Все были в страхе перед продвижением к Москве нещадной армии противника. Бои уже шли под Ельней, неподдельная тревога за завтрашний день, как это обычно и бывает, до короткого забытья сократила время сна у многих взрослых людей. Всем было страшно и не по себе: предчувствие близкого появления фронтового войска неприятеля, как никогда прежде, казалось, разлилось в самом воздухе.
Витька, кровный родич и покровитель моего детства, к которому я питал родственную привязанность, был застрельщиком всяких действий наших подростков. Он принуждён был в третью ночь октября вывести свою компанию крепко сдружившихся ребят за пределы запаниковавшей деревни. Презрев растущий страх и риск, подростки должны были прояснить обстановку вокруг неё.
Поначалу занятие это было скорее праздным времяпрепровождением, чем неотложным делом.
Витька по родственной поблажке включил меня в число составляющих его компанию в эту ночь. Перед этим он, предпочитавший держать меня всегда вблизи от себя, сказал об этом моей маме и бабушке. Более того: он уговорил их отпустить меня с ним. Нам, мол, ни за что не высидеть в скуке сегодняшнюю ночь в тёмной, словно троглодитское укромье, копанке, и, как только я пожелаю, отведёт меня обратно в убежище. Весь риск он брал на себя. Так я подвизался среди подростков и пытался не быть им в тягость.
Старшие ребята уже знали, что фронт приближается к позициям 17-ой стрелковой дивизии народного ополчения. В достоверности этого факта невозможно было сомневаться. Будущие приписники были ещё недостаточно взрослыми людьми для очередного призыва в армию, тем не менее решили из чувства непритворного патриотизма помочь воевать тем ополченцам, чья позиция окажется в непосредственной близости от деревни.
"Будем подносчиками патронов и ручных гранат, - говорили они. - Хватит нам заниматься агротехнической деятельностью - возводить изгороди в колхозе". Подросткам, воспитанным под знаком "красной романтики", хотелось испытать ощущение включённости во встречное боестолкновение с противником. Им хотелось увидеть войну в абсолютной близости, почувствовать, что такое атмосфера боя настоящей, а не киношной войны, которую они знали исключительно с экрана демонстрационного сарая.
Враг, резко прорвавшись, не помедлил и дня. Фронт, близости которого так скоро не ожидали, вдруг придвинулся вплотную. 4-го октября 1941 года неприятель в лице двух дивизий, немецкой и королевской из союзной Румынии, взявшей в войне сторону Германии, добился успеха. Захватив в своём продвижении на Москву город Киров, бывшую Песочню, фронтовые части противника двумя дорогами, одна из которых проходила через нашу деревню, двинулись на оставшийся ещё в наших руках Спас-Деменск.
И тут, к нашему лёгкому удивлению, выяснилось, что запасную позицию западнее Осиновки только что заняли начавшие принимать активное участие в боевых действиях ополченцы. Шёл отвод сильно поредевших частей их 17-ой дивизии со всех рубежей в район Гнездиловской высоты.
Когда вынуждала жестокая целесообразность, на позициях формировались и оставлялись небольшие арьергарды для прикрытия отхода основных сил. Последствия этой меры, как устанавливалось позже, были печальными. Бойцы арьергардного прикрытия, попав в плен, становились жертвами жестокого поругания. Немцы ненавидели ополченцев за добровольную и верную службу в народной армии чуть ли не в такой же степени, как и весь политический состав нашей РККА.
Стрелковая рота, занявшая позицию в окрестностях нашей деревни, пока ещё не была выведена из боя. Приходилось полагать, что командир роты и ротный политрук, не получив ещё приказа на отход, так как и не запрашивали его, решили встать "богатырской заставой" и задержать продвижение противника на наш районный центр.
Едва мы вышли на окраину деревни, чтобы отправиться к траншеям, как путь нам заступил дряхлый старичонко Евлан. Несмотря на возраст и подагру, старому человеку не сиделось дома. С некоторых пор он усвоил привычку гулять, несмотря на своё старческое слабосилие, по вечерам с прогулочной дубинкой сельского стражника. Он был как бы ночным смотрителем деревни, мимо которого ничто не проходило незамеченным.
Все знали, что сейчас старожил деревни, человек несомненной бывалости, нападёт на нас вне селения истым распекателем. И впрямь, произошло именно так. Прочтя нам приличное наставление, дедушка Евлан с добродушной ворчливостью полюбопытствовал:
- Куда это вы навострились? Идите в обрат! Дело к ночи-то...
- Какой вы... дедушка Евлан!.. Сейчас и допытываться. Ну что вам знать это! - сообща прореагировали на его слова подростки.
- Ни одно из полчищ захватчиков не обходят стороной наш край, - сказал старец, и все мы подивились его способности на такие слова. - Или вы решили с ними помериться силами?..
