На исходе лета флотилия из семи низко сидящих в воде торговых кораблей, похожих с береговой кручи на объевшихся сороконожек, борясь с противным ветром и встречной волной, медленно ползла на вёслах вдоль Гераклейского полуострова к его западному краю. Первыми плыли два херсонесских корабля, стремившихся как можно скорее оказаться в гавани родного города, лежащего на противоположной, северной, стороне полуострова. Следом старался не отстать навклер из Тиры, за ним - пара неуклюжих боспорских посудин и, наконец, в хвосте растянувшейся на несколько стадиев кильватерной колонны тащились два широкобёдрых корабля из расположенного по ту сторону моря Понтийского царства. Корабли эти, чьи навклеры, кормчие и большинство моряков были давнишними приятелями и знакомцами, шли вместе от самой боспорской Феодосии: мимо диких скалистых таврийских берегов редко кто решался плавать в одиночку. Благополучно миновав опасные места, минувшую ночь они провели в узкой извилистой бухте Символов, надёжно защищённой от всех ветров и волн высокими берегами, а от горных разбойников-тавров - херсонесской пограничной крепостью. А едва забрезжил рассвет, навклеры, несмотря на дувший с запада сильный ветер, поспешили вывести свои корабли из уютной бухты в открытое море, рассчитывая к полудню обогнуть на вёслах маяк на западном краю Гераклейского полуострова, и во второй половине дня встать на надёжный прикол у гранитных причалов главной херсонесской гавани.
Два замыкающих понтийских корабля принадлежали Пактию, сыну Кефала - 38-летнему купцу-навклеру из большого, богатого эллинского города Амиса, лежащего на противоположном берегу Эвксина, к востоку от столицы Понтийского царства Синопы. Форштевни кораблей украшали деревянные фигуры с нагими девичьими торсами и головами, птичьими крыльями и хвостами. Передний, возглавляемый самим Пактием - невысоким круглоголовым крепышом с короткими тёмно-каштановыми волосами, широкими бакенбардами, курчавой бородкой и усами - назывался "Филомелой", следующий в плефре за ним - "Прокной"*. За минувший месяц его "птички" проделали долгий и трудный путь из бухты Амиса вдоль восточных и северных берегов Эвксина до Херсонеса, откуда их путь лежал далее на запад, чтобы за первый месяц наступающей осени проплыть вдоль западного и южного побережья и к началу осенне-зимних бурь вернуться с торговой прибылью в родную гавань.
(Примечание: Филомела и Прокна - дочери афинского царя Пандиона, превращённые богами в ласточку и соловья (миф).)
Заложив руки за спину, Пактий неспешно прохаживался по возвышающейся над палубой кормовой надстройке перед нависающей над водой на ахтерштевне рубкой кормчего. Щурясь от крепкого солёного ветра, по выработанной прожитыми в море годами привычке Пактий безостановочно обшаривал маленькими, чёрными, всё подмечающими глазками тянувшийся по правому борту обрывистый каменистый берег, неохватную тёмно-синюю водяную пустыню с другой стороны и нависающее необъятным куполом над морем, кораблями и берегом небо, затянутое тонкой светло-серой облачной пеленой, сквозь которую размытым белым пятном проступало заметно поостывшее с приближением осени солнце.
И хотя сегодня, когда острые скалы свирепых тавров остались позади, никакая опасность кораблям как будто не угрожала, в деревянной корзине на верхушке раскачивающейся мачты "Филомелы", как обычно, сидел матрос, обозревавший окрестные воды и небо над горизонтом, а на огороженном перилами носовом возвышении, прямо над головой деревянной Филомелы, скользил над волнами бдительный проревс: порядок есть порядок! Ещё четверо матросов, подпирая спинами мачту, раскинув ноги по гладкому, как стекло, настилу палубы, лениво перекидывались словами в ожидании, когда за Маячным мысом западный ветер из встречного станет попутным и поступит команда ставить парус.
Кроме матросов на палубе "Филомелы" в этот утренний час было ещё два человека: справа, у корабельного носа с самого выхода из бухты Символов неподвижной статуей застыла закутанная в длиннополый тёмно-зелёный дорожный паллий фигура эпибата - пассажира, взятого Пактием в попутчики от Амиса до Херсонеса; в нескольких шагах от него, обхватив руками прижатые к груди ноги, подпирал спиною обитый бронзовыми гирляндами дубовых листьев дорожный сундук коротко стриженый черноволосый раб с медным ошейником, на котором было выбито его имя и имя его хозяина. Из открытого неподалёку трюмного люка доносились резкие и однообразные, как крики носившихся над кораблями чаек, всхлипы флейты, задающей темп гребли вёсельным рабам: короткий высокий звук - вёсла дружно взмывают вверх, протяжный низкий - вёсла вниз и гребок.
Путешественнику в полощущемся на ветру зелёном плаще было около тридцати лет. Намертво вцепившись в перила, ссутулив спину и вобрав голову в плечи, он ни на миг не отрывал влажных тёмно-зелёных глаз от уплывающего за корму высокого берега. Ветер трепал его каштановые с проседью волнистые волосы на непокрытой округлой голове. По широкому бледно-розовому лбу от виска к виску тянулись три тонкие морщины, а между тронутых сединой густых бровей залегла глубокая складка много на своём не таком и долгом ещё веку испытавшего и пережившего человека. Узкие бакенбарды спускались от облыселых висков вдоль слегка оттопыренных ушей на острые скулы, сливаясь с небольшой, кудрявой, с тонкими седыми "клыками" в углах губ бородкой и пушистыми рыжеватыми усами.
К полудню остался далеко позади похожий на акулий плавник, направленный остриём точно на юг, скалистый Посейдонов мыс с заметной издалека на его высокой круче ярко-оранжевой черепичной крышей храма Повелителя морей. Передние херсонесские корабли уже поравнялись с круглой башней маяка, возвышающейся, словно обелиск, среди бурунов на западной оконечности Гераклейского полуострова, тогда как замыкающие колонну корабли Пактия ещё только проплывали мимо Стен - небольшого херсонесского городка на дне широкой пологой балки, пересекавшей перешеек от открытого моря на юге до длинной, узкой бухты, глубоко врезавшейся в сушу с северной стороны. Тянувшиеся параллельно по склонам балки от моря до бухты крепостные стены городка запирали вход на западную оконечность Гераклейского полуострова - так называемый Старый Херсонес, отделяя его от остальной херсонесской территории, известной как Новая хора.
В это время из-за маяка вывернули один за другим шесть торговых кораблей, покинувших утром херсонесскую гавань и взявших курс к родным боспорским, колхидским, понтийским берегам. Огибая низкий плоский мыс, корабли обеих флотилий проходили совсем близко друг от друга. Навклеры, кормчие и моряки, не раз пересекавшиеся в портах по всему Эвксину, приветствовали друг друга радостными криками; размахивая пилосами - конусовидными войлочными матросскими шапочками, обменивались традиционными пожеланиями спокойного моря и попутного ветра до самой гавани. Совершив разворот, корабли втягивали в свои чрева ненужные теперь вёсла, поднимали на мачтах широкие паруса и, подхваченные попутным западным ветром, один за одним скрывались из виду по разные стороны мыса.
Бросив последний взгляд на оставшуюся за кормой массивную башню маяка над водой, на краю атакуемого день и ночь с трёх сторон неугомонным морем мыса, пассажир "Филомелы" перевёл глаза на видневшуюся в семи-восьми стадиях впереди, поверх густых зелёных насаждений, красную двускатную крышу храма Девы Таврополы. Святилище располагалось на низком широком мысу у входа в омывающую Старый Херсонес с восточной стороны Двурогую бухту. От него этот вытянутый на северо-восток мыс получил своё название - Парфений.
После того как храм медленно растаял за кормой, путешественник в зелёном плаще вновь обратил жадно пожирающий берег взгляд вперёд - туда, где уже отчётливо проступали над самой водой светло-серые стены и красно-оранжевые крыши Херсонеса, до которого от мыса Парфений оставалось всего каких-то полсотни стадиев. С северной стороны херсонесский берег был гораздо ниже, чем с южной, и весь изрезан длинными, извилистыми бухтами, представлявшими собой как бы "лапы" или "пальцы" огромного залива Ктенунт, глубоко врезавшегося с запада на восток в гористый берег Большого Херсонеса. С каждой минутой город, основанный в этом суровом, опасном и диком краю более четырёх веков назад отважными и предприимчивыми переселенцами из южнопонтийской Гераклеи, всё выше вздымался над водой вместе с приближавшимся берегом, представая перед восхищёнными взорами довольных близким концом пути морских путешественников во всей своей рукотворной красе.
Город раскинулся на скалистом плато между двумя бухтами - широкой и неглубоко вдававшейся в берег Западной и узкой, длинной, извилистой, похожей на устье реки - Восточной, отчего и получил своё незатейливое название*.
(Примечание: Херсонес (греч.) - "Полуостров".)
Западная часть города, к которой приближалась от мыса Парфений торговая флотилия, возвышалась над уровнем моря больше, чем на плефр (здесь же, в самой высокой точке города вздымалась к небу высокая круглая башня густо дымившего от рассвета до заката маяка). Примерно посередине плато, по верхнему краю которого проходила северная стена Херсонеса, сильно понижалось. Здесь в него вдавалась небольшая неглубокая бухта, усеянная десятками причаленных к берегу в ожидании вечерней путины рыбачьих баркасов и челнов. В том месте, где стена ближе всего спускалась к воде, в ней были проделаны небольшие ворота, называвшиеся Рыбными, от которых вели на берег Рыбачьей гавани полтора десятка вырубленных в береговой скале высоких ступеней*.
(Примечание: По данным океанологов, мировой океан в описываемую эпоху находился в состоянии регрессии и был ниже современного уровня на 4 - 5 м.)
Плывущим по морю путешественникам издалека бросались в глаза стройные ряды колонн, беломраморные фронтоны и ярко-красные черепичные крыши двух возвышающихся над приморской стеной в северо-восточном углу Херсонеса храмов и стоящая между ними на высоком постаменте огромная статуя Афины Сотейры. Наконечник копья в левой руке богини, крылья и лавровый венок в руках маленькой Ники, которую она держала на поднятой к груди правой ладони, и высокий трёхгребенчатый шлем на её голове искрились в солнечных лучах золотым огнём. Обращённые лицами на восток, обе богини, большая и маленькая, охраняли вход в главные морские ворота города - Восточную бухту. Это был херсонесский Парфенон, названный так, поскольку стоящие на нём храмы принадлежали двум особо почитаемым херсонеситами Девам - Афине Спасительнице и Артемиде Защитнице.
Плавно завернув за округлую стену юго-восточного мыса, понтийские корабли Пактия последними вошли в глубокую, вместительную, надёжно укрытую от ветров и штормовых волн Восточную или, как её чаще называли местные жители, Большую гавань, напоминающую очертаниями натянутый лук. Навклеры, матросы и пассажиры бросили в воду монеты, шёпотом благодаря морских богов за благополучное окончание плавания.
