовку-то держать едва умеют! Die beschissenen Kinder, keine Zoldaten!! Кроме меня и тебя, здесь хоть каких-то вояк - по пальцам пересчитать! На кого рассчитывать?!
И о с и ф: Хотя бы на Давида Шнеерсона. Сейчас ты пойдешь и передашь командование ему.
С а н д о р: Но он же рядовой...
И о с и ф: Извини, генералы остались в Европе. Зато у Шнеерсона есть то, что необходимо командиру: твердость. А ты... (внезапно смягчившись) Я не виню тебя, Сандор. Ты слишком устал душой на Великой войне. (снова жестко) Сдай команду Давиду и - марш к бойнице! Надеюсь, солдат из тебя лучше, чем командир... Повтори!
С а н д о р ('служебным' голосом): Слушаюсь сдать команду Шнеерсону! (идет к двери, вдруг останавливается и оборачивается) Знаешь, Йосеф, а ты во всем прав. Как всегда - прав! Дрянной из меня здесь командир... Я слишком рьяно пытался быть самым лучшим там, на Великой войне. На чужой войне! Der 'K und K' Oberleutnant perfekt... In die Holle!! Здесь - своя война, а во мне уже слишком мало жизни... Ты здесь самый лучший командир! Шалом, Йосеф! Мирра, присматривай за ним! (выходит)
И о с и ф: Мирра, нечего тебе здесь околачиваться. Иди к раненым!
М и р р а: Ты тоже - раненый...
И о с и ф: Им ты нужнее, и не спорь со мной! Иди, девочка, потом зайдешь ко мне еще, как будет время...
М и р р а: Хорошо, Йосеф, я пойду и вернусь. Ты только держись, пожалуйста!! Слышишь меня? Не засыпай! Тебе нельзя отключаться, иначе ты не удержишься за жизнь...
И о с е ф: Я держусь, Мирра. Ступай.
(М и р р а выходит. И о с и ф откидывается на подушку и издает долгий болезненный стон.)
И о с и ф (осторожно придерживая повязку на животе, мучительно ругается в стиле российского унтера): А-а-а-а, твою евхаристию через цугундер, сучий потрах, все нутро на хрен разворотило... Больно-то как, больно!!..
(Из полумрака выступает фигура его О т ц а.)
О т е ц: Молодцом, Ося! Теперь постони, теперь можно. Они теперь не услышат тебя, сынок. Можешь стонать.
И о с и ф: Ты снишься мне, папа? Я уже начал бредить? Как странно, ты ведь умер, а твой голос все такой же... Такой, каким я помню его! И этот старый военный сюртук, медными пуговицами которого я любил играть в детстве. Ты казался мне тогда таким отважным и грозным воином... Ты всегда был моим героем, папа, хоть порою я и спорил с тобой!
О т е ц: Теперь ты герой, сынок. Мы с мамой гордимся тобой и ждем тебя!
И о с и ф: Уже скоро, папа, теперь уже очень скоро... Но, прощу тебя, не сейчас! Я не имею права уходить, пока не кончен бой, пока мои люди не будут в безопасности...
О т е ц: Тогда борись, Ося! Я пришел, чтобы помочь тебе. Не сдавайся, ты ведь офицер!
И о с и ф: Офицер... Вот и сбылась твоя мечта, папа...
О т е ц: Более, чем сбылась! Мне хотелось, чтобы ты стал офицером Российской императорской армии. Ты стал им, сынок, и, больше того, ты стал командиром еврейских боевых отрядов! Тогда, провожая тебя из нашего Пятигорска на военную службу, я даже не мог помыслить, что когда-нибудь люди смогут сказать так: 'еврейские боевые отряды'!
ПЕРВАЯ КАРТИНА ИЗ ПРОШЛОГО.
(1902 год. Комната в доме семейства Трумпельдоров в Пятигорске. О т е ц напутствует 22-летнего И о с и ф а, отправляющегося отбывать воинскую повинность).
О т е ц: Ну вот, сынок, пора. Известное дело, сборы солдатские - сборы короткие. Солдат свой дом за плечами носит.
И о с и ф (упаковывая вещи): Ну, папа, покуда понесу, что дозволено, в сундучке, а как прибуду в учебную команду и получу амуницию - переложу за плечи! (смеется)
О т е ц: Так и надо! Знаешь ли ты уже, где тебе предписано проходить службу?
И о с и ф: В Киевском военном округе, папа, вероятнее всего - в городке Тульчин Подольского уезда. В 76-м Кубанском пехотном полку, бывшем Кубанском егерском.
