Пётр Великий, основатель Российской империи,- один из самых выдающихся людей, появлявшихся в какой-либо эпохе,- силою собственной неукротимой воли создал великую нацию из разбросанных племён полуцивилизованных варваров. Его успех сложился отнюдь не благодаря цепи случайных совпадений, а несоответствие между ним и его народом было не столь велико, чтобы воспрепятствовать их искреннему сотрудничеству. Он делал успехи вместе со своим народом, постоянно забегая вперёд, и тем самым заботился о нём на пути, следуя которым, реформаторская свежесть, происходящая из изысканного Парижа, потерпела бы поражение. Сохранилось множество анекдотов, иллюстрирующих характер и поступки Петра, но достаточно будет привести несколько, чтобы показать его особенную энергию, его рвение и незаурядность, с которыми он добивался задуманных результатов. В истории нашей страны мы привыкли к борьбе народа за свободу и к его постепенному прогрессу в цивилизации, к борьбе, проходящей когда под руководством народных лидеров, но нередко и в прямом противостоянии со своими государями и правителями. Сие есть, несомненно, подлинный элемент развития нации. В России, напротив, мы видим одного великого человека, который лишь мощью своих гения, волей и неукротимой энергией делает свой народ цивилизованным, великим и могущественным, почти вопреки его чаяниям. Не должно, но будет интересно тем, чьи свободные институты зародились в совершенно ином государственном устройстве, исследовать некоторые случаи, охарактеризовавшие расцвет Российской империи под руководством этого великого царя.
Алексей Михайлович, отец Петра Великого, внёс определённую лепту в первые шаги к становлению пока ещё неполной цивилизации московитов. Во времена его правления в стране появились первые важнейшие мануфактуры, некоторые из лучших провинций современной России, включая Плесков [современный Псков. Здесь и далее прим.пер.] и Смоленск, были присоединены к его владениям, а также произошли разного рода действия по проведению правовой и военной реформ. Далее его доверенными лицами послужили шотландские офицеры хорошего происхождения, среди них - Гордон, Лесли и Дэлиэль, ставшие генералами его армии. Впоследствии, по возвращению в своё отечество, они проявили признаки повлиявших на них русских манер, что нисколько не обрадовало их отчизну. В Шотландии до сих пор особенно помнят последнего из них по незавидному прозвищу 'кровавый Дэлиэль', полученному после проявленной им чудовищной жестокости при преследовании ковенантеров во время тирании Чарльза II и его брата Джеймса II.
Нет никаких сомнений, что царь Алексей заложил фундамент реформ, проведённых впоследствии его знаменитым сыном. Московиты в свою очередь были варварами с отличительными признаками преимущественно азиатской внешности и укоренившейся неприязнью к иноземцам и европейским институтам. Он попытался основать шёлковые и хлопковые мануфактуры с привлечением немецких и итальянских рабочих, но этих предубеждений коренного русского населения хватило, чтобы сделать все подобные проекты безуспешными. Однако старания старого царя выработали в народе привычку к вмешательству иноземцев и использованию их наук, проторив путь для более успешных попыток его сына.
Петру Великому исполнилось пять лет, когда умер его отец, оставив двух сыновей от первого брака c преимущественными правами на трон. С тех пор, пока ему не исполнилось семнадцати, жизнь его претерпевала множество невзгод и подвергалась частым опасностям. Мелкие незадачи отточили его ум, и, как мы далее узнаем, изобретательный и активный мальчик нашёл выход для своей неугомонной энергии, упражняясь в точных науках. Занятым ими, он избежал таким образом ревности тех, кто был бы не прочь избавиться от него при наследовании царского трона и не единожды угрожал его жизни. По прибытию в Зандам, в Голландии, он оставил значительные свидетельства о своих занятиях в молодости, обучаясь владению скобелем, рубанком и токарным станком.
