Аннотация: Рассказ-глава из романа "Город Хренск..."
(4-1) N. N.
1
Накануне своего дня рождения Борис Абрамович Белокобыльский - мужчина средних лет с мешковатой фигурой - был взвинчен, потел, суетился по пустякам, пилил свою жену Ларису Моисеевну - тихую, вялую, невзрачную женщину.
- Я же просил, Лара. Несколько раз говорил, что в ларьке водка дешевле, а ты взяла ее в "Маге", в супермаркете...- он шлепнул себя пухлой ладошкой по крепкой, лоснящейся лысине. Он всегда так делал, когда хотел подчеркнуть чью-то глупость. Другие крутят пальцем у виска, покачивают головой, он же отделывался шлепком. Ими же выплескивал эмоции и на работе. Борис Абрамович был учителем географии в школе и когда какой-нибудь хронический троечник нес ахинею, он делал знакомый жест и нередко с иронией бросал:
- Иди, третий, три... В русских сказках у царя, как правило, было три сына. Третий - двоечник.
Белокобыльский, несмотря на свою внешнюю взрывчатость, грубоватость и практичность, был тайным мечтателем, романтиком. Он из года в год рассказывал сменяющимся ученикам одно и то же о разных странах и народах. За рубежом же сам не бывал, но благодаря книгам и фантазии учитель вместе с подопечными мысленно посетил все уголки мира. Порой мог и присочинить. В такие моменты он обычно начинал: - В некотором царстве, в некотором государстве...
2
Был вечер. Большая стрелка часов замерла на цифре шесть. С минуты на минуту должны ввалиться Мусорские и Очаговы.
"На столе три бутылки водки. По бутылке на брата. Две бутылки сладкого вина - для дам. В резерве два пузыря "белой" и один "чернил", - подытоживал, потирая руки, Белокобыльский. Закуска, что стояла на столе, его мало интересовала. Привычка со студенческой поры - мог выпить стакан водки и занюхать заплесневевшей корочкой хлеба.
Нагло, надрывно, режа слух, задребезжал дверной звонок, мужчина поспешно открыл дверь. На пороге с торжественными лицами переминались Мусорские.
Ольга Мусорская - преподаватель музыкальной школы, коллега и лучшая подруга жены держала в руках букет чахлых, парниковых тюльпанов. От нее пахло весенней сыростью и приторными духами. Ее муж, Михайло, старший прапорщик полиции, хитро осклабившись, что-то прятал за спиной.
- Держи, Борька! - гогоча, он чуть ли не кинул на грудь имениннику тощего огненного петуха. - Щас он спокойный. Я его хлебом, смоченным в вине, накормил, а так - хоть и из глухого села - боец. Генерал генералом. Наполеон! Вишь, хвоста нет? В битвах потерял. К теще сзади подскакивал и клевал ее в ж.... Сладу с ним не было. Она чуть заикой не стала, - Мусорский понял, что сказал что-то лишнее только после того, как его ущипнула жена. Кисло улыбнувшись, продолжил: - Холодец из него будет отменный...
Очаговы задерживались. Когда Белокобыльские и Мусорские уселись за праздничный стол, зазвонил телефон. Борис разливал горячительные напитки, и поэтому к аппарату засеменила Лара.
- Алё!. Как жаль. Ангина. Дочка или сынок? Бедный мальчик. Спасибо. Вам тоже от Бори привет. До свиданья. - Поправив очки, Лариса Моисеевна тихо сказала: - Очаговы не смогут прийти. Вася заболел.
- Вот у нас с Ларой один Эдик и более не хотим... - бросил именинник. Помолчав, он добавил: - Дети - это рак мозгов. Поверьте мне как учителю с восемнадцатилетним стажем.
- Где-то вы правы, Борис. Вот, наш пришел из армии - так я, наверное, с ведро валерьянки выпила. Поздно приходит домой. Часто не ночует. А то вползет пьяным с разбитым лицом.
- Мало я его порол, подлеца, спиногрыза... - хмурясь, рыкнул Мусорский. - Сейчас мы у вас, а он, быть может, какую-нибудь шалаву привел и на супружеском ложе...
- Миш! Что за слово "Шалава"? Где ты их только берешь?