Крепостная стена, спустившись уступами с плато в примыкающую к гавани низинную портовую часть города, отступала от уреза воды примерно на плефр. Вдоль причалов, от северного конца гавани к южному, пролегала широкая набережная, выложенная истёртыми сотнями тысяч прошедших по ним за минувшие столетия ног каменными плитами, а всё пространство между нею и стеной было тесно застроено складскими помещениями, верфями, доками, кузницами, мастерскими по изготовлению канатов и парусов, харчевнями и ксенонами. С южной стороны гавань и порт были надёжно защищены небольшой цитаделью, построенной в самой низменной и уязвимой части города - в устье широкой и глубокой пригородной балки.
Как и в любом порту, множество народу толпилось у причалов и сновало по набережной между вновь прибывшими кораблями: родные и друзья вернувшихся сегодня в родную гавань моряков, грузчики-рабы, купцы и их доверенные лица, спешившие узнать, какие товары привезли из чужих краёв навклеры и чем они намереваются загрузить свои трюмы в Херсонесе, портовые шлюхи-порнаи, бесстыдно выставлявшие напоказ свои тела, громко предлагая истомившимся в долгом плавании морякам свои услуги, таможенные чиновники и, наконец, просто любопытные зеваки - собиратели и разносчики всевозможных сплетен и новостей.
Ловко пришвартовав "Филомелу" правым бортом к свободному причалу в северной части гавани, моряки Пактия тотчас перекинули с палубы на берег узкий ступенчатый трап. Подошедшая следом "Прокна" накрепко привязалась толстыми причальными концами к левому борту "сестры".
Как и полагается, первым на борт новоприбывшего корабля поднялся не заставивший себя долго ждать телон - сборщик таможенных пошлин со своим помощником-писцом. С тотчас расплывшейся на розовощёком курносом лице слащавой улыбкой, таможенник поспешил поздравить встречавшего его у трапа богатого амисского навклера, как видно, хорошо здесь известного и уважаемого, с благополучным прибытием в Херсонес.
- И тебе от меня привет, любезный Евфрон! Рад тебя видеть в добром здравии, дружище! - улыбнулся в ответ Пактий, протянув таможеннику правую руку, которую тот поспешил подобострастно, с лёгким поклоном, пожать обеими руками. - Ну, как твои дела? Как жена, дети? И, вообще, что у вас тут нового произошло с моего последнего к вам приезда?
Улыбка на лице Евфрона, польщённого, что купец из далёкого Амиса не забыл его имя, сделалась ещё шире и любезнее:
- Давненько же ты не бывал у нас, уважаемый Пактий! За это время столько всего случилось!
И Евфрон весьма охотно принялся выкладывать перед понтийским гостем все местные новости, главнейшей из которых, конечно же, была случившаяся недавно смерть старого царя скифов Скилура. Евфрон искренне обрадовался, узнав, что первым сообщил Пактию эту новость: четыре дня назад, когда тот покидал гавань Феодосии, там об этом ещё не было известно.
- По такому случаю, наш стратег Формион, его родственники и друзья украсили двери своих домов траурными венками и ветками кипариса, - продолжил Евфрон посвящать в местные дела внимательно слушавшего Пактия, нимало не торопясь приступать к выполнению своих служебных обязанностей. - А буквально два дня назад старик Формион с невесткой Мессапией (она, как тебе, должно быть, известно, приходится царю Скилуру дочерью) и внуком Стратоном уехал в Неаполь Скифский на похороны своего царственного родича.
- А что, мой многоуважаемый проксен Гераклид тоже отправился в Скифию? - прервал чиновника Пактий, сделав озабоченное лицо.
Евфрон ответил, что нет - Гераклид, выбранный в начале года одним из архонтов, остался в городе и, хвала милостивым богам, пребывает в добром здравии. Из дальнейших излияний словоохотливого телона Пактий узнал, что по достоверным сведениям, Скилур назначил своим преемником младшего сына Палака в обход трёх старших сыновей. В Херсонесе многие сейчас надеются, что старшие царевичи не захотят с этим мириться и, несмотря на данную отцу клятву, вскоре затеют междоусобицу, в результате которой Скифия ослабнет, и херсонеситам удастся вновь вернуть себе Равнину с Керкинитидой и Калос Лименом.
Путешественник в изумрудно-зелёном паллие, застёгнутом на правом плече усмехающимся золотым дельфином, на которого Евфрон, весь поглощённый разговором с Пактием, не обращал ровно никакого внимания, надвинув на лоб петас - широкополую чёрную фетровую шляпу, сжимая в правой руке увенчанный серебряной совой дорожный посох, стоял чуть в стороне, дожидаясь, когда таможенник выговорится, и он сможет попрощаться с доставившим его целым и невредимым в нужное ему место навклером. Отвернувшись, он с интересом разглядывал привычную суету на причалах и прекрасно видимые из гавани поверх портовой стены на восточном краю нависающего над портом плато, украшенные колоннами и барельефами фасады и фронтоны храмов центрального херсонесского теменоса, не пропустив в то же время ни единого слова из рассказа телона. Наконец Евфрон выплеснул на важного и весьма щедрого, как он помнил из предыдущего опыта, понтийского гостя все наиболее значимые местные новости и вспомнил о необходимости спуститься всё же в трюм и осмотреть доставленные кораблями Пактия на продажу в Херсонес товары. Воспользовавшись этим, эпибат скупо поблагодарил навклера Пактия за приятное путешествие, крепко пожал ему на прощанье руку, сказав, что они ещё увидятся до его отъезда, и сошёл по шаткому трапу на берег. Одетый в короткую груботканую тунику босоногий, угрюмолицый раб, подхватив с палубы хозяйский сундук, последовал за ним.
Не успел богатый, судя по добротной одежде и обуви и собственному рабу, чужеземец ступить на причал, как к нему кинулась, расталкивая друг дружку, стайка порнай, выставляя напоказ свои прелести и наперебой обещая исполнить любые его желания и фантазии за самую незначительную плату. Здесь были шлюхи на любой вкус: от зрелых, пышнотелых женщин до совсем ещё молоденьких, худеньких девчонок. Повелительным жестом приказав им расступиться, сошедший с "Филомелы" мрачный пассажир молча протиснулся сквозь толпу деловых людей и зевак, дожидавшихся, когда судно покинет таможенный чиновник, решивших, должно быть, что проигнорировавший их расспросы чужеземец не понимает эллинскую речь.
Выбравшись из толпы, приезжий, постукивая посохом по каменной вымостке и пошатываясь из стороны в сторону, будто под ногами у него всё ещё была корабельная палуба, неспешно направился к расположенным напротив центрального причала Портовым воротам. Оставив без внимания гостеприимно открытые в любое время дня и ночи двери расположенных друг напротив друга постоялых дворов (над входом в один из них был нарисован алой краской Гермес с крылышками на ногах и красовался броский призыв: "Ешь и пей во славу Гермеса"; вывеска на другом, расписанная полинялой жёлтой краской, завлекала посетителей роскошными формами нагой красавицы, требуя "веселиться во славу Афродиты"), путешественник и его раб подошли к прорезанному в серо-жёлтой стене впритык к невысокой квадратной башне входу в город.
Городские ворота были традиционным местом, где кормилась нищая братия: одинокие старики и калеки, не имевшие иных средств существования, кроме подаяний проходящих через ворота путников. Несколько десятков их стояло, сгорбясь над клюками и посохами, и сидело, вытянув на земле покрытые язвами тощие ноги, по краям дороги между харчевнями и створками ворот, следя с надеждой за каждым проходящим мимо путником.
Слева от проёма ворот, в центре выстеленного известняковыми плитами небольшого круга, ограждённого низеньким кирпичным барьером, торчала герма - узкий четырёхгранный столб высотой по плечо рослому человеку, увенчанный головой Гермеса в традиционном крылатом шлеме, с прилепленным к передней грани огромным фаллосом, нацеленным на стоящую на невысоком круглом пьедестале по другую сторону дороги мраморную статую Афродиты Навархиды. Защищённая от солнца и дождя крытым позлащённой медью небольшим куполом на тонких беломраморных колоннах, богиня была изваяна в подпоясанном под обнажённой грудью коротком складчатом хитоне, плотно облегающем спереди её стройный стан и крылато развевающемся сзади, будто стояла на борту корабля под порывами крепкого морского ветра. Взгляд Афродиты был обращён в сторону гавани. На медном куполе, пьедестале у ног богини и украшенном тонкой резьбой беломраморном жертвеннике перед пьедесталом сидели, копошились и ворковали десятки белых, серых, сизых и пятнистых голубей. Несколько птиц Афродиты пили воду из стоящей у входа на священную территорию богини резной мраморной чаши для омовений, ещё парочка устроилась на крылатом шлеме Гермеса через дорогу.
Отдав посох и шляпу рабу, путник в изумрудном паллие, у которого при взгляде на Навархиду защипало в глазах и защемило в горле, осторожно, чтобы не потревожить пивших воду голубей, омыл в священной чаше руки, окропил водой лицо и голову и направился к примостившимся под крепостной стеной слева от ворот (справа был широкий выступ башни) двум парусиновым палаткам.
В одной из них сидел трапезит, обменивавший чужеземные монеты на местные, в другой можно было приобрести подношения богам - покровителям путников - на любой вкус: терракотовые статуэтки богов и животных, треножники, чаши, кубки, миски, неразбавленное вино, мёд, молоко, лепёшки, зерно различных злаков, фрукты, овощи и тому подобное. Все отправлявшиеся в ближний ли, дальний ли путь из этой гавани, и все благополучно возвращавшиеся сюда из путешествия, непременно оставляли Гермесу и Навархиде свои благочестивые дары. Эпибат с "Филомелы", обменяв понтийский золотой статер на херсонесское серебро и медь, купил большой канфар тёмно-красного вина и посыпанную солью ячменную лепёшку для Гермеса, красиво расписанное блюдце с мидиями и креветками, а также горсть пшеничного зерна для Кораблевладычицы и её любимых птиц. С трудом отыскав место среди даров, оставленных на жертвенниках приехавшими и уехавшими в этот день до него, он рассыпал зерно вокруг босых ступней Афродиты и вполголоса возблагодарил богиню и её соседа за то, что благополучно довели его из дальних далей до ворот родного города.
Воздав должное богам, приезжий направился к воротам, вкладывая медные монеты в тянувшиеся к нему отовсюду руки нищих, благодарно желавших щедрому господину, чтобы боги всегда дарили ему удачу во всех его делах. Его обгорелый почти до черноты под жарким южным солнцем раб, бросив полный сожаления взгляд на доставшийся Гермесу канфар с вином, вновь взялся за тяжёлый сундук и двинулся вслед за хозяином.
- Радуйся, путник! Добро пожаловать в наш славный Херсонес! - услышал приезжий тонкий голос приветливо улыбающегося ему черноволосого, пучеглазого толстяка, сидевшего на грубо сколоченном низком табурете сразу за распахнутой воротной створкой. - Позволь полюбопытствовать, кто ты, откуда и куда направляешься?