Тут он увидел своего дальнего родственника Витьку, которого знал как ребячьего верховода.
- Куда ты их ведёшь, удалая голова, целой компанией? Не в чужое же поле горошку потрескать в подол? Так теперь не сезон его созревания.
Витька доложил, что делает это по убеждению в необходимости понаблюдать за деревней, обойти её со всех сторон ночным дозором. Готовим себе пункт наблюдения: за другими поприсмотреть, если приведётся, а своё присутствие скрыть. Мало ли кому захочется подбросить отравное зелье или какую-либо другую химическую пакость в общественные колодцы, где мы берём воду для своих семей? Или, скажем, оградить наши подворья от поджога. Не сидеть же нам безвыходно в земляных убежищах, когда есть потребность сделать что-то полезное для людей!..
- Мне, видишь ли, тоже не сидится в избе, сказал старичонко. - Ну, поговорили, да и будет. Я вас, внуки мои, ни в чём не упрекаю.
Думая о том, что, может быть, нас используют в подноске патронов, ручных гранат или других стратегических материалов, мы осмелились отправиться, согласно уговору, к траншеям запасной оборонительной линии.
Похожая на уменьшенные ходы древоточцев, она располагалась по обе стороны гужевого большака, что вёл по твёрдому грунту на Спас-Деменск. По этой дороге свозились в райцентр со всей западной округи возы льна для артели по изготовлению пеньковой бечевы и верёвок.
Стояла холодная для начала октября ночь. Под ногами потрескивала первая напочвенная заморозь. "Того и гляди пойдёт первый снег", - невольно подумалось мне.
Выводя нас в прокопанные здесь ходы сообщений, Витька не приминул предупредить всех, чтобы мы не шумели, а поостереглись. Ходьба по седой изморози с ободрением друг друга нас впечатлила. В пристынувшем воздухе уловимо пахло горечью пожаров.
Не доходя до линии окопов, необходимых для ведения боя, мы притаились, и, стараясь остаться незамеченными, стали как можно внимательнее присматриваться и прислушиваться к тому, что происходило вокруг.
Там, где большак сближался с отдалённым перелеском, открыла своё неожиданное присутствие, как вскоре предстояло узнать, радиофицированная машина чужой пропаганды и агитации. В группе армий "Центр" был собственный пропагандистский аппарат, состоящий из пяти рот пропаганды, которые вели с нами пропагандистскую и агитационную войну. Сейчас выполняла своё назначение, как позднее выяснилось, агитмашина РК 689 четвёртой полевой армии.
Мы, словно в съёмочном павильоне, оказались в радиусе её нормальной звуковещательной слышимости.
Окопная громкоговорящая установка находилась километрах в двух от того места, где простиралась открытая позиция ополченцев. Вдруг, без всяких прелюдий началась устная передача. До наших ушей на удивление отчётливо донёсся, перелетев через пустое поле, хор мужских голосов, пропевших по-русски куплет, выхваченный из красноармейской строевой песни:
Всё выше и выше, и выше
Стремим мы полёт наших птиц!
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ!
- Хоровая спевка, - вполголоса, как бы про себя, предположил Витька. - Наверное, молодые пилоты с нашего аэродрома разучивают с голоса строевую песню. Это, кажется, "Марш авиаторов".
Желая втоптать в грязь нашу армию, немцы в качестве средства публичной компрометации и дискредитации её использовали предвзятую подборку стихотворных строк, сочинённых в нерассуждающий пресловутый период шапкозакидательства.
Следующими, что мы услышали, оказались вирши сухопутных защитников Родины:
Всех проучим памятным уроком,
Кто ворвётся в наш советский дом,
И за око вышибем два ока,
А за зуб - всю челюсть разобьём.
От тайги до Британских морей
Красная Армия всех сильней.
И тут же грянул отдавшийся эхом совершенно издевательский общий гогот. Такому взрыву смеха в старину мог бы позавидовать любой Двор короля. Фашисты распущенно трудились на почве осквернения нашей армии. Никакого пошлого смеха в этом, однако, усмотреть было нельзя.
Опять заработало средство вражьего вещания, и тот же хор голосов в третий раз злопыхательски огласил простор:
Призыв раздаётся: к победе вперёд!
В своих полководцах уверен народ,
Веди Ворошилов, веди Тимошенко, веди нас Будённый
В священный поход!
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим.
От тайги до Британских морей
Красная Армия всех сильней.
Пропагандисты вермахта со своей массовкой вновь дали волю своему безудержному смеху, хотя в ушах у нас ещё отдавался их прежний хохот. В массовке, словно в королевстве кривых зеркал, пробудился демон смеха и поношения: многое зависело от победного настроения фашистов в ту пору.
Первым разобрался в ситуации Павлик Катушкин.
