... Евгений пришёл поздно и уже в коридоре весело прокричал:
- Всем привет! Есть ужасно хочется! Что у нас на ужин?
- Не кричи, детей разбудишь, - вместо приветствия бросила Антуанетта.
Заглянув на кухню и увидев ворох черновиков на обеденном столе и Аню с ручкой и сигаретой в руках, Женя сник:
- Опять любимые пельменчики?
Жена никак не отреагировала на его последнюю фразу, и Евгений насторожился:
- Маманька, ты что - не в духе?..
- Какая я тебе "маманька"! - вдруг взвилась Антуанетта. - У меня что - имени нет?!
- Ну, извини, Аня. Работы много? Да не переживай ты, я сам пельмени сварю.
- Вот и вари. Хватит, попользовались. "Маманька", "Анька"! Ты моё настоящее-то имя помнишь ещё?
- Ты что... Чего орёшь-то?.. - опешил Евгений.
- Хочу - и буду орать! Привыкли, что я на цырлах хожу и всех успокаиваю. Надоело! Вам всё можно, а я у вас - как громоотвод. И рабыня Изаура - по совместительству. Хватит! Ты посмотри, во что ты мою жизнь превратил! Ты ведь даже имя мне подменил. Конечно, с Анькой-то проще! - Аня приблизилась к Евгению злым красным лицом и зашептала низким и каким-то чужим голосом: - А я не Анька, понимаешь? Я Антуанетта. Я по твоей милости столько лет чужой жизнью жила! На побегушках у вас была...
- У кого это "у вас"? - ледяным голосом уронил Евгений.
- У тебя и у твоих детей! - жёстко бросила Антуанетта и отвернулась.
Воцарилась тишина, пустая и зловещая. Слышно было только, как закипает вода в кастрюле.
Евгений встал и вышел из кухни, решив, что у жены очередная истерика, вызванная накопившейся усталостью. Лучше переждать бурю - пусть даже на голодный желудок. Он всегда так поступал, и через некоторое время всё как-то само собой рассасывалось.
Но, услышав неожиданно спокойный голос жены, Евгений остановился:
- Подожди, - сказала Антуанетта. - Уйду я. Только соберу бумаги.
Почуяв недоброе, Евгений сел и молча смотрел, как жена собирает свои рукописи. Поймав его вопрошающий взгляд, Антуанетта тоже села.
- Женя, - она говорила тихо и медленно, - я больше не могу так жить. Мне кажется, я обманываю себя и тебя. Внешне у нас всё благополучно - вот уже много лет. Но внутри что-то треснуло. Между нами давно ничего нет - одно стремление к внешнему благополучию. А внутри - пустота.
- Я так не думаю... - попытался возразить Евгений.
- Молчи, - остановила его Антуанетта. - Меня такая жизнь больше не устраивает. Ты потом обо всём подумаешь. Когда я уйду.
- Куда? - голос Евгения прозвенел как-то странно высоко.
- Я поживу у Марины. Это неважно. Надо пожить отдельно. Ребята уже не маленькие. Разберётесь.
- Ты действительно хочешь уйти?
- Да. Пока так. А потом - будет видно. Детям скажи, что у меня много работы.
- Ты в своём уме?..
- Вот сейчас именно в своём. А до этого...
Евгений не дал ей договорить:
- Ты к мужчине уходишь?
- О господи! - простонала Антуанетта. - Я от тебя ухожу! Пойми ты наконец! Я не хочу с тобой больше жить! Не хо-чу! Неужели это не самое главное?
- Я люблю тебя.
- Это запрещённый приём. Ты говоришь это только для того, чтобы помешать мне уйти. Ты всю жизнь держишь меня возле себя, потому что тебе привычно и удобно. Всё! Прощай.
Антуанетта быстро вышла из кухни, чтобы он не увидел её слёз.
"Почему я плачу? Из-за этих его слов? Скорее, скорее! Чтобы не передумать! Иначе всё начнётся сначала..."
