Мизина Тамара Николаевна : другие произведения.

Магосса Великой Скиньи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Есть мир,где магия - обычное дело. В мире есть царство-государство, где будущих магов обучают в Высокой Скиньи, в городе Маграде. По воле государя, в Скиньи предусмотрены бесплатные места для урождённых магов - талантливой молодёжи из провинций. Только вот когда Ойда Крам - урождённая тьмачка из лесной деревушки приходит в Скинью учиться, оказвается, что никому она не нужна. На первый взгляд.
   Зелёные звёзды над головой
  
   Пролог: Своя-чужая родина.
  
  Зелёные звёзды над головой. Небо мира непригодного для жизни. Почти непригодного, если бы не фауна, в чём-то почти разумная и от того ещё более опасная.
  Сколько мне? Посчитаем: двадцать один цикл: зарождение и существование в форме личинки-паразита за счёт жизненных сил хозяина. Это если удалось освободиться, что тоже случается не всегда. Если же не повезло и хозяин прибрал тебя к рукам, то свободы ты дождёшься не раньше его естественной смерти, а магусы живут очень долго. Отсрочка ещё та. Потом три цикла существование в виде метаморфа первой ступени: туманная слизь в коконе. После вылупления ещё сорок девять оборотов - в виде животного с элементарными инстинктами: есть, пить и почковаться, населяя этот, и без того не лучший из миров, хищными, безмозглыми сущностями, редко-редко способными с чужой помощью обрести начатки разума. Ну, если среди туземной фауны не подвернётся кто-то особо восприимчивый, или высшая сущность не поможет... Не важно. Потом высшее перерождение: семь циклов на недоступной аборигенам глубине, в ленивом потоке подземной реки. Чтобы не засохла, собирающаяся вокруг психо-сущности плоть. И наконец третье пробуждение. В том числе и разума. Всего восемьдесят один оборот планеты вокруг звезды. По сути - пустяк, по сравнению с предстоящими всего-навсего пятью сотнями оборотов предстоящей жизни-поиска. Всего-навсего, потому что четвёртая и заключительная метаморфоза мне недоступна. Для неё нужна пара, которой нет. Так что после ста двадцати лет бесплодных поисков мне осталось всего триста восемьдесят лет бессмысленного существования-угасания под зелёными звёздами чужого мира, по насмешке судьбы ставшего мне родным. Если не случится чудо.
  
  Глава 1. Юный маг
  
  Имею честь представиться: Богарус Боган, выпускник Высокой Скиньи, потомственный магус из семьи придворных советников-магусов в тринадцатом поколении. Несчастливое число. Почему? Да потому что и недели после моего выпуска не прошло, а тогдашний ректор Высокой Скиньи Пожванус Даль умудрился на городском кладбище попасть в лапы умертвию. Спрашивается: о чём думал сей старец, отправляясь заниматься столь грязной и опасной работой? Разумеется, не обо мне.
  Я тогда в согласии с решением семейного совета готовился к экзамену на должность младшего наставника. А что? Молодой, энергичный, перспективный. "Свежая кровь", так сказать.
  Но старого ректора сожрало умертвие и не удивительно: магус в двадцатом поколении. Сущность, если и наличиствует, то наиничтожнейшая. Теоретик.
  Я-то вон - в тринадцатом. Да и то семья решила меня ко двору не брать, а в Скинью пристроить. Авось девице-адептке с сильным даром и хорошим приданным приглянусь. Тогда дети наши, с усиленным даром опять ко-двору, под дедушкино крылышко вернутся.
  Планировали, мечтали, а профессура Высокой Скиньи все наши мечты и сломала: выбрала в ректоры двухсотлетнего Тировкуса Эбе. Не иначе за возраст. Чтобы долго сладкое место не занимал. Вот он-то меня и завалил, первым делом: "Сделайте то, осударь Богарус, покажите это..." О теории даже не заикался, ублюдок. Ему-то магичить легко: выскочка, всего-то в седьмом поколении маг. Эти где угодно творить волшбу могут. Опозорил меня перед профессурой и выставил вон. Да ещё и с издёвкой: мол что вы осударь Богарус за маг, если свечку зажечь не можете? Будто придворные маги нужны, чтобы свечки зажигать!
  Я тогда от позора и обиды не удавился только потому, что не хотел старого болвана радовать. Зубы сцепил, домой в Отчеград вернулся, отцу повинился, все его упрёки смиренно выслушал. Родитель естественно побушевал, побушевал и думать начал.
  Пристроил он меня в Добравье магом-целителем на год. С одной стороны - наказание. Добравье - глушь ещё та, с другой - через год я опять буду должен попытаться в Великую Скинью вернуться.
  Год - срок немалый. Глядишь, за это время Тировкус тоже с какой-нибудь нежитью повстречается. Хотя, если подумать, семейка придворных советников-магов, ежели захочет, любой нежити фору даст.
  Добравье - большое. Слишком уж в дебри мне лезть не хотелось и я выбрал Граевку: речка рядом, лес, от торговых Мостков недалеко, и тишина! Даже на кладбище нежити почитай нет. Дети в лес за грибами-хворостом - как на огород ходят, с болотца кузовками ягоду носят. Дети!
  Я, как магусу полагается, при кладбище поселился, в сторожке заброшенной. Печка там в полном порядке была, а остальное мне селяне мигом прибрали, починили, переделали. Не помню сколько всего я там заплатил. Мелочь какую-то.
  Бездельничать я не собирался, сразу начал к вступительному испытанию готовиться. Второго провала мне папаня не простит. Строгий. Когда я в Высокой Скиньи учился, он трижды на год меня навещал, проверял. Все тетради пересмотрит, за каждую тройку - на лавку ложись под ремень отеческий. Зато уж если всё в порядке - тридцать золотых - мои. Трать, как хочешь. Ну а если и экзамены годовые на "отлично" сдал - сотня сверху! Это при том, что "чёрный человек" на один золотой год с семьёй прожить умудряется. Так что учиться меня - выучили. И любопытством я не обделён.
  Например, Пуща заболотная. От Граевки до неё - рукой подать, всего-то неделя пешего хода. Жаль, не попасть мне туда: нечисть да нежить там - кишмя кишат. А вокруг Граевки - тихо.
  Как я сразу на это внимание не обратил? Как не догадался, что если в округе мелкой нежити и следа нет - значит её кто-то крупный извёл. И притаилась эта крупная пакость в самом центре "покойных" мест, в Граевке! Но всё по-порядку.
  В Добравье, как магус-целитель я приехал в конце лета. В самую жатву, когда чёрный люд не болеет вообще. Помереть - могут, а вот болеть - нет. Некогда.
  Так что покончив с хлопотами, я даже заскучал немного, в мечты ударился, но лишь сытая осень в предзимье перешла - всё на меня и навалилось. Больные замучили просто. То у них ноги не ходят, то спина не разгибается, то сухотка, то водянка. Магией такое лечить - всё равно что на комаров с топором охотиться. Пришлось травничество, знахарство и зельеварение вспомнить. Замечу, что именно эти дисциплины я знал хуже всего. А если учесть, что платить селяне могли лишь натурой: крупой, сыром, салом, дровами и ягодами сушёными, то смысла в самосовершенствовании - не видел. И очередное приглашение к "деду Краму" воспринял безразлично. Я-то приду, но раз ты "дед", то чуда не жди. Пожил и будя. Пора и честь знать.
  Пришёл я на Крамов двор и...
  Только я её увидел - сразу ноги подкосились: тьмачка! Самая настоящая. С первородной сущностью. Да с какой! Огромной откормленной. Так вот кто всю нечисть в округе извёл!
  Короче, на больного я даже смотреть не стал. А чего там смотреть? Первородная сущность, да ещё и неприрученная - та ещё пакость. Всю семью с соседями выморить может, если меры не принять.
  Я ближайшую тётку за руку хвать, спрашиваю:
  - Кто-то в этой семье умирал недавно?
  Оказалось, что да. Бабка, мать Крамова умерла в конце жатвы.
  - Так и думал, - говорю, - порча это. И на соседей перекинуться может. Так что я сейчас домой иду, средство готовить. К ночи управлюсь. А придёт за ним пусть вон та, рыжая. Оденется потеплее и сбегает. Там, кстати, для зелья капля девственной крови нужна. Желательно от родственницы.
  Кто бы пограмотней - возмутился, а деревенщине всё сойдёт.
  До дома я бегом бежал, но обдумать дело всё-таки успел. И сразу готовиться начал. Первое дело - защита.
  Магус ведь от человека чем отличается? Правильно: у него "сущность" есть. Она же - дневная тень. И через эту сущность маг силу свою черпает. Слабую сущность человеку легко подчинить, только силы от неё мало. Сильная - могущества много даёт, но подчиняется плохо. И кормить её надо.
  Сущности жизненной силой питаются, а силы этой больше всего в крови. На первом месте: кровь рыжей девственницы, на втором - детская, ниже - кровь скотины домашней. Некоторые мелкие сущности, вроде канавников, так вообще жизнями червей, жуков и комаров прокормиться могут.
  Конечно, ни девственниц, ни детей сейчас маги ради крови не убивают. Зачем, если кровь просто купить можно? Хотя само-собой есть среди магов отступники, кои ради силы и могущества людей не щадят, так ведь и среди простых людей душегубы водятся. И закон есть: для душегуба - петля, для мага-отступника - костёр.
  Так что про душегубство я даже не помышлял. Что я? Совсем дурак? Ничего другого придумать не могу?
  А поскольку сильные сущности в первую очередь слабыми сущностями питаются, я свою "дневную тень" быстренько в душе замкнул. Она у меня послушная, а там ей никакое тьмачье отродье не страшно. И уже после другими делами занялся.
  Честно признаться, боялся я что девка не придёт. Всё-таки ночью, на кладбище, к мужчине не всякую пустят. Зря.
  Солнце ещё не село, а она уже у моих дверей топталась. Одета - впору в зимний лес идти. Вот это - кстати. Ночи они и летом прохладные, а уж сейчас, в предзимье, без тёплой одежды в лесу и ночи не проживёшь. Замёрзнешь.
  Я тянуть время не стал, усадил тьмачку на завалинке и рассказал ей всё, как есть.
  