Приезжий подошёл к низенькому столику, за которым сидел обратившийся к нему человек, и вперился из под надвинутой на брови широкополой шляпы в его одутловатое лицо, "украшенное" в углу мясистого розового носа большой волосатой бородавкой. Это был сборщик воротной пошлины, которую уплачивал общине херсонеситов каждый въезжавший и входивший в город чужестранец. На столике перед ним был развёрнут длинный папирусный свиток с именами прошедших сегодня в город через эти ворота чужеземцев и отметкой об уплате входной пошлины, придавленный вверху тяжёлой медной чернильницей с тростниковым пером, а внизу - на треть наполненной оболами деревянной кубышкой. Позади телона на прислонённых к башне выпуклых прямоугольных щитах сидели два молодых воротных стража. Их копья беспечно стояли в углу, образованном башней и стеной, прикрытые воротной створкой.
- И тебе радоваться, Полихарм, - ответил путник глуховатым баском чиновнику. Услышав из уст незнакомца своё имя, потянувшийся за пером телон удивлённо вскинул от папируса круглые водянисто-серые глаза и воззрился внимательно в покрытое, словно вуалью, тенью от петаса пегобородое лицо.
- Что, не узнаёшь? - путник в зелёном паллие изобразил краешками губ подобие улыбки. - Я - Минний, сын ритора Гераклия. Только что вернулся из Амиса в родной полис... А это мой раб Лаг.
Сборщик воротной пошлины, которого приезжий назвал Полихармом, медленно встал и недоверчиво приблизил выкатившиеся из орбит близорукие глаза почти вплотную к незнакомому, в трещинах ранних морщин лицу человека под широкополой шляпой.
- Минний?.. Неужели ты? - неуверенно произнёс Полихарм, не зная, верить ли ему своим глазам и ушам. - То-то мне голос показался как будто знакомым... Но эта седина в бороде, морщины... Сколько же лет тебя не было здесь? Мы все давно считали тебя погибшим.
Стянув с головы шляпу, приезжий обнажил прочерченный морщинами покатый лоб с широкими залысинами на висках.
- Как видишь, я воскрес, - усмехнулся он чуть шире. - Или всё ещё не признаёшь старого товарища?
Полихарм положил руки на плечи Минния.
- Зелёные глаза точно как у Минния, голос остался таким же, а вот всё остальное... Мда-а... От того двадцатилетнего юноши, которого мы провожали здесь в Афины, теперь мало что осталось. - Полихарм, сын винодела Исократа, был ровесник и школьный товарищ Минния, с которым он затем два года служил эфебом на границе и приносил присягу гражданина. - Должно быть, не сладко тебе пришлось на чужбине, а?
- Да и ты, Полихарм, как я погляжу, за эти десять лет не стал моложе. Отрастил себе щёки, солидное брюшко, а? - ухмыльнулся Минний, шутливо пихнув кулаком в выпуклый живот старого приятеля. - Хотя я тебя, конечно, узнал сразу как увидел... Так что? Я могу войти в родной город бесплатно?
- Да-да! Конечно, Минний, проходи. Я страшно рад, что ты живой и вернулся. То-то наши все удивятся!
- Благодарю, приятель... Ну, не буду тебя отвлекать от службы, - заторопился Минний, увидя, что из гавани направляются к воротам другие приезжие. - Как-нибудь на днях мы соберёмся нашей старой компанией в одной из харчевен, там и послушаете о моих заморских скитаниях.
Крепко пожав на прощанье Полихарму руку, Минний опять натянул на лоб петас и неспешно двинулся со своим рабом по как всегда многолюдной в эту пору центральной портовой улице, полого поднимавшейся от Портовых ворот на плато верхнего города - неукреплённый херсонесский акрополь. (Херсонеситы полагали, что их город в должной мере защищён от варваров морем, отвесными обрывами и мощной наружной стеной.)
Скоро Минний и тащивший его дорожный сундук раб подошли к южному входу на высившийся над оранжево-красными крышами портового города центральный городской теменос, у которого центральная портовая улица сходилась под острым углом с улицей примерно такой же длины и ширины, поднимавшейся слева от южных городских ворот. Отсюда, миновав западную стену теменоса, можно было попасть на тянувшуюся через весь город с юго-запада на северо-восток главную продольную улицу и, повернув направо, выйти на примыкающую к северной стене теменоса главную рыночную площадь - агору. Но Минний вошёл через распахнутую под аркой украшенную коваными завитками, листьями, птицами и зверями бронзовую решётку на теменос. Шепча благодарные молитвы, вернувшийся после долгих скитаний домой странник благочестиво одаривал хлебом, вином и благовонным дымом почитавшихся здесь богов и героев: Царицу Деву, Зевса Сотера, Афродиту Уранию, Асклепия и Гигиэю, Гермеса Рыночного, Геракла, Ахилла.
Отдав дань благодарности и уважения родным богам, через украшенные четырьмя парами гладкоствольных ионических колонн широкие крытые пропилеи Минний вышел на агору: вымощенную большими известняковыми плитами обширную квадратную площадь в самом центре города, окружённую великолепными общественными зданиями и портиками, заставленную по периметру рядами лёгких полотняных палаток и разборных деревянных лавок многочисленных торговцев. По бокам пропилей, на низких одноступенчатых стилобатах, высились два кубических жертвенника в пояс высотой: левый, украшенный резными аканфами и длиннохвостыми пантерами, был посвящён главной покровительнице города - богине Деве; на правом, голубые стенки которого опоясывала белая зубчатая крепостная стена с башнями и закрытыми воротами, приносили жертвы Херсонасу - обожествлённому воплощению гражданской общины города. В центре агоры возвышался в рост человека окрашенный в яркий синий цвет монументальный трёхступенчатый жертвенник Зевсу Сотеру, огороженный висящей на сужающихся к верху четырёхгранных каменных столбиках толстой бронзовой цепью. Обращённая к теменосу сторона жертвенника была украшена барельефом восседающего на троне с пучком молний в руке и орлом на ладони громовержца; на трёх других сторонах величаво шествовали царственные львы.
В этот пасмурный день агора, как и всегда, была полна снующих между торговыми рядами покупателей обоего пола, стоящих кучками или неспешно прогуливающихся под портиками молодых людей, солидных мужей и почтенных старцев, занятых дружескими беседами, учёными и политическими спорами, обсуждением новостей, всевозможных слухов и сплетен, до которых так охочи праздные горожане.
Никем не узнанный, Минний, покинувший родной город десять лет назад безусым, безбородым, цветущим юношей, медленно пробирался через площадь, вертя во все стороны головой, словно впервые оказавшийся здесь любопытный чужеземец. Вглядываясь из-под широкого козырька шляпы в лица встречных людей (быть может, в тайной надежде увидеть среди них своего старика-отца) и мимоходом слушая обрывки разговоров, он прошёл вдоль занимавшего всю северо-восточную сторону булевтерия - здания, в котором заседал Совет полиса и работали городские магистраты. Миновав длинный ряд выставленных вдоль фасада каменных и медных плит с почётными постановлениями и декретами Народного собрания и постаментов со статуями выдающихся херсонеситов минувших эпох, Минний задержался перед красивой резной стелой с текстом присяги херсонесских граждан, высившейся перед украшенным двумя парами массивных ребристых дорических колонн трехступенчатым входом в дикастерий - замыкавшее периметр агоры с северо-западной стороны здание суда. Скользнув увлажнившимися глазами по высеченным в камне строкам присяги, Минний завернул за угол дикастерия.
Выбравшись наконец из людской сутолоки агоры, он быстро зашагал по безлюдной поперечной улице* к ограждающей северный береговой обрыв крепостной стене, близ которой находился дом его родителей: уважаемого в городе учителя юношества Гераклия - ритора, поэта, учёного, неизменно из года в год избираемого согражданами в полисный Совет, в коллегии демиургов и в иереи, и его почтенной супруги Левкимны.
(Примечание: Херсонес был построен по так называемому Гипподамову плану: разбит на жилые кварталы пересекающимися под прямым углом широкими продольными и узкими поперечными улицами)
Подойдя к знакомой калитке, Минний на несколько секунд замер в нерешительности, словно школьник, боящийся родительской взбучки за прогулянный урок, оглянулся на Лага, поспешившего опустить тяжёлый сундук на поросшую между камнями травой мостовую, тихо вздохнул и потянулся к висящей сбоку двери деревянной колотушке. В ответ на его осторожный троекратный стук из-за выкрашенной в вишнёвый цвет крепко сбитой калитки раздался хриплый собачий лай, затем послышался незнакомый, с заметным варварским акцентом голос:
- Кто там шумит?
- Это Минний. Открой!
- Какой ещё Минний?
- Сын твоего хозяина.
- Гэ-гэ-гэ! Сыну моего хозяина нет ещё и пяти лет, - пролаял за калиткой стерегущий хозяйский дом варвар.
- Как зовут твоего хозяина?
- Мой хозяин - Невмений, сын архонта Гераклида. Его сейчас нет дома.
- А где прежний хозяин этого дома - ритор Гераклий? - озабоченно спросил Минний.
- Я не знаю.
Озадаченно почесав подбородок, Минний оглядел пустую улицу, вернулся немного назад и громко постучал в калитку соседнего подворья. На его стук никто не отозвался. Минний уже собирался постучать в калитку дома напротив, когда услышал за дверью неспешные шаркающие шаги и шамкающий голос старой служанки. Вспомнив, что соседскую рабыню звали Пина, Минний окликнул её по имени, назвал своё имя и спросил, дома ли её хозяева - Демарх и Алкиноя. Рабыня ответила из-за двери, что госпожа Алкиноя дома, и направилась неспешно в дом доложить ей о неожиданном госте. Через минуту она вернулась к калитке, отодвинула засов и впустила Минния и его раба с сундуком во двор.
Тётушка Алкиноя - ровесница и близкая подруга Минниевой матушки - стояла, опершись на клюку, около входа в дом на другой стороне небольшого квадратного двора, окружённого со всех сторон дворовыми строениями и нешироким деревянным навесом на растресканных коричневых столбах. Сняв шляпу и сделав знак Лагу остаться у входа, Минний обошёл цистерну с дождевой водой в центре двора и приблизился к соседке, с затаённой грустью заметив, как сильно она постарела с тех пор, как он видел её в последний раз накануне своего отъезда в Афины: тогда это была ещё полная сил пятидесятилетняя женщина, теперь перед ним стояла немощная седая старуха.
Только когда он обратился к ней с почтительным приветствием, тётушка Алкиноя признала по голосу в этом худощавом мужчине с пятнами седины в бороде и на висках соседского мальчика Минния. Удивлённо качая покрытой фиолетовой накидкой головой, она сделала несколько шагов от порога ему навстречу и залилась беззвучными слезами у него на груди. Бережно оглаживая её вздрагивающие плечи, Минний вскоре узнал, что дядюшка Демарх, супруг тётушки Алкинои, умер три года назад, и она живёт здесь с дочерью Гедией, её мужем Калликлом и двумя внучатами, которые на лето все перебрались в клеры с рабами, а её со старой служанкой Пиной оставили присматривать за домом.
Утирая концом накидки остатки слёз, Алкиноя известила угрюмо сомкнувшего брови Минния о печальной судьбе его родителей: семь лет назад Гераклий и Левкимна вместе со слугой и служанкой погибли в огне, вспыхнувшем среди ночи в их усадьбе, - как раз во время сбора урожая. Приблизив тонкие бесцветные губы к его правому уху и понизив голос до чуть слышного шёпота, старушка поведала ему о ходивших тогда по городу слухах, что тот ночной пожар был вовсе не случайным: будто бы усадьбу подожгли по тайному приказу Формиона, которому ритор Гераклий давно был как кость в горле. А так ли это было на самом деле или нет - про то одним богам ведомо.
