Удивительно, как один случайно встреченный человек может изменить всю твою жизнь. Вы можете не обменяться с ним и парой слов, но его действия заставят вас задуматься, порой - против вашей воли.
Я однажды встретил такого человека. Он сказал мне перед своей смертью всего несколько слов, одну-единственную фразу, но я не смог жить, не думая о ней каждый день после.
Я был молод тогда, но уже женат, у меня была маленькая девочка. Я работал в офисе не очень далеко от дома и, чтобы поддерживать мышцы ног в форме, каждый день ходил с утра. Когда дочка подросла, я стал водить её в детский садик. Каждое утро я брал Элис за ручку и шёл с ней к её садику, а затем спешил на работу - я не хотел, чтобы моя дочь думала, словно я тороплю её и хочу отвести быстрее, лишь бы отвязаться.
Однажды, когда ей было три года, мы, как обычно, пошли по улице вниз, к детскому саду. У самого поворота дочка вырывается из моей руки и бежит куда-то. Я оглядываюсь, уже было бросаюсь за ней, но вижу - она наклоняется, поднимает помятую жестяную банку с земли и протягивает нагнувшемуся над мусорной корзиной заросшему нищему старику. Старик глядит на банку, бормочет что-то себе под нос, и затем словно пробуждается - глаза его становятся такими живыми, понимающими; он берёт банку в руку и говорит дочке хриплым голосом: "Спасибо", и улыбается легко, неуклюже. Когда Элис побежала обратно ко мне с широкой улыбкой на лице, старик посмотрел на меня; мы встретились взглядами, и я увидел в его глазах что-то глубокое, что-то, что тогда мне, молодому мужу и отцу, было не понять.
Я никогда раньше не видел этого старика. Может быть, просто не обращал внимание на очередного нищего на улицах - ведь мне, начинающему активную бизнес-карьеру, было не до таких, как он. Но потом я видел его каждый день, когда шёл на работу, на том самом месте.
В один день Элис заболела, и Келли решила, что пусть лучше дочь побудет с ней дома - она возьмёт отгул. Я шёл один, с непривычки постоянно пытаясь нащупать в своей руке руку дочери. За несколько месяцев я успел привыкнуть видеть бездомного старика каждый день, и, когда его не оказалось около мусорного бака, я начал волноваться - не случилось ли с ним что?
Он сидел на противоположной стороне улицы, прямо на земле, прислонившись спиной к стене заброшенного то ли магазина, то ли какого-то салона. Меня посетила мысль, от которой я не смог отвязаться - да и не хотел, наверное, но не мог себе в этом признаться. Я зашёл в ближайший минимаркет, купил там небольшой пакет еды и вернулся назад, к старику. Я подошёл к нему; достав готовый длинный бутерброд в прозрачном пакете, протянул его. Старик взглянул на него пустым, уставшим взглядом, пробормотал: "Бутерброд. Сытно. Вкусно. Два сорок девять"; его взгляд вновь загорелся, как в тот раз, он посмотрел на меня, сказал "Спасибо" и взял бутерброд.
Пока мы сидели там, на тротуаре, он рассказал, что раньше, как и я, был мужем и отцом - мальчика. Он работал в сфере информационных технологий - не уточнил, кем - в довольно крупной фирме; фирма не так давно обанкротилась ("Марксис Инкорпорейтед" - действительно, шесть лет назад была закрыта из-за финансовых махинаций). Жена, увидев, что больше не сможет получить от мужа ни гроша, собрала чемоданы, забрала юного сына и уехала. Не найдя работу, старик лишился квартиры и всего, что было нажито за несколько лет упорной работы; так он оказался на улице.
Я оставил ему пакет с едой и ушёл. Его слова дали мне серьёзный повод задуматься, и уже дома тем же днём я поговорил с Келли об этом. Она уверила меня, что не бросит меня, даже если мы окажемся на мели; к тому же, мы стараемся, прежде всего, для маленькой Элис, а не для самих себя. Её слова звучали искренне, и я поверил ей и никогда больше не задумывался об этом, даже когда надо мной нависла угроза увольнения.
Случай, изменивший мою жизнь, произошёл через примерно полтора месяца после этого. Я шёл пешком с работы, торопился домой - семейный ужин, как-никак, я не мог такое пропустить. На улицах было достаточно темно, но фонари ещё не горели, и потому тени, гуляющий по асфальту, от ярко горящего жестяного бака я увидел сразу.
