Annotation

                    В Центре управления полетами на краю взлетно-посадочной полосы собрались руководители и ведущие инженеры авиационной корпорации «Файрстоун». Они заглядывали друг другу через плечо и вежливо переминались с ноги на ногу, стараясь лучше разглядеть трехфутовый телевизионный экран, установленный в зале. На нем была видна кабина пилотов самолета «ХВ-91», летящего сейчас где-то над ними на высоте пятидесяти тысяч футов.

                    Сидевший в первом ряду майор Юджин Монтгомери наблюдал за происходящим с огромным воодушевлением. «Девяносто первый» стал для него личным триумфом, почти так же, как и для инженеров, которые его спроектировали. Он был свидетелем создания самолета с начала конструирования, и какая-то часть его самого была сейчас там, в небе, вместе с самолетом.

                    «Девяносто первый» был потрясающим воздушным боевым кораблем. Это был разрушитель городов, его вооружение гарантировало выполнение боевого задания в любой точке земного шара и благополучное возвращение с более чем девяносто процентной вероятностью успеха.

                    Большую часть изображения на экране занимала приборная панель. Время от времени на экране мелькало лицо летчика-испытателя Паркера. С другой стороны, вне поля зрения, находился второй пилот Марбл.

                    Раздался голос Паркера:

                    — Разворачиваемся, возвращаемся на заданный курс. Высота пятьдесят две тысячи, скорость восемнадцать семьдесят пять, температура минус сорок восемь и семь десятых... — Он произнес это профессиональным монотонным голосом, который, однако, не мог скрыть свой восторг оттого, что он пилотирует такой самолет.

                    Были слышны десятки негромких звуков: жужжание камер, записывающих изображение и голоса пилота, фоновый вой реактивных двигателей самолета, щелканье телеметрических реле. Монтгомери резко обернулся, чтобы увидеть своего близкого друга и человека, ответственного за успех «Девяносто первого». Сорен Гандерсон стоял в самом конце группы наблюдателей.

                    Главный инженер «Файрстоун Авиэйшн» даже не пытался смотреть на экран. Монтгомери понимал, что это невозможно. Перед ним было слишком много голов.

                    Гандерсон сидел на краю стола, нервно раскуривая трубку, зажатую в правой руке.

                    — Похоже, у тебя действительно получилось, — сказал Монтгомери. — Все прошло лучше, чем можно было надеяться!

                    Гандерсон кивнул без особого энтузиазма. Снова раздался голос Паркера:

                    — Входим на курс — автопилот включен — дроссели максимальные…

                    Слабый сигнал электронного таймера сигнализировал о пролете «XB-91» мимо первой из радиолокационных станций. Секундой позже раздался еще один сигнал, сообщивший, что самолет опустился ниже десяти миль. Люди в комнате напряженно ожидали, когда оператор проверит показания приборов — все, кроме Сорена Гандерсона. Казалось, его почти не интересовало, что происходит в комнате, он задумчиво посасывал трубку.

                    — Две тысячи триста восемьдесят пять целых семьсот восемьдесят две тысячных, — объявил техник.

                    Сдержанный ропот поднялся среди руководителей компании, инженеров и летчиков, на лицах их появились довольные улыбки. Джейкобс, президент «Файрстоуна», подошел к Гандерсону и пожал ему руку. «Это замечательный корабль, Сорен, — сказал он. — Я уверен, что теперь мы можем забыть о нашем маленьком инциденте…»

                    — Напротив, — сказал Гандерсон. — Сейчас самое время для моей отставки. Я уйду, как только «Девяносто первый» будет принят на вооружение.

                    Джейкобс нахмурился.

                    — Надеюсь, вы передумаете. Жду вас в офисе после обеда, поговорим, может быть нам удастся что-нибудь придумать.

                    — Конечно, — сказал Гандерсон. — Я приду.

                    Начальство быстро покинуло Центр управления полетами, чтобы наблюдать за посадкой самолета. Гандерсон и Монтгомери остались одни.

                    — Что за разговоры об отставке? — спросил майор. — Ты покидаешь «Файрстоун», нашел себе новую работу?

                    Гандерсон встал и кивнул.

                    — Да, я ухожу ... в другое место.