О т е ц: Что ж, сынок, весьма достойный полк! Видал я его в деле в последнюю Кавказскую кампанию, когда мы брали на штык у мюридов неистового Шамиля аул Гуниб. Гордись такой службой, Ося! И хорошо, что будешь служить в Подолии. Эта губерния лежит в черте постоянной еврейской оседлости, там большая община. Наши люди всегда помогут тебе, поддержат.
И о с и ф : Согласен, папа, и полк славный, и гарнизон хороший... Единственное, что не нравится мне во всем этом - проклятая черта оседлости!
О т е ц (резко): Объяснись! Ты что, желал бы служить в области Войска донского, где еврею каждая сволочь готова проломить голову?
И о с и ф: Служить я готов там, где мне будет предписано. (зло) А, чтобы проломить мне голову, этой сволочи придется здорово постараться! Не будем возвращаться к нашему известному спору, папа. Вы сами прекрасно понимаете, что сегрегация еврейского населения по религиозному и родовому признаку, принятая в Российской империи, есть пережиток средневекового варварства и самых диких предрассудков. Весь цивилизованный мир давно и с отвращением отринул подобную практику! Только у нас, в России, все еще продолжают упрямо цепляться за нее!
О т е ц (сурово): Придержи язык, Оська! Наш государь равно любит своих подданных всякой веры и народности! Ему лучше знать, когда придет время отменить черту оседлости.
И о с и ф: Поймите, папа, я готов честно выполнить свой долг подданного, верно служить государю и Отечеству... Так же, как служили им вы, двадцать лет простояв в строю под российскими знаменами, пролив кровь в сражениях! Но готова ли Российская империя стать подлинным Отечеством для своих еврейских подданных?..
О т е ц: Научись принимать Отечество таким, каково оно есть. Меня еще мальцом кагальные скорохваты из дома забрали, отдали в рекрутчину, в кантонисты. Мало, что ли, претерпел я от ражих дядек-унтеров и отцов-командиров зуботычин да ругани? Как селедками кормили да воды не давали, как под ружье на две смены ставили, в ранец кирпичей натолкав... Все затем, чтоб из 'жидененка Вольфки Зеева' сделать православного парнишку Владимира, а полковому священнику премию за это в карман положить! Но я всегда знал, где кончается хамство начальства и начинается Отечество! Тебе, Оська, предстоит служить в другие, лучшие времена! Ни офицер, ни поп теперь не имеют теперь права посягнуть на веру Авраама, Исаака и Иакова.
И о с и ф: Антисемитов в русской армии все равно осталось более, чем достаточно! Евреям до сих пор закрыта дорога в лейб-гвардию, во флот, в юнкерские училища, в интендантства... Вам, старому солдату, это прекрасно известно!
О т е ц: Да, известно. Однако покойный государь Александр Николаевич и ныне царствующий Николай Александрович сделали многие послабления. Ты, как выучившийся на зубного лекаря, теперь можешь быть зачислен фельдшером и держать экзамен на доктора. А, если ты будешь пожалован Знаком отличия Военного Ордена, или, проще говоря, солдатским 'георгием', и произведен в унтер-офицеры, перед тобой откроется дорога к офицерскому чину.
И о с и ф (мечтательно): Неплохо бы... Все девчонки с ума сойдут при виде золотых эполет! (иронично) Вот только беда, папа: 'георгием' исключительно в военное время награждают, а войны нету и не предвидится.
О т е ц: Ну, Ося, это не такая уж беда. Во-первых, нам с матерью будет намного спокойнее так, без войны! А, во-вторых, генерал Кульнев, герой 'грозы двенадцатого года', говаривал: 'Люблю тебя, матушка-Россия, за то, что на одной из твоих границ непременно дерутся!' Или в ближайшее время будут драться...
И о с и ф (с усмешкой): Интересно бы знать папа, на какой именно?
О т е ц: Откуда мне знать? Ну, хоть на японской!
И о с и ф: Сразу видно, скверно вам преподавали географию в школе кантонистов. Не имеет Российская империя с Японией сухопутных границ! Хотя, если с другой стороны посмотреть... Китай, Корея, Манчжурия, конфликт экспансионистских интересов двух императоров - нашего и японского!
О т е ц (грозит кулаком): Оська, не смей ругаться на счет императоров!!
И о с и ф: Это я не ругаюсь, папа. Я анализирую вероятность военного конфликта между державами на Дальнем Востоке.
О т е ц: Тоже мне, генерал нашелся! Твое дело - солдатское: служи да приказы исполняй! Вот выйдешь в офицеры, тогда...
И о с и ф: Можете не сомневаться, папа, если разразится война - непременно выйду!
О т е ц: Смотри только голову свою, чересчур умную, при этом выходе захватить с собой не забудь! Или, к примеру, руку...
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
(Раздается грохот интенсивной ружейной перестрелки. Внезапно к нему примешивается боевой клич и характерное улюлюканье атакующих бедуинов. И о с и ф с трудом приподнимается и пытается выглянуть в окно).
