Мой молодой владелец смотрел на осколки и тяжело дышал. Он, вероятно, испытывал какие-либо чувства, но какие же: сожаление, разочарование или удушающее ощущение потери?
- Трещина... Проклятая трещина, - торопливо бормотал он себе под нос в полном негодовании.
Слегка успокоившись, он приказал горничной подняться в спальню, и она незамедлительно поспешила войти.
- Что пожелаете, господин? - её голос звучал нежно, кротко и отзывчиво. - Обед, смею доложить, подадут к двум часам.
Он ничего не ответил и только тайком запер дверь на ключ. Какой-то коварный и устрашающий огонь загорелся в глубине его глаз, испепелил разум и остатки всего человеческого. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы предугадать то, что должно произойти.
Он молниеносно заключил горничную в свои объятия, и она вздрогнула, словно маленькая забавная зверушка, угодившая в стальную западню, испуганная и тщетно таящая надежду на побег. Мой хозяин как-то ловко, всего одним движением, вытащил заколку горничной, и локоны осыпались струящимся водопадом, скрыв её лицо месте с подавленным чувством отвращения и бессилия. Он расстегнул на спине девушки длинный ряд мелких пуговиц платья и, обнажив круглые маленькие плечи персикового цвета, поцеловал её в позвоночник.
"Забавно, так вот она - новая кукла хозяина, - подумалось мне. - Немного невзрачна и мелковата".
Но вдруг что-то в корне изменилось. Покорная и кроткая, тихая, словно кухонная мышь, служанка решительно оттолкнула моего господина.
- Нет! - твёрдо заявила она и подняла руку, ограждая себя от него.
Глаза этой хрупкой девушки были наполнены силой и смелостью, каким-то особым свечением, исключающим поддельно кокетливые мотивы и сомнения. Как миниатюрная отточенная статуэтка на камине - её невозможно было расположить по собственному желанию и вписать в интерьер - только разбить по прихоти или неловкости.
- Как ты смеешь что-то мне предъявлять, жалкая нищенка! - рассвирепел мой владелец, всегда удовлетворявший собственные капризы с невероятной лёгкостью. - Если ты не умеешь прислуживать и выполнять повеление того, кто тебе платит, какого чёрта ты вообще взялась за эту работу?!
Он сжал её плечи столь сильно, что казалось, вот-вот раздастся хруст, рёбра треснут и покажутся наружу.
- Моя мать тяжело больна, и мне нужны деньги, тут уж не до капризов, берёшься за любую работу, даже у самых бесчеловечных господ. Вам этого никогда не понять.
- Так дело всего лишь в деньгах? Как низко, банально и совершенно уныло. Раздевайся, и ты получишь ту сумму, которая будет соответствовать твоей услужливости.
- Да, ситуация, в которую попала моя семья, оставляет желать лучшего, и завтра возможно уже не наступит для того, кого люблю и почитаю беззаветно с рождения, но у меня есть гордость, воля и самоуважение, и потому я вынуждена отклонить Ваше заманчивое предложение.
- Тогда посмотрим, что станет с твоей матерью, когда ты окажешься выброшенной на улицу и без гроша в кармане, впрочем, мне уже неинтересно, разговор перестаёт быть интригующим.
- Я заработаю достаточно денег, ровно столько, чтобы поднять семью на ноги, но только не так, я хорошо соображаю и многое умею, мне не страшна любая работа, а обнажение пусть остаётся уделом тех женщин, которые испокон веков паразитировали и пресмыкались перед вздорными и избалованными мужчинами.
- А-ха-ха, забавная, глупая! Я думал, такие уже перевелись. Но вот что я скажу тебе, прислуга, ты плохо кончишь: голодная, без крыши над головой и всеми покинутая. Убирайся с глаз моих, я потерял к тебе всякий интерес. Расчёт получишь у мажордома, и чтоб к утру твоего деревенского, дремучего в собственном невежестве духа в моём доме не было.
- Я хочу взять вместо платы осколки Вашей обожаемой куклы, если позволите, - девушка скользнула по мне взглядом.
Я стала её внезапным страстным желанием, а мне хотелось поскорей убраться из этого удручающего дома.
- Забирай! Этот бесполезный и отвратительный мусор воистину достоин тебя.
Уже бывшая служанка аккуратно и бережно собрала осколки моего тела в чёрный длинный подол форменного платья и с облегчением вышла из комнаты, насквозь пропахшей похотью, гневом и дурманом. Мой прежний хозяин провожал её тонкую горделивую фигуру омерзительным несмолкающим хохотом.
