Аннотация: Вера легко перерастает в доверие, а оно слишком часто оборачивается вероломством.
Гл. 17 Зелье Великой Матери.
Подглава 17.1.
Правда и ложь. Две сестры. Ложь подменяет правду и...правда подменяет ложь. Возможно ли такое? Ложе сегодня особенно жёсткое. Лгу ли я, когда хочу солгать? Говорю ли правду, когда желаю быть искренней? Зыбкое бытие, подобное засасывающему песку. Как легко жить, зная: вот топь, а вот камень. И что за беда, если ошибившись, сразу, с головой проваливаешься в бездну? Смерть всё уравнивает. А вот существование без границ и граней способно свести с ума. Почему до сих пор это не произошло? Филемоний предал. Говоря о любви, он думал о выгоде, но я верила, и эта вера была моим камнем среди зыби реальности. Почему, зачем я жива? Неужели только потому, что жизнь и смерть равноценны для меня? О, Гесиона, жестокая и коварная служанка Великой Матери, ты умно рассчитала удар. В этом мире ни на что нельзя полагаться, ни на правду, ни на ложь. Это ты хотела внушить презираемой тобой служанке? О, как ты ошиблась, женщина! Ничто не сломит и не истощит силы живого капкана, и не тебе тягаться с ним в выносливости! Я найду в этой топи камень и обопрусь на него. И опять всё будет ясно и просто, опять ложь будет ложью и правда, - правдой. Что за беда, если Филемоний оказался предателем? Разве это беда? Нет, это счастье! Да, Гесиона, - счастье! Он связывал меня, а теперь я свободна! Ты слышишь, Гесиона, наложница и служанка своего господина? Я свободна! О, ты смотришь на мои слёзы? Так знай, что я плачу от счастья! А если это счастье связано с болью, то для меня это мало что значит. Я - жрица Кибелы-Реи Фригийской, и я умею терпеть боль. Во время посвящения я доказала это. Ты - знаешь! Ты всё знаешь, только не хочешь знать. Это ты ошиблась, ища топь. Я - камень! Но ты на меня не обопрешься. Я не стану пьедесталом для тебя так же, как ты не станешь новой госпожой Рима. Я даже не убью тебя. Нет, я поступлю хуже. Я оставлю тебя барахтаться в той грязи, в которую ты тщишься спихнуть меня, Гесиона! Я же буду жить! Я буду сладко есть и пить, буду ублажать тело дорогими маслами, буду внимать льстивым речам, буду спать на мягком ложе, буду вкушать сладость любовных ласк с лучшими юношами и мужами Рима! Кибела-Рея может быть очень щедра к своим верным и умелым служанкам. Да, Гесиона, кто бы ни победил в предстоящей схватке за власть, незаметной тени всегда найдётся место у подножия трона победителя. Пусть даже сейчас эта мысль и вызывает тошноту, но борьба придаст вкус победе. И, может быть, когда-нибудь, диадема царицы увенчает голову, той, что вошла в Рим жалкой и опозоренной пленницей. Не твою голову, Гесиона! Запомни! Я больше не собака и не желаю приносить добычу хозяину, довольствуясь снисходительной лаской или кусочком хлеба! Но... когда же я говорю правду, а когда лгу? Что из сказанного римлянину, правда, а что ложь? Что?!
"О, Сребролукий Бог с волчьим оскалом, Бог-просветитель и Бог-убийца, отпрыск Юпитера и реки забвения Латоны-Леты, Светоносный Аполлон, зачем я бежал? Чего испугался? Не успеть? Но разве ионийка не поклялась ждать? Впрочем, как бы там ни было, благодарю тебя, Покровитель Мудрости, за разумную мысль. Служанка верит во весь этот вздор о всесилии Великой Матери? Но это же превосходно! Кто не знает цену храмовой рабыни? Выкупить рабыню у храма, что может быть проще?! Конечно, тамошние жрецы и жрицы похитрее трактирного сводника, два дня назад уступившего мне Гату за двенадцать тысяч. Им придётся выложить тысяч двадцать пять, если не все пятьдесят, но разве это деньги, когда речь идёт о спасении Рима?! Прекрасная мысль, но зачем бежать сломя голову среди ночи к храму? Не умнее ли было вздремнуть несколько часов на уютном ложе? Интересно, поверила Тень моему признанию? Она ничем не выдала своего отношения к услышанному, эта маленькая актриса! И Лепид надеется перехитрить её! О, Сребролукий Феб, он слишком спесив, чтобы разглядеть даже своё поражение! А рабы едва плетутся, бездельники! Спят на ходу!
Двери храма Кибелы-Реи приветливо распахнуты. Ночь - время любовных приключений и жрецы не хотели уменьшать возможный доход. Услышав, что римлянин желает соединиться с храмовой служанкой, привратник-евнух склонился перед ним в нижайшем поклоне. Храм восточной рабыни был построен по римскому образцу (по крайней мере, та его часть, которую видел Эмилий). Низко кланяясь, второй служитель, тоже евнух, поприветствовал его: "Пусть Боги Рима хранят своего знаменитого потомка. Смиренный раб Великой Матери счастлив служить вам, господин, всем, чем только может..."
- Не думаю, что ты чем-то сможешь служить мне. Мне нужна женщина, служанка и жрица Великой Матери.
- Служанка или жрица, мой господин?
- Служанка и жрица, но одна.
- Да, господин, - поспешно закивал евнух. - Я последний среди ничтожных, но если господин не сочтёт затруднительным для себя рассказать о своём желании госпоже Алекте, он найдёт то, что ищет.
По меркам того времени Алекта была уже немолода, но при виде её величавой красоты, Эмилий невольно залюбовался. Лет тридцати пяти - сорока, рыжеволосая, белокожая и синеглазая, она обладала столь редкой притягательностью, что позже, Эмилий так и не смог вспомнить, во что была одета жрица.
- Слуга говорит. Что господин ищет служанку и жрицу в одной женщине?
- Да, - твёрдо ответил Эмилий. - Мне нужна служанка и жрица в одном лице. Более того, мне нужна конкретная женщина и нужна навсегда. За это я готов заплатить пять тысяч.
Милая улыбка Алекты скрыла её смятение:
- Прежде чем назвать цену, надо знать, кого оцениваешь. В храме много женщин: рабыни, служанки, ученицы, жрицы. Может быть, вы словами опишите внешность желанной вам женщины? Сколько ей лет? Какого она роста?
Эмилий задумался.
- Ей восемнадцать, по её словам. Она моложе меня, но не девчонка. Если она встанет рядом со мной, то достанет мне до щеки. Волосы у неё короткие, цвета старой каштановой скорлупы, ореховые глаза. Кожа? Белая, но не ослепительно. Довольно?
- Господин напрасно сердится. Мы с радостью поможем найти женщину, ранившую сердце господина, но господин сказал, что у женщины короткие волосы? Может быть она рабыня?
- Она служанка и жрица.
- Эта женщина, наверно, сложена, как нимфа или как богиня?
- Она сложена, как земная женщина.
Алекта быстро перебирала и сравнивала в уме данное римлянином описание с внешность подчинённых ей женщин. Наверно, это всё-таки какая-то служанка. Некоторые из них изредка прислуживают на храмовых церемониях. Если так, то пять тысяч за такую - хорошая цена.
