Виноградов Павел Владимирович, Минасян Татьяна Сергеевна : другие произведения.

Отделенный

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В соавторстве с Павлом Виноградовым. Раздел соавтора находится здесь. WARNING: Присутствуют жестокие сцены.


Павел Виноградов,

Татьяна Минасян

  
  
   Отделённый
  
  
   Я счастлив. Огромные ели держат тяжёлые пласты снега покорно и самозабвенно, как Атлант небо. Бесшумно мелькает между тёмных стволов белка - огненный зигзаг на белом ковре. Жемчужное небо беременно обильным ласковым снегопадом. Мне тепло и уютно под этим грандиозным пологом снега и хвои. Тёплые меховые унты оставляют за мной белоснежную вспаханную борозду, но уже кружатся в воздухе первые снежинки, и скоро мой пройденный путь станет таким же гладким и чистым, как и моя прошлая жизнь.
   А я продолжу углубляться в лес, пока моя медвежья доха и норковый треух не станут похожи на обсыпанный сахарной пудрой праздничный торт - таким меня угостила недавно милая на мой пятидесятилетний юбилей. Честно говоря, это было открытием - что мне уже пятьдесят, но она так сказала и даже принесла из каких-то своих анналов мой биопаспорт. Когда я приложил к нему палец, высветилась дата рождения - 6 февраля 2039 года. Тут уж не поспоришь. А торт был восхитителен. Я съел два куска, хотя мне это вредно, и запил рюмочкой прекрасного армянского коньяка - редкость в наше время.
   Снег пошёл чаще и огромными хлопьями. Дорожка моих следов исчезала на глазах. Но я не боялся никаких инцидентов - скоро я дойду до ограды из колючей проволоки под током, которой огорожен мой обширный лесной участок. А неожиданно прорвавшийся из-за сплошного покрова туч солнечный лучик отразился от объектива видеокамеры, искусно спрятанной в лапах ели.
   Снег бесшумно валился огромными хлопьями, словно облака рассыпались на небе в прах. Сразу потеплело, я снял замшевые варежки и сунул их в карман дохи. Видимо, я шёл быстрее, чем думал - я часто замечал, что, пока пытаюсь что-то осмыслить, вспомнить, найти разгадку смутных образов, возникающих у меня на границе сознания, в реальности проходит гораздо больше времени, чем я предполагал. Наш друг Анвар - доктор Гасанов - говорит, что это должно со временем выправиться. Но, честно говоря, до сих пор это меня не очень беспокоило.
   До сих пор. Потому что на сей раз мои раздумчивые размышлизмы завели меня вплотную к белой от пушистого инея перегородке, отделявшей мои владения от остальной тайги. Машинально я вытянул руку перед препятствием, на мгновение ощутив режущий холод металла, и в глазах моих полыхнуло.
  
   ***
  
   - Миномёт! - прокричал кто-то, кто живёт в моём мозгу и иногда неожиданно выскакивает наружу.
   Да, это была управляемый снаряд из ручного миномёта Colibri - любимого оружия Death Rangers. Смертельная штучка, между прочим - и в городе, и в пустыне. И здесь, в зимнем лесу, где не видно ни своих, ни противника, лишь белёсые тени изредка мелькнут среди облепленных тяжёлым февральским снегом елей, да слышится потрескивание выстрелов. Тихая, неброская, можно сказать, гуманитарная бойня Третей мировой в заваленной снегом сибирской тайге...
   А вот наш заслуженный, прошедший не одну кампанию РПГ-52 давно замолк...
   Мина свалила роскошную ель, и под ней извивалось что-то грязно-белое. Я подползаю ближе. ЯЯ. Яша Явглевский, маленький, щуплый, быстрый и смертельно опасный в ножевом бою. Был быстрым и смертельно опасным... Из-под зелёных хвойных лап - только бледное лицо, на котором серым выделяется огромный нос. По снегу медленно расползается красное. Прощай Яков, приложившийся к народу своему...
   Рейнджеры круты, но и наше спецподразделение "Рыси" делалось отнюдь не пальцем, а натаскивалось инструкторами личной Гвардии Императора. Занимаю позицию в лапах рухнувшей ели, недалеко от мёртвого Яши. Кажется, я знаю, где миномётчик. Даю несколько очередей в сторону от того места - чтобы сбить с толку. Под зимним маскировочным костюмом нащупываю в разгрузке снайперский модуль и затверженным движениям укрепляю его на автомате.
   Да, вижу его в прицел. Вернее, не его, а некое необычное колыхание снега метрах в ста пятидесяти. Надо дождаться ещё одного выстрела. Неожиданно вижу белую миномётную трубу, поворачивающуюся в мою сторону. Тоже засёк, мать его! Делаю почти не прицельный выстрел, пока смертоносная штука не принялась искать среди снегов моё бренное тело. Сквозь прицел наблюдаю брызнувшие в разные стороны осколки микросхем. Андроид, ити его...
   Я горд: завалить один на один андра - это очень круто.
   Господи помилуй, из трубы рвётся клок белого пламени! Он-таки выстрелил!! Я даже успеваю услышать шмелиный гул снаряда.
   Тьма.
  

***

   Холодно.
  
   - Милый... Ну как тебя угораздило наткнуться на ограду? Ты же знаешь, что она под током!
   Под дохой мокро, мокро и в унтах. Всюду забилось это вездесущее белое вещество.
   Разлепляю веки. Надо мной реет розовое от мороза лицо любимой. Почти ангел. Почти в раю.
   - Осторожно поднимите его и несите в дом, - приказывает Илона двум молчаливым андрам с оснащёнными всякими полезными аппаратами носилками. Пока меня, совершенно бесшумно и без малейшего толчка, эвакуируют домой, хитрые приборы сами измеряют мне давление, уровень кислорода в крови и не знаю что ещё.
   Любимая уже ускакала вперёд - готовить мужу тёплое гнёздышко.
  

***

  
   Бледно-зеленые стены, сероватый потолок, светло-кремовый пододеяльник и такая же простынь... Тихо. Покой. Хорошо.
   Встаю, причём умная кровать деликатно помогает мне в этом, сую ноги в мягкие, отделанные горностаем, тапочки, подхожу к окну. Роскошные тёмные ели кутаются в белые тоги. Снег уже не валит, лишь слетают с фактурного жемчужного неба последние снежники. Но снег лежит кругом. Ни следа на нём, ни души, ни моих воспоминаний.
   Я ведь не знаю, кто я. Впрочем, меня это не очень беспокоит.
   - Согласно распоряжению доктора Гасанова вам не разрешено покидать постель, - вещает стационарный искин в изголовье кровати.
   - Заткнись, - коротко отвечаю я, продолжая впитывать разверзшуюся передо мной траурную бездну.
   Искин принимается тихо скулить, как обиженный щенок. Зовёт хозяйку.
   Тёплые ладони ложатся мне на плечи, мягкие тёплые губы слегка прикусывают мочку уха.
   - Ну что ты вредничаешь, поросёнок? - шепчет она, и моё сердце тает, а глаза уже не воспринимают мертвенный пейзаж. - Анвар сказал - лежать, так лежи. Ты получил порядочный электрошок, а твоей голове это вредно. Иди, ложись.
   Илона нежно подталкивает меня к кровати, которая гостеприимно проседает, готовясь принять моё тело. Но я не ложусь, а сажусь. При этом кровать сразу принимает наиболее удобное мне положение. Я гляжу на жену.
   Палевое домашнее платье, лёгкий румянец на щеках, каштановые кудри - глаза отдыхают на этом после траура за окном.
   - Я был на войне, - говорю я деревянным голосом.
   Она хмурится и горестно кивает.
   - Опять твои видения. Теперь уже не только во сне.
   - Был бой, - упрямо продолжаю я, - мы наткнулись в лесу на группу натовского спецназа. Яшу придавило елью, а я снял боевого андра...
   Её губы слегка кривятся, словно она изо всех сил старается не заплакать. Обнимает меня за плечи, целует в глаза и мягко, но настойчиво принуждает лечь.
   - Милый, сколько раз тебе говорить: ты никогда не служил в спецназе, во время войны ты был при штабе в Подмосковье - тебя нефтяной папаша пристроил. Рядом упала боеголовка, и ваш бункер тряхнуло взрывной волной. Ты был ранен и получил тяжелейшую контузию, от неё у тебя повредилось в голове немного, и все твои видения этим объясняются. После войны, когда мы уже были знакомы, ты получил наследство от папаши, погибшего, когда накрыло Москву. Война закончилось, мы уже несколько лет жили в Сибири, в столице, и вдруг ты куда-то пропал на несколько дней. Тебя еле нашли, и ты вообще ничего не помнил. Даже меня...
   Слёзы всё ж таки беззвучно покатились по её лицу.
   - Тебя случайно встретил на улице Анвар, и еле узнал - ты был на бродягу похож. Это чудо, что именно он тебя нашёл - он же лучший психиатр в стране, наверное! Он говорит, что память твоя может вернуться внезапно, сразу всё вспомнишь. А пока все эти твои сны и видения - это ложная память. Вроде как замена настоящей, понимаешь?.. Анвар говорит, что тебе надо жить в тихом месте, вдали от людей. И всё со временем должно прийти в норму. Вот мы и построили этот особняк в тайге. И я с тобой. Потому что мы любили друг друга ещё до того случая.
   Её голос обладает на меня слегка гипнотическим действием. Я согласно киваю в полусне, но всё же спрашиваю, тысячный раз, наверное:
   - А кто я?
   - Я много раз тебе говорила: просто обеспеченный человек. Тебе не надо работать, хотя ты несколько раз пытался что-то делать. Но ты ведь болен, пойми. Ты даже читать разучился.
   Она всхлипывает.
   - А ты кто? - говорю я, как ребёнок, требующий сотый раз рассказать ту же самую сказку.
   - Я литературный агент. У меня в клиентах несколько авторов, некоторые очень известны. Мы с тобой познакомились в ресторане. Ты сразу подошёл ко мне и предложил пожениться.
   - А ты?
   - А я, конечно, сразу согласилась. Ну, теперь спи. Ты устал.
   Она целует меня в лоб, и я мгновенно засыпаю.

***

  
   В бункере жарко, мы все по пояс раздеты, некоторые - до трусов. Хреново работает вентиляция, но притронуться к ней, чтобы починить, никто не решается - снаружи может хлынуть поток нейтронов. Москва уничтожена. Или почти уничтожена. Но мы ещё живы. По стенам бункера грудами свалено оружие. Среди полуголых, воняющих потом мужчин ходит ещё один - единственный, кто одет в помятый, но дорогой костюм. Только галстука на нём нет, ворот несвежей сорочки распахнут. Лицо его непроницаемо. Он молчит, но я знаю, что скоро он заговорит - через резервные линии связи, центр которых находится тут. Он скажет народу то, что сказать необходимо. А напишу это я.
   Да, я, тоже обливающийся потом, голый по пояс, грязный и вонючий, сижу перед белым экраном компьютера, на котором, повинуясь движениям моих пальцев, возникают чёрные буквы, складывающиеся в слова и фразы. Я пишу речь для президента и должен вложить в неё весь свой дар писателя, должен отразить всё, что чувствую я сам, президент с каменным лицом, все, кто сейчас в бункере, и все, кто ещё жив снаружи. Я глотаю таблетку амфетамина, потому что все мы не спим уже больше трёх суток. Пишется прекрасно: в мозгу всплывают нужные слова и встают именно в том порядке, в котором нужно.
   Но, позвольте, я же не умею писать?! Я не знаю не только, как пишутся слова, но и значение букв!
   От удивления я просыпаюсь.
  

