Мы поселились на юго-западе страны в небольшом уютном городке, который стоял у старой широкой реки и прятался от людских глаз среди голубых гор. Этот городок дремал в центре горной впадины, качаясь в объятиях колыбельной каменных великанов. Они оберегали его от дурного взгляда и непогоды, он же благословлял их тянуться ввысь. Городок скорее походил на обитель сказочных гномов, нежели простых смертных. Он был и каменистым, и деревянным, ответственно вычищенным изнутри, но невероятно замусоренным на окраинах. Этот контраст фантастической сказочности и пустынных границ, обрамлённых свалкой, делал его удивительным. Его глаза - маленькие, стеклянные, пёстро украшенные фигурками витрины магазинов и веки - занавески из плотного льна - каждый день поднималась ровно в пять часов сорок пять минут утра и опускались ни позже, ни раньше, чем в семнадцать часов сорок пять минут вечера.
Таков был порядок в городке: к восемнадцати нуль-нуль всё должно было быть закрыто. И все жители подчинялись год за годом такому дневному ритму, не задаваясь вопросом, почему именно так, а не иначе. Так, живя бурной кипящей жизнью именно до семнадцати сорока пяти, выросло не одно поколение горожан. Это правило впиталось с молоком матери, и люди уже не умели строить свой день по-другому. Считалось верхом безответственности прошляпить по той или иной причине назначенное время, скажем, не успеть купить хлеба в пекарне или сочного окорока в мясной лавке к ужину - сидеть тогда тебе и твоей семье голодными до пяти сорока пяти утра следующего дня. Потому после полудня все начинали изрядно суетиться и готовиться к вечеру, ведь после шести городок вымирал, и на булыжных улочках не попадалось ни единой живой души, кроме бродячих кошек и шаловливый мышей. С приходом темноты зажигались лампы - сотни жёлтых глаз - и в каждом окошке проглядывался силуэт.
По воскресеньям дела обстояли ещё более странно: глухое затишье длилось целый день, не считая звона колоколов во время мессы в костёле. И хотя городок пустовал и маялся скукой, на площади у Дома Божьего начиналось немыслимое столпотворение с песнями и угощениями, прославляющими Всевышнего.
Моя владелица взяла в съём маленький магазинчик, где поселилась в дальних комнатах. Так как городок был невелик, то и цены были соответствующие, и потому купить нужное количество продуктов не составило труда. И вот выпечка затейливых зверушек в разноцветной и разновкусовой глазури развернулась с новыми силами. Шесть дней в неделю девушка упорно трудилась, не покладая рук, зазывая клиентуру и умножая капитал, а седьмой проводила с младенцем и мной.
Даже в назначенный день она не посещала местный приход. Моя хозяйка искренне верила в Бога и в его чудотворную силу: кто-то невидимый, неуловимый, едва ощутимый уже десятки раз помогал ей пережить и выстоять перед трудностями и горестями. Хотя после утраты горячо любимой сестры она перестала считать Его всемогущим. В её понимании Он стал походить на доброго волшебника из детской книжки про таинственную далёкую страну. Того самого, которого все боялись, восхищаясь и трепеща, и который на самом деле оказался всего лишь искусным фокусником, вселившим в умы маленьких народцев удивительной страны веру в чудеса, коих не существовало. Это призрачное, но крепкое чувство побуждало забавных человечков носить, не снимая, очки из цветного стекла и видеть только то, что они хотели видеть. Однако вера, чистая непоколебимая вера в эти самые небывалые чудеса двигала каждого человека хотя бы раз в жизни совершить благородный поступок, а это вполне себе маленькое чудо. Часами размышляя об этом, девушка перестала ходить в дом молитвы, считая религиозные массовые гулянья безумной пляской лицемерия под таинство священных псалмов. Богу нужен был покой, но нет, человечество то и дело донимало его бесконечными просьбами и мольбами вместо того, чтобы жить своим умом и работать своими руками. Так что по утрам в воскресенье она выходила на террасу потягивать массивную трубку с горьковатым табачком и размышлять о насущном.
Вскоре моя госпожа наняла кормилицу, чтобы не ходить несколько раз в день за молоком. Она посадила меня у детской кроватки и попросила нянечку не трогать её любимую куклу, а меня - присматривать за малышкой. Да и той женщине ни за что не пришло бы в голову ко мне прикасаться, уж больно неприглядно я выглядела и устрашала её. Доверять помощникам по хозяйству нынче было глупо и безрассудно, а это тихое дитя было единственной ценностью, что осталась у хозяйки и единственным ориентиром. К слову, кормилица оказалось женщиной доброй, ответственной и выполняла свою работу строго по часам.
