Аннотация: Нет хороших или плохих обстоятельств. Есть умение или неумение использовать их.
Гл. 8 Когда всё дозволено.
- Когда бога нет, то всё дозволено.
- Дозволено кем?
Подглава 8.1.
В полной тишине Лаодика мягко и аккуратно закрыла дверь, повернулась. Увиденное подтвердило предчувствие абсолютного довольства, следовавшее за ней весь день с момента пробуждения. Внимательно и не спеша, Тень рассматривала, замирающие под её взглядом лица друзей императора, его приближённых, слуг, всевозможных просителей. Мягкий, ищущий взгляд девушки скользил по ним, не останавливаясь. Только лицо Авла Вителия, такое же настороженное, как и другие, остановило его. Губы рабыни дрогнули, изобразив слабую улыбку. Казалось, служанка рада, что может задержать на ком-то свой взор. Она дождалась ответной улыбки и пошла к сенатору через безмолвно раздающуюся толпу.
- Хайрете. Я рада, что вы здесь, рада видеть вас.
Внимательное, живое кольцо замкнулось вокруг них. Авл Вителий ответил дружески и чуть снисходительно, как и подобало отвечать ему, римскому патрицию, рабыне, удостоенной доверия самого Цезаря:
- Хайрете, жрица. Я тоже рад за тебя.
- Вы рады за меня? Может быть, вы ещё скажете, что недавно испытывали волнение за мою судьбу?
- Да, жрица. Ты была моей гостьей этой ночью.
- Да, была. Вы слишком жестоко обошлись с моим господином.
- Жестоко? - переспросил он.
Глядя в изобразившее вежливое недоумение лицо патриция, Лаодика подняла руку и, взяв мужчину за ухо, повернула и потянула в низ. Понимая, что спасти достоинство можно только обратив жест рабыни в шутку, Авл улыбнулся. Благо, сильной боли рабыня ему не причинила и не собиралась причинять. - Вы шутите, деспойна?
- Жестоко было заставлять Божественного провести ночь без его любимой служанки, - разжав пальцы, девушка попросила. - Никогда не делайте так больше.
Когда же в глазах сенатора промелькнул страх, она объявила уже громко и для всех:
- Божественный и величайший Гай Юлий Цезарь Август Германик отдыхает от доставленных ему волнений, но, ко времени ночного пира, он проснётся, полный сил, бодрости и здоровья, - последнее прозвучало уже как приказ. Понаблюдав за бесшумно редеющей толпой просителей и посетителей, Лаодика вновь обратилась к собеседнику:
- Какое всё-таки нелепое обвинение! Вы ведь всё слышали?
- От первого до последнего слова, - подтвердил Вителий, глядя на девушку сверху вниз. - Я, разумеется, не понял, зачем отпущенникам было вмешиваться в то, что их ни коим образом не касается, но, мне кажется, что и твоё поведение нельзя назвать безупречным.
- Если так считает Цезарь, следовательно, так оно и есть.
- А если бы Цезарь считал иначе?
Прозрачный взгляд светло карих глаз и столь же прозрачный ответ:
- Я - рабыня Цезаря. У меня нет иной воли, кроме воли моего господина и повелителя. Не знаю, хорошо это или плохо, но это так.
- Да, - подтвердил Вителий. - так и должно быть, но, например, откажись ты вчера последовать за мной, Божественному Юлию не пришлось бы страдать сегодня. Это так?
- Это правда. Но разве я могла спорить? Цезарь приказал мне следовать за вами.
- А сейчас он приказал тебе оставить Гая Саллюстия.
- И это так.
- Ты оставишь его?
- Оставлю. Так приказал Цезарь. Прошу вас, не смотрите на меня столь пристально. Поймите, моя душа сейчас разрывается от тоски: вчера я не могла не исполнить волю моего господина, а сегодня я страдаю, видя его страдания.
Наконец-то Вителий понял, потому что всё с той же лёгкой снисходительностью положил ей руку на плечо, почти обнял:
- Никто не винит тебя, жрица. Жизнь часто ставит перед нами такие дилеммы, но, как бы там ни было, страдание отступило от чела Божественного, а ты исполнила свой долг... и, при этом. Не без удовольствия?
Мягкая, грустная улыбка, кивок в ответ и слова, ничем, казалось бы не связанные с только что сказанным:
- После пира Божественный, как всегда, отпустит меня на несколько часов, - улыбка рабыни почти заискивающая. Жаркая волна радостного возбуждения захлёстывает сердце патриция, едва не достигнув щёк, но, так как прямой ответ, да ещё и при свидетелях, грозит его репутации, он позволяет себе лишь снисходительный кивок: "Может быть".
Только проводив взглядом бесцветную фигурку девушки, Вителий позволил себе самодовольно улыбнуться, подумав, что его-то отцу и в голову не придёт подавать Цезарю жалобу на его рабыню.
- Коллега, прошу вашего внимания...
Снисходительно глядя на осунувшегося Марка Саллюстия, Авл Вителий ответил на невысказанный вопрос:
- Эта девка не знает ничего, кроме своих прихотей и воли Цезаря, которая заменяет ей все законы. Волю Цезаря вы, коллега, слышали. Не тревожьтесь, сенатор, она дала слово Цезарю, а я ещё ни разу не слышал, чтобы она изменила данному слову!
Поистине Боги благоволят к фамилии Вителиев. Тень воспылала страстью к нему, соперник сам спешит уйти с дороги, да ещё и благодарит за заступничество. Такое благоволение нельзя оставить без ответа. Главное, никого не обидеть. Пожалуй, стоит в каждый храм послать по паре тёлок. Солидно, прилично и не слишком дорого. А для Тени стоит присмотреть какие-нибудь забавные стишки. Следует поощрять стремление низких людей к высоким искусствам.
Подглава 8.2.
Жрица Кибелы ничуть не удивилась, найдя у себя в комнате вместо одного приглашённого - сразу двух. В низких креслах, разделённых столиком, напротив друг друга, сидели и беседовали Авл Вителий и Марк Лепид.