***

  
   - С добрым утром! - раздаётся голос искина у моего изголовья и одновременно несколько катетеров вводят в меня некие необходимые вещества, приборы измеряют параметры состояния моего организма и включается негромкая, но бодрая музыка. После деликатного вибромассажа я вскакиваю с постели и сразу подхожу к окну. Там по-прежнему кладбищенские ели на фоне нетронутой снежной глади. Я резко поворачиваюсь и иду в ванну - продолжать процедуры.
   Всё это время я напряжённо думаю. Да, я не знаю букв и не могу составлять из них слова. Все обозначения на аппаратуре в моей комнате - символы. Почти вся эта техника из Великого Чжун-го, довольно быстро восстановившего после войны производство электроники. Клавиатура управления на экспортных вариантах их изделий всегда помечена символами. Правильно - большая часть их продукции поглощает не Евразийский рынок, способный сам худо-бедно обеспечить себя техникой, а геополитический хаос, именуемый Европейскими Эмиратами. Там мало кто умеет читать, даже по-арабски, а носителей европейских языков осталось так мало, что латиница постепенно отмирает.
   "Почему я это знаю?" - терзает меня мысль в тот момент, когда я стою среди светло-голубого кафеля под струями контрастного душа.
   Латиница, арабский, иероглифы - что для меня всё это, если я не могу читать и писать на родном языке?
   Или это не совсем так?..
   Возвращаюсь в свою комнату, машинально тычу пальцем на клавишу пульта, где изображена пара сосисок и через пятнадцать минут кухонный андр, бесшумно открыв двери, раскладывает передо мной столик и ставит на него поднос с омлетом на сале с грибами, горячие тосты, графинчик смородинового морса и какое-то суфле. Я знаю, что немногие из подданных Империи могут позволить себе такой завтрак. А я могу. И начинаю поглощать его с умеренным аппетитом, не переставая при этом думать. Когда дело доходит до суфле, я обнаруживаю, что оно банановое, а я не люблю бананы. Неужели жена этого не знает? Или это наказание за вчерашнюю эскападу?..
   Всё ещё в задумчивости я ковыряю ножом гладкую поверхность суфле, пока с удивлением не замечаю в проведённых мной бороздах некую осмысленность. Выглядит это примерно так: ??* Если я не ошибаюсь, очень похоже на письменность Чжун-го. Но откуда мне это знать?! Я наверняка ошибаюсь...
  
   *Еда (кит.)
  
   Снова вызываю андра - убрать остатки завтрака. Всё равно ни до чего не додумаюсь. А знаки на суфле - никакие не знаки, а просто ковыряние нелюбимого блюда.
   Чем бы теперь заняться? Спать не хочется, что очень радует - а то меня сейчас постоянно в сон клонит, стоит присесть или прилечь. Заниматься на тренажерах буду позже, перед обедом. Фильмы смотреть надоело... Можно было бы пойти погулять - погода за окном опять замечательная: тучи разошлись, снег сияет на солнце бриллиантовым блеском... Но воспоминания о последней прогулке и о том, чем она закончилась, мгновенно отбивают это желание. Не уж, лучше дома посидеть! Хотя ложная память и дома иногда просыпается...
   Медленно прохожу по коридору, заглядываю в гостиную. Илоны не видно, должно быть, она у себя, на втором этаже. Но скоро, наверное, спустится сюда, так что стоит её подождать. Прохожу по пушистому светло-голубому ковру, сажусь в просторное кресло, покрытое таким же голубым мехом. Кресло старинное, хоть и слегка модернизированное, оно не умеет принимать форму тела усевшегося в него, но это и не нужно. В нём так мягко, что в какой бы позе ты ни сидел, всё равно будет удобно. Ещё бы придумать, чем скоротать время до прихода супруги, чтобы не скучать - и будет совсем хорошо! Обычно люди в таких случаях берут книгу или газету. Но я разучился читать, скорее всего, навсегда.
   В прозрачном стеклянном журнальном столике отражается свет лампы. Странно, кстати, что в гостиной нет ни одного журнала или газеты - неужели любимая тоже их не читает, чтобы не сделать мне больно? Должны же быть хотя бы книжки её подопечных-писателей. Или бумажные журналы с их интервью. Наверно, она держит всё у себя в кабинете, куда я никогда не захожу. Почему-то мне неудобно туда заглядывать.
   От нечего делать клацаю по пульту в подлокотнике кресла, и андр-секретарь подъезжает ко мне. На его обширном чреве уже бело светится экран компьютера, а механический голос зачитывает новости. Не то чтобы я ими так интересовался, но надо же чем-то заниматься.
   Президент США призвал американский народ сплотиться вокруг него. Шут гороховый. Лидер всея округа Колумбия вещает на фоне голографического монумента Джорджа Вашингтона. Сам монумент разрушен до основания, как и весь стольный град США, а окружной начальник до сих пор не покидает подземного убежища. Интересно, как отнеслись к его словам в вечно воюющих между собой государствах на территории бывших Штатов?.. Что там? Республика Дакота, Великий Ацтлан, Конфедерация Северо-Запада, Королевство Луизиана, Заморская территория Чжун-го Калифорния, куча всяких анклавов... Это ещё там, где можно жить, не опасаясь получить запредельную дозу радиации.
   Индия просится под покровительство Новоевразийской Империи. Вряд ли им пойдут навстречу - пусть сами разбираются с сикхами в Пенджабе и китайскими притязаниями на Кашмир. Хотя, конечно, теперь у нас с Индией общая граница - после того, как большая часть Пакистана стала ядерной пустыней, а оставшееся население бежало в Зону племён, в которую имперская армия, занявшая север Афганистана, предпочитает не соваться.
   У нас самих с Чжун-го проблем достаточно. Вот японские поселенцы силами своей самообороны и с помощью частей забайкальских казаков отбили очередной крупный набег хунхузов. Какие там хунхузы - солдаты китайской армии, некоторые и форму не снимают! Вполне регулярная война. Но японцы, которых мы расселили в пустующих землях Приморья после того, как почти весь их архипелаг ушёл под воду, держатся стойко. А китайцы боятся их до безумия. Историческая память, надо полагать.
   Я велел андру переключить канал - политика мне, вообще-то, безразлична. Как и жене. На другом канале я на середине застаю сообщение о вручении Нобелевской премии по литературе. Уже лет пятнадцать как она вручается в Хельсинки, поскольку шведский султан не одобряет этого "игрища шайтана", а Финляндия - протекторат Империи и шведским мусульманам туда не дотянуться. Кстати, и шведский король туда перебрался с оставшимися шведами - теми, кто выжил и не перешёл в ислам. Имени лауреата я не услышал, только понял, что его уже нет в живых и премию вручают посмертно.
   - ...четыре года поисков - достаточный срок по имперским законам, чтобы считать пропавшего человека мёртвым, - монотонно вещает андр. - Тем более, убийца великого писателя найден, признался в содеянном и казнён. Писатель погиб в расцвете своего таланта. Сколько он мог бы ещё написать! Главной темой его творчества был внутренний мир человека на войне. Невообразимо сложная душа его постоянного героя Льва Токмакова, по всей видимости, настолько близко пришлась послевоенному поколению, что слава писателя не знает границ, а тиражи его книг, изданных на сотнях языков, до сих пор бьют все рекорды. При этом его жизнь была окутана таинственностью. Никто из редакторов никогда не видел его, он общался с ними через литературного агента. Не известно ни одной его фотографии. Говорили, что в начала войны он занимал близкое положение к Главнокомандующему, возможно, служил в военной разведке, несомненно, лично принимал участие в военных действиях...
   - Стоп, - бросил я андру. Уж что меня интересовало меньше всего - так это литература и всё с ней связанное. Довольно одного литагента в семье, который так устаёт на работе. А вот и она! Сегодня - в фисташковом платье и с распущенными волосами, которые сдерживает только тонкий бежевый ободок. До чего же она красива! Вот только лицо напряженное и даже как будто бы чем-то недовольное. Всё ещё переживает из-за вчерашнего?
   - Доброе утро, дорогой! - она наклоняется, чмокает меня в щеку, а потом садится на широкий валик моего кресла и облокачивается на меня. Притягиваю её к себе, и она сползает с валика ко мне на колени. Следующий её поцелуй - тоже "дружеский", в кончик носа. Ещё один - в лоб. Дальше я беру инициативу в свои руки, и поцелуи становятся по-настоящему страстными. Друг от друга мы отрываемся минут через пять-шесть, не раньше.
   Я снова заглядываю ей в глаза и всё равно вижу настороженность, тревожность и, кажется, обиду на меня.
   - Скажи, что-то не так? - спрашиваю я, но она, прикрыв глаза, мягко качает головой:
   - Все хорошо, не волнуйся.
   Конечно, ей тяжело со мной. Молодая и красивая женщина, умная и обаятельная, похоронила себя в глуши, чтобы ухаживать за больным и, скажем прямо, не совсем нормальным мужем. Пожертвовала ради меня всем. А взамен получает вечный страх, что со мной ещё что-нибудь случится... что я окончательно сойду с ума. Всё бы отдал, чтобы облегчить ей жизнь, но как раз этого я сделать не могу!
   - Слушай, - говорю ласково, - а почему у нас во всем доме нет ни книг, ни журналов? Ты, пожалуйста, если хочешь читать - читай! Меня это не заденет, я только рад буду!
   Она хмурится:
   - Зачем мне читать? Я знаю, как пишутся книги - с авторами же работаю! Все они пишут, чтобы заработать, пишут на потребу публике, им самим нисколько это не интересно. Думают только о том, как бы поскорее добить очередную книгу до нужного объёма и сдать её мне! После такого читать книги противно!
   - Да, - киваю я с пониманием. - "Лучше не знать, как делается колбаса и политика". Кто это сказал, не знаешь?
   Она хмурится ещё сильнее, но при этом небрежно пожимает плечами:
   - Не помню. Что тебе за дело до колбасы и политики? И то, и другое - гадость, как и книги.
   Она берётся двумя пальцами за переносицу, но это не помогает - в уголках её светло-серых глаз, таких прекрасных, начинают блестеть слезы. Опять я её расстроил, глупый осёл! Больше ни за что не заговорю с ней ни о книгах, ни о политике, ни о колбасе!
   Очередной поцелуй и всё, что следует после него, помогают ей забыть о неприятных темах.
  

***

  
   Ванну Илона принимает всегда подолгу. В другой раз я бы залез в тёплую пенящуюся воду в светло-розовом джакузи вместе с ней, но сейчас мы оба слишком устали для продолжения любви. Поэтому в ожидании, когда жена выйдет и мы будем готовиться к обеду, я бесцельно брожу по огромному дому, время от времени натыкаясь на прибирающихся в комнатах андров. Примитивные модели, предназначенные только для наведения лоска. Но дело своё знают. Они педантично сдувают пылинки и протирают объективы камер наблюдения на нижнем этаже, и я поднимаюсь на самый верх, в мансарду под крышей, куда вездесущие роботы ещё не добрались. Там особенно уютно - скошенный потолок, старый, слегка потёртый лимонно-жёлтый ковер на полу, тонкий, но всё же заметный слой пыли на подоконнике.
   Машинально провожу по этой пыли пальцем, рисую волнистую линию. Потом начинаю рисовать кружок, но останавливаюсь, изобразив что-то вроде полумесяца. Интересно, какой у меня получился месяц, молодой или старый? Всегда путался с этим. Этот, кажется старый. Почему? Потому что по форме похож на букву "С" - старость и смерть. А если бы он был повернут в другую сторону, к нему можно было бы пририсовать вертикальную линию, и получилась бы буква "Р" - "растущий". А это - "С". Или латинская "Ц".
   И я знаю это совершенно точно!
   Так, спокойно. Старайся мыслить спокойно и логично, как тебя учили... Где-то тебя этому учили, не помню, да это и не важно. Пока... Утром китайские иероглифы могли быть и просто узором. Но это - не полумесяц. Это первая буква моей фамилии!
  