Одним из великих замыслов в жизни Петра, которым он особенно гордился, было создание русского флота, и ничто более не демонстрирует поразительную силу и подлинный образ его гения, чем тот факт, что он вынашивал планы по основанию русского флота, находясь ещё в Москве, ограничившись и мысленно и практически внутренними водами протекающей через Москву Москва-рекой, по которой ходили лишь неуклюжие плоскодонные суда. Случилось так, что датчанин Брандт, живший в Москве, построил маленький бот с килем. Эта конструкция с первого взгляда привлекла внимание Петра из-за своего отличия ото всех судов, видимых им на Москва-реке, и он немедленно потребовал объяснений от Тиммермана, должностного лица, с помощью которого проходил обучение фортификации. Тот ответил, что корабль построен подобным образом, дабы ходить против ветра. Этого хватило, чтобы пробудить живейший интерес царя; Брандт был немедленно призван последовать за ним. С его помощью сей корабль был снабжён мачтой, такелажем и оснащён парусами. Под его началом юный царь Пётр учился прокладывать, менять курс и делать разворот на его корабле при изменчивом ветре на Москве-реке к своему вящему удивлению и ликованию. Брандта сразу привлекли к строительству маленькой яхты, за которым царь наблюдал с особенным интересом. Голландский моряк был приглашён оказывать помощь Петру в маневрировании яхтой, и постепенно тот научился управлять ею столь же искусно, как его учитель. Целая флотилия подобных судов была впоследствии построена подобным образом и спущена на воду в большом Переславском озере [Lake Peissus]. Это стало началом предприятий, упорно продвигаемых царём всю свою жизнь, благодаря которым русские [отныне] располагают балтийским флотом и входят в перечень морских держав Европы.
Связанные с Петром Великим анекдоты о его взаимоотношениях со своими двором и свитой дают любопытное представление о манерах этого варварского народа, коий он обязался сделать цивилизованным. Для него было обычным делом налагать персональные взыскания, причём не только на челядь, но и на придворных высочайшего сословия, и на величайших министров. Нрав его не отличался большой сдержанностью, и когда его одолевал [очередной] приступ гнева, на их головы сыпались угрозы лишиться головы по первому поводу или подчиниться более жестокому наказанию кнута. В этом отношении, разумеется, и сам двор нисколько не отличался от этого капризнейшего восточного деспота, когда наказывал впавших в немилость, разделяя таким образом обычаи восточных народов, от которых берётся род московитов.
В одной из богом забытых деревушек на берегах Волги бедная крестьянская семья растила сына ради такого же крестьянского труда, соответствующего их скромному образу жизни. Когда ему исполнилось четырнадцать, он осилил дорогу до Москвы, где был принят на работу в булочную. Его каждодневным занятием было хождение по людным местам c небольшой корзинкой [лотком], чтобы продавать пирожные и пирожки. Их он преподносил поставленным голосом, с песней собственного сочинения, осанкою и располагающей внешностью, дополняющими продукцию хорошего качества, что вскоре принесло ему известность. Однажды продавец пирожков привлёк внимание юного царя, который подозвал его и предложил купить корзинку вместе со всем содержимым. Мальчик отвечал, что его работою является продажа пирожков, касаемо же корзины он распоряжаться не может без разрешения владельца. Твёрдость, с которой он отстаивал свою точку зрения, настолько понравилась царю, что он предложил мальчику пойти к нему на службу и тот, соответственно, стал его пажом. В этой роли он находился в постоянном взаимодействии с царём, сопровождая его во всех поездках, и вскоре превратился в его большого фаворита. Он был привлечён ко многим секретным и конфиденциальным миссиям и выполнял их с таким мастерством и скрытностью, что не рано и не поздно превратился в важное доверенное лицо по личным поручениям своего хозяина. Следовательно, не будем удивляться, обнаружив, что сын бедного крестьянина вознёсся до богатства и известности. Его возвышение, впрочем, было ещё величественнее. Редкий случай из истории королевских фаворитов можно было бы сравнить с таким непредвиденным ростом богатства, почести, власти и роскоши. Жалкий продавец пирожков из Москвы стал главным ходоком Петра во всех государевых делах, успешно продвинулся до генерала-губернатора и в итоге достиг ранга князя всея державы. Немногие имена могут похвастаться лучшей известностью в Европе, чем имя князя Александра Меньшикова, начавшего свою карьеру продавцом выпечки московской булочной.