- Это злонамеренные проделки их пропаганды, - сказал он подавленным голосом. - Они подобрали якобы компрометирующие места из стихов и песен об РККА и теперь, не заботясь о соблюдении приличий, стараются подорвать к ней наше доверие, травлей умаляют её авторитет.
- Словом, нашли забавным обесценить до смехотворности нашу армию, - изрёк Витька таким тоном, словно на его обязанности было оберегать родную воинскую силу от нападок и попыток представить её в жалком и смешном виде.
Строение передачи было слоевое, как бисквит. После дружного хохота, звучащего для нас издёвкой, последовала прозаическая вставка в форме развязной и бойкой диалоговой речи. Это было нечто вроде связующего эпизода, подготавливающего дальнейшее проведение передачи. Так и видно было: те, кто вели агитационную деятельность, были немецкие русисты и содействующие им люди из белой эмигрантской среды.
- Дружище, вы знаете, где сейчас находится наш театр военных действий? - с подчёркнутой развязностью спросил диктора партнёр для служебных диалогов.
- Как не знать!? Война семимильными шагами идёт не на Германию, как ожидалось русскими, а вглубь их собственной страны. У нас, как известно, большой территориальный прирост. Наша доблестная армия, решительно взявшая ход военных действий в свои руки, отчленила уже от советской империи целиком Украину, Белоруссию, Молдавию, Прибалтику и наиболее развитую часть самой России. Мы перешли Смоленск, проигрыш сражения под которым Сталин своевольно скрыл от своего народа, и двигаемся к Москве, к самому центру исконно русской земли. Ну и оконфузили же мы сталинских вояк, грозивших "и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом".
- Восхваляют своих и хулят нашу армию, вникая в смысл услышанного, прокомментировал Петька Гавриков. - Стоит проследить за тем, что будет дальше.
Злорадствовать вдоволь гитлеровцам было чему... Фашистская Германия переживала звёздные часы. Это было жуткое для советских людей время первых, до крайности невзгодных недель войны: нас, уязвлённых в своём красном престиже, всюду било в неравных схватках чужой войско, какое фронтовое направление ни возьми... Немецко-фашистские силы, захватившие стратегическую инициативу, были, казалось в одном шаге от окончательной победы. Под врагом оказалась большая государственная территория. Это-то и было горше всего, особенно для тех, кто с полным убеждением, непоколебимо уповал на всесилие родной армии и никогда не терял в неё незыблемой веры.
Среди последовавшего затишья, время которого длилось несколько секунд, раздалось снова короткое хоровое пение, и снова, как только что, по-русски и по-заученному назубок:
Чужой земли мы не хотим и пяди,
Но и своей вершка не отдадим.
От тайги до Британских морей
Красная Армия всех сильней.
И вслед за тем, словно с карнавальной площади, донёсся буйный раблезианский хохот, круто замешанный на глумлении и злорадстве: немцы бесцеремонно высмеивали, как им казалось, преувеличенное всесилие Красной Армии. Что же до немецкого окопного юмора, то все, кто его мало-мальски знал, были единодушны в своих оценках: он ниже, чем французский или, скажем, британский.
Все теперь хорошо понимали: разыгрывалось смеховое действо над отступающей Красной Армией.
Когда хохот карнавального типа оборвался, над перекопами траншей ополченцев снова воцарилась недобрая, полная выжидания тишина, и снова послышалось пение то ли из самой вражеской агитмашины, то ли из её выносного динамика:
Кони сытые бьют копытами,
Встретим мы по-сталински врага...
От тайги до Британских морей
Красная Армия всех сильней.
При оглашении этих строк немцы снова разразились общим, более чем гомерическим хохотом, от которого, казалось, можно было лопнуть. Вполне позволительно было подумать, что так непомерно смеяться можно, следя лишь за уморительными ухватками подгулявшего медведя, пустившегося в пляску самого разудалого пошиба.
- Отступающие иваны, вовлекайтесь в общее веселье и посмейтесь заодно с нами! - воскликнул с издёвкой диктор громкоговорительной установки. - Или у вас пропала охота смеяться от души? Это же целая буря непритворного смеха.
- Чьи это, по-вашему, поэтические строки о верховых конях из сытой кавалерии? - нарочитым голосом балаганного трепача спросил один рупорный пересмешник у другого.
- Наверное, самого Клима Ворошилова, - был ироничный ответ. - Кому неизвестно, что русские маршалы, сходные по роду своих способностей и привязанностей, как истые гиксосы из степной истории, любят коней и... тачанки, а отнюдь не бронетанковую технику, которая считается теперь в европейских войсках главной ударной силой. Вот почему так мало их танков выходят на рубежи атак. Из этого следует: они не любят механизированную блицвойну с нами и, как правило, проигрывают её. Хотелось бы знать, ставит ли себе в вину сам Ворошилов то, что коня предпочёл танку? Это ведь безмерный шаг на попятную. Тимошенко и Будённый разделяют его любовь к безмоторным средствам войны. Поэтому у них и танков оказалось наперечёт.
