Дух долины пришельцев. (Повесть, черновик, часть первая)
Начало пребывания в долине пришельцев казалось слишком долгим.
Здесь, сидя на краю земли, пришелец мог наблюдать всю плоскость долины. Начиная от прозрачной реки, где он должен был смыть с рассудка остатки мыслей, пожалев закопать их в холодный грунт у высокой горы перед входом в долину. До тропы уходящего. Какая, подобно змее ползла между холмами равнодушия, сливаясь с ними на линии горизонта. Там, пролегало пространство безмолвия, Великая Тишь. С присущим только ему, пространству, традиционным страхом. Путь от прозрачной реки до тропы уходящего, был подобен самой Вечности. Вечному страху и Вечной тишине.
Пришелец, перед Вечностью и Тишиной неминуемо испытывал страх. Этот страх сопровождал пришельца на протяжении всего пути от начала тропы уходящего до холмов равнодушия, и далее до линии горизонта. Осознание этого факта непременно должно было порождать ужас перед будущим. В этом ужасе, когда остатки сознания, тени мыслей о прошлом, не смытые пришельцем в прозрачной реке преграждали ему путь среди холмов к выходу из долины, в этом ужасе таилось его, пришельца, будущее. Ужас перед будущим превращал пришельца в единый, абсолютный Страх. В этом страхе пришельца, Дух Долины ожидавший пришедшего, освобождался от собственного страха, чем жил вечность в Долине Пришельцев.
Дух Долины вытряхивал из сущности пришельца его страшащийся Вечности Дух. Сам обволакивался сущностью пришедшего. Предрекая этой сущности выход на тропу уходящего, до самого предстания пред Всевидящим Оком. Чтобы под Его испепеляющим взглядом пройти короткий Путь на Ту сторону. Всевидящее Око своим взглядом сжигало сущность пришельца на Его коротком пути. Сжигало сущность, не нанеся увечий Духу Долины. Дух, прикрывшийся чужой сущностью, проходил короткий путь. Выходя за черту сбрасывал обожжённую сущность пришельца и сделав шаг на Ту сторону навсегда забывал то, что не обязан помнить.
Ради этого, там, среди холмов равнодушия, Дух Долины готов был ждать пришельца целую Вечность. И если пришелец, войдя в долину засиделся на краю земли, позволил себе слабость удивиться этой Вечной красотой и тишиной, ему уже никогда не отделаться от этого страха.
И он, Дух, зная тропы в лабиринтах долины, должен был в самом начале тропы уходящего возвестить о долгожданном обретении Долиной нового Духа. Возвестить, нарушив Великую Тишь. Возвестить, добавив пришельцу страха. Обрекая пришельца скитаться в своём Вечном ожидании по лабиринтам Долины. Привыкать к Вечному одиночеству. Принимая вечный страх как единственное, чего он может быть достоин в Долине пришельцев. Принимать для того, чтобы однажды, дождавшись следующего пришельца, прикрывшись сущностью пришедшего спалив её под испепеляющим взглядом Всевидящего Ока, он смог сделать шаг на Ту сторону.
Дух Долины ждал пришельца. Дабы, запутав среди холмов равнодушия и испугав запахом страха, воспользовавшись замешательством пришельца самому вернуться к жизни. К Вечной жизни и Вечному Пути. Ибо жизнь есть Путь. Жажда Вечной жизни, умножаемая страхом Смерти, предрекает пришельцу Вечный Путь.
Нужен ли пришельцу этот Путь? Нужен ли был ему этот Путь? Пришелец узнает лишь сделав шаг на Ту сторону. Для этого, ему Вечность придётся быть Духом Долины. Таков Закон.
Разноголосый собачий лай разорвал тишину воскресной ночи. Разорвал он и ход мыслей Владимира Васильевича Семёнова, дежурного врача кардиологического отделения областной больницы имени Святого Фомы. Располагающейся на проспекте Железнодорожников, возле парка.
От долгого и пристального взгляда в черноту неба, звезды слиплись перед ним большими яркими кляксами. Он растер глаза кулаками. Посмотрел на часы и зевнул так, как позволяло зевать одиночество ночного дежурства. Медицинская сестра, чьё сопровождение его не особенно обременяло, придя на работу, молча похмелилась и спала в сестринской.
Облокотившись на подоконник, он высунул свою седеющую голову в открытое окно больничного коридора, провожая взглядом шумную процессию собачьей свадьбы. Полной грудью вдохнул свежесть ночного воздуха, не надолго задержал его внутри своего крепкого организма и медленно выдул обратно. Шёл третий час ночи.
Работа в областной больнице, какая волею судеб находилась в районе "Озерков", была жизненно необходима его карьере. Фактическое место жительства, если не затрагивать такие категории бытия как первая жена и её мама, ютилось на юго - западе города. Оба этих района Петербурга именуются спальными, так как находятся вдали от шумного и суетливого центра. Передвигаясь с работы домой и обратно, Владимир Васильевич обычно дремал на жёстких сидениях электрички метро и маршрутных такси. Это состояние преследовало его на работе, и в гостях. Если вдруг случались подобные мероприятия.
Спал и дремал он уже второй год, считая этот период жизни сонным. Так было нужно тестю. Бывшая жена, из чувства гуманизма упросила папу принять участие в жизни и судьбе бывшего мужа. Тот обещал со временем устроить его в не престижную клинику с престижным доходом. А если "бывший" закончит диссертацию, "защитится", продвинуть выше, в частную клинику под его крылом. Закончить работу нужно было к октябрьскому семинару! Ежегодный съезд кардиологов, значимое имя тестя и г - н Семёнов с готовой работой.