И Вителий, и Лепид были уверенны, что дорвавшаяся до власти рабыня попросту наслаждается двусмысленной ситуацией. Отнюдь. Лаодика, занявшая третье кресло, просто ждала: кто заговорит первым. Первым не выдержал Марк. Не утяжеляя свою речь приветствиями и предисловиями, он заговорил:
- Лаодика, помнится, мы заключили договор...
- Помню. Я просила тебя заранее предупреждать о твоих предполагаемых визитах.
- Я не об этом. Кстати, я хотел предупредить, но не нашёл тебя. В тот же вечер мы беседовали о многом другом, и, в частности, о Гае Саллюстии. Ты просила меня не вмешиваться. Я не вмешивался.
- Это так.
- А вот сейчас я вмешаюсь. Я имею на это право!
-Да, Марк, имеешь, но и Авл Вителий имеет его. Я так давно не видела тебя здесь, что осмелилась послать приглашение ему.
- То, что ты изощрена в софистике, я знаю, но выбирать тебе всё равно придётся.
- Хорошо, Марк, я выберу. Точнее выбирать будем мы все, трое. Ты знаешь, Марк, что у меня нет врагов? И знаешь почему? Это не угроза, Марк. Это предупреждение, которое не стоит игнорировать, потому, что я не хочу, чтобы ты уходил, Марк Лепид, так же, как не хочу, чтобы ушёл тот, кого я сегодня сама пригласила: Авл Вителий. Никто, кроме вас, господин Вителия, не вводил меня в свой дом, никто не принимал с таким радушием и почётом. Да, кое-чему меня учили, и, в частности, меня учили ценить чужое гостеприимство и старую дружбу, Марк. Сейчас я выйду, и вы решите без меня: кто уйдёт, и кто останется. Я хочу, чтобы остались вы оба. Мне будет очень тяжело, если уйдёт один из вас. Любой, - и ушла.
На этот раз тишину нарушил Авл Вителий: "Жрица Кибелы умеет убеждать. Тот, кто уйдёт, - станет для неё врагом, а врагов у неё быть не должно. И не будет. Живых врагов. Только о себе она не слишком заботится. Двое на одну, - выдержит ли?". Марк усмехнулся: "Пусть это заботит вас в последнюю очередь, коллега. Храмовая проститутка, - самая выносливая тварь среди прочей живности. Девки из Римских лупанариев, - маменькины дочки перед ней. Не это главное. Я немного поразмыслил, слушая вас, (я ничего не утверждаю, как ничего не утверждает и хозяйка этой комнаты), но смею предположить, что дружба для нас будет выгоднее вражды. Завтра, по приказу Цезаря будут распяты трое наивлиятельнейших отпущенников Палатия. Сегодня, мы имеем возможность сделать так, чтобы власть в Риме принадлежала не горстке пришлых варваров с драными ушами, а двум римским мужам из двух же, древнейших фамилий Великого Города. Конечно, каждый из нас предпочёл бы, чтобы вся власть досталась именно ему, но пока это невозможно. Ни я, ни вы в одиночку рабыню не устраиваем. Будь иначе, - Тень сама бы назвала имя, а не оставила бы нас мириться".
"С вами трудно спорить, коллега, - ответил Авл Вителий, - В ваших словах скрыта не одна, а сразу четыре истины. Во-первых, нам не дано выбирать, потому, что рабыня уже всё решила за нас. Во-вторых, ни один из нас не пользуется абсолютным влиянием на неё. В-третьих, обстановка в Палатии такова, что реальная власть сейчас никому не принадлежит, и мы поступим не только благоразумно, но и благородно, приняв её тяжесть на свои плечи. И, в-четвёртых, даже самая красивая и умелая женщина не стоит того, чтобы из-за неё ссорились мужчины".
Лаодике не нужно было подслушивать разговор своих гостей. Она достаточно знала о каждом из них и потому не сомневалась в том, какое решение примут благородные римляне. У Тени были другие дела. Наиде пришлось побегать, чтобы выполнить все пожелания госпожи. Главную же радость доставили Лаодике восковые таблички. Девушка быстро пробежала глазами текст. Да, именно такое послание она ждала. Превосходно! Всё складывается, так, как она задумала. И ещё через минуту, Лаодика невозмутимо выслушала объяснения и извинения гостей.
Ещё час спустя, после весёлой, легкомысленной беседы, щедро поливаемой императорским вином (причём стол, усилиями Наиды, ломился от разных лакомств), Лаодика расхрабрилась и объявила, что раз-де она сама уговорила гостей остаться, то сама же берётся ублажить их обоих. Хоть сразу, хоть по очереди. Не слишком доверяя опьянению Тени Цезаря, Марк осторожно ответил, что, поскольку он пришёл без приглашения, то из уважения к жрице Кибелы, согласен удовольствоваться даже её черномазой служанкой, а, в знак преклонения перед Авлом Вителием, готов хоть сейчас удалиться. Лаодика засмеялась: "Я не потребую такой жертвы, Марк, но если ты не хочешь делить меня, то ты можешь разделить ложе, - несколько неверных щелчков пальцами, и в комнату вошла стройная, сероглазая и светловолосая девушка лет пятнадцати - шестнадцати. - Если ты ей предпочтёшь Наиду, Марк Лепид, то я скажу, что у тебя нет вкуса!". "Наложница Цезаря, здесь!" - удивился Марк. Лаодика счастливо рассмеялась: "Ну да! Разве Цезарь не делится с друзьями? Ты же друг Цезаря! И ещё ты мой друг".
Ещё через час Лаодика тихонько покинула свои комнаты. Авл Вителий уснул быстро. С Марком было сложнее, но светловолосая рабыня, подогретая тремя тысячами сестерций и надеждой на дополнительный подарок, в конце концов, укачала недоверчивого патриция и заснула рядом с ним. С собой Лаодика взяла таблички с письмом и кошель с деньгами. Ещё через пол часа (грозное теперь прозвище "Тень Цезаря" и щедро раздаваемое серебро сделали своё дело), в маленькую комнатушку при дворцовой тюрьме для рабов - эргаструле, вошёл тот, кто в письме на табличках умолял жрицу Кибелы о личной встрече.