***

  
   Я так и застыл на этом чердаке заброшенного дома на окраине Харбина. Что-то произошло. Что-то происходит прямо сейчас. Я знал этой всей своей чуйкой разведчика, побывавшего во многих ситуациях. Это не шебуршение мышей, это тихие шаги. И шаги нескольких людей.
   Провал - самое страшное слово в разведке. Но время ещё есть. Они хотят взять меня живым, поэтому будут медлить. А я этим воспользуюсь. Микрофлешка с информацией уже извлечена из двойного шва на брюках. Так, теперь вставить её в спрятанный в углу передатчик. Готово. Они уже не особенно скрываются, я слышу внизу быстрые шаги. Ну, им ещё придётся поискать лестницу. А я уже отправляю сигнал на спутник. Готово. Флешку вынуть, растоптать каблуком в пыль.
   Наши теперь знают, что через три дня японские поселения в Приморье и стратегические пункты на Дальнем Востоке будут атакованы оставшимися у китайцев боеголовками. "Скрывать за улыбкой кинжал", - стратагема номер десять. Они всегда будут жить по этим правилам. Мы были союзниками в войне против Штатов, но Штаты лежат в развалинах и погрузились в хаос гражданской войны. Теперь надо браться за нас. Стратагема номер шесть: "Поднять шум на востоке -- напасть на западе". Возможно, наши ещё успеют предотвратить атаку дипломатией. Или упредить собственной атакой. Они должны это сделать - добывая эту информацию, провалились два моих агента, и сейчас они испытывают адские мучения в подвалах контрразведки. Очевидно, кто-то из них меня и выдал, но я прощаю его за это. Дай Бог и мне выдержать всё, что предстоит...
   Хотя, возможно, я ещё смогу вырваться. В руке у меня компактный комплекс бесшумно-беспламенной стрельбы "Тихарь". Восемь разрывных пуль. Должно хватить. Потом уйду через крышу.
   Из пола в дальнем углу рвётся поток света. Они нашли лестницу. Первая тёмная фигура поднимается во весь рост. Его глаза ещё не привыкли к темноте. В отличие от моих. Отличная мишень. Почти беззвучный выстрел, и фигура оседает мешком на пол. Тут же стреляю в показавшуюся из люка голову второго, которая мгновенно исчезает. Раздавшийся снизу грохот показывает, что я и сейчас не промахнулся.
   Неожиданно сверху меня накрывает столб ослепительного белого света, и что-то опутывает всё моё тело. Они раньше меня пробрались на крышу и сбросили сеть! Пытаюсь достать из-под брючины нож, но несколько рук уже хватают меня. Я слышу ругательства на северокитайском диалекте и ругаюсь сам. Только не говорить им своё настоящее имя!..
  

***

  
   Я снова в мансарде, бьюсь и ругаюсь по-китайски в бесчувственных лапах двух андров-охранников. Рядом что-то кричит жена. Я не слышу её, только вижу раззявленный красный рот с конвульсирующим влажным языком. Шприц с иглой приближается к моему плечу. Последнее, что я вижу: Илона рукавом своего пушистого нежно-розового халата стирает с подоконника написанную мной букву "С".
  

***

  
   Голос Анвара звучит вроде бы и спокойно, но глаза у него сверкают яростью. Странно - он всегда был таким корректным и внимательным. И разве такой тон позволителен психиатру в беседе с пациентом?.. Впрочем, что я знаю о психиатрии?.. Может, его напускная ярость - тоже часть лечения.
   - Чего тебе опять не хватает? Вот чего?! Живешь как в раю - свой дом, жена в тебе души не чает, работать не надо. Другие бы радовались, если бы жили вполовину так хорошо! Неужели так сложно просто жить, спокойно, не доводя себя до приступов, не доводя Илону?!
   Я молчу, затаившись под своим тёплым одеялом в кремовом пододеяльнике. И не только потому, что мне стыдно за случившееся и жалко Илону. Еще из-за того, что голова после укола страшно тяжёлая и первая же произнесенная мною фраза лишит меня последних сил. А Анвар продолжает сыпать упреками, потрясая своими вьющимися тёмными волосами с проседью - так похожими на ветви наших старых елей, присыпанные снегом... Задумавшись над этим сравнением, я отвлекаюсь и на некоторое время перестаю понимать, что он мне говорит.
   - ...себя не жалеешь - её хотя бы пожалей! - возвращает он меня в реальность. - Ей тоже не двадцать лет вообще-то, и со здоровьем у неё не всё идеально. Если она заболеет или в депрессию впадёт, кто о тебе будет заботиться? Кому ты, уж извини за откровенность, нужен будешь?
   Вот тут он, видимо, прав. Никому я не нужен, кроме Илоны. Самому Анвару тоже не нужен. Я для него - "интересный случай", вызов его способностям врача, но, похоже, возиться со мной ему уже надоедает, и его можно понять.
   - Ну так чего тебе не хватает?! - повышает он голос и гневно потрясает своими сединами. Никогда ещё не видел его таким рассерженным! Он всегда уверял, что мы с ним - старые друзья. Интересно, ссорились ли мы раньше?
   - Себя, - шепчу я чуть слышно. - Мне себя не хватает.
   Анвар раздраженно кивает:
   - Да, я всё понимаю. Тебе сейчас тяжело. Тебе не повезло, ты болен. Но почему ты ничего не хочешь сделать для своего выздоровления? Почему даже не пытаешься нам помочь тебя вытащить?! Почему специально себе вредишь?!
   - Послушай, но я же ничего не сделал... - начинаю я вяло оправдываться. - Просто бродил по дому, и на меня накатило. Я не пытался ничего вспомнить, оно само пришло...
   - Не надо бродить по дому, - жестко, словно зачитывая приговор, объявляет мой доктор. - Не надо вести себя как... ненормальный! Что тебе мешает жить, как все люди?!
   - То, что я не похож на всех, - огрызаюсь я. - То, что все могут читать и сидеть за компами.
   - Другой бы радовался, что может не тратить время на треп в сети, - бурчит Анвар уже спокойнее. - Если тебе скучно, послушай музыку, кино посмотри. Или андров на что-нибудь запрограммируй, пусть вон снег у вас вокруг дома расчистят! Хобби себе какое-нибудь придумай - пусть Илона тебе что-нибудь посоветует... Взрослый человек не может себе занятие найти - ну смешно же!
   Мне совсем не смешно, но и Анвару, по-моему, тоже. Он смотрит на меня... как-то не просто рассерженно, как смотрел бы врач на не выполняющего его назначения пациента. В его чёрных, блестящих в приглушенном свете спальни глазах мне видится почему-то угроза. И голос его теперь звучит тоже угрожающе:
   - Если эти твои приступы ложной памяти не прекратятся, я буду вынужден забрать тебя в клинику. А там тебе будет... менее комфортно. И выздороветь там гораздо сложнее. Понимаешь меня?
   Нет, с угрозой это мне, пожалуй, почудилось. Но я его не понимаю. Хотя на самом деле - не хочу понимать. Илона сказала, что Анвар - наш общий друг, с которым мы знакомы много лет, но разве друзья будут делать такие намеки? Или он просто хочет меня припугнуть, чтобы я всё-таки стал следить за собой?
   Но лицо у врача такое злое, а зубы так крепко сжаты, что сомнений не остается - он в ярости и с трудом ее сдерживает. А ещё Илона перед тем, как я отключился наверху, тоже страшно злилась, и лицо у нее было страшно перекошенное...
   Что-то подсказывает мне, что с Анваром сейчас лучше не спорить. Надо усыпить его бдительность, показать ему, что я достаточно устыдился, испугался и готов быть пай-мальчиком. А потом уже в одиночестве спокойно подумать о своих подозрениях.
   - Анвар, дружище, - вздыхаю я с усталым видом, - ты не обижайся, но я что-то опять засыпаю. От твоих лекарств, наверное. Давай я сейчас посплю, а ты не уходи, хорошо? Мы потом с тобой еще поговорим. Насчет хобби - очень хорошая мысль, я думаю, может, ты мне что-нибудь посоветуешь?
   Он тоже вздыхает, как будто бы с облегчением:
   - Спи, конечно! Погорячился я, уж извини. Но ты нас всех опять напугал, Илона меня с обеда в клинике выдернула... Ну да ладно, спи! Всё хорошо будет.
   Он пожимает мне руку и уходит. Странно, мог бы ведь спросить, не хочу ли я увидеть Илону! Или ей он тоже дал успокоительное, и она сейчас спит?
   Закрываю глаза, чтобы ничто не отвлекало от размышлений. Итак, что мы имеем? Либо Анвар и Илона искренне переживают за меня, а их якобы злость и угрозы мне примерещились из-за болезни. Либо что-то в нашем доме не так. Есть что-то, чего я не знаю, что два единственных близких мне человека от меня скрывают. У них есть на меня зуб, я сделал им что-то плохое, и они, несмотря на мою болезнь, не могут меня простить? Или обида на меня только у Анвара?
   Из-за двери доносятся чьи-то тихие шаги. Вздрагиваю в первый момент, но потом понимаю, что так ровно может шагать только андроид. Спокойнее, не будем отвлекаться на ерунду! Тебе приходилось спокойно рассуждать в самых опасных ситуациях, значит, и сейчас ты сможешь! Так, опять я откуда-то знаю, что был в какой-то опасности!.. Опять ложная память? Или всё-таки не ложная? Но если я начну вспоминать, это кончится очередным видением, а мне надо думать об Анваре.
   Волевым усилием отгоняю мысли о прошлом - когда-то я тоже этому учился, и весьма успешно. Нет, не важно, когда и где это было. Важен Анвар. И Илона. Может быть, у них просто-напросто роман? Или только Анвар влюблён в мою жену, а мне помогает ради неё? Выглядит логично, но неужели Илона..? Нет, она точно мне верна, она меня любит, этого невозможно не почувствовать, несмотря ни на какие проблемы с головой! Или я наивный дурак и обманываю себя?
   Мысли начинают путаться. То ли лекарства, которыми напичкал меня наш доктор, ещё действуют, то ли я устал от своих подозрений. Пытаюсь ещё раз представить себе лицо жены в тот момент, когда у меня был последний приступ, пытаюсь точно вспомнить, какое у него было выражение, но усталость берет своё, и я снова куда-то "уплываю"...
  