Всё шло по намеченному пути. Но уже третью неделю Владимир Васильевич тщетно пытался прекратить внутренний диалог, не дававший покоя в сонном периоде его жизни.
Виной тому была история, участвовать в которой он никак не хотел. Боль стыда, мучившего его перед самим собой как медицинского работника, да ещё и пишущего диссертацию, была не выносимой.
Эта история ни коим образом не влияла на его карьеру здесь, в этом мире, где тесть всё устроит. Но что касалось жизни загробной, о которой Владимиру Васильевичу в силу профессиональной деятельности периодически приходилось задумываться, тут назревала серьезная проблема. Грех, взятый на душу кардиологом Семёновым принес ему доселе незнакомое чувство мученического раскаяния.
Торжественное чаепитие, устроенное в ординаторской по поводу очередной летней пятницы и окончания рабочей недели было прервано звонком из реанимационного отделения. Владимир Васильевич развел руками, - дескать, что тут поделаешь. Извинился перед коллегами, одним глотком выпил остывший чай, на ходу закусил его высохшим тортом.
Гражданин, оторвавший доктора от торжества праздника лежал на кушетке, держа руки по швам. Молча глядел в потолок. Медсестра Татьяна, вот уже который год он забывал ее отчество, встретила кардиолога Семенова кратким рапортом:
- Давление сто двадцать на девяносто, пульс семьдесят. Лоб холодный.
- Здравствуйте, - добродушно улыбаясь, Владимир Васильевич сжал запястье вновь поступившего больного, лично измеряя пульс, - что произошло?
- Болит, - тяжело вздохнул тот, - спасу нет, как болит.
- Что болит?
- Сердце. Сердце у меня болит.
- Покажите, где у вас болит, - сохраняя вежливый тон, спросил доктор.
- Вот здесь, - рука больного с усилием поднялась и указала в середину грудной клетки. - Здесь болит.
- Кроме сердца, здесь еще с десяток органов, которые могут однажды заболеть. Где конкретно?
- Здесь, - уже гораздо увереннее больной указал на тоже место.
- Может у вас душа болит? - спросил он больного в надежде придать тому бодрости, и повесить на его физиономию минимальную улыбку.
Но гражданин никак не отреагировал на шутку. Наоборот, он стал еще серьезней. От напряжения на лбу прибавилось морщин. Он тяжело вздохнул и вновь замолчал.
Доктор в немом вопросе поднял брови на медсестру. Та в ответ лишь пожала плечами.
Он прослушал больного на хрипы и стуки внутри больной груди. Заново сосчитал пульс и заглянул в глаза пациенту. Белки были в норме, зрачки слегка расширены. Но в глубине, там, за зрачками он действительно увидел боль.
Пока сестра готовила больного к кардиограмме, заботливо ставя присоски на его худое тело, Владимир Васильевич украдкой оглядел гражданина на предмет принадлежности к какому либо сословию или профессиональной деятельности.
На вид мужчине было лет пятьдесят, может немного больше. Сухопарый, мутными глазами, не моргая, он смотрел в потолок. Кроме внешней странности, и какой то патологической усталости, кардиолог Семенов об этом гражданине ничего особенного сказать себе не мог. Для наркомана тот был стар. Для алкоголика слишком хорошо выглядел. Для симулянта, с кем иногда, но все же приходилось встречаться, тот не был особенно разговорчив. Широкий и плоский бумажный червяк кардиограммы поскрипывая вылез из прибора, ничего нового Владимиру Семеновичу не дал. Обычная для такого возраста небольшая аритмия. Слабая тахикардия, и еще несколько сопутствующих отклонений. Все как у людей. Даже по фамилии, указанной в мед карте тот был Иванов.
Размашистым почерком доктор Семенов отписал на чистом листе историю болезни, которую как смог вытащил из странного гражданина. Дал распоряжение медсестре проводить того на отделение, обустроить и поставить капельницу с мочегонным. На всякий случай.
По расписанию, висевшему на двери ординаторской, лечением этого больного должен был заниматься не он. Так как утром кардиолог Семенов должен был начать отдыхать аж три дня. Заниматься должен был кучерявый и разговорчивый аспирант, работающий по графику на отделении в свой обычный рабочий день.
Однако, судьба сыграла злую шутку. Утром позвонил аспирант. Сославшись на семейные обстоятельства, попросил день отработать за него. Владимир Васильевич любезно согласился, предвкушая лишний день к своим дачным выходным.
Он подремал пару часов на кушетке родной реанимации. Хлебнул горячего кофе, взял с десяток историй болезней своих пациентов и отправился трудиться на отделение.
Несколько бабушек, два дедушки и один ярко выраженный алкоголик прошли перед глазами кардиолога Семенова как один пациент, кому необходимы таблетки от повышенного давления и пару минут душевного разговора. Результатом такого разговора было рождение веры в исцеление. По глубокому убеждению Владимира Васильевича именно эта дисциплина могла заменить большую часть предлагаемых наукой препаратов для достижения оздоровительного эффекта.
Странный пациент, с кем сама судьба познакомила непоколебимо верившего в свою квалификацию доктора, оказался камнем преткновения. Его присутствие в палате озадачило не только доктора, но и медсестру.