Я же с любопытством разглядывала её узкое лицо, маленькие ладони, ступни и прямые волосы, едва доходившие до локтей. Девушка была миловидной, но крайне невзрачной: мимо таких обычно проходишь и не замечаешь, проносясь в вихре житейских страстей мимо прелестниц-невидимок, но что-то в ней было безумно привлекательным, то, что невозможно разглядеть, только лишь почувствовать. Огромная сила таилась в таком маленьком, почти детском теле.
Выданная горничной старшим лакеем рабочая униформа была великовата в плечах и слишком длинна, и всю дорогу я удивлялась, как же она справлялась со своей работой в таком неудобном наряде, не путаясь и не спотыкаясь.
Затаившись в убогой тесной коморке прислуги, моя новая случайная владелица бережно склеила мои останки, исколовшие её нежные пальцы в кровь. Я не хотела доставлять ей неудобства или причинять боль, но фарфор такой уж материал - слишком хрупкий и слишком острый. Она мужественно терпела, временами отвлекаясь на перевязку израненной плоти, и продолжала кропотливо собирать и склеивать части. В некоторых местах починка давалась слишком трудно: маленьких, едва заметных кусочков не хватало. Вероятно, они так и остались валяться на полу в комнате моего прежнего господина. Так, нечаянно, я подарила ему часть себя на память, и потому трещины становились всё заметнее и глубже, а клей засыхал слишком быстро и смешивался с кровью, оставляю шершавые следы отпечатков и едва заметные алые линии.
Девушка с лёгкостью собрала скромные пожитки и поспешила покинуть этот неуютный дом, пропитанный запахом гнева, безучастности и праздности. Она торопливо пробиралась, казалось, по бесконечным тёмным коридорам левого крыла, и её хрупкий силуэт отражался в ряде мутных зеркал, ровно развешанных вдоль стены. В одном таком зеркале я всё же смогла разглядеть себя, несмотря на полутьму и неудобную позу. Но в отражении явилось нечто чуждое, искажённое и исполосованное кривыми трещинами и сколами. В то самое мгновение я чётко осознала, что потеряла свою красоту - моё единственное назначение в этом мире, и больше дать мне было нечего. Мною восхищались и мной болели - редкая диковинная вещица. Лесть поразительно хитра: она проникает даже в неорганические ткани, оставляя там определённый осадок осознания собственной незаменимости, а теперь это преимущество было навсегда потеряно.
- Неверно, - новая хозяйка резко оборвала мои размышления. - Не смотри туда: зеркала на то и зеркала, чтобы видеть в них то, что захочется, а желания ведь не всегда верно загаданы. Ты не менее красива даже сейчас. Жизнь оставляет свои трещины везде: на стенах древних крепостей, на городских фонтанах и даже на душах рода людского.
- Пффф, крайне неуместная издёвка для девушки, что полагается на святость, - съехидничала я. - Моя новая хозяйка жестока.
- Так что же ты увидела в зеркале? - переспросила она.
- Обезображенную, искалеченную и чудаковатую куклу, но прежде - неотъемлемую часть чужого интерьера.
- И снова неверно. Ты заблуждаешься. Истинная красота - это то, что в каждом из нас, что-то своё, то, что другие могут почувствовать, находясь рядом, и, чем сильнее влияние прекрасного, тем мы охотнее тянемся к тому, кто красоту излучает. Но многие просто продолжают смотреть в зеркальное отражение, и изначальная суть деформируется, приобретая иногда причудливые, запутанные и неразрешимые очертания. Да, конечно, сейчас ты выглядишь совершенно иначе для человеческого глаза, но в тебе ещё осталось что-то важное, что-то безумно красивое. Я чувствую.
- В моём сломанном теле хранился маленький секрет - всего лишь одна жемчужина, да и та оказалась роковой.
- Случайно, не эта ли? - лукаво подмигнула моя госпожа, доставая из кармана тот самый перламутровый шарик. - Кое-чего мне всё же будет не хватать - господской библиотеки. В одной из книг, которые десятилетиями пылились в круглой комнате, и до которых никому не было дела, говорилось, что жемчуг - это застывшие слёзы нереид.
- Да. Однажды дочь Мастера задохнулась этой слезой, - вспомнилось мне случайно, пока мы болтали, шагая по промозглым городским улицам.