***

  
   Экран компьютера издалека кажется светло-серым. Но он медленно приближается, и вот я уже вижу, что на самом деле он белый в чёрную крапинку. Еще ближе - и точки на экране принимают замысловатые очертания, причем каждая выглядит по-своему, не похоже на другие. Впрочем, есть среди них и одинаковые... А экран уже совсем рядом, и становится ясно, что это не просто маленькие фигурки. Конечно же, это буквы!
   Я вдруг оказываюсь сидящем на удобном мягком стуле, склонившийся к монитору, и я... пишу! Буквы, как и в видении про бункер, складываются в слова, слова - в чёткие фразы: "Он уже не помнил, что когда-то был свободен. Он потерял счёт дням и неделям. Он мог находиться здесь, в этом узком бамбуковом ящике, упрятанном в тёмный, кишащий крысами подвал, и неделю, и год, и всю жизнь. Но он прекрасно помнил, кто он и почему этого нельзя сказать голосу невидимого... нет, не человека, какого-то неведомого существа, мягко и вкрадчиво задающего ему вопросы. Это продолжалось всю ночь: голос спрашивал то по-китайски, то по-английски, то по-русски. Это было настолько невыносимо, что он зажимал уши. Но по какой-то неведомой причине голос продолжал звучать в его голове, нисколько не заглушённый. Даже когда удавалось слегка отключиться, забыться, голос звучал во сне, и тогда особенно хотелось ответить ему и рассказать всё. Но и во сне он знал, что этого делать нельзя.
   - Кто вы?
   - Какое у вас звание?
   - Как вас зовут?
   - Кто с вами связан ещё?
   Потом то же самое по-китайски, по-английски, снова по-русски...
   Ему иногда казалось, что этот голос - он сам. Но и себе он не мог ответить на эти вопросы, поэтому усилием воли стал подавлять свои воспоминания, и вскоре правда забыл всё, что было опасно поверять даже самому себе.
   Днём было легче: его просто пытали..."
  

***

  
   Написав это, я вдруг ощутил страшную боль и проснулся. Но глаза открывать не стал.
   Опять сны? Ложная память? Чёрта с два! Всё это было - я действительно когда-то писал эти слова. Более того, я писал то, что было со мной на самом деле - и эта бамбуковая клетка, и пищащие крысы, и страшный голос невидимки по ночам, и... дневные пытки.
   Я знал, что комнату просматривала не одна камера - раньше был уверен, что это для моей же безопасности. Теперь понимал, что ни в коем случае нельзя показывать свое волнение. Я несколько раз пошевелился, будто просыпаясь, открыл глаза и потянулся. Утро. Над лесом неохотно вставало что-то холодное и белёсое, что даже нельзя было назвать рассветом. Похоже, опять шёл снег. Я по-прежнему лежал в своей постели, но одеяло сбилось, кремовый пододеяльник почти сполз с него. Похоже, я метался во сне.
   Таймер на спинке кровати показывал 06.14. Я стал считать минуты. 15, 16, 17, 18... На 22-й минуте снова потянулся и, как будто нехотя, спустил ноги с кровати, вставил их в тапочки, вздохнул и пошёл в санузел. Там тоже была камера - за зеркалом. Слегка освежившись, вернулся в комнату и сел на кровать. За эти короткие минуты я продумал, как действовать дальше.
   Текст, который я писал во сне, отпечатался в мозгу огненными буквами. Но продолжения я не видел. Чтобы протянуть время, я взял первую попавшуюся трубку из стоящих на столике в специальной стоечке и стал тщательно и медлительно забивать её при помощи серебряной трамбовки крепчайшим турецким табаком.
   Я знал, что делать дальше, но торопливость - чуйка подсказывала - была бы сейчас смертельно опасна. Медленно раскурив трубку, выпустил клуб ароматного дыма и несколько минут сосредоточенно курил, глядя в одну точку. Потом, словно от нечего делать, нажал на сенсорный пульт искина. Служебный андр мягко подъехал к кровати, открывая экран компьютера.
   Нажав на изображение экрана, я приглушил звук и стал смотреть какой-то фильм, смысла которого совершенно не понимал, но делал вид, что зрелище меня увлекает. Я делал это и раньше, когда мучился бессонницей, поэтому надеялся, что наблюдающие сейчас за мной аппараты не поднимут тревогу. Неприметным движением открыл окно поиска. Дурацкий трофейный фильм продолжал идти своим чередом. Андр-сисадмин фиксировал только его, игнорируя прочую активность машины. Выбивая трубку, чтобы прикрыть движения пальцев другой руки, я торопливо вбил в поисковой щели фразу: "Днём было легче: его просто пытали", даже не изумившись, как легко сделал то, что ещё вчера считал для себя невозможным.
   Поиск выдал длинный ряд страниц. Я нетерпеливо ткнул в первую попавшуюся и продолжил читать:
   "...Как ни странно, самая простая пытка - удары бамбуковой палкой по пяткам - была и самой мучительной. От каждого удара словно бы раскалённый штырь пронзал всё тело вплоть до макушки. Даже электошок по гениталиям, даже подвешивание вниз головой, вбивание щепок под ногти и страшная пытка каплями воды не причиняли таких мук, как это. Но самое жуткое начиналось ночью. Днём его пытали без вопросов. Равнодушно, исполняя обязанности, при этом болтая о своих семейных и частных делах. Но голос во тьме, монотонный, всепроникающий, обращался прямо к нему, влезал в самое его нутро, приводя в ужас.
   - Кто вы?
   - Какое у вас звание?
   - Как вас зовут?
   - Кто с вами связан ещё?
   Ему стало казаться, что это говорит машина, но голос был совершенно человеческим. Может быть, это злой дух, демон из какого-нибудь нижнего круга китайского ада?..
   Однажды он не выдержал.
   - Кто ты-ы?! - завопил он так, что болью отдались все отбитые внутренности. Но он не заметил этого.
   - Кто, кто ты?!!
   В темноте сгустилась тишина. Он подумал, что сейчас произойдёт самое ужасное, но голос ответил - тихо и мягко, как будто успокаивая:
   - Я - это ты.
   И замолк.
   - Нет! Нет! Я не ты! Я... отделённый! - заорал он и орал так несколько часов, пока из горла не пошла кровь и он не рухнул без сил на грязную циновку. Ему по-прежнему никто не ответил.
   Это была самая страшная ночь его пребывания в тюрьме Харбина".
   Меня трясло, когда я читал это. Я знал, что всё было не совсем так, что-то было введено для нагнетания напряжения. Но в основе была страшная быль, и тот давний ужас, оказывается, жил во мне по сей день, ожидая своего часа.
   Я щёлкнул по кнопке, ведущей в начало текста, и прочитал название романа: "Веселая могила". Дмитрий Строгов.
  
   *Хаэрбинь - Весёлая могила (кит.)
  
   Это был мой роман.
   И это была моя жизнь.
   Я скопировал своё имя и вставил в поисковую щель. На сей раз удивления не было совсем. Да, Дмитрий Строгов, писатель, поэт, друг покойного президента, ставшего первым Императором Новой Евразии, таинственно исчезнувший и посмертно ставший Нобелевским лауреатом. Библиография занимала несколько страниц.
   Значит, тогда я настолько хорошо постарался забыть себя и всё, что со мной связано, что это продолжается до сих пор? Нет, не так. Я ведь прекрасно помню офицера, пришедшего ко мне в камеру на следующее утро и официально пролаявшего мне на пекинском диалекте:
   - Поскольку вы отказываетесь сотрудничать со следствием, в интересах безопасности Великого Чжун-го вы будете подвергнуты казни посредством "тысячи порезов". Казнь продлится несколько дней. Надеюсь, вы пожалеете о своём поведении.
   Он развернулся на каблуках, брезгливо пнул замешкавшуюся крысу и вышел. Двери в каменный бункер лязгнули. Я валялся в бамбуковой клетке, и мне было всё равно.
   Я снова стал набивать трубку, лихорадочно и небрежно, вспоминая, что такое "смерть от тысячи порезов". На следующий день в мою клетку вновь ворвался сноп белого света, из которого вышли мои мучители. На сей раз их было трое, и одного из них я не знал. Четвёртый был врач, он безучастно стоял в стороне - его время ещё не настало. Ловко скрутив меня, хотя я пытался сопротивляться, они сорвали гнилые лохмотья рукава с моей левой руки, а незнакомец туго обмотал плечо сеткой из железной проволоки с мелкими ячейками, из которых тут же выперли частички плоти. Достав большой острый нож, вроде тех, какими разделывают рыбу, он ловко и быстро провёл бритвенно-острой кромкой по железной сетке.
   Кровь и кусочки кожи полетели в разные стороны, а я почувствовал такую боль, словно к моему плечу приложили лист раскалённого железа, и орал так, что доктор поморщился. У остальных лица были равнодушными - они привыкли и к таким зрелищам, и к таким звукам. А палач продолжал проводить вдоль плеча своим орудием, словно и правда очищал от чешуи рыбу. Возможно, он и был поваром, совмещая с этим делом обязанности палача при военной тюрьме "Весёлой могилы".
   Срезав всю выпирающую кожу, палач ещё сильнее сжал сетку. Теперь из ячеек выпирало окровавленное мясо. Он вопросительно взглянул на двоих.
   - Хватит на сегодня, - велел один, - на одну руку положено четыре дня. Когда она станет просто белой гладкой костью, мы перейдём ко второй. Потом к ногам. А потом замотаем тебя в эту сетку всего. Не бойся, ты всё это время будешь жив, лаомаоцзы*.
  
   *Лаомаоцзы - "белый волосатик", так китайцы ещё с XVII века называют русских.
  