  Глава 2 Путь-дорога
  
  - Как твоё имя, дева?
  Магус усадил гостью на веранде при входе, сам сел напротив. Крошечная веранда: две скамьи вдоль стен, за спиной - вечерние облака плавятся в лучах заходящего солнца, камни и холмики сельского кладбища. Перед глазами - кромка чёрного леса и дорога.
  - Ойда.
  - Сколько тебе зим?
  - Шестнадцать.
  Магус пытливо всматривается то ли ей в глаза, то ли за спину.
  - Ты знаешь, зачем пришла сюда?
  Магическим зрением Богарус видит за спиной девушки огромную, многолапую тень, чётко прорисовывающуюся на фоне заката. Она то вздымается горбом, то растекается между могилами, увлечённо прощупывая неровности почвы в поисках мелкой нечисти.
  - Вам нужна моя кровь. Для лекарства отцу...
  Кровь? Юноша с трудом удерживается от презрительной усмешки. Кровь тьмачки с такой тенью?
  - Нет.
  - Почему? Я же рыжая и... - она краснеет, - я...
  - Девственница? Не сомневаюсь, - голос мага смягчается, - но прежде крови мне нужен твой рассказ.
  - Я не знаю...
  - Я помогу тебе. Вопросами. Твой отец...
  - Это поможет ему?
  - Несомненно.
  - Я расскажу всё.
  - Где твоя мать?
  - Она умерла...
  История разворачивалась типично. По всему, мать Ойды, Сана, будучи беременной попала во время жатвы в объятия высшего инкуба. Этой тварью Богарус займётся позднее. Сана родила Ойду и, как положено, скончалась, сколько-то там проболев и как бы не оправившись от родов. Девочке тогда не исполнилось и года. Сама Ойда - тринадцатый ребёнок и седьмая дочь. Такое тоже влияет на силу Тени. Меньше чем через год после смерти супруги, Крам женился на вдове-односельчанке Лири...
  Ни Крам, ни Лири Богаруса не интересовали: просто чёрные люди.
  - Ты лес знаешь?
  - Ага. Каждую зиму отцу и братьям харч на вырубки ношу. Они мне даже подсанки доверяют. Знаете? Маленькие такие. Их, если бревно длинной, к саням подвязывают, чтобы верхушка по снегу не тащилась...
  - А летом?
  - И летом. Лири меня чуть не через день в лес посылает: и за хворостом, и за грибами, а то и просто за кислолистом на похлёбку. Если бы Кузу не просватали, я бы сейчас болотную ягоду собирала и мох таскала бы: дом к зиме готовить...
  - Погоди, - опять остановил её магус, - то есть в лесу ты бывала часто?
  - Ну, да. Я же болючая вся, а похожу по лесу или в речке у омутов искупаюсь и немочь отступает. Работать могу. Не так, как Куза, но только Кузу по-весне...
  - Просватали.
  - Ага. Ей теперь некогда. Она одежду для приданного шьёт.
  - А ты?
  - Что? Я?
  - Когда замуж собираешься?
  Девушка смутилась, притихла, призналась неохотно:
  - Кому я нужна, болючая.
  - Так что? Приданное не готовила?
  - Готовила. И сукно есть, и полотна, и прошвы узорные. Полный сундучок, как полагается, только шить...
  - Я понял: шитьё это для просватанной.
  Печаль и сострадание отразились на лице магуса:
  - Хочешь увидеть то, что мешает тебе, - спросил он неожиданно.
  - Хочу.
  - Что ж, смотри.
  Из лекарской сумки, стоящей рядом, на скамье, магус достаёт стеклянный флакон-непроливайку, закрытый медной крышечкой, открывает, кончиком мизинца мажет себе внешний уголок правого глаза, манит Ойду:
  - Подвигайся поближе. Видишь, это не опасно и не больно. Его влажный палец касается девушке одного уголка глаза, другого. Лоскутом магус вытирает палец, прячет зелье:
  - Теперь обернись.
  В чугунной вышине неба начинают проклёвываться первые зелёные звёздочки. Жар заката, как остывающие угли костра, света почти не даёт, позволяя всё-таки рассмотреть ползающую между могилами бесплотную громаду сущности.
  - Это что?
  - Твоя болезнь, Ойда. Твоя полуденная тень. Ты - тьмачка.
  Восклицание, полное изумления и ужаса. Сущность как раз вздыбилась горой, сомкнувшись с чернотой ночного неба. Богарус и не думал щадить девушку:
  - Тьма сосёт твои силы, Ойда, потому-то ты и болеешь, потому-то парни и не смотрят на тебя. Тьма сосёт жизнь из твоих близких. Твоя бабушка умерла осенью, потому что ты не ходила в лес. Твоя сущность проголодалась. Она сосёт жизнь из твоих родичей, гложет твоего отца. Ты поняла, зачем я позвал тебя?
  - Нет, я... Вы убьёте её?
  Зловещий смех в ответ:
  - Убить ЕЁ? Глупенькая. Чтобы убить твою сущность, надо сжечь тебя заживо, на священном огне. Я конечно могу рассказать всё вашим соседям. Они скоро тоже начнут болеть и умирать из-за твоей твари и, может быть, сами догадаются что к чему.
  Нет, Ойда. Убивать твою сущность я не буду. Я хочу помочь, но для этого тебе придётся уйти.
  - Куда?
  - В Маград. В Высокую Скинью. Там тебя научат, как совладать с доставшейся тебе силой.
  - Маград - далеко...
  - Не близко. И по тракту идти тебе нельзя. Там люди, а твоя сущность зверски голодна. Кроме того, среди попутчиков тебе может встретиться "знающий" и тогда тебя ждёт костёр.
  - Как же мне быть? - В глазах девушки слёзы, лицо кривится гримасой отчаяния. Магус качает головой, говорит тихо и твёрдо:
  - По тракту идти тебе нельзя. Придётся идти через лес.
  - Через лес?
  - Да. К лесным дорогам ты привычная, одета тепло, дорожный припас я тебе приготовил, туес, чтобы варить кашу - тоже.
  Ойда поворачивает голову вслед за движением руки собеседника, с недоверием и недоумением разглядывает дорожный мешок, притулившийся на её скамейке у стены, в самом углу. Маг же продолжает:
  - Я дам тебе путевод. Лесными тропами он проведёт тебя к Маграду. В лесу твоя сущность изведёт встречную нечисть, откормится и на какое-то время станет безопасной для людей. В Великой Скиньи тебя научат видеть её, держать в подчинении, правильно кормить и пользоваться её силой. Согласись, это куда лучше, нежели по невежеству переморить пол села и оказаться на костре?
  Девчонка в шоке: стиснулась, сжалась, чтобы не закричать, шепчет едва слышно:
  - А как же я? Так далеко! Как же... А отец? А Лири, а Куза?
  - Как только ты уйдёшь, твоему отцу сразу станет лучше, - Богарус тоже почти шепчет: утешающе, доверительно. - А если ты останешься - он не жилец. Да и сестра твоя кровная вряд ли замуж выйти успеет...
  Девушка давит вскрик, зажимая рот руками, а магус продолжает настойчиво:
  - Я даю тебе еду, даю путевод, даю деньги: пол золотого, мелочью. Как раз удобно на первое время. Ты дойдёшь до Маграда, выучишься в Высокой Скиньи, станешь великой Магуссой: дара Ойдуса Крам! Тебе выпала великая удача. Не упусти её. Твои родные будут гордиться тобой...
  Девушка трясётся, мелко кивая в такт каждому его слову.
  - Ойда, ты слышишь меня?
  - Да.
  - Ты меня понимаешь?
  - Понимаю.
  - Хорошо, - маг достаёт из лекарской сумки плетёную коробочку с крышкой и объёмистый кошелёк, - держи. Когда выйдешь на дорогу - щёлкни по крышке. Путевод выкатится и поведёт тебя. Пройдёшь по лесу вдоль Звеи до Малого Моря, в Торжке сядешь на корабль и доберёшься до Маграда. Всё просто. Даже если ты отклонишься от верного пути (лес не тракт), путевод всегда укажет нужное направление. Кстати, в темноте он светится. Захочешь сделать привал - щёлкни по донышку и путевод вернётся. Закроешь крышку и отдыхай. В кошельке - деньги. Бери.
  Ойда покорно принимает вещи и тут же кладёт их на лавку, отодвигая к дорожному мешку.
  - А теперь... - из лекарской сумки появляется чернильница, кисть и небольшая, гладкая дощечка: бирка, - Ты напишешь расписку на один золотой.
  - Но...
  - У тебя есть твоё приданное. Оно - твоё. Ты ведь не хочешь, чтобы за тебя платили?
  - Нет, но...
  - Тогда бери и пиши... Ты писать умеешь?
  - Да.
  - Отлично. Пиши: "Я, Ойда дочь Крама, взяла у Богаруса Богана один золотой". Написала? Обмакни палец и оставь оттиск. Вот так. В селе твоей судьбы нет. В Маграде, в Скиньи найдёшь ректора. Он всё увидит сам и сразу определит тебя в ученье на полный кошт Царуса. Тебе даже платить ни за что не придётся. Великий Государь заботится о народе и науке. Да, запомни: первом делом в Высокой Скиньи найдёшь ректора, скажешь ему, что ты - тьмачка и он всё устроит. Запомнила? Тогда - в путь.
  - А дома? Что они подумают? Может быть я вернусь и с утра...
  - А если твой отец не переживёт эту ночь? Из-за тебя? Ступай. Я всё расскажу ему сам. Прощай Ойда.
  - Прощайте одарь Богарус Боган. Да сохранят вас Боги Неба от тёмных помыслов.
  Кошелёк заматывается в пояс, дорожный мешок - за плечами. Тяжёлый. Это хорошо. Коробочку с путеводом - в руки. Пустую она потом спрячет за пазуху. Краем глаза Ойда видит, как встрепенулась, вздыбилась громада её сущности: её проклятие, её ноша, её судьба. Какая жалость, что страшные сказки детства оказались чистой правдой. Прощайте все: мама, бабушка и другая родня, упокоившаяся на тихом кладбище; отец, Лири, сёстры и братья, живущие со своими семьями, соседи, друзья-подруги по детским играм. Она уходит, чтобы с вами всеми не случилось беды. И спасибо учёному магусу одарю Богарусу Богану за то, что он указал ей верный путь.
  
  Глава 3. Лесной охотник.
  
