Милогин Михаил Валентинович : другие произведения.

Марш для маршала

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

  
  
  Марш для маршала
  
  
  "Конные иногда приводили на аркане чухонца - языка. Обступали, спрашивали его по-русски и по-татарски - как здесь живут? Глупый был народ чухонцы - только моргал коровьими ресницами. Таких языков отпускали редко, - связав, отсылали в обоз, продавали за три четвертака, - иных, очень здоровых, и дороже, - маркитантам".
  - Вот таких чухонцев, - сказал Ваня, ткнув пальцем в проходящего финского солдата, и закрыл книжку.
  Солдат повернул голову, увидел подростков, глядевших на него из окна, махнул им рукой, поправил винтовку на плечах, пошел дальше.
  - Ты бы Ванька, осторожней - сказал Коля.
  - А чего бояться? Слова - из книги, книга - из библиотеки, библиотека вся просмотрена херром Саарелайненом, большевицкая литература - изъята. Я разве виноват, что капитан Саарелайнен не знает, что в русской литературе три графа Толстых, а не один?
  - Погоди, еще и третий Толстой есть? - удивленный Жуля даже встал с подоконника и начал загибать длинные пальцы. - Один, который про Буратино книжку сочинил, второй - который мяса не ел, а третий, - кто?
  - Третий - тоже граф, и тоже - Алексей, как и тот, который сочинил про Буратино, - рассмеялся Ваня. - Только он Алексей Константинович. Я как-нибудь, если сна не будет, расскажу про семью вурдалаков, - есть у него такая история.
  Оля, шушукавшаяся с Таней на соседнем подоконнике, услышала последние слова и тихо взвизгнула - "оййй, страшно". Жуля, напротив, заинтересовался.
  - Ванёк, я не забуду. Читать мне не в масть, а вот когда ты рассказываешь - дико выходит.
  Ваня усмехнулся, давно уже уяснив, что на языке Жуля, "дико" означает сильную и положительную эмоцию.
  - Хорошо.
  
   * * *
  
  Если верить капитану Саарелайнену, Ване повезло. По словам офицера, уже к весне второго года войны, в осажденном Ленинграде никого из мирных жителей не осталось, все вымерли от голода. А значит надо радоваться прошлогоднему ранению, которое и привело его в финский интернат.
  Поезд, в котором четырнадцатилетний Ваня возвращался из Мурманска в Ленинград, попал под бомбежку. Ваня покинул Питер в июне, обратно отправился в августе, но проехал лишь половину пути и застрял в Петрозаводской больнице. Выздоровел к началу октября, когда в город вошли финны.
  Ваню задержали сразу же за больничными воротами и отправили в интернат. Собственно, детдомовских детей - сирот, здесь не было, все от живых родителей.
  Финны взялись за ассимиляцию захваченной Восточной Карелии с той же свирепой, неукротимой энергией, с которой они столетиями рубили лес, осушали болота и очищали пашни от черных гранитных валунов. Карелы и вепсы получали синие паспорта, славяне - красные. Красный паспорт обычно становился путевкой в переселенческий лагерь, ничем от концлагеря не отличавшийся, а в лучшем случае, позволял русским безвыездно жить в родной деревне или городе, выполняя приказы финской администрации.
  По одному из приказов, в городах и поселках появились интернаты, в них собирали детей учебного возраста. Уроки - только на финском, вели их учителя из Финляндии, или местные, знавшие язык. Говорить в классах тоже полагалось по-фински, но многие русские детишки выучили в первые недели лишь "пита антекси опитайя" - извинялись перед учителями.
  Прежде Ваня не знал ни одного финского слова, кроме обычного топонимического питерского набора: Парголово, Лигово, Коломяги. К удивлению сверстников, выросших в Карело-Финской республике, он уже через полтора месяца говорил на языке победителей и даже подсказывал одноклассникам.
  В самые же первые дни, когда Ваня понимал по-фински не лучше новых друзей, ему не раз приходилось выручать директора - госпожу Ханну, почти не знавшую русский. Однако она знала немецкий, Ваня - тоже, поэтому, пока русский словарь госпожи Ханны с двадцати слов не пополнился до трехсот, Ваня помогал директрисе общаться с учениками и рабочими, переделывавшими часть школы под интернатские спальни.
  Позже, на одном из уроков, директор выяснила, что мальчик из Ленинграда читает по-французски. Это повысило статус Вани в глазах госпожи Ханны, а также привело к беседе с капитаном Рейно Саарелайненом, однажды заглянувшим с инспекцией в интернат. Офицера из комендатуры заинтересовало происхождение Вани: не сын ли он высокого советского чина? Объяснить по-иному знание языков и прочую образованность он не мог.
  Ваня ответил, что его родители беспартийные. Мать - актриса, отец - преподает в институте, а языкам его учила бабушка, бывший гимназический учитель.
  - В Петрограде хороший театр, - улыбнулся офицер, - я хотел увидеть на сцене твою маму. Это быть скоро. До Рождества немцы взять город. Мы отправим тебя домой, а потом я приехал смотреть спектакль.
  - Я не хочу, чтобы это случилось, - ответил Ваня по-фински и повторил по-русски.
  - Ты не хотеть увидеть маму? - без улыбки спросил капитан.
  - Я не хочу, чтобы немцы взяли город.
  Капитан Саарелайнен внимательно взглянул в глаза мальчику. Короткая пауза и разговор завершился.
  
   * * *
  
  Жулю повезло тоже, причем, в отличие от Вани, в самом начальном детстве. Пусть он и потерял родителей в голодной неразберихе ранних 30-х, на российском юге, но сам остался жив.
  Все его детские воспоминания начинались с краснодарского детдома. Документы расстались с ним, как и родители, а директор оказался поклонником знаменитого французского беллетриста, потому и записал безымянного мальчишку Жулем. Как позже выяснилось, подаренное имя действительно символизировало таланты, но отнюдь не писательские, а иные, вытекающие из русской этимологии этого слова.
  В детдоме Жуль познакомился с последними солдатами недавней армии беспризорников. С ними же и убежал, благодаря ним, познакомился с уголовниками постарше. Имя было воспринято как кликуха и сам его хозяин уже скоро привык, что он не Жуль, а Жуля.
  Мелкий, сильный, верткий - природный гимнаст, Жуля несколько раз забирался в форточки, а однажды даже пролез между прутьями решетки, когда их навели на богатого дантиста, жившего в старинной квартире - окна ванной выходили на "черную" лестницу. Как раз за это его и взяли.
  Тюрьма понравилась Жуле еще меньше, чем детдом, поэтому, он два раза убегал с малолетки. Каждый побег административно перемещал его на север; после второго, его отправили в карельскую колонию. Поезд ехал как всегда медленно, а потом вообще стал сутками отстаиваться между станциями. Добавились непонятные звуки: вой сирен, разрывы. Караульные нескоро и неохотно объяснили: началась война. С кем война, что происходит - они и сами не знали.
  Позже вагон с малолетками загнали в какой-то тупик, в безымянном комарином царстве и, похоже, забыли. От тоски и голодухи задумали побег. Сорвались шестеро, но когда охрана, увидевшая беглецов, пальнула в воздух, пятеро вжались в мох и только ожесточенный Жуля помчался дальше, растворяясь в серой карельской полуночи. Болотистое озерцо, в которое он ввалился, стало спасением. Пес потерял след, а снаряжать команду для дальнего поиска по окрестностям, охрана не стала.
  Неведомо сколько Жуля плутал по дикому, непривычному лесу, среди быстрых ручьев, озер, болот, огромных валунов, в облаках ненасытного комарья. Также неведомо сколько пролежал у доброго дедушки с доброй бабкой, живших в полупустой деревне, до которой дополз из последних сил (правда, слышал в полудреме разговор благодетелей: бежал, так сдать надо, а кому сдать, власти уже нет?). Поправился, узнал, как добраться до ближайшего города - Петрозаводска, и, не прощаясь, ушел, прихватив лишь сто рублей. Из чувства благодарности других заначек в избе не искал.
  Дорога оказалась долгой - без попуток, а на окраине Петрозаводска, Жулю арестовала какая-то странная вохра, не понимавшая по-русски. Жуля, все же наладил контакт, показав несколько простейших фокусов с копейкой и пуговицей. Белобрысые парни смеялись, дали Жулю кусок хлеба и отвезли в интернат. Там Жуля узнал, что Петрозаводск захвачен финнами и теперь называется не Петрозаводск, а Яанислинна - Онежская крепость.
  Жуля умел подлаживаться к любому начальству, поэтому директор интерната уже через месяц разрешила ему прогуляться в город, естественно, с возвратом до комендантского часа. Жуля вернулся вовремя и расстроенным. Яанислинна ему решительно не понравилась.
  Не дойдя до рынка, он увидел парнишку, старше его на пару лет, под конвоем двух финских солдат. Нос парня был расквашен, на шее висела пустая канистра. Несколько прохожих глядели на него с печальным равнодушием.
  - За что его? - спросил Жуля у старушки, торговавшей шанежками.
  - Керосин со склада воровал. В комендатуру ведут, верно, расстреляют, ироды, - ответила бабушка, причем последнее слово произнесла тише остальных.
  Это происшествие существенно притушило энтузиазм Жуля, решившего было попрощаться с финским детдомом и пробавляться на свободе, по старым привычкам. Поэтому, он решил повременить с прежними увлечениями, пока в Петрозаводске не сменится власть.
  Покинуть город - тоже не отважился: других путей, кроме железной дороги он не знал, а эшелоны были под охраной. Жуле не хотелось выяснить на собственном опыте, как наказывают финны за несанкционированный проезд в товарняках.
  И Жуля остался в интернате. А так как, несмотря на свои блатные похождения, характер у него был добрый и уживчивый, Жуля дружил со всеми сверстниками. В том числе и с ленинградцем Ваней, которого уважал, за то, что этот парень, его возраста, знал гораздо больше, чем большинство взрослых, встречавшихся Жуле прежде.
  