И о с и ф: Атака?.. (пытается крикнуть) Давид, залпами... (мучительно стонет и откидывается назад, почти шепчет) Ребята, залпами огонь!.. Давите их плотностью огня!.. Только не давайте приближаться... (Раздается залп, затем еще и еще) Молодцы, мои герои, вы сами все знаете...
(Вбегает перепуганная М и р р а)
М и р р а: Йосеф, Йосеф, они нападают со всех сторон!! Их там целая тысяча! Мы все умрем, Йосеф, все кончено!!! (бросается к И о с и ф у и рыдает, уткнувшись лицом в его одеяло)
И о с и ф (поднимает ей голову своей рукой): А ну посмотри на меня, девочка! Ничего не кончено. Запомни, даже если мы умрем, все только начинается. Начинается наша страна, ее новая история. Начинается борьба за нашу страну. За Государство Израиль!
М и р р а (сквозь слезы): Но, Йосеф, мы же всего этого уже не увидим...
И о с и ф: Увидим, Мирра! Живые или мертвые, но обязательно увидим! А сейчас - по счету 'раз' взяла себя в руки! По счету 'два'... (Стрельба и вопли усиливаются, раздаются пулеметные очереди) Все действительно очень скверно, у них еще есть пулемет... Миррочка, достань из кобуры мой револьвер и вложи его мне в руку. Мне не дотянуться...
М и р р а: Вот, Иосеф, держи! Подожди, взведу тебе курок. (Дает ему оружие)
И о с е ф: Теперь изготовь свой пистолет к стрельбе и встань позади моей кровати. Я буду тебе вместо бруствера. (М и р р а не совсем ловко занимает позицию позади топчана) Заранее бери дверь на прицел, девочка... Если они ворвутся, считай каждый свой выстрел. Надеюсь, мне не надо объяснять тебе, что делать с последним...
М и р р а (почти твердо): Не бойся, живой они меня не получат!
(Раздается взрыв гранаты, затем, через несколько секунд, еще один)
И о с и ф: Это во дворе... Вот сейчас! Сейчас либо наши удержатся, либо они войдут! (поднимает револьвер) Мирра, приготовились! Огонь только по моей...
(М и р р а панически палит в дверь)
М и р р а: Ой!!! Есть один.
И о с и ф (с иронией): Пока все они еще снаружи.
М и р р а: Я про патрон, Йосеф...
И о с и ф: Остальные побереги. Так, я хотел сказать: открывай огонь только по моей команде. Ну, приготовились!
(Оба поднимают оружие. Крики бедуинов стихают, стрельба постепенно ослабевает)
И о с и ф (Опускает револьвер): Кажется, все... Отбились! (Пытается крикнуть) Давид, что там? Мирра, голоса уже совсем нет... Спроси ты!
М и р р а: Конечно, Йосеф, сейчас! Ты только береги силы, умоляю... (Бежит к двери, выглядывает наружу) Давид, ну как там дела?
Г о л о с (из-за двери): Полный порядок, Мирра! Мы их отбили!
М и р р а: Вы все живы?
Г о л о с: Все, все! Принимай раненого героя!
М и р р а: Ой, Шлоймеле, что с тобой?! (Бросается вперед, помогает войти Ш л о й м е, который одной рукой прижимает к голове окровавленную тряпку, а во второй держит винтовку) Вот так, осторожненько! Садись сюда. Потерпи, миленький, сейчас посмотрим, что тут у нас...
Ш л о й м е: Ухо, кажись, отстрелили, гады... Надо же - чуть левее, и мозги бы по стене разбрызгало! (лихорадочно смеется)
И о с и ф: Говорят, храброго солдата судьба бережет! Это твой первый бой, Шлойме?
Ш л о й м е: Первый настоящий! Перестрелки не в счет... Командир, как ты?
И о с и ф: Держусь, дружок. И ты держись... Расскажи, как там было?
Ш л о й м е (возбужденно): Ну, Йосеф, они как завыли, как поперли!! Честно, я думал: не устоим... Шнеерсон, молодчага, командовал, как Наполеон - ни один мускул на лице не дрогнул! 'Залпом огонь! Залп! Залп!' Потом у их пулеметчика, похоже, патроны закончились или оружие заклинило, и натиск сразу как-то ослаб. Но несколько арабов все-таки совсем близко подобрались, за стеной подползли. Один бросил гранату - мимо, от стены отскочила. А когда он снова поднялся, вторую бросить - Сандор его ловко уложил: бабах, и пулю меж глаз! Граната его выпала и среди своих рванула!! Тут они мигом заткнулись и отступили...
И о с и ф: Молодцом, ребята! Какие же вы все-таки у меня молодцы...
