Была и в нашем детстве недвусмысленно великодушная и усердная к добрым делам бабушка, каких, по-моему, так многим не хватает в детской поре. Мать моей мамы, Пелагея Ивановна Трофимова, в девичестве Громова, была нашей пестуньей. Я и мои три сестрички, а впоследствии ещё и братик, выросли на её руках, в одной и той же люльке. Ей пришлось изрядно потрудиться на пользу нашего семейного очага.
Громиха, как её любовно называли местные жители, пользовалась, как никто в деревне, их безмерной обожаемостью и привязанностью. Моя стареющая год от года бабушка и впрямь не могла пожаловаться на то, что окружающие отказывают ей в почтении: её в меру добродетелей и заслуг уважали и ценили, как хорошую травницу, знавшую некоторые способы приготовления травных лекарств. Сама она считала, что на свете нет более богопристойного ремесла, чем трудное повивальное дело, и, что не скажешь о других, была заботливой и искусной повивальной бабкой. Умудрённая жизненным опытом, она хорошо разбиралась в житейских ситуациях и славилась своим умением давать на пользу людям дельные советы. "Неоценимая старуха" - говорили о ней в деревне, полагаясь на её здравые и практичные суждения. Насколько это от неё зависело, она всегда была в заботах о людях.
Людям нравились нравственные устои этой незаурядной женщины. Особенно ценилась она среди безрелигиозного уклада жизни за своё знание христианского вероучения, имевшего общечеловеческую значимость. Она, по уверениям многих, умела гадать на картах, целить некоторые недуги и вправлять вывихи конечностей. Однако акушерство составляло неотъемлемую часть её существования. Будучи "повитухой", как она называла себя, бабушка в оккупацию прославилась своим бескорыстием и нередко отказывалась от платы за свою доморощенную услугу, если видела, что роженица прозябает в нищете и скудости.
В военное лихолетье возрождались добрые старые нравы нашего народа, и это несказанно радовало её, как верующую христианку, чувствующую святость доброты. Ни один из её поступков не отрицал того, что она создана для добра.
Как выяснилось в оккупацию, Пелагея Ивановна удивила всех, когда стала изъясняться с немцами на их разговорном языке. Минувшие годы ещё не выбили из её памяти знание чужой фразеологии. Бабушка знала больше слов и изречений по обиходной части, чем из лексики других областей.
Я ещё не упоминал о том, что в молодой поре своей жизни девушке довелось жить в Санкт-Петербурге в домашнем штате состоятельного немецкого держателя чайной лавки со складом. Живя среди немок, взявших к себе в услужение смышлёную русскую девушку, Поля Громова получила от них устную практику по их языку общения.
Больше всего на свете, повторяю, Пелагея Ивановна любила "повой", как архаизированно именовала она исход беременности - роды. В языковом потоке наших предков это малозвучное слово, отвергнутое литературной нормой, в самом деле толковалось как принятие родов и как бы дышало устами тех махоньких, внутриутробных человечков, которые, перемучив в родовых схватках своих мамочек, с помощью повитух, облегчительниц родов, появлялись на свет, ещё связанные с роженицами пульсирующей пуповиной.
В ту военную пору при отсутствии дипломированных гинекологов бабушки, слывшие повитухами, делали всё, что только возможно другим на пользу: становились не только участницами деторождений, но и терпеливо облегчали участь агонизирующим людям, потом читали над усопшими псалтыри по бессонным ночам. Так уж устроена жизнь: гибель вечно чередуется с живым воспроизводством человеческого рода.
В один из вечеров начала октября 1941 года нужная людям повитуха была запрошена к очередной роженице. Помню, как у нас в дверях появилась худенькая девчушка из ближнего селения, прибежавшая сказать бабушке прямо с порога:
- Бабушка Поля, у моей мамы наспели родины. Она умоляет вас отложиться от всего и помочь ей разродиться.
Этого было достаточно, чтобы Пелагея Ивановна отнеслась к этой неизбежности, как всегда, со спокойным видом готовности и благодушия.
- Повой давно стал моей повинностью. Просящему об этом у меня нет отказа. Я всё не удосуживаюсь спросить: какие у вас вести от папеньки?
- Недавно папенька подал вторую весточку, - ответила девчушка.
- Что ж, это, слава Богу, хорошо! А теперь скорее возвращайся к маме, - угостив ребёнка мучнистой рогулькой, приказала бабушка.
Помочь, не жалея усилий, знакомой роженице, жене младшего командира Красной Армии, с которыми нас связывала к тому же семейная дружба, было естественным побуждением, заставившим повитуху тем же часом, без промедления, отправиться в путь. Какие-то снадобья из природной или, как она называла "божьей" аптеки, повитуха уже увязала в платок. Обеспокоенная бабушка, однако, в ту тревожную и столь опасную ночь в одиночку отбыть на принятие родов не решилась, хотя путь до роженицы и был отдалён на неполный километр.