Петру Великому было двадцать пять лет от роду, когда он принял решение о путешествии по основным странам Европы с целью изучения науки государственного управления. Не найти более очевидного доказательства величия его ума, чем расторопность, с которой он осознал в таком раннем возрасте, что среди всей роскоши и абсолютной власти в Москве, его королевство и народ находятся ниже по всем основным позициям подлинного величия по отношению к иноземцам, приезжающим из Германии, Франции, Голландии и Англии. В это же время он дал наглядное доказательство своего понимания подобного превосходства тем, что выбрал генерала Патрика Гордона, джентельмена из Шотландии, которого возвёл в этот ранг для командования своей гвардии и охраны столицы от мятежа или общественных беспорядков во время своего отсутствия. Именно он возглавил четыре тысячи специально отобранных человек и настолько оправдал оказанное ему доверие, что царь без тени сомнения поручил ему безопасность своего правительства и охрану всей [царской] семьи во время своего отсутствия. После различных приключений Пётр, наконец, достиг Амстердама, одетый, как датский шкипер,- в красную куртку и белые парусиновые штаны. Он приобрёл крышу над головой для себя и своих аттендантов, соответствующую тому незнатному происхождению, под которым было задумано их появление, а вся группа представилась русскими корабельными плотниками, желающими наняться на службу. Таким образом они получили доступ к верфям, и, несмотря на скорое разоблачение своей персоны, царь продолжил придерживаться своего костюма и выполнял работу ремесленника, удивляя своим умелым владением инструментами амстердамских плотников. Он испытывал панический страх перед толпой и впадал в сильнейшее смятение, будучи окружён толпой незнакомых любопытствующих зевак, но среди рабочих на верфи он становился само дружелюбие, опирающееся на равноправие, и придерживался всех требований, накладываемых на коллег по работе. На верфи он представился корабельным плотником Петером Тиммерманом и ото всех просил самого простого к себе обращения; и лишь находясь в Амстердаме допустил называть себя Петером Баасом, или мастером Петером. Он рано вставал, сам разжигал огонь и готовил себе на скорую руку завтрак, который прерывали посетители из верфи, и был всегда готов вернуться к подвернувшейся работе. Для него не было негожей работы. Он стремился протянуть руку помощи и в плетении тросов и верёвок, и в шитье парусов, и в кузнечном деле, а также в смолении и обшивки медью судов. Рассказывают, что когда граф Портлендский посетил верфь, оказавшись по случаю в Зандаме, ему довелось увидеть царя, которому попеняли на работу. Это произошло, когда группа людей проносила мимо него тяжёлый деревянный бимс, и один из них заметил 'Петер Тиммерман, а ты чего не поможешь?', на что царь мгновенно отбросил инструменты, подставил плечо под бимс и помог донести его до нужного места, послушавшись, словно обычный рабочий верфи.
Не было знаний, ускользнувших от внимания царя. Все виды производства, все мельницы, склады и мастерские были им проинспектированы, и он всегда страстно хотел применить на практике всё увиденное. Он находил особое удовольствие в медицине и искусстве хирургии и был счастлив, если выпадала редкая оказия побыть хирургом, что не всегда шло на пользу объектам его любительского мастерства. 'Он часто ходил на рынки,- рассказывает автор [книги] 'Мемуары о жизни Петра Великого',- и особенно дивился лекарям-обманщикам и врачам-шарлатанам. Сие есть, говорил он, какой-то самообман, и учился рвать зубы, приобретя некоторую сноровку в этом ремесле. Он посещал анатомирование в госпитале, где учился пускать кровь. Этим полезным операциям он усердно следовал по возвращению в Россию, зачастую применяя их на практике среди рабочих и в армии, особенно кровопускание. Штелин [Stsehlin] сообщает, что он приобрёл достаточно опыта, чтобы наносить по всем правилам этого искусства порезы для кровопускания, удалять зубы и выполнять прочие действия также замечательно, словно одно из светил, так сказать, русской науки, в которой хирургия, видимо, пребывала в значительном упадке. Он посещал жену голландского торговца, страдающей водянкой, но операция слишком долго откладывалась, и когда бедная женщина умерла, как и предсказывали врачи [regular practitioners], царь пришёл на похороны, чтобы хоть как-то утешить потерявшего жену мужа.
Пётр, всегда готовый оказать помощь на медицинском поприще, не расставался со своим скромным медицинским багажом, как, впрочем, и с набором точных инструментов. Увидев однажды своего слугу Балбоярова [Balboiarof], сидящего с печальной задумчивостью на челе, царь осведомился, что стряслось. 'Ничего, сэр,- отвечал Балбояров,- разве что у жены разболелся зуб, но вырывать его она отказывается' 'Прям и отказывается?- сказал царь,- Дай-ка взглянуть на неё, и даю слово, что я её вылечу' Он уложил несчастную навзничь, дабы исследовать её рот, невзирая на протест и утверждения последней, что ничего более страшного с ней отродясь не случалось. 'Ай,- изрёк безутешный муж,- а ведь говорила, что уже не больно, коли доктор рядом' 'Ну что ж,- молвил царь,- страдания её будут недолги, если подержишь ей голову и руки' Пётр обхватил инструментом зуб, который счёл наиболее худым, и взялся тащить его с величайшей искусностью. Спустя несколько дней после этого события Пётр узнал от придворных, что зуб нисколько не тревожил бедняжку, всё это было лишь уловкой мужа, чтобы отомстить жене по какой-то надуманной причине. Но Пётр не отнёсся к этому легкомысленно, его проницательность была поставлена под сомнение удалением здорового зуба, бедная женщина поверглась напрасным мучениям, и обман довлел над ним; он позвал слугу и собственноручно подверг его суровому наказанию.