За несколько часов, проведённых в тюрьме, Калист потерял всё: и нарядный вид, и вальяжные манеры значительного лица, и спесь, заменявшую ему гордость. Изящно завитые, уложенные в несколько рядов волосы, растрепались. Смялась белоснежная, уложенная пышными складками тога. Даже запах изменился. Холодный пот, смешавшись с благовониями, разрушил благоухание последних. Оказавшись, перед сидящей в кресле Лаодикой, Калист не медля, но и не спеша, опустился на колени и склонил голову, плотно прижался лбом к нечистым плитам каменного пола.
Некоторое время, оба хранили молчание. Калист ждал, а Лаодика вспоминала то, что слышала об этом среднего возраста, некрасивом и несильном мужчине. Родом Калист был из Аттики. Лаодике не удалось узнать, какие пути привели его на Римский рынок рабов. Она слышала лишь, что на торгу он был выставлен в первом десятке, среди самого дешёвого товара, но почему-то, возможно из-за болезненной скупости Тиберия, был куплен для Цезаря, и уже потом, несколько лет спустя, чем-то глянулся Тебериеву наследнику - Калигуле. Калигула не любил людей, в чём-либо превосходящих его, и внешность раба, в этом смысле, оказалась идеальной. Три года интриг (и немалых трудов) сделали своё дело. Уже, будучи отпущенником, Калист сосредоточил в своих руках огромную власть и, со спокойной совестью, пользовался ею до вчерашнего вечера, когда, желая свести счёты с Тенью, поддержал жалобу Саллюстия.
- Значит, для того, чтобы сохранить немного денег, ловкости у тебя хватило?
- Это так, деспойна. - ответил отпущенник, не меняя позы, и добавил. - Будь у меня возможность сохранить больше денег, я бы купил себе свободу.
- Ах, вот оно как. А зачем ты звал меня?
- Кто же кроме вас, деспойна, может спасти меня?
- И кто?
- Никто, деспойна. Никто, кроме вас, госпожа, не спасёт меня от казни. Поэтому я и передал письмо с просьбой о встрече. Ты ведь мудра, госпожа. Мудра, не смотря ни на молодость, ни на легкомыслие, которым не прочь прикрыть свою мудрость. Я не буду оправдываться перед тобой. Это ни к чему. Я не обращаюсь к твоему милосердию, госпожа. Это бессмысленно. Я обращаюсь к твоей мудрости. К мудрости, которую ты показала тем, как я быстро оказался здесь, и тем, что, прочтя письмо, ты всё-таки решила прийти и выслушать меня. Я знаю, ты можешь всё. Можешь ты и спасти меня, если сочтёшь это выгодным, а я клянусь, это будет выгодно тебе. Потому, что, убив меня, ты ничего не добьёшься сверх того, что уже имеешь, сохранив же мне жизнь, - добьёшься многого. В благодарность за спасение, я, клянусь Стиксом, Плутоном и Цербером, поделюсь с тобой тем, что имею: властью и прибылью.
- Не знаю, как ты собираешься делиться прибылью, но почему бы мне не взять эту власть самой, как доспехи с мёртвого тела?
- Мало взять власть, деспойна, и ты знаешь это. Власть надо держать, а это связано с множеством интриг и забот. Я не сомневаюсь, что они посильны для тебя, госпожа, иначе я не поднял бы на тебя руку, но нужны ли тебе, госпожа, такие заботы? Ты водишь рукой господина нашего, если это нужно тебе. Зачем тебе какие-то интриги? Не забывай, госпожа, если на то место, что ты занимаешь, никто не претендует, ибо никто не может делать то, что делаешь ты, то за моё место тебе придётся драться. Я опять-таки не сомневаюсь, что победа останется за тобой, деспойна, но я так же знаю, что это отнимет у госпожи много сил и времени, которые можно было бы потратить, и которое можно было бы провести куда более увлекательно. Взвесь госпожа мои слова на весах твоей мудрости и ответь: разве я не прав? Молчишь? Ты мудра. Ты хочешь, чтобы я сказал всё. Что ж, я исполню твоё желание и, может быть, заслужу твоё прощение. Я знаю все связи и все взаимоотношения влиятельных людей. Госпоже, если она желает удержать добытое, придётся найти человека, который знает тоже, что и я. Но стоит ли менять? Новый человек может попытаться восстать против госпожи. Я этого делать не буду. Госпожа щедро тратит деньги. Я не понимаю, почему она так делает, но я помню, что у каждого есть прихоти. Я предлагаю госпоже за своё спасение... миллион. Не сразу, но в течение некоторого времени я выплачу его. Выплачу с процентами. Имея такие деньги и пользуясь своим влиянием на Цезаря, госпожа может получить свободу и, выбрав среди юношей Рима того, кто наиболее мил её сердцу, стать его женой. И уже дети госпожи, при её поддержке, войдут в сенат, займут наилучшие государственные должности...
- Довольно. Всё это я знаю и без тебя. Ты прав: я пришла заключить сделку, если она будет выгодна мне, но условия, которые ты предлагаешь, меня не устраивают. Ты начинаешь говорить о власти, а кончаешь миллионом отступного. Ты знаешь, сколько я зарабатываю за вечер? Не меньше тридцати тысяч. Не меньше! Чтобы заработать миллион, мне понадобится немногим более месяца. Так чем ты хочешь соблазнить меня? Восхвалением моей мудрости?
Теперь молчал и слушал Калист.
- Мне не нужно ни миллиона, ни пятидесяти миллионов. Мне нужно то, что я имею: твёрдый ежедневный или еженедельный доход. Пусть это будет сто тысяч в день.
- Сколько? Сто тысяч в день?! Это невозможно! - взволнованный и возмущённый Калист даже подался вперёд.