   * * *
  
  Чуть позже директриса познакомилась с другие Ваниными талантами, которые пригодились ей больше, чем разовая переводческая помощь.
  В классе стояло пианино; учителя музыки не было и школьникам запрещалось открывать инструмент. Исключение сделали для Вани, который, без особого труда играл известные песенки и даже мог побаловать слушателей более серьезными номерами, в том числе и "Грустным вальсом" Сибелиуса - это тоже расположило к нему финских педагогов.
  Однажды после уроков, Ваня наигрывал "В лесу родилась елочка", а Таня стала подпевать.
  - Нарушаешь третий пункт школьных правил, - усмехнулся Колька.
  - А я не знаю, как эту песню по-фински петь, - ответила Таня.
  - Сейчас попробуем.
  Ваня наморщил лоб, не просто переводя текст старой рождественской песенки, но и укладывая ее в трехстопный ямб. Пальцы заплясали по клавишам, а он, сам, посмеиваясь, запел первые строчки.
  
  Метсясся сюнтюнют кууси,
  Метсясся касванут
  
  И продолжил, добиваясь хотя бы минимальной созвучности рифм.
  Госпожа Ханна заглянула в класс. Послушала, потом обратилась к Ване по-фински - тот уже достаточно понимал недавно незнакомый язык.
  - Эту песенку нужно спеть перед гостями, которые приедут в школу через неделю.
  - Я же петь не умею, - усмехнулся Ваня, - мне медведь на ухо наступил.
  Госпожа Ханна поговорку про медведя поняла, но от идеи не отказалась.
  - Тогда найди тех, кто умеет хорошо петь. Пусть они выучат слова этой песенки. И начните репетировать с завтрашнего дня.
  Причина поспешности выяснилась скоро. В Восточную Карелию приезжала делегация из министерства образования - посмотреть на первые успехи в недавно созданных школах. Госпожа Ханна здраво размышляла, что на вопросы комиссии русские детишки вряд ли ответят по-фински, так пусть хотя бы споют.
  Затея удалась на славу. Руины недавних боев и свежая колючая проволока переселенческих лагерей, подпортили гостям настроение, но маленький прощальный концерт в школе-интернате, их успокоил. Ваня аккомпанировал, Колька, заучивший слова на трудном языке, спел песенку. Сам пианист, а также Оля и Таня, подпевали последние строчки.
  Гости, слыша исковерканные, но все же внятные слова, улыбались и умилялись. Пожилой господин, верно посещавший в детстве русскую гимназию, попросил ребят повторить песню уже по-русски и даже сам принял участие:
  Метель ей пела песенка,
  Спи елошка, бай-бай.
  Мороз снежком укутываль....
  Потом предложил спеть какой-нибудь русскую романс. Ваня начал наигрывать "На Муромской дороженьке...", на этот раз запела Таня. Старый парламентарий пробовал подпевать и одновременно переводил песню своим коллегам. Все опять улыбались, подтверждая догадку директрисы о полной удаче своего замысла.
  
   * * *
  
  В следующий раз, уже после Нового года, пришлось вспоминать и петь только романсы и баллады, вроде "Из-за острова на стрежень...". Петрозаводск посетила комиссия шведского Красного креста и благотворительные организации. Расчет финнов был прост: каждая тонна дареной муки снизила бы расходы на прокорм оголодавшего местного населения. Однако концлагеря и пустые деревни могли впечатлить шведов еще больше, чем финских депутатов, одобривших войну летом 41-го года. В интернат заглянул капитан Саарелайнен, госпожа Ханна рассказала ему, о недавнем концерте и он решил непременно пригласить шведов в школу, тоже, под конец поездки.
  - Пусть дети поют только на своем языке, - сказал он директрисе, - гости должны увидеть, что это русская школа. Перед концертом я посмотрю репертуар, чтобы не было большевицких песен.
  Директриса кивнула. Знание русского языка пока не позволяли ей отличить советскую песню от фольклорной.
  Для нового концерта Ваня уже создал подобие ансамбля. Певицами были Таня и Оля. Колька - лирический тенор, знал немало романсов. Лешка Серов мастерски управлялся с баяном и пел басом.
  Лишь на год старше Коли и Вани, пятнадцатилетний Лешка смотрелся как их старший брат с трехлетним разрывом. Паренек из села под Повенцом, он тайком от родителей увязался с деревенскими парнями, направившимся в военкомат и выглядел столь взросло, что районный военком не разглядел обмана. Позже, когда истинный возраст все же открылся, Лешку направили в трудовой батальон, он рыл окопы к западу от Петрозаводска (выяснилось - ненужные) и попал в плен. Финны все же признали его школьником и направили в интернат. Ваня попросил госпожу Ханну достать для Лешки баян, а Колька и Таня научили его нескольким романсам.
  Свои таланты обнаружил и Жуль. Он неплохо пел - правда, не таким пронзительным тенором, как Колька и отбивал чечетку.
  Концерт наспех сколоченного ансамбля завершился полным успехом. Прощальное посещение интерната помогло шведам забыть безрадостные картины, увиденные днем. Уже в марте, когда однажды кухня разнообразила меню печеными завитушками из белого теста, без привычных ячменных примесей, госпожа Ханна сказала Ване.
  - Мука заработана вашим концертом.
  Кроме булочек для всей школы, ансамбль подарил его участникам и сугубые выгоды: право уединенных репетиций, без надоевшего надзора финских педагогов и защиту от полевых трудов. Господин Саарелайнен распорядился, чтобы подростков из интерната, певших и плясавших в ансамбле, не отправили сажать картошку. В мае были еще два концерта, для чиновников, приехавших с инспекцией в Восточную Карелию. По просьбе директрисы, Ваня переложил с финского на русский несколько детских песен - наглядный пример ассимиляции.
  Ваня также собрал небольшую танцевальную группу из малышей; в пришкольной швейной мастерской для них сшили сарафанчики. Однажды заглянув на репетицию, капитан Саарелайнен тихо заметил госпоже Ханне.
  - Это наше самое неоспоримое достижение в Восточной Карелии.
   * * *
  - И вот настал вечер десятого дня, когда старый Горча должен был вернуться домой с победой. Или не вернуться. Вся семья сидела за столом. Как всегда, все молились и глядели на часы, ожидая, когда они пробьют восемь раз.
  Ваня рассказывал медленно, с нужными паузами, цепко держа слушателей.
  - И вот часы начали бить. Надтреснутый, глуховатый звук раздавался в полной тишине. И когда они пробили ровно четыре раза - на пороге появился старик. Он был бледен, а одежда - в лохмотьях и крови. Собака, гнавшая домой отару овец, подняла голову и протяжно завыла....
  - Ууууууу, - Ваня внезапно запрокинул голову и завыл, скорее по-волчьи, чем по-собачьи.
  - Ой, - отчетливо произнесла Оля. Пусть и друзья рядом, пусть за окном бледная июльская ночь - все равно, страшно.
  Ночные посиделки, с Ванькиными рассказами, стали еще одной малой поблажкой для школьного ансамбля. Остальные детишки укладывались спать в десять, зато певцы могли задержаться в классе, сказавшись неотложной репетицией. Ну, а так как репетиции сводились не только к музыке, но и заучиванию финских слов, учителей не удивляла относительная тишина.
  