Интерес царя к хирургии и её практика датируются с его раннего возраста. Когда Петру было семнадцать, Штелин сообщил ему, что он на короткой ноге не только со знаменитым Лефортом, своим главным фаворитом, но и с почтенным хирургом Тирмондом, обладателем огромного мастерства и весёлого нрава. Он пожелал постоянно находиться возле него, и зачастую составлял ему компанию допоздна, разделяя его занятия на венгерских виноградниках. Вскоре Тирмонд завоевал расположение царя. Однажды Тирмонд, напившись, в ярости накинулся на старого верного слугу и проткнул его насквозь. На следующий день, терзаемый муками совести, он бросился в ноги своего государя, но царь отказывался слушать его, покуда тот не поднимется; Тирмонд же отказывался вставать, и тогда царь поднял его, обнял и позволил ему огласить обвинение против самого себя, с которым он явился. Когда тот закончил, Пётр предложил ему успокоиться и не терзать себя, говоря ему: 'Перед Господом одним проси прощения, касаемо остального: до самой смерти его жены и детей должно тебе хорошо заботиться о них'. Тирмонд так и поступил с величайшим старанием и оберегал вдову, выплачивая ей значительную ежегодную ренту из собственных средств.
Знаменитый медик умер, когда ему было уже за семьдесят, оставив ещё не старой и не потерявшей красоту вдове в наследство несколько тысяч рублей. Когда ещё муж её был жив, эта женщина имела склонность к непостоянству, и после смерти [Тирмонда] она обратила свои чувства на юношу, цирюльника из Данцига [совр. Гданьск]. Он был приятным [молодым] человеком, хотя имел больше опыта в искусстве обольщения, нежели в своей профессии. Вскоре они сочетались браком и принялись сорить деньгами. Они держали карету с четверкой лошадей, великолепно одевались и своим образом жизни обращали на себя внимание всей Москвы. Их управляющий при первом же удобном случае связался с царём, и в жизни юного цирюльника из Данцига наступили некоторые перемены ради его же блага. Однажды, находясь за столом вместе с почтенными боярами, царь приказал юному наследнику фаворита Тирмонда предстать перед ним.
Молодой человек вообразил, что сие наверняка связано с предоставлением ему должности его предшественника и спешно переоделся в самое богатое платье, сел в элегантнейшую карету и явился во всём великолепии к зданию, в котором пребывал царь среди многочисленного окружения. Все прильнули к окнам, дабы стать очевидцами сей нелепейшей картины.
Когда цирюльник прибыл в монарший круг, государь испросил его относительно тонкостей его ремесла и подверг строгому экзамену перед комиссией. Убедившись в полной мере, что перед ним низкий и недостойный узурпатор места старого медика Тирмонда, он приказал боярским лакеям и смердам собраться в соседней комнате. Цирюльник в своём пышном наряде был послан брить их упрямые бороды, после чего ему было дозволено вернуться домой с той же помпой, с которой он пожаловал.
Несложно предположить, что это приключение нисколько не смутило ни заносчивого брадобрея, ни его супругу; вскоре они удалились в Данциг с остатками своего наследства и прожили там несколько лет в избытке и веселье, пока не потратили всё, что имели. Впоследствии старый друг Тирмонда встретил их во время шведской войны [Северная война - 1700-1721 гг.]; они пребывали в плачевном состоянии; роскошный цирюльник подвизался на ниве мелкого брокерства, а жена, чтобы немного заработать, снизошла до стирки белья.