Ш л о й м е: А-а-у-у!!! (пытается вскочить) Мирра, ты что творишь?!
М и р р а: Ничего особенного. Просто оборвала тебе отсеченную половинку уха, висевшую на коже. Не бойся, там еще нижняя половина осталась! Пришивать некогда, извини.
Ш л о й м е: А, ладно... Ухо - тоже мне, важная часть тела! Так, декорация одна... Ты, Миррочка, главное замотай потуже, чтоб кровь за воротник не бежала.
М и р р а: Будь спокоен, Шлоймоле, сейчас и карболовым раствором обработаю, и подушечкой марлевой заложу, и перевяжу... И даже поцелую тебя за то, что ты такой храбрый мальчик! (Целует его в щеку)
Ш л о й м е: Спасибо, конечно... Только я тебе не 'мальчик', мне уже восемнадцать лет! В восемнадцать лет на Великой войне боевые ордена получали!
И о с и ф: У нас тоже великая война, Шлойме. Хотя орденов у еврейского народа пока нет... Но, уверен, настанет день, когда будут! Тогда подвиги всех наших бойцов будут награждены своими, еврейскими, израильскими орденами. И ваш подвиг тоже, мужественные защитники Тель-Хай!
М и р р а: Мне тогда - орден с голубыми бриллиантиками, пожалуйста! Будет шикарно смотреться на моем фиолетовом шелковом платье!
Ш л о й м е: А у тебя, Иосиф, уже есть ордена, ведь правда? Полный бант российских Георгиевских крестов! Ребята рассказывали, ты получил их за войну России с Японией...
И о с и ф: Да, за оборону Порт-Артура... Это тоже было мое первое сражение, как теперь у тебя, Шлойме!
Ш л о й м е: Я всегда хотел попросить тебя рассказать нам о Порт-Артуре, командир... Пообещай мне, когда мы победим и ты выздоровеешь, ты обязательно расскажешь! (И о с и ф через силу кивает) Вот и отлично, мы теперь будем ждать! А сейчас, прости, мне надо возвращаться к ребятам!
И о с и ф: Шлойме, постой. Передай им... Передай всем нашим, что я горжусь ими! Шнеерсону и Сандору скажешь лично от меня: благодарю! Пускай теперь не ослабляют внимания, не убирают наблюдателей от бойниц... Камаль сунется снова, я его знаю! Он упрямый, он не хочет позволить нам, евреям, выиграть у него бой. И все-таки мы победим!
Ш л о й м е: Победим, Йосеф! Раз уж орденов у нас нет, твоя похвала будет ребятам дороже ордена! Мы молимся за тебя, командир... Шалом! (Выходит)
И о с и ф: Мирра, и ты ступай! Иди к раненым, ты нужна там больше, чем здесь.
М и р р а (внезапно вспыхнув): Дело не в том, где я больше нужна! Дело в том, что я не была нужна тебе никогда! Даже сейчас, когда ты лежишь здесь, израненный, я все равно тебе не нужна! Так оставайся наедине с твоими ранами, подвигами и орденами! (Выбегает, хлопнув дверью)
И о с и ф (улыбнувшись): Вечная женственность, которая сильнее войны... Все правильно, девочка! Сейчас ты мне совсем не нужна. Когда я смотрю на тебя, мне страшно умирать... И попробуй убежать от этого страха! От смерти не убежишь...
(У изголовья кровати появляется едва различимая в тени фигура П о л к о в н и к а Н. А. П е т р у ш и, в Порт-Артуре - полкового командира И о с и ф а).
П о л к о в н и к: От страха бежит трус, а храбрец идет на страх. Помните об этом, прапорщик Труп... (с трудом выговаривая фамилию) Труп-фель-дор.
И о с и ф (устало): Сколько раз говорить вам, господин полковник... Николай Андреевич! Я - Трум-пель-дор. Впрочем, вы правы - я уже труп Трумпельдора...
П о л к о в н и к: Мы с вами солдаты, не к чему лукавить. Вы умираете, я знаю точно. Я видел в своей жизни много умирающих, слишком много.
И о с и ф: Вы пришли только, чтобы сказать мне, что мои часы сочтены? В таком случае - зря, господин полковник! Я прекрасно понимаю это и сам. (презрительно) Пожалели бы свое время, ваше высокоблагородие!
П о л к о в н и к: Времени у меня теперь предостаточно, прапорщик. В феврале большевики расстреляли меня в Николаеве.
И о с и ф: Я не знал об этом! Простите, Николай Андреевич.