- Увы, господин, ничем не могу помочь вам. Впрочем, если господин не торопится, то я прикажу собраться всем храмовым женщинам. Всем темноволосым и светлокожим.
- Не нужно. В храме этой женщины нет. Она служанка и жрица Кибелы-Реи, но она не принадлежит этому храму. Я хочу освободить её из-под власти Великой Матери, но я уже сомневаюсь, что вы можете сделать это.
- Женщина прислуживает странствующим жрецам? - догадалась Алекта. - Если это так, то пусть жрецы приведут её в храм и обряд освобождения будет проведён. Господину это обойдётся в семь тысяч.
- Это невозможно. Женщина не может прийти. Тот, кто проведёт обряд, должен пойти со мной немедленно.
Для Алекты подробности были не важны, но она воспользовалась очередной заминкой, чтобы поднять цену:
- Это обойдётся вам много дороже. Например, в восемнадцать тысяч
- Пятнадцать, - твёрдо возразил Эмилий, понимающий, что ни начни он торговаться, жрица будет вздувать цену до бесконечности.
- Сойдёмся на семнадцати, но со жрецами, господин будет договариваться отдельно.
- Но и вам я заплачу только после того, как женщина переступит порог моего дома.
Алекта мило улыбнулась, кивнула. Пусть пока так, ну а дальше, кто знает, как сложатся обстоятельства. Эмилий тоже не питал иллюзий по поводу заключённого на словах договора. Жрица, определившая цену освобождения в семнадцать тысяч, не была бы столь скромна, знай она имя оцениваемой.
Жрец-евнух выслушал приказ старшей, поклонился:
- Слышать, - значит слушаться. Да сбудется всё так, как пожелает Великая Мать, - хитрый ответ. Кто знает, что и как пожелает грозная Кибела от своих слуг. Раскачиваясь в носилках (евнух бежал рядом), Эмилий размышлял, не перехитрил ли он сам себя? По мере приближения к Палатию. Практичному сыну купца всё меньше верилось, будто спешащий за носилками жирный калека сможет хоть чем-то повлиять на хитрую, проницательную Тень.
- Чужим нельзя входить среди ночи!
Эмилий с тоской смотрел на преторианцев, преградивших ему путь в Палатий. Он исчерпал уже все доводы, но стражи упорно не хотели пропускать евнуха. Эмилий предлагал обыскать жреца, предлагал, чтобы кто-то проводил их до дверей Тени. Он даже предложил деньги, и всё без малейшего успеха. Стражники в открытую издевались над ним, прикрываясь приказом, как щитом. Под конец, не выдержав, Эмилий сделал то, что прежде ни делал, ни при каких обстоятельствах: пригрозил преторианцам именем жены. Это подействовало не больше предыдущего. Разве что евнух, поняв, наконец, о какой "служанке" идёт речь, попытался сбежать. Удерживая его за одежду, Эмилий с отчаянием оглядывался по сторонам, мысленно посылая мольбы всем богам, которые приходили ему на ум. Увы, приходя на ум, бессмертные не спешили приходить на помощь римлянину. Вот закончилось время ночной стражи, новые воину меняют уставших... "Кассий!"
Оклик по имени, заставил Хорею остановиться. Эмилий подбежал к трибуну, таща за одежду упирающегося евнуха:
- Salve, Кассий, выслушай!
- Уже слушаю, - брезгливое подёргивание губ должно было означать, что трибун вообще рад бы ничего не слышать. Боясь, что Хорея уйдёт, Эмилий не стал тратить время на вступление:
- Я придумал, как смирить Тень настолько, чтобы она избавила тебя от глупых намёком.
- Да? И что же ты раньше не "смирил" её?
- Послушай, - Эмилий кусал губы, лишь бы не дать прорваться кипящему в его сердце бешенству, - Марк обещал избавить тебя от неё? Так вот, он не сделал этого. Не смог. Почему ты отказываешься от моей помощи? Или я не римлянин?
- Римлянин...
- Тогда почему ты веришь Марку, и не веришь мне?
- Ты действительно сможешь утихомирить её? - заинтересовался Хорея. - Как?
- Она считает себя жрицей Кибелы-Реи. Это - жрец Кибелы-Реи, - Эмилий тряхнул евнуха. - Он должен убедить её слушаться меня.
- Ты открыл этому...
- Нет. Достаточно, если она будет слушать меня, так как жена должна слушать мужа. Но если ты не хочешь помочь, - я уйду. Улещивай её сам.
- Ты убедил меня, - в голосе Хореи зазвучали нотки примирения.
- Беда в том, что жреца не пропускают в Палатий, а без него мои слова, - обычный шум.
-- Господин, господин, - запищал евнух, - ну, как я могу уговорить жрицу Кибелы быть покорной супругу, если сам Атис, возлюбленный супруги Матери Богов, не вынес её холодности и, оскопив себя, повесился на дереве?!
Радуясь возможности хоть на кого-то излить досаду, Эмилий встряхнул его:
- А как ты собирался уговаривать служанку?
- Никак, господин, клянусь одеяниями Великой Матери, никак! Я приказал бы её хозяевам уступить рабыню и всё.
- Господин, господин, - взмолился жрец, обращаясь к Хорее, с интересом следящим за спором. - Умоляю, заступитесь за меня. Я ничтожный из служителей Матери Богов, и я не в силах помочь благородному римлянину! Господин, прошу вас, умоляю...
Злорадно усмехнувшись, Хорея подозвал одного из легионеров:
- Проведёшь жреца до двери Тени, а когда он выйдет, выведешь его из Палатия.
Известие о возвращении мужа, застало Лаодику за причёсыванием. Мигом, прибрав волосы и накинув на голову химантион, она позволила: "Пусть войдут".
... И опять они вдвоём. Довольный своим освобождением, евнух спешит прочь от дворца. Конечно, Тень он ни в чём не убедил. Он даже не пытался убеждать её в чём-либо. Плёл что-то про покорность мужу, про покорность господину, ни словом не упомянув единственную госпожу Тени, - Кибелу-Рею Фригийскую. Молчание нарушила Лаодика, спросила, не скрывая насмешки:
- И сколько вы заплатили за помощь этого недочеловека?
- Пообещал семнадцать тысяч
- О, только пообещали? Вы не верили в ваш успех?
- Не верил.
- А за что вы обещали заплатить?
- За то, чтобы ты стала мне настоящей женой.
Лаодика улыбнулась примирительно:
- Я сожалею, что желанию вашему не суждено сбыться, но так как я исполнила вашу просьбу, могу ли я рассчитывать на соответствующую любезность с вашей стороны? Сегодня я хочу посетить ювелирные лавки в сопровождении Марка Валерия Мессалы.
Глаза Эмилия вспыхнули. Он бросил на жены быстрый, острый взгляд, спросил, стараясь, чтобы его голос не выдал волнение:
- Это "хочу" или "надо"?
Лаодика усмехнулась:
- Я оказала вам услугу и вправе рассчитывать на ответную. У меня накопилось слишком много золота и мне надо обменять его на драгоценные камни. Они легче и занимают меньше места. Я плохо разбираюсь в драгоценностях, и поэтому надеюсь получить от раба Лепида несколько дельных советов, но если вы сочтёте возможным, помочь мне лично, я буду искренне благодарна вам и забуду свою предыдущую просьбу.
