А ведь я говорил ей не ездить в Полыновку. Но она не послушалась. Она у меня самостоятельная - думает, будто знает, что делает. Вот и вбила себе в голову, что только бабки полыновские ей и помогут.
Помогли, как же.
Жена оттуда вернулась счастливая. Румяная, и соблазнительная необычайно. Мне бы тогда сдержаться. Но я успел соскучиться, и наша любовь расцвела пышным цветом. Я с работы отпрашивался пораньше, лишь бы посмотреть на эту грудь, пока солнце еще не зашло. И, конечно, ее запрокинутое лицо в редких веснушках. А потом - мягкий свет в глазах, движения осторожно-плавные. Долго скрывала: я думал, просто полнеет от хорошо устроенной жизни. Ей шло. Но пришло время, когда скрывать уже стало нельзя.
Я правдоподобно изображал радость, но, на деле, впал в замешательство. Не знал, как подойти. Разговаривать стало не о чем. Она не настаивала. Она переживала то, что внутри. Улыбалась.
Наконец, родилось.
Девочка, крупная и спокойная.
Я не ошибся со средним родом. Она для меня сразу была существом, инопланетным почти - пока сама не осознает свою принадлежность к людям и женщинам. Теоретически, должна была осознать. Со всеми случалось, а с кем не успело случиться - те, значит, умерли. Я, в общем-то, ни в чем ее не подозревал. Пока она, в основном, спала. На нее и смотреть-то было неинтересно.
Жена выглядела и вела себя словно не настоящая. Потом в ребенке проснулось немереное любопытство ко внешней жизни. Пластмассовые погремушки. Потрогать, дернуть, сунуть в рот. Жена понемногу пришла в себя и вспомнила, что ей нужно развеиваться. Уходить куда-нибудь, расслабляться. Ощущать себя иногда свободной. И попросила меня посидеть с дочкой. Причем желательно возле кроватки. Меня такое доверие удивило - я в последние месяцы жил здесь как вежливый квартирант. Помогал, но не вмешивался. Впрочем, к кому еще она могла обратиться?
- Дитятко мое, ненаглядное, - с неслыханной еще лаской проговорила жена, склонившись над дочкой перед тем, как уйти. Дитятко бессмысленно пускало слюни. Раньше жена ненавидела всяческое сюсюканье, - и вот, пожалуйста.
Я устроился в низком кресле так, чтобы была видна кроватка, и взял журнал. Я думал, дитятко уснет. Ничего подобного. Оно спокойно лежало, скрючив ручки и ножки, и, казалось, наблюдало за мной.
Читать становилось все неуютнее. Но я обещал жене, что останусь здесь. Я встал и подошел ближе, глядя на дитятко сверху вниз. Эмоций не вызывало, отстраненное и чужое. Не отрывало от меня голубых круглых глаз, в которых прочитывалась недетская какая-то внимательность. И тут мне показалось, что дочку мне подменили. Ребенок - не мой. Даже не человеческий. Я протянул в кроватку руки, и, придерживая одной, другой оттянул край подгузника. Вроде нормальная девочка.
Она молчала, и будто бы с интересом ждала, что я сделаю дальше.
Нет, на руки я ее брать не хотел. Даже не хотел прикасаться. Еще вцепится, обслюнявит. Мигнула настольная лампа, и я обернулся. А когда перевел взгляд обратно в кроватку, то вздрогнул и чуть не упал. На меня смотрела моя жена.
С ернической такой улыбочкой, иногда для нее характерной.
Я отступил. Нет, дитятко было не просто на жену похоже, - все оказывалось хуже, чем можно представить. Тонкую детскую шейку венчала маленькая и почти безволосая, но со взрослыми чертами и пропорциями - женская - голова.
Я ощутил себя героем кошмарного фильма, из которого выхода нет. Что-то про вторжение уродов в нормальную людскую жизнь. Вот, сейчас оно ко мне обратится с требовательной и повелительной сентенцией...
Оно молчало.
Я не знал, что делать. Сказать что-нибудь я боялся, поскольку страшно было бы получить ответ из уст четырехмесячного ребенка. Если б еще агукнул. Но с такой головой пристало лекции читать. По психологии семейной жизни. Вразумляя заодно снисходительным пристальным взглядом.
В общем, я тихо пошел на кухню приготовить себе что-нибудь. Правда, вдруг невероятно захотелось есть - как будто целый день мотался по лесам. Перед глазами почему-то стояли рыжие елки.