- Как знаешь. Я найду другого.
- Сто тысяч в день тебе никто не заплатит. Ты зарабатываешь от тридцати до пятидесяти тысяч в день потому, что делишься выручкой только с Лепидом. У нас выручка делится между большим количеством людей, и, надо сказать, выгодные просьбы подворачиваются не так уж и часто. Сто тысяч в день! Это же миллион за десять дней! Мы все не зарабатываем... Погоди, госпожа, не уходи! Я не отказываюсь! Но ты же разумная женщина! Я не могу обещать невозможное! Послушай, я обещаю тебе, твёрдо обещаю, десять тысяч еженедельно. Не больше Большего тебе не пообещает никто!
Стоя у двери, Лаодика обернулась, ответила:
- Это мало. За десять тысяч я найду другого.
Не поднимаясь, Калист на коленях пополз за ней:
- Погоди! Не уходи! Выслушай!
- По твоей вине я потеряла любовника, на выучку которого потратила бог знает сколько времени!
- Любовника? - Мужчина засмеялся истерическим, дребезжащим смехом. - У тебя их столько было! Что за беда! Одним больше, одним меньше...
- Не твоё дело!
- Конечно, конечно не моё, но, имея такое влияние на Цезаря, есть ли смысл тосковать об одном упрямом мальчишке?
- Влияние? А не из-за этого ли влияния ты поддержал жалобу Саллюстия?
Резко оборвав смех, мужчина сел на пятки, ответил серьёзно:
- Это правда. Ты лишала нас прибыли. Но послушай! Сколько тебе надо мальчишек на неделю?
- Уж не собираешься ли ты учить меня?
- Нет. Разве я твой отец? Только не кажется ли тебе, что немного нерасчётливо платить за пятнадцать минут утех стотысячной услугой? Погоди, не уходи. Я обещаю платить тебе десять тысяч в неделю и сверх того, ты будешь иметь право решающего голоса, когда надо будет определить, у кого из претендентов брать деньги. Ведь ты сама признаёшься, что доход твой и так велик?
Лаодика задумалась.
- Резон в твоих словах есть, но думаю, что я также имею право ещё и на долю с тех сделок, которые будут заключены при моём участии. Десятая часть, например...
- Имей совесть! Где это видано! Десятая часть! Твои сделки и так убыточны!
- Убыточны? А почему они будут убыточны, если я буду получать десятую часть с каждой сделки?
- Ну, тогда... пять процентов...
- Пять процентов с каждой сделки и пятьдесят тысяч в неделю с тебя лично. Чтоб не повадно было доносить.
Сидя на полу, Калист размышлял вслух:
- Пожалуй, ты всё-таки хочешь невозможного. От чего-то тебе всё-таки придётся отказаться. Я, конечно, мог бы согласиться, а потом забыть про свои слова...
- И в тот же день повиснуть на кресте.
- Не пугай. Ты знаешь, что я говорю правду. Если ты хочешь пользоваться правом определять, кому и что будет продано, ты должна согласиться с тем, что доля твоя с каждой сделки не будет превышать пяти процентов, я же лично, буду платить тебе десять тысяч в неделю. И потом! На твои доходы никто не претендует!
- Очень великодушно, - усмехнулась Лаодика. - А ну-ка, повтори свои слова ещё раз!
- Клянусь Юпитером и его орлом, - глаза Калиста заблестели. - Я твёрдо обещаю тебе ... пятнадцать тысяч сестерций еженедельно, а также долю в пять процентов со всех сделок. Сверх того, за тобой остаётся решающее слово при распределении всех льгот, подарков и должностей. Этого, надеюсь, достаточно?
* * * * *
Подглава 8.3.
Марк и Авл спали не шелохнувшись. Лаодика заплатила наложнице Цезаря четыре тысячи сестерций, вместо обещанных трёх и та ушла, клянясь, что никогда не забудет щедрой госпожи и никогда не вспомнит: где была, что видела и что слышала. Проводив её, Лаодика, со спокойной душой, заняла место на кровати под боком у дрыхнущего Вителия. Утром Калигула потребует к себе Калиста и вернёт ему прежнее положение. Два других отпущенника будут казнены. Они не просили её ни о чём. Да, кстати, между делом у неё возникла забавная мыслишка...
Авл Вителий проснулся довольно поздно. Внутри у него посасывало от голода, но у патриция хватило выдержки, сперва ласками разбудить спящую у него на руке девушку. Та сопротивлялась, сонно отталкивала его, бормотала что-то о том, как она устала, как хочет спать, открыв же глаза и, окинув окружающее мутным взглядом, она зацепилась за стоящие на столике водяные часы - клепсидру. Рабыня вскочила, бросилась к ним, а, убедившись, что не ошиблась, ошалело заметалась по комнате, приводя себя в порядок и шепча проклятия, смешанные с мольбами ко всевозможным богам и богиням. Придав себе более или менее пристойный вид и потратив ещё пару минут на извинения, Тень поручила гостя Наиде и скрылась за дверью. Надо было выполнять обещание и спасать Калиста.
Иберийка осведомилась о желаниях гостей и, через несколько минут, в комнату вошли две рабыни. Они поднесли патрициям воду, помогли встать, одеться, поправили волосы, после чего пригласили к столу. Марк Лепид снисходительно наблюдал, как исчезают со стола кушанья. Когда же Вителий утолил вечно грызущий его голод, спросил, где хозяйка, а, услышав, при каких обстоятельствах она сбежала, заметил:
- Думаю, она не задержится надолго. По утрам Всеблагой и Богоравный не нуждается в своей служанке.
- Нам тоже следовало быть там.
- Нельзя сразу быть везде. От чего-то приходится отказываться.
- Я должен быть в сенате.
- Я повторяю: нельзя находиться в нескольких местах одновременно. Впрочем, если вы, коллега, хотите уйти, я не задерживаю вас
Взгляд Лепида был настолько доброжелателен, что Вителий кожей ощутил иронию, скрытую в вежливой фразе.