Девушка ссутулилась, попытавшись отвлечься от неуютного и досаждающего ощущения дрожи, задумчиво выдула облачко пара в небо и стряхнула снежинки с ресниц.
Зима пировала и торжествовала. Безумная королева вторглась ледяными вихрями и снежными бурями, такими всевластными, шальными и беспечными. Они были её вечной свитой, соратниками и прихвостнями. Зима ловко накрыла всё живое мантией из белого горностая, одарила города звоном алмазных звёзд из своей диадемы и погрузила всё живое в ленивую дрёму. Снежный сон казался вечным, хоть и длился всего несколько месяцев, а зима горделиво ухмылялась, надевая ледяную маску юной девы, казалось, такой безразличной и бессердечной. Однако под блестящей личиной скрывалась древняя морщинистая старуха, рьяно беснующаяся перед закатом своего правления. Она была мудра и знала, что приближается её последний час. Так пусть он будет самым ярким, с пушечными залпами и фейерверками. В дороге зима растеряла все свои чувства, они замёрзли внутри и дребезжали острыми неровными льдинками, таяли, тлея - последние угольки в потухшем жизненном костре.
Но королева жаждала веселья. Она распускала длинные косы, отливающие серебром, громко хохотала, да так, что шумело в ушах, и неслась в хрустальных санях. Зима ловила непослушных, потерянных для всего и всех девчонок и мальчишек в сети своих шёлковых волос. А дети были польщены - чувствовали себя избранными, и потому желали быть похищенными. Они звали её, они ждали её, а она плакала, обнимая их до синевы на своём последнем пиру. И эти слёзы сразу застывали, превращаясь в осколки кривого зеркала, вонзаясь детям в глаза, сердца и руки, иногда по отдельности, иногда везде сразу. Так люди с осколком в глазах видели во всём только фальшь, искажение и уродство, а уж если подарок зимы застрял в сердце, то человек навсегда терял способность любить и ценить. Но хуже всего было тем, у кого обледенели руки: они могли видеть ясно и чувствовать ярко, но были не способны кого-либо согреть или удержать, даже если очень старались. Однако, несмотря на мнимую потерянность этих девчонок и мальчишек, их искали такие же дети. Спутники, дарованные судьбой, стаптывали не одну пару башмаков, не прекращая поиск безнадёжного праздника ожиданий. Так человечество трепетало в Канун Нового года и обрело обязательную традицию - загадывать самые сокровенные желания в надежде, что особое волшебство позволит им сбыться. Ведь если желание исполнится, начать жизнь с чистого листа станет так легко. Однако, чтоб сделать первые шаги, совершенно не нужен особый повод, событие или условие. Для этого подойдёт любой день, просто стоит хотя бы однажды решиться без колебаний, и тогда всё непременно получится.
- Куколка, правда, сегодня как-то безлюдно и тихо? Почти все усердно готовятся к праздничным дням, суетятся на кухне и с упоением заворачивают подарки. Остались только ты, я и кое-что в тебе. И это не жемчужина.
- И что же?
- Что-то, наполняющее фарфор и формирующее его заново. Истинно-прекрасное чувство, которое возвращается и упоительно согревает сердце.
- Истинно-прекрасное чувство? Ах да, припоминаю, кажется, то была любовь Мастера к своей бесталанной дочери, ведь будучи преисполненным этим жертвенным чувством и несоизмеримо огромным горем, он создал меня по её образу и подобию, но это ему не помогло и, в конечном счёте, не излечило от тоски. Думаю, ты сама уж и поняла, юная строптивая хозяйка, как много во мне чужих историй.
- Близится ночь: будет холодней и опасней гулять вот так беззаботно по улицам, - девушка взгрустнула и огляделась по сторонам. - Нам некуда идти, ты ведь понимаешь? Прости меня, но я что-нибудь придумаю, чтобы защитить нас от холодной безлунной ночи.
- Ни к чему так переживать за меня, моя юная владелица, куклам не бывает холодно, жарко или одиноко - эти ощущения удел людей из крови, плоти и костей, а также бесконечных сомнений. Подумай лучше о себе.
Так, за задушевными беседами и волнениями, мы подошли к мелкому случайному торговцу на главной городской площади. Он расхваливал свой товар: сахарные леденцы в виде цветных птиц, пироги с говяжьей печенью и лотерейные билеты местной компании. Моя хозяйка с надеждой вытряхнула несколько раз платяные карманы, потом заглянула в котомку и собрала горсть медных монет.