П о л к о в н и к: Вам не за что просить прощения, господин Трумпельдор. Я уважал вас, как храброго солдата и мужественного человека, но никогда не любил. Вернее сказать, не любил не лично вас, а вашу народность... Да будет вам известно, из трех членов большевицкой 'чрезвычайной тройки', приговорившей меня, шестидесятитрехлетнего старика, к смерти только за то, что я генерал в отставке... Так вот, двое их этих троих мерзавцев были ваши, евреи!
И о с и ф: И что из этого, Николай Андреевич?
П о л к о в н и к: Пока вы воюете здесь за этот ветхозаветный миф, израильское государство, ваши братья по крови и по вере, засевшие в большевицком правительстве, в ВЧК, в командовании Красной армии, убивают Россию! Нашу Россию, которую мы вместе защищали в Порт-Артуре под знаменем моего доблестного 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка...
И о с и ф: Господин полковник, я мог бы сказать вам, что бесчестно смущать последние часы умирающего вашими упреками. Мог бы сказать, что те, кто убивал еврейских детей и стариков во время самых ужасных погромов, были вашими братьями по вере и крови, но я от этого не стал меньше любить Россию и меньше уважать моих боевых товарищей - русских и украинцев! Я скажу вам другое. Да, среди российских революционеров было немало евреев. А вы хотели иного, Николай Андреевич, когда еврейское население в империи веками было бесправным и безгласным? Но люди, оказавшиеся в большевицком руководстве, все эти Троцкие, Урицкие, Зиновьевы и им подобные - отвернулись от еврейского народа и его заповедей. Так велит им коммунистическая псевдо религия, в которой тоже не существует ни эллина, ни иудея - только пролетариат и буржуазия! И среди тех, кого большевики ставят к стенке и выводят в расход, как принято говорить у чекистов, - тысячи и тысячи евреев, оказавшихся врагами Советской власти по своему общественному положению или по убеждениям. Вам, может быть, неизвестно, что еврейская община России в массе своей не поддержала большевицкой революции потому, что большевики посягнули на частную собственность. Частная собственность слишком часто была единственным достоянием евреев в царские времена и слишком многим из них, к сожалению, заменяла гордость и самоуважение... Но не всем! Вспомните, что среди нескольких тысяч участников легендарного 'ледяного похода' Добровольческой армии в восемнадцатом году было около ста офицеров и юнкеров еврейского происхождения! Вы знаете, что стало с ними потом?
П о л к о в н и к: Насколько мне известно, большинство из них были уволены из рядов белой армии... Но ведь русские офицеры сами отказывались служить в одних частях с лицами иудейского исповедания, а нижние чины не хотели им подчиняться! В наших войсках никогда не жаловали евреев, господин Трумпельдор!
И о с и ф (горько): Кому, как не мне, не знать этого!
П о л к о в н и к: Кому, как не вам?! Стыдитесь, господин прапорщик! Высочайшей милостью за вашу стойкость в осажденном Порт-Артуре и за поддержание духа наших воинов в японском плену вы были пожалованы полным кавалером знака отличия Военного ордена! Главнокомандующий генерал Линевич удостоил вас плац-парадом войск Манчжурской армии! Покойный государь Николай Александрович лично вручил вам офицерские погоны на аудиенции для георгиевских кавалеров! И это в то время, когда многие сотни русских офицеров после этой несчастной войны сочли себя обделенными чинами и наградами. Они тоже честно сражались за Отечество! Мне никогда не понять, прапорщик, за что сражались вы там, в Порт-Артуре... И непонятно, за что вы погубили теперь свою жизнь за тысячи миль от России!
И о с и ф: Я всегда помнил Порт-Артур, эту первую в моей жизни битву. Мы с вами сражались тогда вместе, не считаясь тем, кто из нас еврей, кто великоросс - во имя воинской чести и присяги, которые святы любому солдату. Именно там я постиг, как надо сражаться за Отечество! А мое Отечество, Николай Андреевич, - вот эта благословенная земля, на которой два тысячелетия назад жили отцы моего народа, и на которую моему народу теперь должно вернуться!
П о л к о в н и к: Как может народ, рассеянный восемнадцать веков назад по всем четырем сторонам света и научившийся жить по принципу 'ubi bene, ibi patria' - 'где хорошо, там и родина', вдруг обрести чувство Отечества?
И о с и ф: Еврейский народ никогда не терял чувства Отечества, господин полковник. Поколениями мы сохраняли в душе плач по утраченной Родине... Эта земля будет нашей! Она уже наша - мы освятили ее кровью, пролитой в нее... В том числе - кровью тех семи молодых ребят и девочек, тела которых лежат сейчас в этом доме!
П о л к о в н и к: Немало крови вашим людям еще придется пролить здесь, прежде чем вы вернете свою землю... Да и после этого! Вас, я вижу, это не пугает. Что ж, господин Трумпельдор, все это выше моего понимания, однако я точно знаю: вы и ваши друзья достойны уважения старого солдата. Я бы счел за честь пожать вашу руку, но, увы, мертвым не дано прикоснуться к живым!
