По темному небу скользит желтый луч. Шарит, просеивая пространство, и вдруг срывается вправо, потом назад и замирает, выхватив из невидимости серебряный крестик бомбардировщика.
Туда же поспевает второй прожектор - крест накрест, рыбка поймана в прицел, повели. Часто хлопают над лесом зенитки, а Зина не может отвести взгляда от цели, желая ей всем сердцем - взорваться. Лопнуть шаром огня или задымить, сваливаясь в крен, прогудеть по нарастающей и врезаться в мерзлую землю. В ошметки, в лепешку, чтобы только воронка.
Зина сжимает кулачки в грубых брезентовых рукавицах, шепчет: "ну же, ну!" - но самолет не слышит ее; медленно, словно дразнясь, ползет он в бессильных лучах прожекторов, недосягаемый для зенитного огня. Пушки смолкают. Мазилы.
- Давай домой, этот последний - голос отца заставляет девочку вздрогнуть, и та понимает, что замерзла.
С тех пор, как немцы подошли к Москве, они часто летают над поселком. Здесь нет ничего важного - только временные дома политических, давно заселенные новыми постояльцами. Зина живет в таком. Комната в хорошей квартире, старшая сестра и мать с отцом. Брат на фронте, давно уже не пишет, но наверняка что-то с почтой, не может быть, чтобы...
Передернув плечами, Зина входит в подъезд и поднимается по деревянным ступенькам на второй этаж. Отец опередил ее, ждет у двери. Холодно. Сейчас везде холодно; голодные звезды смотрят по ночам на землю. Но о звездах не думается. Вспоминается лето, полные листвы деревья, жара, лапта, бита из доски и ржавый гвоздь, которым проткнула палец. Учитель рисования - внимательный такой, умный, хороший. И мечты пойти в художественное на оформителя.
Как будто из другой жизни.
Учитель погиб. Летят-то они мимо, но когда увидят подходящую цель, то бомбят. Или, может быть, с бомбами возвращаться не положено, а к Москве им не хочется, там ведь сбивают. Вот и сбрасывают по дороге. А тут как раз нестроевые маршировали по стадиону. Все в форме; всех и накрыло.
Чайник шипит и потрескивает на буржуйке. Из щелей тянет дымом - печка старая, черная от ржавчины, с облупленными шершавыми боками. Да и труба выведена кое-как. Но зато тепло. Пальцы покраснели, их чуть покалывает. Даже приятно.
В первую ночь, когда начались налеты, Зину отправили с детьми в щель - узкую и глубокую траншею - в нее набилось детей со всего поселка, а взрослых почти нет. Сидеть в тесноте и духоте, одного укачивать, другого уговаривать... в общем, посидела так пару раз и сказала отцу: 'нет, больше не пойду'. И не пошла.
С тех пор дежурили ночами. По тревоге выходили на улицу и ждали. Ведь если упадет зажигалка, то надо тушить. На крыше для этой цели - специальные ящики с песком. Водой ее не зальешь, потому и песок.
А недавно бомба упала на дом учителя истории. Там, кроме самого учителя с женой и детьми, жили старушка с внучкой; приехали переждать войну, наверное родственники. Прямо посреди дня, раз - и дома нет. Воронка. Учительская семья в полном составе пила чай в садике, все выжили, даже удивительно. А бабушка с внучкой - нет.
Зина у железной печки, пьет чай, почти настоящий. Глаза слипаются. Все-таки хорошо, что папа работает в НКВД, и что они не поехали в эвакуацию. Дома лучше. А ведь собрались уже, уложили чемоданы, но он пришел и сказал: 'никуда не едем'. И распаковались. Теперь вот, мама спит, ей рано вставать, а сестре еще раньше - работает на лесозаготовке, грузят бревна в длинные вагоны, очень устает.
Зина помогает в столовой при военном училище. Это хорошее место, там кормят. Все-таки не бревна грузить, суп разливать в тарелки - намного легче. Недавно провожали выпуск. Полная столовая красивых молодых курсантов. Все в форме. Поили вином, а вино разносили в чайниках. Сначала из бочек - в чайники, а потом уже по стаканам. Девчонки подшутили, предложили Зине выпить, она пьет, думает - компот. Развезло потом, чувствовала себя полной дурой. Хорошо Самуил Яковлевич добрый, их отругал, а Зину отправил на часок отоспаться в кладовку, пока никто не видит.
Уже свернувшись в клубок под одеялом, она вспоминает того курсанта. Смотрел во все глаза. Он и неделю назад смотрел - все вокруг исшушукались. В последний момент только спросил, будет ли Зина ему писать. Ответила, что будет. А сердце стучит, как молоток. Вот это наверное и есть любовь? Как только приедут на место, он ей напишет, она ответит. А пока можно спать.
И Зина засыпает, не слыша ни вьюги, начавшейся за окном, ни, конечно же, воя сирен в соседней Москве. Над поселком Одинцово тихо. Снилось ей что-нибудь или нет, она не вспомнит - слишком коротка ночь, слишком длинны и одинаковы темные зимние дни.
Придет еще похоронка на брата. А перед тем будет известие о гибели эшелона с курсантами, попавшего под бомбежку и не добравшегося даже до передовой. И смерть старшей сестры, подхватившей воспаление легких, а затем еще три долгих зимы и удивительная, радостная весна победы.
А летом после войны вернется из лагеря давно оплаканный брат. Без ноги, но живой. Через несколько лет сопьется и попадет под машину. Зина выйдет замуж, потому что женщине нужна семья, и будет всем рассказывать о счастье и покое. Получать квартиру, покупать дачу, растить сына. Потом снова хоронить - сына, мужа.
И останется одна. Старая, никому не нужная женщина в однокомнатной отдельной московской квартире. Со своими воспоминаниями, телевизором, разговорами о пенсии и лекарствах. Такая же, как многие.
В случайный день случайному гостю расскажет вдруг, как играли в лапту и как проткнула палец, который мама забинтовала обмыленной тряпкой, как поссорилась из-за этого с подругой, как ночью сторожили у подъезда и глядели в небо на кресты прожекторов. Про чайники с вином. И как он смотрел на нее. Словно до сих пор колотится единственная любовь в этом старом сердце.