Почувствовав за обстоятельной вежливостью жены насмешку, Эмилий уступил:
Делайте так, как сочтёте нужным. Надеюсь, вечером вы покажете мне ваши приобретения?
Сцилла и Харибда. Две скалы, между которыми несётся узкий поток морских вод, и, в то же время, почти философский символ житейских опасностей и соблазнов. Между такими "скалами" и металась душа Эмилия. Раб был противен ему уже в силу своего низкого положения. Мысль о том, что это жалкое полу животное станет его соперником, жгла римлянина подобно калёному железу, и, одновременно, разум юноши терзала мысль, что соблазнись Тень телом Карфагеника, смертельная опасность, нависшая над Клавдием Тиберием, будет отвращена. Ионийка держала слово, пусть даже слово это не сопровождали пылкие обещания и пышные клятвы.
Эмилий видел, как выдавливает стилос греческие буквы на восковой табличке (увы, Лаодика лишь следовала римской моде), видел, как берёт письмо рабыня... Рабыня? На руке иберийки не было медного браслета.
- Где твой браслет?
Служанка поклонилась, ответила:
- Его сняли с меня, господин. Я внесла в казну моего Божественного господина пять тысяч сестерций, и теперь, согласно воле моего господина, я отпущенница, принадлежащая к славной фамилии Юлиев.
- Твоего владельца? А разве...
- Нет, Эмилий Элиан, - подтвердила его догадку Лаодика. - Наида - бывшая рабыня Гая Юлия Цезаря, а не моя. Я бы не стала мелочиться из-за каких-то там пяти тысяч. Но, в любом случае, сегодня, Наида, в честь своего освобождения, ты получишь от меня подарок
- Благодарю за милость, деспойна. Пусть благоприятна, будет Судьба к той, что послала мне столь мудрую и щедрую и справедливую госпожу.
- Ты необыкновенно щедра, - с сарказмом заметил Эмилий, когда недавняя рабыня скрылась за дверью.
- Вы считаете, что я должна была оставить её на произвол судьбы? Да, я дала ей совет. Деньги у Наиды были. Женщина хорошо служит мне. Я должна её защитить, и я защищу её. Много ли надо старухе? После смерти господина, - она свободная. Купит себе лавочку здесь или вернётся на родину. На это деньги я ей дам.
- А как ты будешь жить без столь верной служанки?
- Вы же убьёте меня. Эмилий Элиан.
- Опять шутишь?
- Не шучу. Не стоит обременять себя лишними заботами во время бегства. Если же Судьбе будет угодно, сохранить меня, то она же поможет найти мне не менее преданную служанку. Всё будет так, как угодно Судьбе. Гелиайне, господин.
- Гелиайне.
Подглава 17.2.
Эмилий шёл домой. Безумная ночь кончилась. Какая она была? Пятая? Десятая? Римлянин давно сбился со счёта. Сейчас он хотел одного: беседы с отцом. Может быть, вдвоём они найдут выход из этого лабиринта? Но отца не было. Он ещё вчера покинул город по торговым делам. Увы, Эмилий так редко бывал дома, что, порой, чувствовал себя гостем, а не будущим хозяином. Гата появилась, как только он лёг, без зова, и Эмилий был рад ей. Маленькая невольница, жертва межплеменных войн чуть ли не с самого края земли, она с трудом понимала латынь и абсолютно ничего не понимала в римской жизни, но проникла в главное: её господин несчастен. Именно ей, шёпотом жаловался Эмилий на холодность Тени, а, обвинив, тут же оправдывал молодую женщину.
Гата понимала. В её глазах Тень Цезаря была почти богиней, а Богине нелегко понять смертного, так же, как и смертному понять Богиню. Происходящее казалось девочке подобием одной из родных легенд. В этой легенде Боги спускались к людям, а люди поднимались к Богам. В той легенде юноша, влюбившись в Богиню, сделал её своей женой. Насильное сближение не принесло счастья. Хитростью, вернув крылья, Богиня улетела, но влюблённый не отказался от своей любви. Он прошёл немало дорог, преодолел немало преград, сразил всех врагов. Разлука и твёрдость мужа, убедили Богиню в истинности его чувств. Герои легенды прожили долгую жизнь, вырастили могучих сыновей и прекрасных дочерей и умерли в один день, будучи не в силах расстаться даже после смерти.
Гата рассказала бы господину эту легенду, но, увы, чужие слова не давались ей, убегали от языка. Сейчас, слушая жалобы юноши, она с трудом улавливала смысл его речей, но и уловленного было достаточно, чтобы возмутить её. Злая Богиня не позволяла Тени любить, так же, как и соплеменники хозяина не позволяли любить ему? Это тоже было в легенде. Не так давно господин несколько раз делал её своей любовницей, но в легенде этого не было, и вот - забылось, тем более что это было раньше. С тех пор, как она переступила порог этого дома, господин ни разу не пожелал её. Он добрый, не то, что другие римляне. Непонятно, почему его так боятся слуги?
Выговорившись, Эмилий почувствовал успокоение. Накопленная усталость разлилась по всему телу. Но даже если бы господин не уснул, Гата всё равно ни за что не рассказала бы, с кем говорила вчера утром. Она вышла купить сладостей у разносчика. Эмилий, балуя любимую рабыню, часто дарил ей мелочь. Гата сразу узнала заговорившую с ней. Короткие, стянутые на затылке, вьющиеся тёмные волосы, ореховые глаза, лицо, не тронутое краской, скромная, светло-серая одежда... Молодая женщина расспрашивала её о пустяках и улыбалась. Она была похожа на добрую, старшую сестру. Уходя, она попросила разрешения навестить её сегодня. Она будет ждать. Да, она уже ждёт!
Эмилий проснулся в седьмом часу. Ещё час вставал, одевался, причёсывался. С бодростью вернулось беспокойство. Перед пробуждением ему приснился кошмар: он застал жену в постели с рабом Лепида и, взбешенный, пригвоздил их к лежаку ударом меча. Эмилий видел глаза умирающей Тени, ощущал её предсмертный трепет и дрожь... И вдруг губы женщины изогнулись в странной усмешке, и тогда испугался он сам.
Во сне Эмилий рывком выдернул меч, освобождённая кровь волной плеснула ему в лицо. Когда же он скинул труп раба на пол, тела Тени под ним не оказалось, а покрывало хранило первозданную чистоту. Эмилий огляделся. Тело на полу не было телом раба Лепида. Эмилий видел обнажённый торс, видел запрокинутое лицо, но не узнавал убитого. Так случайно спотыкаешься о труп врага на поле боя. Кто он? Какая разница. Потом Эмилию показалось, что в дверном проёме мелькнуло светло-серое покрывало. Он метнулся туда. Ещё дверь. Во сне ведь всё не так, как наяву. Двери и стены появляются там, где их не было, и исчезают, где, казалось бы, без них не обойтись. Так же, как и люди. Эмилий метался по кубикулам, по тёмным и светлым коридорам, по галереям. Он потерял меч, он молил в отчаянии, звал: нет, он не убивал её, не убивал. На нём нет её крови! Но где же она? Почему не отзывается?!