И о с и ф: Очень скоро я смогу подать вам руку, Николай Андреевич... Как тогда, в Порт-Артуре!
ВТОРАЯ КАРТИНА ИЗ ПРОШЛОГО.
(Ноябрь 1904 года. Штабной блиндаж на позициях 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка под Порт-Артуром. П о л к о в н и к Н. А. П е т р у ш а сидит за раскладным походным столиком, пишет. Входит И о с и ф, на груди - солдатский Георгиевский крест, левый рукав шинели обнаруживает ампутацию руки выше локтя.)
И о с и ф (становится навытяжку и отдает честь): Ваше высокоблагородие! Старший унтер-офицер 7-й роты Трумпельдор по вашему приказанию явился!
П о л к о в н и к (рассматривая его с интересом и заметным ехидством): Явились, значит. Дайте-ка погляжу на вас, лично познакомлюсь, так сказать, с героем.
И о с и ф: В вашем распоряжении, ваше высокоблагородие.
П о л к о в н и к (берет со стола бумагу, зачитывает): Приказ коменданта крепости Порт-Артур генерал-лейтенанта Смирнова, и так далее, и так далее... Вот: 'Трумпельдор был прикомандирован к госпиталю, где он имел возможность быть избавленным от смертельной опасности и трудностей окопной жизни, но он пошёл добровольцем на передовую линию фронта, где неоднократно показал чудеса храбрости... Будучи тяжело раненным, Трумпельдор не пожелал воспользоваться законным правом обратиться в инвалида и презирая опасность, вновь предложил свою полуискалеченную жизнь на борьбу с врагом. Трумпельдор приносит на благо Родины больше того, что требуется нашей присягой, и поступок его заслуживает быть вписанным золотыми буквами в историю полка.
Награждаю его Георгиевским крестом и произвожу в старшие унтер-офицеры.
Приказ этот прочесть по всем ротам, батареям и отдельным частям и побеседовать с солдатами по содержанию приказа'... Ну и о чем же мне 'побеседовать с солдатами', как вы полагаете, а?
И о с и ф: Ваше высокоблагородие, мое единственное желание - по-прежнему делить с товарищами боевую жизнь! Понимаю, что мое увечье не позволит мне вновь вернуться в строй полковой команды разведчиков...
П о л к о в н и к: Так вы еще и разведчик, припоминаю. Не находите в этом некой странности?
И о с и ф: Не понимаю вопроса вашего высокоблагородия.
П о л к о в н и к (с внезапной жесткостью): Труп-фель-дор, или как вас там! Людей вашей народности я привык видеть в любом качестве, но только не как военных героев! Вам понятно?
И о с и ф (спокойно): Никак нет.
П о л к о в н и к (не совсем уверенно, и от того особенно грубо): То, что по глупой прихоти судьбы осколками гранаты вам раздробило руку и ее отрезали, еще не дает вам права карабкаться наверх по лестнице воинской славы! Постыдились бы использовать увечье для ваших карьерных прожектов! Получили крест, получили производство - заслужено ли, нет ли - вот и сидите себе тихо при лазарете! Благодарите вашего иудейского Бога, что вовсе не убило!
И о с и ф: Ваше высокоблагородие ...
П о л к о в н и к: Я не давал вам разрешения говорить! Черт вас подери, Труп-фель-дор, вас и все ваше хитрое племя! Уцепились за хвост коменданта... Он у нас генерал-либерал, так сказать, а вы теперь его фаворит! И что мне с вами делать? Мне декоративные фигуры на позициях не нужны, мне солдаты нужны! У меня в нижних чинах до тридцати процентов убыли - больных, раненых, убитых, пропавших без вести... Простых русских солдатиков, Трупфельдор, а не приказных героев иудейского исповедания от господина коменданта!
И о с и ф: Я тоже - простой русский солдат! Ваше высокоблагородие, при мне рапорт командира 7-й роты капитана Власьева, он зачислит меня командиром второго взвода, если вы соблаговолите наложить резолюцию.
П о л к о в н и к (презрительно): А винтовку чем держать будете, русский солдат?
И о с и ф: Командиру взвода полагаются револьвер и шашка, вашему высокоблагородию это известно. Управлюсь не хуже двоеруких!
П о л к о в н и к (помолчав и не глядя И о с и ф у в глаза): Ну, положим, унтер-офицер, я поверю в благородство ваших помыслов. Но нижним чинам, солдатикам-то как растолковать, почему им в командиры прислали, извиняюсь, иудея, да еще безрукого?
И о с и ф: Солдаты поймут, ваше высокоблагородие.