- Этот, с больной душой, не в себе. - Шептала она за обедом. - Я знаю, от таких ничего хорошего не жди.
Высказывание медицинской сестры острыми буквами врезалось в память кардиолога Семёнова. Каждый раз при обходе, приветливо поздоровавшись, он до боли в глазах всматривался в кардиограмму, результаты УЗИ и перелистывал историю болезни, тщетно пытаясь поставить диагноз. Назначая процедуры и выбирая препараты, каждый раз он вспоминал слова медсестры.
- Как вы себя чувствуете? - с лицемерной заботой спрашивал доктор странного больного, чья кровать стояла у окна и тот часами, по старчески согнувшись, сидел на ее промятом краю, отрешенным взглядом глядя куда то в небо. - Улучшения есть?
В ответ тот ненадолго переводил на доктора свой взгляд. Как бы прицениваясь, можно ли доверять человеку в белом халате?
Не найдя этого доверия отрицательно качал головой, вновь отворачиваясь к окну.
Прошла уже неделя с момента, как этот гражданин поступил на отделение. Поставить диагноз его лечащий врач так и не смог. Заведующий отделением, кому Владимир Васильевич в ненавязчивой форме поведал историю о странном пациенте, не был против подержать того еще одну неделю, как позволяет максимальный срок, предусмотренный полисом обязательного медицинского страхования. Затем, украсив выписной эпикриз фразой "выписан в удовлетворительном состоянии" распрощаться с гражданином до следующих встреч. Однако, простится им пришлось гораздо раньше, и без выписки официального документа.
После работы, перед тем как угомониться от медицинских дел в своей холостяцкой келье, Владимир Васильевич захаживал в пивную. Она располагалась на пути от подъезда до остановки маршрутного такси. Её открытые двери и яркая вывеска манила своим гостеприимством многих. Кардиолога Семёнова в том числе.
При состоянии личной жизни как "семейная", о гостеприимстве той пивной однажды узнали жена и её мама. В этом, по убеждению обоих, крылась одна из причин развода. Перегар Владимира Васильевича, даже после одной кружки пива на ход ноги с работы домой, не давал тёще покоя.
Развод с женой, первой и как был уверен бывший муж, последней, произошёл без сценария. Однако, как оказалось, тёщей сценарий готовился давно и тщательно. Тайное стало явным. Мама жены, какую он так долго терпел, призналась, будто всегда ненавидела таких как он.
Сынишка, в силу своего юного возраста ничего против развода не имел, хотя по его признанию не понимал зачем он нужен. Всё ведь было, вроде хорошо. Владимир Васильевич считал себя приличным человеком. Объяснять ребёнку жизненную позицию его бабушки в отношении зятя, означало перейти тот барьер, когда приличный доселе человек сразу становится не приличным. Подбирать слова для смягчения серьёзного разговора с сыном отец не стал. Лишь ограничился фразой, - когда вырастешь, ты всё поймёшь. Он повторял эту фразу каждый раз при окончании очередной встречи. По графику, составленному тёщей.
Приличным человеком Владимир Васильевич после развода оставался не долго. Среди многих магических слов есть одно, которое в мгновение переквалифицирует приличного человека в подонка. Это слово - алименты. Мама бывшей жены, не жалея усилий добилась удержания на алименты половину его официальной зарплаты. И диссертация, по совету бывшего тестя, однажды, возможно, но смогла бы компенсировать эти финансовые издержки до совершеннолетия сына.
Свою однокомнатную квартиру, после женитьбы Владимир Васильевич сдавал в наём через агентство. Эта вторая зарплата регулярно отдавалась в руки жене, на накопление какой либо покупки в дом. Что покупать и зачем решала тёща. С такой постановкой зять не спорил, так как до развода считал себя приличным человеком.
По расторжении договора, на выселение жильцов требовался месяц. Эти три десятка дней бывший муж и зять жил на работе, в кардиоотделении. Ему, как добросовестному сотруднику администрация выделила помещение, душевую. Комната с кафелем под ногами и на стенах, душем и кушеткой по началу радовала Владимира Васильевича больше, чем его однокомнатная квартира. До работы из дома не нужно было добираться. Не нужно было вставать на два часа раньше и тратить время на маршрутку, метро, маршрутку. Хотя, был и минус. Пивная или рюмочная, в областной больнице не задумывалась даже в проекте.
Жильцы съехали. Владимир Васильевич после них сделал ремонт сам, как сумел и был этим фактом крайне не доволен. Гостей он особо не ждал, и переделывать результат собственного ремонта не желал. После пивной, на пути с работы домой, он не слишком заглядывался на криво поклеенные обои, удручающую побелку потолка и ванную в постоянном состоянии ремонта. Тезис современности, когда ремонт проще прекратить чем закончить, вполне его устраивал. Устраивало ещё одно обстоятельство. Квартира жены и его келья располагались в одном квартале но по разным его сторонам. Пути миграции Владимира Васильевича с остановки маршрутки до дома исключала встречу с бывшими родственниками.
Вопрос о следующей женитьбе, или связи с какой либо женщиной он исключал из перечня вопросов повестки дня. Кардиоотделение, сверхурочные дежурства плюс работа над диссертацией стали для него нормальной рабочей практикой. Пивная, рассматривалась как практика посильного и разумного отдыха от всего вышеперечисленного. Такая категория культурного досуга как театр, кино и прочее не рассматривалась. На подобные мероприятия попросту не хватило бы времени.