Поблагодарив тётушку Алкиною за полученные сведения, Минний пообещал, что непременно дознается правды: если его родители были убиты, их убийцы не должны остаться безнаказанными. Выудив всё, что ей было известно, он стал торопливо прощаться, пообещав рассказать, где он столько лет пропадал, как-нибудь в другой раз.
- Но где же ты будешь жить? - озабоченно спросила старушка. - Ведь в твоём доме теперь живёт старший сын архонта Гераклида с женой и детьми. Я бы с удовольствием приютила тебя в своём доме, будь здесь сейчас мой зять. А так-то поселить в доме чужого мужчину выйдет перед соседями неудобно...
Изобразив благодарную улыбку, Минний попросил тётушку Алкиною не беспокоиться: он наверняка найдёт себе приют в родном городе.
Выйдя с рабом на улицу, Минний после недолгих раздумий направился обратно на агору.
Юго-восточную сторону агоры напротив булевтерия занимало великолепное здание гимнасия с примыкающими к нему с юга роскошными термами и палестрой в глубине. Наряду с агорой, термы и гимнасий были излюбленным местом времяпровождения имеющих вдосталь свободного времени зажиточных херсонеситов. Проигнорировав призывы расположившихся под портиком между входами в гимнасий и термы брадобреев, Минний взошёл по трём широким ступеням к обставленному парой массивных квадратных колонн входу в термы, когда с площади его окликнул знакомый голос. Оглянувшись, Минний увидел пробиравшегося через шумный людской муравейник в сопровождении тащившего его дорожный сундук раба навклера Пактия, успевшего к этому часу покончить со своими делами в порту и поспешившего в город, чтобы прежде всего смыть с себя дорожную усталость и грязь. С широкой улыбкой на довольном лице, Пактий радостно хлопнул по плечам своего угрюмого, несмотря на долгожданное возвращение домой, попутчика:
- Вот уж не думал тебя снова увидеть так скоро! А почему ты с сундуком? Почему не дома? Что случилось?
- Мои родители умерли много лет назад... А в моём доме теперь живут другие люди.
Пактий согнал с лица улыбку:
- Пойдём. Там всё расскажешь.
Заплатив по медному диоболу собиравшему входную плату в дверях рабу, они прошли со своими рабами в небольшой предбанник. Справа и слева открытые проёмы вели в длинные узкие раздевалки, где посетители оставляли в тянувшихся рядами вдоль стен ячейках под надзор банного раба-охранника свою одежду и вещи и, обернув вокруг бёдер или небрежно накинув на плечо кусок льняного полотна, входили босые в вымощенную мраморными плитами центральную залу. Так же поступили и Пактий с Миннием, оставившие своих рабов с сундуками в раздевалке.
Главная банная зала представляла собой просторный прямоугольник с большим мраморным бассейном посередине. По периметру бассейн окружали десять круглых гладкоствольных ионических колонн редкостного чёрного мрамора, поддерживавших высокие потолочные перекрытия. Прямо над бассейном в крыше зиял широкий проём гипетрона, через который в залу лился солнечный свет. Высокие стены залы украшали красочные мозаичные панно с мифологическими сценами. Под ними были расставлены десятки мягких лож и кресел. Между ложами, образуя как бы отдельные ниши, стояли на высоких пьедесталах прекрасные беломраморные статуи нагих богинь и нимф, богов и героев - копии лучших эллинских мастеров минувших веков.
Центральные городские бани никогда не испытывали недостатка в посетителях. Вот и сейчас народу здесь было не намного меньше, чем на агоре. Под высокими сводами зала стоял гул голосов, звучал громкий мужской хохот, перемежаемый игривыми женскими смешками (красивые гетеры и банные рабыни всегда были к услугам состоятельных посетителей). В просторном бассейне плавали, ныряли и плескались десятки нагих мужчин и женщин. Ещё больше их прогуливалось, беседуя, вокруг бассейна и отдыхало с кубками в руках на ложах и в креслах. Между нагими посетителями сновали с деревянными лотками наперевес, предлагая свой товар, одетые в короткие туники продавцы всевозможных напитков, сладостей и снеди. Здесь, в большом зале, были по большей части люди старшего и среднего возраста, посвящавшие первую половину дня делам, а после обеда предававшиеся заслуженному отдохновению. Более молодые предпочитали проводить свой досуг более активно в залах гимнасия, занимаясь полезными для тела и духа гимнастическими упражнениями, борьбой, фехтованием, метанием диска и копья и излюбленными играми с мячом (становившимися ещё интереснее и азартнее, если в них принимали участие гетеры и рабыни), а после уединялись в отдельных комнатах с парилками, горячими и холодными ваннами, где можно было без стеснения поразвлечься с услужливыми рабынями, весёлыми гетерами или нежными мальчиками.
Едва Пактий и Минний возникли в дверном проёме, к ним навстречу поспешил с широкой приветливой улыбкой банный епископ, встречавший и провожавший у входа в главный зал всех посетителей. (Комплекс гимнасия и бань принадлежал полису и находился в ведении избираемого на ежегодной экклесии гимнасиарха и трёх его помощников-епископов, надзиравших за порядком в гимнасии, палестре и термах.) Как только он узнал в одном из вошедших богатого понтийского навклера, его улыбка сделалась ещё шире и доброжелательней. Отобразив на лице, не в пример своему мрачному спутнику, ответную улыбку, Пактий назвал банного смотрителя по имени, пожал ему как старому знакомцу руку и спросил, не здесь ли его многоуважаемый проксен Гераклид. Смотритель ответил, что архонта, к сожалению, сейчас в здании нет, но зато здесь оба его сына: младший, Агасикл, - в зале гимнасия, а старший, Невмений, с тремя друзьями и двумя восхитительными подругами - в одной из ванных комнат. Пактий попросил епископа послать кого-нибудь сообщить о нём Невмению и спросить, где и когда они могут свидеться. Смотритель тотчас отправил одного из банных рабов в левый боковой коридор.
Как Пактий и рассчитывал, не прошло и минуты, как оттуда вышел в накинутой на бёдра мокрой простыне сам Невмений и, увидев под статуей Геракла слева от входных дверей амисского навклера в окружении пяти-шести почтенных старцев (у Пактия среди херсонеситов было немало знакомых, жаждавших первыми услышать новости с южных берегов Эвксина), поспешил к нему, ловко лавируя между прогуливающихся вокруг бассейна посетителей. Уверенно протиснувшись вперёд, Невмений положил руку на голое плечо Пактия:
- Дружище Пактий! Как я рад тебя видеть! Давненько же тебя не было - мы с отцом уже стали беспокоиться: не случилось ли чего?
- Так сложились обстоятельства...
- Ты отца уже видел?
- Нет, я с корабля прямо сюда.
- Отлично! Мы тут с друзьями как раз отдыхаем в ванной комнате. Так что, давай-ка к нам. Там и помоешься, и перекусим, и поговорим.
- С удовольствием, Невмений. Только я тоже с другом, - Пактий указал кивком на скромно стоящего сбоку, закутанного, будто стыдящийся наготы варвар, в белую простыню немолодого мужчину.
- Ну так и для твоего приятеля у нас там место найдётся, если он не против составить нам компанию, - сделал Невмений широкий пригласительный жест с лёгким поклоном в сторону незнакомца и, как только мимолётом столкнулся взглядом с его пронзительными тёмно-зелёными глазами, коричневые крылья его бровей изумлённо взлетели вверх. - Минний?.. Ты?!
- Узнал-таки? А вот Полихарм у портовых ворот меня не признал, - приподнял кончики губ в короткой улыбке Минний.
- Вот это новость! Ну и ну! Ведь это же Минний - сын ритора Гераклия, мой лучший друг, пропавший за морями десять лет назад! - радостно пояснил Невмений окружавшим их почтенным горожанам. - Простите, отцы! Я забираю у вас моих друзей. Ну, пошли, пошли скорее... Мне не терпится узнать, где же ты пропадал все эти годы...
Обогнув окружающие бассейн колонны, они втроём вошли через охраняемый стоящими по бокам сатиром и нимфой узкий проём в слабо освещённый несколькими блеклыми светильниками длинный коридор левого крыла. Справа и слева в стенах были проделаны завешенные кожаными пологами узкие проходы в ванные комнаты, помеченные над притолокой буквами эллинского алфавита. Из-за пологов в коридор доносились сладострастные стоны, шлепки, плеск воды, обрывки разговоров, мужские и женские смешки.
Невмений завёл гостей в ванную, отмеченную зетой. Пактий и Минний оказались в небольшой - пять шагов в длину, четыре в ширину - комнатке, освещённой двумя тусклыми светильниками, висящими на крюках у ближней и дальней от входа стены. Впритык к дальней длинной стене находились две углубленные в пол большие прямоугольные каменные ванны, холодная и горячая вода в которые подавалась самотёком по упрятанным под пол керамическим трубам с медными вентилями. Напротив ванн стоял высокий дощатый массажный топчан, а у дальней от входа левой боковой стены - обтянутая потресканной чёрной кожей софа с низким столиком перед ней. Напротив расположенной впритык к правой боковой стене входной двери находился похожий на лаз вход в горячую парилку, прикрытый маленькой деревянной дверкой. Грязно-коричневые стены коридора и ванных комнат, дверка парилки, столики и лежак были исчерчены фривольными надписями в стихах и прозе, признаниями в любви и восхвалениями прелестей и мастерства здешних рабынь, мальчиков, гетер, перемежаемыми со скабрёзными рисунками.
Друзья и подруги Невмения остывали в ванной комнате после жаркой парилки: один сидел по шею в воде в ближней от дверей парилки ванной и небрежно ласкал левой рукой сочные розовые груди расслабленно прислонившейся спиной к его груди рыжеволосой, большеротой гетеры, а правой - её скрытое под водой лоно; другой мужчина лежал животом вниз на топчане, отдав свои размягчённые паром мышцы и кости умелым рукам раба-массажиста, старательно втиравшего в него душистое масло; третий лежал на софе, тиская ладонями упругие выпуклые ягодицы распластавшейся на нём гетеры - лица обоих были скрыты россыпью её ниспадавших до пола густых белокурых волос.
- А поглядите-ка, кого я к вам привёл! - воскликнул радостно с порога Невмений.
Пять пар глаз обратились на двух вошедших вслед за ним мужчин; даже млевшая в мужских объятиях на софе блондинка откинула в сторону пряди соломенных волос и, оторвавшись на секунду от губ возлюбленного, с любопытством повернула исполненное сладкой истомы лицо в сторону входа.
- Вот это, если кто забыл, проксен моего отца - навклер Пактий из Амиса, - указал Невмений на стоявшего рядом с ним с радушной улыбкой на круглом лице понтийца. - А вот кто этот суровый пегобородый муж?.. Ну, молодые, конечно, его не помнят. А вы - Амфий, Дамастрий? - обратился он к своим бородатым ровесникам, - Неужто не узнаёте?