  Однажды, майским вечером, заглянула госпожа Ханна. Она выяснила что-то нужное, но не ушла сразу, а подошла к окну, в тот, самый щемящий час, когда солнце пусть ненадолго, но прощается с миром. Госпожа Ханна смотрела на бордовый краешек, уходящий за горизонт, туда, где была ее страна. Русские дети тоже молча глядели на закат, откуда к ним пришла война, угнетение, разлука и страх.
  Ваня встал с подоконника, и, пожалуй, первый раз обратился к директрисе сам:
  - Госпожа Ханна. Вы не скучаете по вашим ученикам?
  И кивнул головой, не договорив: "...оставшимся в Финляндии".
  Госпожа Ханна поняла.
  - Мои ученики учились в Выборге. Их эвакуировали в декабре 39 года, когда вы перешли границу. Мои ученики окончили учебу в пяти разных ляни, далеко от войны, а я осталась смотреть за школой и уехала из Выборга в начале марта, когда подошел фронт. Я вернулась в город в прошлом сентябре. Школу, в которой я работала, разбили снаряды. Моя квартира была разграблена вашими солдатами.
  На секунду замолчала, злясь, что тихий вечер испорчен воспоминанием. Потом добавила, не сдержав злости.
  - Мне кажется, ваши солдаты так и не поняли, где в квартире находится туалет.
  И вышла из класса.
  - Так значит, она зарабатывает здесь деньги на ремонт квартиры, - тихо и зло сказала Таня, слышавшая разговор.
  
  В июньские вечера школьная администрация не удивлялась ночным посиделкам ансамбля. На ближайшие дни намечался концерт особенной важности. Если прежде подготовкой интересовалась только директриса, то теперь капитан Саарелайнен ежедневно заглядывал в школу.
  Впрочем, по вечерам он не заходил и не мешал Ване пересказывать друзья книги, которые им вряд ли довелось бы читать самим. "Семья вурдалака" - когда за окном сумерки, лучше и не придумаешь.
  Ваня рассказывал, бросая взгляды на девчонок. Оля всегда слушала с открытым ртом, не стесняясь громко смеяться, когда смешно, ойкать, когда страшно и плакать, если все заканчивалось грустно. Иногда даже перебивала рассказчика вопросами: "а он в живых останется?" или "они еще раз встретятся?". Остальные слушатели шикали и Оля замирала, закрыв себе рот ладонью. Ее веснушчатое, курносое, улыбчивое личико становилось печальным, глаза, сквозь выступившие слезинки глядели на Ваню, умоляя быть добрее к героям книги.
  Таня тоже слушала внимательно, но без оханья, вопросов и, конечно же, без слез. Не раз выяснялось - она уже читала книгу и даже поправляла Ваню, упрощавшего рассказ упразднением второстепенных героев ("почему ты не сказал, что с ним в Италии был барон Франц д"Эпине?" - когда рассказывался "Граф Монте-Кристо"). Было не всегда понятно, интересна ли ей история, от которой замирали остальные ребята, или она слушает из вежливости.
  Дочь начальника станции, Таня с первых интернатских дней избегла многих придирок и обид от учителей-финнов; ее словарного запаса хватало, чтобы объясниться, а училась Таня - всем в пример, схватывая на лету любое новое знание и не подавая виду, если она давно это уже знала. На остальных учеников, в основном из пригородных деревень, она поглядывала снисходительно. Высокая, стройная, еще годок возраста накинуть и комсомолка-пионервожатая.
  Поэтому, Ване и было так непросто рассказывать книги. Ему не хотелось пугать или огорчать Олю. И при этом, не меньше, хотелось хоть смехом, хоть страхом, хоть печалью сдвинуть маску вежливого равнодушия с Таниного лица, заставить вздрогнуть тонкий нос и выгнать хотя бы одну слезинку из под длинных ресниц...
  Хотя и Олин смех слушать было всегда приятно.
  - Все на сегодня, - сказал Ваня, любивший прекращать повествование на таком месте, чтобы уж точно запомнилось, - продолжение - завтра.
  Ребята замолчали, даже Оля, обычно требовавшая продолжения или пояснений к услышанному рассказу. Сидели на подоконниках, глядели в окна, думали о доме и родителях, понимая, что родителям сейчас гораздо хуже.
  - Ванька, - спросил Коля, - а правда, что немцы Севастополь взяли?
  - Правда, скорее всего, - нехотя ответил Ваня. - Мне Саарелайнен газету показывал - немцы сфотографировались перед памятником Затопленным кораблям.
  Опять молчание.
  - Ничего, - нарушил тишину Ваня, - англичане с французами тоже брали Севастополь. А он наш остался. И сейчас так будет.
  - Вань, - спросил Лешка, - а немцы могут... Ну, вообще... Всю Россию.
  - Нет, не могут. Им уже наши дали прошлой зимой. Мы не знаем как, но сильно дали. Сначала по радио финскому слышал, что немцы взяли Калинин. А в феврале, нашел газету, читаю: "германская армия успешно обороняется ЗАПАДНЕЕ Калинина". Долгую войну немцы не выдержат, как и прошлую, Мировую. Кто у них союзники? Италия - не могла два года в Абиссинии негров побить. Румыния, которую те же немцы в 16-м году разгромили одной дивизией, да еще Финляндия - народу живет как в Ленинграде, ну может быть, чуток больше. А на нашей стороне - Англия, со всеми колониями, Америка, у нее населения раза в два больше, чем в Германии. Мы потерпим, продержимся, союзники на следующий год раскачаются и - задавим.
  Ваня говорил решительно, казалось, он старался убедить самого себе в сказанном.
  Давалось с трудом. Каждый раз как он козырял знаниями истории и демографии, перед глазами было недавнее фото немцев в Севастополе.
  Может быть, и правда ничего уже не осталось от России. Может и Ленинград взят, и стерт до основания, даже гранит набережных сколот и сброшен в невскую воду, чтобы берега, как и прежде, казались приютом "убого чухонца". Нет города, построенного Петром, только и остается втихаря посмеиваться над победителями, читая роман, как воины этого царя приводили на аркане чухонцев.
   И единственная реальность этого мира - школа, в которой русские дети учат и поют финские песни.
  - Преемник бы достать, узнать новости от наших, - вяло сказала Таня, не надеясь на ответ. Ответа и, правда, не было.
  Зимой она обратилась к Ване: "Мы же пионеры, как мы можем сидеть без дела, когда страна воюет? Надо связаться с подпольщиками".
  А как? Для них Петрозаводск - чужой город, на знакомство с которым выпадало лишь два-три часа в неделю. Не будешь же эти часы гулять по улицам или рынку, спрашивая: где найти подпольщиков?
  Все равно, обидно. И потому что, ничего не мог ответить, и потому, что не мог ответить именно Тане.
  Опять молчание. И глухая тоска, которую не забьешь никаким, самым интересным вечерним разговором. Тоска, унылая, как белесые карельские полуночные сумерки.
  - Спать пора, - наконец сказал Ваня. - Завтра с утра репетировать. Концерт уже скоро.
  - Ваня, извини, - сказала Оля уже в дверях, - так этот Горча вурдалаком стал или нет?
  - Завтра узнаешь, - тихо хохотнул Жуль, любивший поддразнивать и попугивать Ольку.
   * * *
  
  Ни покоя, ни крова не ждем над головой,
  И ненависть наша всего сильней.
  Пусть услышат враги наш клич боевой
  Голос брошенных наземь юных дней.
  