Лаодика и в самом деле скоро вернулась. Когда она после длинного, как моток верёвок, извинения заняла своё место за столом, Лепид спросил:
- Что слышно нового?
- Ничего. Разве что... Не знаю, достойна ли подобная мелочь вашего внимания. В свите Божественного повелителя нашего я увидела эту паршивую тварь, Калиста. Запястья у него замотаны и, как мне показалось, отмечены гвоздями. Но Всеблагой и Величайший смотрит на него благосклонно. Он потребовал, чтобы отпущенник просил у меня прощения за глупый вчерашний навет...
Патриции переглянулись, и Лаодика успела заметить, как дёрнулись, по-звериному обнажая зубы, губы Марка. То, что Калист жив, - патриция не обрадовало.
- А ты простила его, конечно?
- Такова была воля моего господина.
И снова обмен взглядами. Похоже, сенаторские отпрыски и в самом деле поверили, что для неё нет ничего приятнее, нежели угождать их господину. Самое время спросить:
- Марк, ты не знаешь, сколько может стоить обученный раб- массажист?
Умница-Марк не спешил отвечать, ждал, когда рабыня прояснит свою мысль до конца. Прислушался и Вителий. И Лаодик пояснила.
- Позапрошлой ночью, когда, - подчёркнуто-вежливый кивок в сторону Авла, - благородный Луций Вителий принимал меня в своём доме, по его воле, рабы-массажисты размяли моё тело, и это вдохнуло в меня столько бодрости! Ты однажды предлагал мне такого раба, но я отказалась, не зная, от чего отказываюсь.
- Раб - массажист? - теперь Марк, кажется, понял больше сказанного, но это не стоит внимания. В её мысли он всё равно не проникнет. - Я могу подарить тебе такого.
- Нет, нет, Марк. Не надо ничего дарить. Только одолжи его мне на пару недель, если можно.
-Ты как всегда слишком скромна, но если тебя это беспокоит, то обычный, хорошо обученный, красивый раб-массажист стоит не дороже семи - восьми тысяч. Если он слепой, - то десять. Для меня такой подарок - пустяк.
- Я боюсь слепых и уродов. Что же касается скромности, то если ты решил сделать подарок Цезарю, - я ничего не имею против. Мне такой подарок ты сделать не можешь. Всё, что принадлежит мне, - вместе со мной принадлежит Цезарю.
- Марк, ты способен из наипростейшего вопроса раздуть судебный процесс, - вмешался в спор Вителий. - Жрице понравилось искусство раба, и она просит тебя одолжить подходящего массажиста, пока сама не подберёт подходящего среди дворцовой челяди. Тебя она знает лучше, нежели меня, и просьбу свою она обращает к тебе. Я ценю её деликатность, и сегодня понравившийся ей раб будет здесь, - Авл повернул голову к Лаодике. - Ты можешь задержать его на день, на неделю, на месяц, на год, можешь оставить его навсегда, можешь делать с ним всё, что тебе заблагорассудится. Он твой до того момента, пока ты не перестанешь нуждаться в нём. Я сказал, и кончим на этом.
..............................................
Следующие полторы недели Марк и Авл не могли нарадоваться на свою общую любовницу- союзницу. Скандальные выходки прекратились. Ни один мужчина, кроме них двоих да Азиатика, - раба-массажиста присланного Луцием Вителием, - не переступал порог её спальни. Более того, по словам раба, ему тоже пока что не пришлось переступать границы своих обычных обязанностей. Самое же главное: все свои предстоящие поступки, если они были связаны хоть с малейшей выгодой, Лаодика обговаривала сперва или с Лепидом, или с Вителием, или с обоими ими вместе. Самостоятельно она занималась только двумя делами: смотрела по сторонам и изучала взятого напрокат раба.
Уверяя Авла Вителия, что для Тени он только массажист, Азиатик не лгал. Не считая выгодным сходиться слишком близко с рабом, Лаодика позволяла тому лишь одну вольность: говорить в её присутствии почти всё. Точкой для болтовни раба, (а также для массажа), обычно становилась сестерция, реже - денарий. Монетки эти заодно примиряли раба с холодностью "госпожи".
Как всякий доморощенный раб, Азиатик привык относиться к господской воле, как к стихийному бедствию, исполняя сё настолько и тогда, насколько и когда этого нельзя было избежать. Господин желал расслабиться, - Азиатик делал ему массаж, господин изъявлял желание взбодриться, - массажист превращался в наложника. Но стоило рабу почувствовать свою силу, - жертва в мановение ока превращалась в насильника. Наглый, трусливый, развратный, бесчувственный, хитрый и жадный, раб оказался именно тем, что искала Лаодика.
Конец идилии наступил быстро. Однажды, (рано или поздно это должно было произойти), Марк Лепид и Авл Вителий не сошлись во мнениях, кого из кандидатов на некую милость Цезаря поддержать. Этим-то и воспользовалась Лаодика, чтобы отделаться сразу от обоих "покровителей". Сделала она это хитро, не сказав ни тому, ни другому окончательного "нет", дабы каждый не терял надежды на возвращение. Марк, правда, возмутился и напомнил Тени о своих заслугах и тех доходах, которые они делили после каждого пира. Лаодика пожала плечами, заметила: "Кто хочет найти дорогу, - найдёт её". А ещё через два дня Лепид убедился, что потерял из-за ссоры всё. Черномазая Наида не хуже него сортировала просителей, довольствуясь при этом куда меньшей долей.
Следующие три дня среди приближённых Цезаря царило лёгкое напряжение. Что предпримет Тень? С кем разделит свою огромную власть? В том, что долго вести целомудренную жизнь фаворитка не сможет, - сходились все. Но Лаодика не спешила. За неделю через её ложе "прошли" двое: Руфий Крисп и Сальвидиен Орфат. Обычные мальчики на один раз, из тех, что, во множестве перебывали у Тени, вне зависимости от того, был ли у неё "официальный любовник" или нет.