Магазинчик сладостей процветал, накопления умножались, и можно было бы сказать, что уже началась светлая радостная жизнь, но спустя семь месяцев младенец впервые закричал и весь городок узнал, благодаря сарафанному радио, что у той миловидной девушки-пекарши есть ребёнок, и взялся он непонятно откуда. На все её заверения, что это дочка покойной младшей сестры, и потому позаботиться о малышке больше некому, жители отвечали недоверием и пустыми, полными презрения и насмешками пересудами. Городской люд, ещё вчера с огромным удовольствием уплетавший за обе щёки её глазированных зверушек, теперь только и делал, что обсуждал, строя невероятные догадки, распуская небылицы, откуда появилось дитя. Замшелый городок ожил и зашевелился, ведь у него появилось хоть какое-то развлечение. И никто даже не пытался поверить в существование бескорыстного добра, отваги, самоотречения и добровольной жертвы. Пойдя самым простым ходом мысли, горожане сошлись на том, что дитя - незаконнорождённое, ведь у его попечительницы не зияет деловито и гордо на пальце обручальное кольцо. И раз уж ребёнок внебрачный, а значит, по мнению жителей, неправильный, сглаженный, определённо больной и, скорее всего, даже заразный. Из этого вытекал нехитрый мещанский вывод: раз с младенцем что-то не так, значит, и с его матерью тоже. Как посмела эта чужачка кормить заразными руками всё наивное местное ничего не подозревающее население. Тут же соседские тётушки добавили личные наблюдения о том, что чудачка курит день и ночь трубку, как портовой грузчик, что для приличной женщины просто недопустимо. И что она уж больно скрытная, так, что и слова из неё не вытянешь, да и молиться с остальными не желает, а значит, нечиста и скрывает что-то тёмное и жуткое за миловидным личиком и нарочитой вежливостью. А некоторые особо впечатлительные личности начали нашёптывать, что пекарша-то самая настоящая ведьма, а дитя - никак иначе, как дьявольский выродок. Немудрено, что при такой репутации дела становились всё хуже и хуже, пока продажа совсем не встала. Но девушка упорно продолжала замешивать тесто, варить сиропы и чудить над сдобными зверушками.
По вечерам моя владелица собирала нераспроданный товар, аккуратно складывала его в большие плетёные корзины, накрывала их вышитыми салфетками и относила бродягам, рыскающим в ночи, словно лесные изголодавшие совы, на городскую площадь. Кроме бездомных больше никто не хотел принимать её даров, да и они поначалу смотрели на неё косо, исподтишка, прячась в переулках - заплутавшие и одичавшие в своей почти звериной, обездоленной жизни. Она осторожно ставила корзины на самое видное место и спешила уйти, оглядываясь и подавляя учащённое дыхание. Девушка и сама не могла объяснить, почему приносила бродягам испечённые сладости, ведь это было опасной затеей и её, такую тонкую и чистенькую, могли бы разорвать на сувениры. Но она продолжала так делать, так как мысль о том, что её труд, пускай даже и незатейливый, останется неоценённым и зачерствеет, страшила её больше, чем горстка неблагонадёжных обитателей улиц. Так продолжалось весьма длительное время, и бездомные уже сами ожидали мою хозяйку каждый вечер к назначенному часу и даже начали возвращать корзины. Бродяги утоляли голод невиданной щедростью, которой они, к слову, не были особо благодарны, считая данностью, а не подарком, даже этакой неслыханной глупостью, упавшей из ниоткуда, словно манна небесная.
К моей госпоже продолжал захаживать всего один посетитель - мужчина средних лет, по-видимому, бывший офицер - и покупать сладости на все деньги, что отыскивались в карманах. Его военное прошлое выдавала ровная осанка, торс, натянутый словно струна, и манера приветствовать, залихватски поправляя слегка посеребрённые годами усы. У мужчины была смуглая кожа, чёрные волосы с лёгкой проседью у висков, прозванные в народе "солью с перцем" и густые, резко очерченные брови. Его костюм был педантично наглажен, а ботинки начищены до блеска. Он был приветлив, чопорно вежлив, всегда улыбался и обладал тонким чувством юмора. Казалось, офицер в отставке заходил всего на минуту, но оставался на целый час и охотно развлекал девушку уморительными рассказами. Он единственный подолгу болтал с ней почти ни о чём, искренне сочувствуя внезапному упадку торгового предприятия.
Родители отставного военного родились на этом континенте, но в другой стране, там, где было теплее и солнечнее, где деревья, зеленея и колыхаясь, стремительно тянулись к бирюзовому небу, где берега омывались глубоким притягательным морем. Там, как считалось, народ был гораздо более эмоциональным, открытым, шумным и обживался большими семьями из нескольких поколений. Затем достопочтимое семейство нашего героя эмигрировало в более перспективную, но холодную страну в поисках лучшей жизни. И он родился на нашей земле, но не утратил связь со своим многовековым родом, который ещё в древние времена обучился строить парильни, молился бесчисленным богам и устраивал жестокие, кровавые и смертельные игрища. Мужчина перенял дух воина от своих предков по наследию и праву и был этим немыслимо горд, но прожитые годы оставили глубокий след на его лице. И однажды, расчувствовавшись и разоткровенничавшись, он рассказал моей владелице историю о тревожном смутном времени, которую бесчисленные годы прокручивал в своей голове, сломленный и покалеченный прошедшими событиями.