Услышав это, наши подростки усмехнулись, ставя сообщение немцев под сомнение. И в самом деле: у нашей армии был большой танковый парк. Он насчитывал более 25 тысяч единиц гусеничной бронетехники. Правда, было слишком много устаревших машин Т-26, Т-28 и БТ, которые становились лёгкой добычей немецких танков и их ствольной артиллерии.
- Любой армии необходимы не только танки, но и кони, - сказал Павлик - Фронтовой упродснаб никогда не откажется от туш конины.
Такие трескучие пресловутые бредни сочиняли те из борзописцев противника, кто предавался лжеискусству создания злободневных агитдиалогов. Это был их самый что ни на есть ходовой жанр. Неужели они не понимали, что дурачат самих себя?
Вскоре мы услышали, как какой-то молодой ополченец, потерявшись, обратился к политработнику, вышедшему, как нам было видно, из дзота в траншейный прокоп:
- Товарищ младший политрук, что даёт им повод для такого смеха?
- Третируют нас, сволочи, не единожды битые нами, своей близорукой агитацией, - понимая подлинную суть этого глумления, достаточно внятно произнёс ротный политрук. - Я не берусь объяснить, каким образом появился тут этот пустобрёх на колёсах. Но никто не разубедит меня в том, что они напрасно уже возомнили себя победителями. Спору нет, вермахт силён, но не настолько... Мы, дери их чёрт, своё, усилившись, ещё возьмём. Смею надеяться: мы докажем, что хвала в стихах и песнях нашей армии, надежды народа, не заслуживает подобного опровержения... глумления над нею. Она действительно, прочнее чем любая другая, вошла в песню... Словом, мы не из тех, кто зря хвастается.
Взыгравший духом политрук, оглядев подступивших к нему взволнованных ополченцев, обратился к ним с последними словами:
- Так что не вешайте нос и наберитесь мужества, ребята! Армию, устремлённую к великой цели отражения нашествия, не должны сломить временные поражения и невзгоды. Мы их разобьём. Враги наши ещё явятся нам в беглом виде. Даже такой сильный завоеватель, как Наполеон, бежал из России. Только время ещё не пришло. Запомните это: Ельня дала завязь нашей Победе. Мы станем в войне одолевшей стороной.
Политруку, должно быть, не составляло особого труда догадаться: всё это заранее записано у фашистов на магнитофонную ленту и теперь транслировалось через мощный звукоусилитель громкоговорительной установки. Вражья радиомашина, установленная в направлении ветра, и впрямь занималась посрамлением и бичеванием нашей армии, серьёзно пострадавшей под ударами противника и теперь пребывающей, как ему казалось, в безнадёжном полуразвале.
Враг вёл наступательную войну. В ту пору у гитлеровцев, видимо, было разработано предписание относительно ведения боевых действий: днём воевать по всем правилам, а ночью заслуженно отсыпаться. В тёмное время суток бодрствовали и проявляли высокую активность только войсковые разведчики, диверсанты и неуёмные, как и сам Геббельс, молодчики из рот нацистской агитации и пропаганды, обычно заражённые логореей, то есть безудержной жаждой болезненного разглагольствования и болтовни, сочиняли радиопередачи, готовый текст которых затем закреплялся на магнитофонные ленты и, когда это требовалось, пропускался через громкоговоритель. Водителям подежурно давали координаты определённых мест, которые радиоустановка на колёсах должна была посетить в назначенные часы ночного времени и, удачно сделав своё дело, почти идентичное одержанной победе в локальном бою, прибыть на новую точку. Каждая радиопередача обладала для экипажа ценностью сама по себе.
Немцев, видимо, тревожило возможное сопротивление, которое могли им вновь оказать московские ополченцы, пока ещё не выведенные из боя, и они подтянули к советской огневой позиции свою агитационно-пропагандистскую машину.
В какой-то момент снова всё утихло, и над тишиной, полной наивозможного напряжения, вознёсся непреклонно повелевающий голос, который, казалось, как раскат грома надлежало услышать всем:
- Ахтунг, Ахтунг! Внимание, внимание! Теперь оглашается воззвание, обращённое к иррегулярному полустариковскому войску народного московского ополчения. Храбрые бойцы и командиры 17-й стрелковой дивизии Москворецкого района! Это касается всех вас. Не будьте врагами самим себе. Не отвергайте доводов нашего воззвания! Вы воююте без надежды на победу. Вы - пушечное мясо, остатки разгромленной и расчленённой гражданской армии, на которой вполне уже можно поставить крест. На фронте у вас сплошные поражения. Красная Армия после понесённых неуспехов и провалов тоже в необратимом полураспаде, никто и ничто ей теперь уже не поможет. Сдавайтесь в плен! Попасть к нам в полон - это гораздо лучше, чем потерять жизнь! Так что сдавайте рубеж, бросайте своё допотопное оружие, и спокойно переходите к нам - вот лучшее, что вам остаётся!.. Смените оборонительный рубеж на образцовый концлагерь, где вы начнёте своё перевоспитание физическим трудом по новой нацистской методе.