Так, на неудобном табурете в кухне я и дождался жену. В надежде, что она успеет прежде, чем дитятко выберется из кроватки и подберется ко мне.
Жена позвонила в дверь весело - я открыл. Она быстро чмокнула меня в щеку.
- Как дочка? - и, не дожидаясь ответа и скинув на ходу туфли, прошлепала в детскую. Я пошел следом. Я ожидал, что она закричит. Я остановился на пороге комнаты, чтобы помочь ей, если что. Но ничего не случилось. Наоборот, ее лицо озарилось нежностью и любовью, - и она взяла малышку на руки.
Ребенок был как ребенок. С пухлыми младенческими щечками, надутыми бесформенными губками. И глупенькими голубыми глазками.
У меня отлегло от сердца. Отчасти. Я готов был поклясться, что не галлюцинировал. Но как еще объяснить? На всякий случай, я решил ничего не рассказывать.
А через несколько дней все случилось снова. На этот раз у малышки выросла головка незнакомой мне старушенции. Трясущаяся, с редкими волосенками на макушке. Жена в это время распивала чаи с подружками за несколько остановок от дома. Звонить ей я не хотел.
Так и пошло. При жене дитятко выглядело пристойно, при мне - превращалось в уродца с младенческим тельцем и взрослым лицом. К счастью, за пределы кроватки оно вырваться не могло. А во мне страх сменился любопытством, смешанным с отвращением. Так мы в детстве постигаем насекомых, отрывая одно за другим: крылышки, ножки, - пока не превратится в беспомощного червяка. Конечно, я не собирался причинять вреда ребенку, чьим бы он ни был. Но я следил за ним, а он, она, оно - за мной. Мы подолгу смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. "Да кто же ты, черт тебя побери", - шептал я сквозь зубы. Дите молчало. Оно вообще не издавало никаких звуков, когда превращалось, и его взрослые губы чаще всего бывали поджаты.
Головы, лица не повторялись, да и в их смене не прослеживалось никакой системы. После красноносого забулдыги появлялся ангельского вида подросток, за ним - совсем никакая девушка, следом - известная телеведущая, мой отец, затем - близорукий интеллигент, еще кто-то. Однажды я узрел себя самого и подивился несколько замученному виду моего миниатюрного изображения. Тут я пожалел, что в доме нет фотоаппарата: мыльница сломалась в день, когда я забирал жену из роддома. Я хотел полюбоваться на себя подольше, но жена возвестила о своем возвращении бодрым звонком, - всего-то выходила в магазин через дорогу. Стремительно пришедшее в порядок дитятко встретило ее торжествующим криком.
Конечно, я много думал об этом, искал приемлемые объяснения. Привыкнув с юности быть честным перед собой, пытался списать на собственную ненормальность. Но других странностей восприятия я не замечал, да и к психиатру идти стеснялся, а настоящие сумасшедшие, как мне думалось, стеснения не испытывают. Им дальше некуда. У меня пока оставались и другие варианты. Ребенок как результат генетического эксперимента. В квартире установлены камеры и устройства для звукозаписи. Чем не детектив? Впрочем, я и сам мог являться... результатом эксперимента. Когда я в последний раз был в больнице? Я посмеивался над собственными фантазиями. Но одна из версий действительно волновала меня. И я принялся осторожно и под предлогом, что беспокоюсь о здоровье дочки, выспрашивать у жены, что с ней происходило у бабок в Полыновке.
А ничего, казалось, особенного. Травки пила, которые сама и собирала. Бабки несколько раз ворожили, так она едва удерживалась, чтоб не расхохотаться. Короче, просто хорошо отдохнула. Но ведь результат! Она родить не могла три года. А о детях мечтала с детства, вечно соседских младенцев нянчила. Я помню, как мы по врачам мотались. Анализы у обоих нормальные, а никакого толку. Она и уцепилась за что пришлось.
Но у меня были причины ее отговаривать от поездки. Дело в том, что Полыновка являлась особенным местом.
Лет пятнадцать назад недалеко от Полыновки взорвалось что-то огромное. То ли там проходили военные испытания, то ли сгорел секретный завод. Болтали про НЛО. Газеты, посочиняв всяческие небылицы, успокоились на удивление быстро. При этом создавалось впечатление, что журналистов не затыкал никто. Охладели сами, и вяло отмахивались от вопросов читателей. Территорию происшествия, как водится, оградили. Но слухов среди местных жителей ходило великое множество. Болтали о рыжем ельнике, черных бабочках и лягушках. Верующие, само собой - о Божьей каре. Сошлись на слове "радиация", но звучало оно пустовато. А через год в Полыновке и окрест резко стала падать рождаемость.