Руфий Крисп, не смотря на достаточно нежный возраст, пользовался среди золотой молодёжи Рима славой завзятого и опасного сердцееда. Хрупкий и голубоглазый, с нежной, вспыхивающей от малейшего волнения кожей, он казался воплощением абсолютной чистоты и невинности. Мужчины и женщины в летах просто млели от одного взгляда на этого, шестнадцатилетнего полу мальчика - полу юноши. Короткую записку - приглашение, подписанную именем - кличкой "Тень", нашедшую его на дружеской пирушке в одном из множества домов, снимаемых гетерами среднего достатка, Руфий воспринял как совершенно естественное признание его достоинств. Тут же, он прочёл его приятелям. Друзья Криспа восприняли записку столь же однозначно. Так старший сын сенатора Клодиана Приска, даже посетовал, что де слишком рано родился, и что будь ему не восемнадцать, как сейчас, а пятнадцать, он бы ещё посмотрел, кому бы прислала приглашение Палатийская Волчица
"Мальчик из хорошей фамилии" - именно так выглядел Руфий Крисп в комнатах Тени, - Лаодике почти понравился. Всё шло так, как она ожидала, а Тень всегда была довольна, если событитя развивались в нужном для неё направлении. И, когда её карие глаза встретились с голубыми глазами гостя, она улыбнулась и чуть склонила стан. Поклон получился лёгкий, небрежный, но, в то же время, безупречно изящный.
- Salve, юноша. Благодарю вас за то, что вы не отвергли моего приглашения.
- Жрица звала меня, и я пришёл.
Лаодика приняла ответ "гостя", ни на йоту не изменив приветливого выражения лица, но душу царапнуло нечто схожее с предупреждением. В словах мальчика явно слышался намёк на совершаемое Тенью насилие.
- В последнее время я чувствую себя чрезмерно балуемой. Надеюсь, моё предложение разделить со мной позднюю трапезу вы не сочтёте излишне навязчивым?
Мальчик подчёркнуто покорно склонил голову:
- Сочту за счастье исполнить любое ваше желание, жрица.
Лаодика недоумевала. Гость не был невинным недотрогой. Мальчик был боек, честолюбив, но сейчас в его поведении чувствовалось нечто неправильное. А впрочем не всё ли равно?
- Если принять моё приглашение к трапезе вас заставляет лишь ваша вежливость, - я отказываюсь от него, но, поскольку вы говорили, что будете счастливы исполнить все мои желания, то я попрошу вас немного обождать меня в соседней комнате. Если вам понадобится помощь, - рабыни к вашим услугам, - и, не дожидаясь ответа, Лаодика скрылась за занавесью, в ванной.
"Непонятно, почему мальчишка ломается? - размышляла Лаодика, быстро и ловко втирая в волосы яичный желток. - То ли я неверно просчитала его характер, то ли он просто набивает себе цену. Первое, - маловероятно, но возможно, второе, - возможно, но не обязательно". Волосы промыты. Наида обливает её напоследок тёплой водой из кувшина, подаёт полотно. "Впрочем, ни то, ни другое ничего не меняет. Отпустить мальчишку я не могу, а платить за то, что можно взять даром, - глупо".
Принимая у рабыни полотно, Лаодика велела: "Ступай к гостю", - но когда она вышла из-за занавеси, то увидела, что юноша продолжает сидеть в том же кресле и даже не переменил позу. На этот раз мягкие слова, которыми Лаодика привычно прикрывала грубую реальность, стали ей помехой.
При виде голой рабыни Руфий покраснел, опустил глаза.
- Перейди на ложе, - приказала Лаодика.
- Госпожа, не знаю, смогу ли я... - залепетал юноша, но Тень прервала его:
- Это ничего не значит. Ляг на ложе, на спину.
И, когда не смеющий открыто противиться Тени Цезаря римлянин, лёг, она за пару минут освободила ему из-под одежд и повязок член, перетянув лентой, поставила его, после чего уселась на мальчишку верхом и четверть часа спустя всё было кончено.
Крисп больше не краснел. Лицо его по белизне уподобилось мелу или мрамору. Глаза расширились. Совершенно незнакомый до этого стыд выбелил юноше щёки, скривил губы. Поняв, что свободен, римлянин сел:
- Это всё?
- Да.
Горло юноши перехватило. От стыда, от обиды, от отвращения. Служанка Цезаря просто использовала его так, как он сам не раз использовал подвернувшихся под руку рабынь. Она опозорила его, уравняв с опрокинутой навзничь женщиной, она... Иберийка подала Тени покрывало. Из спальни вышли две дворцовые рабыни. Пряча под струящейся тонкой шерстью наготу, женщина обернулась. Охваченный наново обретённым стыдом, Руфий поспешно одёрнул одежду.
- Что случилось, малыш?
Искреннее непонимание, прозвучавшее в её голосе, обожгло сильнее оплеухи. Эта волчица даже не понимала, ЧТО она с ним сделала. НЕ ПО-НИ-МА-ЛА!!!
- У тебя такой странный вид...
Руфий трясся, как замерзающий. Трясся от возмущения, от страха.
- Ответите вы мне или нет? - Рабыня склонилась, потрепала его по щеке, по волосам. С трудом расцепив сведённые челюсти, юноша попросил:
- Позвольте мне уйти, деспойна.
Всё то же непонимание на лице, то же непонимание в голосе:
- Разумеется, если тебе нужно идти...
- Да, да, деспойна! Мне нужно идти. Простите меня, но я должен быть сейчас в другом месте, я...
- Разумеется, - Лаодика отступила, держа на лице выражение абсолютного недоумения. - Я, конечно, предполагала... но если тебя ждёт неотложное дело... разумеется. Я благодарна тебе за то, что ты не отверг моего приглашения.
- Да, да, деспойна. Неотложное дело. Я, конечно, зайду... Через несколько дней... Если вы позволите. Я... - Юноша уже вскочил и, пятясь к дверям, оправлял одежду.
- В другой раз? Разумеется, но... если вы не против, я хотела бы, чтобы вы оповестили меня немного заранее.