  Блуждающий, белый огонёк путевода манил за собой, частично освещая лесную тропу. Знакомые места. Ойда почти бежит за ним, торопясь поскорее оторваться от родного Добравья. Всю ночь.
  С рассветом путевод пригасает, превращаясь из белого огонька в ярко-синий шарик, хорошо заметный на фоне жёлтой, осыпающейся листвы, бурых, с мшистой прозеленью стволов и вечно-колючей зелени хвойных деревьев. Вот синий маячок сворачивает с тропы и Ойда замедляет шаг. Через лес, без дороги уже не побегаешь: то бурелом, то грязь топких, расползающихся от осенних дождей болот и болотец. И так весь день.
  Небольшая полянка возле чистого бочажка показалась выбившейся из сил девушке подарком небес. Синий шарик путевода уже начал белеть. Скоро ночь. А здесь - и вода, и сухой взгорок и несколько усохших ёлочек.
  Вместо костра Ойда сладила простенькую земляную печь. На склоне устроить такое - простейшее дело. И готовить удобней, и заночевать потом на ней можно: всё теплее. Что там у неё в заплечнике?
  В мешке нашлась крупа: пшеничная и овсяная, немного сухарей, огниво с трутом, котелок из еловой дранки, кухонный нож и маленький, разбитый, едва держащийся на топорище топорик. Плохо. Даже точильного камня нет. Его конечно можно подобрать, но в лесу это не просто. И совсем скверно, что среди припасов нет ни вяленого мяса, ни солёного сала, ни просто соли. Даже трута при огниве всего горсть. И котелок...
  Ойда налущила смолы с ближайшей ели, расплавила на щепочке, промазала конус котелка изнутри, уделяя особое внимание швам, зачерпнула воды из бочага.
  Вот теперь - порядок. Посуда не течёт. Можно ставить на огонь.
  Пока грелась вода - выстругала плоскую ложку. Про неё магус тоже забыл. Всыпала в горячую воду горсть крупы, размешала.
  Ничего, она выдержит. Дойдёт до Маграда, станет великой магуссой. И камешек точильный найдёт, и трута насушит, и топорик подправит. Всё это - пустяки. Главное - чтобы никто больше не пострадал от её "Дневной тени".
  Эта мысль поддерживала девушку достаточно долго. Первой закончилась овсянка. За ней - сухари. Потом раскололся котелок.
  Деревянная посуда не отличалась прочностью, но пользовались ею в сёлах охотно. При наличии инструментов, любой и запросто ладил замену сломанной вещи. У Ойды таких инструментов не было.
  На палочке-бирке насчитывалось более полутора десятков рез. Более пятнадцати дней она бродит по лесу и давно не представляет: где находится, куда идёт? Овраги, буреломы, топкие ручьи и расползающиеся болота превращают незнакомый лес в лабиринт. Дожди, заставляющие искать укрытие, тоже отнимают дни. Ночёвки под открытым небом лишают сил, подрывая и без того некрепкое здоровье. Снежная крупа и иней скрывают остатки следов. И ни намёка на человеческое жильё, на дорогу.
  Третий день Ойду преследует волчий вой. В любой момент стая может взять её след и тогда... О последствиях думать не хотелось.
  Очередная заболоченная полоска леса. Белые стволы засохших деревьев торчат из мха, как обглоданные рыбьи кости. Опять обходить или... Вон та кочка вроде бы надёжная. И эти...
  Ойда ухнула сразу, по пояс и поняла, что тонет. Дна не было от слова "совсем". Слега, брошенная плашмя, давала какую-то опору, затягивая агонию. Девушка билась, но с каждым её рывком, топь со сладостным чмоканьем только глубже втягивала в себя жертву. Вот она уже в грязи по подмышки, вот - по шею...
  Завязки натянувшегося плаща впились в горло. Вслед за плащом, перебирая руками по впечатанной в грязь слеге, Ойда насколько-то там сдвинулась к берегу.
  - Держи! - конец слеги ударил её в плечо. Извернувшись, девушка вцепилась в сучковатую палку обеими руками. Ещё рывок. Плащ на голове делал её слепой, а невидимый Некто мощными рывками волок её за плащ и за палку, выдирая из вязкой топи. Вот нога нащупала переплетение скользких, прогибающихся под её весом корней.
  Соединившись с очередным рывком спасителя, толчок выбросил её на низкий берег. Перед глазами метался ярко-синий шарик путевода.
  Ойда лезет за пазуху за коробочкой, открывает её, щёлкает по доннышку и магическая штуковина убирается с глаз долой. На сегодня её путь закончен. Но где же спаситель?
  Освободившись от тяжёлого, душащего плаща, она попыталась встать и осмотреться. Хруст, выламываемого из болотистой почвы сухостоя, дал направление взгляду: некто лохматый, как зверь выворачивает и ломает засохшие на корню деревца, стаскивая обломки в кучу. Вот он наклонился над ней. Пахнуло гарью, завился сизый дымок и Ойда вспомнила о труте в мешке. Промок конечно. И не только трут.
  Качаясь и спотыкаясь на каждом шагу девушка бредёт к разгорающемуся костру, волоча за собой ни на что не похожий, изгвазданный плащ. Пропитанная ледяной грязью одежда, давит её к земле.
  - Благодарю вас, дарь...
  Пауза так и осталась незаполненной, а спаситель - безымянным.
  - Вы спасли меня...
  Снисходительный смешок, быстрый взгляд в её сторону. Жёлтый блеск глаз безымянного заставляет Ойду вздрогнуть: по такому отблеску в деревенских сказках узнавали нечисть. Да и вид спасителя привычным не назовёшь.
  Длинные, косматые волосы смыкаются с длинной же, округлой бородой. В тёмной шевелюре там и сям проблескивает чистое серебро седины. Коренастое тело закутано в обширный плащ, собранный из целых косульих шкур.
  Спаситель замечает дрожь девушки, но толкует её по-своему:
  - Замёрзла? Болотная водичка тёплой не бывает, а сейчас-то и подавно. Переодеться бы тебе, просушиться... Ладно.
  Он снимает плащ, открывая взгляду девушки безрукавку из двух лисьих шкурок поверх длинной, почти до колен меховой рубахи. Широкий пояс с двузубой, медной пряжкой и уймой дырочек, с подцепленными к нему ножом, точилом, кисетами, кресалом и прочими, нужными в лесной жизни мелочами, натуго затянут поверх безрукавки. Ноги охотника до колен обмотаны заячьими шкурками и обуты в тёплые, меховые унты. И то! Зима на носу.
  - Держи. Ты вещички сними да вокруг костра развесь, а я пойду отсюда. Дров наломаю и так... Буду возвращаться - голос подам. - И уходит, нарочито шумя.
  Ойда раздевается, кутается в тёплый плащ, чутко прислушиваясь к хрусту хвороста в лесу, развешивает над костром две отжатые рубахи: суконную и полотняную, три юбки, короткий женский кафтанчик из валяного сукна, кроенные чулки с поясом. Раскисшему от грязи плащу находится место чуть в стороне - овчину над огнём не сушат.
  Плащ охотника обширен. Ойда обернулась им чуть не три раза. Благо, в одеянии имелись прорези для рук. Затянулась поясом, да ещё и капюшон на голову накинула. Получилось может быть и дико, но вполне пристойно. У костра она даже начала согреваться.
  Треск валежника, громкий голос: лесной житель не собирался ни подкрадываться, ни пугать. Хворосту он принёс немного, зато вывалил из заплечного мешка трёх закоченевших зайцев. "Наверно по петлям пробежался" - решила девушка.
  - Сумеешь ободрать и разделать?
  Ойда кивнула.
  - Нож есть?
  - Да.
  Вот и весь разговор.
  Остротой её ножа мог бы гордиться даже профессиональный точильщик. Да и дичь разделывать Ойде приходилось, хоть и изредка. Сладить земляную печь - дело "на раз". Сколько она их уже выкопала? Не счесть. Да и не надо. Опустить в яму стоймя несколько горящих сучьев, сверху - мелкого хвороста и пусть прогревается.
  С хрустом и треском охотник вытянул на поляну мощную сухостоину, вытер пот, огляделся. Заблудшая девка возилась с зайцем. Ободранная и выпотрошенная тушка висела на ближайшем сучке. А где ещё одна? Ноздри шевельнулись, ловя слабый аромат пекущегося на углях мяса. Слюна наполнила рот. Однако он проголодался. Но пока не время. До темноты - всего ничего, а надо принести дров на всю ночь.
  Взгляд опять пробежал по девичьей фигурке, максимально плотно упакованной в его плащ. Легковата одежонка, а к утру может и приморозить и на ногах у неё...
  - Чего не переобулась?
  - Не во что, - отозвалась девушка, стягивая с тушки чулок шкурки.
  Шуршание за спиной.
  - Иди-ка сюда.
  В вещевом мешке охотника всегда есть узелок с сухим мхом.
  - Набей обувку. Всё теплей и суше. И шкурки на ноги вместо чулок надень, шерстью внутрь. - Сказал и ушёл. Ойда его даже за заботу поблагодарить не успела.
  Когда уже совсем стемнело, они сидели на брёвнышке у костра и неспешно вкушали пропечённое, до "сухой косточки" нежное мясо, наслаждаясь сытостью, теплом и покоем. Ойда робко косилась на своего косматого спасителя, а тот молча, думая о чём-то своём. И при движении глаза его вспыхивали как прозрачные капли хвойной смолы в солнечном луче. Необыкновенные, нечеловеческие глаза.
  Но вот жаркое съедено. Оставшееся мясо разрезано на куски и заняло освободившееся место в земляной жаровне. Утром её только раскрыть - и вот он, завтрак.
  - Что? Соль вся в болоте раскисла?
  Девушка опять не находит, что ответить. Не рассказывать же, как учёный маг выпроводил её в ночь, не уделив и крупинки соли. Стыдно. К счастью, охотнику нет нужды лезть в чужую душу. Куда больше его интересует настоящее:
  - Всё-таки тебе бы к жилью поближе...
  - Мне в Маград надо, - отмалчиваться дальше - уже совсем невежливо.
  - В Маград, так в Маград. Ты туда шла?
  - Ага, - на свет появляется бирка, - два по десять дней иду. Почти.
  - Давно.
  - Давно, - девушка жмётся и вдруг, неожиданно для себя, винится, - Я на Торжок путь держала. Заплутала наверно. Болота обходила.
  - Оно так, - краткая пауза и вывод, как черта под вопросом, - тогда тебе точно к людям надо. Со дня на день снег пойдёт.
  Что тут возразишь? Снег действительно вот-вот пойдёт. А ещё у неё пропали остатки крупы.
  - Откуда идёшь?
  - С Граевки. Это в Добравьи.
  - Далеко. Ладно, ночлег готовить пора. Стели лапник, а я длинные костры запалю.
  На прогоревшие золу с углями Ойда стелит влажный мох. Поверх - упругий лапник. На земле спать - никакого здоровья не хватит. С двух сторон вдоль лёжки - длинные костры. От них всю ночь будет тепло.
  - По затёсам ходить умеешь?
  - Умею. Я отцу и братьям в лес еду...
  Спасителю до её родичей дела нет:
  - Хорошо. Тогда будить не буду. Сама проснёшься, сама пойдёшь.
  Разбудил Ойду свет и холод. Костры прогорели и последнее тепло от пепла и редких угольков уже не могло пересилить ядрёный "утренник". Охотника давно и след простыл. Только свежий затёс на одном из деревьев - напоминал о нём.
  В земляной печи девушку ждали два куска пристывшего мяса. Её доля. Есть почему-то не хотелось и Ойда через силу обглодала заячью спинку. Надо собираться, идти...
  Рубахи, юбки, чулки, кафтан за ночь высохли, грязный, овчинный плащ оставался сыроват. Ну и ладно. Другой пока есть. Она набила башмаки подсохшим мхом из-под лапника. Путевод в коробочке шуршал, просясь на волю. Напрасно. Ни сил, ни припасов на самостоятельный путь у Ойды небыло. Дайте силы Пречистые, добрести от стёса к стёсу до какого-нибудь жилья.
  Кроме свежих меток намётанный глаз порой и старые охотничьи зарубки. Без сомнения, она шла по "тропе" - охотничьему участку какой-то семьи. Это тоже внушало бодрость. Люди действительно были рядом.
  Крамору, склад для охотничьих припасов и добычи на высоких столбах, она заметила сразу, а приглядевшись как следует, высмотрела и "жиль" - низенькую избушку - полуземлянку. Из приоткрытой двери тянуло дымом.
  Треть избушки занимала топящаяся по-чёрному печь. Ещё треть, ближе к дверям, - почерневший от времени стол. Широкие лавки у стен, скамьи вдоль стола, колышки для одежды, вбитые между стенных брёвен...
  Свежесодраная шкурка нырца - водяной зверушки с вкусным, особенно по-осени мясом, опять перевела мысли девушки на печь. И в самом деле в ней, за плоским камнем заслонки, на малиновых углях прел солидный горшок с ячменной кашей, пополам с мясом и жиром.
  К горлу подкатила тошнота. Наверно от усталости. Надо лечь, отдохнуть. В жили тепло, лавки широкие. Она даже раздеваться не будет. Только разуется...
  Дальнейшее происходило как в тумане или в бреду: ледяной холод пронизывает тело, пляшущие чёрные тени, огромный волк с ярко-жёлтыми глазами, невероятная сухость во рту и питьё. То ли горькое до отвращения, то ли сладкое до приторности. Воды бы. Но кого попросишь, если вокруг - бесплотные тени.
  Очнулась Ойда так же вдруг, как и заболела. Проснулась и обнаружила, что слабость отступила, что одежда её опять промокла, теперь от пота и что даже голова у неё не болит, а в жили пахнет печёным мясом да так вкусно, что впору слюной захлебнуться.
  Кружка с водой стояла на скамье рядом на расстоянии вытянутой руки. Во второй кружке - горько-сладкий травяной отвар. Его Ойда тоже выпила. На стене к шкуре нырца прибавилась оленья шкура. Тут же сохнут и заячьи шкурки, заменявшие Ойде чулки, а у лавки стоят мягкие шлёпы (домашняя обувь) - только ноги опусти. Теплятся огоньки двух жировиков, освещая тёмную жиль.
  В печи девушка обнаружила глиняную жаровню с вкуснейшими оленьими рёбрышками и кашей. Каши, конечно могло быть и побольше. На крупе кухарь явно сэкономил. Тут же стояли и знакомый горшок. На этот раз с варёной водой. Всё верно: ключевой водичкой жирную оленину лучше не запивать.
  Охотник пришёл ближе к вечеру, потопал у двери, постучался так, что только умирающий бы не услышал. Ойда вскочила, бросилась накрывать на стол.
  - Полегчало? - спросил он её вместо приветствия, - добре.
  Ужин прошёл в безмолвии. Только когда девушка убрала со стола, охотник заговорил:
  - Я у Старого был. Алеш, сын его, тебя до Маграда доведёт. Но поторопиться надо. Пока ледяная шуга не пошла, - перехватил её недоуменный взгляд, пояснил, - он тебя по воде доставит. Так быстрее будет. Сперва на телеге до порубов на Нерее, потом на последних плотах до Кижа-городка, а оттуда - на лодьи-плоскине по Малому Морю и Матёре до Маграда. Два по пять дней не пройдёт - на месте будешь. Да, о припасе: я там косулю принёс. Разберёшь, мясо запечёшь в желудке - тебе надолго хватит. А Старому скажешь, что от Головача пришла, потому как к нему одна пойдёшь, по затёсам. Ночлег я на тропе наладил.
  - Мне нельзя к людям... - Ойда оторвала взгляд от оттёртой добела столешницы, покосилась на собеседника. Косматый мужик внимательно щурил солнечные глаза и молча ждал пояснения. - Мне нельзя, я... тьмачка...
  - Знаю.
  - Но ... - сбивчивый рассказ девушки Головач выслушал не молча, только глаза его порой недобро щурились, становясь уже совсем нечеловеческими. Особенно когда речь зашла о Богарусе Богане.
  Но вот сказано всё. Паузу раздумья обрывает охотник:
  - Видел я твою тень. Рядом, на мшаннике пасётся. Разъелась, что та гора. Теперь её целую зиму можно не кормить, хотя... можно и подкормить. Пошли, взглянем на неё.
  Мшанник начинался сразу за жилью: клиновидная проплешина по низине в лесу. Буграми пучилась пышная, нетронутая перина буро-зелёного, болотного мха, осыпанная золотыми листочками и рубиновыми искорками болотной ягоды. Манящая, покойная красота.
  Ладонь охотника ложится девушке на затылок и осеннюю красу перекрывает тень, парящая над ягодником: мрачно фиолетовая тьма клубится подобно грозовой туче, как и она, пронизанная рыжими, похожими на молнии просверками. Могучая и покойная. Несколько клочков грязно-бурой мглы кружат над ней, как мухи над отдыхающей, сытой коровой.
  Лёгкий толчок в спину. Ойда делает шаг, другой. Ноги по щиколотку погружаются щекочущую мякоть мха. Нервная волна бежит по тени. Она словно принюхивается и тут же успокаивается: своя.
  Шаг, ещё шаг. Грязно-бурая мелюзга прекращает бесплодные атаки на ленивую громадину, нацеливаясь на пришельцев...
  И опять по туче бежит дрожь. Тьма вытягивается, свиваясь в хваткие жгуты, в мановение ока оплетает и втягивает в себя мелкую нечисть. Волной раскачивается могучее и бесплотное тело, два жгута тянутся к Ойде, обвивают её то ли ластясь, то ли лаская и опять втягиваются. На миг Ойда ощущает всем телом лениво-сытую дрёму, наполняющую её дневную тень. Чувство кажется знакомым...
  И тут охотник убирает руку с затылка, за рукав тянет со мшанника:
  - Пошли.
  - Почему я то вижу, то - нет? - Вопрос срывается с языка сам по себе. Ойда чуть шею не свернула, будучи не в силах оторвать взгляд от дорожки свежего следа на мшаннике: зелёно-бурый мох, золотые листья, рубиново-красные россыпи ягод, освещённые вечерним солнцем.
  - Ты смотрела через мою тень.
  - Вашу? А где она?
  - Я закрыл её в себе. Для безопасности.
  Они уже в дверях жили.
  - Ты всё сможешь, когда твоя тень поделится с тобой силой. Но пока она слишком дикая.
  - Совсем-совсем дикая? - Ойда понимает охотника, верит ему и всё-таки ей почему-то очень и очень обидно.
  - Совсем-совсем, - соглашается тот, меняя ни пороге "лесную" обувь на "домашнюю", распрямляется, - заходи же, сыро.
  Да, сыро. Языки редкого тумана тянутся от мшанника к жили. Ойда зябко передёргивает плечами, спешит в тепло, плотно прикрыв за собой дверь.
  - Не печалься, девонька, - утешает её охотник, - ты ведь затем и учиться идёшь. Да не так оно всё и плохо. Тень твоя пока конечно сама по себе, но знает тебя и защищает. Не завидую нежити, что на жизнь твою покуситься. А ты, значит, за путеводом шла?
  - Да, но я заблудилась. Наверно, когда болото обходила...
  - Это понятно. Но теперь-то он тебе не нужен?
  - Нет, но...
  - Продай его мне, - тяжёлый кошель ложится на столешницу.
  - Продать? - От спокойного взгляда собеседника по спине бежит озноб. Страшно расстаться с магической вещью, но... Человек (человек ли?) вытащил её из топи, накормил, обогрел, привёл к жилью, вылечил, договорился о дороге. Не каждый отец так позаботится о родной дочери. Уж это-то Ойда знает. Решение приходит почти сразу:
  - Не надо денег. Возьмите так, - коробочка на столе, - чтобы его выпустить - щёлкните по крышке, захотите позвать обратно - щёлкните по донышку.
  Охотник берёт коробочку, вертит в руках. Щелчок - ярко-синий шарик ошалело носится по тесной жили, щелчок - возвращается:
  - Добре, - жёлтые глаза лучатся удовольствием, - добре. А от денег не отказывайся. Тебе в городе жить, в Высокой Скиньи учиться. С такой тенью, как у тебя совладать не просто.
  - А вам?
  - Что мне? - Он встаёт, задвигает скамью под стол, чтобы пройти к дверям. - зачем в лесу деньги? Всё, что надо я у соседа за меха выменяю.
  Ойда косится на шкуры и не находит ответа: ну да, в дикой чаще свои правила и мягкий металл здесь бесполезен. Ни согреет, ни накормит, ни защитит.
  А охотник обувается, накидывает плащ, тянется к вещевому мешку:
  - Погоди-ка. Вот, держи, - на стол летит мешочек с сухой травой, - заваривай и пей. Это от простуды. Да, когда уходить будешь - дверь снаружи подопри. Ну и на ночь запрись. Мало ли какой зверь забредёт.
  Задерживаться он не намерен. Даже для прощания. Ойда бросается следом, но куда там! Пока она выбралась из-за стола, пока натянула башмаки, выбежала на крыльцо - охотник скрылся вреди деревьев. Только ветки шевелятся, там, где он прошёл, а возле жили, на сучке, вниз головой висит свежая косуля: остекленевшие глаза, стынущая кровь, нитями тянущаяся изо рта и ноздрей, перехваченное звериными зубами горло.
  В путь Ойда отправилась с рассветом. Путь не близкий. Ночёвка в лесу у подготовленного охотником длинного костра. Хорошо бы последняя. И больше никаких неожиданностей, если не считать волчьих следов, отпечатавшихся на грязи там, где тропа вплотную подходила к болоту. Следы поражали. Зверюга здесь пробегал нехилый, да похоже и не один.
  Стан охотников встретил Ойду тишиной: люди и собаки на охоте. Единственный человек - подросток лет десяти приглядывавший за костром, одарил гостью откровенно-недовольным взглядом:
  - Рано ещё. Погодь. Скоро все вернутся.
  Ждать пришлось долго так как добытчики собрались по темноте: сам глава семейства Старый и два его сына: Алеш - крепкий мужчина с усами и пробивающейся бородой лет за двадцать и Расме - Ойдин сверстник Младшего, неприветливого паренька звали Нечай.
  Никто Ойде не удивился и не обрадовался. Без расспросов девушку усадили к общему котелку, вручили ложку и ломоть хлеба, а после отправили спать на лавку в жиль. Хозяевам ещё предстояло разобраться с дневной добычей.
  