   Сетка была снята, и врач уже обрабатывал мою кровоточащую, кипящую дикой болью руку антисептиком. Потом, перевязал её и ввёл мне какие-то лекарства. Меня вновь оставили в клетке. В эту ночь голос не спрашивал меня ни о чём, да я бы его и не понял - для меня существовала одна только всепоглощающая, вселенская боль.
   Я спал без пижамы, и потому в мерцающем свете монитора, на котором какие-то ковбои палили друг в друга из револьверов и картинно падали, поглядел на своё левое плечо. Я давно уже привык к его странно-розоватой поверхности и проступающим кое-где шрамам швов. Но сейчас я вспомнил, как долго и болезненно заживала эта рука в госпитале Благовещенска, где мне несколько раз пересаживали кожу. Полностью скрыть следы той пытки не смогли самые искусные врачи.
   Это случилось после очередного ворвавшегося в мою камеру снопа света и голоса офицера из Пекина:
   - Ваше правительство готово обменять вас на находящегося в русском плену генерала Ли Вэня. Вам повезло, лаомаоцзы, вы будете жить.
   Я быстро раскурил наполовину набитую трубку, пытаясь успокоиться. Лязгнула открывающаяся дверь. Шорох шёлка, жемчужно-серого пеньюара, накинутого на такую же серую ночную рубашку. Словно светлая песчаная змея вползла ко мне.
   - Милый, что с тобой?
   Имитируя неловкое движение трубкой, я погасил окно со своим романом.
   - Не спится.
   - Позвать андра сделать укол?
   - Не стоит - покурю, лягу и усну.
   С упрёком:
   - Ты слишком много куришь. Тебе это вредно.
   - Ты права, милая.
   Я выбил трубку, выключил компьютер и лёг на предупредительно приподнявшуюся под мою голову подушку.
   - Если опять будут плохие мысли, зови меня, не стесняйся.
   У неё действительно обеспокоенный голос. И поцелуй её подлинно ласков. Кто же ты, Илона, и что ты делаешь со мной?
   - Илона!
   Она обернулась. В её позе - беспокойство.
   - Откуда у меня шрамы на плече?
   Жена опять подходит и ласково гладит меня по волосам.
   - Ну вот, опять ты об этом. Я тебе много раз рассказывала - это всё после того бункера, на тебя свалилась какая-то арматура, а потом начался пожар. Тебе повезло, что тебя вытащили, а потом ты попал в приличный госпиталь. Но с тех пор ты так и остался весь в шрамах. Но я тебя и таким люблю. Спи, родной!
   Она целует меня в нос и уходит.
   Притворяюсь, что сплю, ожесточённо думая, что делать дальше. В принципе, всё понятно: это заговор Анвара и Илоны. Были ли они любовниками или просто сообщниками, меня сейчас интересует мало. Во мне проснулся инстинкт военного разведчика - выжить любой ценой, выкрутиться из любого положения. Я ощущал в себе обрывки воспоминаний о боях и операциях, об убитых мной врагах и погибших друзьях. О книгах, которые я писал в чаду вдохновения, иногда целыми ночами. И как ОНА помогала мне. Да, Илона действительно была литературным агентом. Моим литературным агентом. И первые свои, ещё неумелые, опусы я опубликовал, благодаря ей.
   Хотя не совсем. Я вспомнил невысокую изящную фигуру и лицо, привыкшее сдерживать эмоции так, что казалось - этот человек из камня. Но я хорошо знал, что это не так, потому что видел его во многих ситуациях. Президент. А позже - Государь, первый в возрождённой Империи. Первоначальный мой писательский успех был ещё и следствием слухов о наших дружеских отношениях, хотя он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне продвинуться. Если бы я попросил, пошевелил бы, конечно, но я не просил, мне достаточно было моего пера... вернее, клавиатуры. И Илоны, которая поддерживала меня во всём.
   Но я точно помню, что у нас с ней никогда не было любовных отношений, не говоря уже о браке. Дружба, беседы о литературе, милые посиделки в кафе. И всё.
   Когда по окраинам мира ещё затухали последние всполохи войны, Государь умер от лучёвки, всё-таки доставшей его во время атаки на Москву. Слава Богу, он оставил почти взрослого наследника и умного регента, которые довольно успешно продолжают его дело. Я перестал носить неофициальный титул "личного друга", но это меня мало волновало. Я искренне горевал по Государю, но и сам был уже всемирно известен и богат - так быстро обрасти деньгами и славой можно только после большой войны.
   Да, ни одной моей фотографии не было в свободном доступе, разве что в закрытых архивах - эту неприязнь к тиражированию своего лица в меня накрепко вбили ещё в разведшколе. Илона поддерживала эту мою прихоть - ей казалось, чем таинственнее ведёт себя писатель, тем лучше продаются его книги. Хм, похоже, теперь она достигла пределов таинственности... Надо полагать, тиражи у меня сейчас бешеные.
   А потом... Потом я исписался. Не мог вымучить из себя ни одной приличной строчки. Словно бы всё рассказал людям, и больше мне им говорить нечего, да и незачем. Где-то в это время в нашей жизни появился Анвар - в качестве доброго друга. Он поддерживал меня, проводил какие-то процедуры, чтобы реанимировать мой писательский дар. Уверен, нашла его Илона. Но что было потом...
   Дальше я ничего не помнил.
   И вообще, воспоминания о моей настоящей жизни явно перемешивались со сценами из моих романов и рассказов. Я не могу отделить себя от того, кто я есть, и того, что создал сам.
   Но больше всего мучает вопрос: люблю ли я Илону, называвшую себя моей женой?
   Я точно помню, что у меня в своё время было множество связей с женщинами, но - мне сейчас так казалось - на Илону я всегда смотрел только как на друга и отличного сотрудника. Что же случилось в этом тёмном провале моей памяти? Может быть, вновь вернулась автоамнезия, которую я усилием воли вызвал у себя в тюрьме города Харбина и которую потом долго лечили хорошие психиатры?
   Последние мои воспоминания обрываются на глубокой депрессии, когда я думал, что вообще больше никогда не смогу писать. Я пил, принимал наркотики, шатался по борделям, которыми полна была перенесенная в центр Сибири столица, но ничто не могло облегчить моей тоски. Будто вся радость моей жизни заключалась в весело порхающем над головой воздушном шаре, который вдруг кто-то проткнул иглой, и он тут же выпустил всю радость в пустоту, оставив лишь сморщенный остов.
   Анвар!
   Мог ли он это сделать? Психиатрия далеко ушла за годы войны, когда у врачей-экспериментаторов не было недостатка в человеческом материале для опытов. Но возможно ли человеку подавить талант, данный от Бога?..
   Впрочем, лёжа в постели, я ничего не решу. Необходимо действовать. Тело уже вспоминало опыт разведчика и бойца спецназа. Как ни странно, при всей растительной жизни, которую я доселе вёл, я в неплохой форме. Очевидно, благодаря различным тренажёрам, занятиям на которых Илона заставляла меня посвящать часть каждого дня. Спасибо, милая, за это.
   За мной постоянно наблюдают камеры, но я примерно знаю их расположение. Отключить я их не могу, но... Одна возможность есть. Только всё надо делать быстро. Через служебного андра я могу передать команду на главный сервер вырубить электричество во всём доме. Скорее всего, могу... Скорее всего, они не предусмотрели такую возможность. Конечно, это даст мне всего несколько минут, за это время Илона или Анвар опомнятся и опять включат электричество. Но рабочий кабинет Илоны всего этажом выше, я бы добрался туда в темноте за несколько секунд. Заперся изнутри и хорошенько проверил бы. Не сомневаюсь, там меня ждут разнообразные открытия. А обладая информацией, я бы поговорил с моими "близкими".
   Подзываю андра, как будто опять хочу смотреть фильм, и незаметным движением открываю у него на пузе щиток с системной клавиатурой. Несколько секунд при свете экрана разбираюсь, что к чему, и наконец обнаруживаю сочетание сенсорных клавиш искомой команды.
   Экран сразу тухнет, ненавязчивое жужжание андра прерывается, и в доме воцаряется мрак. Но ещё до того я бесшумно выскакиваю из ставшей неподвижной кровати. На второй этаж я взлетаю в считанные секунды. Бегу босиком и в одних трусах. Тело само выбирает как можно более бесшумный способ движения. В полной тьме нащупываю проём для аварийной системы открытия дверей в кабинет Илоны и начинаю ковыряться в нём шилом для чистки трубки, которое всё это время было зажато у меня в руке. Механизм сопротивляется недолго - проём бесшумно открывается. Я только и успеваю закрыть его вручную изнутри, как в доме вновь вспыхивает свет. Но это меня волнует мало: я уже заблокировал двери со своей стороны. Теперь, сколько они ни будут колотить в них, я спокойно осмотрю комнату. Каждая комната - кроме моей, конечно, имеет автономную систему блокировки, на случай нападения злодеев, и это, в общем, разумная предосторожность здесь, на окраине тайги. Так что вышибить сейчас стальные двери может разве что какой-нибудь особо крепкий андр. Или таран.
   Включив свет и оглядев комнату, я сразу застываю в изумлении. Первое, что я увидел, был... я сам. Вернее, я на большой картине, выполненной в свободно реалистической манере, которая вновь вошла в моду после войны. Автоматически отметив мастерство художника, тут же вспоминаю его - тот умер несколько лет назад от передозировки героина. Но писал замечательно. На картине я, совсем молодой, в одних камуфляжных штанах, с завязанными в хвост длинными волосами, закинутыми на потную грязную спину, протягиваю листок бумаги невысокому лысоватому человеку с выпуклым лбом и пронзительными глазами. Государь. Вернее, тогда ещё президент. В том самом бункере, который я видел во сне и описал в одном из своих романов. Я передаю Верховному только что составленный мною текст его обращения к народу по случаю начала войны. Насколько я понял, просматривая сегодня интернет, этот текст теперь очень известен и чуть ли ни вошёл в школьные учебники.
   Кажется, это единственное моё изображение "в свободном доступе". Я помню, как уламывала меня Илона позировать художнику, ручаясь, что он сохранит тайну. Я нехотя согласился, при условии, что портрет никогда не покинет стены этой усадьбы. Приятно, что она сдержала обещание. А вот кто устроил живописцу "передоз" - вопрос интересный... Хотя, может быть, я прочно пребываю в объятиях паранойи. Ну и плевать. Надо обыскать кабинет!
   В двери уже колотит тело андра, слышатся визгливые крики Илоны и рык Анвара, но меня это нисколько не беспокоит. Прежде всего осматриваю занимавшие три стены стеллажи с книгами. Только мои издания и книги обо мне - монографии, биографии... Интересно, откуда "биографы" брали материал, если я в жизни не дал ни одного интервью?.. От Илоны, не иначе. Бумаги на столе и в его ящиках содержат договоры на издания моих книг, причём тиражи и суммы, как я и предполагал, более чем солидные. М-да, похоже, у этого литагента по-прежнему всего один клиент-писатель. Да ей этого и достаточно.
   В одной из папок, совершенно случайно, натыкаюсь на две бумаги: наше с Илоной свидетельство о браке и моё завещание, в котором я оставляю ей всё своё движимое и недвижимое имущество, права на издание произведений и прочую интеллектуальную собственность. Судя по всему, документы не фальшивые, подпись, несомненно, моя. Но, Господи, я не помню, как это всё подписывал и зачем это делал!
   Не сомневаюсь, что в её компьютере найдётся ещё много интересных вещей, но его лучше оставить на потом. Сейчас меня интересует сейф. Я уверен, в этой комнате должен быть скрытый сейф, в котором... не смейтесь, в котором, может быть, заточена моя душа.
   Я встаю посередине комнаты и внимательно оглядываю её, не упуская ни одной мелочи. Всё это время мозг мой лихорадочно работает. Где?
   Стараюсь сконцентрироваться и одновременно расслабиться, как меня учили когда-то. И... уверенно иду к картине. Приподняв её, сразу вижу стальную дверцу.
   Не обращая внимания на усиливающуюся возню за дверью, продолжаю медитировать. Илона - дама хоть и умная, но не очень сложная, весь их с Анваром нехитрый план теперь у меня пред глазами. Кроме того, она страдает забывчивостью. Значит, шифр должен быть простым... Её день рождения? Но я понятия не имею, в каком году она родилась. Или... Стоп, я ведь только что видел какие-то цифры!
   Это было чистой воды озарением. Я вновь кидаюсь к столу, разыскиваю нужную папку, достаю свидетельство о браке и, сверяясь с ним, набираю на дверце сейфа: 1302085. 13 февраля 2085 года. Дата нашего брака. Сейф бесшумно открывается.
   Две мысли поразили меня, перед тем, как я погрузился в изучение его содержимого: "Везёт же мне на февраль!" и "Выходит, эта дата для неё много значит". Но они тут же были отброшены, как не относящиеся к делу.
   В сейфе лежат пачки имперских рублей и юаней, кредитки, флешки и диски, ещё какие-то документы, очевидно, имеющие отношение к моей личности. Но сперва я решаю заняться тяжёлой коробкой, обтянутой пурпурным бархатом. В ней оказались ордена. Я помедлил секунду, вспомнив, как президент вручал мне Орден Святого Андрея Первозванного, а потом он же, но уже Император - Орден Святого Георгия второй степени. Я не забыл, за что и как получил японский Орден Восходящего солнца с цветами павловнии и Орден Боевого Креста Армении. А вот и ещё какие-то награды - от Отечества и союзников, но их историю я плохо помню. Впрочем, неважно - это прошлое, которое не возвратится. Захлопываю коробку. Мельком взглянув на свой диплом Нобелевского лауреата (интересною, кто его получал за меня?), беру в руки толстую папку, которая, похоже, представляет для меня куда больший интерес. Она тоже обтянута бархатом, только тёмно-синим. И закрыта на золотой замочек, который я нетерпеливо откидываю, уколовшись при этом о какую-то заусеницу.
   Задумчиво посасывая палец, перебираю отпечатанные листки черновика моего последнего романа. Где-то здесь, в сейфе, должна быть и флешка с ним, и я не могу понять, из каких соображений Илона распечатала его и так торжественно хранила. Из сентиментальных что ли?..
   А ведь исписался ты, Дмитрий Владимирович, исписался в самом прямом смысле этого слова! Вымученные фразы, какие-то канцеляризмы, которые я сроду не употреблял, бесконечные повторы... Ничего общего с тем, что я писал раньше и вспоминаю сейчас. Ничего общего с тем, что начало складываться где-то внутри моего сознания с того момента, как я получил в лесу электрический шок... Может, они и засунули меня в эту романтическую лесную тюрьму из-за того, что я не мог больше выдавать качественную продукцию? Или всё-таки сами устроили мне "кризис жанра"?.. В последнее время перед наставшим беспамятством Анвар колол мне какие-то препараты, уверяя, что они стимулируют мою творческую потенцию.
   Кстати, об Анваре. А дверь-то, похоже, режут лазером! И что я им скажу, когда они войдут? Потребую объяснений и сатисфакции?.. Я чуть не хихикнул. Нет, такого рода операции, какую проводят они, так не заканчиваются. Задумчиво смотрю на десантный нож в серебряном окладе - тоже одна из моих наград. Трогаю лезвие. Тупое, как и следовало ожидать. Нет, если дело дойдёт до потасовки, мне будет достаточно просто рук.
   Уже пару секунд мои мысли как-то странно путаются, а тут ещё навалилась неожиданная слабость. "Неужели сердечный приступ от обилия впечатлений?" - успел я подумать, валясь на сиреневый ковёр и безуспешно пытаясь пошевелиться. Перед тем, как потерять сознание, вспоминаю, как уколол палец о замок папки. Илона предусмотрела всё. Или, скорее, Ан...
  