Даже проснувшись, Эмилий не сразу сумел преодолеть душащее его чувство отчаяния. То, что испытываешь во сне не сравнимо с явью. Второе - жалкая тень первого, и, наше бытие, не есть ли лишь сон, полный бессилия, нелепостей и ненужных мук, в то время как сон - истинная жизнь нашей души, нашего разума?
Сон ушёл, но порождённое им беспокойство осталось. Все дела валились из рук. Многие уверяют, что сны предопределяют будущее, надо только отделить истину от лжи, как и в дневной жизни. Что было истиной во сне? Что было ложью? Во сне Тень избегла его меча, а он потерял её. Неужели таково его будущее?
Носильщики отдыхали уже во второй раз. Разминая ноги, Эмилий прошёлся вдоль портика. Отсюда ему хорошо была видна вся площадь, лавки на ней, в том числе и ювелирные. Они-то и притягивали Эмилия, бессознательно ищущего случайной встречи, брошенного вскользь взгляда Лаодики. Глупая надежда. Он столько спал, столько собирался. Скорее всего, покупки сделаны, и Тень занялась чем-то другим. Но... из дверей ювелирной лавки вышел Карфагеник. Не знай Эмилий истинного положения юноши, никогда бы он не догадался, что этот завитой, напомаженный франт, изящно играющий тросточкой для почёсывания, - один из множества иноплеменных рабов Рима. Помедлив в дверях, Карфагеник поддержал под руку свою спутницу... Увы, иначе назвать эту женщину у Эмилий не поворачивался язык. Набеленная, нарумяненная так, что казалось, косметика вот-вот посыплется с её лица, как старая штукатурка, с густо подрисованными глазами, с бровями, сведёнными в одну линию, с крошечным, словно окровавленным ртом, она выглядела карикатурой на модных римских красавиц. Да, да, именно карикатурой, причём карикатурой настолько совершенной. Что только очень искушённый наблюдатель заметил бы и оценил издёвку, отражённую на этом, сверх модно размалёванном человеческом лице.
Белокурые локоны парика полностью скрывали лоб, делая голову как бы приплюснутой. Пышные, по последней моде скроенные и уложенные одежды, тесные туфли, подчёркивающие крупную ступню поселянки... На пальцах, в ушах, в волосах, на шее, на запястьях женщины переливались всевозможные камни самых разных украшений. Так краситься и одеваться могла лишь уверенная в своей неотразимости матрона или очень дорогая гетера. Не будь утреннего разговора, не будь Карфагеника, Эмилий никогда бы не признал в этой "царице" вою жену, даже если бы встретился с ней лицом к лицу.
Поддерживаемая под руку, Лаодика доковыляла на высоких котурнах до наёмных носилок. На руке у неё висела плетёная сумочка, - очевидно с покупками. Досмотреть происходящее Эмилий не успел. Его окликнули:
- Ах, Эмилий Элиан, как я рада тому, что вижу вас!
Эмилий обернулся на голос и, узнав черноволосую соблазнительницу-Андростею, едва удержался от досадливой гримасы, а гетера продолжала щебетать:
- Приветствую вас, благородный всадник. Я так давно ищу встречи с вами, что, право, вы должны извинить мне мою радость.
- Хайрете, - вяло поприветствовал её Эмилий. - Зачем ты искала встречи со мной?
- Во-первых, - гетера приняла покаянный вид. - Я должна извиниться перед вами за те глупости, что наговорила о вас и вашей супруге. Признаюсь, я была не права от первого до последнего слова, так как судила о делах, незнакомых мне, со слов завистливых сплетников. А во-вторых, если вы прощаете меня, хочу покорнейше просить вас ещё раз посетить мой дом, но уже не с товарищем, а с вашей женой. Перед Сементинами я устраиваю небольшой симпосиум для моих друзей, а, так как ваша супруга всем забавам предпочитает философские беседы, я уже послала приглашение знаменитейшему из сенаторов Рима, Анею Луцию Сенеке, философу и оратору. Прошу вас, Эмилий не отказывайтесь от моего приглашения. Что же касается вашей супруги, то специально для неё я составлю письмо и пошлю его вам.
- Хорошо, я передам, - согласиться Эмилий, надеясь, что уж теперь-то ему удастся отвязаться от красотки. Лаодика уже сидела в носилках и Карфагеник, как галантный обожатель, задёргивал и поправлял складки ткани, защищающие пассажира от солнца, холодного воздуха и, главное, от уличной пыли. К несчастью, гетера перехватила его взгляд:
- Вы знаете этого юношу?
- Я? Да. Это Марк Валерия Мессала, сын Валерия Корвина Мессалы Барбата. А та красотка, кажется его новая любовница.
- Он ходит с ней по лавкам с пяти часов дня и делает ей такие богатые подарки! Он очень богат?
- Он? Не очень. Отец его балует
- Вам нравится его любовница?
- Не... Нет. Слишком накрашена.
- Даже более чем слишком. Она смешна. Мне было бы стыдно даже стоять рядом с ней. Но Марк Валерий от неё без ума.
- Не знаю.
- Конечно, без ума. Разве будучи в здравом уме, дарят женщине за раз столько подарков?! В одной из лавок он истратил на украшения почти пол миллиона сестерций. Говорят, в начале пути, рабы едва поднимали носилки. Столько в них было золота! Он покупает ей самый дорогой жемчуг, самые ценный камни, но, при этом, безумно упрям при торге. Вы ведь знакомы с ним?
- Немного.
Рабы подняли носилки, скорым шагом прошли расстояние до следующей лавки. Что ж, если Карфагеник долго торгуется, догнать их будет не трудно.
- Но вы же знаете, что эта старуха, - его любовница.
- Старуха?
- Конечно, старуха. Я подходила близко, я видела. Её почти тридцать. Конечно, с помощью краски можно подправить кой-какие недостатки, но такой возраст трудно скрыть. Кстати, вы не могли бы пригласить на пирушку и его?
- Кого?
- Марка Валерия Мессалу. Я бы попыталась исправить его вкус. Не люблю хвастаться, но рабыня, присланная Лепидом, бесподобно хороша. Во всём.
- Может быть, передать твоё приглашение и Лепиду? - спросил Эмилий, уже предчувствуя ответ. Он не ошибся. По-прежнему улыбаясь, гетера отрицательно покачала головой:
- Я думаю, не стоит приглашать его. Как я слышала, он сейчас в ссоре с вашей супругой и их встреча никому не принесёт радости. Может быть, стоит пригласить Валерия Катула?
- Моя жена не держит на него зла. Не более.
- Вы правы, - не задумываясь, согласилась гетера. - Надеюсь, что я не слишком отвлекла вас от ваших важных дел?
- Нет, нет, мне было приятно беседовать с тобой. Ты прекрасная собеседница и, боюсь, это я злоупотребил вашим вниманием. Впрочем, мне пора прощаться. До встречи
- До, встречи, Эмилий Элиан! Сегодня же я пришлю в ваш дом приглашения для вас и вашей супруги. Прощайте.
Послушные взмаху руки, рабы поставили перед ним носилки. Он сел в них, приказал: "По этой улице. Я скажу, где остановиться".