  Глава 4 Волшебная жизнь
  
  Огромный волчара шёл ровной рысью через дикий лес. Вроде и не спешит, а не угонишься. Зубами зверь придерживает закинутую ни спину скатку одежды. Так волк уносит овцу из стада.
  Запах пограничной метки останавливает его. Дальше зверю идти нельзя. Дальше дорога для человека. Головач сам установил это правило, как старший и всегда соблюдает его, не забывая спрашивать с молодняка.
  Да, с молодняка...
  Скатка сброшена. Зверь кубарем катится по склону и поднимается человеком. Коренастый мужчина среднего роста, разве что слишком волосатый для обычного человека. Встаёт, спешно одевается. Зябко. Скоро зима. Одежда тёплая, из заячьих, оленьих и лисьих шкур. Волчий мех и мясо для оборотня запретны, как человечина для человека. "Разумные" тем и отличаются от зверей, что знают законы и чтут их.
  Ну, вот он и одет. Плащ на плечи, дорожный мешок за спину. Лёгкий мешок. Сегодня он без добычи. Пусть. Кладовые полнёхоньки, да и дети должны чего-нибудь принести. От плаща до сих пор пахнет человечкой. Занесло же эту недотёпу на его охотничий участок. Впрочем, всё это дело прошлое. Сплавил девчонку с глаз долой и ладно. Пришельцы - они разные. Кого-то в шею гнать надо, а кому-то лишь дорогу укажи, а уйти он и сам рад.
  Легко и упруго шагает охотник по лесу. Ни бурелома вокруг, ни болот, ни буераков. Сам место выбирал. А вот и дом: толстые стены из колотых валунов в два человеческих роста высотой, узкие, высокие окна. Такому строению не то что штурм, время не страшно. Не зря шестнадцать лет назад ему эта развалина (тогда развалина) приглянулась. Крышу он правда сам сладил: потолок из тонких брёвнышек поверх стен настелил, поднял скаты с матицей и обрешёткой из еловых жердей, покрыл еловой же дранкой. Повозиться пришлось немало. Надёжно вышло. Пол он уже три раза перестилал - истлевает, а крыша - как новая. Кое-где дранку подправил-заменил и лады. Жаль такое место бросать. Прижился. А придётся. Вот ведь судьбина горькая: сам себе - беда.
  Солнечный луч отразился в окне, отразился, рассыпался на разноцветные блики. Тогда, шестнадцать зим назад, ему стены понравились, а Красаве, супруге его, душе ненаглядной - окна приглянулись: из разноцветных стёклышек в свинцовой оплётке.
  Красава - душа. Хоть с ней ему повезло. Не каждому в этом мире и за триста годков удаётся половину свою найти, а у них всего-то до пятидесяти дело сладилось.
  Отряхнуться у крыльца, переобуться в мягкие шлёпы в сенях. Не затем в доме полы стелены, чтобы сор лесной на них тащить. В горницу через низкую дверь с поклоном войти.
  - Вечер добрый, любая.
  В горнице - чистота, на стенах - яркие блики от цветных окон. Тепло. Пирогами пахнет. Красава златоглазая, черноволосая, в нарядном платье тонкого сукна хлопочет. Может и побегала с утречка по лесу в волчьей шкуре, поморозила лапочки по свежей пороше, пока та не стаяла - это её дело. Воля и радость в каждой жизни быть должна. Только вот взгляд у любой - тревожный.
  - Я с доброй вестью. Ушла тьмачка. Здесь зимуем.
  В ответ - вздох, как из глубины души. Будто тяжесть с сердца упала.
  - К Старому забегал. Обещал он мне вскорости холста тонкого привезти, ниток цветных, бисеру для вышивки.
  Не уходит у Красавы беспокойство из глаз.
  - Что случилось, милая?
  - Первуха. Пушистика цапнула. И Старшой... - обречённость и тоска в глазах: нелегко это видеть, как дети твои, кровиночки родные превращаются в лютых зверей. Старшому будет девятнадцатая зима. Когда Головач с Красавой пришли на новое место - он только-только говорить начал. Славный такой человечек. В семь зим, на новую луну перекинулся в первый раз. Дальше - больше. И вот теперь... Хотя что ещё от зверя ждать? Люди говорят, что скотина родства знать не знает. Волки - тоже. Когда зверь над человеком верх берёт - его только злая сила остановить может. У Головача сила есть, но... пусть в этот раз оттреплет он обнаглевшую тварь, поставит на место, но время-то идёт и сила у него не прибывает, а у детей - растёт. А это значит...
  Топот и голоса в сенях. Дети нагулялись и спешат к ужину. Из "детской" Злата выводит малышей. На столе - горшок с наваристой похлёбкой, два огромных пирога с мясом. Головач с привычной пытливостью вглядывается в лица детворы. Старшая из дочерей, Первуха, виновато прячет глаза. Понятно. Осознала. Можно простить. А вот сыновья-подростки смотрят в ответ прямо-таки по-волчьи. А где Старшой? Запаздывает? И это учтём.
  За столом никаких разговоров. Только ложки стучат. Порядок в семье пока крепок: завтрак - желательно, обед - туда-сюда, но ужин - святое. Стук в сенях: вот и опоздавший пожаловал.
  Старшой заходит в горницу. Он на голову выше отца: заросший, черноволосый, борода на щеках пробивается и смотрит молча, без привета, исподлобья. Обнаглел, обнаглел. Давно не учён.
  - Я там косулю принёс, - не выдержал своего же молчания сынок, голос подал. - Ужинать не буду. Сыт.
  - Аж таки косулю? Добытчик.
  Издёвки Старшой не стерпел:
  - Да! Не так, как ты! Не с пустыми ру...
  Договорить он не успел Головач вихрем налетел на наглеца, ударом отшвырнул к двери. Парень завизжал, заметался по горнице, спасаясь от отцовских кулаков, изловчился, выскочил в сени. Головач - за ним.
  Рычание, удары, визг, только грохота нет. Лишнего в сенях добрый хозяин не держит. Громко хлопнула входная дверь, волчий вой прорезал ночную тишину.
  Головач вернулся в горницу, осмотрел притихших, сжимающихся под его тяжёлым взглядом детишек, прошёл к столу, отодвинул пустую миску, покосился на скромный остаток пирога, вздохнул:
  - Нет, ну надо же! Прямо на крыльце перекинулся. Ох, поймаю за чертой - оттреплю так, что надолго запомнит. - Опять вздохнул, пожевал корочку пирога, спросил уже мирно. - Кто харзу принёс?
  - Я, - пискнула девочка-отроковица зим четырнадцати с чуть рыжеватыми волосами.
  - Ай молоца, Коринка. Мы за её шкурку две четверти лучшей муки возьмём! Хорошие пироги будут.
  - А я - куропатку поймал! - похвастался мальчик лет семи.
  - А я - нырца.
  - А я - двух зайцев. И ещё пять с петель снял.
  А я, а я, а я...
  Детвора наперебой хвалилась добычей.
  - Ну а ты? - обратился отец к самому старшему из подростков.
  - Я стадо рогачей высмотрел, - отозвался тот обстоятельно, как взрослый.
  - Это добро, - похвалил отец сына, - приглядывай за ними. Как мороз вдарит - возьмём, чтобы крошки мяса не пропало. Будет на зиму запас. И про пушнину не забывать! Обновы многие хотят, а сукно и полотно на болоте не растут. Да! А что-я-то принёс!
  Выпущенный из коробочки путевод заметался по горнице, спасаясь от рук детворы.
  - Видели? - По щелчку ярко-синий шарик прячется под крышку.
  - Игрушка, - пытается хорохориться старший из сыновей. Снисходительный взгляд, веский ответ:
  - Нет, сынок, не игрушка, а ТАЙНА, да ещё какая! Ну да я не я буду, если её не разгадаю. А теперь... - хлопок ладони по столу и в горнице наступает тишина. - Прежде чем спать да гулять, дичь разделать: шкурки - на правила, мясо - в погреб. А посуду сегодня моет и пол метёт - Первачка. За что? Сама знает. И за малышнёй завтра она смотрит. Пусть мать отдохнёт.
  Полный круг луны заглядывает в окно. Мягкий свет дробится в цветных стёклах витража. Малыши сопят по палатям в тёплой горнице. Детишки постарше резвятся в лесу за чертой под зелёными звёздами. Полнолуние - самое волчье время.
  - Красава, ты на сердце обиду не держи, - шепчет Головач любимой, - знаю, нелегко тебе одной с ними, но должен я эту тайну разгадать. Верю, не зря магус тьмачку на смерть послал. Что-то он знает, что-то ищет.
  - Так и насмерть? - Не верит Красава. - Она же по твоим словам совсем дитя, Первачке ровестница.
  - На смерть, на смерть. На словах-то он в Маград её отправил, а путевод на Пущу Заболотную заговорил. Не учёл только, что по нашим лесам прямо не ходят. Нет прямых дорог в лесу. Зато болот, оврагов и буреломов - предостаточно. Вот и забрела девица на нашу тропу. Веришь? Она на шаг от смерти была. Даже если бы в болото не свалилась. Страшно представить, сколько бы нам бед тень её неупокоенная натворила. Что бы с нами и детьми нашими было бы! Нет, Красава, я такое зло прощать не намерен. Я бы и магуса того навестил, если бы время было. Только уж очень его мало.
  Тишина в горнице и нарушает её опять хозяин:
  - И ещё забота, любая. Сосед наш, Старый, на этот раз младшего сына на тропу взял. Так вот: мальчик этот - тьмак. Опасности от него пока нет. Тень его только-только вылупилась, силой хозяина живёт, ну и мелочь какую, бестеленую, если та к мальчишке привяжется, схарчить может. Но это: пока.
  - Значит рядом ОН?
  - Рядом.
  