Пивная же, стояла на пути между работой и холостяцким прибежищем. Для посещения подобного очага досуга местного масштаба не требовалась инсталяция типа костюма с галстуком, периодических заходов в парикмахерскую и лишних денежных знаков. Денежные знаки, регулярно оставляемые кардиологом Семёновым в пивной не были лишними в его не хитром бюджете. Коэффициент полезного действия от их траты на досуг по упрощённой схеме, виделся ему не соизмеримо выше, чем траты на досуг по схемам остальным. Кроме того, в пивной не было женщин. Те женщины, кто частенько захаживал в пивную, были чем то похожи на сидящих в ней мужчин.
На работе, на кардиоотделение к подруге на чай приходила иногда женщина, кому Владимир Васильевич на его досаду был не равнодушен. Женщина пребывала в ранге профессора из отделения травматологии, в добром настроении и здравии. Похожий возраст, одиночество и периодические встречи в коридоре отделения угнетающе действовали на пишущего диссертацию холостяка. При таких случайных встречах он приветливо здоровался, и со скромностью девственницы отводил глаза, опасаясь ненароком покраснеть. На то была причина.
Очередное не хитрое застолье в день очередного праздника произошло как это бывает, с запланированной импровизацией. Дежурным коллективом решили присесть к столу не на долго, и разойтись. Торжество по обычаю затянулось. Затянулись и разговоры на отвлечённые темы. Одной из тем застолья стала тема одиночество кардиолога Семёнова. Как мог он пытался сменить тему разговора. Усилия оказались тщетными. Профессор в похожем возрасте и одиночестве методично вытаскивала из него информацию о состоянии личной жизни, и вообще.
Владимиру Васильевичу это надоело. После развода, выплачивая алименты, он уже не считал себя приличным человеком. Поэтому он выложил всё сразу, все карты. Рассказал про развод. Про работу и дежурства. Про диссертацию, и отсутствие свободного времени. И главное, про вынужденное этой совокупностью причин не желание вступать в реку семейной жизни второй раз.
На его удивление, эти аргументы в итоге не повлияли. Профессор при коридорных встречах продолжала так же мило здороваться. Интересовалась, как у него идут дела. Владимир Васильевич отказывался понимать, что же он не рассказал про свою жизнь за столом торжества? Что же забыл рассказать. Он даже не помнил имя этой женщины. Помнил только, оно заканчивалось на "а". Татьяна, Марина, Светлана... Оттого, улыбчивые коридорные приветствия угнетали его и озадачивали. Он терпел, считая такую рабочую обстановку крайне не здоровой. От терпения накапливался стресс. Как убирать стрессы он знал и умел.
По вечерам, после обычной работы в рамках графика, он засиживался в пивной. Пил пиво, тупо уставившись в кружку. Ни с кем особо не общался, хотя здоровался со многими. Работа, дежурства на сверхурочных и диссертация, по его мнению исключали жажду общения. В своей холостяцкой жизни Владимир Васильевич кроме многих отрицательных, видел и положительный момент. Когда один, когда не кому ругать, не накапливаются стрессы. Для вечерних засиживаний в пивной это было важно.
В конце дня, по пути на работу для вечерних дежурств по графику, он так же иногда захаживал в пивную. В случае, если головная боль превышала допустимый предел, полтаха водки и бутерброд с сыром были просто необходимы. Уже в маршрутке, головная боль утихала. На лавке метро, спустившись вниз на "Кировском заводе" или "Проспекте ветеранов", в процессе непроизвольного дрёма затухал перегар. На выходе из метро "Озерки", стакан горячего чая или бульона напрочь убирал из дыхания остатки алкоголя. На рабочее место Владимир Васильевич приходил опохмелившийся, с поправленной головой и трезвый.
В тот вечер кардиолог Семенов заступил на ночное дежурство в обычном полусонно - опохмелённом состоянии. Отлежался на кушетке родной реанимации два с половиной часа, и был морально готов выполнять свой долг.
Вместо его обычной спутницы медсестры без отчества в ту ночь дежурила пухленькая студентка. Завязывать знакомство с ней Владимир Васильевич не стал. Это избавило от ненужных разговоров и позволило сосредоточиться на диссертации. Ему казалось, тесть интересуется его диссертацией больше чем он сам. При входящем звонке на мобильном, когда высвечивалось имя тестя, кардиолог Семенов подбирал слова, дабы враньё о скором завершении его научной работы выглядело правдоподобно.
Он не терпел общаться с пациентами на тему их нескончаемых болезней во время ночного дежурства. Для этого, по его убеждению, хватало дня.
Дождавшись, когда сестра выключила в столовой телевизор, днем напоминавшей муравейник а вечером видеозал, он подождал пока больные разбредутся по палатам и направился в туалет.
- Извините, - вдруг услышал за спиной робкий голос.
Обернувшись, он увидел своего странного пациента. Тот бесшумно подошёл, глядя прямо в глаза недовольному от начинающихся вечерних разговоров доктору. С непререкаемой правдой в глазах сказал:
- Я Дух Долины. Я могу провести тебя на Ту сторону без вечного ожидания. Ты не будешь вечно ждать нового пришельца. Ты сможешь сразу уйти на Ту сторону. Если пожелаешь сейчас, тебе не грозит участь смертного, сгореть под взглядом всевидящего Ока. Я проведу тебя на Ту сторону, ты мне отдашь свою сущность. Мне нужно остаться в долине. Мне нужно вернуться в Долину и остаться там. За это, я проведу тебя на Ту сторону. Соглашайся, ибо жизнь есть Путь. Жажда вечной жизни есть жажда вечного пути. Мне нужно обратно в Долину. Дай мне воспользоваться твоей сущностью. За это, сквозь Долину пришельцев я проведу тебя без страха. За это, облачившись в твою сущность я проведу тебя не замеченным под испепеляющим взглядом Всевидящего Ока. Сущность, твоя сущность сгорит. Но, я останусь в Долине Пришельцев, где и должен Быть. Ты уйдёшь на Ту сторону и забудешь всё то, что не обязан помнить. Соглашайся.