Решение Антуанетты было неожиданным и для неё самой. Наверное, оно давно зрело где-то в глубине души. И созрело. Всё произошло внезапно, и Аня, второпях собирая вещи, не давала себе опомниться. Покидав что-то в пакеты, она вызвала такси и, зажмурившись, шагнула в дверь.
Дальше всё было как во сне: ночной город, тёмный подъезд, сонная Марина в зелёной пижаме с ромашками. Почему она поехала к Марине? Потому что это самый близкий человек? Потому что Марина способна понять? Может, потому что Марина - это как бы часть Вадима? Абсурд. Глупость. Но самая большая глупость - даже сейчас смотреть на себя со стороны и пытаться объяснить свои поступки. "Я сумасшедшая. Я точно сумасшедшая. Это шизофрения", - поставила себе диагноз Антуанетта.
Первые минуты она не слышала вопросов, в ушах звенело. Очнулась, сидя в кресле, с сигаретой в руках. Марина сидела напротив и разливала по бокалам что-то тёмно-красное и тягучее.
- Ой, наверное, тебе бы лучше коньячку, - щебетала она, - но у меня нет. Ладно, давай выпьем, а потом всё расскажешь.
Антуанетта сделала несколько глотков, и приторно-сладкое тепло потекло, заполняя её спелёнутое холодом тело.
- Я ушла от мужа, - коротко сказала Антуанетта.
- Ну и правильно, за это надо выпить! Запомни: женщина всегда всё делает правильно! И если ты ушла от мужа, значит именно так и надо было поступить! - Марина призывно подняла заляпанный бокал, и Аня успела подумать, что пить из плохо вымытой посуды противно.
- Нет, я больше не буду, Марина. Можно я лягу спать? Я так устала...
- Конечно, дорогая, я сейчас постелю.
- Марина, можно мне у тебя пожить?
- Обязательно! Даже без вопросов!
- А где твой муж?
- Муж? - Марина скривилась и махнула рукой: - Объелся груш! Примерно там же, где и твой!
Через несколько минут Антуанетта лежала на чужом постельном белье и, погружаясь в сон, успела подумать: "Надо же, таких дел натворила, и даже бессонница не мучит..." Усмехнуться уже не было сил, мысли побежали очень быстро - и все в разные стороны, слова стали терять смысл и распадаться на отдельные звуки...
Марина зашла в комнату, уверенная, что гостья захочет поболтать перед сном. Увидев спящую Антуанетту, она очень удивилась, пожала плечами и, зевнув, ушла.
Проснувшись утром, Антуанетта боялась открыть глаза и увидеть чужие стены. Вчера она ничего не успела осмыслить - и сегодня оказалась в состоянии невесомости, не зная, с чего начать этот невразумительный отрезок своей жизни. Как на грех, его начало совпало с субботним утром. Не надо идти на работу. Не надо готовить завтрак. Не надо делать уборку и стирать бельё. Ничего не надо.
Марина оставила на столе ключи и записку: "Срочно убегаю! Будь как дома!! Пока!!!"
Можно пойти на улицу. Поехать к Стасе. Почитать, в конце концов.
Можно позвонить Вадиму... Нет, Вадиму нельзя. Вчера было можно. А сегодня уже нельзя. Потому что вчера всё это было фантазией. А сегодня может стать явью. "Не хочу яви. Хочу спать и не просыпаться. И видеть во сне Вадима..."
...Марина не приехала ночевать и даже не соизволила позвонить. Аня ходила по квартире с мобильником, ожидая звонка. Боялась, что позвонят дети или Женя. Потому что не знала, как с ними говорить. Они не позвонили.
В воскресенье вечером вернулась Марина, трещала без умолку часа полтора - Аня слушала её болтовню как райскую музыку, потому что за два дня отвыкла от человеческой речи.
- ...недели через две запустят. Лариса говорит, батюшку пригласят, освящать хотят...
- Что освящать?.. - Аня к стыду своему поняла, что воспринимая Маринину речь только как мелодию, она не улавливала смысла сказанного.