  Глава 5 По рекам
  
  Возок хозяин с сыновьями загрузили тоже по темноте: оленина подсолёная и подсушенная в холодном дыму, несколько кип высушенных шкур.
  - Оленину - старшому на порубах да плотогонам сбудешь. Муку и соль, что за неё выручишь - Нечай в стан доставит. Шкуры в Кижеграде продашь за серебро и медь. Девицу - в Маград отвезёшь, письмо Киршу передашь и сразу назад, чтобы до ледяной шуги успеть. Понял?
  Ойду слушает наставления отца сыну, сидя в возке на сухих шкурах. По сумеречному времени лиц не видно, глаза слипаются. Она только что выпила порцию лекарства и её неудержимо клонит в сон.
  - Понял, отец, - соглашается Алеш не слишком радостно. - Припас с Нечаем отправить, письмо Киршу передать, серебро - тебе.
  - Серебро - мне. Да смотри, муку без мякины выбери. Сосед что попало не возьмёт. Понял?
  - Понял.
  - Тогда в добрый путь. И возвращайтесь поскорее, зверь не ждёт.
  Сумерки мешаются с туманом. Узкая тропа, возок то и дело задевает за пеньки. Ойда пристроилась на шкурах под плащом, дремлет, насколько получается. Братья на козлах, старший правит. Низкорослая, лесная лошадка бежит неторопливой рысью, норовя вообще на шаг перейти. Не то чтобы ноша тяжела, а непонятна животине людская спешка.
   - Но! - подстёгивает её время от времени вожжами Алеш. Тоже без особого напора.
  - И принёс же нечистый девку сейчас, когда самая охота начинается! - Ворчливо начинает Нечай. Тьмачка она, видите-ли! Алеш, ты дневную тень когда-нибудь видел?
  - Нет.
  - А может врёт сосед? Кто эту нечисть лесную знает? И чего это отец с ним дружбу водит? Учитель Зуле говорит, что если всю нечисть в святой огонь покласть - сразу вся жизнь наладится. А отец...
  - Учитель Зуле в деревне живёт, - обрывает брата Алеш, - а мы в лесу сейчас.
  - Так и что? Разве Четв не в лесу, на мшаннике сгинул? Тамошняя нечисть всю жизнь из него высосала!
  - А сосед-то здесь причём? - опять пытается остановить брата Алеш, - у него на мшаннике тоже двое сыновей сгинули.
  - Мало ли что он говорит, - упёрся Нечай, - он - нечисть лесная. Так учитель Зуле говорит.
  - Сосед - нежить лесная и телесная, - уточняет старший, - а на мшаннике бестелесные сущности обитали. Как их в огонь положишь?
  Спать Ойде уже не хочется. И не в пеньках дело. Про то, как нечисть на кострах жгут - она слышала. В городах больших такого нет, а по деревням - случается. В Радожье например. Это всего день пути по дороге от Мостков. Там Дом Светлых Богов есть, учитель Каракел живёт. Так вот по его наущению селяне Радонежья пришлого старика зим пять назад сожгли. Глаза де у того неправильные были: один чёрный, а другой - голубой. От воспоминаний Ойда так разволновалась, что чуть нить разговора не упустила:
  - Как это "обитали"? - Удивился Нечай. - Где они теперь? Куда делись?
  - А ты чем слушал? - В свою очередь возмутился Алеш. - Тьмачья тень тех моховиков сожрала. Считай подчистую. Безопасна теперь жиль старая. Можно опять там ловушки ставить.
  - Ну, мало-ли что сосед сказал, - бурчит парнишка, но теперь уже возмущённый Алеш напирает:
  - Много ли, мало ли, только не врал он никогда, а вот учитель Зуле... Знаешь, сколько он мехов за свои молитвы взял, когда ты болел? Ты уже еле дышал тогда, а он всё меха клянчил. А как ты травку, что сосед передал, пить начал - сразу на поправку пошёл. И ведь ничего он взамен не попросил. А ты на него наговариваешь. Да, сосед наш непрост. Он только рядом с нами почти пятнадцать зим обитает, а самому ему не меньше сотни будет. Эти, урождённые долго живут и немалую мудрость обретают. А ежели по делу, то болтал бы ты поменьше! О том, в чём ни уха, ни рыла не смыслишь. А про учителя Зуле лучше вообще здесь не вспоминай. Знаешь, сколько завистников в Пушном на наши охотничьи тропы зарятся? Им только намёк дай - всей семьёй на костре окажемся.
  - Так если мы сами про соседа...
  - Забудь. Никто разбираться не будет. Не в соседе дело, а в богатой добыче, да и сосед... Он ведь ещё зимы три-четыре здесь пробудет и сам уйдёт. Эти всю жизнь на одном месте не сидят. А жаль. Хороший сосед. Он нам с каждого лова столько мехов на обмен приносит, знали бы завистники - утопились бы от зависти. То-то отец меха в деревню не возит, через Кирша сразу в город сплавляет.
  - Но учитель Зуле говорит, что нечисть души сосёт...
  - Он эту нечисть в глаза не видел. Бестелесные твари душу сосут. Бестелесные! Как их в костёр положишь?
  - Светлые боги карают тех, что с тьмой...
  - Богов вспомнил? С ними вообще договориться - плёвое дело: связка шкурок и тот же Зуле все грехи тебе отпустит. Оптом. Даже не спрашивая, в чём согрешил.
  - Это правда, но...
  - А раз правда, ложился бы ты в повозку. Девица вон спит и ты бы поспал. Обратно тебе одному ехать.
  - Что там ехать? Коник дорогу знает. Только подгоняй.
  - Это так. Я вот думаю, как отцов наказ выполнить. И муку ему, и соль, и серебро... Оленину вон сосед принёс, чтобы с плотогонами расплатиться, шкуры - чтобы за провоз по морю и Матёре заплатить. Не поскупился сосед, а вот папаня всё по-своему пересчитать норовит. Сил уже нет терпеть...
  Некоторое время на передке - тишина. Тропа вливается в приличную дорогу: две телеги, если надо, разминутся. Даже коник веселеет, без понукания прибавляет ходу. Нечай, вняв совету, перебирается на шкуры. Ойда тоже засыпает и просыпается от того, что утомившийся Алеш меняется местами с братом. Теперь правит Нечай.
  Треск валящихся деревьев, стук топоров, громкие голоса. Порубы. Приехали. Ойда неохотно выбирается из-под плаща, спрыгивает с телеги. Всё тело затекло. Пройтись бы хоть немного, размяться. Братья даже не оглянулись
  Алеш окликает ближайшего работника:
  - Где старшой?
  - Который? - Мужчина оценивающе оглядел собеседника, уточнил, - наш или плотогонов?
  - Оба. Я мясо привёз.
  - Плотогонов - там, - человек махнул рукой в сторону реки, - а наш - в лесу. Попозжей будет.
  - Добре. Благодарствую, дарь.
  Вернуться к возу? Ну, нет. Тело застыло, как чужое. И Ойда поплелась к Нерее, не упуская Алеша из виду.
  Шумная река, плоты в воде на приколе, плоты на берегу, сплавщики связывают брёвна верёвками из корней. Кажется, они вовремя. Не сегодня, так завтра плотогоны отправятся в путь. И кажется разговор у Алеша не заладился. Ойда подошла поближе, уловила обрывок фразы:
  - ... двоих утащил. Магуса ждём...
  - А когда он будет?
  Ойда рядом. Ушки топориком.
  - Кто его знает, - раздражённо фыркает плотогон: мощный, бородатый мужик в промасленном плаще поверх добротного, овчинного полушубка. Верхние штаны из проваренной в масле ткани почти полностью скрывают тяжёлые, выше колен вытяжные сапоги. На голове, поверх валяной округлой шапочки - непромокаемый треух с широкими отворотами.
  - Что там? - шепчет Ойда Алешу. Тот косится на неё отвечает неохотно:
  - Крутень под порогом засел.
  - Крутень? - про крутня Ойда слыхала. Змей это водяной. В морях обитает. Даже в малом море встречается. Тело у крутня толстое, вместо лап - плавники, хвост коротенький, шея длинная, голова как у коня, а зубы, что ножи острые. Такими зубами сеть порвать или верёвку перекусить - самое простое дело. Только вот на людей крутень не нападает. Он на птиц водоплавающих охотится, а больше всего рыбе от него достаётся. Ради рыбы он и сети рыболовные рвёт. Но чтобы на людей нападать или под речным порогом прятаться...
  - Крутень и в реке?
  - Да нежить он! - Взрывается плотогон. - Нечисть в него вселилась и без магуса здесь не совладать. Он же пока лёд не встанет - хищничать будет, а по весне опять вылезет!
  - А если я?
  - Что?
  - Ну, если я... - Ойда готова сквозь землю провалиться от своей смелости, но Алеш неожиданно поддерживает её:
  - А что? Крутня в реке поймать дело лёгкое. Главное, петлю ему на шею накинуть...
  - Умный? Да? - Ярится старшина, - Ты думаешь, как те двое сгинули? Второй так же храбрился: "...подумаешь, петлю твари на шею накинуть!". Мало тварь в петлю поймать. Надо душу чёрную из неё вынуть. А это только магусу по силам.
  - А если я выну?
  Презрительный взгляд измеряет и оценивает её с головы до ног: помятую, чумазую:
  - Магусса что ли? А патент у тебя есть?
  И опять на помощь девушке приходит Алеш:
  - А тебе пергамент нужен или тварь из-под порога убрать?
  - Нет, но... А что возьмёшь? Золота не проси!
  - Муку возьму, соль. Три меры...
  - Соли? Пять чашек и две меры муки, - окорачивает девушка старшина.
  - И нас до Киж-града доставить, - быстро добавляет Алеш.
  - Короткое раздумье, неуверенный кивок:
  - Сделаете - доставим. Снасть нести?
  - Несите.
  Снастью оказался длинный шест с петлёй на конце. Алеш прикинул его к рукам, кивнул, уточнил для Ойды:
  - Я такой рогача брал.
  - А где он, крутень? - чуть успокоившись спросила Ойда.
  - Пошли.
   Они спустились по галечному берегу вдоль Нереи, мимо плёса к теснине, где из белой пены дыбились выглаженные водой туши валунов.
  - Так где?
  - Ты иди, иди...
   Преодолевая страх, девушка приблизилась к воде. Вдруг одна из каменных громад шевельнулась. Безухая голова вынырнула из потока, принюхалась, потянулась к Ойде, а когда та попятилась, выбросив шею, тварь метнулась к ней. Мощные плавники взбуровили воду, выбросив на гладкие камни мокрую, блестящую тушу. Зубы клацкнули у лица, галька подвернулась под ногу. Потеряв равновесие, Ойда опрокинулась на песок, забилась, пытаясь отползти. Морда надвигалась на неё, мёртвые глаза смотрели в никуда и всё-таки...
  На миг будто чёрная мгла окутала мёртвую голову, потянулась к ней, навстречу же этой тьме вокруг Ойды сгустились, вытянувшись навстречу мертвичине, фиолетово-туманные жгуты.
  Миг - и петля захватывает голову крутня, затягиваясь на шее. Тварь вяло и беспорядочно дёргается, наползая на Ойду. Та едва успевает откатиться в сторону, но всё равно её накрывает волна смрада от гниющей плоти. А туша, влекомая петлёй, ползёт и ползёт, пока вся не оказывается на берегу: склизкая, вонючая, без малейших признаков жизни.
   Ойда кое-как встаёт, некоторое время разглядывает труп крутня. Тварь мертва невесть сколько времени и всё-таки только что она ныряла, ползала и даже пыталась напасть. Не веря глазам, девушка пихает тушу ногой. Мертва. И совсем не из-за петли, врезавшейся в гниющую плоть чуть не до кости.
   Видя, что девица жива и здорова, к туше подходят другие участники охоту. Те самые сплавщики, что вместе с Алешем выволокли дохлятину из реки на берег.
   Вот и старшина подошёл, пнул мертвяка по примеру девушки:
  - Однако успокоилась. Топоры где? Разрубить бы на всякий случай.
  Ну, да. Расчленённые трупы не оживают. Это известно всем.
  - Когда в путь? - спросила его Ойда.
  - На рассвете. Чего тянуть? Однако ловко ты его. Магусса?
  - Тьмачка.
  - Сильна. В Маград?
  - Ага. В Высокую Скинью.
  - Это правильно. Если когда заглянешь - рады будем. Откуда идёшь?
  - Из Граевки. Это Добравье.
  - Из Добравья? - Недоумение в глазах старшины, пауза, затягивающаяся, как удушливая петля. Спасибо Алешу:
  - А как мука?
  - Подгоняй телегу и забирай, - плотогон справился с удивлением, - Да, и вещи сразу на плот грузите. Нод покажет: на который...
   Оставшееся светлое время было потрачено на неотложные дела: забрать плату, Алеш обменял окорока на муку и соль, шкуры перенесли на плот, мешки - погрузили на телегу.
  - Мою муку и соль соседу передай, - Ойда смотрит Нечаю в глаза так строго, как только может. - Отцу скажешь, что ежели схитрить захочет - узнаю, - Девушка сбилась, ища в мыслях что добавить и чем пригрозить. К счастью, угроза не понадобилась. Победа над умертвием, произвела на мальчика нужное впечатление.
   Ночёвка у костра, горькое питьё, чтобы снова не одолела болезнь...
  С рассветом начался спуск по реке. Закутавшись в кожи, Ойда и Алеш жались друг к другу, чтобы хоть как-то защититься от брызг, пронизывающего ветра и снежной крупы. И так два дня.
  Всего два дня и они уже в Кижеграде. Алеш так измучился, что сразу пошёл в трактир, снял комнаты, заказал хороший ужин и горячую баньку. Как впрочем и все плотогоны.
  Чистые, прогретые, сытые, они чуть не до полудня отсыпались по коморкам. После обеда Алеш ушёл в город по делам, а Ойда опять провалилась в сон. Дорога вымотала её так, что сил почти не оставалось.
  Вернулся парень к вечеру, не один и очень смущённый. Он постучался и долго топтался на пороге, не решаясь войти:
  - Дара, тут вот какое дело...
  Тут же, рядом с Алешем - старшина плотогонов и незнакомый горожанин. Он-то и предлагает:
  - Не спуститься ли нам в трактир? За едой да пивом и говорить прще.
  В трактире многолюдно, даже на чистой половине, но свободный столик на четверых накрыт и ждёт их. Тут и пироги, и жареное мясо и хлеб из просеянной муки, и свежий белый сыр, и конечно пиво двух сортов: горькое, ячменное для мужчин и кисло-сладкое, ржаное для Ойды.
  - Дара магусса, - обращается горожанин к Ойде, - Я одарь Немон, выборный из городского самоуправства. Дарь Леде, - кивок в сторону старшины плотогонов, - поведал нам о вашей достойной победе над нежитью. Он же сказал, что вы очень торопитесь попасть до ледостава в Высокую Скинью Маграда. Со дня на день по воде пойдёт ледяная шуга. Немногие кормщики готовы рискнуть и отправиться в столь опасное путешествие. Лодий мало - желающих уплыть - много, но я, как представитель самоуправства мог бы поспособствовать вам в вашем благом путешествии. Но небезвозмездно, как вы понимаете.
  Ойда растерянно слушала витиеватую речь горожанина, не имея сил оторвать взгляд от его одеяния: кафтан и штаны из зелёного сукна с разрезами, через которые выбивается тончайшее полотно белья. Вместо плаща - длинная, свободная шуба из искрящегося меха харзы, отделанная пурпурным шнуром и белыми, резными пуговицами из нарвальего бивня. Её молчание смущает горожанина. Он замолкает, наклоняется к девушке, вглядываясь в глаза:
  - Дара магусса, если вы что-то хотите добавить...
  - Что случилось?