  
  - Сойдет, - уныло, сам себе сказал Ваня, как человек, пусть и плохо, но все же сделавший часть противной работы, - ничего лучше не придумаю. Ребята, как у вас?
  - Идет дело, - ответил Лешка раскатистым баском. Он уже смог подобрать песню на баяне, а Колька, как всегда запевала, разучил первый куплет на финском. Ваня, еще не решивший, как разложить песню по голосам, все же приказал и ребятам, и девчонкам, прослушать ее еще несколько раз, чтобы запомнить знакомые финские слова и зазубрить новые.
  Слушали. Репетиционный класс уже второй день стал строевым плацем - звучал марш, причем только один.
  Перевести на русский и выучить "Егерский марш" - "Jaakarimarssi" предложил капитан Саарелайнен.
  - На концерте будет много офицеров, которые начинали службу в Егерском батальоне, - сказал он. - Спойте "Егерский марш" на финском, а потом - переведя на русский. И еще пару красивых русских романсов. Но марш - главное.
  В подтверждение серьезности просьбы, в тот же день в интернат доставили из комендатуры патефон с нужной пластинкой - именно она и превратила класс в маршировальню.
  
  За страну, что ломает столетний лед,
  Сегодня уходим в бой мы.
  Солнце правды на наших штыках взойдет,
  Финляндия будет вольной.
  Пусть солнце
   на наших штыках взойдет,
  Финляндия будет вольной!
  
  
  
  - Ванька, что это за егеря такие? - спросил Коля.
  Уже к середине зимы Ваня научился бегло читать по-фински, а так как в школьной библиотеке не было недостатка в недавно завезенных книгах по новейшей истории Финляндии, ответил сразу.
  - В Первую мировую финны захотели от России отделиться. Ну, не все финны, на самом деле, в это егерском батальоне всего служило тысяча триста солдат. Утекали из Финляндии в Германию, а немцы создали из них отдельную часть.
  - Предатели, - тихо сказала Таня, - но ведь Россия была тюрьмой народов.
  - Стены у тюрьмы были - мелом на асфальте, - усмехнулся Ваня (Жюля хохотнул тоже, представив себе такую тюрьму), - если бы нас стерегли, как эту "тюрьму народов", мы давно бы ушли к нашим. Я читал, как они уходили в Швецию - сел на рыбачью шхуну или перешел залив по льду зимой, - вот и весь побег. Немцы их берегли, ждали, когда смогут в Финляндии высадиться. Так и случилось, после революции. Кто-то из егерей еще раньше в Финляндию прибыл, когда там только гражданская война начиналась, поэтому в белофинской армии у бывших егерей сейчас самые высокие чины. А этот марш Сибелиус написал. Я и не знал, что в гражданскую войну белофинны воевали под Сибелиуса.
  - А Маннергейм, который сейчас всеми финнами командует, тоже был егерем? - спросил Коля.
  - Нет. Он служил в царской армии, причем давно, даже в японскую войну воевал. И в Первую мировую, против германцев, тоже воевал в нашей армии (сказал и на секунду замер от логичной и невозможной мысли: как это Маннергейм мог воевать в "нашей армии"?). А после революции приехал в Финляндию. Белофинны его и назначили главнокомандующим, как самого опытного генерала.
  - Так что же, если бы мы ту самую, первую германскую войну выиграла, финны бы тогда с нами сейчас не воевали? - спросил Лешка, всегда старавшийся найти какой-то смысл в любой отвлеченной беседе. Сейчас, он тешил себя фантазией, представляя как было бы здорово, не начнись война год назад, и не случись ему бросить родную деревню.
  - Но ведь тогда и революции бы не было, - удивленно ответила Таня, не понимая, как можно даже допускать такой поворот истории. - И Сталина.
  - Ладно вам, "если бы да кабы", - сказал Ваня, - нам сейчас надо этот марш учить. Я его до конца и не перевел.
  Опять заиграла пластинка. Колька, прислушиваясь к финскому звучанию, пел:
  
  Пусть солнце на наших штыках взойдет,
  Финляндия будет вольной!
  
  - Ребята, - сказала Таня, когда пластинка в очередной раз доиграла до конца, - а ведь мы тоже... а ведь мы немножко предатели. Если только можно быть немножко предателем.
  Тишина была общим вопросом.
  - Ведь зачем все это нужно? Они хотят доказать самим себе, что завоевали Карелию навсегда и даже русские их любят. А мы, мы их в этом убеждаем. Песни поем, про то, как они с нами воевали. Про то, как они нас ненавидели.
  Мальчишки промолчали. Оля удивленно спросила:
  - Нам что ли отказаться?
  - Нельзя теперь, - ответил Жюль и сплюнул в открытое окно, как всегда делал, говоря особо серьезное. Тут уж, когда тебя мусора заловили: раскололся, хоть одно имя назвал, разницы нет, молчишь дальше или нет, ты уже крыса. Или, как на зоне: хоть раз на кума поработал, все, ссучился. И возврата нет.
  Ребята, не раз слышавшие рассказы Жуля о блатных порядках, слушали молча. Колька даже кивнул, хотя сам знал о них лишь от Жуля.
  Общий взгляд на Ваню. Тот тоже оглядел друзей.
  - Самому противно, - наконец сказал он. - Но, откажемся, не будет никакой пользы. Офицеры-егеря останутся без концерта и все. А нас самих - на лесозаготовку. Или в переселенческий лагерь, там от голодухи дохнут. Хотите? Молчим. Ну, тогда продолжаем.
  
   * * *
  Мы восстанем, как некогда Куллерво,
  И священной испив мести чашу,
  С мечом в руках, не боясь ничего,
  Шагнем горизонта дальше!
  С песней новой Суоми,
   не боясь ничего,
  Шагнем горизонта дальше!
  
  Перевод марша был уже почти завершен. Ребята, запомнив финские слова, вовсю грохали ногами по полу, репетируя оригинальный вариант. Они были одеты в финские военные шинели - капитан Саарелайнен распорядился найти на складе обмундирование подходящего роста. Госпожа Ханна обещала одеть девчонок перед концертом в финские платьица.
  Капитан также решил понаблюдать за репетицией. Ему явно нравилось, он одобрил и поэтический труд Вани. Подсел к нему (Ваня работал за пианино, постоянно наигрывая музыку, чтобы верно уложить слова) и спросил:
  - Ты знаешь, кто такой Куллерво?
  Настроение у Вани было мрачное и злое - после недавнего разговора.
  - Беглый раб, который убил свою хозяйку, обесчестил родную сестру, проклял родных и бросился на свой меч. Если бы я не прочел это в книге, которую прислали из Хельсинки, я бы решил, что это большевицкая пропаганда.
  Капитан посмотрел на Ваню, не скрывшего злую ухмылку, так же пристально, как в тот день, когда тот ответил, что не хочет вернуться в Ленинград. Капитан Саарелайнен умел скрывать гнев.
  Наконец, заговорил. Фразы были медленными и тяжелыми. Он говорил по-фински, стараясь, чтобы собеседник разобрал каждое слово.
  - Я вижу, тебе не нравится переводить песни и играть на рояле для нас. Твоим друзьям это не нравится тоже. Мне не хотелось быть военным. Я инженер, но вы напали на нас, отняли наши земли и заставили нас воевать. Теперь мы победили, и поэтому ты будешь делать то, что прикажу я. На лесозаготовках, недалеко от города, работают русские парни, твои сверстники. Их кормят так же, как и вас, хотя вы не таскаете бревна. Если они ленятся или портят древесину, их наказывают розгами. Я надеюсь, что концерт, который посетит маршал Маннергейм, не будет испорчен. Ты умный парень и ты понял меня.
  Капитан ушел.
  - Что он сказал тебе? - спросила Таня.
  Ваня взглянул на нее, пытаясь представить, можно ли отнести к этой девчонке угрозу Саарелайнена. Не смог.
  - Сказал, что концерт посетит Маннергейм, и мы должны отнестись с особой ответственностью,
  - "Кровавый маршал Маннергейм", - Таня вспомнила газетный заголовок из прежней, советской жизни. - Вот для кого стараемся.
  - Может, домой отпустят, после концерта, - несмело предположил Колька.
  - Все может быть, - голос Вани стал рассеянным, что-то легло ему на ум. - Ладно, продолжаем.
  Снова играла пластинка, а в перерывах - пианино. Но теперь, доходя до второго куплета, Ваня непроизвольно тихо напевал:
  
  Мы восстанем, как некогда Куллерво,
  Обесчестив сестер перед этим...
  