Увидев на их лицах недоуменные мины, Невмений торжественно объявил:
- Перед вами не кто иной, как только что вернувшийся домой после многолетних скитаний по белу свету сын ритора Гераклия Минний - лучший друг моей - увы! - безвозвратно ушедшей юности.
- И как раз только что узнавший об ужасной смерти своих родителей и о том, что у него больше нет в родном городе своего дома. Поэтому у него сейчас такой безрадостный вид, - счёл необходимым добавить к сказанному свои пояснения Пактий. - Минувшей весной Минний оказал мне одну очень важную услугу, поэтому я собираюсь просить твоего, Невмений, многоуважаемого отца, а моего проксена Гераклида оказать помощь и покровительство моему другу Миннию в восстановлении всех его законных прав в родном полисе.
- Конечно, конечно! Уверен - мой отец, как и все мы - друзья Минния - окажем ему всяческое содействие, - поспешил заверить слегка смутившийся Невмений, - Правда, дом и клер его родителей были проданы властями новым владельцам на вполне законных основаниях, после того как истёк ровно год после их смерти и...
- И я уже знаю, кто теперь живёт в моём доме, Невмений, - вмешался наконец в разговор Минний.
- Я как раз тогда женился, и мне нужен был свой дом.
- Ты не думай, что я тебя в чём-то виню, Невмений. Всё действительно сделано по закону. Так что я не в претензии. Просто, мне любопытно, кто купил нашу усадьбу - тоже ты?
- Нет. Клер Гераклия достался Апеманту - младшему брату Формиона, - поспешил удовлетворить его любопытство Невмений.
- Ну, я ещё не забыл, кто такой Апемант, - горько усмехнулся Минний.
- Друзья мои! Я вот о чём только что подумал, - перехватил нить разговора Пактий. - Если ты, Невмений, живёшь в бывшем доме Минния, то, должно быть, твои комнаты в родительском доме сейчас свободны? А что, если мы с тобой, Невмений, попросим Гераклида поселить нашего друга Минния на то время, пока он не подыщет себе где-нибудь новое жильё, в одной из твоих бывших комнат? Что вы на это скажете?
- Я охотно поддержу твою просьбу, дружище Пактий! - тотчас согласился Невмений. - Уверен, что отец согласится.
- А я тем более не буду возражать против столь выгодного обмена, - шевельнул губами в улыбке Минний.
- Тогда считай, что твоя жилищная проблема уже решена! - рассмеялся Невмений, весьма довольный, что Минний не претендует на возврат отцовского дома, который за эти шесть лет он уже привык считать своим.
- А ты не боишься, что я займу твоё место не только в доме, но и в сердце почтенного Гераклида?
Невмений громко захохотал удачной шутке старого друга, произнесенной без тени улыбки.
- Мой отец давно уже не увлекается мальчиками. Тем более... такими пегобородыми. Ха-ха-ха!
Все шесть человек в ванной комнате, кроме Минния, дружно прыснули смехом, представив вслед за Невмением невзрачного Минния на любовном ложе с почтенным архонтом. Даже лысый, как колено, банщик-раб, трудившийся у массажного топчана, позволил себе оскалить лишённый половины зубов рот в широкой ухмылке.
Окончательно оправившись от изумления, Дамастрий и Амфий, ровесники и сослуживцы Минния по эфебии, встали со своих мест - один с массажного стола, другой - из тёплой ванной, и подошли к скромно стоявшим у входа неожиданным гостям с дружескими рукопожатиями и объятиями. Третий приятель Невмения, которого Минний, как ни приглядывался, не мог вспомнить, остался на своём ложе с красавицей-блондинкой, переменив лишь лежачее положение на сидячее.
- Ну, ладно, вы пока полезайте в парилку, - предложил Невмений вновь прибывшим, когда все отсмеялись, - а мы тем временем приготовим всё необходимое для более обстоятельной беседы.
- Но может, ты прежде познакомишь меня с остальными своими друзьями? - спросил у Невмения Минний.
Невмений поспешил исправить своё упущение. Рыжеволосую гетеру звали Калена, её светловолосую подругу - Герма, а добрый молодец, не выпускавший последнюю из своих объятий - не кто иной, как Аполлоний - средний из трёх сыновей известного торговца рыбой и солью Санниона. Все трое в момент отъезда Минния в Афины были ещё детьми. Пактию же все они были достаточно хорошо знакомы.
Пактий и Минний отправились париться, а когда минут через двадцать вылезли обратно, голые и красные, как варёные креветки, столик возле софы и пол между ваннами и топчаном были уставлены кубками, кувшинами, тарелками и вазочками с лёгкими закусками и сладостями (каши, супы, мясные блюда в бане не продавали - для этого существовали харчевни). Амфий и Аполлоний, с гетерами в обнимку, сидели друг напротив друга в ближней от входа ванной. Невмений и Дамастрий полулежали на софе и топчане. Для гостей оставили свободной ближайшую к софе ванну. Раб-массажист был отпущен за ненадобностью.
Быстро прошлёпав мокрыми ступнями по цементному полу, Пактий и Минний с наслаждением погрузили разгорячённые тела в прохладную воду. Тем не менее все успели заметить на правой щиколотке Минния характерный красный след от долго носимого железного браслета, какими приковывают к скамье вёсельных рабов. Полный немого удивления взгляд, которым обменялись между собою в ванной гетеры, не ускользнул от внимания быстроглазого, всё подмечавшего Пактия. Да и остальные, наверняка, были изумлены не меньше, увидя на сутулой спине и плечах Минния тонкие бледно-розовые "узоры", несомненно, оставленные бичом надсмотрщика.
- Да, друзья! Нам с Миннием действительно довелось хлебнуть лиха на вёслах в деке римской галеры, - подтвердил обоснованность возникших у них подозрений Пактий, погрузившись по шею в прозрачную воду. - Но пусть лучше сам Минний расскажет вам о своих приключениях.
- Мы с удовольствием послушаем. Но прежде, давайте все выпьем за счастливое и долгожданное возвращение моего друга Минния на родину! - предложил Невмений.
Все подняли загодя наполненные разбавленным на две трети вином медные канфары и дружно выпили за Минния, не забыв пролить несколько капель на пол в дар богам. Затем Минний, поблагодарив всех за добрые слова, предложил вновь наполнить кубки и выпить за здоровье и благополучие своего дорогого друга Пактия, сына Кефала из Амиса, без которого его возвращение домой едва ли было бы возможно. Все охотно выпили по второму разу, а затем и в третий раз осушили кубки - по традиции за Зевса, после чего взялись за наедки, а Минний, смущённо кашлянув, начал своё печальное и поучительное повествование.
- За два года моей афинской жизни я подружился с одним молодым богатым римлянином - большим почитателем эллинской философии, театра, поэзии и вообще всего эллинского. Однажды этот римлянин уговорил меня отправиться вместе с ним в путешествие по Элладе. Я, конечно, не упустил подвернувшийся случай посетить знаменитые города и святыни Эллады за счёт богатого римского приятеля. Прежде всего, мы отправились в Олимпию, где как раз проходили 165-е Олимпийские игры.*
(Примечание: Состоялись в 120 году до н.э.)
Затем мы объехали вокруг Эгейского моря всю материковую Элладу, побывали в Дельфах, на развалинах Трои, на Лесбосе и Хиосе и через полгода добрались до Родоса. Оттуда мы отплыли на Кипр, намереваясь после острова Афродиты посетить ещё дельту Нила, Александрию Египетскую и Крит, после чего вернуться в Афины и дослушать до конца прерванный нашим путешествием курс лекций знаменитого философа Зенобия и других видных учёных мужей в афинских Птолемейоне и Ликее. Но вышло по-иному.
По пути на Кипр наш корабль атаковали пираты, и мы стали пленниками морских разбойников. Тех, кто обещал заплатить за свою свободу назначенный главарём немалый выкуп, пираты укрыли в своём тайном убежище, затерянном среди неприступных ликийских скал, а остальных продали в рабство связанным с ними взаимной выгодой работорговцам. Поскольку мой друг римлянин благородно пообещал заплатить выкуп и за меня, так как считал, что я попал в лапы пиратам по его вине, я составил ему компанию в пиратском логове. Обращались пираты со своими богатыми пленниками вполне сносно, давали вдоволь еды и вина, позволяли гулять по селению и окрестностям, запирая в каменной пещере и выставляя стражу только на ночь. Правда тем, кто попытается убежать, главарь пообещал выколоть глаза.
Месяца через три доверенный слуга римлянина привёз пиратам наш выкуп. Получив деньги, пираты отвезли нас на небольшой островок, откуда нас забрала шлюпка с римского торгового корабля. И, как только мы оказались на его палубе, меня подстерегла огромная неожиданность: мой друг римлянин объявил, что поскольку он заплатил за меня морским разбойникам немалые деньги, то с этой минуты я - его раб, и велел надеть на меня ошейник со своим именем. Впрочем, он позволил мне написать и отправить в Херсонес письмо, в котором я сообщал отцу, что попал в плен к пиратам, и просил прислать за меня на имя известного афинского трапезита назначенный моим римским "благодетелем" выкуп, вдвое превышавший тот, что он уплатил за меня пиратам. Как я только что узнал, платить за меня выкуп здесь уже было некому.
- Я не помню, чтобы об этом твоём письме говорили в Херсонесе. Наверное, оно так сюда и не доплыло, - предположил Невмений, прервав на секунду повествование Минния.
- Тем временем, римлянин вместе со мной - уже в качестве его раба - продолжил прерванное путешествие на Кипр, а оттуда - к дельте Нила. Он сказал, что если не дождётся по возвращении в Афины назначенного за меня выкупа, то увезёт меня с собой в Рим, утешая меня тем, что меня до конца моих дней ждёт сытая жизнь и лёгкая служба секретаря, составителя его речей, а затем - учителя и воспитателя его будущих детей. Но увидеть Рим мне было не суждено.
Приближаясь к берегам Египта и уже видя дым Фаросского маяка, мы попали в ужасный шторм. Несколько нескончаемых дней и ночей нас как щепку носило по бурному морю, пока, наконец, не прибило к пустынному ливийскому берегу. Вымотанная и обессиленная непрестанной многочасовой борьбой за спасение давшего течь корабля команда крепко заснула. Воспользовавшись удобным случаем, мне удалось выкрасть у келевста связку ключей и отомкнуть цепи вёсельных рабов. Через несколько минут корабль оказался в нашей власти, а римские моряки - прикованы к вёслам. Только римского навклера и моего хозяина мы отправили кормить рыб на морское дно с привязанным к ногам грузом. Теперь перед нами встал вопрос, что делать дальше. С одной стороны перед нами расстилался пустынный, безжизненный ливийский берег, с другой - необъятная морская равнина. Единственной нашей надеждой на спасение был наш сильно потрёпанный бурей корабль, в котором нужно было во что бы то ни стало заделать течи, вычерпать из трюма воду и снять с отмели. Все дружно взялись за дело, и, после напряжённых усилий, нам это удалось.