- Да уж, денег - кот наплакал. На эти гроши пирога нам не видать, так что выбор невелик: леденец, чтоб усмирить голод до утра или лотерейный билетик? Эх, рисковать, так рисковать! Может быть, чертовски повезёт, и будет десяток пирогов, тёплая постель и тебе новые башмачки, а? - моя госпожа задорно мне подмигнула и решительно выкупила билет к мнимому счастью у любопытствующего от скуки продавца.
- Уж лучше б леденец... - промелькнуло в моей треснувшей голове, но спутница уже ничего не слышала, увлечённая внезапно нагрянувшей затеей.
Мне казалось, что верить в подобную чушь при таком прискорбном финансовом положении крайне инфантильно, глупо, нелепо, безответственно, безумно - и ещё с десяток возмутительных описаний её поведения в моих скомканных мыслях. Конечно же, я оказалось права, и у моей владелицы не прибавилось ни монеты, зато чувство голода становилось невыносимым.
Время неумолимо движется своим ходом, и ему нет дела до чужих планов, переживаний, чаяний или неудач. Оно широко раскидывает руки и на ходу собирает жизни в свой потёртый и истрёпанный плащ.
Настала глубокая ночь, безлунная и беззвёздная, городская, утопающая в слабом искусственном свете фонарей-великанов, которые ослепляют глаза, стирая ясность очертаний, и освещая только крохотную часть пути. Мы устало, понуро брели дальше и сами не знали, куда.
Погода окончательно испортилась и нестерпимо похолодало. Я не могла ощутить сырость и ветреность в полной мере, но ясно понимала погодную суровость, наблюдая, как тело моей юной хозяйки дрожало и покрывалось гусиной кожей. Она тяжело прерывисто дышала и несмело прижималась ко мне, принимая собственную дрожь и усталость за мою, и отчаянно пыталась согреть меня или согреться самой. Но фарфор становится таким холодным на ветру и так долго сохраняет в себе низкую температуру, что, вероятно, ей становилось только хуже. Но девушка не понимала этого и хотела, чтобы нам обеим было тепло и уютно, ну, что ж, пусть так, раз это её желание.
Хотя подобное казалось мне исключительно человеческой умиляющей глупостью, но что-то в этом определённо было, что-то настоящее. И пусть теперь всё выглядело не столь прекрасным и изысканным, как раньше, когда было совсем кукольным, но какая-то безучастная и прозрачная, даже невидимая, красота наполняла текущее мгновение.
Моя нежная и заботливая госпожа, похоже, истратила последние силы и погрузилась в молчаливое отчаяние. Она остановилась и обратила тускнеющий взор в небо, беззвучно и покорно моля о помощи могущественную, незримую и далёкую силу, которою человечество называло Богом. Мысль о том, что у людей тоже есть свой собственный Мастер, не давала мне покоя, ведь выходило, что мы не так уж и отличались друг от друга.
Одним из ответов на вечные вопросы послужила одна-единственная внезапно вспыхнувшая на небосклоне звезда. Она была совсем маленькой и еле-еле мерцала мутным белым светом среди нескончаемой мглы.
- Не стоит отчаиваться, - устало и облегчённо улыбнулась девушка, - всё будет именно так, как мы захотим. И эта маленькая, вероятно, тоже замёрзшая и одинокая звёздочка над моей головой является предзнаменованием того, что мы примем верное решение. У нас всё получится. Мы создадим новый маленький мир своими руками, наполненный радостью и смыслом, мир, где не будет безучастности и отрешённости, где нас будет трое: ты, я и наша звёздочка.
"Очередная сказка очередного хозяина, - промелькнуло в моей голове. - Пустота внутри кукольного тела не может исчезнуть. Но, если ты хочешь в это верить, верь, пусть так и будет отныне".
Час образует день, день сменяет ночь, танец света и тьмы образует месяц. А месяц перерастает в год, годы накапливают десятилетия, а десятилетия открывают века. Так рождаются судьбоносные лица, вершится история, и исчезают целые города. Бесконечная череда ошибок и правильных решений, взлётов и падений, находок и потерь. Всё растворяется в прошлом, затем исчезает и само прошлое. Остаётся только надежда, поначалу маленькая и ещё несломленная, она растёт день за днём, подобно младенцу в материнской утробе и когда становится неизмеримо огромной, мы осознаём, что то, к чему мы стремились так мучительно долго, произойдёт сейчас или никогда. Выбор сделан. Был ли он верным? Без сомнения - да.