- Как что - объект... Эй, девушка, проснитесь! - Марина, смеясь, поводила рукой перед Аниным лицом. - Так вот, надо будет обо всём об этом написать. И знаешь, я так себе представляю, что хорошо бы поподробнее о той стороне вопроса... - Марина многозначительно подняла вверх глаза и указующий перст. - Я даже думаю, стоит, скажем, съездить в тур по монастырям - и потом всё это увязать в одну большую и красивую статью. А? По-моему, это очень в ключе может получиться! Очень современно, да?
- Паломничество, - сухо сказала Антуанетта.
- Что - паломничество? - не поняла Марина.
- Когда по монастырям - это паломничество, а не тур...
- А-а-а...- Марина как-то странно улыбнулась. Ее невыразительные сероватые глаза свернулись куда-то в сторону, узловатые желтые пальцы забарабанили по столу, а с правой ноги, закинутой на левую, свалилась тапочка, и стало видно дырку на черном чулке.
"Жирные факты и жареный материал", - вспомнила Антуанетта любимые словечки начальницы и поморщилась.
Поблагодарив Марину за гостеприимство, Аня сообщила, что её ждёт подруга. Просто эта подруга уезжала на выходные, а теперь уже наверняка накрыла стол и сейчас начнёт трезвонить. Марина с радостью поверила и в подругу, и в накрытый стол - и даже чмокнула Аню на прощанье.
"Как многое меня раздражает! - подумала Антуанетта, вывалившись на улицу. - И как часто, однако, я меняю место жительства!"
Часа два Аня бродила по затихающему городу, таская за собой два неуклюжих пакета с вещами и некстати кокетливую сумочку, купленную на прошлой неделе. В ладони врезались острые полиэтиленовые ручки, ноги стонали и проклинали человека, придумавшего каблуки, а мозг в который раз перебирал приятельниц. "Сколько знакомых - а пойти некуда! Люська достанет расспросами и советами. Стася начнёт звонить Жене. Варвара... Нет, только не Варвара!"
Антуанетта плюхнулась на скамейку, достала из сумочки телефон и принялась листать записную книжку. После "Братика" значился "Вадим Владимирович". "Нет, Вадиму звонить нельзя. Не представляю, как завтра на работу приду! Не мужнина жена и не разведёнка. Хотя что это меняет? Нет, что-то меняет. Как будто был на мне поводок - а теперь его нет. А я не умею без поводка. Сколько номеров в моём телефоне - но всё чужие, надо удалить весь этот народ. Какие-то Дмитрии Ивановичи, Галины Анатольевны... Стоп! Иван! Ну, конечно! Иван. Он не будет расспрашивать. И с ним спокойно. А вдруг он не один живёт?"
...Иван жил один. В двухкомнатном квартире некогда нового и белоснежного, а теперь обшарпанного и убогого дома под названием "корабль". Когда этот самый корабль был отправлен в плавание, Ваня пошёл в третий класс. После коммуналки квартира с собственной кухней и раздельным санузлом казалась хоромами, а жизнь без соседей - сказкой. Правда, в новой школе не было друзей, а учительница невзлюбила Ваню за упрямый характер и чувство собственного достоинства. Но мама ходила на все собрания, стала членом родительского комитета - и вся учительницына нелюбовь как-то рассосалась... Как звали учительницу, Иван не помнил. Помнил только, что у неё был красноватый нос, светлые ватные волосы, длиннющие ногти на левой руке и короткие на правой. Она писала, держа мел в правой руке, а потом тыкала в написанное левой, и ногти противно скрипели по доске. Во время дежурства доску надо было мазать водой с сахаром, но вскоре сахар смывался, и доска опять скрипела под ногтями учительницы...
Отец прожил в новой квартире всего два года, потом долго лежал в больнице и умер. Мама пережила его почти на двадцать лет, и все эти двадцать лет Ваня старался скрасить её одиночество. Когда мамы не стало, он продолжал жить в одной комнате, а в "мамину" заходил раз в месяц - вытереть пыль...
