Иван Иванович с нескрываемым желанием что-нибудь съесть пылесосил в доме, когда отключили электричество. Его жена готовила на кухне обед, от-куда распространялись по всем комнатам приятные его "сердцу" запахи.
- Чего она так долго может готовить? - загадочно спрашивал он себя, пока пылесосил, и периодически бегал на кухню, где в горячих выражениях делал жене предложение: сесть за стол и хоть что-нибудь съесть.
Жена Марья Васильевна на это воспламенялась и с негодованием отвеча-ла:
- Пока все в доме не пропылесосишь, обеда не получишь.
- Маша! Так ведь электричество... и того... крошки во рту с самого утра не было...,- в очередной раз пытался разжалобить жену Иван Иванович. - Что ты от меня все хочешь? Скажи, наконец? Покоя нет!
- Что я хочу? - сладко задумывалась на это Марья Васильевна. - Что я хо-чу... Да! Что же я хочу?... А хочу я от тебя трудового подвига, и чтобы ты не требовал у меня обеда, мой Дон...-...- Ламанческий.... Иди, работай, - добави-ла она совсем мягко. - И когда будешь прославлять меня, позови! Я послушаю, как ты меня называешь, и весь твой разговор обо мне и тогда.... О нет! Я еще не знаю, что ты скажешь, - закончила она, наконец, и послала ему такой стра-стный поцелуй, что Иван Иванович ужаснулся этому нечаянному порыву жены: члены его одеревенели, язык не ворочался, точно прилип к небу. Он попятился назад, в недопылесосенную комнату, не узнавая жену и дом.
- Боже мой! - кричало все в нем. - Она совсем что ли того? Не понимает и не узнает меня? Неужели все это наяву, а не во сне - Ламанческий? Какой из меня Ламанческий, когда есть хочется? Это что, все?
Марья Васильевна по неизвестным ей причинам, скорее всего по телеви-зионным, открыла для себя в новом видении мужчину..., отличного от других мужчин. И, как всякая женщина, ждущая своего принца, который, в конце кон-цов, оказывается небытием, почувствовав, что кто-то пришел и в ее сердце, не выпускала его из него и любила от этого счастья всех: детей, кошек, собаку, мужа в последнюю очередь, и радовалась им, не замечая их голодных глаз.
Обманутый электричеством и женой Иван Иванович вышел на террасу и посмотрел на небо.
- Что же делать? - умоляюще обратился он ко всему живому. Все живое молчало или не знало, что отвечать, - только разводило руками. Как назло в го-лубом небосклоне, словно в соседском котелке, доваривались на солнце по-следние облака. Слюнки булькнулись в желудок: "Есть хочется", - послыша-лось изнутри. Чтобы как-то успокоиться, он посмотрел на худшую сторону об-щественной жизни - соседскую. На ней стояла жена соседа - Степанида Трифо-новна и, глядя вдаль, на кого-то бранилась.
- Почему? - спрашивала она. - Соловей пел, пел, а сейчас не поет? Поче-му?
От этих слов у Ивана Ивановича на голове забегали мурашки, а сам он попятился назад, точно его кто-то рукой подвинул от греха подальше.
Он знал, что останки соловья лежали под лавкой на его кухне. Все домо-чадцы шарахались от его перьев, не в силах убрать: боялись разрыдаться. До-машняя кошка Мурка тупо смотрела на все происходящее и облизывалась: "Еще бы такую пташку..., лучше две", - говорил ее ненасытный вид.
-Дикость! - подумал про кошку Иван Иванович. -Тварь всякая поющая, как воздух, в радость человеку дана. Дура! Попробовала бы ты кого-нибудь из наших, народных певцов съесть: К..., к примеру. Что было бы?.... В голове за-шумело и потемнело.
Минуту он стоял неподвижно, втянув от страха голову в плечи и зажму-рив глаза, точно за ним пришли из органов по доносу соседей.
- Что ты там хоронишься сосед? - вывела его из оцепенения Степанида, точно кто-то подсказал ей.
- От кого мне хорониться? Мне незачем хорониться. Вот я весь..., кри-стально чистый, - отозвался он не свойственным ему голосом и с невозмож-нейшей антипатией к соседке: все в нем кричало, выражалось и было в необы-чайном волнении от приближающейся встречи с ней. Он стремительно спус-тился по лестнице и точно загипнотизированный покорно пошел на соседскую половину, как кролик к удаву.