  Оля, раз услышав эти слова покраснела, а Жуль - усмехнулся. "Калевалу" Ваня пересказывал им месяца три назад, причем историю сиротки Куллерво расписал подробно, учитывая богатство сюжета.
   * * *
  Перед сном Ваня собрал парней отдельно.
  - Вот что, ребята. Ты прав, Жуля, если говорить по твоей фене - мы ссучились. Или стали предателями, если по-русски говорить. Сдались и продались за белую плюшку. Теперь должны показать Маннергейму, что мы уже финны. Еще спасибо, Гитлер не приехал, ему тоже петь бы пришлось. Отказаться - смысла нет. Зато...
  Ваня вдохнул, не решаясь сказать. Решился.
  - В общем, я первый эти концерты придумал, я за все и отвечу. Вы так по-фински говорить и не научились толком, с вас спрос небольшой. Вы сначала споете этот марш по-фински, потом - по-русски. И скажете - Ванька вам дал этот текст. Сказал - все так и переводится, слово в слово.
  После чего, уже прекрасно помня мотив, пропел весь марш, в новом переводе, над которым трудился весь вечер.
  Жуль, подвижный на любые хохмы, заржал уже на первом куплете. Лешка крепился до второго, но потом хохотнул тоже. А Колька, то посмеивался, то напугано озирался по сторонам.
  Все отсмеялись. Ваня глядел на друзей с надеждой и страхом.
  - Ты в одном неправ, Вань, - наконец сказал Лешка. - Отвечать - все будем. Ну и что? Я когда хотел воевать пойти, не боялся же, что убьют. А тут, уж, наверно, не убьют, тогда чего бояться?
  - Вообще, по нашему это "вы.раться на эшафот", - хохотнул еще раз Жуля, - Когда у тебя на суде последнее слово - лепишь от души, чтобы потом вспоминать весело было. Подписываюсь. Только вот знаешь, что, - быстро, горячо добавил он, - чтобы девчонок подальше от этого всего. Мы споем - нам и отвечать. А они вообще не должны на сцену выходить. Особенно Таня.
  - А почему именно Таня, не Оля? - невинно и наивно спросил Ванька.
  - Ну.... Ты сам должен допереть. Она же у нас комсомолка без значка. Крикнет со сцены, "Да здравствует товарищ Сталин!". Всем будет хуже и ей, особенно.
  - А почему девчонки не должны? - спросил Лешка, привыкший, с детства, что бабы и мужики одинаково трудятся на сенокосе, да и на всех остальных сельских работах.
  Жуля подскочил к нему. Казалось, он вырос и надулся, сравнявшись на миг в габаритах с Лешкой.
  - Не понятно? Может, тебе ума дать?
  Ваня, слегка подучивший жаргон, понял, что Жуль намерен не поделиться с Лешкой интеллектом, а заехать в морду. Он успел подскочить и встать, между готовым к драке Жулем и ничего не понимающим Лешкой.
  - Жулька прав, нечего в это дело впутывать девчонок. Потому что...
  Ваня запутался в мыслях, не находя подходящий пионерский аргумент, внятно объясняющий, почему девчонок следует держать подальше от битвы с врагом.
  - Потому что... Просто, чем больше людей в курсе, тем труднее тайну хранить. Проще всего говорить "не знаю", когда и вправду не знаешь; пусть девчонки ничего и не знают. И вообще, я это все придумал, я руковожу, я и решаю, кому петь, а кому играть.
  Лешка вздохнул. То, что во всех серьезных делах распоряжаются городские, он понял еще до войны.
  Жуля что-то тихо ворча, но, уже вернувшись к своему привычному росту, отошел от Лешки. Ваня поглядывал на него с чувством уважительного превосходства - мол, понимаю всё. Не понимал только, почему выходя из класса, тихо засвистел "Течет реченька, да по песочечку", пару раз кивнув, с улыбкой.
  А ведь эту грустную лагерную песенку, о любви блатаря-жульмана к девочке-комсомолочке, он узнал именно от Жули.
  Жуля покосился, но промолчал.
  Все торопились разойтись - чтобы девчонки не узнали об этом разговоре, поэтому не заметили боязливого, но все же согласного кивка Кольки.
   * * *
  План провалился на другой день, по крайней мере, в одной части. И Жуль, и Ваня, а позже, по их примеру Колька с Лешкой, старательно наблюдали за Таней, возвращаясь к первому переводу, когда она входила в класс.
  
  Берег Белого моря, Карелия моя!
  Финляндии хватит на всех одной.
  Непокорная силе свободная семья -
  Под северным небом не быть иной.
  
  Наше счастье - нести твое знамя льва,
  Сквозь грохот ружейных залпов,
  Идя по дорогам огня и льда
  В омытое солнцем завтра,
  Породнившись с сияньем,
   огня и льда,
  В омытое солнцем завтра!
  