Среди освобождённых мною рабов оказалось несколько бывших пиратов. Расписав самыми яркими красками привольную пиратскую жизнь и пообещав, что через год-другой каждый из нас вернётся на родину богачом, они без труда подбили остальных заняться прибыльным пиратским ремеслом, взяв власть на корабле в свои руки. Меня, поскольку я лучше остальных знал географию и звёздное небо и был немного знаком с морским делом, они назначили кормчим. Дав нашему кораблю новое имя, после недолгих споров, мы поплыли вдоль побережья на восток. При встречах с другими кораблями и заходах в порт я выдавал себя за херсонесского навклера. Так поневоле началась моя служба у пиратов, промышлявших в восточной части Внутреннего моря.
Через три года я посчитал, что скопил достаточно богатств, и решил, что пора возвращаться домой в Херсонес. Меня и ещё пятерых человек, решивших расстаться с пиратским ремеслом, наш главарь сам доставил в тайное место на побережье, где пираты сбывали свою добычу доверенным навклерам. И тут выяснилось, что коварные пиратские вожаки никого из своих людей так просто не отпускали. По команде главаря его люди напали на нас, связали, отняли всю нашу немалую добычу, после чего пиратский главарь объявил нас "дезертирами" и продал в рабство родосскому работорговцу. Тот отвёз нас на остров Делос и выставил на продажу на знаменитом рынке живого товара. Там меня через пару дней купил римский навклер и приковал к скамье гребца на своей пентаконтере. В итоге мне, как и царю Эдипу, пришлось убедиться на собственной шкуре, что от назначенной тебе мойрами судьбы не уйдёшь, как ни пытайся: ведь дельфийский оракул предсказал мне три года жестоких мытарств, прежде чем в моей судьбе наступит счастливый поворот. А я-то думал, что моя служба у пиратов и была теми тремя годами мытарств! Оказалось же, что отсчёт начался в зловонном деке римской галеры. Мне ничего не оставалось, как только терпеливо ждать обещанного пифией счастливого поворота колеса моей злосчастной судьбы. И вот, минувшей весной вместо умершего от непосильной работы раба к соседней скамье приковали нового несчастного, которым оказался не кто иной, как Пактий из Амиса.
- Вот так поворот! - Невмений, слушавший рассказ Минния, как и все остальные, с превеликим интересом, как увлекательную сказку, даже присвистнул от удивления.
- Да-да, Невмений! Судьба и сама жизнь человека находятся всецело в руках богов: никто не знает, что его ждёт за ближайшим поворотом! - подключился к разговору Пактий. - Полагаю, прежде, чем Минний продолжит, я должен пояснить, как я оказался соседом Минния в деке римской торговой галеры...
С началом этой навигации я повел свои корабли в Эгейское море, намереваясь посетить Пирей, Делос и Родос. Но в порту Абидоса, что на Геллеспонте, принадлежащем с недавних пор, как и весь Пергам, римской державе, один из моих вёсельных рабов вдруг заявил таможенному чиновнику, что он римский гражданин, якобы незаконно лишённый свободы на территории Понта. За такое преступление римский правитель Абидоса конфисковал мои корабли со всем содержимым, а моих моряков и меня, не слушая никаких оправданий, велел продать в рабство, причём для меня специально уготовил место вёсельного раба на римском корабле, чтобы я на своей шкуре прочувствовал всё то, что довелось испытать тому римлянину. Так я оказался случайным соседом Минния, с которым, конечно, до того ужасного для меня дня был незнаком, в деке римской галеры.
- А вы знаете, - вмешался в разговор сын рыботорговца Аполлоний, - я слышал от отца, что жадные римские наместники подговаривают римских бедняков специально продаваться в рабство на эллинские корабли, чтобы иметь законный повод для их захвата, после чего эти лже-рабы получают свою долю добычи. Так что нашим навклерам при заходе в принадлежащие римлянам порты надо быть очень осторожными.
- Очень может быть, что это так и есть на самом деле, - согласился Пактий. Сделав при всеобщем напряжённом ожидании пару неспешных глотков из кубка, он закончил свой рассказ. - К счастью, моё рабство у римлян продлилось недолго. Месяца через два наша галера напоролась во время шторма на подводную скалу у берегов Киликии. Нам с Миннием очень повезло: скала, пропоровшая и отправившая на дно римский корабль, расщепила брус, к которому были примкнуты наши цепи. Почувствовав себя внезапно на свободе среди царившей вокруг паники и отчаянных криков гибнущих в стремительно затапливаемом деке людей, мы выскользнули через пролом в море и вынырнули среди высоких водяных валов, гонимых штормовым ветром к видневшемуся в нескольких стадиях скалистому берегу. Мысленно моля всех морских богов и богинь смилостивиться и не отнимать у меня на этот раз жизнь, я вслед за моим напарником поплыл к спасительному берегу. Но, как я ни старался, Минний скоро оказался далеко впереди - плавает он гораздо лучше меня...
- О, да! Наш Минний с детства плавал как рыба, - подтвердил с улыбкой Невмений. - В наших заплывах через Ктенунт он всегда был первым.
Ответив на похвалу старого друга благодарной улыбкой, Минний молчаливо уступил Пактию право завершить начатый им рассказ.
- Примерно на полпути к берегу я окончательно обессилел и выдохся и непременно пошёл бы ко дну, если б не Минний. Он к тому времени уже почти добрался до берега, но, услышав мои крики и мольбы о помощи, вернулся за мной. У его ноги на цепи болтался обломок скамьи, ухватившись за который, я смог передохнуть и отдышаться, а затем мы вместе доплыли до берега. Расклепав камнями наши цепи, мы, таясь от всех, больше месяца шли ночами через всю Киликию и Каппадокию на север, добывая пропитание воровством, ловлей рыбы и охотой на мелкую дичь, пока наконец не добрались до Понтийского царства. За этот месяц мы с Миннием сдружились, как родные братья. Не знаю, как он, но я бы точно не одолел в одиночку этот трудный и полный опасностей путь.
- В своём родном Амисе Пактий приютил меня в своём доме, одарил сверх всякой меры деньгами и всем необходимым и взялся сам доставить меня в мой родной Херсонес на одном из своих кораблей. И вот я здесь, - лаконично закончил повествование Минний.
Он удовлетворённо заметил, что его с Пактием рассказ явно произвёл впечатление на Невмения и его друзей. Через день-два эта история разлетится по всему Херсонесу, сделав Минния знаменитым.
Налив себе вина, он попросил Невмения рассказать, что важного и любопытного произошло в Херсонесе за эти десять лет, и прежде всего - о судьбе их общих приятелей, товарищей по эфебии. Увы, но кое-кто из них успел за эти годы переселиться из своих херсонесских домов в тёмные склепы некрополя. Кое-что из того, что упустил в своём рассказе Невмений, подсказали его друзья.
Одним из значимых событий стала случившаяся три года назад смерть единственного сына первого херсонесского богача Формиона, Стратона.
- Однажды утром его нашли в воде с разбитой головой у подножья Парфенона, - сообщил Невмений. - Формион тогда, помутившись от горя, обвинил моего отца в убийстве своего сына, а мы не остались в долгу и распустили в ответ слухи, что Стратон пал жертвой преступной страсти Формиона к его невестке.
- Да, припоминаю, что уже вскоре после женитьбы Стратона на дочери Скилура над ним стали в открытую насмехаться, что его жена куда охотнее делит ложе со своим властным свёкром, нежели со слабаком мужем, - вспомнил Минний.
- И что рождённый Мессапией Стратон Младший приходится Формиону скорее сыном, чем внуком, - добавил с ухмылкой Амфий.
- Никаких свидетелей или других доказательств убийства Стратона, разумеется, не нашли, - продолжил Невмений, - посчитав в конце концов, что сын Формиона сам неосторожно свалился с кручи в пьяном виде - это было как раз во время празднования анфестерий. Тем не менее с тех пор Формион и мой отец рассорились окончательно, став смертельными врагами, а ведь в молодости они были лучшими друзьями!
- Да уж, вот как в жизни бывает, - задумчиво покачал головой Пактий.
- А в доме Формиона с той поры, говорят, всем заправляет Мессапия, низведя его законную жену до положения бесправной ключницы, - закончил Невмений рассказ о семейных делах самого влиятельного херсонесского гражданина.
- Что ж, если Мессапия всё так же красива, как и десять лет назад, то Формиону можно только позавидовать, - отозвался печально Минний.
- А знаешь, на ком женился наш толстяк Дельф? - перескочил на другую тему Невмений, впившись весело заблестевшими хмельными глазами в лицо Миннию. - Ни за что не догадаешься!.. На красотке Поликасте - твоей бывшей, хе-хе, невесте!
- Неужели? - скупой в выражении чувств Минний был явно изумлён и поражён этим известием.
- Точно, приятель! Вот уже шесть лет, как ваша бывшая красавица-служанка - жена Дельфа, и рожает ему в год по ребёнку, - подтвердил Невмений.
- А соседка мне сказала, что мои родители погибли вместе со слугами.
- Всё верно. Только Поликаста к тому времени уже давно у них не работала. Она ушла из вашего дома вскоре после твоего отъезда, - внёс ясность Невмений. - А где-то через год после их гибели, поскольку о тебе не было ни слуху, ни духу, твоя Поли согласилась-таки осчастливить ходившего за ней, как телок на привязи, Дельфа. Кстати, своего первенца они назвали в память о тебе Миннием. Вот будет для них сюрприз! Ха-ха-ха!
Быстро совладав с отразившимся на его лице радостным удивлением, Минний вновь напустил на себя скорбный вид и попросил рассказать всё, что известно о смерти его стариков.
Невмений охотно исполнил его просьбу и под конец высказал уверенность, что то не был несчастный случай: наверняка там не обошлось без подручных псов Формиона, которого ритор Гераклий не раз открыто обвинял в том, что тот готовит Херсонесу участь Ольвии, Керкинитиды и Калос Лимена.
Внимательно выслушав Невмения, Минний пообещал доискаться правды и добиться для виновных справедливого возмездия.
Невмений поглядел на него со скептической улыбкой:
- Боюсь, что правды тебе никто уже не скажет. Ведь то, о чём предупреждал тогда твой отец, в значительной мере сбылось: Формион, опираясь на скифов, распоряжается в Херсонесе, почти как тиран. Все, кто что-либо видел, слышал или знает о том ночном пожаре, я уверен, будут молчать как рыбы. Люди слишком боятся скифских телохранителей Формиона. Да и тебе он, если что, легко сломает шею.
- Посмотрим, - мрачно ответил Минний, вставая из ванны. - Ну ладно, друзья. Приятно было провести с вами время. Мне пора: я должен ещё сегодня принести поминальные жертвы подземным богам за моих родителей, да успеть побывать на их могиле. Думаю, Дельф покажет мне, где они лежат. Он всё ещё живёт под одной крышей с родителями в Керамике?
- Ну а где же ещё? - вставая с софы, ответил Невмений с понимающей улыбкой. - И его супруга Поликаста по-прежнему очаровательна. Желаю удачи. Хе-хе-хе!
Вслед за ними поднялись со своих мест и остальные. Сидевшие в ванных, стали наскоро обтираться.
- Какие у вас интересные змейки на безымянных пальцах! - обратила внимание на почти одинаковые перстни Пактия и Минния наблюдательная Герма. - Как будто знаки верности, которыми обмениваются возлюбленные.