После девяти месяцев проживания в Голландии, почти полностью использованных царём для получения практических навыков в кораблестроении и других точных науках, которые он считал наиболее полезными для проведения грядущих реформ, он приготовился к отъезду. Когда он жил в Голландии, то получил радостные вести от своей армии, одержавшей победу над турками и татарами в окрестностях Крыма, а также об успешном сопротивлении вражеским галерам, оказанном его кораблями под Азовом [?]. Когда эти новости достигли Амстердама, послы различных европейских дворов ожидали Петра, чтобы выразить поздравления по поводу этой важной победы. Французский посол, однако, затаил некоторую обиду на полицию русского посольства во время выборов короля Польши и держался поодаль, пока другие любезничали; царь расценил эту обиду как неуважение и поэтому отказался от визита во Францию в ходе своего путешествия. Таким образом он посетил Гаагу и пообщался с Вильгельмом III; они договорились, что три военных корабля и одна из королевских яхт должны быть отправлены в Хеллевутслёйс [Helvoetsluys] в начале января, чтобы переправить царя и его свиту в Англию.
теми же вопросами, что и в Голландии, с таким же усердием. Во время нахождения в Лондоне он испытывал серьёзные неудобства, проистекающие от любопытной и невоспитанной английской черни, а также от независимости, столь присущей английскому характеру и нередко проявляющейся, как и сегодня, в неучтивой дерзости.
Рассказывают, что он прогуливался, что случалось нередко, по набережной в сопровождении маркиза Кармара [Marquis of Carmar], когда на них неучтиво налетел грузчик c ношей на плечах и оттолкнул царя в сторону. Возмущённый до крайности царь готов был сбить с ног обидчика. Маркиз вмешался и спросил, известно ли тому, кого он оскорбил, и сообщил, что это царь. Грузчик повернулся, смерил [царя] взглядом и воскликнул с усмешкой: 'Ваше величество! здесь мы все цари'. После месяца в Лондоне он переместился в дом Ивлина, находящий вблизи дептфорской верфи, из дверей которого можно было попасть прямо на верфь, где условия наблюдения за кораблестроением были значительно лучше, чем в Голландии. Знаменитый Ивлин, хорошо известный как автор 'Сильвы', держал сад, примыкающий к его дому в Дептфорде и бывший объектом его особой заботы, но мы были бы весьма удивлены, если бы узнали, что красота этого сада хоть сколько нибудь тронула практичного царя, катящего тележку прямо через живую изгородь, лелеемую её владельцем, и топчущего цветник, оставляя их, по описанию Ивлина, в полнейшем разрушении. Величайшим недостатком царя московитов было его пристрастие к крепким напиткам. Он с лёгкостью предавался им в Голландии и без малейших колебаний продолжил сие занятие в Англии. Его любимыми развлечениями были гребля или ходьба под парусом по Темзе вместе со своей свитой, и английское правительство предоставило к его услугам все возможности, имеющиеся у королевских верфей. После подобного времяпровождения он имел обычай посещать со свитой излюбленную пивную на Тауэр-стрит, расположенной около Тауэр-Хилл, где вместе с ней свободно курил трубку, пил пиво и бренди, словно какой-нибудь шкипер с Темзы. Владелец в качестве вывески вывесил нарисованный лик Петра, и здание продолжило своё существование в качестве таверны под знаком царя московитов.
Некоторые из анекдотов о пребывании царя в Англии весьма характерны и занимательны. Он поражался великолепию Гринвичского госпиталя, пока не представилась возможность лично посетить его и встретить вместо предполагаемых королевских палат проживающих в своих комнатах пенсионеров. Как-то, обедая в Сент-Джеймсском дворце, король Вильгельм спросил, понравился ли ему госпиталь для покалеченных моряков; 'Весьма понравился',- отвечал царь,- 'и если вам угодно моего совета, то вам следует переехать туда вместе с прислугой, а данный дворец переделать в госпиталь'. Однако, он был ещё более обескуражен, попав в Вестминстерский дворец, где нетерпеливо спрашивал, кто все эти занятые люди в чёрных мантиях и париках. Когда ему поведали, что это юристы, он в изумлении воскликнул: 'Юристы! Надо же, их у меня на целое царство всего двое, и одного из них надобно повесить, как только вернусь!'
Настолько тягостно было Петру попадать в центр внимания, что когда его пригласили на большой бал в Сент-Джеймсский дворце, вместо того, чтобы присоединиться к обществу, он разместился в небольшой комнате, откуда он мог всё видеть, но его не было бы заметно, и подобным же образом он наблюдал за ходом работы палат лордов и общин из ниш и окон, не выставляя себя на обозрение.