...Ане показалось, что она попала в своё детство. В квартире Ивана всё было так, как когда-то в её родительском доме. На стенах - тусклые обои в скучных закорючках, которых давно уже нет в продаже, на полу - серый вытертый линолеум советского производства, и даже тапочки у порога, кажется, с тех времён... В комнате стоял прямоугольный стол под узорчатой скатертью, и Антуанетта подумала, что, может быть, вовсе и не было долгих лет взрослой жизни, а просто она после школы зашла к приятелю - и они засиделись и не заметили, как повзрослели... А потом подумала, что всё это уже кто-то думал до неё, и она, как всегда, не оригинальна...
- Ничего, что я так нагрянула, Иван? - спросила Антуанетта.
- Ну что ты, всё нормально, - ответил Иван, и его лоб покрылся испариной.
Он усадил гостью на местами ещё зелёный диван и, "дико извиняясь", куда-то скрылся. Антуанетта, не рассчитав, провалилась в диванные внутренности и подумала, что этот несчастный, кажется, готов в любую минуту рассыпаться - не развалиться, а именно рассыпаться, превратиться в прах, настолько он был древним и нежизнеспособным. Диван, пожалуй, с удовольствием умер бы от старости, но был настолько благороден и верен своему хозяину, что не мог оставить его одного в этой старомодной прокуренной квартире; он даже не позволял себе скрипеть - видимо, берёг силы... Аня улыбнулась, погладила диван, будто он был живым существом, и тут же отдёрнула руку:
- Я определённо схожу с ума!..
- Он того не стоит! - трагически произнёс Иван, появившийся в дверном проёме с чайником в руках и почему-то с полотенцем, накинутом на плечи.
Антуанетта усмехнулась, уверенная, что Иван говорит о диване. Она даже успела подумать, что Иван всегда шутит с серьёзным лицом, и от этого получается ещё смешнее.
- Не стоит? Почему? - попыталась продолжить шутку Антуанетта. - Это же раритет! Таких, наверное, больше не осталось. И как ему только удалось выжить! Сколько же задниц, наверное, пришлось ему согреть на своём веку! И боюсь - не только женственных и мягких...
Антуанетта, скривившись, пока хозяин не видит, осмотрела его провисшие сзади домашние штаны и, усмехнувшись не то увиденному, не то собственной шутке, снова погладила диван. А Иван, протиснувшись наконец между гостьей и столом, поставил на алюминиевую подставку чайник и облегчённо вздохнул:
- Ну, слава богу, ты шутишь! А то я уж подумал... Нет, извини, конечно, ты умница и не должна была попасться на крючок. Но в последнее время... Эта твоя задумчивость, и смотришь всё как-то, и вообще... Ну, думаю, затмило! Ведь бывает: умом понимаешь, а организм сопротивляется. Всё-таки обаяния-то у него не отнимешь...
Иван умчался на кухню, продолжая что-то говорить.
"О чём это он? Явно не о диване..." - сердце у Ани забилось тяжело и громко, но она постаралась пока об этом больше не думать и схватилась за спасительную чашку.
Они пили чай, говорили о каких-то пустяках - вернее, говорил Иван, а Антуанетта старалась улыбаться к месту и отвечать более или менее впопад. Какой он говорливый сегодня. Но это и к лучшему. Пусть себе болтает - как телевизор, для фона.
После третьей чашки Иван сказал, что ему непременно надо отлучиться и что Антуанетта не должна скучать и может даже прилечь и отдохнуть.
Аня действительно чувствовала себя усталой, но ложиться на агонизирующий диван не стала. Всё-таки из сидячего положения спастись легче, если раритет начнёт под тобой разваливаться...
Иван вернулся с бутылкой шампанского и коробкой конфет "Чёрный бархат". "Ничего такие конфеты, - подумала Антуанетта. - И не дорогие..."
- По поводу чего пузырьки?! - спросила она по возможности бодрым голосом.