                    — Не сомневаюсь, что в твой адрес поступило много заманчивых предложений, но думаю, Джейкобс перебьет любое из них, чтобы удержать тебя, особенно после успеха «Девяносто первого».

                    Гандерсон хмыкнул и посмотрел в окно на взлетно-посадочную полосу. Самолета еще не было видно, но группа инженеров и начальство терпеливо ожидали его возвращения. Гандерсон чуть заметно улыбнулся. Создатели самолетов не часто позволяют себе восхищаться собственными творениями, но на этот раз он не смог сдержаться.

                    Он повернулся к Монтгомери.

                    — Двести восемьдесят пять тонн, шестнадцать двигателей, три четверти мили в секунду — и он покажет себя еще лучше на высоте в семьдесят тысяч, где ему и место. Самый большой и самый быстрый — чудесное соединение. Воздушный век делает успехи, Монти!

                    Монтгомери заметил горькую ухмылку на лице Гандерсона. Он привык к внезапным переменам настроения своего друга, но на этот раз все произошло так  неожиданно и необъяснимо.

                    — Что случилось, Сорен? — спросил он. — У «Девяносто первого»  какие-то проблемы, о которых никто не знает?

                    Гандерсону было около пятидесяти лет, невысокого роста, его волосы уже начали седеть на висках. Сейчас, когда он сидел, сгорбившись, на табурете и затягивался трубкой, он выглядел почти иссохшим.

                    — Да. С «Девяносто первым» не все в порядке, — сказал он, наконец. — Это провал.

                    — Неудача! — Лицо Монтгомери побелело, когда он подумал о своем собственном положении среди экспертов ВВС, готовящихся принять самолет на вооружение. — О чем ты говоришь? Это…

                    Гандерсон отрицательно покачал головой.

                    — Самый большой, самый быстрый, самый тяжелый, самый чудовищный — это последнее порождение длинной серии монстров. И, если мы не лишимся разума окончательно, то «Девяносто первый» станет последним таким чудовищем.

                    Монтгомери расслабился. Теперь, когда напряжение от тяжелой работы благополучно спало, Гандерсон почувствовал себя свободнее, и снова занялся одним из своих излюбленных занятий — самобичеванием. Майор не догадывался о причине, но приготовился выслушать друга с сочувствием.

                    Гандерсон заметил, как изменилось выражение лица Монтгомери, и понял, о чем он думает.

                    — Ты ведь поверишь каждому слову, которое напишут в иллюстрированных журналах о нашем прекрасном «Девяносто первом», не так ли?

                    Послышался слабый, высокий вой — это самолет, все еще на большой высоте, пролетел над ними, маневрируя для посадки на другом конце поля.

                    — Они сделают разворот на две страницы, — продолжал Гандерсон. — «Девяносто первый» в середине — вокруг него маленькие картинки, показывающие, что он генерирует столько же энергии, сколько тридцать электровозов, достаточно тепла, чтобы согреть город с пятнадцатью сотнями жителей, имеет достаточно проводов, чтобы обеспечить городскую электрическую и телефонную системы, больше радиоламп, чем…

                    — А граждане радостно воскликнут: «Так вот он какой — прогресс»!

                    Вой перерос в громоподобный рев, заглушивший их голоса. Гигантские шасси коснулись земли, Паркер посадил бомбардировщик. Он катился по полю с сумасшедшей скоростью, борясь с сопротивлением закрылков и тормозов. Его гром сотрясал стены Центра управления, ангары и далекий завод.

                    Потом все стихло. Паркер широко улыбался и победно потрясал сцепленными над головой руками за стеклом кабины. На поле выкатился красный трактор.

                    Казалось, лицо Гандерсона исказила внезапная боль.

                    — Ты уродливый дьявол! — прошептал он сверкающему самолету. Он повернулся к Монтгомери. —  Давай выбираться отсюда!

                    Майор Монтгомери был офицером, обеспечивающим связь между научно-исследовательским и опытно-конструкторским отделами командования ВВС и авиационной корпорацией «Файрстоун». Он думал, что знает Сорена Гандерсона так же хорошо, как «ХВ-91», но реакция главного конструктора на успешные испытательные полеты корабля, несомненно, заставила его почувствовать себя более чем неловко.