Иван Иванович прежде был любим Степанидой; он был симпатичным мужчиной, имел свое мнение, умел выражать свои мысли. Но он не щадил ни своих, ни чужих, когда выражался, и все его достоинства превращались в его же недостатки. Степаниду он хватал за сердце "грязными руками" из-за своей не-воспитанности. Она выходила из себя, ненавидела его всей душой и готова бы-ла задушить как мерзавца.
Степанида, располневшая женщина до неприличия, без всяких признаков на талию, как ему казалось, без шеи, с вросшей в туловище головой и припод-нятыми плечами, короткими руками и ногами, большим ртом с тонкими губа-ми, большими очками и маленькими глазками, точно их проковыряли на лице в последнюю очередь от усталости, была похожа на жабу, которая в придачу опи-санных "недостатков" красоты периодически "глотала" как букашку своего мужа и, опомнившись, отрыгивала его полудурком, не знающим родства и все-го прочего, что связывает с мужской половиной человечества. Степанида, до-вольная своим произведением, часто показывала его Марии Васильевне и ука-зывала на ее недоработку с мужем. В отместку за это Иван Иванович, когда ви-дел в таком состоянии соседа, мысленно, задавал ему вопрос: "Где были твои глаза, когда ты брал ее замуж?" Сосед также мысленно часто задавал тот же во-прос, когда сталкивался с худощавым Иван Ивановичем и его вечным выраже-нием голодных глаз. Почему семейная жизнь соседа должна была быть намного хуже своей, соседи и сами не понимали.
Степаниду Иван Иванович к своему удивлению нашел в хорошем распо-ложении духа: она никого не подозревала, а только пристально присматрива-лась к мужу, стараясь не замечать соседа. Ее муж Василий Кузьмич в это время стоял на коленях, непричесанный, в расстегнутой рубахе, сматывал электропро-вода и сардонически ухмылялся, чем и привлекал ее внимание.
- Я насквозь тебя вижу, - говорила она ему. - Только подумаешь, а мне уже известно, что ты замышляешь. Вот и сейчас, что ты собираешься делать? Скажи?
- Не скажу...,- огрызался тот.
- Гм..., здрасъте вам, - прервав Степаниду, включился в разговор Иван Иванович. - Вы нас мужиков, - начал он в защиту соседа, - не считаете за людей и беспокоите по всяким мелочам даже в выходные дни, когда как каждой соба-ке, не говоря уже о других слабых существах, известно, что и мы имеем право на покой. Вы не желаете понимать такой физики, по-вашему, мужики должны только и делать, что крутиться подле вас, даже соловьи.... Но за что?
- Да! За что? - отозвался Василий Кузьмич.
- За пустяки, за глупости ... Дайте мне что-нибудь на бедность: физику вашу почитать. Тогда кто же вас мужиков по жизни за ручку водить будет? - вспыхнула она, - если мы, бабы, будем вашу физику читать.
- Да я просто так, того...спросил только, - попытался оправдаться Васи-лий Кузьмич.
Но Степанида Трифоновна больше не хотела его слушать, за то, что он позволил соседу с утра отравить ей слух как пищу. Она ушла на кухню, и там заговорила с котом Антрекотом.
- Нет соловья, - сказала она ему.
- Тогда хоть мяса сырого дай, - замяукал раздосадованный кот. - Одним все, а другим шиш с маслом... Несправедливо...
- Ой! Мясо-то где? Мясо, где? Черт лохматый! - Безответные дикие виз-жания вместе с клочьями шерсти полетели во все стороны кухни. Затем разда-лись глухие удары полотенцем, наконец, ошалелый кот выскочил во двор, не оглядываясь и не ища справедливости, понесся по первому попавшему дереву, как по тропинке, и, не найдя дороги в небеса, замяукал на верхушке дерева. На кухне раздались досадные всхлипывания.
- Это я кусок мяса умыкнул, - после минуты молчания признался Иван Кузьмич. - Моя Степанида с утра наказала мне разморозить мясо, да, наверное, забыла.... Я положил его в сарай от кота подальше, потом принес туда бутылку самогона и стакан....Натюрморт получился....Во! Хочешь взглянуть?
- Нет! С утра ничего не ел, а моя жена еще издевается. Говорит: "Как еще меня назовешь, так и получишь..." Как я после этого могу ее назвать?
- Все они .... Хоть мою взять: О-го-го! А такая же... Хоть твою "интеле-геншу": ей бы только книжки читать.