  
  От Тани убереглись, а вот Олину догадливость не предусмотрели. Оле полагалось спеть "Березоньку", но ей было скучно в соседнем классе (куда ее вежливо выставил Ваня), и она то и дело обращалась к нему за советами.
  Говоря с Ваней, она всегда глядела на него широко открыв глаза, казалось, удивляясь, что на свете существуют такие ребята, не похожие на деревенских и даже городских парнишек, которых она встречала прежде. Ей хотелось, чтобы Иван (как она называла его про себя) говорил с ней о чем угодно, хотя бы и распекал за так и невыученное финское слово. Все равно, обращал внимание.
  Однако сегодня ее уши оказались так же внимательны, как и глаза. И после нескольких визитов в класс, где мальчишки вовсю заучивали новый текст, она пришла к Тане.
  - Слушай, Тань, ребята затеяли чего-то. Я когда заходила - слышала, они третий куплет марша разучивают и про какие-то могилы поют. И не шутят, серьезно репетируют.
  Таня ничего не ответила, зато начала приглядываться к друзьям и скоро добилась успеха: выхватила у Кольки из рук листок бумажки с текстом.
  - Вот как здорово, - сказала она, пробежав глазами, - что это мне попалось, а не госпоже Ханне.
  После чего обратилась уже к "товарищу худруку", как иногда называла Ваню.
  - Так вот о чем вы вчера секретничали? Диверсию затеяли? Значит, мы должны этому маршалу в ноги кланяться, а вы - хотите ему в глаза плюнуть? Нечестно так. Не по товарищески.
  Под ее взглядом Ваня смутился. Все объяснения, пригодные для мальчишек, остались на языке. Кроме одного.
  - Слушай, Таня. Руковожу я. Эта песня - военный марш, петь, и маршировать будут только мальчишки. А вы споете романсы и уйдете со сцены. Можете смеяться в зале.
  - Особенно громко, когда вас в комендатуру потащат, - сказала Таня. - Нет уж, давайте будем все вместе. Мы все им кланялись, мы все пропагандой занимались, все и восстанем.
  - "Как некогда Куллерво", - сказал Ваня, не зная что еще ответить возмущенной подруге.
  Слова "потащат в комендатуру" обдали его душу холодной жутью. Вспомнил интернатских мальчишек Ваську и Саньку, пойманных на краже картошки из опрокинутой телеги. После посещения комендатуры, следы ударов виднелись на их теле и через месяц.
   На секунду представил Таню на их месте...
  - Споете романсы и все. А когда мы будем петь "Егерский марш", тебя и Ольги на сцене не будет, - повторил он.
  - Ах так! Тогда, я вместо романса, просто закричу со сцены: "Убирайся, кровавый палач финского народа!". А потом скажу, что сама так решила, без вас. Ну, давай, запрещай мне выходить на сцену! Увидишь, что будет!
  Ваня печально вздохнул, чувствуя поражение.
  - Оля, а ты, как думаешь?
  - Ребята, вы молодцы, что такие смелые, - сказала Оля. - Они нас сюда загнали как скотину, а мы не будет себя, как скотина вести. Скажем этому, Маннергейму, такое спасибо, чтобы запомнил.
  Пришлось сдаться. В душе Вани вертелась мешанина самых разных чувств и мыслей: гордости за девчонок, страха за них (чего врать, за себя тоже), досады, что все обернулось не как задумал и радости - будем вместе.
  Ваньке было всего четырнадцать, но он уже знал - выход из такого состояния - один. Надо вспомнить, что надо делать и начать делать, отгоняя мысли-помехи. А сейчас полагалось готовиться к концерту.
   * * *
   Капитан Рейно Саарелайнен ненавидел большевиков не по газетным статьям, и не по детским воспоминаниям недолгой гражданской войны 18-го года - в его родном Оулу постреляли пару дней в районе вокзала и война, прекратилась. Большевики отняли у него старшего брата Оскара, умного и справедливого Оскара, который никогда не ошибался...
  ... Кроме одного-единственного случая, двенадцать лет назад. Тогда в Америке, с крыш небоскребов, имевших свои имена, как корабли, прыгали разорившиеся биржевики. В Германии, после уличных боев трупы десятками увозили в морги. Капитализм опять валился в пропасть, уже без мировой войны. Оскар окончательно разочаровался в социал-демократах, вступил в компартию, а потом, оставив младшему брату все родительское наследство, уехал в Советскую Россию.
  Уезжая, посоветовал Рейно так и быть дальше инженером, не связываться ни с какой, даже мелкой частной собственностью - все равно, лет через пять коммунизм победит по всей Европе.
  Оскар поселился в Петрозаводске, в Карело-финской автономии. Несколько лет от него приходили письма, исключительно восторженные. Правда, половина восторгов основывалась на умелом преодолении бытовых проблем.
  А потом послания прекратились. Находчивый и веселый Оскар исчез, как исчезают исследователи Антарктиды, пославшие родным последнее письмо, с отходящим кораблем и ушедшие вглубь континента. Разница в том, что таких путешественников находят на следующий год, когда Географическое общество посылает новую экспедицию, и привозит тело, для печального обряда.
  Оскар исчез в населенном городе. Но бесконечные запросы в советское посольство, письма в Петрозаводск, расспросы тех, кто мог знать, не дали ничего.
  Надежда и ожидание перегорели в холодную ненависть, когда грянула война. В декабре 39-го лейтенант запаса Саарелайнен оказался в северном секторе фронта, там, где Красная армия пыталась разрубить Финляндию пополам, вырвавшись к Ботническому заливу.
  Рота Саарелайнена несколько дней и ночей (точнее, ночей и дней; в тех краях зима оставляла дню не больше пяти часов), греясь лишь у горящих подвод и грузовиков, терзала тылы 44-й дивизии, пока почти вся дивизия не сгинула в черных лесах, гремящих сорокоградусным морозом. В тех боях, когда слова "отдых" и "пленный" временно вышли из словаря, Саарелайнен заработал контузию, легкое обморожение и капитанский чин.
  Когда началась новая война и финны вошли в Петрозаводск, капитан, к удивлению командования, вызвался поработать в городской комендатуре. Не все знали главную причину: младший брат пытался выяснить судьбу Оскара. Не преуспел, но из обрывков и мешанины сведений, нетрудно было понять, куда делось большинство финнов, занимавших значимые должности в Карело-Финской автономии. Особенно тех, кто не так давно поселился в стране победивших трудящихся.
  Пусть их всех советских учреждений НКВД эвакуировался в наилучшем порядке, капитан Саарелайнен выяснил: большинство финнов расстреляли за "буржуазный национализм". Скорее всего, так погиб и Оскар. Это особенно злило и удивляло Рейно: старший брат не раз спорил с ним, доказывая, что от учреждения всемирной коммунистической республики, которая отменит государства и национальности, больше всего выиграют малые народы. "Все в мире знают, что существуют Германия, Россия и Англия, а кто знает, про Финляндию? - смеясь, говорил он, - вот пусть и не будет ни одной страны". И этого человека могли расстрелять за национализм!
  От всего этого, от упорного изучения советской жизни, Саарелайнен еще больше возненавидел большевиков, а русских - просто презирал, за то, что они терпели такую власть. Он ликовал душой, когда в комендатуру поступал очередной донос соседки на соседку, устроившуюся на работу, и скрывшую комсомольское членство, или мелкая советская сошка, отправленная в лагерь, просилась на свободу, обещая оказать любые услуги. Для Саарелайнена русские были выносливыми солдатами (пока не убьют командира и комиссара), в остальном же - трусливыми и коварными существами, всегда готовыми лизать руку с плетью. Существами, которые, заманили и убили его брата, всерьез поверившего, будто в такой стране можно построить царство справедливости.
  Но Саарелайнен уже привык, поэтому особенно и не удивился, когда стоило ему намекнуть на лесозаготовки, как русский мальчишка (вообще-то, талантливый, сообразительный), начал готовить концерт с удвоенной энергией. Даже когда подбирали романсы, проявил знания, выбрав "На сопках Маньчжурии", ведь именно Японская война стала первой войной маршала Маннергейма.
  - Вы молодцы, - сказал редкий на комплименты финн и больше не тревожил интернатских ребят до концерта.
  