Военный диктор сделал короткую паузную передышку, затем продолжал читать текст для передачи в эфир:
- Надеемся, вы поняли нас. Теперь постарайтесь понять, что вам никуда от этого не деться. Для вас, повторяем, это единственный способ сохранить свою жизнь. Во время пленения мы обещаем вам полную сытость и радость бытия. Всем раненым и болеющим мы окажем медицинскую помощь. Всех, кто желает физической близости с женщиной, сводим в большой публичный дом. В дальнейшем каждый желающий будет иметь оплаченное нашей армией время пользования борделями. Мы не даём пустых обещаний. Те, кто изъявит желание служить нашему железному вермахту, будут зачислены во вспомогательные русские части. Мы пойдём навстречу вашим сокровенным желаниям: на следующий год вам будет даровано то, что больше всего жаждет душа - разрешение на возвращение домой.
Все понимали, что степень достоверности этого воззвания крайне мала.
- Мели, Емеля, твоя неделя, - вне себя от гнева и возмущения прокричал один из ополченцев
- Вот, сволочи, они подбивают нас на измену! - воскликнул негодующе другой из них. - Зря тратите силы!
- Schweigen! (Замолчите!), - сложив ладони рупором, громко крикнул третий. - Was habt ihr dort zu lichen? (Что вы там ржете?). Hier bist du Bois De Buologne (Тут вам не Булонский лес). Du bist wie der alte Held, der die ZДhne des Drachen Aussaa ist (Вы уподобляетесь античному герою, который сеет зубы дракона).
Теперь мне кажется, что учёный ополченец, задетый за живое, прокричал именно это. Голос распустившего язык дезинформатора, специалиста по лживой агитации и пропаганде, продолжал, усердствуя, повторять фразу за фразой, но это ни к чему ни приводило. Их затея явно провалилась. Немцы и их ставленники поняли, что столичных ополченцев, которые не внемлят доводам их рассудка, никакими бутадами не проймёшь.
Следствием глумливого разглагольствования, хули и издёвки над Красной Армией было то, что у раздражённых ополченцев с уходом тревоги проснулась ярость, которая, казалось нам, чувствовалась в них даже на расстоянии.
- Стоит ли нам выслушивать докучливых визитёров? - решительно произнёс политрук роты, словно собравшийся спасать родную армию от последней дискредитации. - Нам не остаётся ничего другого, как взяться за оружие и, не отслушав, атаковать брехунов. Прикончить их скопом, если удастся!
Нас же начинало затягивать это хотя и обидное, но заманчивое и любопытное представление, как вдруг оно прекратилось.
Незадачливый распорядитель пропагандистской службы не стал тратить слов впустую и сказал через рупор:
- Наш приговор вам уже известен, и вы скоро дождётесь его исполнения. Итак, волонтёрный сброд, до скорой встречи в очередном "кессельшлахте", то бишь, "котле", которые мы устраиваем вам в своей пободной манере.
Улучив подходящий момент, немцев отогнали ручным пулемётом и парой гранат. После этого немецкая радиомашина переместилась в другое место, чтобы на очередной позиции попытаться опутать ложью и сломить волю противника к сопротивлению.
Вдруг нам послышалось, что к позиции ополченцев кто-то неистово мчится, словно по горевшему мосту, на разогнанном мотоцикле без коляски. Это прикатил на ротный участок обороны для передачи приказа на отступление молодой связник из штаба дивизии. Видно, что очень спешил по своему, лично ему порученному делу. Пользоваться радиотрансляционной сетью и телефонной связью категорически запрещалось: все распоряжения и приказы были с закреплённым на "бумажных носителях" текстом и доставлялись в войсковые части штабными гонцами на конях и посыльными на мотоциклах или велосипедах. Первые слова доставщика приказа были о том, что фашистские поработители вот-вот будут здесь. Он видел их уже на пути сюда. В него по дороге даже стреляли немецкие солдаты.
Необходимо было срочно, прямо сейчас, сняться с позиции и отходить через Спас-Деменск в общем направлении на Малоярославец, чтобы не оказаться отрезанными от основных сил.
Вручив приказ ротному и, получив от него письменное подтверждение о том, что приказ получен и принят к исполнению, связник, налегая на газ, с таким же поспешанием укатил на другой участок обороны.
Нас тем временем обнаружили и привели к командиру роты.