Не столь давно, всего несколько поколений назад, по континенту пролетало огнедышащее чудовище: алчное, завистливое и переполненное гордыней. Его мутная чешуя была потрёпана, измазана комьями глины и изъедена паразитами, а его вечный голод не знал утоления. Тогда чудовище решило остаться на этой земле и поглотить весьма сочный многообразный Старый Свет, да и полмира в придачу. И оно пожрало всё, что попалось ему на пути: офицерских отцов, братьев и сыновей, их взлелеянные идеалы и родные города.
Нашему посетителю скорее посчастливилось: чудовище прожевало его насквозь и выплюнуло, оставив рассечённую, грубо залатанную бровь и лёгкую хромоту на левую ногу. Но все эти увечья не казались столь ужасными в сравнении с кривой глубокой меткой - прикосновением огненного дыхания - красным волнистым узором, бегущим от шеи, растекающимся по плечам и доходящем до копчика. Этот дьявольский орнамент в корне изменил всю дальнейшую судьбу офицера, превратив его полностью в человека военного, а соответственно подневольного. Раны давно затянулись, но безжалостно мучали фантомными болями своего хозяина в плохую погоду. И хотя чудовище отобрало у него возможную счастливую жизнь, полную обычных, каждодневных радостей и детских воспоминаний об удивительных оливковых великанах из родного края, где-то в глубине души он почти уверовал в спасительную силу разрушения и полезность одиночества.
День за днём ничего не менялось, накопленный и припрятанный капитал таял, младенец в жилых комнатах познавал мир, офицер продолжал захаживать к моей хозяйке по своему обыкновению и задиристо что-то рассказывать. Она сдержанно улыбалась в ответ, временами оглядывая улицу через витрину и комментируя увиденное. Но сегодня он был непривычно серьёзен, то и дело замолкал на пару секунд, будто обдумываю следующие слова. Это молчание резало слух и колебало непринуждённую атмосферу. Он стукнул каблуками ботинок, деловито откашлялся и, выдохнув, достал из нагрудного кармана маленький холщовый свёрток. Бережно развернув ткань, мужчина вынул миниатюрное колечко из белого металла, обрамляющего медовый янтарь. Камень переливался ярким огоньком и, казалось, обжигал пальцы. В глазах защипало от неожиданно нахлынувших эмоций: страх, удивление, неловкость - вот что чувствовала моя госпожа.
Офицер же понимал её ошарашенность и неготовность принять столь важное решение так внезапно. Он знал, что девушка не из тех поверхностных мечтательниц, которые всегда говорят "да" только из-за самого предложения руки и сердца. Ей нужно было нечто большее, и потому он попытался объяснить свои намерения.
- Это кольцо моей матери, - начал мужчина. - Всё, что осталось от большой и тёплой семьи. Когда-то всё было уничтожено чудовищем, а Вы - достойный человек и потому я хочу, чтобы это кольцо продолжило семейную традицию и перешло на достойную руку. Вы смущены и обескуражены, понимаю, но это решение далось мне не сразу и, в конце концов, стало неожиданностью даже для меня самого - старого, безнадёжного холостяка. Не нужно сразу давать ответ: я не хочу на Вас давить, Вам и так сейчас не сладко, так что подумайте хорошенько.
- Нет, я не могу. Я уважаю Вас, но почти не знаю, да и время сейчас неподходящее, сами видите, - и моя владелица грустно окинула взглядом пустую лавчонку, - мне не до свиданий, а уж тем более не до замужества. Нужно поднимать дело и воспитывать племянницу.
- Тогда подумайте дважды. Зная причину Ваших торговых неудач, могу предположить, что брак - решение многих проблем в данном случае, а я давно питаю к Вам некоторые чувства и к тому же устал от уставного одиночества. Возьмите кольцо, я настаиваю. Мы поступим следующим образом: я не буду приходить три недели, так Вы спокойно сможете обдумать и взвесить своё решение. И если Вы поймёте, что со мной в браке Вы обретёте больше преимуществ, чем лишений, нежели в девичестве, не говорите ничего, просто наденьте кольцо на палец - это и станет Вашим утвердительным ответом. А если Ваш прелестный пальчик останется нагим, то значит не судьба.
Офицер аккуратно положил лоскуток ткани с колечком на прилавок и откланялся в терпеливом ожидании и с надеждой в сердце.