   * * *
  Госпожа Ханна всегда особо следила за чистотой в школе и на детских лицах. В этот день - особенно.
  Актовой зал школы был надраен еще с вечера и, на всякий случай, еще раз вымыт утром. Детишек, в основном младшеклассников - старших в интернате почти не осталось - развезли по полевым работам, заранее рассадили в задние ряды. Ребятня по мышиному перешептывалась, гадая, кому же предназначались два десятка передних мест.
  Оправдалось самое фантастическое предположение. В пятом часу вечера зал наполнили офицеры. Пришедших было много, но и дети, и учителя, смотрели лишь на одного визитера - пожилого господина, с короткими усиками и вытянутым овальным лицом. Его походка, прямая, и лишь чуть-чуть подшаркивающая, напоминала - я кавалерийский офицер, способный хоть сейчас опять вскочить в седло и повести в атаку полк. Главнокомандующий Финляндии Карл Густав Эмиль Маннергейм умел заставить окружающих забыть, что ему недавно исполнилось семьдесят пять лет.
  Госпожа Ханна забегала впереди, указывая гостям предназначенные места. Она ощутимо волновалась; в ее волнении доминировал не страх за собственную карьеру, а истинное желание послужить национальному герою, дважды вырвавшему в битвах независимость страны. Ее глаза то обегали зал, то снова возвращались к лицу маршала, робкая улыбка, нечастая на ее лице, выглядела вопросом: "вы довольны моей школой?"
  Ване даже стало немного жалко директрису; он притушил жалость, вспомнив, как госпожа Ханна раздавала подзатыльники ребятишкам, и к весне не способным объясняться по-фински. Тем более, глядел он не столько на директрису, сколько на высокого гостя. Старался запомнить, здраво полагая, что видит его первый и последний раз в жизни.
  Госпожа Ханна, тем временем, превозмогла волнение, да и на лице Маннергейма читалось одобрение всему увиденному за день. Интернат ему явно понравился тоже.
  - Господин Главнокомандующий, мы рады приветствовать Вас. Наша школа работает меньше года, но мы сделали все, чтобы она стала одним из очагов финской культуры в освобожденной Карелии и городе Яанислинна. Наша особенность - мы дали приют не карельским или вепсским, а только русским детям, лишившимся родителей (Таня хмыкнула, чуть слышно и зло). Среди невзгод и лишений войны, мы сделали все, чтобы заменить им матерей. Ученики благодарны нам за заботу и стараются хоть как-то отблагодарить нас. Сегодня для них особый день. В Вашем лице, господин маршал, они хотят поблагодарить весь финский народ, освободивший их от большевизма и поделившийся с ним хлебом, когда и в самой Финляндии нет лишнего куска.
  "Свинья, - подумал Ваня, - неужели думает, что никто из нас не понимает по-фински? Или, ей наплевать?"
  - А сейчас мы предлагаем маленький концерт. Вы увидите, как русские дети берегут свою, не оскверненную большевиками культуру, но главное, как они стараются приобщиться к финской культуре и поблагодарить своих освободителей. Пожалуйста!
  Послышалось короткое хлопанье. Офицеры переговаривались; под маской вежливого интереса читалась очевидная надежда, что концерт и вправду выйдет маленьким.
  Поднимаясь на сцену и садясь за пианино, Ваня взглянул на капитана Саарелайнена. Тот о чем-то беседовал с Маннергеймом, показывал на сцену и улыбался. Ване показалось - показывает именно на него.
  Поначалу был простой и невинный номер - Оля и Таня спели по-фински сельскую песенку, про семью на сенокосе. В припеве Колька, на редкость умело для себя, выговаривал финские слова.
  Потом они ушли вглубь сцены. Перед зрителями остались двое - Лешка с баяном и Жуля.
  - Русский романс "На сопках Маньчжурии", - объявил он.
  Ваня, по-прежнему сидевший за пианино, то и дело взглядывал на Маннергейма. Он заметил, как дрогнуло лицо маршала, как одно-единственное слово вынудило его расстаться с прежним равнодушием. До этого он глядел на сцену одним глазом, глядел честно, как человек привыкший соблюдать правила любой игры, в которую согласился играть. Никто не обвинил бы его в невнимании, но никто и не мешал ему думать о линии фронта, о резервах, ресурсах и планах.
  Теперь Маннергейм глядел на сцену в оба глаза.
  
  Тихо вокруг,
  Сопки покрыты мглой,
  Вот из-за туч блеснула луна,
  Могилы хранят покой.
  
  Белеют кресты - это герои спят.
  Прошлого тени кружат давно,
  О жертвах боев твердят.
  
  Жуль умел петь от сердца. В расстегнутой вышитой рубахе, с глазами, поднятыми к потолку, казалось, он горевал над полем далекой битвы, от которой в России ничего не осталось кроме нескольких песен.
  Таня даже не взглянула на маршала, а смотрела только на Жуля. Любовалась, забыв все претензии, к его воровским словечкам и смеху, просто любовалась и все.
  Жюль на миг опустил голову, заметил ее глаза и прибавил силы, хотя уж куда больше. Казалось, он хотел прослезить люстру.
  Ваня заметил эту переглядку и даже чуть-чуть разозлился. "Ты бы на маршала взглянула, - думал он, - посмотрела бы на реакцию. Ну и что, что Жуля так поет, ведь эту песню я выбрал! Он сам бы никогда не догадался такое ему спеть".
  Сам усмехнулся, поймав свои мысли.
  А на Маннергейма стоило посмотреть. В его взгляде не было ни рассеянности, ни интереса. Он весь был там, на тех далеких сопках, где ему пришлось принять первый бой в своей жизни, когда он защищал совсем другое знамя и, конечно же, был уверен - под другим флагом биться не доведется.
  
  Так спите ж сыны,
  Вы погибли за Русь, за Отчизну.
  Но верьте, еще мы за вас отомстим
  И справим кровавую тризну.
  
  Конечно же, он не раз слышал этот вальс в годы шальной первой революции. Слышал и позже, верил, когда-нибудь придет время мести. Но, не пришло.
  
  Говорят, что присягают один раз. Маннергейму пришлось присягать дважды.
  Да, страна, которой он присягнул впервые, предала его, отказавшись от патриотизма и, даже, от своего имени. Да, она отрекалась и глумилась над своими защитниками-офицерами, от царя-главнокомандующего, до прапорщика. Да, корчившаяся в красном бреду Россия, признала неблагонадежными, но чаще - врагами, людей, сражавшихся за нее три с половиной года. И Маннергейм ничего не был должен, распавшейся империи.
  Все равно, для кадрового офицера, первая война - первая любовь. И со сцены текло надрывное, переливчатое напоминание о той первой войне. В которой будущий маршал Финляндии сражался в русской армии, а не против русской армии.
  
  Жуля замолчал. Несколько секунд - тишина. Потом потекли хлопки, по-прежнему негромкие, но продолжительные. Дольше всех хлопал сам маршал.
  Капитан Саарелайнен улыбнулся директрисе, та тоже, с улыбкой кивнула ему.
  Ваня встал из-за пианино. Поправил галстук, обернулся к залу. Говорил по-фински, медленно и отчетливо.
  - Уважаемый господин маршал, уважаемые гости. Сейчас мы живем и учимся в нашей замечательной школе. Мы знаем, что это счастье нам подарила финская армия, освободившая Восточную Карелию от большевиков. Мы долго думали, как отблагодарить вождей финской армии за этот подвиг и решили исполнить финский марш, на финском и русском языке.
  Вернулся за пианино. Лешка опять растянул меха, а Колька и Жуль, одетые в короткие финские шинельки и с пилотками на голове, спели "Егерский марш" по-фински.
  Пели, конечно, путаясь в словах, поэтому, после последнего аккорда, в зале и аплодировали, и смеялись. Хлопали, правда, больше.
  Ваня опять встал, взглянул в зал. Громко сказал.
  - А теперь послушайте, как он звучит в моем переводе. Я очень долго переводил эту замечательную песню и постарался вложить в нее все чувства, которые должен испытывать каждый русский в Карелии, освобожденной финской армией.
  Тишина. Ваня ударил по клавишам и запел. Грянул баян, ребята подхватили.
  
  Кроме мести нет чувства для нашей души,
  Чуть от злобы душа не сгорела,
  Но коль немцы в Россию с войной б не пришли,
  Мы в поход не собрались бы смело.
  
  В зале - тишина. И еще глубже, чем перед песней. Офицеры свиты, русский знали достаточно, чтобы разобрать хотя бы половину слов.
  
  Горько плача сегодня уходим мы в бой,
  На душе и тоскливо, и грустно,
  Потому, что хоть мы все в бою умрем,
  Финляндия будет русской
  И хотя мы все,
   как герои умрем
  Суоми станет русской!
  
  Если возможен взрыв взглядов, то именно это и произошло. Офицеры буквально таращились на сцену. Живой классик Сибелиус, украсивший марш повтором двух последних строк, не позволил затеряться окончанию. Поняли все и поняли всё.
  Ребята пели от души, сильнее и злее, чем финский вариант. Они оттаптывали последние строчки, будто пытаясь заменить целый полк, походным маршем входящий в захваченный город.
  Госпожа Ханна встала, шагнула к сцене, но капитан Саарелайнен удержал ее за руку и показал на маршала. Тот еле заметно покачал головой, продолжая наслаждаться концертом.
  
  Двести верст мы прошли по России с войной,
  Но не видим ни счастья, ни пользы,
  Если нас разобьют и погонят домой,
  Как бы тысячу бежать не пришлось бы
  
  Мы познаем сестёр своих, как Куллерво,
  И родню проклянем напоследок,
  Потому что каждый егерь - герой,
  Ну, а стыд для героев неведом!
  Ведь каждый финский
   егерь - герой
  А стыд героям неведом!
  