- Задействуйте нас, товарищ старший лейтенант, - обратился Витька к ротному. - Мы хотим быть рядом с вами. Если есть люди, готовые помочь вам, так это мы.
- Ребята, не вмешивайтесь не в своё дело! - твёрдо заявил старший лейтенант. - Чего вы хотите? Чтобы я бросил вас в атаку?
- Мы надеялись что будем подносить патроны и гранаты, - уныло промолвил Витька. - До атаки мы ещё не доросли.
- Я нахожу ваше присутствие здесь в эту чреватую событиями ночь неуместным. Тем более, что рота получила финальный приказ на ускоренный отход.
Первое чувство, которое напрашивалось само собой, было явной неуместностью нашего присутствия здесь. По-другому и не могло быть. К тому же, мысль о предстоящих действиях по подноске патронов и гранат в условиях боя напугала меня. Кроме того, на гранаты - до броска - надо было надевать рубашки в осколочных насечках.
Не смея медлить с исполнением приказа, ротный тут же подал команду:
- Петров, через 15 минут начинаем отход по запланированной дороге! Отходим повзвоздно, прикрывая друг друга, и будем искать выход на нашу линию фронта.
Командир роты, решивший встать "богатырской заставой" на пути врага, был огорчён, но делать нечего - приказ есть приказ: волю командования следовало неукоснительно выполнять.
Поняв, что ополченцам сейчас не до нас, мы с упавшим настроением покинули траншейный рубеж. В пору спохватившись, я счёл за лучшее побыстрей убраться отсюда. "И понесло же меня! Нет, чтоб сидеть в убежище..." - предавался я позднему раскаянию. Ноги сами повели меня домой. У меня уже исчезла та отвага, которую мы поддерживали друг в вдруге, когда шли сюда. И тем не менее мне хватило силы духа одному добраться до семейного укрытия, так как Витька, да и Колька заодно с братом, вызвались на роль проводников при отходе ополченцев к Спас-Деменску. Пользуясь знанием обходных просёлков, они вели их не прямо по большаку, а в обход, полагая, что так надёжнее. Проведя в дороге около восьми часов, братья прошли три деревни, где уже было всё заперто, заколочено, и явились домой утром следующего дня. Поэтому ни они, ни я не видели, что происходило в ту осеннюю ночь на окраине деревни. На мою долю выпало кратко, без многословия описательных оборотов, рассказать об этом с чужих слов.
Место, на котором наши подростки оказались после ухода ополченцев со своего рубежа, получило в обиходе в отличие от других прозвище "Костинские амбары", так как тут, на внешнем дворе усадьбы бывшего кулака, стояли на угловых подстоях три пыльных и старых амбара, почти всегда запертых на ржавые замки. В положенных им сусеках, по горькой указке наших стариков, складировалось в это скудное время колхозное сорное зерно, так называемые отсевки, годные разве что для мышиного пропитания и птичьего клёва.
Под одно из этих амбарных строений почти у самого придорожья и подлезли, не слишком поддаваясь страху, наши подростки. Они избрали это подамбарье местом засидки и наблюдения. Отсюда, из-под свайной поднизи амбара, как из подлавочья, неплохо просматривался отрезок просёлка юго-западного направления. Можно было быть уверенным, что по этой дороге и накатится на деревню по неожиданному стечению обстоятельств прорвавшийся противник. Вглядываясь вперёд и оставаясь при этом невидимыми, ребята каждую минуту ожидали узреть перед собой неприятеля.
Было часа два заполночь, как на западе стали прерывисто проскальзывать какие-то пронзительные огнёвки, внушавшие ребятам самые плохие опасения.
И вот под покровом ночи на дороге появились настораживающие фигуры. Кто эти люди? Надо было проследить их действия! Вскоре выяснилось, что это не гитлеровцы, а бойцы из наших разбитых пехотных частей.
И тут раздался с просёлка сухой перетреск малолитражных машин. Что моторы их работают - слышно было по ветру, а самих машин ещё не было видно. На дороге вдруг взмело пыль, и не далее как в полукилометре увиделось нечто, напоминающее мотоциклы с седоками, выплывающие из пелены пыли, словно из отката мутного прибоя. Имея привитые навыки мотовождения, немецкие мотоциклисты ловко, с проворной деловитостью вели свои крепко смонтированные, с карданными валами, мотоциклы.
Когда занятый наблюдением Петька Рыженков сделал счёт "цундаппам КС 600", то общее число их оказалось больше ожидаемого. Пылящей стаей неслись к деревне чужие мотоциклы. Павлик Катушкин свистом подал знак тревоги. Тут следовало быть готовыми ко всему.
Наши бойцы, спасая свои жизни, спешно бросились с дороги к колхозным амбарам. Над дорогой тотчас вывесилась, облегчив глазам видимость, фронтовая осветительная ракета, и ребята, настроенные на встречу с опасностью, увидели из-под амбара то, чего невольно ждали: жутковатый блеск касок и стрелкового оружия. Околица деревни вышла из полумрака и находилась какое-то время в подракетном световом круге, чётко обособлявшем одно от другого.