- Ладно, мать. Давайте-ка лучше выпьем за именинника. За тебя, Абрамыч.
Мужчины выпили залпом, женщины мелкими глотками. Принялись закусывать - гремела посуда, позвякивали ножи и вилки, работали челюсти. Еще выпили.
- Музыкального оформления не хватает, - заметил Мусорский, вытирая салфеткой толстые красные губы. Маленькие его глазки подернулись болотной мутью.
- Оленька, я поставлю нашего любимца - Штрауса? - спросила Белокобыльская. Лицо ее, обычно имеющее цвет обезжиренного молока, порозовело от вина.
- Да, Ларачка, да, милая.
Включили магнитофон - полились вальсы. Опустели бутылки, ополовиненные блюда приобрели неряшливый вид. Дамы, перебивая друг друга, взахлеб щебетали. Белокобыльский побагровел, но держался молодцом. У Мусорского отвисла нижняя губа, начали слипаться глаза. Зевнув, он громко осведомил общество:
- А я до сих пор люблю "Ласковый май". Мой спиногрыз, будучи школьником, принес кассету с ним, то есть с "Маем". Это любовь с первого взгляда. Нет, с первого звука. Белые розы, белые розы... - с хрипотцой зафальшивил старший прапорщик, - та-та-та, ля-ля-ля...
- Миш, перестань! - умоляюще попросила его жена.
- Что перестать?
- Тебе медведь на ухо наступил.
-У нас медведи не водятся. Заяц редкость. Поверьте мне, как охотнику. Ладно! - словно про себя что-то решив, сказал Михайло. - Борюня, пошли курнем. Давненько не травились.
3
- Абрамыч, угости сигаретой. Твои слаще. Лепота! - выдохнув клуб дыма, округлив глаза, воскликнул прапорщик. - Хошь, собственную загадку задам?
- Задай.
- Вино, сигарета. Что третье?
- М-м-м? - именинеку тяжело думалось.
- Жен-щи-на! - по слогам изрек Мусорский, подняв указательный палец в зеленке. - Женщина! Да! В молодости я был, как Каза... Каза... м-м-м?
- Казанова! - поправил Белокабыльский.
- Все-то ты, змей, знаешь, - Михайло погрозил зеленым пальцем. Неуверенно подошел к двери, прислушался. - А наши курицы все Страуса слушают. Го-го-го! Сколько у меня их было. - Мусорский, рассказывая о своих амурных похождениях, бурно жестикулировал, гримасничал, приседал, плевался, бил ногой об пол на манер кабеля, увидевшего сучку, причмокивал губами... Выкурил несколько сигарет, которые стрелял у Белокобыльского и которые у него постоянно тухли. На них ушло полкоробка спичек.
"А я ему, этому дубу, завидую, - с горечью подумал Борис, в пол-уха слушая прапорщика. - А что у меня было, что было? Живу иллюзиями, мечтами, как шестнадцатилетняя девочка. Строю воздушные замки с принцами. Чем он лучше меня? Внешность на "3", ум на "3". Подпоручик Ржевский из анекдота. Да! Живу, жду, что вот-вот что-то случится, произойдет чудо и все изменится в корне. Знал только Лару. Она в постели, как, должно быть, надувная кукла. Водка - моя женщина! Где я был? Да нигде! Он же - и в Калининграде и на Камчатке. Контрасты! А-а-а!".
- Ты знаешь, браток, - Мусорский обнял Белокобыльского за талию и, брызгая слюной, зашептал на ухо: - Я был близок с Героем Соцтруда. Да-да! Не веришь? С Мариваной Надоевой. Да-да! Как сейчас помню. Крым. Ялта. Бархатный сезон. Я молод, красив, высок. Только никому, т-с-с-с! - он прижал палец к слюнявым губам.
"Красив? Высок? Метр с фуражкой и рылом не вышел", - Абрамович толком не знал, за что разозлился на Мусорского.
- Почему палец в зеленке? - грубо оборвал он "Казанову".
- А-а-а! Подарок клюнул, то есть петух.
"Лучше бы он тебя - раненого в голову и задницу - в другой "палец" клюнул". Когда мужчины вернулись с перекура, на столе попыхивал электросамовар, рядом сладости и фрукты.