- Ну как... - Иван посмотрел на свои коричневые шлёпанцы.- Всё-таки ты пришла... ко мне...
"Не слишком ли романтический момент? - засомневалась Антуанетта. Она знала, что симпатична Ивану, но ведь это так - дружеская симпатия...
Иван умело и даже, пожалуй, красиво открыл шампанское, и они выпили "за встречу", "за дружбу" и "за всё хорошее". Потом Аня встала и подошла к окну. Окно было удивительно чистым и даже, кажется, недавно выкрашенным. Иван оказался сзади и дышал в макушку. Аня чувствовала его горячее дыхание. "Наверное, от шампанского", - сказала она себе, хотя вряд ли так думала. Иван упёрся руками в окно, почти заключив Антуанетту в объятия, и заговорил каким-то странным, глухим голосом:
- Знаешь, я всё-таки набью ему морду...
- Кому? - у Ани застучало в висках.
- Вадиму.
- За что?.. - выдохнула Аня.
- Ну как за что! За тебя.
- За меня?..
- Ну да.
- Не понимаю...
- Что ты не понимаешь?! - Иван почти закричал. - Что они хотели сделать из тебя пешку? Что всё это их игры за какую-то сомнительную власть? Даже и не за власть - а так, характер потешить...
- Ты о чём? - Аня была рада, что Иван не видит её лица, потому что оно ей не подчинялось.
- Ты что - играешь в благородство, делаешь вид, что ничего не происходит? Что приличные дяденьки и тётеньки не могут так себя вести? Или действительно не понимаешь?
Антуанетта молчала и сжималась в комок. Хорошо бы сейчас превратиться в песчинку, в молекулу, в крошечную частичку - и исчезнуть. Чтобы больше ничего не слышать. Но Иван решил добить её, сам того не понимая:
- Помнишь юбилей в ресторане, когда к тебе Катерина подсела? Ну, ты тогда ещё в каком-то немыслимом платье была - как будто рваном, что ли... И в туфлях с подковами...
"Это был вечер, когда Вадим впервые обратил на меня внимание", - подумала Антуанетта и кивнула.
- Ну вот, Марина тогда не на шутку переполошилась. У нас же строго: Катькины люди при Катьке, а остальные - Маринины. Я думаю, Катерина к тебе интерес проявила только потому, что ты была свежим человеком, "ничьим". Вот она и решила тебя приблизить. Видимо, ты подошла ей по каким-то параметрам. Какие-то она на тебя виды имела. А Марине зачем же "чужие" в своём стане! А убрать она тебя уже не сможет - Катерина не даст. Вот Марина на тебя Вадичку и натравила. Это ведь только кажется, что она им дорожит. Нет, дорожит, конечно, как любой личной собственностью, но...
- Как... натравила? - с трудом проглотив комок, спросила Антуанетта.
- Ну как! Ну, намекнула, чтобы он тебе глазки построил, поухаживал, может, и в постель уложил - это уж сколько понадобится. Я, конечно, не знаю подробностей, но то, что он выполняет "партийный заказ" - это очевидно. Потом эти выдвижения начались на конкурсы и т.д. Впрочем, тут как раз всё в порядке. Пишешь ты здорово. Просто в нормальной ситуации фиг бы ты пробилась так быстро. Марина бы не дала через Вадиков суперталант перешагнуть. В общем, все силы были брошены. Я сначала думал, что ты понимаешь. Потом - что тебе на Вадиковы ухаживания наплевать. А в последнее время засомневался...
Ане стало ужасно холодно, она съёжилась и задрожала всем телом. Смотрела в окно, но не видела улицу, а только царапину на стекле. Иван обхватил её своими нескладными руками, как будто пытаясь согреть:
- Я им не позволю над тобой смеяться. Слышишь? Я им не позволю!
Антуанетта подумала, что сердце её заросло льдом. Ещё недавно оставался маленький тёплый участок, но вот последняя льдинка упала на своё место. "Всё, я умерла", - устало констатировала Антуанетта. Она мягко высвободилась из Ивановых рук, вернулась на диван и сказала спокойным и даже равнодушным голосом:
- Иван, я ушла из дома.