Тусклый свет коридорного фонаря падал на жилистый лоб странного пациента. Вытаращенные глаза и впалые щеки на пепельной, стянувший череп коже напомнили Владимиру Васильевичу фотографии поверхности Марса. Шепот, отраженный каменными стенами коридора казался ему криком. Все происходящее напоминало мистическое настроение триллера, в котором кардиологу Семёнову приходилось участвовать. Причем не в массовке, а в одной из главных ролей.
- На ту сторону? - Со лживой улыбкой изумился Владимир Васильевич, - спасибо, дружок. Мне и здесь хорошо.
Пока доктор сомневался в своих подозрениях, странный пациент произнес фразу. Тем самым назначил себе приговор:
- Такого не было никогда от начала времён. Этого не может быть, потому как этого не может быть никогда. Дух Долины вернулся назад, откуда приходит пришелец. Я, Дух Долины. Я избрал тебя. Я не хочу на ту сторону. Моё место в долине. Я так решил. Вместо меня на ту сторону Я отправлю Тебя. Большей чести для одолевающего путь, нет. И быть не может. Тебе решать.
Тяжёлый вздох наполнил темную пустоту больничного коридора. Владимир Васильевич широко улыбнулся, дружески похлопал больного по плечу:
- Вы переутомились. Сейчас, дежурная сестра принесёт вам таблетку снотворного. Идите в палату, уже поздно.
За локоть он проводил больного до двери.
Перед тем как войти в палату, странный больной с такой же правдой в глазах, шёпотом произнёс:
- Зелёные мыши.
- Что что? - Не расслышал кардиолог Семёнов. - Зелёные мыши?..
- Да, сегодня в столовой я видел зелёную мышь, - прошептал пациент.
- Вот как. Что ж спасибо за информацию, буду знать. Спокойной ночи.
Позабыв про туалет, в хорошем расположении духа он направился предложить чаю медсестре.
Догадывался, конечно догадывался об этом. Но, принять такое серьезное решение не всегда бывает просто.
У странного гражданина действительно болело внутри. Но не сердце, с болезнью которого доктор мог справиться процедурами или таблетками. А душа. Лечение же подобных заболеваний не входило в профиль кардиологического отделения.
На следующее утро, заведующий отделением, кому Владимир Васильевич рассказал о ночном происшествии, связался по телефону с медицинским заведением соответствующего профиля. Больница Святого Николая Чудотворца, где лечат души, в простонародии называется "Пряжкой", по названию реки. И уже днём странный пациент переехал по новому адресу.
Сам же Владимир Васильевич покидал место своего медицинского дежурства с гордо поднятой головой.
Для кардиолога Семенова все встало на свои места. Единственным своим минусом он считал постановку настоящего диагноза слишком поздним. - Но, лучше поздно, чем никогда, - рассуждал он, сидя в пивной, глядя на клочья белой пены, медленно сползавшие со стен пустой кружки на ее дно. - Так же и диагноз. Измеряй показатели человеческого тела, слушай красноречивые рассказы больного про свой недуг. До тех пор, пока вся шелуха, не позволяющая доктору видеть настоящую причину не сползет как эта пена, истинную причину заболевания вполне возможно так и не узнать.
Отдохнувший, гладко выбритый и выспавшийся, Владимир Васильевич явился на работу в тонусе. Несколько бабушек, пара дедушек и алкоголик были для него в тот день милыми собеседниками. Назначать процедуры и выписывать для них лекарства, было для доктора одним удовольствием.
Мысль о скорой защите диссертации приобрела, наконец, долгожданную законченность. Медицинская сестра, сопровождавшая его в сонном периоде жизни, казалась трезвее, чем обычно. За это Владимир Васильевич похвалил её новую причёску, сам спустился в подвал за капельницами и шприцами.
Положил не плечо увесистую коробку, закрыл дверь на ключ и стал подниматься по лестнице, как вдруг краем глаза заметил в углу, под батареей отопления зеленый комочек размером с маленькую грушу.
Ступени лестницы он покорял подобно альпинисту. Медленно и осторожно. Выйдя из подвала на первый этаж он закрыл дверь на ключ, остановился в не решительности. Не в силах справиться с внутренними противоречиями поставил коробку на пол, отпер дверь и спустился обратно в подвал.
Включил свет, слыша в каменной тишине подвала свое тяжелое дыхание опустился на колени, и заглянул под батарею отопления. Перед ним, на левом боку, с оттопыренными лапками и открытым ртом лежала зеленая мышь.
Биение своего сердца показалось ему неровным. Он огляделся. второй раз посмотрел на зеленую мышь, взял ее за хвост, внимательно смотрел. Со всех сторон, вместе с глазами и ушами мышь была покрыта зеленой краской. Только живот остался серым.