- Или знаки верной дружбы до самой смерти, - тотчас ответил с мягкой улыбкой белокурой красавице Пактий. - Это мой подарок моему спасителю. Ведь мы с Миннием теперь как братья.
Обернув вокруг бёдер мокрые простыни, все вместе вышли в коридор, а оттуда - в общую залу. Дружески обнявшись на прощанье с Миннием, Невмений предложил Пактию пойти в гимнасий поглядеть, как молодёжь играет в мяч. Но амисец отказался - ему надо ещё сегодня повидаться со своим проксеном Гераклидом и напроситься к нему вечером с другом Миннием на ужин.
В чистых хитонах и лёгких кожаных сандалиях с обвивающими голени длинными ремешками, Пактий и Минний вышли из терм на агору. Здесь они ненадолго расстались, договорившись, что Пактий будет ждать Минния на "Филомеле", откуда они вечером отправятся в гости к Гераклиду.
Пактий со своим рабом направился на поиски проксена, а Минний с Лагом вернулся на теменос и принёс в жертву Гее, Деметре и Персефоне чёрного козла, Гекате - чёрную собаку. Произнеся в присутствии помогавших ему жрецов и случайно оказавшихся поблизости посетителей теменоса поминальную молитву за родителей, Минний в третий раз за сегодняшний день поклялся найти и наказать виновников их безвременной гибели, кто бы они ни были.
Выйдя через южную арку с теменоса, Минний дал своему рабу пару медных оболов и отправил его с сундуком обратно на "Филомелу", дозволив по дороге подкрепиться в портовой харчевне. Сам же он, постукивая светло-коричневым ореховым посохом по щербатым дорожным плитам, быстро зашагал вниз по широкой прямой улице, спускавшейся от южного угла теменоса к расположенным около цитадели Южным городским воротам.
Беспрепятственно миновав скучавшего за столиком сборщика входной пошлины, скользнувшего равнодушным взглядом по сумрачному лицу направлявшегося за город по каким-то своим делам чужестранца (свои-то все ему были отлично знакомы), и двух увлечённых игрой в кости стражей, Минний оказался за городской чертой. Выгнутый в северном направлении склон широкой и глубокой балки, тянувшейся вдоль всей южной стены, от ворот почти до самого верха был изрыт закрытыми узкими дверцами входами в родовые склепы богачей.
По другую сторону балки, служившей херсонеситам природным рвом перед городской стеной, возвышалась продолговатая Девичья гора с очень крутыми обращёнными к городу и Восточной бухте склонами. В самом высоком её месте, как раз напротив Южных ворот, за серой каменной оградой проглядывали в густой зелени священной рощи белые колонны и красная черепица крыши храма двух божественных Дев: Артемиды Охотницы и её знаменитой жрицы Ифигении, от которых гора и получила своё название.
Вымощенная серым известняком широкая дорога, плавно завернув вправо, убегала по дну балки на гребень узкой каменистой перемычки, отделяющей длинную и широкую Южную балку от короткой Западной, круто спускавшейся к Западной бухте, и пропадала из виду за западным краем Девичьей горы. Но Минний сразу за воротами свернул налево и неспешно побрёл по немощёной узкой дороге, отделявшей глухие ограды лепившихся к высокой стене цитадели подворий каменотёсов, из-за которых доносился неумолчный оглушающий звон молотков и зубил, от усеянного сотнями торчащих из кустов можжевельника, шиповника и ежевики серых надгробных стел некрополя. Обогнув цитадель, он вышел к Керамику - расположенному в устье балки, на берегу Восточной бухты, посёлку гончаров, чьё огнеопасное и многодымное производство вынуждало их селиться вне городских стен. Вот и теперь из скрытых за высокими оградами просторных усадебных дворов гончарных печей вздымались и уплывали за бухту густые бело-сизые дымные клубы.
Без труда разыскав знакомое подворье гончара Евклида - отца своего товарища по эфебии Дельфа, - Минний не без внутреннего волнения вошёл в гостеприимно распахнутую с раннего утра до позднего вечера в ожидании клиентов калитку. С тех пор, как Минний захаживал сюда в последний раз, здесь, кажется, ничего не изменилось: всё также дымилась посреди мощёного битой керамикой просторного двора широкая гончарная печь, перед ней на невысоком деревянном помосте обсыхал на солнце десяток амфор, дожидаясь своей очереди отправиться в печь, в дальнем правом углу темнела вместительная прямоугольная цистерна с водой. Под окружавшими двор с трёх сторон широкими навесами (с четвёртой - справа от входной калитки - тянулся длинный фасад жилого дома) сложены были запасы дров, глины, песка, готовые изделия. Слева, возле ворот, стояла телега с высокими дощатыми бортами, с двумя привязанными к ней невысокими бурыми мулами, с жадным хрустом жевавшими наложенное в телегу сено. На телеге, под нею и под ногами у мулов копошились в сене и навозе пёстрые куры и оперившиеся к осени цыплята. В луже около цистерны наслаждались жизнью несколько свиней и поросят. Но ни детей, ни Поликасты Минний нигде не заметил.
Услышав глухой лай сторожившей двор старой облезлой пегой собаки, щуплый старик в тёмной от пота коричневой тунике, с блестящей розовой лысиной на широком сплюснутом черепе и обожжённым у печи, красным, как его горшки, лицом, громко помыкавший у печи молодым недотёпой-работником, оглянулся на вошедшего во двор незнакомца и, тотчас угадав в нём по сколотому золотой фибулой плащу и серебряной сове на посохе богача, засеменил к нему навстречу, вытирая на ходу потное лицо и руки подхваченной с деревянного помоста замусоленной тряпицей.
Изобразив на лице самую приязненную улыбку, хозяин усадьбы с достоинством поклонился важному гостю:
- Хайре, господин! Ты, должно быть, к моему сыну Дельфу за терракотой?
- Радуйся, дядюшка Евклид. Да, я к Дельфу, - Минний невольно улыбнулся, увидев, как опешил старик, услышав из уст чужестранца своё имя. - А ты не узнаёшь меня? - спросил он, снимая бросавшую тень на лицо широкополую шляпу.
Старик подслеповато вгляделся в обожжённое южным солнцем, обветренное солёными морскими ветрами лицо гостя и недоуменно снизал плечами.
- Я - Минний, сын ритора Гераклия. Вернулся сегодня на родину.
Выгоревшие рыжие брови старого гончара удивлённо поползли на собранный складками широкий лоб.
- Так что - дома Дельф?
- Дома, дома... Где ж ему быть? - старик махнул рукой в сторону печи. - Он в мастерской, лепит амфоры. У нас сейчас самая горячая пора: скоро в клерах начнут собирать виноград - всем нужна тара.
Обогнув вместе с хозяином подворья пышущую жаром печь, Минний увидел в тени под дальним от входа красным черепичным навесом сгорбившуюся над гончарным кругом широкую спину своего давнишнего приятеля. Проводив нежданного гостя, Евклид вернулся к печи, и скоро оттуда опять зазвучали на весь двор его зычные команды в адрес раздражавшего его своей непонятливостью и нерасторопностью помощника.
Остановившись перед навесом, Минний с минуту наблюдал, как Дельф, медленно вращая босой ногой гончарный круг, сосредоточенно возводит из мокрой глины узкую горловину изящной амфоры, время от времени о чём-то тяжко вздыхая.
- Привет, Толстяк! - негромко окликнул его Минний и увидел, как дрогнули под прилипшей к телу грубой туникой лопатки на спине Дельфа.
Медленно оглянувшись, Дельф уставился перепуганными светло-карими глазами в лицо назвавшего его полузабытой детской кличкой немолодого, меченного ранней сединой гостя, и, забыв о гончарном круге, с полминуты глядел на него с открытым ртом и всё более округлявшимися глазами, боясь поверить возникшей у него безумной догадке. Молчал и Минний, разглядывая мало изменившееся за минувшие десять лет круглое, без единой морщинки, всё ещё по-детски щекастое лицо своего приятеля. Только залысины на висках его широкого отцовского лба стали заметно больше, да опушившие широкие скулы, круглый подбородок и верхнюю губу светло-рыжие курчавые волосы - жёстче и гуще.
Наконец Дельф приоткрыл небольшой, полный мелких желтоватых зубов рот и робким полушёпотом спросил:
- Минний?.. Это ты... или не ты?
- Не пугайся, Дельф. Перед тобой и вправду твой старый друг Минний из плоти и крови, а вовсе не его бесплотная тень, сбежавшая из царства Аида.
- Великие боги!.. Ты всё-таки вернулся! - тонкий голос Дельфа предательски дрогнул. Рот его перекосился в растерянной улыбке, а глаза помимо воли затуманились слезами. Он поспешно отвернулся опять к гончарному кругу. - Прости, не могу тебя сейчас обнять - все руки в глине. Я должен закончить этот горшок, иначе вся работа насмарку.
- Ничего, я подожду.
- Я уже скоро! Осталось только горло вывести да прилепить ручки, - поспешно заверил Дельф, обрадовавшись, что Минний как будто на него не в обиде. - Проходи, садись где-нибудь. Хотя, тут у меня, конечно, грязновато! Боюсь, как бы ты не запачкал свой дорогой паллий.
- Пустяки! - Минний вошёл под навес и уселся сбоку от Дельфа на высокий круглый табурет. Поставив посох между ног, накинул на сову петас и стал глядеть, как ловко под толстыми пальцами Дельфа обретает законченную форму горло амфоры.
- Ты, я вижу, сумел разбогатеть в чужих краях? - предположил Дельф, скосив взгляд на золотого дельфина, дружелюбно лыбящегося с правого плеча гостя; у него всё ещё не укладывалось в голове, что этот солидный седовласый мужчина - в самом деле тот самый Минний - товарищ его юности. Минний в ответ лишь неопределённо пожал плечами.
- А мы уж не чаяли тебя увидеть, - признался с простодушной улыбкой Дельф. - Представляю, как обрадуется Поликаста!
- Говорят, вы поженились?
- Да, уже скоро шесть лет как Поли моя жена, - с гордостью признался Дельф. - Мы ведь думали, что ты погиб.
- И у вас, говорят, уже куча детей?
- Сын и две дочурки, - с теплотой в голосе сообщил Дельф. - А ещё троих у нас забрал Танатос... Ну, вот и готово!
Молодой гончар, медленно вращая круг, внимательно оглядел только что законченную посудину со всех сторон и, не обнаружив видимых изъянов, остался доволен своей работой. Наклонившись, он тщательно отмыл в стоящем сбоку большом глиняном чане с мутной водой заляпанные по локти глиной толстые волосатые руки, затем старательно вытер их полотняным рушником, висевшим тут же на вбитом в растрескавшийся от старости опорный столб гвозде.
- А что же не видно твоих малышей во дворе? - поинтересовался тем часом Минний.