- Сейчас, Борюсик, кофе будем пить, - ласково обронила Лара, заметив хмурость мужа. Он грузно плюхнулся в кресло. Магнитофон крутил Валерия Меладзе. "Последний романтик" пел о поздней любви, о золотистом локоне. Белокобыльский почувствовал нестерпимую душевную боль, его охватила, как он это называл, вселенская тоска. Из глаз потекли горячие слезы - большая для него редкость. Именинник опустил голову, чтоб никто не заметил его слабости. "Тебе за сорок, а ты, как юнец, страдающий от первой безответной любви. А, впрочем, ты, Боря, еще не безнадежен, раз можешь пустить сердечную слезу. Жив еще", - ему было одновременно и тоскливо и радостно, как при оргазме. "Новый год и день рождения - самые грустные праздники".
На посошок мужчины выпили еще одну бутылку водки (резервную). Лариса после ухода гостей еще долго хлопотала на кухне - мыла посуду, прятала недоедки в холодильник. Борис разделся до трусов, не глядя на то, что в квартире было прохладно - топили плохо, а на улице март, и развалился на диване, разбросав руки и ноги в стороны.
"Вино, сигарета... теперь третье..." - у него слипались глаза, но желанье брало свое. Он ждал Лару.
"Почему у меня не было других женщин, кроме супружницы? Почему? Я, конечно, не роковой мужчина, но и не урод какой-нибудь. Лень? Да, пожалуй, лень. И еще страх перед неизбежными выяснениями отношений с другой. Душевный покой - как самоцель. Этот дуб Мусорский философонул, что постоянно любить одну и ту же женщину равносильно тому, что изо дня в день кормиться одной и той же похлебкой. Сам бы он до этого не додумался. Спопугайничал".
4
- Лаурочка, курочка моя, повернись ко мне передом, а к стене задом. Ну-у!
- Борюсик, ты когда выпьешь, становишься циником.
- Мне сегодня нельзя отказывать.
- Мне нельзя. У меня начались раньше времени. Извини. Нельзя.
Белокобыльский, шарахаясь в темноте, вспоминая черта, добрался до кухни. Включил свет. На столе - начатая бутылка вина - дамы не допили. Сделал несколько больших глотков из горлышка и поперхнулся - в спину словно вогнали шило.
- Жар-птица чертова! - мужчина в сердцах пнул "подарок". Петух, видно, протрезвел и принялся за старые проказы. Смягчившись, Белокобыльский нежно сказал: - Извини, братишка, что о тебе забыл, не предложил, - смочив кусок хлеба вином, именинник покрошил его птице. Та стала жадно клевать, издавая гортанные звуки, такие непривычные для слуха горожанина в четвертом поколении.
- Сирота, ты моя, сирота, - пытаясь погладить огненного, бормотал Борис - Тебе бы курочку. Нет, одной мало. Такому орлу дюжину надо.
5
Утром Белокобыльский, подремывая, долго отлеживался в постели - воскресенье. Лариса ушла на базар. Закрывая дверь, крикнула полусонному мужу, что вернется не ранее трех дня, так как собирается еще проведать родителей и забрать у них сына Эдика.
Борис допил оставшееся вино, угостил петуха. Из пищи в рот ничего не лезло. Вышел покурить на лестничную площадку. Сверху доносилось побрякивание металла, ритмичное шарканье. Белокобыльский сделал несколько шагов и увидел на межэтажной площадке уборщицу. Она стояла к нему спиной, наклонившись.
"Короткие, толстые волосатые ноги, вислый зад, отсутствие талии. Вымирающий вид, - изучая, думал он. - А впрочем, как спопугайничал прапор, некрасивых женщин нет - просто мало выпито вина. И вообще, что значит красивая или некрасивая. Дело вкуса. В уродстве тоже есть свой шарм. В уродстве - животное начало! В красоте? Что же в красоте? Красотой лучше любоваться".
Женщина что-то сосредоточенно соскребала железным совком, не замечая Белокобыльского. Им овладело желание, кровь ударила в голову. Он мысленно начал ее раздевать, все более и более возбуждаясь.
- Кхе-кхе-кхе!