Владимир Васильевич аккуратно положил мышь на место. Носовым платком вытер взмокший лоб, прислонил спину к холодной стене.
Освежившись, медленно перебирая ступени, отяжелевшими ногами вышел из подвала. Закрыл дверь на ключ, захватил увесистую коробку с капельницами побрел мимо пищеблока на отделение.
- У нас красят подвал? - Без приветствия спросил он заведующего отделением. В коридоре первого этажа он беседовал с рабочими.
- Да, - приветливо ответил тот, не отвлекаясь от разговора, - на следующей неделе проверка из министерства, приказано обновить. Тебе нравиться цвет? - Спросил тот, показывая на свежевыкрашенную стену.
Кардиолог Семенов не слышал его слов. Он взбежал по лестнице на второй этаж, бросил коробку с капельницами под ноги медсестре. Ворвался в ординаторскую, начал нервно перелистывать истории болезни, по алфавиту расставленные в шкафу.
- Не то.., - бубнил он себе под нос, откладывая одну папку за другой, - не он, не он.. Вот, - он открыл папку на последней странице, плюхнулся на стул и схватил телефон.
Дверь в ординаторскую открылась, Владимир Васильевич набирая номер, не оборачиваясь заорал:
- Могу я позвонить по личному делу?!
Дверь за его спиной закрылась. В телефонной трубке он слышал длинные гудки. Один гудок, второй, третий. Длинные гудки казались в тот день длиннее, чем обычно.
- Алло, - сменил гудки долгожданный голос, - больница Святого Николая Чудотворца.
- Здравствуйте, - взволнованно начал свою речь Владимир Васильевич, - вас беспокоит кардиолог Семенов из областной больницы. Тут вышло недоразумение, - одной рукой он сжимал телефонную трубку, другой передвигал с места на место всё, что лежало на столе. - Два дня назад, нет, три, или в общем недавно, к вам поступил гражданин Иванов. Его перевели от нас. Знаете ли, поступил с сердцем, а оказалось того, - Василий Семёнович покрутил указательным пальцем у своего виска, - не в себе. Утверждал, будто видел зелёных мышей. Посмотрите пожалуйста.
- Хорошо я посмотрю, - ответил голос в трубке, - а что случилось?
- Дело в том, что зелёные мыши, из за которых этого пациента и отправили к вам, они есть на самом деле. Я их видел собственными глазами. Так получилось, у нас на следующей неделе проверка из министерства, красили подвал.
- Зелёные мыши? - После этих слов на другом конце провода повисла пауза. - Кто звонит? Как ваша фамилия? - голос в трубке был по прежнему спокоен, - алло?
Владимир Васильевич молчал. Хаос мыслей и чувств, закономерных и противоречивых выдавливал на его лбу крупные капли пота.
- Алло? - Вопрошал голос в телефонной трубке, - Алло? Я слушаю вас.
Кардиолог Семёнов оторвал трубку от уха и положил на телефонный аппарат. Желание восстановить справедливость иссякло. Хаос в голове сменился пустотой. Он тяжело поднялся, вышел из ординаторской.
У дверей собралось большинство персонала. Все замолчали, с вопросом глядя на коллегу.
- Звонил первой жене, - нашелся Владимир Васильевич, - ей плохо без меня.
Женская часть коллектива бросилась успокаивать его. От мужской слышались ободряющие лозунги. Больше всех старалась успокоить спутница его сонных лет медсестра Татьяна, отчества которой не знал никто.
Он поблагодарил коллектив за участие и заботу. Широкими шагами направился по коридору, внимательно разглядывая вытертый пол. Едва не сбил с ног заведующего отделением.
- С тобой все в порядке?
В ответ Владимир Васильевич заглянул в глаза заведующего так глубоко, примеряясь, можно ли довериться ему, и его белому халату? Рассказать всю правду, попробовать вместе всё исправить, что тот сделал шаг назад. Не найдя в его глазах ничего, что могло как то обнадёжить, дать силы попробовать изменить, он утвердительно кивнул головой:
- Все в порядке. Просто, ей плохо без меня.
Заведующий отделением по отечески похлопал его по плечу.
- Понимаю, - с серьезностью в голосе сказал он, - для нас, кому они верят и на кого надеются в излечении, - заведующий кивнул на больничный коридор, - для нас закиснуть, уйти в себя, означает перестать давать им надежду на исцеление. Ты это понимаешь?
- Да, - с еще большей серьезностью ответил Владимир Васильевич, уходя по коридору в сторону выхода во двор. Не оборачиваясь, бросил, - я справлюсь.
Белая пена медленно стекала со стенок кружки на её пустое дно. Народ в пивной звенел стеклом в редких и сомнительных тостах.
Владимир Васильевич сидел за столиком у окна. Тупо уставившись в пустую пивную кружку, он напряжённо молчал. События последних дней не давали ему покоя в его профессиональном бытие как медработника. Быть подонком, выплачивать алименты, это ещё куда ни шло. Так делает ряд мужчин. И теперь ещё сомнения в профпригодности. Право на ошибку...
- Привет.
- Добрый вечер, - Владимир Васильевич лениво поднял глаза.
Перед его столиком стоял мужчина старше среднего возраста и роста. Обычно одет, с обычным равнодушием к окружающему миру во взгляде.
- Заметил, вы здесь частенько бываете.
- Я здесь бываю слишком часто, - отвечал мужчина, - проще это сформулировать как - постоянно.
Возникла не ловкая для кардиолога Семёнова пауза. Он жестом пригласил мужчину за стол.