- Внучек, нахвати на себя какую-либо одёжку и пойдём. Поневолься, я боюсь среди ночи выпугаться одна, - угостив и меня рогулькой, простодушно сказала бабушка. - Дети не рождаются сами собой. Надо помочь Сонечке во второй раз сделаться матерью.
- Если роженица слабо проявляет родовые потуги, она считается тяжело рожающей, - оказавшись рядом с бабушкой, охотно сказала моя мама. - А Сонечка считается именно такой. Она сама мне об этом говорила.
- Всё будет зависеть от того, насколько Бог укрепит её силы для подвздошных потуг, - ответила бабушка. - Они-то и помогают выдерживать умаистые родовые муки.
С тех пор, как место отца в доме осталось пустым, в семье стали относится ко мне, как к взрослому мужичку. Во мне, единственном теперь мужском представителе семейной челяди, родилась преждевременная потребность зорко оберегать своих семейных, особенно бабушку. Я, агнец божий, и не подумал совсем, что сам вдвое больше, чем бабушка, нуждаюсь в добром оберегателе.
Бабушка покрестила меня и, накрываясь чёрной шалью, направилась к двери. Я не охотно, но без отговорок поспешил за ней. Никуда не заходя, мы направили свои стопы к небольшому селению Пальково, бывшему хуторку или фольварку некого Владислава Шарского из польского шляхетства.
Всё вокруг заметно изменилось к худшему.
Фронт, как это становилось всё очевиднее, неумолимо подступал к нам. Когда прорывался с западного направления ветер, доносило, преодолевая складки местности, лязг работающих на твёрдых дорогах гусениц вражеских танков, словно ход рептилий с лязгающими зубами. В небе умножалось число немецких самолётов. То, что надвигалось в нашем направлении, как-то невольно бросало в дрожь. Люди стали одурманиваться от тревоги и недосыпу.
- Бабуш, как ты считаешь, далеко ли немцы? - спросил я бабушку, - Вчера мы нашли ещё горячую шрапнель.
- Они скоро придут, - это теперь ясно, - ответила она. - Уже пахнет германским духом.
С молодых лет приноровленная к акушерству, хотя и не изучавшая этого дела на фантоме, бабушка совсем тщанием взялась за работу и сумела целым и невредимым вывести на свет божий малютку из чрева матери. В первенцы хуторянка родила своему красноармейцу девочку. Теперь плодом их брачного союза оказался до срока выношенный мальчонка. Младенец появился на свет без всяких осложнений, вдали от родителя.
Не поднимаясь с постели, измученная родами женщина поблагодарила свою благодетельницу за оказанную услугу:
- Дорогая Пелагея Ивановна, дай Бог вам здоровья и веку за мирское радение!
- Спасибо, милая Сонечка! Я своё сделала. И всегда готова услужить добрым людям!
Когда роды благополучно окончились и мы с бабушкой собрались отправиться домой, надвинулась неспокойная, внушающая тревогу ночь. Идя возвратным путём, мы вышли по луговой дороге на большак, ведущий на Спас-Деменск, с пролегавшим через него невысоким мостом между нашей деревней и упомянутым хуторком. Дорожный мост без перил был устроен не на каменных устоях, а на дубовых столбах и сваях и всегда был пропитан сыростью, словно колодезный сруб. Наведенный стараниями наших мужиков в соответствии с их простецкой шанцевой техникой, он тем не менее верно служил для местного гужевого транспорта и редко проезжающих по нему полуторок, иногда даже с грузовыми прицепами. Переезжая или переходя мост, теперь можно было видеть: по одну сторону его, как всегда, широко лежала затаившая угрозу трясинная болотина, убежище для диких уток. Заросшая тростником и осокой, кишащая скопищем пучеглазых жаб, гиблое место отчуждения, с подводными ямами от выгоревшего торфа, которое избегали обитатели здешних мест, по другую сторону - копаное во время инженерной подготовки местности к обороне сооружение: заходящий в лесное место сухой фортификационный ров, "танковый заградитель", как его называли ополченцы. Направление на Спас-Деменск считалось танкоопасным. Если бы это не было нужно, его бы здесь не прокладывали. Доведенный до полной готовности ров, был сродни тем, какими в старину обносились наравне со стенами рыцарские крепости. Объём землекопной работы, выполненный оборонцами, мог обескуражить каждого, кто умел ценить усилия людей, особенно номерной женской бригады из Подмосковья.
- Боже, уж не с помощью ли волшебства появился тут этот ров?! - удивилась бабушка, словно попав в атмосферу жутковатой сказки. - Разглядываю ров и удивляюсь, что в людях хватает единодушия браться такие многотрудные дела. Встарь с такой истовостью, говорят, возводились соборы в честь причтённых народом к лику святых.