Пётр пользовался огромным расположением Вильгельма III, к которому сам относился с большим пиететом и часто консультировался с ним по важным делам. Его манеры, бывшие в высшей степени грубыми и неуклюжими, и привычка пить, должно быть, становились препонами к осознанию его лучших качеств теми, кто видел его исключительно в часы общественного досуга. Епископ Бернет, заботе и вниманию которого он был препоручен королём, описывал его, соответственно, как 'человека бурного нрава, порывистого, со звериными страстями, который лишь распаляет свою природную горячность употреблением бренди, увеличивая содержание оного с великим старанием' Покидая Англию, он встретился с несколькими учёными и изобретателями, следующими в Россию, и пообещал им намного больше свободных условий, чем впоследствии мог бы предоставить.
Мы можем сформировать более точное мнение о настоящем величии Петра и о том потрясающем прогрессе, которого он добился в жизни благодаря абсолютной воле своего гения, если сопоставим его деяния с деяниями Головнина, царского фаворита, которого царь, уезжая в Амстердам, отправил в Венецию с особыми инструкциями, дабы он познакомился с военно-морской тактикой, строительством галер и итальянским языком. Этот рассудительный представитель, как полагал царь, все четыре года проживания в Венеции полностью посвятил себя практическому овладению всеми ценнейшими продуктами итальянской цивилизации, но не покидал, как рассказывают, комнаты, чтобы не корить себя тем, что не видел других стран, кроме собственной, по отвратительной задумке московитских священников. Вернувшись в Россию, Пётр пригласил его в Воронеж, чтобы оценить его успехи, но вскоре обнаружил его полнейшую неосведомлённость в науке кораблестроения. Царь милостливо заметил фавориту, что он поди потратил всё время в Венеции на изучении языка и литературы.
Отнюдь,- отвечал [Головнин],- ничего из этого он не изучал. 'Чем же ты был занят,- спросил царь,- пропадая четыре года за границей?' 'Сэр,- отвечал тот зело самодовольно,- Я курил трубку, я пил бренди и только изредка покидал свою комнату' Пётр, осерчав, приказал ему уйти с глаз долой, заявив, чтобы он шёл к остальным дурака валять. Чем царь действительно хотел или надеялся заняться, имея подобные средства, так это работать. Но даже имея под рукой только оные, как многого он добился! Однако сейчас следует взглянуть на него в другой ипостаси.
Во время своего путешествия в Голландию в 1716 году Пётр Великий прибыл в Данциг, в воскресенье, а ворота города были закрыты. По пути до постоялого двора он почти никого не встретил. Он был весьма удивлён, увидев, что улицы этого многолюдного города пустынны, и вскоре спросил хозяина о подобной причине.
Он узнал, что сейчас идёт богослужение и все горожане в церкви, и по обыкновению в это время ворота города держат закрытыми. Царь, не желая упустить возможность лицезреть их форму вероисповедания, умолял хозяина провести его в церковь. Действующий бургомистр был там и, видимо получив весточку о его прибытии, едва царь вошёл в церковь, поднялся, чтобы поприветствовать и сопроводить до своего места, находившегося несколько выше остальных. Царь сел, сняв шляпу, заставил бургомистра сесть рядом и слушал священника с величайшим вниманием, не сводя глаз с кафедры, в то время как прочая паства взирала на него самого.
Короткое время спустя, почувствовав, что голова его замерзает, он схватил пышный парик, [украшавший] бургомистра и, не говоря ни слова, одел его. Бургомистр с обнажённой головой и Пётр в торжественном парике продолжили слушать проповедь без эмоций, и когда она завершилась, царь, возвращая заимствованное, кивком поблагодарил бургомистра. Этот небольшой инцидент вполне наглядно отражает курс русского монарха, которым он привык следовать, и легко представить, насколько своеобразно это должно было выглядеть в глазах жителей Данцига. По окончанию службы местные власти направили делегацию представителей, чтобы высказать уважение князю. Им сообщили через русского дворянина, что царь весьма удовлетворён увиденным. И добавили, что снятый с бургомистра парик - пустяк, которому не стоит удивляться, ибо сам император не обращает ни малейшего внимания на подобные мелочи, и, поскольку его волос редок, обыкновенно случается, что ежели, будучи в церкви, голова его мёрзнет, он берёт парик у князя Меньшикова, либо у любого другого дворянина, которому посчастливится оказаться в его распоряжении.