Наёмные носилки опять стояли перед ювелирной лавкой-домом. Даже на улице был слышен перестук молоточков, придающих мягкому золоту и, не столь мягкому, серебру нужную форму. Оставив носилки на улице, Эмилий вошёл. В атриуме старший приказчик, почти извиваясь от предчувствия крупной сделки, показывал украшения. Крепкотелые, вымуштрованные рабы безмолвно подносили и открывали перед богатыми покупателями тяжёлые, плоские ящики. Браслеты, перстни, ожерелья и просто резные камни лежали, как в гнёздышках, в складках чёрной ткани ни специальных матрасиках, набитых шерстью. Черный цвет выгодно оттенял все достоинства камней, жемчуга, оправ. Когда Эмилий вошёл, приказчик как раз раскрыл очередной ящичек.
Женщина (Эмилий всё ещё сомневался, что это его жена) быстро проглядела содержимое, покосилась на спутника. Карфагеник важно покачал головой: "Здесь нет ничего достойного вас, деспойна". Приказчик поклонился, закрыл ящик, замкнул замки и, только после этого, открыл следующий. Подойдя поближе, Эмилий увидел целую коллекцию гемм на яшме, малахите, слоистом агате, сердолике, сардониксе, янтаре, таинственно мерцающем лунном камне, но Карфагеник отказался и от гемм. Более того, он почти рассердился: "Неужели в этой лавчонке нет настоящих индийских самоцветов?"
Самоцветы нашлись, и после придирчивого осмотра, Намилим остановился на тяжёлых, изумрудных серьгах, изумрудном же перстне и подвеске с сапфиром. Особенно хорош был сапфир: тёмно-голубой шарик внутри золотой звезды. Не менее впечатляющей оказалась и цена. После долгого яростного торга Карфагенику удалось сбить её вдвое, главным образом, за счет обещания расплатиться тут же, на месте. Уложив покупку в сумочку, юноша с улыбкой повесил её на руку своей спутнице: "Увы, деспойна, но в этой лавочке больше нет ничего достойного вас". Поняв, что эта пара уходит, приказчик обратил своё внимание на Эмилия: "Что желает господин?" Эмилий скользнул по нему рассеянным взглядом: "Я? Ничего. Я зайду в другой раз".
Устраиваясь в носилках, женщина попросила, неимоверно жеманясь: "Я так утомлена, милый. Не вернуться ли нам домой?" "Как пожелает моя царица", - в косом взгляде, брошенном на него рабом, Эмилий прочёл досаду: "И надо было тебе явиться столь не вовремя!"
Остановив наёмные носилки недалеко от Палатия, Лаодика (теперь Эмилий видел, что это была именно она) вышла. Намилим заплатил носильщикам и отпустил их. Эмилий чувствовал, что рабу и здесь хочется поторговаться, но он вынужден спешить.
В носилках Лаодика сняла парик, стёрла с лица краску, накинула на голову и поверх роскошного одеяния длинный пеплос. На руке её висело объёмистая корзинка. Проходя мимо носилок Элиана, она окликнула его: "Эмилий Элиан, вы хотели посмотреть мои покупки? - и, тут же обернувшись, позвала Карфагеника, - Где же вы, Марк Валерий? Мы ждём вас!"
Корзинка оказалась достаточно ёмкой. Первым из неё появился пышный, белокурый парик, потом - льняная салфетка, вымазанная всевозможными красками. Ею Лаодика стёрла в носилках косметику с лица. Следом на столик легли гребешок, зеркальце и, наконец, кожаные футлярчики с драгоценными украшениями, каждое из которых равнялось по стоимости небольшому состоянию. Последними, Лаодика вытряхнула остатки золота. Намилим, угощаясь горячим паштетом, со знанием дела разбирал достоинства и недостатки каждой безделушки, оценивая чистоту камней, резьбу, шлифовку, оправу. Ни единый порок не ускользал от пытливого взгляда юноши. Лаодика с неподдельным интересом слушала его монолог о драгоценностях, стараясь запомнить из него как можно больше.
Во время рассказа, Эмилий трижды порывался встать, и трижды гордость удерживала его, а Лаодика, словно поощряя ревность мужа, легко протягивала рабу руку, чтобы тот, подтверждая свои рассуждения, мог надеть ей или перстень, или запястье, или просто положить на ладонь особенно красивый камень. Эмилий дважды замечал, как, прилаживая украшение, раб, словно бы ненароком, касался губами или тыльной стороны ладони, или кончиков пальцев... Наконец, усмирив себя, Эмилий поднялся:
- Ваши новые украшения прекрасны, но, к сожалению, я не могу уделить им много внимания. Меня ждут, и я ухожу. Но, уходя - повторю: не забывайте о моей просьбе.
Лаодика подняла голову, посмотрела ему в глаза:
- Я помню о вашей просьбе, Эмилий Элиан, и исполню её, как только вы найдёте то, чем сможете оплатить мою услугу, - карие глаза женщины были подёрнуты мечтательной дымкой. Эмилий чуть склонил голову:
- Я заплачу. Надеюсь, даже сегодня, - в горле у юноши першило, слова давались с трудом, но он ничем не выдал себя и лишь у дверей обернулся, повторил. - Я заплачу. Сегодня же.
...Вышел. Ноги почти прилипали к деревянному настилу. Больше всего Эмилию сейчас хотелось вернуться, но он упрямо заставлял себя идти прочь. Доблестные мужи древности, конечно же, не колебались бы. Служение Риму было для них выше всего личного, мелкого. Остановившись, он вцепился в деревянные перила крытой галереи, невольно глянул вниз. От земли, точнее, от каменных плит атриума, его отделяло ровно три этажа. Смертельная высота, но он не сделает этого. Нет. Он будет жить, хотя бы для того, чтобы отомстить этой женщине... этой жестокой женщине. Сегодня он предлагал ей свою любовь, и она отвергла его, а теперь... Авиола, по крайней мере, был римлянином, патрицием... Судорожно сжимающиеся пальцы скребли по дереву. Нет, он не вернётся, он выполнит свой долг, и Клавдий будет жить, остановит гражданскую войну... Интересно, где они сейчас? На лежаке или на кровати? Автоматически он посмотрел в спину прошедшего мимо него мужчине... Пальцы, терзавшие дерево, ослабли. Бросившись вслед за уходящим, он почти нагнал его, остановился, повернулся, бегом добежал до двери, столкнулся с Наидой, спросил: "Где Тень?" Отпущенница поклонилась, может быть затем, чтобы спрятать ироническую улыбку, ответила почтительно: "Следует за своим господином..."
Дверь закрылась. Руки Намилима сомкнулись вокруг стана молодой женщины: "Ах, деспойна, что значат эти холодные камни рядом с вашей сияющей красотой?! Ваши глаза, ваши щёки, ваши губы, - вот истинное сокровище, от которого я потерял разум! Госпожа моя, моя радость, моё мучение, как давно я ждал этой минуты, как мечтал о ней! - губы раба искали её губы, щекотали шею, шептали в ухо жаркие слова признания, - Ты блаженство и наслаждение, ты счастье и восторг. Любовь к тебе подобно пламени и сердце моё пылает, подожженное лёгкой стрелой Эрота. Люблю тебя, люблю, прекраснейшая из женщин. Жрица! Колдунья! Твои губы, твоя кожа..." Ткань длинных одежд скользила и сминалась в руках... Намилим не задумывался о причине ухода ревнивого мужа, о смысле его последних слов. Он пьянел от предчувствия скорого исполнения его желания. Сейчас, как никогда, юноша был уверен, что его время пришло. Сейчас эта женщина будет принадлежать ему! Желание оказалось столь сильным, что его не трогала даже абсолютная неподвижность будущей любовницы и её равнодушие. Разогревая себя собственной смелостью, он начал раздевать её. Снял пеплос, верхнюю одежду...