Их было трое - старик, девушка и рослый негр с ножом в руках. Негр протянул нож вперёд, к девушке, и кричал ей, чтобы она отдала сумку; она не могла - это так сильно напугало её, что даже связную речь она создавала с большим трудом, сквозь ручей слёз. Старик же стоял в нескольких шагах позади негра и призывал его остановиться, не делать этого, отпустить бедную девушку, которая едва стояла на своих ногах. В конце концов старик сказал что-то оскорбительное, и негр, не в силах терпеть больше какого-то "грязного бомжа", повернулся к нему; когда старик добавил что-то ещё, негр буквально в пару шагов преодолел всё расстояние между ними и всадил нож в живот старику.
Тот упал, прикрывая рукой кровоточащую рану. Негр, увидев, что я наблюдал за ними с противоположной стороны улицы, развернулся и побежал, скрывшись за поворот. Тогда я наконец понял, что нужно было вызвать полицию - а теперь ещё и скорую; на ходу набирая номер на мобильном, я бросился к старику. "Держись, старик", - повторял я, держа его за руку. - "Держись, держись!..". Но он лишь прервал меня: "Нет-нет, послу-- послушай!" и подозвал ближе. Я наклонился, и он выговорил тяжело: "Живи для других, или умри, пытаясь" - и опустил голову на холодный асфальт. Я все ещё держал его руку, когда приехала скорая, но было уже поздно.
Я не помнил, как пришёл домой. Келли сказала, что я едва перебирал ногами, был бледен, как полотно; она тут же сказала Элис идти в комнату, а меня посадила на диван. Она о чём-то спрашивала меня, а я отвечал, сам не понимая, что.
В тот день я заплакал - впервые с тех пор, как был ещё маленьким мальчиком, укушенным осой.
С тех пор прошло двадцать лет. Не прошло и дня, когда я не вспомнил бы лицо умирающего старика; тепло его дряблой руки я ощущаю каждый раз, когда обмениваюсь рукопожатиями с кем бы то ни было. И не прошло и дня, когда я не вспоминал бы его последних слов. Он умер так, в согласии с собой и со своим образом жизни - жил ради той девушки, своей жизнью защитил её.
С тех пор многое изменилось.
На выступлениях, когда я стою за кафедрой, люди называют меня профессором и задают вопросы, которые не отважились бы задать кому-то ещё из моего профессионального круга. В полупрозрачном офисе в самом центре города каждый работник при встрече говорит мне "Здравствуйте, мистер Моро", а личный ассистент упоминает о важных планах, стоит мне только появиться в личном кабинете на верхнем этаже.
Но, когда я выделил для себя целый день, свободный от работы, я потратил несколько часов на одну-единственную вещь, которая достойна упоминания каждый раз, когда речь заходит о мудрости.
* * *
- Элис?
- Привет, пап, - сказала она с радостью в голосе.
- Ты свободна сейчас?
- А что? Что-то случилось, - и волнение в голосе.
- Нет-нет, что ты, всё в порядке. Я лишь хотел показать тебе одну вещь... Может, мне заехать за тобой?
- Ой, нет, пап, у меня тут учёба, столько нужно выучить...
- Ладно. Тогда, как будет время, приди на адрес, который я тебе вышлю.
- Хорошо, - она улыбнулась.
- Спасибо, - он улыбнулся в ответ. - Давай, пока.
- Пока, пап.
Он нажал на красную трубку под большим экраном и положил телефон в карман плаща. На улице было совсем не людно - как и тогда, двадцать лет назад. Он стоял один, глядя на стену, на которой висела небольшая тёмная табличка. И когда воспоминания вновь скользнули в его голове, он, погрустнев, снял с седой головы кожаную кепку и, приложив её к груди, опустил взгляд в потрескавшийся серый асфальт. Он стоял так, молча, и вспоминал вновь и вновь всё, что сделал в своей жизни за эти двадцать лет. И, когда поднял взгляд к табличке вновь, произнёс: "Мне не о чем жалеть". Надев кепку вновь, он отправился вверх по дороге, и вскоре скрылся за первым же домом.
На табличке была выбита фраза: "Здесь жил Старик, самый мудрый человек".