Она просто представить себе не могла, когда это успели сделать, видимо, очень торопясь и перетруждаясь на равных началах, бойцы народного ополчения и трудармии. Какое большое количество трудовых часов, рвения и прилежания вложено в это угрюмое заградительное сооружение! Этот прорытый по приемлемой норме ПР, как сокращённо называли противотанковый ров копатели, напомнил и мне о тяжёлом труде, которого он стоил.
- "Само собой ничто не делается", - вслух вспомнил я речение одного из копателей.
- Да уж так. Господи, вся глинистая Смоленщина всплошную, вдоль и поперёк ископана,- со вздохом произнесла бабушка.
Этот разговор втихомолку состоялся между нами накануне, когда мы шли в хуторок. А теперь, не минуя мост, мы возвращались к себе домой. Подходя к мосту, мы непредвиденно ощутили в противотанковом рву и его окрестностях недоброе присутствие активно работающих людей с заступами в руках. Само собой напрашивалось, что это никто другой, как немцы. Виднелись только фургонные силуэты кузовов двух не заглушенных на всякий случай автомашин. Сапёрные гитлеровцы занимались по ночам такими злоумышленными делами, что им приходилось пользоваться вездеходной техникой. Мы скорее услышали, чем увидели их за исполнением земляного задания: на откосе рва шла какая-то сосредоточенная, с лопаточным скрежетом работа. В действиях неприятельских сапёров был скрытый смысл.
В первый момент мы не поняли, что это всё значит.
- Бабуш, у них тут что-то затевается... - в тревоге проговорил я упавшим голосом.
- Помолчи и по сторонам-то не гляди. Они готовят, кажется, обходной путь. Похоже, что труды наших людей пошли впустую.
Бабушка не сразу уразумела, что к чему.
Я с ненавистью воспринял их присутствие во рву: враги стремились нарушить стойкость нашей обороны. Когда мы настороженно сошли с моста и прошли немного вперёд, то услышали, как у нас за спиной прозвучали, как на казарменном дворе, два не шуточно жесткозвучных выкрика, в которых послышался явный призвук повелительности:
- Halt! Keinen schritt weiter!
Эти слова не произносились, а как бы вылаивались из пасти.
Мне вообразилось, что нас коротко облаял какой-то агрессивный волкодав. Я тогда понятия не имел, что означают эти командные слова, напоминающие глас варварства. Оторопелая бабушка сразу же поняла, что это обращённая к нам команда: "Стой! Дальше ни шагу!".
Команда в равной мере относилась как к бабушке, так и ко мне.
- Нам приказано остановиться, - еле сдерживая волнение, промолвила она и тут же остановилась, не сходя с места.
То, что я услышал потом, было звуком передёрнутой накладки кобурного оружия.
Я встал у бабушки за спиной.
"Если мы не подчинимся, - тут же опасливо подумал я, придвигаясь к бабушке, - он может открыть по нам стрельбу...
Мы, однако, не сходили с места, побеждая в себе страх.
Немецкий офицер в своей чужеродности подошёл к нам с враждебным видом. Мы не знали, что с нами будет. Опасность с его стороны была непосредственной: он мог оскорбить нас действием и, хуже того, ему ничего не стоило даже убить нас, не поморщив бровью. Но немец этого не сделал: он, к счастью, не был, видимо, предуготовлен к убийству всех русских без исключения.
Запах ворвани, отдающий каким-то морепродуктом, так ударил в ноздри, что мне захотелось чихнуть. Ворванный запах, видимо, исходил от пропотелых носков и сапог гитлеровца.
- Was darf es sein? (Что вам угодно?) - первой вступила в общение с врагом бабушка на упрощённом варианте немецкого языка. - Ich bin die weise Frau (Я повитуха).
Даже ночью я увидел, что немец, словно отказываясь верить своим ушам, с возмущением и какой-то долей недоумения смотрел на прикутанную в шаль русскую старуху, посмевшую с ним заговорить на его родном имперском языке.
Немец, как оказалось, тоже имел незначительные навыки в нашей речи. Считая недостойным для себя общение с какой-то деревенской повитухой на своём "дойче", он высокомерно и строго обратился к ней на исковерканном русском языке:
- Я хотель спрошайт, куда идёшь з мальчик?
Бабушка, в свою очередь, была оскорблена этим языковым выпадом гитлеровца, но, страшась пойти ему наперекор, со смиренным видом, не обинуясь, ответила по-русски:
- Я принимала роды. А теперь иду с внуком домой.
- Откуда ви знайт наш великий язык? - вновь залопотал немец, плохо изучивший основы русской грамматики, и потому безбожно ломающий наши слова на свой манер.
- До революции я жила в семье немецкого чаеторговца в Петербурге.