Она разогнулась, резко повернула голову - красное круглое лицо, над верхней губой еле заметные усики.
- Кхе-кхе. Доброе утро. Здрасти. Такие женщины, как вы, вообще-то, созданы для любви, а не для работы. Кхе-кхе. У меня вчера был день рождения. Может, вы выпьете со мной стаканчик хорошего вина. Чтоб я был здоров. Кхе-кхе.
- А как жена?
- Ее нет!
Она молча взяла ведро, савок и веник.
- Я свое хозяйство занесу к тебе, а то еще упрут.
- Да-да, заносите. Вот здесь поставьте. Возле обуви.
Они выпили оставшуюся резервную бутылку водки.
...Ее застиранная комбинация, позеленевший синяк на ляжке, рыхлый сморщенный живот. Чужое тело, которое пахло прокисшим молоком. Экстазные хрипы, отдаленно напоминающие хрюканье...
"Пот и похоть. Случка свиней. В этом что-то есть, - пунктирно мелькали мысли у потеющего Белокобыльского. - Всё-ё-ё-ё-ё! Финита ля комедия".
- Подари мне что-нибудь на память, - поспешно одевшись, попросила она. Плотоядно улыбнулась, показав отсутствие во рту нескольких зубов.
- Я подарю тебе жар-птицу!
Минуту спустя она покинула жилье Бориса Абрамовича, прихватив с собой петуха.
- Я люблю холодец из петуха, - бросила женщина через порог.
Бориса вырвало. Он толком не знал, от чего. Или от водки, или от этой женщины, а может, от того и другого. Чувство гадливости охватило все его существо. Он принял душ.
"То же самое, наверно, испытывает пес, которого тычут мордой в дерьмо, им же самим наложенное в неположенном месте", - подумалось Белокобыльскому.
6
В понедельник Белокобыльский и Очагов встретились в учительской.
- Я не знаю! Как ты мог? - возмущался, протирая очки платком, Эдуард Петрович Очагов - учитель математики, худой и сутулый, похожий на дятла мужчина. - Как ты мог? Я тебя не понимаю, Абрамович. Скажу, как другу. Вообще не люблю рассуждать на эти темы. Но когда постоянно любишь одну и ту же женщину, то знаешь все ее достоинства и недостатки. Я имею в виду тело. Каждый холмик, впадинка, родинка становятся родными. Недостатки становятся достоинствами. Твоя жена, желаешь ты того или нет, подспудно становится эталоном женщины для тебя. Это, конечно, субъективно, но... Я, например не могу представить себя с другой женщиной. Брезгую! Да, брезгую. У тебя, по всей видимости, начался период второго гнездования.
- Какое еще второе гнездование?
- Многие мужчины после сорока начинают искать другую женщину. Это природа.
7
- Итак, сегодня свободная тема, - обратился Борис Абрамович к девятиклассникам. - Это не урок литературы, но все же. Опишите в своем сочинении какую-нибудь страну. Словно вы там побывали. Ту, которая, быть может, будоражит ваше воображение, то есть страну ваших грез. Только покороче.
Вечером дома, читая опусы своего класса, Белокобыльский не удивился. Мальчики, в основном, описывали США, Германию. Девочки - Францию, Италию. Никто не вспомнил о своей стране. У Наташи Никольской же - девочки, недавно пришедшей в класс (ее родители были беженцами откуда-то из Закавказья) вместо сочинения были рисунки экзотических животных.
"Кого-то мне эти твари напоминают", - учитель долго всматривался в орангутанга, носорога, крокодила, попугая, кобру.
- Лара, подойди, пожалуйста, сюда.
- Что? - жена наклонилась над столом.
- Что-то в этом есть. То есть я не то хотел сказать. Ну, не знаю.
Она захихикала:
- Все очень просто, Борюсик. Посмотри на этого дикобраза. Это же ты. Все, характерное для тебя, очень точно схвачено. Хи-хи-хи!
- Да-да, - продолжил он. - Орангутанг похож на Долдонова, учителя физкультуры. Змея на директрису. А носорог... ха-ха-ха, а попугай...
- Кто это рисовал? - поинтересовалась жена.
- Наташа Никольская.
- Талантливая девочка. Однозначно.