- Владимир Васильевич. Можно просто по имени.
- Дружище, - не раздумывая, ответил не званый гость.
- В смысле?
- Просто дружище. Меня здесь все так называют.
- Не спорю. Но у всех нас есть имена, - попробовал улыбнуться Владимир Васильевич, - в конце концов, это нормально, быть как то названным однажды.
- Моё имя стёршийся иероглиф. Если вы об этом.
- Послушайте, дружище. Если вы пьяны, мы сможем начать беседу в другой раз.
- Не разумно откладывать на завтра то, что можно было сделать вчера.
- Согласен полностью, - сказал кардиолог Семёнов, отодвигая на середину стола пустую кружку, собираясь встать из за стола, - только, не вижу смысла в подобных диалогах.
- Смысл не нужно видеть, его достаточно лишь знать. Послушайте, ваша грусть и пустая кружка в руке не оставят равнодушным даже трезвенника. Пивная, и эта в том числе, есть место отдыха. Люди беседуют, или тупо глядя в телевизор, думают о своём, о наболевшем. Но при этом попивают пиво или закидывают внутрь по полтахе. Вы же, со вселенской грустью уже час смотрите на пустую кружку.
- Это запрещено?
- Пока нет. Однако вы с грустью в глазах и без покупки алкогольной группы в этом заведении занимаете столик. Грустите дома, на кухне и за занавеской. Уверен, претензий к вам будет минимум. Ныне, за этим столиком могла бы расположиться группа прохожих. Закупив в заведении напитки и закуски. В этом, есть экономическое целесообразие данного заведения. Не более того.
- Хорошо, приношу заведению свои извинения.
Владимир Васильевич встал из за стола.
- Это не всё.
- ?
- Вы постоянный посетитель, завсегдатай. Я послан для того, чтобы развеять вашу грусть.
- Посланы? Кем же?
- Барменом. Я займу вас отвлечённой тематикой. Место грусти сменит праздная беседа. За это одолжение, нас ждут два пива. За счёт заведения.
Владимир Васильевич сквозь мглу табачного дыма рассмотрел бармена. Тот кивнул.
- Что ж, в этом есть доля правды, - примирительно произнёс кардиолог Семёнов, присаживаясь обратно за стол.
Гомон не трезвых посетителей, бормотание телевизора. Равнодушие к работе, постоянный недосып от сверхурочных дежурств. Алименты, диссертация. Женщина профессор, кто к нему не равнодушна и профессиональная ошибка, за какую стыдно. - Возможно, новое знакомство и никчёмная беседа в пивной разбавят этот застой, - думал Владимир Васильевич, глядя как от стойки бара отчалил новый знакомый, с двумя кружками пива в руках.
- Вы согласились с ситуацией, - говорил дружище без имени, - присаживаясь за стол, - это здравый поступок. Значит, ещё не всё потеряно.
- Потеряно не всё, но многое. В конце концов, бармен прав. Грустить можно и дома.
Они чокнулись кружками.
- Будем знакомы.
Сделали по глотку. Украдкой оглядели друг дружку. Помолчали.
- Будем обсуждать причину грусти, дабы её устранить, - начал говорить дружище, - или станем беседовать на отвлечённую тему?
- Обсуждение причины грусти вновь навеет грусть. Теперь уже и на вас. Вы часом, не психоаналитик?
- Нет. Психоаналитику, как правило, нужен психолог. Мне не нужен ни тот ни другой. Может, на ты?
- Владимир.
- Дружище. Зовите меня так.
- У вас действительно нет имени?
- Я действительно не хочу этой обыденности. Тупого однообразия, лживой имиджевой культуры и мнимых ценностей, вызванных исключительно принадлежностью к социальному слою. Цивилизация потребителей непрерывно потребляет всё, что сама и создаёт. От информации до мусора. Всё это уже не интересно, поэтому в прошлом.
- Что в настоящем?
- В настоящем только ожидание. Всё самое главное и интересное в будущем.
- Вы философ?
- Я реалист.
- Реалист не может быть философом?
- К сожалению нет. Философия есть теория, для доказательства своего права на реальность, требующая обязательного подтверждения на практике. Реальность же есть практика, не требующая каких либо подтверждений и доказательств. Только констатация.
- Возможно, - парировал Владимир Васильевич, - но как быть с истиной? Через философию, хоть и теоретически, хоть и с подтверждением на практике, но можно докопаться до истины. В реализме, к сожалению, можно найти лишь правду. Голую, циничную и не приятную. Наверное, тем и отличается правда от истины. Правда здесь, а истина где то там, до неё нужно докопаться. Её найти.
- Истина лежит на поверхности, перед носом ищущего. Поэтому её трудно заметить. Поэтому, до неё и докапываются. Поэтому, её ищут и не находят. Поиск истины занятие не столько трудное, сколько приятное для самолюбия. От того, интересное. В этом поиске процесс важнее результата. Имя этому процессу - лирика.
- Возможно. В чём же тогда истина, если она лежит перед носом.
- Истина всего лишь в том, что правды нет. В этом есть проза бытия.
- С такими заявлениями трудно спорить, - задумчиво произнёс Владимир Васильевич, - однако что то подсказывает, по одному пиву для подобной беседы будет мало.
- Солидарен полностью, - оживился дружище, - это есть истинная правда. В этом процессе результат важнее поиска. В таких случаях, я предлагаю испить напиток адептов.
- Напиток адептов?