***

  
   ...вар.
   Ни зги не видно. Судя по ощущениям, я полулежал в чём-то вроде стоматологического кресла и был так надёжно зафиксирован, что не мог пошевелить даже шеей. Здесь было затхло и пахло крысами. По всей видимости, это было одно из полуподвальных помещений под домом. Но мне обстановка внушала ужас: уж очень тут всё напоминало тюрьму Весёлой могилы - города Харбина. И я чуть не заорал от отчаяния, когда знакомый вкрадчивый голос из темноты начал задавать вопросы. Те же самые.
   - Кто вы?
   - Какое у вас звание?
   - Как вас зовут?
   Однако это всё же была не "Весёлая могила", и я знал, кто я и где. И чего хочет мой мучитель: я должен был попросту распасться, как личность - под тяжестью воспоминаний, вдруг воплотившихся в реальность. Но я уже успел взять себя в руки. И, главное, теперь мне нечего было скрывать.
   - Строгов Дмитрий Владимирович, - ответил я, с трудом ворочая запёкшимися губами, - полковник Имперской службы безопасности в отставке. Писатель.
   - Нет, неправда, - стал уверять голос, на сей раз по-китайски, и вдруг я понял то, что отметил ещё в харбинской тюрьме. Этот гортанный акцент, на каком бы языке он ни спрашивал. Эти знакомые интонации доброго друга-психиатра...
   Анвар!
   На секунду я решил, что действительно сошёл с ума: как мог Анвар допрашивать меня в китайском плену?! Запредельный бред. Хотя... После того, как Азербайджан вступил в войну на стороне США и огрёб тактическим ядерным оружием, а незаражённые территории оккупировала Армения, бывшие азербайджанские военные нанимались в войска всех государств мира. В том числе и военные психиатры - специальность, бурно развивавшаяся ещё с прошлого века. И почему бы Анвару, который служил тогда китайцам, не возненавидеть меня из-за того, что он не сумел меня сломить, не пробраться в Россию, не сойтись с Илоной ради того, чтобы добраться до меня... А может, я представлял для него какой-нибудь психологический казус и он рассчитывал прославиться, изучая меня? А может быть, просто получил такое задание от своих ханьских хозяев...
   Но теперь выхода у него не было. Он больше не загонит меня в амнезию, и ему придётся меня убить. Сделать это проще простого - юридически я всё равно мёртв... Так что же он медлит? И даже пытается снова переломить меня:
   - Завтра вас весь день будут бить бамбуковыми палками по пяткам, - говорил он, и в голосе его звучало фальшивое соболезнование, - а если и это не поможет, к вашему животу крепко привяжут стальной котелок, в котором будет сидеть злая голодная чёрная крыса. Уверяю, она очень быстро найдёт для себя выход на волю. Точнее, прогрызёт его...
   Нашёл чем пугать мертвеца... Вдруг, словно вспышка - воспоминание: мы гуляем с Анваром по мраморной набережной Енисея. Она ещё не достроена, и мы забираемся куда-то далеко, где заросли чахлых ив и всякий строительный мусор. Говорим... Не помню, о чём. Он нагибается, чтобы завязать шнурок, и оказывается за моей спиной. Дальше всё обрывается.
   - Что вам от меня нужно? - глухо спрашиваю я.
   - Чтобы вы опять вспомнили, что вы никто, ничтожная личность с большими деньгами, вообразившая себя чем-то значительным.
   В его мягком тоне прячется злость, которую ему уже очень трудно скрывать. Учили, учили и нас основам экстремальной психологии...
   - А сам-то ты кто? - с лёгкой насмешкой спрашиваю я, не сомневаясь в ответе.
   - Я - это ты, и у тебя не должно быть от меня тайн.
   Ну конечно же...
   - Нет, - отвечаю я, отчаянно вырываясь из своей персональной "весёлой могилы", - я - отделённый! И я тот, кто убьёт тебя, Анвар!
  

***

  
   Чувствую сильный удар по голове, кажется, резиновой дубинкой. Но бить он явно не умеет - попал на два сантиметра выше, чем надо. Тем не менее, делаю вид, что потерял сознание. Думая, что вырубил меня, Анвар бросает в пространство:
   - Ты всё слышала?
   Ну конечно же, она слышала всё через включённый коммутатор.
   - Да, - раздаётся голос женщины, называющей себя моей женой.
   - И снова будешь настаивать, чтобы мы оставили его в живых? - в голосе Анвара слышится и насмешка, и даже как будто бы сочувствие к Илоне.
   - Ты мне обещал... - а её голос, чуть измененный техникой, звучит обречённо.
   - Все, что я обещал, я сделал, - отозвался Анвар. - И, как видишь, кончилось всё так, как я и предполагал. Он начал вспоминать. Может быть, даже уже вообще всё вспомнил. А что не вспомнил - о том догадался, когда рылся в твоём сейфе.
   - Ты говорил, что если он не захочет вспоминать все те ужасы... - начала Илона, но Анвар не дал ей договорить:
   - Я говорил, что есть такая вероятность! Понимаешь разницу? Вероятность, что он хочет забыть всё, что с ним было на войне, и особенно, забыть, что исписался, была. Но небольшая, и я тебя сразу об этом предупредил.
   - Ты не говорил, что она небольшая! Ты сказал, что он наверняка забудет - помнишь, когда ты усыпил его на Енисее и мы везли его в твою лабораторию? И потом, когда ты с ним поработал - ты же уверял, что так прочистил ему мозги, что они теперь чистые, как белый лист! Так почему же..?
   - Что почему? Почему он вспомнил, кто он? Почему не захотел быть простым обывателем у тебя под крылышком? Я бы сам хотел это понять! Видимо, потому что некоторые люди так устроены, Илона! Не хотят они жить обычной жизнью в уютном доме с любимой женой, а хотят воевать, убивать и спасать, творить... хотят чего-то великого, в общем, а не сахарного счастья! И ни психотропами, ни гипнозом им мозги не прочистить!
   Мне кажется, или теперь он говорит обо мне с уважением?! Правда, судя по его следующей фразе, это меня не спасёт.
   - Надо его было убрать сразу - как только тот дурачок сознался в его убийстве. Все же так удачно получалось - и гипноз на него подействовал идеально, и улики мы подкинули...
   - Неужели ничего нельзя..? - всхлипывает Илона. - Неужели ты совсем ничего не можешь сделать?!
   - Если б мог - сделал бы, - снова нервно бурчит Анвар. - С кем-нибудь другим - смог бы. Но с этим - нет. Если бы его можно было сломать, он бы уже сломался.
   И всё-таки уважительная интонация мне не померещилась!
   Ужасно хотелось закурить трубку. И было страшно. Не такой уж я герой, как он думает. Но страх всегда пробуждал во мне ярость. И сейчас тоже.
   А Илона, судя по доносящимся из коммутатора звукам, уже вовсю рыдает.
   - Анвар! Я тебе тоже кое-что обещала, ты помнишь? Я... согласна. Сделаю всё, что ты захочешь, тебе понравится! Только пожалуйста!.. Прошу тебя, пусть он живёт!!! Он же всё равно не сможет отсюда убежать, андры его не выпустят! Я... не выпущу! Он меня любит, уже полюбил, я ему наплету что-нибудь, придумаю, он поверит...
   - Прекрати, - я не вижу нашего "друга семьи", но могу поспорить, что сейчас он брезгливо морщится. Нет, Илона, не получится у тебя его соблазнить - любого другого получилось бы, но не этого.
   Сама Илона однако, похоже, думает иначе. Женщина никогда не признает, что её чары могут не сработать... Я внутренне холодно усмехнулся. Страх окончательно вытеснила всепожирающая ярость, сильная и ровная, как термитный заряд.
   - Анвар... послушай, давай всё-таки... поговорим. Поднимись ко мне... - она больше не плачет, в голосе нет даже намека на слёзы. И как женщинам это удается? Но на моего врага это не действует.
   - Прекрати, - повторяет он равнодушно. - Подумай о себе. Мы с тобой его в лесу не удержим, даже с андроидами. Уже ведь не смогли удержать! Он всё равно вырвется и сбежит, и хорошо, если не убьёт нас перед этим. Но даже если не убьёт, тебя всё равно посадят за всё, что ты с ним сделала.
   - Меня? - переспрашивает Илона. - Может, все-таки нас?
   - А кого же? Думаешь, я стал бы дожидаться, пока он доберётся до города и вернётся сюда со спецназом?
   - Памяти его лишил ты!
   - По твоему заказу, Илона. Тебя памяти не лишали, ты должна это помнить. И не надейся его снова охмурить, второй раз он тебе не поверит. Тем более, что он, как я понимаю, успел узнать, сколько денег ты заработала на его книгах и Нобелевке.
   Из переговорного устройства слышится какой-то странный звук, похожий на змеиное шипение. Но в следующую секунду оттуда снова доносится голос Илоны, совсем спокойный, мягкий и вкрадчивый:
   - Похоже, ты прав... Но я не могу так просто... с ним расстаться. Дай мне хотя бы с ним поговорить!
   - Извини, всё понимаю, но не дам, - вздыхает Анвар. - Это слишком рискованно, он профессиональный разведчик и может убедить гораздо более стойких людей, чем ты.
   - Хорошо... - после паузы соглашается Илона. - Но тогда... всё-таки, поднимись ко мне! Мне надо с тобой поговорить вживую! Это важно.
   - Ладно, сейчас, - Анвар наклоняется надо мной и, видимо, проверяет фиксирующие меня устройства, потом выходит из подвала, со стуком захлопнув дверь. Теперь можно открыть глаза и осмотреться, но из этого ничего не получается. Таращусь в темноту, надеясь, что глаза скоро к ней привыкнут и я разгляжу хоть что-нибудь, одновременно пытаясь вырваться, но понимаю, что сил сломать фиксаторы из сверхпрочного пластика у меня нет.
   Осознав бесполезность своих усилий, расслабляюсь. И тут на меня снисходит нечто. То самое состояние, которое я испытывал, когда писал лучшие свои вещи, и которое тогда, после войны, уже не надеялся снова испытать! Дзены называют это сатори. Мне вдруг стало спокойно, ярость растворилась, словно её и не было. Я уже не в душном подвале, скованный по рукам и ногам - нет. Я вышел вне, парил над всей землёй, растворялся в сущем, постигал космос. И слова, долго и мучительно просившиеся наружу, сами стали складываться у меня мозгу. Я увидел своего героя, Токмакова - в нём были и мои черты, но на самом деле он много лучше и мудрее меня. Можно сказать, он более живой... Я увидел его в каком-то городке, в котором ещё ощущались следы недавней войны. Одновременно в моей голове стал прокручиваться текст. Текст нового романа.
  