П о л к о в н и к (вскипая): Поймут, говорите? Да вы что, с Луны свалились? Вам хотя бы известно, что думают о вас и вашей, так сказать, авантюре эти самые солдаты? Хотите, я расскажу вам?!
И о с и ф: Думаю, лучше предоставить слово самим солдатам, ваше высокоблагородие.
П о л к о в н и к (раздраженно): Думает он! Тоже мне, унтер-офицер Труп-фель-дор думает!.. Ну, ладно, будь по-вашему. В виде исключения из порядка субординации и из уважения к вашим ранам.
И о с и ф: Благодарю, ваше высокоблагородие.
П о л к о в н и к: Погодите благодарить. Полагаю, то, что вы услышите, собьет с вас эту героическую позу! Ну, да вы сами хотели... (Выглядывает в дверь, кричит) Дежурный ординарец, ко мне! (И о с и ф у) Вот, пожалуйте, послушайте слова простого русского солдата, господин Труп-фель-дор!
(Входит С о л д а т, ражий парень с лихо закрученными усами, и браво вытягивается перед начальством)
С о л д а т: Ваше высокоблагородие, 5-й роты ефрейтор Кузнецов по вашему приказанию явился!
П о л к о в н и к: Здорово, Кузнецов. Узнаешь, кто это здесь? (указывает на И о с и ф а)
С о л д а т: Так точно, ваше высокоблагородие! Так что, Осип Триумфельдоров это, разведчик, которого об августе месяце на Угловой горе шимозой изувечило! Он, стало быть, к нам возвернулся.
П о л к о в н и к: Откуда знаешь?
С о л д а т: Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие, робяты, писаря, обсказывали.
П о л к о в н и к: Вот что, Кузнецов. Приказываю тебе, отвечай мне честно, как на духу! Желаю знать твои соображения, и ничего тебе за это не будет. Этот Труп-фель-дор теперь желает, чтоб его назначили взводным командиром к себе в роту. Что на это скажешь?
С о л д а т (мнется): Так, это... Пущай, значится, назначают! Заслужил. Осип воевал молодцом и, стало быть, кровь за царя и Отечество пролил.
П о л к о в н и к: А одна рука?
С о л д а т: Я извиняюсь, конечно, ваше высокоблагородие, да взводом-то оно головой командуют! А голова ихняя удалая, светлая, как-никак разведчик.
И о с и ф: Спасибо, Василий! Ты будь спокоен, я ребят не обижу и от смерти поберегу!
С о л д а т: Помогай тебе Христос, Осип!
П о л к о в н и к: Кузнецов, какой Христос? Ты что, не знаешь, что Труп-фель-дор - иудейской веры? У них с Христом, так сказать, особые отношения!
С о л д а т: Знаю, ваше высокоблагородие, как не знать... Только это ж одно, а взвод, оно - другое.
П о л к о в н и к: Слыхал, небось, что из иудеев плохие солдаты, хитрые и трусливые?.. Унтер-офицер, молчать!! Ты, Кузнецов, говори!
С о л д а т: Так что, ваше высокоблагородие, робяты, которые с Малороссии, разное про жидков говорят. Которые - и вовсе плохое, а которые - и ничего себе. Мы-то сами с Сибири, с Енисейской губернии, у нас ихнего народу и не видывали, окромя земского дохтура. Я так думаю, ваше превосходительство: всякие у иудеев людишки имеются, все равно, что у нас. Есть и вовсе сволочь, прости Господи, а есть и почтенный народ. А которые в армии - так ничего себе. Служат, ваше превосходительство, не хуже других. Не извольте сумневаться, сам видел!
П о л к о в н и к: Благодарю, Кузнецов. Ступай.
С о л д а т: Слушаю-с, ваше высокоблагородие! (Берет под козырек, потом обменивается с И о с и ф о м приятельским кивком и выходит).
П о л к о в н и к (после долгого молчания, себе под нос): Глас народа - глас Божий... Простой парень... Надо же, а? (И о с и ф у, почти злобно) Так чего ж вас тогда громят, если вы такие... как все?
И о с и ф (вызывающе): Господин полковник, русский и малороссийский антисемитизм проистекает от вопиющего невежества населения! Люди безграмотные, озлобленные и униженные нищетой склонны верить самым диким фантазиям, а зачастую - откровенной пропаганде. Куда печальнее то, что некоторые образованные люди, которые по своему положению в обществе должны бы были являться источником просвещения народа, становятся архитекторами этих отвратительных фантазий...
П о л ко в н и к: Так, Труп-фель-дор...
И о с и ф: Моя фамилия - Трумпельдор, ваше высокоблагородие.
П о л к о в н и к (устало): Ладно... Унтер-офицер! Подайте, что ли, рапорт вашего ротного командира. Я дам ему ход согласно установленной процедуре. Возвращайтесь в роту, принимайте взвод. Пока не основании моего устного распоряжения, завтра будет приказ по полку.