- Как ушла из дома?! Зачем? - Иван по-детски развернул руки вверх ладонями и смешно поднял плечи.
- Вот так.
- Почему?! У тебя же, кажется, всё хорошо...
- Да, всем так кажется, - Антуанетта помолчала, решая, стоит ли что-то объяснять. И с чего начать? - Видишь ли, Иван, - наконец заговорила она, глядя на некогда лакированный, но потускневший от времени подлокотник дивана, - я очень хотела быть для своих детей близким человеком - мне кажется, я всегда этого хотела, даже когда Лёшки и Лёли ещё не было. Чтобы они нуждались во мне, чтобы вечером садились рядом и рассказывали, как прожили день. Чтобы знали: мама всё поймёт и простит, пожалеет и погладит по головке Я хотела им отдать всю свою жизнь. Мне казалось, я отдаю им всё, что имею. А получилось... Ничего не получилось! У меня самой не сложились отношения с матерью. Повзрослела - стало проще. А в юности так не хватало ласки, разговоров по душам! Она по-своему заботилась обо мне, переживала, наверное, но... Мне хотелось, чтобы у меня с моими детьми всё было по-другому. Но, видимо, я всё делаю не так. Виню себя, мучаюсь, но по-другому не умею. Не научена...
- Так что ж ты - от детей ушла?.. - Иван ссутулился и не смотрел на Антуанетту. Он не привык к подобным откровениям и не очень представлял, как себя вести.
- Да нет, вообще-то я ушла от мужа, - усмехнулась Антуанетта. - Забавно, да? Ушла от мужа, а рассказываю тебе о своих педагогических неудачах. Понимаешь, с мужем-то у меня тоже не сложилось... - Аня хотела посвятить Ивана в секрет о льдинках, которые она накапливала в сердце день за днём, год за годом, но для этого надо рассказать всю свою жизнь, а это невозможно и как-то даже лень. - В общем, он меня не понимает, - Аня снова усмехнулась и пожала плечами, догадываясь, что говорит банальные и ничего не значащие слова. - Наверное, мы разные люди. Нет, все люди, конечно, разные, но...
- ...но некоторые просто любят друг друга, - неожиданно закончил фразу Иван.
"Сейчас он спросит, люблю ли я мужа", - подумала Антуанетта и, опережая вопрос, сказала:
- Я не знаю, как жить дальше. Мне надо сделать паузу. Уехать, например. Знаешь, Марина хотела что-то про монастыри - я бы поехала...
- Я понял, - кивнул Иван. - Я всё сделаю. Ты... останешься у меня?
Антуанетта пожала плечами.
- У меня две комнаты. И можно закрыться изнутри.
- Я не боюсь тебя, Иван, - улыбнулась Антуанетта. - Ты такой же благородный, как твой диван...
"...и так же пахнешь сыростью", - добавила она про себя и не улыбнулась.
Когда Иван закрыл за собой дверь, Антуанетта вытащила торчащий из-под телевизора пыльный желтоватый листок и нацарапала на нём плохо заточенным китайским карандашом:
Сгорает жизнь, взвиваясь в небо смрадом.
Родник души затягивает тленом.
И пары глаз - что ближе - давит чадом.
Слабеют губы, упиваясь пленом.
Нет, не страшна усталых губ привычка,
В них боль пройдёт, отшелушится память.
Но не извлечь холодную отмычку,
Что, проворачиваясь, будет сердце маять.
Она врастёт и больно заржавеет,
Не даст увидеть мир с его цветами.
Она больную голову уверит,
Что жизнь - сплошная драка на татами...
Не хотелось ни смеяться, ни плакать, ни жаловаться на свою жизнь. Навалилось тяжёлое и липкое равнодушие - оно обволокло руки и ноги, давило на глаза, постепенно парализовало мысли и чувства.
"Хочу спать. И больше ничего", - подумала Антуанетта и оцепенела окончательно.