***

  
   "Токмаков приказал остановить машину - ему хотелось пройтись по этому городку. За прошедшие после войны годы он во многом изменился. Токмаков помнил его полуразрушенным, в развалинах, с редкими уцелевшими домами без стекол в окнах и валяющимися на дороге вырванными с корнем деревьями. Ядерная атака обошла город стороной, но волна от взорвавшейся в соседнем промышленном центре боеголовки зацепила его изрядно. Да и радиационные осадки не миновали. Когда Лев первый раз был здесь, его группа была одета в защитные костюмы, в отличие от немногих оставшихся тут жителей. "Рыси" шли с операции - тяжёлой операции, понеся потери. На душе у всех было скверно. Навстречу попадались обожжённые, покрытые волдырями существа в лохмотьях. Некоторые шарахались от солдат, другие жалобно выпрашивали еду и курево. Кто-то из группы бросил им банку консервов, кто-то - пачку сигарет, галеты. Вокруг подаяния тут же началась потасовка - с рычанием и лаем, словно стая шакалов делила падаль.
   Вдруг слух Токмакова уловил за этими животными звуками что-то похожее на человеческий голос. Кто-то пел в развалинах дома, пел тоненьким голосом какую-то несуразицу.
   - Стой, - приказал Токмаков группе, прислушался и пошёл в сторону песни.
   Это была девочка. Во всяком случае, то, что было на ней надето, когда-то называлось платьем. Может быть, даже белым и нарядным. Опустив присыпанную белой пылью головку, девочка вертела в руках полуоплавленную Барби, тоже обёрнутую в какие-то лохмотья. И пела. Токмаков прислушался и оцепенел.
  
   - Надо косить, а я не кошу -
   Пусть зайчики косят свою трын-траву!
   Людям до фени трава так трава,
   Водка так водка, игла так игла!
   Чего их косить? Они сами помрут...
  
   Бойцы вокруг тоже молчали, потрясённые. Голосок был тонкий, но звонкий, и то, что девочка, похоже, сама сочинила это, не укладывалось в голове. Токмаков машинально достал из кармана разгрузки сигарету и закурил. А девочка продолжала петь.
  
   - ...А я откошу, в уголке посижу...
   Ла-ла, ла-ла-ла-ла,
   Мест на земле еще много пока.
   Пока! Пока!
   До встречи, друзья!
   Гуляйте, мои золотые, пока.
   Ла-ла, ла-ла-ла-ла!
  
   Девочка подняла голову, и Токмаков содрогнулся, увидев багряно-красный ожог на её щеке и белые, как у варёной рыбы, глаза.
   - Увидимся скоро, я в белом всегда!* - пропела девочка и захихикала.
   Не говоря ни слова, Лев поднял её вместе с куклой на руки и нёс так несколько километров до ближайшей части, где был госпиталь. Для того, чтобы её взяли туда, понадобился его командный рык, упоминание Верховного и рука, небрежно лежащая на рукоятке трофейного кольта. Токмаков не знал, что с ней стало потом, но с тех пор образ смерти прочно ассоциировался у него с белым цветом и этим насмешливым "Ла-ла, ла-ла-ла-ла!"
   Сейчас он знал: даже если та девочка-смерть выжила, в этом городке её нет. Потому что он возрождался. Аккуратные линии домов-конструкторов, которые в изобилии поставляла дружественная Финляндия, выстроились вдоль бывших развалин. Только кое-где попадались заросшие погаными жирными сорняками пустыри на месте бывших домов. Лица людей нельзя было назвать весёлыми или жизнерадостными, они были, скорее, деловыми и целеустремлёнными. Призрак смерти отступил, но они привыкли ежесекундно выживать, и это выражение теперь всегда будет на их лицах. Наверное, у него, Льва Токмакова, точно такое же.
   Луч солнца, пробившийся сквозь, казалось бы, на весь день затянувшие небо тучи, упал на белую строительную пыль, которой здесь всё было усыпано, и на секунду заставил её искриться. "А я и забыл, что солнце зажигает песок", - мелькнула у Льва неизвестно откуда пришедшая мысль.
   Только сейчас он понял, что война окончена".
  
   * Ю. Евдокимова
  

***

  
   Возвращаюсь в реальность от того, что дверь внезапно бесшумно открывается и выбрасывает сноп света, показавшегося моим привыкшим к тьме глазам ослепительно-белым. Рефлекторно зажмуриваюсь, но тут же опять открываю глаза, решив, что грядёт очередная беседа с Анваром. Но передо мной, направив на меня крошечный карманный пистолет, стоит Илона.
   "NORINCO NZ 840", - механически отмечаю марку оружия. Изящная смертоносная игрушка, скопированная нашими ханьскими друзьями с австрийского Glock 58. Двадцать маленьких пулек в магазине, и в сердечнике каждой - капелька цианида. Всё можно выпустить одной очередью - излишняя инженерная роскошь, я считаю, хватит и одной, куда бы она ни попала. За счёт интегрированного мини-глушителя стрельба почти бесшумна. Идеальное оружие шпиона и убийцы. Несомненно, подарок Анвара. Эх, а ведь раньше девушкам дарили кольца...
   Несколько секунд мы с Илоной смотрим друг другу в глаза. Несколько секунд я живу с уверенностью, что сейчас она меня пристрелит. И сама она, кажется, тоже в этом уверена. Потом она перекладывает пистолет в левую руку, наклоняется и, не говоря ни слова, нажимает на что-то за моей спиной. Я чувствую, что мои фиксаторы слабеют. Я свободен!
   Правда, ещё не совсем - тело, конечно, намертво затекло, и первое порывистое движение причиняет несусветную боль. Набираюсь терпения, пытаясь угадать, что моя непредсказуемая фальшивая жена собирается делать дальше.
   Но все догадки оказываются неверными.
   - Анвар в моем кабинете, - говорит она быстро. - Я дала андрам приказ запереть дверь, как только он туда войдёт. Но он может выбраться!
   Я начинаю медленно разминать затёкшие руки, по-прежнему не спуская глаз с Илоны. Выхватить у неё пистолет сейчас? Нет, слишком рискованно, она может случайно нажать на спуск и точно попадёт в меня. Надо чуть потянуть время.
   - Я слышал ваш разговор, Илона. Скажи, зачем? Неужели так хотелось денег?
   - Нет, - она качает головой и снова молчит.
   - Тогда зачем же?
   Она вскидывает голову, светло-каштановые волосы разлетаются в разные стороны, в серых глазах вспыхивает ярость:
   - Тебе не понять. Если бы ты хоть кого-нибудь любил, а тебя бы игнорировали... Если бы тебе дали шанс быть вместе с этим человеком... сделать так, чтобы он бы твоим, только твоим, чтобы любил тебя, а не работу, политику, книжки... Чтобы был с тобой в безопасности, чтобы забыл, как его убивали, забыл, что больше не может писать... Ты бы сделал на моём месте то же самое!!!
   - Вот это вряд ли! - вскакиваю с кресла, бросаюсь к ней, почти дотягиваюсь до пистолета, но Илона вдруг оказывается неожиданно проворной и отскакивает назад. Кидаюсь в сторону, падаю на пол - но она, вместо того, чтобы стрелять в меня, отступает на шаг назад, а потом бросается вон из подвала.
   Мне понадобилась почти полминуты, чтобы собраться с силами, встать и выбежать следом. Похоже, дрянь, на которую я напоролся в сейфе, всё ещё действует! Двигаться тяжело, реакция сильно замедлилась. Правда, когда я выскочил из подвала и побежал по ведущей на первый этаж лестнице, мне как будто стало легче. Но Илона к тому времени была уже где-то на первом этаже.
   Выбегаю следом за ней в коридор первого этажа и врываюсь в её комнату.
   Я не успел. Совсем чуть-чуть.
   Она лежит на полу перед входной дверью, на светло-кремовом, почти белом, платье под левой грудью расплывается алое пятно. Бросаюсь к ней, почти без усилий разрываю тонкую светлую ткань. Вдруг ещё не всё потеряно, вдруг она зарядила пистолет обычными пулями? Илона вздрагивает, еле слышно стонет и внезапно начинает задыхаться. Даже в полумраке комнаты видно, как быстро синеет её когда-то прекрасное лицо. Что ж ты наделала, Илона, жена моя...
   - Ди-има... - выдыхают её серые губы, и тело опадает.
   Всё.
  