- Да, да, деспойна, я извещу. Я пришлю записку... Но не на этой неделе, деспойна. Может быть через неделю?.. Или...
- Разумеется, если этого требуют обстоятельства. Главное, заранее известите меня. О большем я не прошу.
- Я так и сделаю, деспойда. Гелиайне, деспойна.
Дверь закрылась. Лаодика жестом велела приходящим рабыням выйти вон, перехватив при этом взгляд Наиды.
- Деспойна слишком сурова к мальчику, - забормотала иберийка, спешно пряча осуждающий взгляд. - Такой красивый, такой воспитанный мальчик и...
- Но в постоянные любовники он не годится, - оборвала Лаодика служанку. - Ты становишься слишком впечатлительной.
- Нет, деспойна, но мальчик так красив...
- Он глуп, капризен, избалован и ещё он слишком высоко ценит себя.
- Но он больше не придет, деспойна.
- Не прийдёт, - подтвердила Лаодика. - Но он мне больше и не нужен. Мне нужна сплетня. Ты же знаешь, что когда я зову служанок со стороны, это значит, мне нужна сплетня.
- Да, деспойна, прости глупую рабыню, - Наида склонилась до земли, но Лаодика знает, что это только способ, скрыть выражение брезгливого отвращения, которое служанка не в силах удержать внутри. Римлянин очаровал рабыню, но и это не стоит внимания. Мальчик глуп. Он даже не заметил потасканную служанку, а рабыня сейчас не посмеет идти против госпожи, и не потому, что боится её, а потому, что уже распробовала вкус мелких и частых подачек - подношений, которыми регулярно одаривают её просители. Старуха надеется собрать деньги для выкупа и для возвращения на родину и, пока деньги не собраны, Лаодика может во всём положиться на свою служанку.
Подглава 8.4.
Так закончился ещё один (какой уже по счёту?) роман Тени Цезаря, а через два дня Сальвидий Орфат, заведя с ней разговор о близящихся выборах, мимоходом заметил, что к нему из провинции приехал племянник, Сальвидион Орфат. Юноша всего лишь месяц назад снял булу и претексту, а уже мечтает о карьере в Риме. Приняв игру, Лаодика удивлённо приподняла брови:
- Он мечтает о карьере в Риме? Сколько же ему лет?
- Четырнадцать, жрица, всего четырнадцать, - со смехом отозвался сенатор.
- Всего четырнадцать?! И на какую же должность рассчитывает ваш племянник?
- На этот вопрос, наверно, может ответить только он сам, - с той же усмешкой отозвался Сальвидий.
- Любопытно, - кивнула Тень. - Клянусь дарами Великой Матери, хотелось бы мне знать, на какую общественную должность можно рассчитывать в четырнадцать лет, если даже юношей из рода Юлиев не назначали ни на какие должности до исполнения им восемнадцати. Любопытно.
- У жрицы возникло желание побеседовать с мальчиком?
- Желание? Возможно, но, к сожалению, я не располагаю своим временем за исключением... Увы, за исключением ночных часов.
- Не думаю, что это удобно...
- Абсолютно согласна с вами, сенатор. При моей репутации это просто невозможно.
Нет, разговор не был случаен. В глазах благородного римлянина промелькнуло удивление, почти разочарование, тут же скрытое под маской озабоченности:
- Жрица рассуждает разумно. Только, к сожалению, мой племянник слишком увлечён своей идеей. Более того, он уверен, что никто кроме вас, деспойна, не в силах помочь ему. Но, конечно, жрица права. Правила приличия требуют... Более того, я отвечаю за мальчика перед его родителями...
- Вы хотите, чтобы я поклялась не покушаться на невинность вашего племянника? Клянусь покрывалами Великой Матери, я не имею ни малейшего желания принуждать к чему-либо этого ребёнка. Я только выслушаю его и дам совет. Но, так как это невозможно, я умолкаю.
- Я верю вам, жрица, - тихо отозвался сенатор. - Ваша верность клятвам известна всему Риму, и если вы сегодня изволите урвать время от вашего сна, - мой племянник будет у вас в назначенное вами время.
- Salve, малыш, - Лаодика походя, потрепала римлянина по волосам. Мальчик сжался, отпрянул, стремясь избежать фамильярного прикосновения рабыни, но скованный в движениях подлокотниками и спинкой кресла, в котором сидел, ожидая хозяйку комнаты, не сумел сделать это. - Так на какую должность ты имеешь нахальство претендовать?
- В чём дело, малыш? - Лаодика мастерски изобразила недоумение. - Я спросила: зачем ты сюда пришёл? Не более.
- Ты не смеешь так обращаться со мной! Я не малыш! Я взрослый! Я полноправный гражданин Рима! Я - римский всадник! Я...
- Малыш, - остановила его Лаодика с тем же недоумением. - Я не отрицаю ни одного из твоих достоинств. К чему столь пылкие речи? Если ты хочешь, я буду звать тебя по имени. Кстати, как твоё имя?
- Сальвидион Орфат. Я - римский всадник... - гордо начал мальчик, но рабыня перебила его:
- Я Лаодика, но можешь звать меня "Тень". Меня многие так зовут. Так что тебе надо от меня, Сальвидион Орфат?
Поняв, наконец, как глупо звучат его выкрики, мальчик сменил тон:
- Мой дядя должен получить на выборах должность магистрата.
- Должен? Это забавно. Послушай, малыш, то есть Сальвидион Орфат, я не поняла: ты просишь или приказываешь? Для просьбы тон твой слишком жёсток, а для приказа положение слишком незначительно.
- Я - римский всадник!
- А я - рабыня Цезаря и потому признаю лишь приказы Цезаря.
Последний довод ошеломил римлянина настолько, что он минуту или две не мог вымолвить ни слова.
- Я прошу... тебя... - выдавил он, наконец.
- Ситуация проясняется. Итак, ты просишь должность для Сальвидия Орфата. Я правильно поняла тебя?