И тут, к нашему обоюдному успокоению, гитлеровец закобурил пистолет и обуздал своё враждебное к нам чувство, видимо, убеждённый, что русская старуха, жившая в своё время среди его соотечественников, имеет право на некую долю уважения и признательности.
И, дозволив нам удалиться, немецкий офицер вернулся на пандус моста.
Здесь при дороге на аккуратном столбце станочной вытески появился указательный знак-табличка со стрелкой "Nach Vjaz'ma", которой мы тогда никак не могли найти объяснение.
Нам захотелось немедля вернуться домой. И не бросив ни единого взгляда назад, мы в спешке, в душевной тревоге, пошли быстрее прежнего к своей деревне. Бабушка легковесно заявила: обо всём, что происходит в противотанковом рву, надо обязательно донести до сведения тех, кого это касается.
- А кого извещать?- как только опомнился, заметил я. - Ополченцев в деревне уже нет. Лётчики с хуторского аэродрома ешё раньше куда-то перебазировались... Посадочное поле осталось пустым.
Поразмыслив вдвоём, мы, наконец, не без основания пришли к выводу, что причина появления здесь немецких сапёров из танкового соединения была только одна: боясь пролома и обвала лёгкого моста, немцы забраковали его, и, срывая в спешке глинистый откос противотанкового рва, делали в силу необходимости для своей тяжёлой техники обходной путь на город Спас-Деменск.
Что касается моста, то, наверняка, никто никогда не снимал его кардиограмму под нагрузкой. Не делало этого, по-видимому, и инженерно-мостовое подразделение противника. Те, кто имел близкое отношение к путевым сооружениям, визуально проверили техническое состояние моста и нашли его не пригодным для проезда своих тяжёлых танков. Первый из них изломал бы в куски просевшую сбивную мостовину, рассчитанную под тяжесть автогужевого транспорта с обычной кладью. Поэтому немецкие сапёры, следуя полученному приказанию, и срывали теперь в отлогую площадку эскарповую стенку рва. Отныне препятствию для вражьих танков не суждено было исполнить своё назначение. Доказывать, что ров оказался невостребованным, не приходится. Свидетельством тому явился проезд с 3-го на 4-ое октября 1941 года по обходному пути через ров, минуя хлипкий дорожный мост, подвижных частей вермахта. С выходом к Спас-Деменску и его захвату, вражьим силам прорыва надлежало повернуть на северо-восток, в сторону Вязьмы.
Чувствовалось, что эти события, как покажут последствия, должны были привести к какому-то неприятному для нашей армии результату.
Немцы свели на фланговых направлениях концы гигантских клещей и, как узналось из листовок, окружили под Вязьмой четыре наших армии...
В те роковые ночи, которые предшествовали неизбежному приходу немцев, повсюду бродили какие-то встревоженные, отбившиеся от своих войсковых частей люди, которые потом обвинялись в измене Родине, где их вскормили.
Как бы мы ни были подготовлены к тому, чтобы увидеть подлинные картины крови и низменных ужасов, но греховность этой сцены, сообразно нашим понятиям, превзошла все наши ожидания. Мы сделались невольными очевидцами того, как двое долговязых негодяев, словно вступивших в какой-то сговор, в самой непосредственной близости от нас перетащили за ноги через дорогу какого-то стонущего человека, невзирая на то, хотел он этого или нет, и стали учинять над ним насилие. Возможно, эти двое были переодетыми в цивильную одежду гитлеровцами.
- Они не прочь кончить его убоем! - возопила бабушка. - Я углядела в них отъявленных мерзавцев. Будь они прокляты!..
- Бабуш, это люди из дезертиров, - отважившись, сказал я. - Попадаться им на глаза нам не стоило.
И тут, словно в сценическом представлении, произошло нечто непредвиденное: пустую повозку без возничего и какой-либо поклажи вынесли по бездорожью к обочине большака две хорошо объезженных лошади в дышловой упряжке.
Не добиваясь того, чтобы обрести осведомлённость, необходимую для истолкования этого эпизода, мы сочли за лучшее немедленно убраться отсюда ради собственной безопасности.
Лошади с пустой, ничем не обременённой повозкой, увлекли неизвестных за собой. Они бросили свою жертву и со всех ног устремились в погоню за лошадьми, которые по бездорожному маршруту бежали, постукивая вальками, к низинному кустарнику.
Избавившись от молодчиков с повадками убийц, неизвестный страдальчески, в полуобморочном состоянии вскричал нам:
- Люди добрые, я могу ещё спасти свою жизнь! Да погибнут они мучительной смертью!
Осталось невыясненным, кто были эти люди: и тот, кого за ноги перетащили через проезжую дорогу, и те, кто потом отложились от расправы над несчастным и бросились в погоню за лошадьми с пустой повозкой.
Мы благополучно добрались домой и стали ждать новых событий, смутно сознавая их важность и значимость.