***

  
   Пару минут я сижу перед трупом Илоны: моей жены, сотрудницы и друга. Врага, державшего меня в заточении, практически, в тюрьме. У меня нет мыслей. Мне нечего сказать над этим телом. У меня нет для неё ни слов, ни слёз.
   Вынимаю из холодной руки пистолет, ставлю на предохранитель и сую в карман. Должно быть ещё девятнадцать зарядов. Пригодится. Но не для Анвара. Этот умрёт от моей руки. В буквальном смысле.
   Анвар...
   Со второго этажа слышен грохот. Кажется, у Анвара есть индивидуальный код к андрам и один из них сейчас крушит двери Илониного кабинета. Хорошо. Я тихо, но быстро спускаюсь в помещение, которое только что было моей тюрьмой, ложусь в то же кресло и ставлю фиксаторы в такое положение, как будто они по-прежнему удерживают меня. Теперь я готов к встрече с великим психиатром и агентом китайской разведки Анваром Гасановым. Правда, подозреваю, разговор будет коротким.
   Он вваливается в сопровождении двух андров-охранников, которых так просто, чуть изменив программу, сделать боевыми. Подходит ко мне вразвалочку. На лице самодовольство, чёрные глаза буквально искрятся злорадством. От ярости его акцент усиливается.
   - Ну что, гэрой хренов, гэний литературы, всё понял? Да, это я отобрал у тебя всё - деньги, память, жизнь, женщину, саму твою личность. Хорошая расплата за Харбин, где ты от меня ушёл, правда? Но сейчас тебе твой Государь не поможет. Скоро ты с ним встрэтишься.
   В его руке возникает шприц.
   - Один маленький укольчик, и я часа два буду наслаждаться видом твоей смерти в муках. Повэрь, старый дружище, это будет куда больнее "смерти от тысячи порезов"... Я могу себе это позволить. Илонка рыдает у себя в комнате и придёт попрощаться с тобой, когда ты уже станешь трупом.
   Я часто спрашивал у Илоны, почему у меня такие жёсткие руки, все в твёрдых мозолях, и пальцы, как железо, но она всегда ловко уходила от ответа, а я и не настаивал. Но теперь я помню - тамешивари, долгие часы разбивания голой рукой кирпичей, досок, кусков льда... Инструктор наполнял высокий бачок крупной дробью, и я должен был с одного удара рукой в положении "копьё" достать до дна. И где-то через год он добился, чтобы я достал.
   Держа в руке шприц, Анвар наклоняется ко мне и, верно, даже не понимает, что кончики моих пальцев уже погрузились ему под подбородок и идут дальше, разбивая подъязычную кость, разрывая мышцы и вены, утыкаются в позвонки. Шприц вываливается из его руки, и он всей тяжестью падает на меня. Уже мёртвый.
   Я же его предупреждал...
   Теперь ни Анвар, ни его андры, которые не двинутся без команды, меня не интересуют. Я сбрасываю с себя тело, попутно вытирая окровавленную руку о рукав его белоснежного халата. Полностью оттереться не удаётся - пока кровь не запеклась на шее Анвара, словно чудовищный галстук, она успела изрядно меня выпачкать. Поэтому сначала я иду в ванну и долго принимаю душ. Потом в халате поднимаюсь наверх и начинаю методичные сборы. Времени у меня много.
   Сначала посылаю на сервер команду отключить все видеокамеры - и в доме, и в лесу. Потом начинаю процесс облачения. Два комплекта термобелья, тёплые штаны, два свитера - путь мне предстоит холодный и долгий. Но в его конце будет жарко, поэтому вместе с комплектами нижнего белья я кладу в рюкзак несколько лёгких рубашек, футболок и бриджей. Потом иду в кабинет Илоны и первым делом бережно снимаю со стены картину, прикрывающую дверцу сейфа. Сейф закрыть они так и не удосужились. Всё-таки безбашенная парочка была... Я укутываю картину в сорванные с окна гардины. На улице опять начинается снег, и это хорошо - он заметёт следы. Долго ищу скотч, за ним приходится спускаться в мастерскую в полуподвале. Прихватываю там ещё и точильный брусок. Обматываю картину скотчем. Потом берусь за содержимое сейфа. Первым делом привожу в порядок свой десантный нож, долго точу его и полирую. Я, конечно, не виртуоз в этом деле, как, например, оружейник нашей группы Витя, убитый снайпером под самый конец войны. Но в конце концов и в моих руках оружие приобретает пристойный вид. Забираю все деньги и кредитные карточки - потом разберусь, какими могу пользоваться, а какие придётся уничтожить. С удивлением нахожу то, на что не наткнулся в первый раз - целую кучу биометрических паспортов с моим голографическим фото, все на разные фамилии. Обо всём позаботились. Странная смесь изощрённой предусмотрительности и разгильдяйства. Паспорта, конечно, забираю, а свой собственный оставляю в сейфе. Как и рукопись незаконченного романа - это не мой роман, этот текст писали вещества Анвара... После некоторых колебаний забираю коробку с наградами и Нобелевский диплом. Всё остальное не трогаю.
   Иду в кладовую за припасами. Конечно, можно велеть это сделать андрам, но на них полагаться не стоит - бестолковы, не то возьмут. Мне предстоит трое суток ехать по едва заметным просекам, тропинкам и замёрзшим руслам лесных речушек - к небольшому посёлку, от которого несколько десятков километров до железнодорожной станции. Поэтому я отдаю андрам команду вывести из гаража и подготовить миниатюрные финские аэросани. Мини-то они мини, но весь мой багаж, вместе со мной, возьмут. В столице я больше не появлюсь. На поезде за сутки доеду до небольшого городка, имеющего, тем не менее, аэродром. Потом будет ещё несколько пересадок на поезда и самолёты - всё по разным паспортам. Потом, наверное, куплю машину. Там видно будет.
   Нет, я не собираюсь возвращаться в мир во славе, под гром аплодисментов. Не хочу. Наверное, вся моя жизнь в последние годы всё-таки что-то безвозвратно отняла у меня. Я действительно отделился от мира, встал вне его. Но я буду говорить миру правду. Буду пытаться... Надеюсь Богу и миру это от меня надо.
  

***

  
   "Лев Токмаков заметил, что он, как и многие пассажиры, бросает опасливые взгляды в иллюминатор, боясь увидеть вырывающиеся из сплошного облачного ковра тени вражеских истребителей. И через несколько лет его не покидает военный синдром... Хватит, хватит. Он откинулся на кресле и попытался отвлечься от воспоминаний. ("Гуляйте, мои золотые, пока. Ла-ла, ла-ла-ла-ла...") Нет! После войны в мире воцарился хаос. Это естественно. Но парадокс в том, что никакого хаоса нет. Разве, к примеру, вот это одеяло белоснежных облаков внизу, по которому, казалось, можно бегать, прыгать и кататься - хаос? Хаос - это ничто. Возьми несколько кусочков гранита - они испещрены пятнышками и прожилками, казалось бы, совершенно хаотически. Но ведь эти камешки - осколки валуна, а валун - часть горы. А гора уже не хаос, а форма, паттерн, шаблон, один из тех, по каким Бог строит мир. И все они: он, Токмаков, люди в самолёте и люди на земле - такие камешки. "Я говорю тебе: ты - Пётр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её..."
   Токмаков знал о происхождении своей фамилии: "токмак" по-тюркски - молот. Над новой столицей возвышался гранитный отрог Токмак. Он, действительно напоминал молот, воздетый над городом, хотя Льву он всегда казался когтем некоего погребённого чудовища. Один раз, года два спустя после окончания войны, мучимый депрессией, он решил покончить с этой жизнью, зимой забравшись на вершину Токмака. Ему вдруг показалось, что его зовут те, кто погиб на войне - его погибшие товарищи и враги, им убитые. Он был не в силах противиться этому зову. Без группы и страховки его затея была совершенно самоубийственной. Выпив внизу фляжку спирта для верности, он начал восхождение, от которого у него остались весьма смутные воспоминания. Несколько раз едва не сорвавшись, с саднящими окровавленными руками, он таки оказался на вершине. Слева от него простиралось великое пространство заснеженной тайги, справа - строящаяся новая столица, пересечённая, как саблей, сверкающим полотном Енисея. И тут Токмакову страстно захотелось жить. Да, он видел смерть своих товарищей. Но не его вина, что он выжил. И он никогда не считал, скольких убил - многих, очень многих. Тогда была война, и он поистине был молотом Божиим. Но война кончилась, и молот, сеявший в мире хаос, остановился. Теперь он просто камень - среди множества других, разбросанных, перемешанных, но составляющих великий паттерн человечества..."
  

***

  
   Я, в дохе, треухе и высоких валенках, стою возле уже загруженных аэросаней. Я не зашёл ни в комнату Илоны, ни в подвал, где лежал Анвар. Я уже простился с ними. Как простился и с Дмитрием Строговым, великим писателем и героем войны. Теперь я воистину никто, отделённый. Надо только завершить кое-какие формальности.
   Через андра-привратника я посылаю на главный сервер приказ замкнуть всю электрику. Пока раскуриваю трубку, в окнах дома кое-где начинают появляться призрачные всполохи. Их становится всё больше, валит дым. Снегопад тем временем всё усиливается, идёт и идёт, словно хочет потушить, похоронить пожар, в котором сгорает моя прошлая жизнь.
   Конечно, ему это не удаётся.
   Краем глаза замечаю, как из окна комнаты Илоны вырывается длинный язык пламени. Словно прощается. Но я уже выбиваю трубку и, не дожидаясь, пока рухнет крыша, залезаю в кабину аэросаней. Покрытые белым снегом тёмные ели мрачно взирают на пожарище. Я уезжаю от них, уезжаю далеко - туда, где яростное солнце зажигает белый песок.
  

***

  
   В самом сердце Азии, у реки Чу, зажатый хребтами Тянь-Шаня и Ала-Тоо, стоит городок Токмак - одно из самых захолустных мест возрождённой Империи. В сотне километров от него, на небольшой пустынной равнине, где на белом раскалённом песке ветер играет шарами перекати-поля, торчит одинокий покинутый мазар. Никто из местных уже не помнит, какому святому он посвящён, да и слава о нём идёт дурная - говорят, во время Большой войны в этом полуразрушенном здании обитали злые духи, которые потом ушли неведомо куда.
   В каком-то смысле так оно и есть. Здесь была секретная база нашей диверсионной группы, оперировавшей по всей Центральной Азии. Под мазаром выкопано просторное помещение, оснащённое всем необходимым - компьютерами, оружием, боеприпасами, водой и пищей. Наши умельцы соорудили здесь работающий через спутниковый телефон интернет, адрес которого невозможно было вычислить. Вход в подвал был замаскирован так хорошо, что я нашёл здесь всё в полной сохранности. А может, местные после войны просто боялись приближаться сюда, опасаясь шайтанов. И правильно делали - здесь было множество смертельных ловушек, которые мне пришлось скрупулёзно обезвреживать, прежде, чем я добрался до своего нового обиталища. Слава Богу, я вспомнил схему защиты. Слава Богу, моих познаний хватило, чтобы восстановить интернет.
   Всё было на своём месте, разве что покрылось пылью, которую я тщательно вычистил, как и забитые вентиляционные отверстия. Консервов и воды в гермобаках было полно. Но вскоре необходимость в собственных харчах отпала: местные, прослышав, что в "шайтан-мазаре" поселился святой отшельник, который иногда выходил к ним в одеянии дервиша и говорил длинные проповеди, уснащая их цитатами из Евангелия на арабском, стали носить ему мясо, молоко и лепёшки, кумыс и местный табак.
   Ближайший имперский комиссар пребывал в Токмаке, и у него было довольно дел, чтобы ещё интересоваться, какой-такой святой поселился в старом мазаре. А я сидел внизу и заканчивал новый роман:
   "...Холод пробирал его до костей, он не знал, как во тьме будет спускаться с обледеневшей горы, но не думал об этом. Последний луч заходящего солнца осветил пейзаж внизу и коснулся головы Токмакова.
   - Я - камень среди камней! Я - вечен! - прокричал он граду и миру.
   Его слова многократно повторило эхо".
   Я откинулся на кресле и стал тщательно набивать трубку.
   Теперь я счастлив.
  

***

  
   Из статьи в "Новоевразийском вестнике" - наиболее авторитетном портале в интернете:
   "Возрождение интереса к литературе уже много лет не даёт покоя социологам и прочим экспертам. Тем более, что послевоенный литературный процесс сопровождается весьма драматическими событиями. Взять хотя бы бесследное исчезновение кумира миллионов, нобелевского лауреата писателя Дмитрия Строгова. Его поклонники до сих пор надеются, что он ушёл в добровольный затвор, где пишет роман, который перевернёт мир. Хотя имперская полиция уверена, что он был убит одним из своих безумных почитателей, как знаменитый певец прошлого века Джон Леннон, а его тело унес Енисей, который редко отдаёт свои жертвы.
   Напомним, прославленный писатель пропал в столице Объединённой Евразии в ночь с 15 на 16 февраля 2087 года, и уже четыре года о нём нет никаких известий. Правда, очередная сенсация на литературном рынке дала было поклонникам ушедшего мастера призрачную надежду. Некто прислал по электронной почте в издательство "Люблю читать" рукопись романа, который обещает стать сенсацией, и, возможно, затмит произведения Строгова, издающиеся сегодня невиданными тиражами, несмотря на то, что ими переполнены и сетевые книжные магазины. Но роман "Ты - камень" неизвестного автора, пишущего под псевдонимом "Отделённый" - нечто совершенно новое по стилю и проблематике. Может быть, это как раз начало того Высокого Возрождения, которое предрекали в послевоенный период многие искусствоведы.
   Кое-кто осмелился утверждать, что это и есть новое творение скрывшегося в неизвестность Дмитрия Строгова. Однако стилистическая экспертиза, проведённая на факультете филологии Имперского Университета, установила, что сходство романа со стилем Строгова минимально. Возможно, автор сознательно ввёл некоторые строговские штампы, чтобы сбить с толку читателей и породить сенсацию. То же самое касается фамилии главного героя - Токмаков. Такую же носит основной персонаж большинства книг Строгова. Это можно было бы счесть плагиатом, но возбуждать дело о нём просто некому: единственная наследница Строгова, его жена и литературный агент, погибла во время пожара в таёжном особняке писателя, куда она удалилась после его исчезновения".
  

СПб, 2013


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"