- Бабы могут только детей своих любить, а что остается нам, мужикам, от этой любви, так хоть из дома беги, - немного подумав, произнес Иван Ивано-вич. - Они в молодости - ангелы, а в старости - ведьмы! - поддержал его Иван Кузьмич.
Тем и объединившись, они отрезали кусок мясо коту и, солидарные и счастливые, через несколько минут были в глубине двора на нейтральной поло-се.
Иван Иванович стоял с топором, а Василий Кузьмич подтаскивал ему по-ленья, когда увидела их Степанида Трифоновна. Она, как все люди на земле, уважала нерушимость границ и подозревала, что мужиками замышлялось что-то до боли знакомое. Но что? Перейти границу она не могла: скандал в пользу мужиков, неминуем. Обида брызнула в ее глаза какой-то дрянью: они заслези-лись.
- Да черт с тобой, - произнесла она дрогнувшим голосом, не в силах что-нибудь предпринять. - Жрать захочешь, сам прибежишь.
В расстроенных чувствах она ушла на кухню, села за стол и сразу же ста-ла ждать мужа. Стрелки на часах соединились в полдень - муж не соединился с ней и не пришел.
- Я что ли должна к нему идти, к черту лохматому? - сказала вдруг вслух Степанида, поднимаясь со стула, и в сердцах наматывая на руку мокрую тряпку и, махнув ее как саблей, стала погонять мух из кухни.
Жирные неуклюжие мухи, похожие на хозяйку, полетели вон на терраску, увлекая ее за собой.
- Все меня уважают, даже мухи..., только он, черт лохматый, не слушает-ся - пришла невольно ей мысль, - наказать бы его надо. Но за что?
Она вышла на терраску, чтобы увидеть раскаивающегося мужа, но уви-дела мясо, нанизанное на шампура, лежащие на пеньке; бутылку самогона со стаканами; зелень - в общем, натюрморт достойный кисти художника. Иван Иванович стоял с высоко поднятым топором с желанием тюкнуть, в то время как Василий Кузьмич ставил полено на чурбан с желанием помочь это сделать.
Степанида задохнулась от увиденного, кто-то выхватил у нее дыхание и сбежал с ним к мужикам.
-Ах! Вы! - выдавила она одной рукой из груди слова, другой, ища опору.
-Стоять! - она твердо схватила мокрой тряпкой ручку железной двери, чтобы найти точку опоры для силы своего выражения, но дверь захлопнулась, слова забуксовали в груди, точно белка в колесе и в тот же самый момент не-ожиданно для всех раздался ее оглушительный душераздирающий крик.
Иван Иванович оглянулся и увидел Степаниду, точно в другом свете. Бы-ло видно, что она жутко испугалась, и этот испуг привел ее в то детское состоя-ние, когда ребенок до ужаса напуган, но не знает чем, и самое главное не может объяснить причину, и лишь отдаленно выражает все это эмоциями, оставляя это явление в нем загадочным.
Он посмотрел на Василия Кузьмича, вытянувшего от любопытства, из-под топора свою шею и все понял.
Выходило, что топор Иван Иванович занес над Василием Кузьми-чом...Она подумала, что я его хочу того..., и закричала. Ему привиделось, как топор опустился на шею соседа, как голова отскочила с большим желанием от туловища, как туловище задрожало от негодования, и конвульсии не прекраща-лись, пока Степанида смотрела.
- Святая женщина...Святая! - забормотал Иван Иванович. - Она увидела все это прежде меня и упредила. Каким душераздирающим криком упредила, точно жилу в себе надорвала от непосильной ее души картины. Ему захотелось куда-нибудь забиться в угол и все это пережить в одиночестве.
-Пойди, узнай, что случилось, что шею тянуть, - с каким-то отвращением к соседу обратился он к Василию Кузьмичу, и, когда тот ушел, силы Ивана Ивановича совсем покинули. Топор как-то вывернулся из его рук и упал на чур-бан, точно на лобное место, показав ему ухмыляющееся жало. Иван Иванович опустился на колени и смиренно положил голову на него.
"Мог бы я отрубить голову у соседа?" - невольно пришла к нему мысль, точно на всевышнем суде. - Конечно, мог бы, за пакости его, в сердцах, но только не по разуму.... Нешто в роду моем кто-нибудь соседей изводил?
- Какая женщина! Какая женщина! Святая! Она собрала всю одежду моих предков, замаранную чужой кровью - перестирала ее в одно мгновение и закри-чала: "Нет на вас крови - Иван Иванович! Чисто!"