- То, что это немцы, доказательств не требует, - заявил всем Павлик. - Разведка - первый знак приближения врага.
Это и впрямь была, как ребята начинали догадываться, ночная разведгруппа 57-го моторизованного корпуса прорвавшегося противника. Она появилась у нас заполночь, в самый разгар своей разведывательной вылазки. Именно так и должно было быть, насколько известно, по уставу гитлеровской армии: в авангарде непременно шла опережающая наступающие войска команда моторазведки. Не доезжая до околицы деревни, передние немцы слезли со своих сбочившихся мотоциклов и, слегка остерегаясь, сошлись вместе.
- Остановились освоиться с местом или потеряли ориентировку, - хмуро изрёк всё тот же Павлик. - Видимо, в своих маршрутных картах они встречают несоответствия тому, что находят на местах.
- Тс, тс! Мы ведь у немцев под самым носом, - как-то особенно тревожно вырвалось у Петьки Рыженкова.
- Я слышал от отца, что у них сохранились карты наших местностей ещё от Первой мировой войны, - понизив голос, продолжал умный подросток Павлик. - А все указатели населённых пунктов НКВД убрал накануне. Вот им и приходится разбираться.
Предполагалось, что немецкие разведчики в силу незнания местности вынули из планшетки дорожную карту, возможно датированную 1914 годом, развернули её на вулканитовых рогах руля переднего "цундаппа", и, подсветив фонариком, стали сверяться с ней, чтобы убедиться в правильности избранного направления. Вот оно что и есть: большак с деревней на карте как раз и есть тот самый, что ведёт к небольшому провинциальному городку Спас-Деменск.
В это время, привнося в начавшийся бой неожиданную трудность, у окруженцев отказал пехотный ручной пулемёт.
- Шематухин, ложись за "Дегтярь"! - прокричал вдруг кто-то от второго амбара обладателю ручного пулемёта. - Что ты возишься с ним, как пёс с мослом... Дай по ним настильную очередь! От кого нам и ждать результата, как не от пулемётчика?!
- Да я бы с радостью, товарищ младший политрук! - был ответ временно небоеспособного бойца, откликнувшегося на эту фамилию.
- Так в чём дело? Дай очередь! - настаивал на своём всё тот же упрямец. - Нам надо предускорить нанесение удара.
Ручному пулемёту, видимо, надоело действовать безотказно, и он заупрямился.
- Не могу, чёрт подери... "Дегтярь" распружинился... Не срабатывает подача патронов, - виновато отвечал Шематухин, чуть приподнявшись над землёй.
- Вскрой крышку диска и устрани неисправность. А лучше хлобыстни его обо что: при ударе эта неисправность может каким-то образом самоустранится. Пренебрежение к оружию никому не прощается, - сказавши это в раздражённом тоне, политработник несколько раз выстрелил в немцев из личного кольта.
- Я так понимаю, бой у них тут будет, - вздрогнув от выстрелов, сказал Петька Павлику.
- Я тоже так думаю: бойцы войдут в соприкосновение с мотоциклистами, - принуждая себя к спокойствию, ответил Павлик.
И как раз тогда, когда немцы собрались тронуть с места свои незаглушенные мотоциклы, их уже по команде обстреляли наши бойцы винтовочным огнём. Грянуло разом ещё несколько выстрелов. Немцы не замедлив с ответом, вспыхнувший инцидент разожгли в целую баталию, напоминающую фрагмент войсковой операции.
... Поплёскивая на тёмную землю зыбким злым светом из включенной фары, к амбару ребят приближался мощный вражеский мотоцикл с люлькой, в которой угнездился гитлеровец с ручным пулемётом "МГ-13". Тут "цюндапп" рулевого мотоциклиста, которого то ли тяжело ранило, то ли убило в начавшейся перестрелке, сильно тряхнуло и заклинило, будто ключ в заржавевшей скважине. Толчком переднего колеса он нанёс, судя по следу шин, торчавшему углу амбара серьёзное "увечье". И на тебе, от ужасного удара колясочник ошарашено и как-то окрылено взлетел вверх тормашками, говоря словами Диккенса, "как обутый в сапоги купидон"! Единственное, что заставляло сомневаться в мифологическом происхождении колясочника, - это и впрямь его по-земному тяжёлые сапоги, за голенища которых были к тому же засунуты по боевой гранате "М-24", предтече палицы, с длинными, как берцовые кости, рукояточными частями. И только потому, что немец, управляющий ходом мотоцикла, оказался убитым, а второй расшибся, вылетев из коляски, ребята склонились к логичному предположению, что этот вояка, безусловно, остался в живых. Его следовало обезоружить и сдать нашим бойцам, но сплочённая группа ребят внезапно оторопела и не знала что делать.