  - Что случилось? Ах, что случилось! Я же не сказал. Упыри. На старом кладбище завелось гнездо упырей. Такая неприятность, дара. Вы конечно знаете, что Кижеград стоит на старых камнях? Очень уж место удобное, только порой... Этой осенью мы уже поверили, что всё обошлось. В этом году. Понимаете, обычно эта нечисть с холодами засыпает. А они взяли и вылезли в последний момент. Да так много! Городской магус слабоват. Боится. С целым гнездом не всякий сладит. Но вы-то, магусса, урождённая, вы - тьмачка. Для вас такая задача - пустяк.
  - И?
  - Пять золотых, дара магусса. Пять золотых! И разумеется каюта на лодьи-плоскине до Маграда. Поверьте, дара, это ваш последний шанс уехать.
  - Где они?
  - Кто, дара?
  - Упыри?
  - Вы согласны, дара? - от радости горожанин подскочил на табурете. - Я знал, что вы согласитесь! Одарь Эвменус, где же вы? Дара магусса согласна помочь нам.
   Почему-то пряча глаза, Немон освобождает место для городского мага. Эвменус сразу и плотно усаживается на освобождённый табурет: низкорослый, седой старец с удивительно гладкой кожей лица там, где её не скрывает пышная борода:
  - Появляются упыри у старого кладбища, как только стемнеет. Как известно, прежде, до зелных звёзд, покойников не сжигали, поскольку нечисти в те благословенные времена, в мире не водилось. Более того, Древние старались сохранить покойников в целости, оплакивая их по году и более. А чтобы предотвратить гниение, тела засаливали, обматывали просмолёными бинтами, высушивали и после соответствующих прощальных молитв помещали в семейные склепы. Думаю, кто-то нашёл такой склеп и от жадности (легенды гласят, что древние погребения набиты золотом) взломал его, выпустив умертвий на волю. Теперь, чтобы избавить город от напасти, следует вынуть из тел вселившуюся в них нечисть, что конечно не составит никакого труда для столь могучей магуссы как вы, дара.
  - Я пойду с ней!
  - Что?
  Удивлённые восклицания не сбили Алеша:
  - Я не отпущу дару одну, в ночь, на кладбище.
  - Очень хорошо, юноша, - на губах магуса змеится тонкая улыбка, - ваша защите не будет лишней. Думаю, у моего друга найдётся оружие, подходящее для такого случая?
  - Безусловно, одарь Эвменус, - тут же отозвался горожанин, - стражники дадут отважному юноше на время посеребренные меч и шлем, укажут дорогу к старому кладбищу. Я сам отдам распоряжения. Идёмте.
   Чем дальше от воды, тем грязнее и темнее улицы. Даже во встречном кабаке двери заперты, а окна закрыты ставнями. Жилые же дома все прячутся за заборами и черны, как окружившая город ночь. Улица, по словам стражников "Старая" - мощёная, широкая, прямая, как стрела, выводит Алеша и Ойду к полуразобранной ограде. Ну не может люд мимо ничейного пройти. Даже если это просто камни из стены вокруг заброшенного кладбища. Зелёная, щербатая луна выглядывает из-за кромки далёкого леса. Собачий вой прорезает тишину.
   Белая фигура из-за стены молниеносно бросается на пришельцев. Взмах меча и отрубленная рука катится под ноги, путаясь в разматывающихся бинтах. Алеш давно держит меч наготове. По серебру его шлема пляшут зеленоватые лунные блики. Разворот на месте, удар - обезглавленное туловище безмолвно крутится, хаотично размахивая руками.
  - Алеш, сзади!
  Юноше даже защищаться не требуется. Только руби. И он рубит, разваливая умертвие чуть не на пополам.
   Сколько же нечисти вылезло из того склепа? Белые тела кружат за пределами досягаемости. Среди иссохших мумий мелькают и свеженькие зомби: то ли невезучие горожане, то ли незадачливые расхитители гробниц. Ритмичное щёлканье и клацанье костей дополняется негромким шипением с присвистом. От такой музыки мороз бежит по коже.
  Парень с девушкой пятятся, пока не упираются в стену. Слава пресветлым богам, здесь она уцелела. Стена - это хорошо. Стена прикрывает спину.
  Умертвия приближаются, сжимая полукольцо. Выпад Алеша отбрасывает их, не сбивая движение с ритма.
  Луна ущёрбна, но на небе ни облачка. Даже Дочка: крошечный, как золотая монета кружок, плывущий рядом с ней - виден сегодня особенно хорошо. Да что там Дочка. Каждую травинку под ногами видно.
  Кружится нежить: щёлканье, шипенье. И от этого словно туманом тянет. Ойда трясёт головой, Алеш размахивает мечом, в надежде, что честный металл поможет отогнать наваждение. А щёлканье и шипение лезут в уши, а белые фигуры двоятся в глазах.
  - Убирайтесь! - Кричит Ойда. - Прочь, нечисть! А то хуже будет...
  Хуже? Конечно будет. Но кому?
  Уши заложило, будто их шерстью набили. Размытые фигуры совсем близко. Ноги подгибаются. Тело - как не своё. Алеш пытается опереться на меч, но бессильно съезжает наземь.
  В тот же миг сознание Ойды обретает ясность, а нечисть бросается на них со всех сторон. Зажмурившись от ужаса, девушка падает, накрывая спутника телом и плащом и последнее, что она чувствует: зубы нежити со всех сторон впившиеся и треплющие свалявшуюся шерсть, кажется уже всё испытавшей овчины. В глазах темнеет: фиолетовая туча, словно ловчая сеть накрывает шевелящиеся тела у кладбищенской стены и лишь рыжие всполохи, как разряды молний пронизывают, вздымающуюся выше стен, фиолетовую хищную мглу "дневной тени".
  Сознание возвращается медленно и неохотно, словно сомневается: "Стоит ли?" С сознанием приходит боль в почти раздавленном теле. Дышать кажется нечем. Сладковатый смрад тленом наполняет лёгкие.
  Шевеление снизу. Значит Алеш жив. Шевеление сверху. Похоже их пытаются откопать. А извне проникает какой-то звук: будто мясную тушу рубят на колоде. Опять шевеление сверху. Дышать становится легче. Голоса:
  - Ну и куча!
  - А где же те?
  - Сколько нечисти за раз!
  - Помогите, - шепчет Ойда, - прошу вас...
  Кажется, её услышали, даже отпрянули. В отчаянном желании освободиться, Ойда выползает из-под мёртвых тел. Голова кружится, желудок подкатывается к горлу. Глоток свежего воздуха проясняет сознание, даёт голосу силу:
  - Одари, дари, помогите, прошу...
  Стражники, (Ойда различает их как сквозь туман), приближаются с опаской. Мечи и копья наготове:
  - Ты кто?
  - Я тьмачка из Добравья. Я вчера... Нас попросили... Упыри...
  Воины переглядываются в смятении:
  - Говорит...
  - Живая...
  - Ну, да. Вроде она...
  - С ней ещё парень был.
  - Был. А ему шлем одолжил и меч...
  - Помогите!
  Всё ещё сторожась, воины приближаются, держа дистанцию, крюками алебард оттаскивают трупы к колодам, на которых их товарищи топорами расчленяют мертвяков. Ойде не до покойников. Её беспокоит Алеш. Из последних сил она сдвигает очередного мертвяка, кстати достаточно свежего, освобождая лицо и грудную клетку спутника, трясёт бесчувственного парня:
  - Алеш, Алеш, очнись. Ну пожалуйста. Ну, оживи...
  Шевеление и невнятное бормотание в ответ. Поистине, свежий воздух творит чудеса.
  - Алеш, Алеш...
  - Что? Где? День? Дара Ойда, где... почему?
  Воины смелеют. Всем известно, нежить конечно может двигаться куда ловчее живых, но дышать и соответственно говорить - не способна. Оставшихся мертвяков тянут к колодам, один из ходил (рядовой стражник) подбирает меч, и с остаточной опаской снимает с Алеша свой шлем, а в качестве компенсации протягивает флягу:
  - На, глотни.
  Алеш принимает сосуд, прикладывается. У Ойды перехватывает горло: тошнота пополам с жаждой:
  - Пить, прошу...
  Алеш с усилием отрывается от фляге, протягивает девушке:
  - Пейте, дара.
  Краем глаза девушка замечает насмешку на лице ближайшего воина, но... До того ли ей? Она так жадно приникает к горлышку и лишь после пятого глотка понимает, что что-то пошло не так. Горло перехватывает, кровь приливает к щёкам. Ещё бы! В баклажке не вода и даже не горькое пиво. Понимание перерастает в ужас, мир поворачивается вокруг неё, как вокруг оси и Алеш едва успевает подхватить фляжку из вдруг ослабевших пальцев, но... пара глубоких вздохов и тошнота отступила, мир утвердился где положено и даже жажда, хоть и не уменьшилась, но не ощущается теперь как что-то ужасное. Ну, пить хочется, ну, бывает.
  Перехвативший флягу Алеш делает ещё три глотка, возвращает хозяину:
  - Крепкая. Благодарствую, одарь. Как вы, дара?
  - Хорошо, - Ойда сама удивлена. Даже мысли прояснились. - Мы же справились?
  - Ещё бы! - Хмыкает ближайший страж. - Больше двух десятков на месте положили.
  - А где магус? - В свою очередь интересуется Алеш.
  - За стеной, у склепа.
  - Тогда мы пойдём?
  - Как хотите.
   Льдинки хрустят под ногами. Трава в тени пушистая от инея. За стеной Ойду всё-таки выворачивает и она стоит некоторое время, прижимаясь лбом к холодным камням:
  - Прости, Алеш, если бы я знала, что их так много...
  - Как вы справились, дара?
  - Не знаю. Они навалились и всё кончилось, а я потеряла сознание. Ваш сосед говорил, что моя тень очень сильная, и что она не даст меня в обиду. Я поверила ему и... прости.
  - За то, что я привёл их и позволил уговорить вас? - Бороться с тошнотой у Алеша получалось лучше. - Да если бы я знал... Хотя они-то наверняка знали!
  - Где их теперь искать...
  - У склепа, дара. Думается, это они вскрыли старый склеп, надеясь, что нечисть уже уснула, и выпустили упырей, а справиться с ними не смогли. Ну, а потом им мы подвернулись.
  - Что же теперь делать?
  - Забрать деньги. Кажется, вон они...
  Алеш ошибся. Эти люди копали яму для расчленённых тел упырей, а вот дальше...
  Немона Алеш и Ойда узнали сразу. Он стоял в окружении не столь богато одетых горожан перед двумя раскрытыми сундуками. В один из них работяги укладывали медные вещи, выносимые из глубин склепа, во второй - серебряные, на носилки сваливался железный лом. Подойдя почти вплотную, Алеш увидел и третий сундучок, самый маленький и абсолютно пустой.
  Действительно ли Немон не заметил парня с девушкой или сделал вид - Алеша не заботило. Слишком уж он был зол.
  - Привет вам, одарь Немон. Дело сделано. Мы пришли за платой.
  - Чего? - Ойду даже сомнение взяло: действительно ли этот горожанин уговаривал её вчера спасти город от упырей? Слишком искренним выглядело его удивление. Слишком. А вот Алеш сомнений не испытывал:
  - Упыри упокоены, а ваши люди грабят склеп.
  - Слыш, деревенщина, ты кто такой?
  - Я? Алеш. А со мной дара Ойда, тьмачка из Добравья.
  - Тьмачка? - от брезгливого взгляда горожанина у Ойды всё сжалось внутри, - а патент у твоей "тьмачки" есть?
  - Нет, - спокойствие Алеша пугает Ойду больше, нежели толпа упырей, - я вам сразу об этом сказал.
  - Ах "сразу"! - тянет горожанин с уже откровенной издёвкой. - Только я тебя не помню и не моя вина, что вы, дурни сельские, ночью на старое кладбище забрели. Слава пресветлым богам, что сами живы остались.
  - Даже так?
  Ойде непонятна весёлая уверенность спутника. Чему он радуется? Их же обманули! Горожанин лжёт и свидетелей, чтобы обличить его ложь у Алеша и Ойды нет. Парень замечает её растерянность, чувствительно стискивает плечо: "Молчи" - читает она по губам юноши.
  - Вали отсюда, село, пока я ходил не позвал.
  - Значит дара зря пленила те тёмные души? Без патента.
  - Я уже сказал: вали.
  Алеш улыбается, будто лучших слов в жизни не слышал,
  - Да не беспокойтесь. Сейчас всё исправим. Дара, отпустите их. Ну, те тёмные души что вы пленили. У вас нет патента и вы не должны были захватывать их.
  - Души? Я ... - рука опять сжимает ей плечо и Ойда осекается. В том числе и из-за меняющихся лиц горожан-свидетелей.
  - У вас ведь нет патента, дара?
  - Нет. Я...
  - Там же люди!!! Одарь Немон, - медяшки из узла сыплются на истоптанную траву. Работяга как раз собирался бросить их в сундук, но замешкался, вслушиваясь в чужой спор, - одарь Немон, в склепе люди! Погодите! - Он бросается в провалу, вопя находу, - Все прочь! Спасайтесь! Магусса отпускает чёрные души...
  - Одарь Немон, я пойду...
  - Я тоже... - На лицах обоих помощников Немона безграничный ужас, и лишь осознаний собственной значимости не позволяет горожанам просто сбежать от вскрытого склепа, с кладбища, а возможно из города. Да и прочие свидетели бесстрашной бравадой не блещут.
  - Да отпустите же их, дара, - продолжает подзуживать ошалевшую от нарастающей вокруг истерики Ойду, Алеш, - всё равно патента у вас нет и платить за работу вам никто...
  - Не сметь!
  - С какой стати, одарь Немон? Вы обещали нам пять золотых и...
  - Стоять! - это отступающим помощникам. - Я плачу.
  - Пять золотых и проезд.
  - Держи! - под ноги Алешу летит маленький кошелёк. - Чтоб вас...
  Алеш поднимает подачку, развязывает смотрит. На щеках парня гуляют желваки:
  - Здесь только три. Мало.
  - Подавись! - на землю летит ещё один кошель, побольше и потяжелее. Алеш поднимает его, вытряхивает на ладонь содержимое, взвешивает серебро и медь в руке, ссыпает обратно:
  - Маловато.
  Немон гневно сопит, взгляд его перепрыгивает с человека на человека, с предмета на предмет, останавливается на почти пустом сундучке, рука тычет в содержимое:
  - Бери что хочешь.
  По дну разбросаны два сизых от времени браслета с неясной чеканкой, куски то ли мониста, то ли налобной повязки, покорёженная цепь, перстни с щербатыми жемчужинами и без. Незавидный результат грабежа. Ойда только наклонилась, чтобы рассмотреть всё это и тут же отшатнулась: сладковатый смрад мертвечины дополняло почти осязаемое ощущение чего-то омерзительно липкого:
  - Алеш, не надо, прошу...
  Парень бросил на спутницу быстрый, резкий взгляд, кивнул:
  - Пусть так: что есть - то есть. Теперь о проезде в Маград...
  - Ещё и проезд? - скривился старшина.
  - Хочешь, чтобы мы здесь зазимовали?
  И опять Ойда не без удивления наблюдает за метаморфозой на лице знатного горожанина:
  - Разумное замечание, дарь Алеш, тебя не проведёшь. Норан!
  - Да одарь Неймон, - откликается один из горожан.
  - Сбегай на пристань. Там кормчий Шкарь ждёт моих распоряжений. Скажи: пусть приготовит каюты для двух пассажиров. Потом пойдёшь в "Сердитую кошку" и проводишь наших гостей на "Кижуч". Теперь всё по договору, дарь Алеш?
  - Всё, одарь Неймон. Счастливо оставаться. Надеюсь, больше не свидимся.
  - Я тоже надеюсь, что больше в моём городе подобной беды не случиться. Дара Ойда, вы всё-таки выправьте патент в Маграде. И не стесняйтесь требовать подписания договора каждый раз, хотя... и это не всегда помогает. Нечестных людей намного больше, чем нам всем хотелось бы.
  
  Глава 6. Высокая Скинья.
  
  - Дарь Алеш, я... Я не могла отпустить ту нечисть.
  - Почему магусса, раз вы пленили тварей.
  - Я не пленяла. Их сожрала моя тень. Конечно это хорошо. Сытая тень неопасна для окружающих, но освободить...
  - Пресветлые боги, - Алеш озадаченно чешет в затылке, - а я и не знал... Они... хорошо, что не знали. Магусы нечисть обычно ловят. И здешний тоже... Ну и ладно. Главное, что вы промолчали... - он качает головой, всё ещё удивляясь, как всё ладно у него сошлось.
   День - солнечный, город - симпатичный, а на душе - препаршиво. От одежды несёт мертвичиной да так, что не только собаки - люди шарахаются. Где "Сердитая кошка" - ни Алеш, ни Ойда точно не помнят: ночь же была. Кое-как расспросили, кое-как дошли. Снежок посередине улицы стаял, а у стен - лежит. Алеш, как взглянет на снег - хмурится и только в трактире, в комнате признался, что его гнетёт:
  - Дара Ойда, похоже снег крепко лёг.
  - И что?
  - Дара Ойда, самая охота по малоснежью. Может вы сами до Маграда? Лодья довезёт? А я - через лес на тропу? Тут дней пять-шесть пешего хода, если напрямик да налегке...
  - Ваш отец гневается?
  Робость в голосе девушки ободрила Алеша:
  - На что ему гневаться? Муку он уже получил и серебро я принесу. Только вот если я с вами с Маград поплыву, то вернуться только по льду смогу. Это в самые морозы. Так может вы сами?
  - Сама?
  - Ага. Сама, - с напором зачастил Алеш. - Вот я деньги за ведовство отдаю, корабль вас до Маграда довезёт, а вы письмо Киршу передадите. Это мой брат. Он в Маграде всегда в "Утешной чаше" останавливается. У даря Щебаря. Запомните?
  - Запомню. А что за "Утешная чаша"?
  - Трактир, вроде этого. Возьмите, Дара Ойда, - он протягивает ей оба кошелька, - в городе точно сгодится.
  Деньги действительно пригодятся, но Ойде становится ещё неуютней: слишком много хлопот от неё посторонним людям. И с Алешем жаль расставаться, хотя... Не пропала в лесу - не пропадёт и в Маграде. Не прихоти ради парень назад торопится.
  Скарба немного, сборы не долгие. Норан ждёт их в общей зале трактира. Кривые улочки, солнце, редкие снежинки в воздухе.
  Кижуч кажется Ойде невероятно огромным: двенадцать пар вёсел, Мачта в пол обхвата, Прямой, белый парус, высокая корма и рыбья голова на носу: кижуч. Всё готово к отплытию, только кормчий встречает гостей не слишком приветливо:
  - Норан, я же говорил: нет двух кают. Одну разве что...
  - Ты это не мне. Ты это хозяину скажи.
  - Так нет же его, - продолжает упираться рослый корабел, - а был бы, так и ему сказал бы.
  - Дара магусса плывёт в Маград одна, - спешит восстановить мир Алеш и уточнят. - Не держите зла, что сразу не сказал, дарь Норан, у меня свой путь.
  Кормщик измеряет взглядом парня и потенциальную пассажирку: и вид у обоих затёртый, и мертвечиной от них несёт, так что тошнота к горлу подкатывается, но если девица действительно тьмачка... Да и часто перевозчик выбирает кого везти?
  - Поднимайся, - приглашающий жест в сторону сходен, - Щусь, покажи дари магуссе каюту.
  - Доброго пути вам, дара Ойда, - машет ей охотник
  - Доброго пути вам, дарь Алеш, - отзывается девушка и добавляет шёпотом для себя, - до встречи...
  Корабль кренится в развороте, отваливается от причала и Ойда, чтобы не упасть, хватается за натянутую верёвку неизвестного ей назначения:
  - До встречи, дарь Алеш...
  Щусь завладел жалким багажом и терпеливо ждёт, не вмешиваясь и только когда юноша скрывается в проулке напоминает о себе:
  - Дара магусса, позвольте я покажу вам каюту.
  Всего кают на судне три: две крайние (та, что по левому борту предназначена Ойде) и одна между ними. Из неё-то, на голоса и выглянул этот мужчина: зим сорока отроду, мелкий, вертлявый, с тонкими, язвительно поджатыми губами. Даже добротная одежда из крашеного сукна с рыжей, меховой опушкой не добавляла ему солидности.
  - Где жаровня, наволочь смолёная? - сходу накинулся он на Щуся. Тот же, в отместку не замечая нахала, отомкнул замок на свободной каюте, поясняя находу:
  - Ваша каюта, дара. А это - ключ. Берите, только не теряйте.
  - Каюта? Дара?! - Истерично заверещал тонкогубый скандалист. - Так вот из-за кого я на полу спать должен! Так вот, кому моя каюта понадобилась! Кормчий надумал шалаву для команды прихватить? Слышь, лахудра помойная, - накинулся он на девушку. От такого внимания, Ойда спешно скрылась в каюте, столь же спешно опустила щеколду. Обозлённый мужчина дважды с размаху приложился кулаком по тёсаным доскам:
  - Если ты надеешься, что тебе это с рук сойдёт...
  Ойда в страхе попятилась вглубь жилья, совсем крошечного кстати: место для вещей перед дверью, прикрученная к борту дощатая полка-кровать с соломенным матрасом, табурет, полка для лампы и откидная столешница на перегородке. Тут же в щели между досками, рядом с дверью вбиты колышки для одежды. Темно, тесно, зябко, промозгло. Хорошо - дверь с запором.
  Ойда толком оглядеться не успела. Разве что дорожный мешок на помост для вещей бросила, а сосед опять молотит в дверь:
  - Э-ге-гей! Село! Что прячешься! Тебя кормчий кличет. Не иначе работёнка подвалила.
  Кормчий - это не сосед-пассажир. Ойда жмётся, ёжится, неохотно отпирает дверь. Тёмный, тесный чулан кажется ей теперь на редкость уютным и желанным. Сосредоточие безопасности.
  - Эй, корова неогуляная, заснула что ли?
  Ойда приоткрывает дверь, выглядывает, чувствуя, как внутри у неё всё сжимается от страха
  - Иди, иди, - потешается ругатель. - Не боись, девка, не бить зовут.
  Страх жертвы откровенно забавляет его. Он даже позволяет ей прошмыгнуть мимо него к лестнице, ведущее с гребной палубы на кормовую, расположенную как раз над каютами. Пусть бежит, тем более, что дверь она запереть забыла...
  С трусливой поспешностью Ойда почти бежит по лестнице вверх. Холодные порывы ветра обжигают руки и лицо, ворошат шерсть овчины, стремясь добраться до тела. Серая, неспокойная вода, серое небо в бурых и рванных, как очёски пакли облаках.
  Длинный, худой корабел и его плотные и низенький собеседник смотрятся на редкость колоритно. У обоих поверх добротной одежды наброшены промасленки: плащи с рукавами и капюшонами, пошитыми из плотного, грубого холста, вываренного в масле. Такие же балахоны защищают от брызг и ледяного ветра двух рулевых, ворочающих тяжёлое кормовое весло.
  - Одарь Шкарь, - пытается вклиниться в мужскую беседу девушка, - вы звали меня? Я пришла...
  Недоумённые взгляды мужчин чуть не вдавливают её в палубу:
  - Одарь, - спешит она оправдаться, - пассажир из средней каюты... - От удивлённых взглядов мужчин, их молчания, девушку морозит больше, нежели от пронизывающего ветра, но отступить - ещё страшнее, - Пассажир сказал, что одарь кормчий... меня...
  - Ты чё, девка, в своём уме? - недоумение во взгляде низенького перерастает в раздражение. - Какой...
  - Погодьте, одарь Журва, - рука корабела стискивает плечо собеседника. - На пару слов...
  Они отступают, кормчий что-то быстро шепчет спутнику на ухо. Ойда с трудом выделяет лишь "одарь". Низенькиё притихает, вдумываясь в услышанное, кормчий же переносит внимание на пассажирку:
  - Так что, дара магусса, сказал пассажир из средней каюты?
  - Что вы, одарь кормчий зовёте меня...
  - Я не звал вас, дара магусса. Щусь!
  - Здесь, дарь Шкарь. - на палубе видна лишь голова.
  - Сбегай вниз и приведи "пассажира из средней каюты".
  Опять мгновенная растерянность. На этот раз в глазах у посыльного:
  - Какого пассажира, дарь Шкарь? Он же...
  - Дара магусса, - перебивает Щуся Шкарь, - как был одет тот пассажир?
  - Чёрный плащ с рыжей опушкой, кафтан...
  - Довольно. Ты понял?
  - Понял, дарь Шкарь.
  Исчезновение головы сопровождается стуком подошв по ступеням. Хлопнувшая дверь, брань, возня...
  Никто из присутствующих даже заскучать не успел, а Щусь уже выволок на верхнюю палубу давешнего ругателя.
  - Так вот кто у нас, на "Кижуче" за кормчего? - осклабился корабел.
  - Врёт эта шалава! Всё врёт!
  - Пять линьков.
  - Хозяин, да что же это, - мужичонка рванулся к низенькому, - да по какому праву...
  - От меня пять добавь, - скривился Журва отстраняясь, - чтобы знал, челядин, как хозяина позорить.
  - Он в каюте дары магуссы был, - злорадно пожаловался Щусь, не иначе мстя слуге за брань в свой адрес, - так ежели дара чего не досчитается, - вор вот он!
  С провинившегося сорвали плащ, швырнули на дощатую палубу. Хлёсткие удары верёвки, визг...
  Ойда растерянно топталась на палубе, с каждым шагом сдвигаясь к лестнице, прекрасно осознавая свою ненужность здесь и одновременно восхищаясь тем, как быстро её обидчик получил отпор. За имущество она не беспокоилась: деньги при ней, а остальное добро не стоит даже душевных терзаний. Хотя... может всё-таки глянуть?
  За недолгое время её отсутствия, в каюте заметно потеплело. Жаровня! Железная, накрепко закрытая ёмкость с углями на ножках, надёжно установленная в широком глиняном тазу. Девушка освободилась от тяжёлого плаща, растянув его на колышках, разулась и прямо в одежде легла. Бессонная ночь давала о себе знать, но сон не шёл, а мысли крутились вокруг ушедшего Алеша: где он сейчас? Один. В малознакомом лесу, в такую погоду. Конечно, парень - охотник, бывалый и всё-таки... Словно в ободрение, в памяти всплыли золотые глаза оборотня: "Учиться тебе надо, девонька... А тварь твоя - сыта: год можно не кормить... А можно и подкормить..." Подкормила, что и говорить: из тьмы вытягивается гниющая морда крутня и тут же расплывается чёрным облачком. "Ты должна уйти, - шепчет приезжий магус - Путевод покажет..."
  - За что? - Ойда не успевает выкрикнуть обвинение, а горожанина уже нет. На его месте дарь Шкарь жестом указывает ей на сходни: "Поднимайся".
  - За что? - давясь слезами шепчет Ойда. Осознание, что приезжий магус отправил её на смерть, рвёт душу. Она ведь ничего ему плохого не сделала, а он...
  Стук в дверь обрывает кошмар:
  - Дара магусса, дара магусса, откройте. Кормчий зовёт вас к столу...
  К столу - это хорошо
  - Иду. Уже иду, - Ойда вскакивает, топчется перед плащом: надевать или нет? Ладно, обойдётся, пусть повисит, не замерзну, а то от вони - никому кусок в глотку не полезет.
  Четыре дня и четыре ночи по морю и пол дня по реке-Матёре. Погода не баловала: режущий, как нож ветер с ледяными брызгами, (благо, на море, пусть и Малом ему есть где разгуляться), мокрый снег. Пока дойдёшь по палубе от кормы до бака - овчина плаща покрывается ледяными иглами сосулек. Но что значит такая мелочь по сравнению с комфортом души? С приветливостью окружающих?
  В кают-компании тепло, светло и по-своему многолюдно. Дарь Шкарь всегда восседает во главе стола. По левую руку - место одаря Журвы: богатого купца из Отчеграда, путешествующего с двумя слугами (их каюта досталась Ойде), по правую - содаря Ловлера: немолодого знатного воина с властными манерами. Место Ойды на другом конце стола, напротив кормчего. Прислуживает за столом Щусь.
  Ойда в мужские беседы не лезет, но ведь даже молчание может быть доброжелательным. Иногда ушей её достигает шепоток за спиной, почтительный с долей страха: "Тьмачка! Шестнадцать упырей за раз. Сила!" Это тоже приятно потому что превращает самонадеянную глупость в героическое деяние, позволяет забыть собственную неспособность хоть как-то контролировать опасную силу тёмной сущности.
  В последний день ветер притих. Нет на реке того простора. Даже солнце выглянуло. Ночь перед входом в реку корабль простоял в бухточке на якорях. Щусь объяснил, что ночью по реке никто не спускается, потому что вода идёт вспять. Непростая река Матёра. С восходом луны её воду устремляются из солёного моря в пресное, с закатом же всё меняется. По попутной воде корабли стрелой летят. Особливо если на веслах поднажать, а если ещё и ветер, как сейчас попутный, так вообще не дорога получается, а полотно гладкое. Гребцы поднажали, ветер не подвёл и в маградскую заводь "Кижуч" вошёл пусть и во-второй половине дня, но засветло.
  Дарь Шкарь самолично помог ей спуститься по сходням на дощатую набережную, указал на вздымающиеся над домами четыре башни, соединённые зубчатой стеной: "Высокая Скинья, дара магусса. Её ото всюду видно..."
  Маград встретил пришелицу, можно сказать, тепло: городские стены и дома не давали разгуляться ветру. Чёрные, мокрые доски мостовой парили под лучами выглянувшего солнца. Пар мешался с речным туманом и тёплым дымом очагов, наполнял улицы горьковатой дымкой.
  Поплутав совсем немного, Ойда вышла к стене, отделяющей цитадель магии от жилых кварталов. Высокая арка, распахнутые ворота. Страж при входе мазнул по пришелице незаинтересованным взглядом. И тут всё накрыл звон колоколов. Глубокий требовательный, он шёл от островерхой башни.
  За стеной девушке открылась сама Высокая Скинья: трёхэтажное, прямоугольное строение с пятиэтажными башнями по углам (островерхая, кажется за небо цепляется, ну или за облака) и аркой входа посередине. В этой арке, на глазах у девушки спешно скрылись несколько человек. Облетевшие деревья по правую руку от скиньи: то ли сад, то ли парк; двухэтажные домики, кусты, дорожки, скамейки - по левую, мощёная камнем площадка прямо за воротами и никого вокруг.
  Не слишком уверено Ойда прошла под аркой, обнаружив ещё один внутренний мощёный двор, с кривой колонной в центре и также абсолютно пустой. Через двор, напротив в стене находилась такая же арка, как и у неё над головой, и через неё можно было рассмотреть такие же или почти распахнутые ворота, за которыми продолжался город. Два крыльца с высокими резными дверями по правую и левую руку зеркально повторяли друг друга. Их величественная масштабность и абсолютно пустой двор, через который пришлось бы идти к любой из них - доводили робость пришелицы до благоговейного ужаса. Иное дело небольшое крыльцо у стены справа, всего-то в пяти-шести шагах. И само оно не столь помпезное и дверь при нём не слишком громадная. Такая же дверь, как зеркальное отражение имелась и рядом в аркой напротив, но идти до него тоже далеко.
  Потоптавшись у крыльца, Ойда нерешительно поднялась по ступенькам, потянулась к дверной ручке. И тут дверь распахнулась, крепко приложив её по лбу, а вылетевшая на крыльцо девица сшибла пришелицу с ног. Атаке сопутствовала визгливая брань: "Дура! Лезет под ноги! Чуть не сбила. И откуда такие..." - перепрыгнув через жертву, девица понеслась к левой, огромной двери, продолжая браниться находу. Ошеломлённая Ойда смогла лишь проводить взглядом её стройную фигурку, окутанную развевающимся зелёным плащом и...
  Перед глазами словно мгновенное завихрение мути. С непривычной неуклюжестью девушка попыталась встать. Получилось не слишком ловко. Но получилось. Правда кружится голова, но приоткрытая дверь дала зацепку растёкшимся было мыслям. Кое как собрав руки, ноги и крохи отваги, Ойда заглянула в дверной проём: огромная прихожая, столик, кресло и очень немолодая женщина со спицами в руках, с удивлением воззрившаяся на пришелицу.
  - Здравствуйте...
  - Здравствуй, милочка. Ты что-то хотела?
  Особой приветливости в голосе старушки не замечалось, но и раздражения или злобы там не было тоже. Ойду это приободрило:
  - Простите, дара, я хотела...
  - Одара, милочка, - поправила её старушка со спицами. - Одара Имерия. Так что ты хотела?
  - Простите, одара Имерия, - Ойде казалось, что с её плеч ни стого ни с сего исчезла давящая, но давно привычная за давностью ноша, - я должна учиться в Высокой Скиньи.
  - Должна? - Вскинутая бровь, лёгкое недоумение в голосе.
  - Да, одара Имерия, наш магус сказал, что я - тьмачка и должна... - она не договорила. Бровь поднялась ещё выше:
  - Тьмачка? Откуда вы, милочка?
  - Из Граевки.
  - Что это? Село? Деревня?
  - Это весь недалеко от села Мостки в Добравьи...
  - Ах, Добравье....
  - Там Заболотная пуща недалеко....
  - Тогда понятно. - Короткая пауза: старушка аккуратно укладывает вязание в округлую корзинку, встаёт. - Пойдёмте, милочка. Я отведу вас к ректору и он решит: должны вы учиться или нет.
  Ошарашенная собственной удачливостью, Ойда молча следует за ней.
  - Здесь, милочка, - словоохотливо поясняет старушка, ведя Ойду по коридору мимо дверей, - у нас девичьи опочивальни.
  Коридор упирается в стену.
  - Там, - указывает на стену, - трапезная. - Она сворачивает в небольшой коридор, приводящий к двери в трапезную и к винтовой лестнице внутри угловой башни:
  - Нам наверх. В другом крыле за трапезной - продолжается рассказ, - мужские опочивальни. Над трапезной - библиотека и два читальных зала. Там ученики готовятся к занятиям. А здесь, - они достигли второго этажа и возвращаются по коридору, - классы. Большие, малые, для лекций, для волшбы...
  Длиннющий коридор, освещённый магическими огнями-радиями. С двух сторон двери, двери, двери и никого.
  - А где все? - наконец одолев робость интересуется Ойда.
  - Милочка, - добродушно и снисходительно тянет слова провожатая, - так ведь урок же!
  Кажется, милая старушка запыхалась. Уж очень длинный коридор:
  - Знаете, милочка, я, пожалуй вернусь, - решает она. - А вы идите прямо и прямо до звонарной башни, там повернёте. Третья или четвёртая дверь по коридору - кабинет ректора. Там табличка. Вы читать умеете?
  - Да, одари Имерия.
  - Прекрасно, милочка. Если ректор на месте - он вас примет. Если нет - подождите или обратитесь к секретарю. Только не пугайтесь. У осподаря Илорикуса Нисладори Царуса секретарь - настоящая персона. Жах. Особой сообразительностью эти творения не отличаются, но исполнительность и неутомимость искупают все их недостатки. Ваш вопрос Жах конечно не решит, но дельный совет дать может... Что с вами, милочка? Такая молодая, а запыхались...
  Ойда не запыхалась. Просто у неё остановилось дыхание:
  - Осподарь Илорикус Нисладори Царус?
  - Ах, вот вы чего испугались, милочка. Напрасно, - лёгкое ехидство проскользнуло в голосе старушки. - Я помню осподаря Илорикуса с тех пор, как он учился в Высокой Скиньи. Поверьте, с тех пор этот милый молодой человек не стал ничуть хуже.
  "Милый", "молодой", "не стал хуже" (а какой был?) и это в придачу к "осподарь" и "Царус". Дари Ойде из "Граевки" впору о стену опереться.
  - Ну, что вы, милочка, - вздыхает спутница. - вы ведь уверены, что должны учиться?
  - Да. Должна.
  - Так идите. До башни, а там... Далековато для меня.
  - Благодарю вас, одари Имерия. Ваша помощь драгоценна.
  Насмешка на лице одари ничего не значит: она - тьмачка и потому должна учиться здесь, а значит - вперёд. И не важно, не должно быть важно то, что скорее всего сейчас ректор Высокой Скиньи - господарских кровей и скорее всего внук Великого господаря АнрихенаVI.
  Ойда решительно идёт по коридору. Одна. Пока. Звон над головой подобен магическому грому: враз распахиваются все двери. Чтобы её не снесло человеческой волной Ойда вжимается в стену. Школяры всех возрастов от детворы до бородатых мужей, по одиночке и группами, снуют по коридору, создавая перед глазами деревенской девчонки пугающий хаос. Кое где среди мужских фигур мелькают девицы. Их явное меньшинство, но отнюдь не единицы. Ойде даже показалось, что среди прочих она заметила свою обидчицу. Плащ по крайней мере похож. И вдруг, по звону колокола эта толпа исчезла, разом всосавшись в множество дверей и коридор, освещённые магическими родиями опять пугающе и гулко пуст. Чудо, не иначе.
  Ойда доходит до угловой башни. Совсем немного осталось. Поворачивает и коридор перед глазами опять уходит в даль, но это уже не важно. Вон она дверь с табличой "Ректор". Потоптаться на пороге, собирая смелость в кулак, тихонько постучаться, почти поскребстись. Тишина. Ладно. Не идти же назад. Ойда решительно толкает дверь:
  - Разрешите войти?
  
  Глава 7. Секретарь
  
  - Будьте любезны, милочка, заходите, не стесняйтесь. - Бархотно рокочущий голос пробирает до самых пяточек. Ойда почти просачивается между дверью и косяком, да и то не полностью, потому что...
  Мужчина сидит почти напротив двери за огромным столом в окружении бумаг, перьев и чернильниц. Длинное лицо его кажется очень узким из-за длинных же, белокурых локонов его обрамляющих. Короткая заострённая бородка, аккуратно подвитые усики и небесно-голубые глаза. Но не кукольная внешность, не шитый золотом камзол заставил Ойду остолбенеть, а длинные жгуты едва заметной мути, тянущиеся от красавца к раскиданным по столу перьям.
  - Одарь Жах?
  Красавчик мрачнеет, блекнет. И волосы у него не такие уж белокурые, и глаза... Да и шитьё камзола не так уж и сияет:
  - Кто вы, милочка?
  - Тьмачка из Добравья, одарь Жах. Я должна учиться...
  - Да, магусса. К сожалению, я только секретарь. Магус Илорик придёт, как только закончится урок. Присядьте пожалуйста. - Зыбкое щупальце подвигает один из стульев у стены, остальные жгуты поднимают перья со стола и скрипят ими по бумаге. Ойда идёт к стулу, уловив краем глаза, как табличка с надписью "Ректор", сама по себе удерживающаяся в воздухе над головой секретаря, возвращается на прежде не замеченную ею дверь между стеллажами со свитками и фолиантами.
  Зашуршал сворачиваемый лист, оторвался от стола, поплыл к стеллажу, а навстречу ему поплыл другой:
  - Не будет ли дерзостью с моей стороны, магусса, спросить: как вы добрались до Маграда?
  - По Малому Морю и Матёре.
  - По Малому Морю ещё ходят суда?
  - Наверно, нет. В Кижграде сказали, что "Кижучь" - последний в эту осень. Если бы не сильный ветер... Перед Матёрой мы ночь простояли в ледяной каше.
  - Очень интересно, одара магусса...
  - Дара.
  - Как прикажете.
  И снова тишина. Только перья скрипят по бумаге. Ойда осторожно косится на собеседника: низенький, с округло-лысой головой и глаза у него... кажется четыре или восемь...
  - Давно вы ВИДИТЕ, магусса?
  - Недавно.
  - А как узнали про... По болезням?
  - Да. Отец заболел. А наш магус сказал, что... в общем, если я не уйду - отец умрёт. И дорогу показал...
  Снова тишина.
  - Вы где-то остановились, дара магусса?
  - Нет. Я же учиться буду.
  - Конечно...
  На этот раз затянувшуюся тишину прерывает звон колокола и топот множества ног в коридоре.
  - Большая перемена, дара магусса, - поясняет шестнадцатиглазое нечто с округло-лысой, курносой головой, неотделимой от плотно-округлого туловища в бесформенной хламиде. Ойде не видно: есть ли у секретаря ноги, но рук у него по меньшей мере четыре. Это не считая призрачных, но отнюдь не слабосильных щупалец. - Дневная смена закончена. После начнутся вечерние занятия.
  - Вечерние?
  - Да, дара. Есть и ночные. Многие обряды проводятся только ночью.
  Ручка на входной двери шевельнулась. Ойда вскочила.
  Первой в кабинет вошла девушка: синеглазая брюнетка с господски бледным лицом, одетая в зелёный женский камзол с кипенно белым воротничком и медными, финифтяного плетения пуговицами и тёплую, клетчатую юбку в пол рыже-коричневых цветов. С руки пришелицы свисал зелёный плащ-мантия. Она окинула Ойду и Жаха высокомерно-брезгливым взглядом, но сказать ничего не успела.
  - Кто вы, дара?
  Магуса Илорика, внука великого господаря АнрихенаVI и ректора Высокой Скиньи Ойда узнала сразу. Именно в его обличии её встретил проказливый Жах.
  - Дара Ойда, осподарь, - ответила она с поклоном. - Тьмачка из Добравья.
  - Тьмачка? - Удивление в голосе ректора для Ойды, как ушат холодной воды на голову, но она даже не дрогнула. - кто сказал вам это, дара?
  - Маг из Граевки Богарус Боган.
  - Слышал о таком. Он кажется...
  - Закончил в прошлом году обучение, после чего провалил экзамен на право преподавать, - спешит уточнит Брюнетка с зелёным плащом в руках. Лёгкий поклон, лукавый взгляд. - Извините за прямоту, магус.
  - Да, да, да, - мужчина снимает очки, трёт их, возвращает на нос, приглядывается. - Нет, не вижу.
  - Я тоже не увидел её, хозяин, - спешит вставить реплику секретарь.
  - Но я должна учиться!
  - Ваше желание похвально, дара, но... учебный год уже начался. Вам следовало бы прийти в конце лета.
  - В конце лета я не могла. Сестра шила приданное, всё хозяйств на мне...
  - Это печально, дара. Кстати, обучение в Высокой Скиньи платное: десять золотых в год. Магус Богарус говорил вам об этом?
  - Нет. Он сказал, что я - тьмачка...
  - Он ошибся, дара. И будет лучше, если вы покинете Великую Скинью до наступления темноты. Может вам вернуться домой?
  - Невозможно. Пока не встанет лёд...
  - Это печально, - он берёт её за руку, выводит из кабинета. - Простите, дара, ничем не могу помочь.
  Дверь захлопывается и последнее, что слышит Ойда: "Хозяин, не могли бы вы..."
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"