"Она уже около трех месяцев в моем классе. А я толком не знаю, что она за человек. Миленькая, худенькая, большеглазая. Остальных сторонится, - размышлял Белокобыльский. - Другие кучкуются, любят стадность, а она сама по себе, как кошка. Я всегда побаивался такого типа девушек, женщин. Меня к ним тянуло, но я их боялся. Да, еще со школьной поры. Они, как правило, не злы, но равнодушны и холодны... Её рисунки, даже, в некотором смысле, добры".
Через несколько дней Белокобыльский попросил Никольскую зайти после уроков в кабинет географии.
- Наташа, у тебя нет страны грез?
- Нет, Борис Абрамович. Везде люди одинаковы. Разве что одни живут более сытно, другие менее.
- А при чем здесь звери?
- Люди мне напоминают зверей, птиц, а города - каменные джунгли.
- Я, значит, дикобраз?
- Это мое любимое животное.
- Спасибо.
- Пожалуйста.
Она была спокойна. Ясные, карие глаза смотрели на него, не моргая. "Она смотрит на меня, а сама не здесь. Где-то очень далеко, далеко".
- Вы знаете, Наташа (он не заметил как перешел на "вы"), у позднего Тургенева есть стих в прозе. Когда-то я его знал наизусть. Начинается так: "Стройно и тихо проходишь ты по жизненному пути, без слез и без улыбки, едва оживленная равнодушным вниманием. Ты добра и умна. И все тебе чуждо - и никто тебе не нужен. Ты прекрасна". А-а-а... Запамятовал. Иди, Наташа. За "каменные джунгли" поставил тебе "отлично". Иди, дочка. До свидания.
- До свидания. Жаль, что мы не ровесники, - сказала она, закрывая за собою дверь.
Он никогда не курил в кабинете, а тут задымил.
"Почему я всегда боялся женщин такого типа? Быть может, я бы не женился просто, чтоб жениться? Может, мне была нужна такая женщина, как Наташа, а не Лара с ее вечным сюсюканьем. Мне с ней, конечно, покойно, уютно, сытно, но нет радости жизни, полноты ее. Я мог бы стать дикобразом, а стал прирученным ежиком. А ведь мне светила аспирантура. Мог бы стать ученым. Трясина, болото. Ты всегда боялся жизни. Кисляк".
Белокобыльский возвращался из школы. У дверей подъезда своего дома услышал гогот. Он из любопытства вернулся назад и заглянул в камеру мусоросборника. Там несколько женщин в синих линялых халатах сгребали и бросали лопатами мусор в урны. Заметив мужчину, они опять загоготали. Одна подмигнула ему и что-то шепнула седовласой пожилой соседке.
- Какой царевич? Что за Жар-птица? Ты про хахаля слабоумной Олимпиады? - недоумевающе переспросила седая.
Географа бросило в жар.
- Борюсик, ты мне до сих пор так и не объяснил, куда делся петух? - поинтересовалась Лариса.
- Куда делся, куда делся? Моль съела! - огрызнулся он.
- Что с тобой? У тебя неприятности на работе?
- Какая разница?
Жена тихо заплакала. Ее тихие всхлипы напоминали мышиный писк.
- Ну, прости, Лара. Прости.
- Ты таким не был, Борюсик...
8
Учитель географии сидел в пропахшей прокисшим пивом и сигаретным дымом забегаловке. На столике перед ним стояла начатая бутылка водки и две пустые пивные кружки, пепельница, полная окурков.
- Земеля, угости, остограммь, - к Борису Абрамовичу, прихрамывая, приблизился какой-то неряшливого вида мужичок с грязными всклокоченными волосами и воспаленными красными глазами. Борис налил ему водки в кружку.
- Спасибо, земеля. Я майор. В Афганистане воевал.
- Столица Афганистана?
- Ой, земеля, не помню.
- На, майор, сбегай. Еще возьми пива и водки, - Белокобыльский протянул мятые деньги.
Они сидели до самого закрытия бара. "Афганец" пил и, скучая, слушал Абрамовича, который говорил, говорил, говорил. Из него лилась боль:
- Живем с одной женщиной, изменяем с другой, а любим третью...
У вдрызг пьяного мужчины текли слезы по лицу и падали в пивную кружку.