- Да, жрица, ты поняла меня правильно. Припадая к коленям твоим, я молю тебя о справедливости и...
- Довольно, довольно, - замахала руками Лаодика. - Я не сомневаюсь в твоём красноречии. Перейдём к делу. Что я от этого назначения буду иметь?
- Дядя говорил, что предлагал тебе...
- Предлагал, я помню, но другие предлагают больше. Мы не раз беседовали с ним, только в цене никак не сойдёмся. Значит, он решил-таки прибавить? И сколько?
- Мой дядя самый достойный из всех кандидатов...
- Малыш, по мне достойный тот, кто лучше платит. Ты цену называй
- Ты торгуешь государственными должностями за деньги?!
- Разумеется. Правда, кто-то предлагал мне двух мальчиков-рабов, уверяя, что они чрезвычайно искусны в любви, но я не хочу спать с рабами. Мальчики из хорошей фамилии, в конечном счёте, обходятся дешевле и... - она опять, как в изумлении, взмахнула рукам. - О Мать Богов, будь свидетельницей! Я не понимаю, почему этот мальчишка после каждого моего слова разевает рот и хлопает глазами так, что слышно, как стучат у него ресницы о ресницы. Ты что, невинный мальчик?
- Ддда.
- Тогда извини, хотя... клянусь Чёрными Конями Персефоны, подобного тебе я вижу впервые. Но вернёмся к делу. Сенатор просит о должности, а о прибавке не думает?
- Мне кажется...
- Превосходно. Передай ему, что я тоже умею быть упрямой.
- Ты отказываешь?
- Отказываю. Я, право, удивлена. Дядюшка твой далеко не дурак, по крайней мере, такое моё мнение, и вдруг такая глупость с его стороны. Я не понимаю, зачем он вообще слал тебя сюда?! Послушай, малыш, то есть Сальвидиен Орфат, ты ничего не перепутал? Может, дядюшка сказал тебе что-то?
- Н-е-е-ет, - замотал головой мальчишка.
- Ну, нет, так нет. Будем считать, что у благородного сенатора временное помешательство ума.
- Да как ты смеешь! Рабыня! Как ты смеешь так отзываться о римском патриции и сенаторе?! Потаскуха!
- Ты это мне?
- Да!
- В таком случае, - покачала головой Лаодика, - у тебя тоже помешательство ума, но не лёгкое, а сильное. Ты хочешь, чтобы я велела выкинуть тебя?
- Ты не посмеешь!
- Я? Ошибаешься. Одно моё слово и тот германец, которого ты видел перед моими дверьми, спустит тебя с галереи в атриум, не прибегая к помощи лестницы, ну а я завтра принесу Сальвидию Орфату глубочайшие соболезнования по поводу твоей безвременной кончины. Как никак между этой галереей и плитами атриума полных три этажа. Дядюшка ничего не говорил тебе о моих обычаях и манерах?
Ошалевший от всего услышанного мальчик, отрицательно замотал головой не в силах произнести ни звука.
- Очень непорядочно с его стороны, - закончила Лаодика, - посылать ко мне, ночью невинного мальчика - провинциала, да ещё и не рассказать ему, что я из себя представляю. Он хоть что-то обещал тебе за услугу?
- Тридцать тысяч или коня....
- За одну только просьбу? Что-то странно. Впрочем, это не моё дело. Ступай.
- Куда?
- Домой. Возвращайся домой. Мне спать пора. Что за свинство всё-таки! Вместо того чтобы славно размяться в постели с хорошеньким юнцом, я должна учить невинного мальчика реальному взгляду на мир. Свинство это и больше ничего!.. О, Всесильные Олимпийцы! Этот мальчик опять разинул рот и вылупил глаза! Сальвидион Орфат, вы хотите ещё что-то сказать?
- Ты хочешь, чтобы я... с тобой... но...
Маска, изображающая разбитную девицу упала, и её место заняла другая личина. Исчезла наглая самоуверенность. Взгляд восемнадцатилетней женщины стал строг и грустен:
- Сальвидион Орфат, я ЭТОГО не говорила. Я могу только предполагать, какие помыслы подвигли Сальвидия Орфата послать вас ко мне в роли просителя, но, прошу, не приписывайте мне чужих слов, дел и мыслей.
- Вы... ты... вы не настаиваете на этом?
- Нет, римлянин, не настаиваю и даже не предлагаю. Я не стану отрицать: любовников у меня было много и, надеюсь, будет их не меньше. Поймите меня правильно: когда я ложусь с двадцатилетним, - это естественно. Когда останавливаю свой взгляд на восемнадцать - семнадцатилетнем, - это нормально. Когда соблазняюсь хрупким телом шестнадцатилетнего, - это допустимо, но с четырнадцатилетним я ещё никогда не сходилась. Вы слишком молоды. Идите домой, и ложитесь спать. Мне тоже пора ложиться.
Ничего обиднее для мальчика она сказать просто не могла. Эта распутная девка считает его ребёнком?! Его! Надевшего взрослую тогу и золотой перстень! Его! Приехавшего в Рим!
- Я не дитя и знаю, когда мне ложиться! Я - взрослый!
- Сальвидион Орфат, ну какой вы взрослый? Идите спать и не морочьте мне голову. Ваш дядя, наверно, заждался вас. Кстати, днём он взял с меня обещание не покушаться на вашу невинность.
- Я не ребёнок! Я взрослый! Я никуда не пойду!
- Будете ночевать здесь? И не побоитесь, что вас на весь Рим ославят любовником Тени?
- Меня? Почему?
- Да потому, что в это время ко мне приходят те, кому я назначила свидание. Приходят вечером, уходят утром. Впрочем, если вы уйдёте сейчас, вам нечего бояться.
- А я и не боюсь. Подумаешь!
- Как знаете. Я не буду вас гнать. Я сама уйду. Ложе давно ждёт меня. Вы же, раз вы такой взрослый, поступайте, как хотите.
- И поступлю!
- Ну-ну, какие мы большие. Да делайте, что хотите. Дитя.