- Да, есть такой напиток. Он не обяжет докапываться до истины во первых. И не позволит нам её увидеть перед носом во вторых.
- Если я правильно понимаю, - отозвался кардиолог Семёнов, - речь идёт про водку. Однако смею напомнить, дружище, мне завтра на работу. Возможно, адептам не нужно завтра идти на работу, но пока я простой смертный. Меня ждут с дюжину пациентов в кардиологическом отделении. На истину не похоже, но это правда. Я не могу рисковать.
- Никакого риска. Никакой водки. Напиток адептов, это когда в пиво плеснуть портвешка.
Раздумья Владимира Васильевича длились не более минуты.
- Если я правильно понимаю, напиток адептов подразумевает закупку не только пива, но и портвейна.
- Да.
- Портвейн здесь в розлив не продаётся.
- Нет.
- Портвейн в пивной вообще не продаётся.
- Нет.
- Это означает, закупка портвейна произойдёт в близлежащем магазине.
- Да.
- Стандартная ёмкость бутылки портвейна составляет ноль семь литра.
- Да.
- К такой ёмкости подразумевается ещё по паре кружек пива как минимум.
- И да и нет.
- Что это значит.
- Это значит, мы возьмём ещё по кружке, плеснём портвешка и закончим.
- Закончим с чем?
- Закончим с алкогольным возлиянием и беседой на отвлечённую тему.
- Как же мы закончим, если портвейна будет ноль семь?
- Усилием воли мы примем решение и остановим процесс.
- А куда мы денем остатки портвейна?
- Оставим в камере хранения, за барной стойкой.
- Разве такое возможно?
- Не забывай, развеять твою грусть меня отправил к тебе бармен. Считай, будто я здесь устроен не официально.
- Ты хочешь сказать, - недоверчиво произнёс Владимир Васильевич, - когда завтра я зайду в пивную, спрошу остатки портвейна, мне его отдадут без лишних вопросов?
- Да. Это правда.
- Возможно. Но, на сколько я понял, за пиво и портвейн плачу я.
- И это тоже правда.
- И если я правильно понял, напиток адептов ты вкушаешь каждый день и за это не платишь.
- Это уже истина. Только правда в том, что я здесь каждый вечер. Днём есть время выспаться.
Кардиолог Семёнов опять задумался:
- Пусть так, только откуда нам взять меру? Как мы узнаем про неё? Когда нам остановиться? Я не могу рисковать.
- Нет ничего проще. Где мы будем брать кружки с пивом для напитка адептов?
- Наверное, за барной стойкой.
- Правильно. За стойкой бара стоит бармен. Он не употребляет уже. Мы определяем лимит возлияния. Имеется в виду количество вливаний портвейна в очередную кружку пива. Этот лимит мы излагаем бармену. Он повторяет по пиву и вливает портвейн ровно столько, сколько мы определили на вечер. И если кто либо из нас, в порыве алкогольного опьянения захочет изменить лимит, он откажет без объяснения причин.
- Зачем ему это надо?
- И ты и я постоянные клиенты. Он не может не учитывать этот фактор в своей деятельности.
- Допустим. Но как быть, если в один из вечеров одного из нас не будет в пивной? Довольно часто я дежурю на сверхурочных. Как быть с портвейном?
- Портвейн для напитка адептов будет испит лишь тогда, когда вечером мы оба будем в пивной.
- И ты не будешь плескать в пиво совместный портвейн, если вечером меня не будет в пивной?
- Буду, - спокойно ответил дружище, - только не наш совместный портвейн. Надеюсь, ты понимаешь, будто грустишь здесь не один.
- Об этом я не подумал, - признался Владимир Васильевич, - и много нас таких?
- Пока в этом мире будет грусть, будет и кому грустить. Напомню, пивная моё рабочее место. Хоть и не официально, но моё.
- Согласен, убедил. Кто идёт за портвейном?
- Не надо никуда ходить. Для напитка адептов портвейн есть в наличии по магазинной цене.
- Убедил, - сдался Владимир Васильевич, - на чём мы остановились?
Дружище наморщил лоб, поднимая информацию из отделов памяти.
- ...истина лежит у ищущего перед носом, поэтому он её не найдёт...
- Я о другом. ...реалист не может быть философом, а философ никогда не станет реалистом. В этом есть отличие прозы от лирики.
- Раз на то пошло, давай по крупному.
- В смысле?
- Лирика есть желаемое, проза есть действительное.
- К чему ты клонишь, дружище? - С подозрением в голосе спросил Владимир Васильевич.
- Согласен ли ты с двоеначалием мира?
- В общем и целом да. Чёрное и белое. Плохое и хорошее. Холодное и горячее.
- Ты забыл добавить мужчину и женщину. Или это вторично?
- Согласен, забыл. Но мы говорили о других категориях.
- Не спорю. Однако, без наличия в бытие этих начал, без их непрерывного взаимодействия и как следствие прироста популяции вида, не кому было бы рассуждать о двоеначалии мира. Тем более в пивной.
Владимир Васильевич замолчал.
- Это не всё, - продолжал новый знакомый, - трезвый и пьяный противоречат двоеначалию мира?
- Допустим нет.
- Лирик и прозаик противоречат?
- Допустим нет.
- Желаемое и действительное противоречат?
- Допустим нет. Может, на сегодня ограничимся? Признаюсь, на данный момент я не готов совмещать беседы на подобную тематику и знакомство с напитком адептов.