"Прошу мою госпожу простить меня, - Наида подчёркнуто смотрела в сторону, - Пришёл слуга. Божественный повелитель наш требует к себе мою госпожу". Спокойно и твёрдо Лаодика освободилась из мужских объятий, поправила одежду. Намилим ясно видел, как досадливая гримаса скривила её губы: "Передай: уже иду". Поспешно, она смахнула в кошель остатки золота со стола, бросила туда же два перстня-печатки, протянула Намилиму: "Возьми. Это плата за услугу". Едва скрыв досаду, юноша взял скудную подачку. Кольца были дешёвые, из тех, что выбрала сама Тень. "А это подарок". Не веря своим глазам, Намилим принял из рук Тени футляр с крупным, хорошо отшлифованным хризолитом. Словно боясь, что золотисто-зелёный кристалл растает в свете масляных ламп, он захлопнул коробочку: "Ваша щедрость..." - обычно послушные слова вдруг разбежались, бросив хозяина. Пятидесятитысячный камень был не просто драгоценностью. Это была свобода. Его свобода! За такое подношение хозяин просто обязан был дать рабу вольную. Конечно, обязан! Но понять такое Тень, конечно же неспособна. Женщины вообще не отличаются понятливостью. Досадливо кривя губы, она приказывает: "Да ступай же!"
"...Следует за своим господином, - выдержав паузу, иберийка пояснила, - Божественный пожелал видеть её и даже послал за ней раба, - и уже заговорщически шепнула, заканчивая, - Так мне велела сказать моя госпожа". Подчиняясь этому шёпоту, Эмилий тоже понизил голос, спросил: "Так она здесь?" "Нет, господин. Тень следует за своим господином, но ушла она потому, что так захотела сама". "Хорошо, я понял".
Эмилий вяло поплёлся к лестнице. Он опять ошибся. Тень не взяла предложенную им плату. Не захотела брать. Всё напрасно, и его решимость, и его мучения. Ей не нужен Лепидов раб. Не нужен! Впрочем, разве он, Эмилий Элиан не знал этого раньше? Знал, только надеялся на лучшее, или на худшее? Не желая верить в искренность жены, когда она признавалась в равнодушии к мужчинам. Но Тень, лживая Тень, опять сказала правду. Эмилию Элиану, римскому всаднику, сыну богатого купца, нечем оплатить милость безродной ионийки. У него нет ничего, кроме денег или того, что можно купить за деньги. Ничего. И, увы, не любую цену можно выразить через звонкий металл...
Подглава17.3.
Странный человек встретил Эмилия Элиана этим утром на пороге его дома. Сморщенный, как печёное яблоко старичок-евнух подбежал к нему, в тот самый момент, когда Эмилий готовился сесть в носилки, чтобы, проехав мимо шести домов, выйти перед домом своего патрона и наставника, вложил в руку юноше сложенные таблички с письмом и скрылся. Недоумевая, Эмилий раскрыл деревянные пластинки, прочёл, написанное на их внутренней стороне: "Эмилию Элиану, римскому всаднику от служанки Великой Матери привет..."
Уже само начало было необычно. Никогда ещё Лаодика не посылала ему длинных писем, никогда не начинала их столь торжественно. Большее, что от неё можно было ждать, - короткая записка на обрывке папируса, с указанием места и часа свидания. Записку такую обычно приносил какой-нибудь замурзанный мальчишка, из тех, что за пару медяков готовы бежать куда прикажут и передать, что им прикажут. Впрочем, продолжение письма развеяло недоумение: "...Зная нужды всех смертных, Мать Богов исполнит вашу к ней просьбу, если вам будет угодно обеспокоить себя и прийти в храм Кибелы-Реи-Ашорет сегодня или завтра, утром или днём, вечером или ночью". Но этом, письмо заканчивалось. Внизу стояло имя "Алекта" - именно так звали рыжеволосую жрицу, с которой он торговался в храме.
Всё то время, пока Эмилий, следуя за патроном в его свите, исполнял свой гражданский долг, он думал о послании. После бегства евнуха из Палатия, Элиан потерял надежду на служителей Реи. Неужели напрасно? В полдень, получив наравне с другими учениками разрешение удалиться, Эмилий быстрым шагом направился в сторону храма. Привратник-евнух, как и в прошлый раз, встретил его поклоном, осведомился: "Какая нужда привела благородного римлянина в храм?", - на что юноша прямо сказал, что его имя Эмилий Элиан, и что нужна ему Алекта.
Днём внутренний двор храма наполняли женщины: молодые, миловидные, одетые в короткие одежды, они, дрожа от холода, упражнялись в искусстве танца. Эмилий сразу привлёк их внимание, но евнух, сопровождавший юношу, крикнул им что-то и женщины потеряли к пришельцу всякий интерес. "Пять сов?" - спросил у евнуха Эмилий. Тот закивал: "Совы, господин, совы. Днём - спать, ночью - летать, - и, указав на лестницу, сообщил. - Вам туда, господин".
Алекта встретила римлянина поклонами и пышным приветствием, на которое Эмилий ответил одним коротким словом: "Salve". Не давая гостю перехватить инициативу, жрица заговорила о деле:
- Мы виноваты перед господином. Наш слуга не исполнил того, что было обещано господину. Но и господин виновен в случившемся, не менее нас. Скрыв имя женщины, он ввёл нас в заблуждение и мы, веря словам господина, послали слугу туда, где нужны были знания посвящённого.
- Теперь вы знаете имена: моё и той женщины.
- Да, господин, теперь мы знаем. Знаем, что никакое заклинание не освободит служанку и жрицу Великой Матери от возложенного на неё заклятия. И всё-таки, мы не бессильны. Здесь, - жрица подала Эмилию маленький футлярчик из жёсткой кожи, в каких ювелиры продают некрупные украшения, - две жемчужины. Это не обыкновенные жемчужины. Не те, что находят ныряльщики в мягких тканях морских слизней. Если такую жемчужину бросить в напиток, в вино ли, в молоко ли, в воду ли, она растворится без следа, и женщина, выпившая этот раствор, познает страсть, даруемую Кибелой-Реей избранным своим слугам. Одна жемчужина, только одна, и Тень обретёт способность к любви.
Слушая жрицу, Эмилий открыл футляр. По дну его, затянутому нежной тканью, перекатывались два шарика, очень похожие на золотистый жемчуг.
- Только одна жемчужина?
- Да, господин. Но господин может не верить нам. Мы ведь один раз (пусть и не по своей вине) обманули его веру. Жемчужины абсолютно одинаковы и, прежде чем идти к своей супруге, господин может дать одну из них какой-нибудь рабыне и самостоятельно определить какова доля истины в наших словах.
Мысль о яде, была первой, возникшей в уме Эмилия, после того, как жрица сказала, сто шарики эти растворяются. Алекта загодя предусмотрела возможность подозрения и ответила на вопрос, ещё до того, как услышала его, но у Эмилия было ещё одно сомнение:
- И сколько будут стоить мне эти две жемчужины?