И о с и ф (становится смирно, отдает честь): Благодарю, ваше высокоблагородие!
П о л к о в н и к (встает, подходит к И о с и ф у и протягивает ему руку): Вот вам моя рука и мои извинения в случае, если я обидел вас. Ступайте, воюйте!
И о с и ф (отвечает на рукопожатие): Вы были честны, господин полковник! Это не так уж мало. Уверен, что, если бы у вас было время узнать евреев лучше, вы могли бы стать нам другом.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.
(В отдалении раздаются только отдельные выстрелы, комната окрашена багровыми отсветами заката. И о с и ф лежит, откинувшись на подушку, не выпуская из руки револьвера, и тяжело дышит. Входит М и р р а, едва сдерживая рыдания)
И о с и ф (с трудом выговаривая слова): Миррочка, это ты?...
М и р р а: Я, Йосеф! (подходит, садится у его изголовья, гладит его по голове) Я, мой милый, мой самый храбрый, самый красивый!.. Мой герой!
И о с и ф: Как хорошо... Твоя рука. Такая прохладная, нежная. Женская рука... Я почти не вижу тебя, Мирра!.. Как странно, боль ушла... Я перестал чувствовать свое тело, словно его уже нет, осталась одна душа...
М и р р а (сквозь слезы): Это ничего, Йосеф! Ничего страшного, просто потеря крови и обезвоживание! Вот, попей, попей, теперь уже можно! (помогает И о с и ф у отпить из фляги)
И о с и ф: Так легче... Спасибо, Миррочка! Ты не боишься давать мне воду? Рана в живот, сама говорила...
М и р р а (неумело лукавит): Думаю, немножко можно... Твое положение стабилизировалось! Ранение, к счастью, не такое тяжелое, как нам показалось сначала! Ты только продержись еще немножечко, пожалуйста! (внезапно почти кричит) Ты будешь жить, Йосеф, обязательно будешь жить!!
И о с и ф: Милая лгунья... Я знаю, и ты знаешь: мне осталось несколько часов, не больше.
М и р р а: Не говори так, умоляю! Скоро подойдет подкрепление из Кфар-Гилади, они выручат нас, а доктор Гери спасет тебя...
И о с и ф: Миррочка, подкрепления не будет. Утром я привел сюда из Кфар-Гилади всех, кого мог снять там с обороны. Остальные не двинутся с позиций, пока остается угроза нападения. Доктор Гери, как старший, первый не позволит этого. Камаль может в любую минуту повернуть часть своих сил против Кфар-Гилади... А если наши там неосторожно сунутся за стены кибуца, Камаль не упустит шанса истребить их на открытом пространстве. Он опытный и решительный вояка, я знаю его лучше, чем он меня...
М и р р а (с надеждой): Тогда, может быть, сюда будут посланы французские войска? Ведь французы же не позволят арабам вырезать нас?
И о с и ф: Французам едва хватает сил для защиты самих себя. Они не станут рисковать ради отдаленных еврейских поселений даже одним эскадроном...
М и р р а: Так значит помощи не будет? Нам не на что надеяться?
И о с и ф: Мы должны надеяться на себя, девочка, на свое оружие... И на свои молитвы. Герои нашей древности, Иехуда Маккавей, Иоханан из Гуш-Халева, Элеазар бен Яхир, не имели большего, но смогли покрыть имя евреев славой!
М и р р а (прислушивается): Послушай, Йосеф! Кажется, там больше не стреляют...
И о с и ф: Вечереет. Бедуины не любят сражаться ночью. Камаль сейчас что-то решает...
(Вбегает Б а с я, коротко стриженная и совсем юная, не секунду застряв в дверном проеме длинной винтовкой)
Б а с я: Йосеф, Йосеф, они перестали стрелять и замахали какой-то белой тряпкой...
И о с и ф: Вызов на переговоры.
Б а с я: Именно так, сюда ковыляет на своей раненой ноге этот разбойник Камаль собственной персоной! Он один и с белым флагом... Ребята держат его на мушке, Давид и Сандор заспорили, подстрелить его сейчас, или нет!
И о с и ф: Нет! Отставить огонь! Мы должны уважать флаг перемирия.
Б а с я (кричит в дверь): Йосеф сказал: не стрелять! (И о с и ф у) Но почему, Йосеф?! Они не больно-то его уважают!
И о с и ф: Мы должны отличаться от них, моя отважная Баська. На нас смотрит весь мир... (пытается приподняться и выглянуть в окно, у него не хватает сил) Камаль идет с оружием?
Б а с я: Без винтовки, и кобура пустая, расстегнута... Но за поясом этот кривой кинжал!