- Так ведь они с Поликастой сейчас в клерах! - пояснил Дельф. - В усадьбе Мемнона. А ты когда приехал? Сегодня? Так ты же ничего ещё не знаешь! У нас здесь столько всего произошло, пока тебя не было! Восемь лет назад Мемнон, овдовев, - тогда ему было сорок лет - женился на младшей сестре Поликасты Кириене. Так что теперь мы с ним родня, и каждое лето во время сбора урожая Поликаста проводит с детьми в его усадьбе... Ну что, пойдём в дом, выпьем вина за твоё возвращение? - повесив на гвоздь рушник, предложил Дельф, поглядывая с неуверенной улыбкой на глубоко врезавшуюся в лоб Минния между бровей суровую складку.
Узнав, что Поликасты нет дома, Миннию расхотелось заходить в дом.
- Знаешь, Дельф, я ведь хочу сегодня ещё побывать на могиле родителей. Уже скоро вечер, а мне до захода солнца нужно непременно вернуться в город. Так что, может, выпьем с тобой как-нибудь в другой раз. Ты, кстати, знаешь, где похоронены мои старики?
- Конечно! Ведь это я по просьбе Поликасты установил на их могиле надгробную стелу.
- Благодарю, Дельф, - Минний расчувствованно стиснул ладонью мощное плечо друга. - Сколько ты потратил? Я всё верну с лихвой.
- Да, ладно, Минний. Какие между нами счёты?.. Кстати, я хотел поставить рядом с их могилами и твой кенотаф, но Поликаста не разрешила. Она всегда верила, что ты жив, и, как видишь, чутьё её не обмануло. Хе-хе-хе!
- Ну, так что - покажешь, где лежат мои старики?
- Погоди! Давай всё же выпьем по кружке вина за нашу встречу. Это займёт всего пару минут. Заодно увидишь, как теперь выглядит моя Поли.
Сказав суетившемуся у печи отцу, что амфора готова, и что он отведёт Минния к могиле его родителей, Дельф потащил заинтригованного Минния в дом. В небольших сенях за входными дверями, расположенными ровно посередине длинного одноэтажного дома, Дельф толкнул левую дверь. Усадив Минния за стол в первой же комнате принадлежащего ему и его семье левого крыла, он поспешно выбежал в другую дверь - вероятно, побежал в кладовую за вином.
Толстяк Дельф, будучи единственным сыном гончара Евклида, не похищенным в нежном возрасте злобным демоном смерти Танатосом (выжила ещё младшая его на три года сестра Дорофея), с детских лет приучался с помощью лозины и подзатыльников к отцовской профессии: как правильно замешивать глину, лепить и обжигать миски и горшки, и до смерти невзлюбил это скучное занятие. Не пожалев для Дельфа силушки, боги взамен недодали ему ума. Сын гончара Евклида был простодушен и туповат, как телёнок - школьные науки отскакивали от него, как горох от стенки. С превеликим трудом ему удалось вызубрить алфавит и научиться кое-как читать и писать, арифметика же так и осталась для него тайной за семью печатями. Зато ему с самых ранних лет нравилось лепить из влажной глины вместо чашек и мисок детские свистульки, игрушечные домики, кораблики, повозки, различных зверюшек и человечков. Дельф обжигал свои игрушки в печи рядом с отцовскими мисками, вместе с матушкой расписывал их яркими красками и к двенадцати годам достиг уже такого мастерства, что его поделки стали охотно раскупаться в гончарных рядах на агоре, после чего строгий отец перестал, наконец, вколачивать в него палкой и ремнём любовь к простой посуде, поняв, что всеблагие боги наделили его наследника куда более редким и прибыльным даром. В самом деле, взрослея, Дельф научился лепить из глины и вырезать из дерева не только детские игрушки, а и красивые фигурки богинь и нимф, богов и героев, охотно раскупавшиеся херсонеситами и чужеземными гостями для подношений в храмы и святилища.
Вскоре за открытой дверью послышались тяжёлые, на сей раз неспешные шаги, и Дельф, с самодовольной улыбкой на толстом лоснящемся лице, торжественно внёс в трапезную и поставил на середину стола нечто похожее на высокий кувшин, накрытый куском белой материи. Немного помедлив и глядя прямо в глаза Миннию, он быстро смахнул покрывало. Вместо кувшина с вином Минний увидел стоящую на шаре женскую фигурку величиной с локоть, искусно вырезанную из куска дерева. В длинной, облегающей высокую грудь и широкие бёдра столе, с полураспустившимися за спиной лебяжьими крыльями, в одной руке женщина держала наполненный всевозможными плодами рог изобилия, другой - опиралась на широкое рулевое корабельное весло.
- Узнаёшь? - дрогнувшим от волнения голосом спросил Дельф.
Минний молчал, прикипев взглядом к миловидному лицу статуэтки, оживлённому мягкой, многообещающей улыбкой притягательных губ. Ещё бы ему не узнать! Несомненно, это была Поликаста в образе богини Судьбы Тихе. Правда, в глубинах его памяти она осталась 16-летней девчонкой, а здесь была зрелой, цветущей женщиной. Обхватив мозолистыми ладонями шар, Минний стал медленно поворачивать его, разглядывая фигурку со всех сторон.
- Ты первый, кому я её показываю. Даже Поликаста ещё её не видела... Из-за этих проклятых горшков мне никак не удаётся её закончить.
- Ты делаешь её на заказ?
- Нет, для себя. Точнее - хочу подарить её Поли на годовщину нашей свадьбы, как знак того, что она - моя счастливая Судьба... Ну, ладно. Ты пока рассматривай, а я пойду принесу вина.
И Дельф бегом потопал на отцовскую половину за вином, оставив вернувшегося из небытия друга наедине со своей счастливой Судьбой.
Дочь беженца с захваченной скифами Равнины Гиппократа, Поликаста появилась в доме ритора Гераклия, когда ей было четырнадцать. Наводнившие лет тридцать назад Херсонес беженцы в большинстве своём едва сводили концы с концами и брались за любую работу, чтобы прокормиться. Часть из них приютили у себя родичи-херсонеситы, многие поселились в клерах, работая батраками у владельцев земельных наделов. Тем, кто имел средства, дозволили застроить крохотными домиками немногие имевшиеся в городе свободные делянки, в том числе внутренний двор Цитадели и даже проскений запустевшего театра - херсонеситам в ту пору было не до театральных зрелищ. Совет и народ ввели даже специальный налог в пользу нуждающихся беженцев, большинство из которых быстро растратило спасённые с Равнины денежные накопления и движимое имущество.
Многие херсонеситы продали своих рабов и взяли для домашних услуг и в мастерские за умеренную плату сограждан из числа беженцев. Так же поступил и уважаемый в городе за учёность ритор Гераклий. Его супруга Левкимна выбрала себе в помощницы по дому девушку из многодетной семьи Гиппократа. На вывезенные с Равнины, где у него был большой земельный участок с усадьбой, скромные средства Гиппократ построил в Цитадели крохотный домик, в котором ютился с женой Диогеной, тремя дочерьми и малолетним сыном, хватаясь за всякую работу, чтобы прокормить голодную семью, и мечтая в один прекрасный день вернуться в свою огромную прекрасную усадьбу на освобождённой от варваров Равнине.
18-летний Минний, конечно же, сразу положил глаз на появившуюся в их доме прехорошенькую служанку, к которой поначалу отнёсся как к обычной рабыне. Но его попыткам обучить её бесплатно сладостной науке любви девушка дала неожиданный и весьма решительный отпор. Отказала она "учителю" и когда он предложил ей за свои "уроки" весьма неплохие деньги. Обозвав её дурой деревенской, сын ритора перестал обращать на неё внимание - в городе было полным-полно легкодоступных женщин на любой вкус. А невдолге Минний отправился на два года в пограничную казарму эфебов, появляясь в родительском доме лишь от случая к случаю.
Гераклий и Левкимна вскоре полюбили свою приветливую, покладистую и трудолюбивую служанку как родную дочь. Начав в их доме хорошо питаться, Поликаста быстро взрослела и на глазах расцветала, превращаясь в настоящую красавицу. Принеся через два года на агоре присягу гражданина и вернувшись из казармы эфебов домой, Минний и сам не заметил, как по уши в неё влюбился. Но теперь он поступил по-другому: стал задаривать её сладостями, украшениями и разными безделушками, до которых так падки все девушки, и наконец заявил, что хочет на ней жениться, и если она ему теперь откажет, то сделает несчастным на всю оставшуюся жизнь. Поликаста ответила, что его отец и мать ни за что не согласятся, чтобы их единственный сын женился на бедной служанке. Минний заверил её, что непременно добьётся их согласия. В конце концов, девушка сдалась, признавшись, что и сама влюбилась в него, как только оказалась в этом доме.
Когда Минний в её присутствии объявил родителям о своём твёрдом намерении жениться на Поликасте, отец, вопреки опасениям, не стал против этого возражать, но сообщил о своём решении отправить сына на два-три года в Афины слушать лекции лучших эллинских учёных. После того как Минний, впитав в себя передовые знания культурной столицы мира, вернётся домой, он сможет начать самостоятельную жизнь и волен будет жениться, на ком пожелает. Выслушав это радостное и одновременно грустное решение, Поликаста расплакалась на груди у Минния, крепко обнявшего её, как свою с этой минуты законную невесту. Перед расставанием Поликаста поклялась Царицей Девой непременно дождаться возвращения Минния из-за морей.
И вот он здесь, а его любимая - жена жирного тупицы Дельфа...
Через полминуты Дельф не менее торжественно, чем богиню Судьбы, внёс в комнату два пузатых глиняных кувшина - с вином и водой. Достав с настенной полки две вместительные деревянные кружки, украшенные дивной тонкой резьбой (ручки их были сделаны в виде морских коньков), он с согласия гостя быстро наполнил их до половины тёмно-красным вином с Мемноновых виноградников и разбавил холодной водой из родника, бьющего из северо-восточного склона Девичьей горы, откуда издревле брал прекрасную на вкус питьевую воду весь Керамик и даже многие жители города. Пролив несколько причитающихся богам капель на жёлтый глиняный пол, они выпили за счастливое возвращение Минния домой: Дельф - жадными большими глотками сразу до дна, Минний, недавно вдоволь напившийся в бане, - не спеша осилил за раз едва треть.
- А, кстати, где ты будешь жить? - озаботился вдруг Дельф. - Ведь дом и усадьба твоего отца давно проданы... Слушай! Давай-ка, пока Поликаста с детьми в усадьбе Мемнона, оставайся здесь у меня.
- Спасибо, дружище, - Минний благодарно пожал лежащий на столе напротив внушительный волосатый кулак Дельфа, - но, думаю, мне удастся найти себе приют в городе. А как поживает тётушка Пантакия?
Дельф грустно вздохнул и вновь наполнил до краёв свою кружку.
- Матушка умерла два года назад. Сейчас у меня молодая мачеха Евтиха, наша бывшая фракийская рабыня. Отец женился на ней год назад, после того, как она родила ему сына. Так что у меня теперь есть годовалый брат - Евклид Младший.
- А ты, случаем, не помог втихаря старику с мачехой, а? - подмигнул Дельфу Минний с хитрой ухмылкой.
- Да ты что! На кой ворон она мне сдалась?! У меня же есть моя Поли.
- Ладно, ладно, я же пошутил... Давай выпьем за здоровье твоей Поли и ваших деток.
Отпив из своей кружки ещё треть и дождавшись, пока Дельф осушил свою до дна, Минний спросил: