Мюллер Катарина Жорж : другие произведения.

На камнях отступившего моря

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Иногда землю отбирают силой, но бывает, что она сама уходит из под ног хозяина. Так было в 1995 году, когда к Европейскому Сообществу перешла еще одна страна - Финляндия. Простой человек, Рагнар Нюлунд, не понимает, как можно любить не свою землю, а общую. Он не согласен и готов бороться ...
  
   Возможно, в этот майский вечер Рагнар Нюлунд был не единственным во всем Похъянмаа, кто сидел на предпоследней ступеньке своей террасы и искал подходящий заголовок для своих размышлений. "О смысле жизни", - так бы сразу назвали бы это мы. Но не стоит так опрометчиво подсказывать, как на уроке литературы. Ведь Рагнар Нюлунд задумался об этом впервые за пятьдесят лет. До сих пор он считал подобные праздности несколько греховными. Рассуждать о высоких материях приходилось редко, поэтому дать своему странному состоянию красивое определение ему, возможно, не удалось до сих пор. Во всяком случае, в маленькой шведскоязычной деревне Бьёрнебю никто не задал ему ни одного наводящего вопроса.
   Бритта объявила, что кофе готов. В чашке кофе, в сопении закипающей воды и потрескивании разгорающегося огня она старалась сохранить нечто чрезвычайно важное, важнее их поля, скота и фирмы по электромонтажным работам, закрывшейся полгода назад. Бритта была тоже не сильна в философских терминах и названиях. Ее с детства приучили "жить и не жаловаться", то есть не размышлять вслух, а просто готовить завтрак, обед и ужин из самого простого сырья. Ее мать говорила, что только так вкус и запах еды будет принадлежать исключительно твоему дому, а не чужому. И еще Бритта ткала вручную ковры, требующие особо чувствительных пальцев, делала фигурки, сувениры и поздравительные открытки из коры, соломы, сухих листьев и цветов, которые оценила даже художественная академия города Бёле. Теперь она считала, что только так можно пережить закрытие фирмы, безработицу и постоянную нехватку денег.
   Но почему Рагнар не идет? Бритта позвала его еще раз. Дом не отвечал. Тогда она в две секунды составила все на поднос. Ее тянуло наружу из обжитого вакуума вниз по лестнице и уже высасывало в дверную щелку. Поднос не пролезал, пришлось ногой открыть дверь пошире. Лучи вечернего солнца ворвались в прихожую, проехали по стене, забрались в подвал...
  Бритта увидела спину Рагнара, неподвижно сидящего на ступенях. Сначала по привычке хотела поставить поднос на стол, но потом ее усадило туда же, на край террасы, на предпоследнюю ступеньку.
  На одной японской открытке она когда-то видела фигуру в кимоно, сидящую в самом низу и созерцающую свои не слишком обширные владения, но только не свысока, а снизу вверх - как сейчас. Все казалось близким, родным и безгранично интересным - до камешка и упавшей шишки. "Иллюзия защищенности" - так бы сказали мы. Но Бритта нигде не училась таким словам. Она могла бы только сказать: наше, свое - здесь. Ты здесь, ногами на своей земле, а другим местом все еще на своей предпоследней ступеньке.
   Она не решалась спросить, а Рагнар не решался сказать. Но все равно ничего не объяснишь словами, хоть и прожили вместе двадцать пять лет. Слова только все испортят. В Бьернебю далеко не все придерживались этого правила, но все же подобное поведение считалось достойным.
  Рагнар же вспоминал в это время своего старшего брата Свенна. Вот он-то спросил себя о смысле жизни не в пятьдесят, а в двадцать лет: сделался миссионером и уехал в Кению. Полуголодные дети, которых надо научить всерьез думать о Боге... Все время, прожитое в Кении, ему приходилось возмещать неблагодарность своей профессии пастора в Финляндии. Он больше работал руками, чем языком: ведь кто не учится выживать в голодной Африке наравне со всеми, не имеет права проповедовать.
   А дочке Рагнара, конечно, лучше в Германии, со своим дружком: она уже два года с ним живет, а замуж вовсе не собирается. О том, чтобы иметь детей, вообще нет и речи: они хотят жить только потребляя - инвестировать исключительно в самих себя.
  Последнее замечание вырвалось у Рагнара, как всегда, без особых раздумий. Но каждый раз он ловил себя на том, что именно такую жизнь они-то с Бриттой и старались обеспечить своей Барбру. Значит, выходит, зря, если теперь не нравится?
   Ты бы, Рагнар Нюлунд, сначала на себя посмотрел: фирмы у тебя уже нет, а треть твоего поля у тебя выкупил любезный сосед, чтобы ты не помер с голоду. Ты только пятишься назад от вон той тяжелой тучи - шире Бьёрнебю, шире Похъянмаа, шире всей Финляндии. И плевать этой туче на весь твой сад, границы из сосен, твои принципы, твою безупречную работу похвалы заказчиков, благодарных тебе и через десять, и через пятнадцать лет. Вот твои ноги пока на земле, а другое место - на предпоследней ступеньке.
   Кофе уже успел остыть. Но надо выпить, для Бритты. Рагнар прячет сахар в глубину щеки, за последние годы уже опавшей, дрожащей рукой берет блюдце - чашка на нем колеблется в ответ... Он знал, что даже если весь вечер не проронит ни слова, мудрая Бритта тоже не позволит себе ни одного праздного вопроса вроде: "Что-нибудь случилось?" Она будет ждать.
   На этот раз ждать пришлось довольно долго, до тех пор, пока не легли спать. Бритта все-таки решила как-то завершить этот день:
   - У Фёрстрема дела опять пошли на поправку: в этом году на лис опять спрос. Целыми днями на ферме пропадает.
   Да, то-то Фёрстрема давно не видно. Ну да, конечно, ведь сейчас как раз рождаются лисята. А ведь совсем недавно он еще думал о том, чтобы покончить с этой лисофермой - меха совсем вышли из моды. Теперь опять... а что, если так, между делом, спросить его, нет ли какой работы? Шкуры-то надо снимать, сушить, и все такое
   Рагнару снился берег моря. Какой-то знакомый голос объяснил ему, что тот самый остров, где находится Бьёрнебю, только двести лет до его рождения. Рагнар видит, как мелькают десятилетия, как на Запад, к Британии отступает море, оставляя плотные ряды зеленоволосых валунов: они рыжеют, зарастают камышами, за ними уже другой ряд, третий, четвертый... Финляндия перешла от Швеции к России, потом отделилась, потом война... У Рагнара еще четыре года времени, чтобы запомнить, чей этот голос - его отца, умершего когда Рагнару было четыре года.
   Когда кто-нибудь спрашивал, почему так рано умер отец, никто не отвечал "от болезни". Все говорили так: "Врач проворонил. Он и не думал, что можно выдерживать такую боль и не стонать. Вот и опоздал." Рагнар в детстве слышал эти объяснения за стеной, за дверью, за печью. В том числе и от самого врача, которого совесть не переставала мучить все оставшиеся двадцать лет жизни. И отвечая на вопрос "как же такое случилось", все взрослые высказывали уважение к Нюлунду-отцу, а оправдать врача никто не пытался. В результате, Рагнар в шестилетнем возрасте твердо усвоил: о твоей боли никто не должен знать. Хотя если бы узнали, то отец, может быть, остался бы жив. Но все равно Рагнар решил, что папа вел себя правильно и достойно - иначе ребенок решить не может.
   Голос отца говорит ему, что надо бежать как можно дальше, в леса, где еще не побывал топор, где еще не научились теснить друг друга, где еще не входят боком в собственную дверь. Ведь не с востока теперь наступают, а с запада: ударит сперва по ним, по национальному меньшинству, которое не всегда может и объясниться-то по-фински. Привыкли жить в себе и для себя, продавали друг другу, покупали у своих же - тридцать лет все те же лица, те же ужимки и "hej". А теперь пора сваливать: молодым - в Швецию или Норвегию, где еще хватает работы, а послекредитному возрасту - где еще хватает места...
   "Мммм....брррр! Что это все значит? Неужели верно сказано, что сны - это происки нечистого?" - подумал Рагнар, проснувшись. В душу крались странные чувства: в народе они назывались для удобства грехом. Это было собирательное понятие для всего незнакомого за пятьдесят лет жизни, для всего, что приходит "от нечего делать", колеблющего уверенность в себе и пристающего с вопросами "для чего я живу", "все ли я знаю" или еще хуже "неужели это все, что я мог узнать и увидеть за пятьдесят лет?"
   Бритта спала, ничего не подозревая. Рагнар с ужасом обнаружил, что он уже не с ней - впервые за четверть века. Она сейчас проснется и увидит подле себя другого человека, бесконечно далекого от нее, с неведомой, уже прогрессирующей болезнью, о которой он не имеет права ей рассказывать. Она, конечно, промолчит - сегодня, завтра, послезавтра... остаток жизни? Ну да - у тех, кто не безработный, нет даже и времени об этом думать! Зачем? Возможно, и сосед Фёрстрем тоже не разу со своей Марион толком и не поговорил. Можно говорить о том, что сегодня надо сделать на ферме, какая сегодня ясная погода, насколько повысится налог на дизель, почему соседка ночью не была дома. Обо всем, но только не о главном, не о сокровенном, упаси Бог. Еще, того гляди, обожжешься!
   А посему хватит. Уже светло, сейчас встану, пойду погуляю, а в девять - к Фёрстрему!
  Бритта проснется. Насторожит ли ее пустая постель? Чутье у нее, конечно, за двадцать пять лет притупилось, она пока ничего не заподозрит. Она думает, что самое страшное - закрытие фирмы - они уже пережили, и если до сих пор от этого не умерли, то не умрут и в ближайшие пятнадцать лет. Нет, она ничего не должна знать. Да и что он может ей сказать? Что на шестом десятке по таинственной причине сбрендил?
   Чайник вскипел, кофе заварен, бутерброды уложены на тарелку. Красиво получилось. Ничего не заметно.
   - O, tack! - просияла жена, увидев на подносе завтрак...
   Гулять оказалось не таким простым делом. Рагнару казалось, что все вокруг им недовольны - и деревья, и облака, и гвоздики на клумбе. Овцы, пожевав немного, подозрительно на него посмотрели. Шагая вдоль по Скатавэген, он вглядывался в окно каждого дома. Может быть, с ними такое же? Конечно, никто из них никогда в этом не признается - ни своей жене, ни себе самому, и уж, ни в коем случае нe соседям. Жаль, но ничего не поделаешь: ты живешь под северным небом, на камнях отступившего моря. С шести лет Рагнар понимал, к чему может привести молчание. Но все равно, до самых пятидесяти, делал наоборот.
   В саду Фёрстремов послышалась финская речь. Нехорошая это примета. С чего бы это Эйно Йоутинен и Пекка Ваатенен стали разговаривать со шведами, да еще и с таким нахрапом? Издали виднелась белесоватая лысина Фёрстрема, намечавшаяся уже несколько лет, чуя кризис фермерства. Она морщилась на солнце, измученная выбором одного из тринадцати падежей гсударственного языка.
   - Поймите, это важно для всех, а для вас особенно, Хокан! - усердно вразумлял его Йоутинен. - Сейчас у вас нет проблем со сбытом, но сколько продлится этот рай на Дальнем Востоке? В Европе меха перестают носить, зеленые обливают их краской!
   - Если за Европейский Союз проголосуют всего лишь пятьдесят процентов и один человек... - вторил ему Ваатенен. - Да вы же сами знаете: мы останемся без куска земли, а наши дети без работы! Те, которые не знают цену той земле, на которой живут - что им стоит быть "за"?
   - И вы думаете, таких наберется пятьдесят процентов?
   - Если взять хотя бы Юго-Восток - вполне. Хельсинки, Турку, Тампере - студенты, молодежь, всякого рода интеллектуалы, мыслящие широко, без национальных барьеров и таможенных ограничений! Словом, все, кто уже не знает и не интересуется, откуда у него в чашке молоко, а на тарелке - мясо и овощи, и их спокойно могут есть его дети, не боясь ни нитратов, ни британской заразы.
   - Я совершенно с этим согласен, поэтому и подписал. Что я еще должен сделать? - Фёрстрем действительно не понимал: почему за его одобрительную подпись на благородном воззвании вдруг приходится платить такой дорогой ценой - своим временем?
   - Я повторяю нашу просьбу: соберите подписи на островах, - уже виновато выдавил Йоутинен. - Объясните им, чего хотим добиться у правительства, и что наше требование вполне обосновано: в таких вопросах, как присоединение к Евросоюзу, практически передел границ, должно быть "за" три четверти населения, а не половина. Мы не можем этого сделать, мы не говорим по-шведски.
   - Понимаете, я сейчас прямо-таки в цейтноте...
   "Мы все в цейтноте. До народного опроса осталось всего пара месяцев", - чуть не сказал было Ваатенен. Но это бы было уже слишком: мало того, что упрашивать пришлось аж второй раз, так еще и объяснять почему!
   - Может, вам Нюлунда попросить? - вдруг сообразил Фёрстрем.
  Йоутинен покосился на своего напарника.
   - Нюлунду уже нечего терять, он уже безработный. Но попробовать можно. - С этими словами Ваатенен подал знак, что пора сматываться и не портить отношений со своими земляками.
  "Надо же, - подумал про себя Рагнар, - я даже не помню, сколько лет назад я говорил с Ваатененом, и на каком языке. Он ничего обо мне знает, но то, что я уже безработный известно всем, даже ему! И вся деревня едина во мнении, что мне уже нечего терять!" Эти два словосочетания на ломаном шведском больно ударили по его самолюбию. Захотелось резко повернуть назад и поскорее убраться. Но Йоутинен уже увидел его издали и не пожелал упустить удобный случай.
   - Huomentа!
  Ну, доброе утро, доброе утро. Нет, нет, я никуда не спешу, куда мне спешить (я же безработный), да и еще и в субботу. Тихая сегодня погода, солнце с утра - хотел погулять.
  Йоутинен и Ваатенен тут же образовали надежный прицеп, сопровождавший Рагнара до самого дома. По дороге они изложили суть всей затеи со сбором подписей.
   - Да, у Фёрстрема сейчас и впрямь нет времени. Но, может быть, я? Только скажите, куда и к кому надо идти, что говорить, и когда все должно быть готово.
   - Ну, сначала надо объехать острова...
   Рагнар остановился.
   - Вот этого я сделать не могу.
   - Почему? - удивился Ваатенен. - У вас же есть катер.
   - Я его продал, вы же знаете,- тихо ответил Рагнар.
   Он сам понимал нелепость этой фразы: почему Пекка Ваатенен должен обязательно об этом знать? Но Рагнару казалось, что вся деревня неумолимо фиксирует умножающиеся атрибуты его статуса "уже безработный", в том числе и продажу катера.
   Но нигде в мире нет таких деликатных фермеров, как в Финляндии. Поэтому оба тут же загладили свой ляпсус.
   - Ну, возьмите тогда мой!
   - Нет, Эйно, я думаю, для тех мест мой катер лучше. Да, конечно, там же эмблема и реклама нашей фермы, ее все знают! Это будет значить, что он делает это не для себя, а для всех, которые против этого вступления в эти новые соединенные штаты.
   Они вручили Рагнару разлинованные листы и сорок копий с содержанием воззвания, подкрепленным шведской рекламой отечественных помидоров, огурцов и прочих вещей, не подчиняющихся европейским стандартам. В центре красовался синий ключ к благополучию в форме финского флага.
   Рагнар без всякой задней мысли заметил, что будь он сейчас при деле, то отмахнулся бы от этих активистов так же, как и Фёрстрем. Пожал бы плечами, поморщил бы лоб, не постарался даже и вникнуть. А теперь... Он опять вспомнил своего брата Свенна. Конечно, собирать подписи легче, чем быть миссионером в голодной стране, но даже и на первое найдется мало желающих, ведь правда?
   На душе вдруг стало радостно, голова освободилась от тяжелых мыслей, а сердце - от страха. Соседская собака перебегала ему дорогу, он успел почесать ей за ушами. Открыл ящик, развернул газету. Ворох рекламы его на этот раз ничуть не возмутил, он даже перелистал несколько страниц. Испанские помидоры, яблоки и прочий мусор... А что обычно на девятой странице субботней газеты? Ни одного рабочего места! Ну ничего, мы еще с ними повоюем!
   Он вошел в дом и случайно увидел в зеркало, что улыбается. Кто-то сказал, что зеркала отвратительны: они размножают существа, которые и так в избытке. Ну что ж, может быть это и верно, но не сегодня.
   Потом он увидел улыбку Бритты. Наверное, в ответ ему. Ну конечно, она должна улыбаться, почему бы и нет, ведь сегодня такой хороший день!
   - Ну, что он сказал?
   - Кто? - не понял Рагнар.
   - Как кто? Фёрстрем, ты же ходил к нему насчет работы!
   Рагнара как будто огрели палкой по голове. Боже, что ему теперь ей сказать?!
   - Собственно, я у него не был... - начал он и остановился.
   Бритта молчала, терпеливо ожидая дальнейших объяснений.
   - Понимаешь, я тут... Йоутинен и Ваатенен меня кое о чем попросили. Вот, посмотри. Вот это все надо подписями заполнить... - Но жена все равно ничего не понимала.
   - Я к Фёрстрему еще зайду. Сегодня же вечером или завтра... Нет, завтра воскресенье, неудобно. Но все равно, ведь можно же и в другой раз!
   Нет, так не годится. Рагнар принялся объяснять все по порядку, подробно рассказывая о том, что затеяли Эйно Йоутинен и Пекка Ваатенен. Бритта спрашивала, интересовалась, соглашалась...
   - Так вот сегодня Ваатенен даст мне свой катер специально для этой цели,- сказал Рагнар в заключение.
   Пауза.
   - Сегодня солнце, и ветра почти нет. Поехали вместе?
   Все, что мы рассказывали о Рагнаре и Бритте до сих пор, вообщем-то не так важно. Самый важный момент - это именно сейчас, когда прежде, чем ответить на вопрос, Бритта бросила полотенце на спинку стула и оперлась на нее на несколько секунд. Знала бы она, что они с Рагнаром стоят сейчас на самой важной развилке в их жизни, что начиная с этого момента он пойдет в одну сторону, а она в другую. Хотя они будут жить в том же доме, в той же деревне, и, наверное, их похоронят на одном и том же кладбище за церковью, на одном и том же месте, справа от Сванссонов. И никому, ни соседям, ни родственникам, никогда даже и в голову не придет, как на самом деле далеки они друг от друга, как усиливается между ними невидимая пропасть.
   - Да нет, я лучше останусь. Я же ничего не понимаю в политике.
   Но почему же? Ну, что ей стоит просто сесть с ним вместе в катер? Нет, она всю жизнь чего-то боялась или стеснялась. А собственно, чего странного? Не из-за этой ли смешной застенчивости, робкого взгляда из-под длинной, золотистой челки он выделил ее из всех девушек на празднике Midsommer двадцать пять лет назад?
   Рагнар вернулся под вечер. Ваатенен был в восторге от удавшегося предприятия: так много подписей, что даже графы не хватило!
   - Ну, а теперь пошлем, куда нужно! - сказал он, сложив листы, как положено, втрое, и достал конверт с окошком.
   Конечно, таким, как мы, смешно смотреть на все эти аккуратные, продуманные движения, которые делает человек, несокрушимо верящий, что это письмо обязательно дойдет до компетентных органов (что может быть) и что последние прочтут его со всей внимательностью и обязательно удовлетворят такую важную просьбу. Так думает крестьянский патриот небольшой северно-демократической страны, состоящей из пяти с небольшим миллионов человек. Всю свою жизнь они были убеждены, что избранное ими правительство будет защищать именно их интересы. Иначе и быть не может.
   Дома Рагнар застал Бритту за прялкой. Это такой инструмент, который отучает от вредной привычки думать. Равнодушное веретено без разбору дробило и перемалывало чувства и мысли любого содержания.
   Рагнар рассказал ей об удавшемся деле, о том, как доволен был Ваатенен, и конечно, о том, что оказывается, очень многие думают также, как они: земля - это там, где ты родился, и где надо работать именно тебе, и никому другому, не рассчитывая на каких-то иностранцев, которые как всегда готовы только хапать наш лес, а не работать. Разве будут они делать свою работу так кропотливо и осмысленно, как привык каждый финский мастер? Зачем мы учились по семь лет, сдавали экзамены на сертификат? Чтобы получить разрешение на работу за четыре доллара в час?
  Бритта убрала прялку.
   - Зачем же тогда правительство хочет Европейского Союза и готово платить за это, сколько потребуют?
   - Якобы на тот случай, если что-то случится с Россией.
   - То есть они думают, что тогда русские на нас не нападут?
   - Да, говорят, пока они не возражают, надо вступать. Но насколько нужно быть наивным, чтобы рассчитывать на помощь Европы в войне с русскими!
   - Но норвежцы же не собираются никуда вступать!
   - У нас нет нефти. Такую гордость, как Норвегия, мы не можем себе позволить. Все, что у нас есть - это чистый воздух, много места и люди, которые честно работают, зная этому цену. Первое и второе все сразу усекли, а вот последнего пока никто не замечает. Ну, значит надо о себе напомнить, как говорит Йоутинен.
   Звонок.
   - Нюлунд.
   - Папа?
   - Барбру!! Hej!
   Дочь звонила редко, а писала еще реже, потому что, дескать, "не о чем". Хотя им-то все равно, что она напишет. Главное знать, что у них... или, вернее, у нее все в порядке. Хоть и есть у нее этот Манфред Штерцер, а все равно у него своя жизнь, а у нее, вроде, тоже своя. Так и живут, до востребования.
   - Ты собиралась приехать в августе?
   - Нет мы подождем до зимы.
   - Так долго?
   - Ну, если приеду, то, наверное, и останусь. Для медсестер вроде бы еще есть работа.
   - А Манфред?
   - И он тоже.
   - А что он будет здесь делать?
   - Как что? Работать. Его фирма будет из Финляндии пиломатериалы вывозить!
   - Вы уже собираетесь жениться?
   - Нет... Почему ты так подумал?
   - А как же он получит разрешение на жительство и работу, если он на тебе не женат?
   - Со следующего года это будет вовсе не обязательно. Финляндия же войдет в Европу, все будет проще! Может, действительно приехать в августе, что бы проголосовать? Ха-ха-ха! Вышли мне мой листочек, я успею отослать обратно.
   - А почему ты так уверена, что Финляндия войдет в Европу? Ведь народный опрос будет только в августе.
   - Да какая там разница...Тут, в Германии, уже во всех газетах об этом пишут.
   Бритта сняла трубку в другой комнате. Рагнар попрощался с дочерью.
  В Германии уже пишут во всех газетах... А мы, значит, тут как бы и не при чем?
  
  
   Уже вторую неделю почти не было дождя. Такого лета Финляндия не знала двадцать лет. Как будто не само оно пришло, а на основе официального постановления. Все ждали от этой жары какой-то дурной выходки. Внезапно выяснилось, что в этом году никто не собирается в Испанию: у всех появилось желание приберечь деньги, не понимая, для чего конкретно.
   Жара давила на Рагнара - несильно, но упрямо. Ни на сердце, ни на сосуды он не жаловался, но просыпаясь в четыре утра, уже не мог заснуть снова. Постоянно усталый и разбитый, не выполняя при этом никакой тяжелой работы, он все больше уходил в себя, оставляя свою жену по ту сторону своих запутанных мыслей, которые его никто не научил приводить в порядок.
   Он вспомнил, как еще в молодости, в библиотеке технической школы ему попала в руки странная книжица какого-то известного русского писателя. Вроде бы обыкновенная карманная книжечка, даже без аннотации. Но почему-то захотелось открыть именно ее, а не другие, якобы делающее читателей умнее. Он начал читать о молодом человеке. собирающемся убить одну не очень приятную особу с помощью топора, и не просто так, от любви к искусству, а руководствуясь при этом определенными идеями, непонятно откуда взявшимися. Чтобы это понять, он сам вскрывает свой живой труп, сам берет пинцетом на пробу, разглядывает под микроскопом, и еще, и еще... и как не надоест? От страниц веяло смрадом, Рагнар сразу же отбросил книгу. Но не потому, что надоело. Как раз наоборот: он ее слишком боялся.
   Теперь он жалел, что не прочел ее. Взять что ли в библиотеке или заказать по почте? Но ведь он не помнил даже названия. Куда там! Разве тогда, перед сдачей экзаменов на техника класса "А" можно было позволить себе запоминать подобные вещи? Тогда считалось, что мастеру, сдавший такой экзамен, не страшны никакие экономические кризисы - он всегда будет иметь больше работы и клиентов, чем может охватить. Так оно и было - до поры до времени. А теперь никому не будет нужен этот Нюлунд со своей квалификацией, дипломами, хорошей репутацией и пожизненным знаком качества. Зачем, если есть португальцы? Пусть не финский класс "А", зато дешево! Не надежно? Рухнет через пару лет? Да кто сейчас делает что-либо навечно... Но откуда Рагнар мог знать тридцать лет назад, что придавать своим мыслям и чувствам форму, приемлемую, хотя бы для себя самого, было важнее придачи своим знаниям формы диплома!
   Он стал все чаще встречать Йоутинена и Ваатенена. Раньше он перебрасывался с ними двумя-тремя приветствиями за год. А теперь оказалось, что они даже ближе и понятнее ему, чем соседи, с которыми он просуществовал рядом почти всю свою сознательную жизнь. Они рассказывали обо всем и спрашивали обо всем - потому что хотели узнать, а нет так, как соседи, из вежливости. Они спрашивали, что делает в Кении жена его покойного брата, приедет ли в Финляндию, и скоро ли ее старший сын будет пастором. Они говорили о христианстве, о вере, о благотворительных объединениях. Выяснилось, что они стали ходить в какой-то библейский кружок от христианской партии, куда и Рагнара приглашают.
   - И ты знаешь, никогда бы не подумал, что про то, что у нас сегодня творится, так ясно написано в Библии! Например, что злые силы объединятся против тех, кто не захочет защищать границ земли, где он родился. Скажи, разве это неправда?
   Иоутинен рассказывал и сам удивлялся: как это он тогда мог обратиться за сбором подписей к Фёрстрему? Вот уж, действительно, не по адресу! Хотя внешне все корректно: Фёрстрем - заинтересованное лицо, у него есть предприятие, за которое надо опасаться. А тут вышло. что им помог тот, кому уже "нечего терять". Но на камнях отступающего моря нельзя сделать ни шагу не соблюдая корректности - той самой формальной и безликой.
  
   Сам же Хокан Фёрстрем, как вы уже, наверное, догадались, держал в голове разговор с Йоутиненом и Ваатененом не более полминуты. Он вообще ничему не давал подолгу застревать в извилинах. Хокан был любителем быстрых, эффективных решений и был уверен, что именно такая политика обеспечила ему и дом, и ферму и все, что он на данный момент имеет.
   Только через месяц, когда вечером по шведской программе объявили об очередных планах "европеизации" и повышении акциза на мех, он почему-то вспомнил Рагнара Нюлунда. Не дожидаясь спортивных известий, он выключил телевизор - видимо, опять же боялся о чем-то задуматься на лишнее время. Посмотрел на экран окна. На нем виднелась песочная дорога между домами, покрытая розоватым оттенком заката. Выйдя на крыльцо, Фёрстрем увидел, как где-то вдали движется силуэт - медленно, без цели, с расслабленными руками, а голова изредка поворачивается то в одну сторону, то в другую, будто при виде чего-то интересного. Все здесь живут по двадцать пять лет, не меньше: что здесь можно еще нового увидеть? Короче говоря, типичная походка безработного. А кто у нас в деревне безработный? Нюлунд.
   Да, и впрямь Нюлунд! Правильно я его вычислил. Вот они все - бездельники, живущие на пособие! Хотя, говорят, что они не виноваты: это, мол, великодержавный европейский рейх и все такое. Все верно, конечно: сам видел, как Нюлунд ночами не спал, чтобы выполнить заказы - все-таки двадцать пять лет живем рядом, слава Богу, друг друга знаем. А все равно они бездельники. По своей воле или нет - какая разница? Главное, что они не такие, как я, Хокан Фёрстрем. У них уже голова не болит, они никуда не спешат, терять им нечего. А я вот, не всегда успеваю даже почитать газету.
   Тут еще раз пришлось убедиться, что продолжительные размышления ни к чему доброму не приводят. Пока Фёрстрем думал о безработице в Финляндии, которая, по оценке экспертов, должна составить около 20% после вступления в ЕС, Рагнар подходил к его дому все ближе. Теперь уже было поздно: он подошел уже на то критическое расстояние, на котором нельзя было не поздороваться. А если в Бьёрнебю ты не попадался на глаза соседу целый месяц и вдруг нечаянно поздоровался с ним, то тебя ждет долгая и нудная процедура. Придется спрашивать обо всем таком, что тебя вовсе не интересует. Рагнар может спросить Фёрстрема, например, о том, где его меха продаются лучше - в Японии или в Корее? Но ему-то о чем спросить Рагнара? Нашел ли он работу? Глупее вопроса не придумаешь: кому он вдруг может стать нужен в пятьдесят лет! Он вынужден будет сказать: "Нет, пока не нашел." Хотя всем известно, что с этим "пока" он проживет до пенсионного возраста. Но ведь больше спросить все равно нечего. Вот почему все избегают разговора с безработным.
   Но получилось не совсем так, как представлял себе Фёрстрем. Потому что, как мы и надеялись, Рагнар спросил у него том, что обещал Бритте. И получил довольно неожиданный ответ: помощь на ферме очень нужна, и завтра в восемь они сядут в машину и поедут. Ферстрём все объяснит и покажет, что надо делать. Оплата?
   - По черному не обещаю, - сказал на всякий случай Фёрстрем.
   - Я разве сказал, что хочу по черному?
   - А зачем это тебе тогда? - искренне удивился фермер. - Разве ты ничего не получаешь от кассы для безработных?
   - Нет, ничего. Я и не просил.
  Рагнар действительно еще никогда не переступал порога подобных заведений и гордился этим.
   - А почему нет? Я слышал, что все получают - даже те, кто не работал!
   - Те, о которых ты слышал - это многие, но не все. Просто о тех, кто не получает, у нас не пишут в газетах и не рассказывают по телевидению. Поэтому о них-то ты и не слышал. - Рагнар вдруг испугался, что Фёрстрем может передумать и поспешно вернулся к делу. - Так значит, я могу зайти завтра в восемь. Hej då!
   И правильно. Как только он ушел, Фёрстрем заметил в саду Марион. Она, оказывается, все это время следила за их разговором, поливая грядки и выпалывая сорняки из клумб. Она выпрямилась и посмотрела на мужа со странной улыбкой, значения которой он не совсем понял, поэтому попробовал нащупать:
   - Сказал бы кто пять лет назад, что Нюлунд будет ко мне наниматься за сорок марок в час... Уж ты бы, наверное, ни за что не поверила!
   (Нет, милый, ты не угадал. Не это я имела ввиду.)
   - Что там пять лет, - снисходительно усмехнулась Марион. - Еще вчера ты в полный голос поливал всех, кто сидит на пособии. то бишь на твоих налогах. А стоит перед тобой появиться Нюлунду, который этого почему-то не делает, так ты его в упор не понимаешь!
   - А вот как! А тебя-то он видел? - так же насмешливо спросил муж.
   - Н-нет... - еще раз улыбнулась Марион, но уже как-то криво. Тут она, как раз, угадала.
   (Конечно, нет. Ты к нему и не вышла - спряталась за клумбой. Не хотела разговаривать с безработным, как и я. Так что, дорогая, не один из нас, к сожалению, не лучше других!)
  
   Шагая к дому, Рагнар обнаружил, что чувствует себя уже лучше. Хотя умом он понимал, что основной его проблемы Фёрстрем не решит. Ладно, пусть хоть так. По крайней мере хоть на пару месяцев отвлечься и не портить настроения ни себе, ни жене.
   Бритта сидела на террасе, а напротив нее почему-то Пекка Ваатенен. Причем, по всей вероятности, допивал он уже вторую чашку кофе.
   - Он хотел пригласить тебя завтра на собрание в Бёле. В пять начало, - объяснила Бритта.
   - Спасибо. Я, правда, не знаю, когда я завтра вернусь домой, но постараюсь успеть. Фёрстрему нужен помощник, завтра же едем.
   Глаза Бритты слегка округлились. Что же касается Пекки Ваатенена, то особой радости на его лице не было: в прошлый раз они успели перехватить Рагнара на пути к этому обывателю, а теперь получилось наоборот. Но ведь не может быть, что море отступит, и один только Фёрстрем останется сухим! Чем же он такое заслужил?
  
  
   По дороге на ферму Фёрстрем рассказал Рагнару, что ему удалось подняться вовсе не за счет продаж на Дальнем Востоке, а в основном за счет сокращения расходов. На его ферме нет ни одной лисицы старше шести месяцев. В этом возрасте их забивают, снимают шкуры, а то, что остается, идет на корм следующему поколению, и так далее. Шесть месяцев - это оптимум для реализации. Если от него отклониться вправо или влево, то расходы будут превышать прибыль. И вообще, для всего в мире есть свой временной оптимум реализации.
   - В каком же возрасте нужно реализовать самого себя? - мрачно усмехнулся Рагнар. - В пятьдесят?
   - А что, у кого-то есть желание тебя съесть? - Фёрстрему не пришло в голову никакого другого ответа, так как именно в этот момент ему нужно было затормозить и открыть ворота.
   Но войти в ворота собственной фермы хозяин не смог, а только попятился назад и застыл на месте...
   - Бывало, что воровали. Но чтобы открыть все клетки подряд... Зачем? Кто это мог быть?
   Рагнар выглянул вперед через плечо Ферстрема. Между рядами хлевов метались лисы. Все клетки были распахнуты. В каждой из них лежали черные комочки - недавно родившиеся лисята. И все были мертвые!
   Фёрстрем помчался к машине за телефоном, а Рагнар отправился искать объяснений происходящему. Где-то около двадцатого ряда послышался лязг петель и задвижек. Заглянув за угол Рагнар увидел двух девушек, лет семнадцати-девятнадцати. Уверенно разворачиваясь на копытообразных каблуках они сновали по рядам, открывая клетки одну за другой.
   Подбежав к ним, Рагнар не знал, с чего начать. А они его даже и не заметили и продолжали с возрастающей скоростью распахивать дверцы клеток.
   - Зачем вы это делаете? - спросил он голосом полицейского.
   Девушки обернулись. Несколько секунд они смотрели на него молча, но ясно и прямо, даже не думая прятать глаз.
   - Эти животные должны жить на свободе, а не в клетке, - сказала первая, в ковбойских расклешенных джинсах, стоящая ближе к Рагнару.
   - Но они не приспособлены к жизни на свободе. И, насколько я знаю, принадлежат не вам.
   - Они никому не принадлежат. - вступила другая, выпятив самоуверенный подбородок. - Это - природа, которая должна существовать по своим законам. Не по вашим и не по нашим, а по своим. И никто не имеет права ее насиловать.
   - Замечательно. Вы вообще откуда и чем занимаетесь?
   - Мы из Хельсинки. Студенты.
   - И что вы изучаете?
   - Философию и литературу.
   - Я не знаю, насколько вы теперь разбираетесь в литературе, - сказал Рагнар, модулируя холодный голос, - но о фермерстве вы не имеете ни малейшего понятия. Да что вы вообще знаете, живя в городе!
   - Нам известно, что на подобных фермах животных мучают и умерщвляют в массовых количествах.
   - А известно ли вам, фрекен, что из-за того, что вы открыли клетки, лисы взбесились и передушили все свое потомство?!
   В этот момент подбежал Фёрстрем, размахивая телефоном с вытянутой, как пером, антенной. Рагнар попытался перегородить ему дорогу, но не успел: зеленых активисток он уже заметил. Они стояли, держа руки за спиной. Фёрстрем был не в состоянии что-либо сформулировать.
   - Вам, как будто бы даже не стыдно перед хозяином? - спросил Рагнар.
   - Если нас даже и посадят, то большинство нас все равно не осудит.
   - Большинство?
   - Да. Те, кто уже сильнее вас. Вы все равно уже проиграли. Вот увидите.
  
  
  
   В конце августа 1994 года состоялся народный опрос. В пользу членства Финляндии в великодержавной Европе проголосовало ровно 53 процента населения.
   - Теперь тебе, наверное, понятно, зачем два месяца назад Йоутинен и Ваатенен надоедали тебе в течение добрых десяти минут? - спросил Рагнар Ферстрема, снимающего сигнализацию с забора фермы.
   - Ну, и что у них, в результате, получилось? - хмыкнул Ферстрем, привыкший знать все наперед. - Это ж было ясно, что их с этой петицией пошлют подальше! Во всех странах вопрос членства решало простое большинство, а у нас, видите ли, только в пользу семидесяти пяти процентов? Что Финляндия - пуп земли, что ли?
   - Теперь уже - задворки Европы... - Рагнар окинул взглядом груду досок от разобранных хлевов. - Ты-то как дальше жить будешь?
   - Буду ждать пенсии и постараюсь никому не мешать. Как и ты.
   Рагнар, уже державший наготове отвертку, внезапно остановился. Для него это был удивительный ответ! Ферстрем как будто знает, что мучает его соседа уже несколько месяцев. Рассказать бы ему сейчас обо всем! Именно сейчас, когда он также растерян, и никто не может ему помочь даже простым пониманием. Сейчас, когда его подстерегает такое же невидимое и потому еще более страшное одиночество. От многого сумел бы он его предостеречь! Ведь у него это еще только начинается, он еще не знает, чем это чревато.
   Фёрстрем тоже оторвался от работы и взглянул на Рагнара.
   - Ты что-то хотел спросить?
  В его глазах все отчетливее загорался знак того редкого вопроса, который с бровей уже перешел на глаза. Рагнару очень хотелось ответить. Так сильно, что он уже не мог держать отвертку на весу и положил руку на колени. От взгляда Ферстрема он уже перестал ощущать время, не зная, длится ли молчание целую вечность или несколько мгновений.
   - Нет, ничего. Так, отвлекся на секунду.
   Конечно он знал, что Ферстрем этому не поверит. А значит, никогда уже больше ни о чем не спросит.
   Море отступило еще на один камень - еще один человек навсегда ушел в себя.
  
   Впервые деревня праздновала конец лета еще накануне 31 августа. Старики, подобно детям, накупили себе ракет, молодежь штурмовала супермаркет, запасаясь сырьем для гриля. На дверях висело обявление собственноручно писаное рукой Эйно Йоутинена: завтра, с десяти до трех он приглашает всех жителей Бьернебю к себе в оранжерею. Каждый может взять оттуда, все, что хочет.
  Вся оранжерея было обвита лентами с разноцветными флажками. У входа стояли Йоутинен и Ваатенен, встречая всех, пришедших попрощаться с последним летом, принесшим деревню свой последний урожай. Никто никому не задавал вопросов, все молча проходили сквозь оранжерею, и на выходе каждый держал в руке один плод. Ферстрем, уходящий последним, доверительно взглянул на Ваатенена:
   - Может быть, еще не все потеряно? Ведь если мы объединимся и расширим площадь, то можно будет подать заявление в союз на дотации и сохранить хозяйство. Вы думали об этом?
   Йоутинен и Ваатенен молчали. Ясно, что в эту минуту они думали о чем угодно, только не об этом.
   - Что ж, будем тогда втроем измерять каждую клубничинку на соответствие евростандарту, - грустно отшутился Ваатенен.
   - О благе Еаропы у нас еще будет время подумать. А в этом году в последний раз вкусим своего. Нашего - нестандартного! - Йоутинен протянул Ферстрему пакет с огурцами и салатом.
   Бритта уже накрыла стол, надела свою белую блузку с синими манжетами. Барбру должна была вот-вот появиться. Ее Манфреда послали в срочную командировку - и не куда-нибудь, а в Бьернебю! Он должен осмотреть здесь неподалеку какой-то участок для его фирмы, но какой именно и зачем, она не знает.
  Сняв передник, Бритта вышла на крыльцо. Рагнар сидел на предпоследней ступеньке. Он держал в руке помидор с приставшими к нему желтыми лепестками цветков и смотрел на него, будто он был живой.
   - У Йоутинена сорвал. В последний раз.
   Жена села с ним рядом. Она смотрела на дорогу, по которой вот-вот должна будет подъехать Барбру. Какого цвета у нее машина? То есть, не у нее, а у него: теперь ведь это имеет значение. Не так как для них с Рагнаром - если постель делить, так все делить, нет ни моего, ни твоего, все - наше. Кто он им, этот немец, привезший сюда к ним, их дочь? Будущий зять? Нет, Барбу этого вроде никогда не хотела. Как с ним себя вести? Да и на каком языке разговаривать?
   Из-за сосен показался темно-синий "ауди". Из него вылез парень в цветном галстуке и темном костюме. Уверенным шагом хозяина он обошел вокруг и помог Барбру выйти из машины. Рагнар и Бритта видели его в первый раз, поэтому слегка нервничали. А его, похоже, абсолютно не волновало, какое он на них произведет впечатление. Да и зачем? Их мнение здесь не играет роли, он сюда приехал как представитель фирмы, осваивающей новые регионы, а не как будущий муж их дочери. Он им, возможно, никогда и не будет - теперь этого не требуется, чтобы быть с нею вместе. Этот человек прибыл из страны, которая с нового года будет диктовать условия всем, здесь живущим.
   - Штерцер, - коротко представился он.
   Уже слышался свист ракет. В воздухе пахло грилем - почти вся улица жарила лещей, которых сегодня с утра продавал рыбак Андерссон. Сейчас, когда уже почти стемнело, он проходил по Скатавэген с ракетой невиданной длины, вставленной в бутылку из-под пива. Остановившись возле группы мальчишек, он попросил спичек и зажег палку. Раздался треск, засвистело еще несколько огней, а через несколько секунд загрохотала вся деревня, да так, как еще никогда за всю свою историю. Вдали, у шоссе, вопила какая-то поддатая компания:
   - Да здравствует объединенная Европа!
   - Ураааа!!!! - заорали дети, не вдаваясь в подробности, что это значит.
  
  
  
   Что произошло дальше с деревней Бьёрнебю и ее обитателями - в том числе уже и многими бывшими - мы не знаем. По крайней мере, всякий раз, когда мы об этом спрашивали, все пытались уйти от вопроса и быстро перескакивали на другую тему. Поэтому остается верить только записям в официальных документах. Вот некоторые из них:
   Приговор участкового суда:
   "До 20 октября 1995 года ответчики Эрья Туулиайнен и Марикка Кангас обязаны выплатить Марион и Хокану Фёрстрем компенсацию ущерба в размере 12000 финских марок..."
   Запись в торговом реестре от 20 марта 1996 года:
   "Земли фермы Фёрстрем переходят во владение Карла Гайнца Шонхубера. Предметом деятельности предприятия является производство пиломатериалов. Коммерческим директором назначен Манфред Штерцер."
  Из журнала христианского харизматического движения, май 1996 года:
   "Областная встреча представителей всех общин состоится в Улихярме, в воскресенье, 29 июня, в 11 часов. Вступительное слово и проповедь читает Эйно Йоутинен."
   Из протокола полиции 21 января 1996 года:
   "За повторное вождение автомобильного средства в нетрезвом состоянии хокану Ферстрему присуждается арест сроком два месяца, аналогично штраф 10 000 финских марок."
   Из актов посольства Кении в Хельсинки:
   "Рагнару Нюлунду выдается долгосрочная гуманитарная виза сроком на 1 год".
  
  
   Никаких особых слухов среди шведского населения Финляндии об этих событиях не ходило. И это понятно. Ведь вариантов здесь, к сожалению, много быть и не может - поэтому не о чем было и судачить. Но все же если читатель, может быть, услышит что-то, противоречащее этой официальной информации, то пусть не побоится рассказать об этом.
  
  Коккола (Карлебю), 1996
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"