-Святая женщина! Святая! Она прочувствовала, пережила все прежде и тем самым упредила и спасла меня. Как закричала бедная: "Нет на тебе Иван Иванович крови, не было и не будет! Чисто!" Какая женщина!!!
Любовь приступом взяла сердце Иван Ивановича, без всякого на то со-противления и ему стало легко и невесомо.
- Святая женщина! Святая! Как я мог недолюбливать эту святую женщи-ну, - отчаянно хотел он оправдаться, но не мог.
"А если мне, Василий Кузьмич, рубанул бы голову, и она покатилась с криком к дому", - пришла спасительная мысль в воспаленном мозгу Ивана Ива-новича. - "Что бы было? Моя жена конечно бы выскочила из дому на крик, из-за любопытства, потом от увиденного побежала бы обзванивать всех: - Ляль, представляешь, моему сосед голову отрубил, - начала бы говорить она в трубку своей приятельнице. А из трубки бы раздался бы возглас: "Какой ужас". Ужас! Ужас! - закричала бы она, - извини, Ляль, времени совсем нет болтать, надо Таньке позвонить, Верке, Ирине, а потом еще в "Скорую помощь", чтобы прие-хали: может, пришьют моему дураку голову?
- Да, конечно..., звони скорей, может, пришьют...
-Не повезло с женой, - с сожалением произнес вслух Иван Иванович. Ему стало жаль себя и прожитые годы с ней.
-Святая женщина! Святая! - произносил он, обращаясь к небесам. Ах! Ка-кая женщина.... Какая женщина!
Отныне он видит небеса святой женщины - Степаниды. От этого ему ста-ло легко и свободно: неприязнь к соседке исчезло.
-Даже не верится, - сказал он вслух. - Точно кто-то камень с души моей снял...
- Святая женщина! Святая!...- Все с новой и новой силой молился Иван Иванович на образ Степаниды, когда увидел идущего к нему Василия Кузьми-ча. Он шел, не разбирая дороги, ноги его подгибались и заплетались. В его вос-паленном мозгу звучали слова Степаниды: "Смерти! Смерти моей хочешь", а прежде она пыталась достучаться до него костяшками своих пальцев, сжатыми в кулачке вместе с его волосами на голове, затем мокрым полотенцем и, нако-нец, скалкой. В голове, точно в кинотеатре прокручивались картины его сего-дняшнего утра: одна другой не лучше....
Он проводил, по наказу жены, звонок на металлическую дверь и замкнул на нее электропроводку.
- Что за чертовщина, - размышлял Иван Кузьмич о явлении электрическо-го тока. - Берешься за ручку двери потными руками - трясет, сухими - не тря-сет.
Он даже нашел применение этому явлению: для отпугивания тещи, у ко-торый всегда были потные руки. Но под напряжение попала жена, точно она защитила маму. - Лучше бы я попал под напряжение, - сожалел он.
Соседи снова встретились на нейтральной полосе, смутно соображая, за-чем они здесь: самогон, мясо, глупые разговоры о женщинах и все такое про-чее..., оказались всего лишь мелочью - пылью.
Иван Кузьмич стал спешно собирать все принесенное, приговаривая:
- Степанида сказала принести.... Не медля! Это не то, что твоя "интеле-генша": Ого-го! А твоей только книжки читать.... Слышал, как она заорала? Это ее электротоком тряхнуло. Напряжение, скажу тебе, в ней, не меньше чем в электросети. Так меня чем-то долбанула, что я и сейчас трясусь, а в ушах коло-кольчики бьют.
-Что? Электричество дали, - тихо спросил на это Иван Иванович, когда пришла разгадка.
Но Иван Кузьмич больше не замечал соседа, он восхищался и гордился своей женой и точно проигрывал свое оправдание перед ней.
- Я тебе говорил, чтобы за дверь мокрыми руками не бралась. Говорил! А ты?....
Иван Иванович больше ничего не слышал, что говорил Иван Кузьмич, слова точно горох отскакивали от него или пролетали мимо. Он отвернулся от него и морально обессиленный пошел, не разбирая дороги, к своему дому в не-допылесосенную комнату, с чувством вины, повторяя про себя:
- Я виноват! Я виноват перед травой, которую мну ногами. Я виноват пе-ред животными, мясо которых ем. Я виноват перед женщинами больше все-го.... Я виноват!
Запах милый ему "сердцу" усиливался с каждым шагом к дому. На кухне суетилась и ждала его жена Марья Васильевна.
- Как она еще после всего этого может меня терпеть... Святая женщина! Святая!