- Нисколько. Это дар Богини её преданной служанке. Тень верностью заслужила это наслаждение. Вам же спрашивать о цене вашего законного права на вашу же законную супругу, - просто странно.
- Звучит убедительно, - согласился Эмилий, будучи не в силах оторвать взгляд от перекатывающихся по дну коробочки шариков. Жрица что-то недоговаривает. Знать бы что? - Я хочу знать, что будет после того, как Лаодика выпьет раствор. Кстати, не подскажешь, как мне преподнести его моей жене?
- Вы можете бросить жемчужину в свою чашу, отпить половину, дать чаше постоять, а потом предложить Тени поменяться чашами. То, что мы с вами называем "жемчужиной", всего лишь сладкая оболочка, внутри которой заключена капля, не имеющая ни вкуса, ни запаха. Пока оболочка цела, - капля спит. На растворение же оболочки нужно время.
Что будет после? Некоторое время - ничего. Потом женщина почувствует лёгкую сонливость, вполне естественную для позднего вечера, потом в сердце её начнёт зарождаться сперва ощущение тепла, потом - нежности. Нежность перерастёт чувственность. Но и тогда она ещё ни о чём не догадается, отнеся происходящее с ней на счёт ваших ласковых слов, которые вы, конечно же, не будете жалеть для неё.
Ей захочется сесть поближе к вам, рука, помимо её воли, обовьёт вашу шею, пальцы вплетутся в волосы, ощутят их мягкость, случайное прикосновение к коже вызовет дрожь во всём теле, губы станут искать влажное прикосновение ваших губ...
Шаг за шагом, сперва осторожно, на цыпочках, потом легко, размашисто, и, наконец, прыжками, подобными прыжкам льва, страсть вырвется из железной клетки сердца на простор широкого ложа... Но, довольно слов. В двух жемчужинах скрыты две капли. До вечера достаточно времени, а внизу - десятки женщин...
- Нет, - Эмилий понял, что разговор окончен, поднялся. - Я беру эти две жемчужины и проверю одну из них, но не на храмовой служанке.
- Как вам будет угодно, господин, - ответ жрицы сопроводил поклон. - Для проверки подойдёт любая женщина. Действие капли длится шесть часов. Не думаю, что господин задержится столь долго с какой-нибудь "волчицей", но со своей женой он использует это время от первой до последней минуты.
Эмилий ничего не ответил, торопясь оказаться за дверьми храма. Что-то недоброе крылось в рядах колонн, в ярко расписанных стенах, в бесстрастных лицах служителей. Безмерна власть Великой Матери над душами смертных. Руки юноши сжимали коробочку с подарком. Две "жемчужины". Что в них? Смерть? Наслаждение? Первый же публичный дом приветливо распахнул свои двери перед римским всадником. Дневная жизнь в подобных заведениях протекала довольно вяло, но вымуштрованные слуги ничем не намекнули гостю на несвоевременность его визита. Кланяясь до земли старик слуга завёл юношу в триклиний, зажёг светильники, осведомился: чего желает господин.
- Две чашу, вино и женщину.
Получив требуемое, Эмилий сам наполнил чаши, бросил в одну из них "жемчужину". Слуга, занятый представлением местного товара, не видел этого. Не слушая рассуждений мелкого сводника, Эмилий ткнул пальцем в темноволосую гречанку, напомнившую ему его супругу:
- Эту.
- О, Коринфея! Превосходнейшая из женщин! У господина...
- Заткнись, - прервал слугу Эмилий и, указав девушке на чашу, приказал. - Пей.
Властные манеры гостя не понравились рабыне, но, боясь спорить, она покорно отпила глоток.
- Всё. До последней капли, - приказал Эмилий и, убедившись, что его распоряжение выполнено, осушил свою чашу, встал, сжал женщине руку. - Пошли.
- Господин, у нас берут плату вперёд, - опять влез слуга. - Кувшин вена и женщина, - всё это будет стоить вам три денария.
Эмилий молча отсчитал в ладонь старику три серебряные монеты, добавил четвёртую, взял пятую, остановился, сказал, глядя в напряжённое от жадности лицо:
- А эту я дам, когда буду уходить, если больше не услышу от тебя ни слова.
Старик залебезил перед гостем, молча довёл до кубикула, открыл дверь, зажёг светильник.
Две трети тёмной каморки занимала обширная кровать, на ременной сетке которой лежала столь же обширная перина в шерстяном, полосатом чехле. Два покрывала грубого льна и полог с нашитыми на него жёлтыми и белыми звёздами довершали убранство. Кроме кровати имелся в кубикуле и светильник, огонёк которого давал ровно столько света, чтобы посетитель мог отличить кровать от пола. Избавившись с помощью немолодой служанки (исполнив своё дело, она сразу же ушла) от сандалий и верхней одежды, Эмилий бросился ничком на кровать перевернулся на спину, замер, разглядывая нелепые звёзды на пологе. Недовольная его поведением девушка, зашептала:
- Ты всегда такой грозный и сердитый?
Эмилий повернул голову, улыбнулся, ответил, стараясь, чтобы его слова звучали доброжелательно:
- Я не сердитый и не грозный. Просто тупость и навязчивость того слуги способна разозлить даже мёртвый камень.
Успокоенная его тоном рабыня, скинула с себя те немногие одежды, что на ней были, бросилась на него с притворным рычанием:
- Я стр-р-р-ашная львица, я...
Эмилий поймал её за волосы, спросил:
- Ты сгораешь от желания или тебе не терпится выставить меня прочь?
- Пер-р-рвое! - зарычала рабыня.
- Тогда утихомирь свою страсть. Я пришёл сюда потому, что не хочу видеть никого из своих знакомых, а не для того, чтобы как мальчишка играть в "любовь".
- Почему? - обиделась девушка.
- Не шуми, крошка, ложись рядом, подремли. Я оплачиваю твой отдых. Что тебе ещё надо?
- Ещё? - рабыня с любопытством разглядывала юношу. - Подари мне монетку.
Без слов, Эмилий отыскал в кошельке подходящий, по его мнению, кружочек металла, передал рабыне. Та поднесла подачку почти к самому огоньку светильника, невольно вскрикнула, увидев у себя в руке малую золотую монету - скрупулу.
- Мало? - спросил Эмилий.
- Мало! - нагло заявила рабыня, не имея сил даже перевести дыхание, остановившееся при виде столь дорогой подачки.
- Держи ещё одну. На сладости.
Получив вторую скрупулу, рабыня на некоторое время просто лишилась дара речи и, только немного погодя, справившись с изумлением, спросила:
- Ты на самом деле не хочешь меня?
- Не сейчас, - успокоил её Эмилий и попросил. - Расскажи мне о себе.
- Моя история, господин, очень грустная и поучительная, - заговорила рабыня, спеша исполнить желание щедрого гостя. - Мои родители принадлежали к одному из древнейших родов Коринфа. К сожалению, род наш постепенно разорился и уже не мог вести жизнь, достойную нашего высокого положения. Молодость моя прошла в доме родителей. Жили мы скудно, и это казалось мне очень обидным. И вот однажды в нашем доме появился один из богатейших мужей города....