Я ходил в библиотеку и рылся в старых подшивках. Попалась на глаза забавная заметка о дефиците презервативов. И серьезная вдумчивая статья о проблеме абортов. Фельетон об эмансипации. Все газеты в один голос свидетельствовали о том, что здоровье жителей Полыновки после взрыва не пострадало, разве что стали чаще простужаться. Приводилась статистика. Но при том население сокращалось, будто женщины что-то знали, молчали об этом, и вели себя осторожно крайне. Семейные драмы, разводы. Газетам можно было и не верить, но жена повторяла все то же. Народу мало. Лето - а детей не видать. Она не раз ходила к врачу после поездки, беременная не пропускала ни одного анализа. Она в этом всегда была педантичной. И дочку тоже - по всем врачам. Как же - родители у нее работали в поликлинике, приучили. В общем, болезнями тут и не пахло. Но чем?
Как-то раз я возвращался из библиотеки домой, уставший и в очередной раз разочарованный. Вдруг прихотливая игра ассоциаций подкинула мне воспоминание об одном из сюжетов познавательной телепередачи. Показывали малочисленное племя индейцев, умудрившееся сохранить традиционно-архаический уклад жизни. Тотемом племени являлся огромный черный паук, каковых в тамошних джунглях водилось немало. Разумеется, убийство паука являлось тяжким преступлением, но этим принципом отношения не исчерпывались. И вот местные колдуны, помимо занятий целительством и вызывания дождя, регулярно совершали сложные обряды с целью сохранения и роста популяции пауков. Не по-научному, в непосредственном контакте с объектом, а магическим образом. То есть, молились и танцевали. О том, как оно отражалось на пауках, в передаче не сообщалось, но помню меня умилил сам факт: надо же, как о природе заботятся!
И полыновские бабки в одну минуту встали у меня в сознании рядом с индейскими колдунами. Это нам кажется, что обман, а они - вон как накрутили... за всех нерожденных детей. А заодно и за тех, кто невовремя умер, и за тех, кто не так свою жизнь проживает. Поддерживают, значит, равновесие своей ворожбой над доверчивыми клиентками.
Всунуть в одного маленького человека едва ли не целую сотню! А что - каждому заново жить. При том, что места дефицит: рождаемость-то падает везде...
И все во мне улеглось. Даже интерес проснулся к дочке. Еще бы - уникальный объект изучения. Впервые, кажется, ее на руки взял, смотрел в голубые ясные глазки. Неожиданно показалось, что на меня сверкнула глазами своими, - но нет: опять лампочка, перебой с электричеством. А вот хитрость на ее лице написана откровенная. Жена увидела, как держу и смотрю - порадовалась, наивная. Ну, пускай.
Собрался к жениной отлучке купить резиновые перчатки - головку дитятку потрогать наконец, замерить. А тут ребенок начал в кроватке вставать. Хватается за перильца, подтягивается: рраз! Сколько ей от мамы поцелуев за это досталось! А я купленные перчатки в кармане поглаживаю. Но жена про подруг словно забыла. Когда же вспомнила, я, ее провожая, в прихожей чуть не пританцовывал от нетерпения. Она не заметила. И только она за порог, я сразу к дитятку. А оно на четвереньках стоит и лыбится. Отвернулся, подождал. Никакого эффекта. Ребенок, как есть. Со своей естественной головой. Я руки в перчатках-таки протянул, потрогал. Сморщила дочка носик от запаха, - и только.
Так и перестала она менять лица.
Прошло несколько лет. Дочка выросла, бегает, в детский сад ходит. Никаких странностей не замечено. Но, чувствую я, до поры-до времени это. Спрашивал, что ей снится - так она выдала: зайчики и цветочки! А по мордашке видно, что врет. Может быть, она знает? Ничего, я наблюдаю за ней. Она не может все замечать, нет-нет, да и выдаст себя-настоящую. Говорят, что тринадцать лет у детей - критический возраст, все внутреннее обнажается, лезет наружу. Я подожду, все равно я с ней рядом. Она как инкубатор, из которого в один прекрасный день с писком и визгом посыпятся разноцветные разноразмерные птенцы. Тут-то я ее и поймаю.