  Госпожа Ханна покраснела. "С чего бы, - удивился Ваня, - ведь в школе проходила "Калевалу", это у них как "Евгений Онегин".
  Остальные зрители-финны переглядывались. Кто-то шептал соседу на ухо - вероятно переводил.
  Маннергейм смотрел на сцену спокойно. Так умелый командир конницы видит гибель своего дозора вдалеке, и старается запомнить картину разгрома, чтобы не повторить ошибку в будущем. Отряд на другом берегу разбит и списан, о его судьбе думать нечего. Лишь бы не сделать поражение двойным, выдав себя растерянностью и гневом.
  "Получилось! - думал Ваня, - всадили в десятку!"
  И он с еще большей силой и пел, и гнал музыку из пианино, и ребята старались тоже - Лешка рвал баян, Колька и Жуля - глотки. Девчонки тоже подпевали, да еще маршировали, стуча каблуками по доскам сцены. Оля к удивлению друзей - сама придумала, даже нацепила шапочку с "рогами" из сухих веток и старалась перемаршировать всех, чуть язык не высовывала.
  
  От Онеги до Выборга много земли,
  Её, хватит нам всем на могилы!
  Мы ушли на войну из родимой семьи,
  И в России безвестно погибли.
  
  Нет ни сил, ни рассудка назад повернуть,
  Будто нами командуют черти,
  Сквозь лёд и пламя мы держим путь,
  Идем, к позору и смерти!
  Сквозь снег и огонь
   егеря идут
  Навстречу позору и смерти!
  
  Песня замолкла. Ваня встал, обошел пианино, вытащил из-за него никем не замеченную, свернутую школьную географическую карту, встряхнул, разворачивая. Жуля подхватил ее за другой конец и они подняли бумажную развертку на вытянутых руках.
  На физической карте территория СССР была заштрихована красным карандашом. Точно такая же штриховка покрывала и всю Финляндию.
  Ваня последний раз исполнил дирижерские обязанности на этом концерте, взмахнув свободной рукой.
  - Наше дело правое, мы победим! - нестройным хором выкрикнули ребята.
  Вот тут наступила настоящая тишина.
  
  Ее прервали аплодисменты. Первым захлопал Маннергейм. Он ударил в ладоши три-четыре раза, негромко, с нарочитой ленцой. Так лидер страны без всякой радости и охоты, принимает верительные грамоты посла недружественной державы. Существует неизбежная дань приличию, и Маннергейм ее отдал.
  Маршальская свита зааплодировала тоже, но каждый хлопнул по два-три раза и совсем тихо. По залу пронеслось наэлектризованное, зловещее шуршание. Правда, разбавленное несколькими звонкими хлопками малышей с задних рядов.
  Несколько раз хлопнули и учителя. И только госпожа Ханна и капитан Саарелайнен сидели неподвижно, глядя на сцену.
  Ване стало страшно. Ему пока хватало сил не бояться за себя, но он представил, как Оля и Таня видят эти взгляды.
  Между тем, Маннергейм обратился к капитану. На его лице была улыбка, та самая, что в тогдашней, перемешанной Европе, неизменно выдавала аристократа, пусть и служившем привратником в собственном родовом замке.
  - Господин Саарелайнен, не расстраивайтесь. Вы хороший фронтовик, а как я заметил давно, хорошие фронтовики не всегда бывают хорошими пропагандистами.
  После чего - встал и, не глядя на сцену, направился к выходу. Свита потянулась следом.
  Жюль скатал карту, поставил в углу. Оля сняла свой рогатый убор. Ее руки чуть-чуть дрожали. Колька замер в полушаге - казалось, он хотел рвануться с места, но не решался.
  
  Гости покинули зал. Последним вышел Саарелайнен; уже в дверях он обернулся и коротко скомандовал, глядя на сцену: "Остаться здесь!".
  Госпожа Ханна немедленно, затрещинами, выгнала малышню. Потом подскочила к ребятам.
  - Вы свинья. Злая свинья без совест! - И, перейдя на финский, - Вы неблагодарные русские свиньи. Вы забыли, что мы освободили, что мы кормим вас.
  Ваня шагнул вперед. Его голос дрожал, но финские слова шли на язык так легко, как будто он думал по-фински.
  - Госпожа Ханна. Ваша армия награбила в Карелии столько продовольствия, что вы могли бы кормить детей, отнятых у родителей, еще много лет.
  Директриса хлестнула его ладонью по щеке, потом, еще сильнее - по губам. Ощущая соленый привкус, Ваня обернулся и схватил за руки Таню, которая шагнула к директрисе, выкрикивая все известные ей финские ругательства.
  - Танюша, спокойно, ты ожидала другого? - сказал он по-русски, и опять обернулся к госпоже Ханне, - вы продолжаете знакомить нас с финской культурой?
  Директриса остановилась, тяжело дыша. Потом произнесла.
  - Мы старались относиться к вам, как родители к детям, а вы... Родители, у которых дети стали неблагодарными свиньями, обязаны их воспитывать. Мы будем делать это сейчас.
  - Что она сказала? - спросил Колька, не в силах скрыть страх. Остальные ребята, кроме Тани (та поняла и стояла, отвернувшись и закусив губу), глядели на Ваню тревожно и вопросительно.
  - Она сказала, что хорошие дети так с родителями не поступают, - ответил Ваня, почти беспечно.
  Ждать обещанного пришлось недолго. Вошел капитан Саарелайнен, за ним - шестеро солдат комендантской охраны. Двое несли охапки длинных ивовых прутьев. ...
  
   * * *
  
  - Ванечка, ты как?
  - Терпимо, - со стоном соврал Ваня.
  Без сознания он провалялся долго и в себя приходил медленно. Казалось, что больно даже открыть глаза.
  Кто-то - Ваня не мог вспомнить, перетащил его в спальню. На табуретках перед кроватью сидели Оля и Таня, с покрасневшими и встревоженными лицами. За окном белели вечерние сумерки, а может, даже и ночные - не разберешь в эту пору.
  На теле, от плеч до коленей, лежали мокрые тряпки. Даже мысль, пошевелить ногой немедленно отдавалась болью.
  - Как ребята? - спросил он.
  - Порядок, - донесся голос Жуля. - Неделю, вот только, не сядешь.
  - А вы?
  - Что мы? - невесело усмехнулась Таня. - Мы, видишь, сидим. Зато...
  Ваня пригляделся и застонал, закусив и без того искусанную губу. Голова Тани была выбрита. Олина голова - тоже.
  - Ладно, - лицо Тани скривилось, то ли в усмешке, то ли в подавленном всхлипе, - вам хуже пришлось. А уж как тебе - не сказать. Я думала, у меня сердце выскочит, когда видела, как тебя...
  Другое чувство, казалось бы, совсем неуместное в эту минуту, толкнуло Ванино сердце. Он взглянул в глаза Тани.
  - Правда, чуть не выскочило? - прошептал он.
  - Правда, - так же тихо ответила она, нагнулась и поцеловала Ваню в щеку.
  Потом Оля вышла, чтобы намочить несколько тряпок - на примочки. Таня рассказывала новости.
  - Часа через два, после того, как все закончилось, пришел фельдшер. Говорил, что его Саарелайнен прислал. Осмотрел тебя и остальных ребят, объяснил, как нужно лечить. Про тебя сказал: раз ты живой, значит, будешь жить. А еще сообщил, что Саарелайнен покидает комендатуру. На фронт уходит, сам решил.
  - Бальзам на душу. Или, на другое место, - усмехнулся Ваня.
  Даже улыбка отозвалась болью в "другом месте". А может, потому, что к нему подошла Оля, осторожно сняла подсохшую наволочку, заменив ее мокрой тряпкой.
  На его глазах появились слезинка. От тихой радости, что, по крайней мере этот день - прошел. А что впереди - неведомо. Но сделано так, как нужно.
  - Ребята, - сказал он громко, - так, чтобы его услышали все в спальне, - а все-таки, здорово мы им врезали! Крепче, чем они нам! Победили!
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"