Это произошло не более чем в двух метрах от них. Потрясённые случившимся, подростки дольше не могли оставаться под амбаром.
- Мосты позади нас ещё не сожжены. Надо... - Однако, не успел договорить Павлик, как увидел: одноглазым циклопьим огнём к амбару направлялся на приличном разгоне второй мотоциклист. И это в самый неподходящий момент!
Они не могли этого не бояться: оказаться в соучастниках с окруженцами могло стоить им жизни. Возникла ситуация, смертельно опасная не только для жизни самих ребят. С первой минуты их осенило, к счастью, мгновенное озарение: стоит немцам узнать, что среди красноармейцев были замечены деревенские подростки, это тотчас послужит "освободителям" незамедлительным поводом для расправы с мирным населением деревни. Им только дай повод... Первый момент оторопи прошёл, и предстоящая опасность одушевила ребят: они не упустили решающей возможности скрыться незамеченными. Крикнув друг другу: "Быстрей уходим!", ребята вовремя и настолько незамеченными сумели скрыться, насколько им удалось и посчастливилось. Хотя это и не столь соразмерно с героичным, но большего от них тогда и не требовалось: они, уж не знаю как, сами сумели избавиться от смерти и предотвратили угрозу деревне, с которой оккупанты могли очень плохо обойтись.
Зная все тропы и закоулки задворков, я возвратился туда, где и должен был находиться - в примитивное земляное убежище. Над его накатником из стволистой древесины я почти целый день утаптывал ногами землю.
Бабушка бодрствовала и при тусклом свете лампадки скорбно молилась на образ Тихвинской Божией Матери: Матерь Божья защити нас и помилуй!
Мама и сестрички беспокойно спали, лёжа рядком на вынесенном из сеней рундучке с какой-то расширительной подставкой из родительской спальни.
- А вот и я! - бесшабашно объявил я с нарочитой взрослостью своё появление в глинистой копанке, которая не давала полного ощущения укрытости. - Ну, как вы тут, сони?
- Сынок, где тебя носило? - опомнясь от своего прерывистого сна, спросила мама, лежавшая поверх постели не раздеваясь. - Я до смерти перепугалась из-за тебя, когда услышала выстрелы и мотоциклетную езду по деревне. Времечко, сам знаешь, какое: беду не за морем искать.
- Был кое-где, ответил я, опускаясь в убежище, скудно освещённое керосинным ночником, и занял своё место в углу.
- И где же тебя нелёгкая носила? - язвительно спросила меня бабушка, закончив молитву.
- Вы рты поразинете, узнав, где я побывал, - к вящему неудовольствию бабушки, без всяких блужданий вокруг да около выложил я, поправ всякую предосторожность. - Я побывал на самом что ни на есть огневом рубеже, где проходят траншеи. Не вру ни единым словом.
Я ждал, что мама сразу сделает мне более ожесточённый, чем все предыдущие, выговор, но она посмотрела на это сквозь пальцы: ей в суматохе и страхе перед оккупацией было не до меня и моих похождений.
- И что же вы там делали? - холодно приняв мой глупый оптимизм, требовательно спросила бабушка.
- Ничего не делали, - с большим прямодушием ответил я. - Приучались к войне... Ходили по траншеям и слушали немецкий рупор. А вам тут слышалось что?
- Нам слышен был по ветру какой-то песенный шум и словно гогот перепуганных гусей на выгоне, - сказала бабушка с утомительной неприязнью к немцам, у которой, по-видимому, шумело ещё в ушах от их громкоговорителя. - Из слышанного я поняла: враг охуливает нашу армию. Рассказывай, что было дальше?
- Когда немцев отогнали ополченцы, то они и нас обнаружили в траншее. Привели всех к своему командиру. Витька сказал ему, что мы пришли подносить им патроны и гранаты. Военный ответил, что наши услуги им ни к чему, так как им поступил приказ отходить на Спас-Деменск. Из всех ребят Витька и Колька вызвались к ополченцам в проводники. Как любители ружейной охоты, они знали многие обходные тропы нашей местности. получилось так, что Витька, обещавший не спускать с меня глаз, невольно предоставил меня самому себе...
Из "тик-такалки", как я называл часовой прибор швейцарских мастеров, тем временем выскочила механическая кукушечка и, прокуковав отмеренное число раз, торопливо спряталась в жестяной закуток.
Прошла значительная часть исторической ночи. Да и по звёздным приметам ночь кончалась и утро 4-го октября 1941-го года было на подходе. А я только ещё отходил ко сну. Минуя возню с пуговицами, совсем одетый, и, едва разув одну ногу в ту последнюю минуту, которая предшествовала сну, как я уже спал, словно отведав благодетельного сонного напитка.