- Дальше я знаю, - перебил её Эмилий. - Человек этот был сборщиком налогов, а так как твой отец не уплатил налоги в срок, сборщик забрал тебя в счёт долга. Потом тебя продали с аукциона, и купил тебя хозяин этого лупанария. Здесь тебя немного поднатаскали, заставили выучить слезливую историю для гостей...
- Почему ты такой злой? - надулась девушка.
- Я не злой, - невесело усмехнулся Эмилий. - просто я узнал, что такое жизнь. Хочешь, я расскажу тебе другую историю, не столь поучительную, как твоя, но, зато, абсолютно правдивую? Так вот, пару лет назад, в Ионии, в одной деревне жила девушка. Однажды её отцу не хватило денег для уплаты налогов, и он продал дочь в храм Кибелы-Реи Фригийской, где её сделали храмовой служанкой "пять сов", вроде тебя. Потом, увидев, что девушка годится на большее, её стали учить и девушка влюбилась в своего учителя, но Божественному Цезарю понадобились деньги на Британский поход. В храм вошли легионеры и вместе с золотом для Цезаря прихватили женщин для себя. Учителя, а он попытался защитить свою ученицу, убили у девушки на глазах. Потом Цезарь пожелал увидеть учениц Храма, взгляд его остановился на той, чьего имени мы не называем... Сейчас она в свите Божественного и Богоравного Гая Юлия Цезаря Августа Германика, и если её взгляд задерживается на каком-нибудь юноше или мужчине, то он, вне зависимости от своей родословной и богатства, ждёт её вечером в её комнатах. Или в кресле (если посмелее), или на ложе.
- Ты говоришь о Тени?
- Её называют и так.
- И ты должен быть у неё сегодня вечером?
- Я буду у неё.
- В кресле или на ложе?
Эмилий опять невесело усмехнулся:
- В кресле, девочка. По крайней мере, на это у меня смелости хватит.
- Но, послушай, - рабыня легла рядом с ним щека к щеке, заглянула в глаза, - у неё же есть муж.
- Он ничем не отличается от других.
- Но он же муж!
- И что? Ты думаешь, он посмеет спорить, если Тень скажет ему: "Уходи, сегодня я сплю с любовником"?
- Она говорит ему так?
- Нет. Но она может так сказать, и он это знает.
- Бедный, - рабыня погладила его по щеке. - Ты решил спрятаться у меня и не пойдёшь к ней?
- Пойду, но не сейчас. Всё это я говорю лишь затем, чтобы ты поняла, почему я не спешу воспользоваться своими правами. Сама мысль о принуждении мне сейчас отвратительна. Если тебе, например, хочется спать сейчас, - спи. Я не потревожу твой сон.
- Ты хочешь, чтобы я добровольно отдалась тебе?
- А что ты подразумеваешь под словом "добровольно"? Я, например, приду к Тени добровольно. Меня ведь никто не будет толкать в спину. Я не испытаю ни малейшей досады, если уйду, не познав тебя. Денег назад я не потребую, скандала устраивать не буду.
- Ты не хочешь меня? Я противна тебе?
- Ты не поняла ни слова. Будь ты противна мне, - я бы тебя не выбрал.
Рабыня ошалело смотрела на юношу. Такое в её головёнке просто не укладывалось. И особенно неприятным хладнокровие гостя было потому, что он одного только взгляда на красивое, сильное тело юноши, её охватывала непривычно-сладостная истома.
- А если я хочу тебя? - с лёгкой хрипотцой спросила она наконец. Этот красавец совсем не похож на других "гостей", совсем не похож...
- Докажи это.
- Как?
- Ласками...
Дальнейшие пояснения "волчице" были не нужны, и она накинулась на "гостя" со всем пылом, разбуженной зельем Великой Матери, страсти. Остудить эту страсть не могло даже полное равнодушие юноши. Ни единого участка кожи на его теле не обошли пылающие губы рабыни и её пальцы с остренькими ноготочками. Млея, от неведомых ей доныне ощущений, рабыня змеёй вилась у него на животе, на груди, на ногах. Оседлав, неслась во весь опор в бешеной скачке опьянения страстью, кричала, как впавшая в исступление менада*, визжала, заходилась хохотом. Непритворность возбуждения выдавала затвердевшая, как туго натянутое плотно кожа, набухшие соски, поднявшиеся груди, трепещущее от желания лоно. Меняя посадку, она извивалась, как змея, то припадая грудью к его груди, то откидываясь настолько, что касалась затылком его ног... Не усидев, она вскочила, вновь принялась целовать.
Только невероятным усилием воли Эмилию удавалось спокойно принимать ласки "волчицы". Если бы не надежда получить подобное от давно желанной ему Тени, то он не сдерживаясь, отдался бы этому пламенному вихрю страсти. Стук в дверь оборвал наваждение:
- Ваше время истекло. Или платите ещё, или уходите.
- Я ухожу, - Эмилий поднялся, но рабыня повисла на нём.
- Нет, красавчик, нет. Погоди ещё немного. Прошу, ещё чуть-чуть. Если у тебя нет денег, - я доплачу. У меня есть две скрупулы...
- Меня ждут, - оборвал Эмилий волчицу.
- Нет, господин, нет! У Тени так много любовников, у неё есть муж! Не уходите, господин, ещё чуть-чуть, господин...
Глоссарий:
Менада* (греч.) - спутница или жрица Бога Диониса. Во время обряда впадали в исступление настолько сильное, что зубами и ногтями разрывали жертвенных животных и людей.
Подглава 17.4.
Жрица не солгала. В руках у него - настоящее сокровище, способное даже проститутку отказаться от взятой уже платы. На улице начинало темнеть и Эмилий, перед тем, как предстать перед ледяными очами своей супруги, зашёл домой, освежился в тёплой ванне, переоделся. Готовясь к свиданию, он вспомнил всё, что знал или слышал о привычках и пристрастиях Лаодики: чистое тело, чистые волосы, чистая одежда, минимум ароматов. Из украшений, - только золотой перстень всадника.
Не желая подвергать себя воздействию уличной пыли, он велел приготовить носилки. Раскачиваясь в них, юноша почти воочию представлял, как войдёт и что скажет невозмутимейшей из женщин, как хитростью заставит её выпить лекарство, как примет... сперва заигрывания, потом ухаживания и, наконец, ласки, как посередине любовной игры сделает вид, что хочет уйти... Нет, нет, он не будет жесток. Он лишь попросит хранить жизнь Клавдия Цезаря, а когда она поклянётся именем Матери Богов сделать это, отдастся страсти. И уже после этого никто не посмеет сказать, что он - не муж своей жене.
Казалось, сама Судьба простирает над ним своё охраняющее крыло. Германцы уступили ему дорогу, Наида встретила поклоном, а Тень появилась, лишь только он сел и расправил складки тоги. Не откладывая задуманного, Эмилий сразу после обмена приветствиями попросил:
- Сегодня я переночую у тебя. Если, конечно, ты не имеешь ничего против.
- Ваше ложе всегда ждёт вас.
- Ты - сама любезность, и потому я не хочу стеснять тебя.
- Нет ли у вас, Эмилий Элиан, ещё каких-нибудь пожеланий? - вопрос сопровождает мягкий наклон головы.
- Я хочу поужинать с тобой. На большее, мне рассчитывать не приходится.