                    Они отъехали от завода на полмили и устроились за уединенным столиком в «Спагетти-хаусе» Джорджа, где после многих прошлых совещаний им удавалось сглаживать жесткие разногласия между инженерными решениями и спецификациями ВВС. Монтгомери краем глаза наблюдал за своим другом и решил помалкивать до поры — если только не понадобится выяснить, что так беспокоит Гандерсона.

                    Джордж принял заказ и ушел. Монтгомери сплел пальцы и улыбнулся.

                    — Всем известно, что современные требования к боевым машинам практически полностью вывели из-под контроля размеры и стоимость самолетов, — осторожно сказал он. — Но мне кажется, то, что мы вообще смогли выполнить начальные требования, уже само по себе большое достижение. Всего пять лет назад создание «Девяносто первого» считалось фантастикой. Твоя новая конструкция крыла —  это единственное…

                    — Чудовище с кишками, набитыми электронным оборудованием, — сказал Гандерсон, — каждая функция дублируется многократно, чтобы быть уверенным, что неисправность десятицентового резистора не приведет к падению самолета стоимостью в сто миллионов долларов.

                    Он внимательно посмотрел на Монтгомери и улыбнулся:

                    — Наверное, ты никогда не слышал от меня ничего подобного? Обычно я так говорю, когда остаюсь один — поздно ночью. Но ты же знаешь, что я прав. Это понимает каждый компетентный инженер, работающий в авиационной промышленности. Наши производственные возможности, увы, недостаточно хороши — и не могут быть улучшены — исключить дублирование компонентов пока невозможно. Но мы должны стремиться к тому, чтобы новые самолеты выполняли боевую функцию «Девяносто первого» и при этом весили и стоили в десять раз меньше. Какова будет цена серийной модели? Мы можем предположить, что от восемнадцати до двадцати миллионов. С экономической точки зрения — это катастрофа, вкладывать столько средств в такую уязвимую часть нашей обороны как самолет, даже учитывая сомнительную важность его использования в качестве носителя для атомных и кобальтовых бомб. Как решение инженерной проблемы, это провал.

                    — Почему же тогда ты не сконструировал «Девяносто первый» в десять раз меньше? — осторожно спросил Монтгомери.

                    Появился Джордж с их заказом. Гандерсон развернул салфетку и постучал себя по голове.

                    — Проблема вот здесь, — сказал он. – Ума не хватает.

                    — Ты не имеете права обвинять себя! С твоими достижениями…

                    — Я обвиняю не только себя, — сказал Гандерсон. —  Всех нас. Наши научно-исследовательские бюро, NACA, университеты, авиазаводы. Посмотрите, как мы работаем: тратим пару миллионов на новый компьютер, шесть миллионов на аэродинамическую трубу, наши отчеты — это мили микрофильмов. НИОКР осуществляет около миллиона проектов по всей стране. Но помните, как Райты научились изготавливать крыло? Они вдвоем наблюдали за изменением формы маленькой картонной коробки, которую Уилбур крутил — и у них все получилось.

                    Кто из наших людей способен работать в таких условиях? Конечно, не руководитель НИОКР, который раздумывает, как поднять свой рейтинг GS с 12 до 13, или начальник аэродинамической трубы, или компьютерщик. Что-то не так с тем, как мы занимаемся конструированием. Мы создали гигантские организации по сбору данных, искренне обманывая самих себя, что это и есть исследование. Мы изготавляем огромное количество маленьких хитроумных приспособлений, думая, что это изобретения. А потом тщетно ищем во всей этой массе данных и приспособлений новую, основную идею. Но безрезультатно. Поэтому мы строим еще одного летающего монстра и довольно похлопываем себя по спине.

                    Монтгомери рассматривал длинную макаронину, свисавшую с его вилки.

                    — Я уже слышал подобные разговоры, — сказал он. — Всегда думал, что это просто раздражение, закономерно возникающее после неудачной недели, когда ничего из задуманного не получилось. Допустим, это действительно так, что можно с этим поделать? Что ты собираешься предпринять?

                    — Это вопрос, который я задаю себе с тех пор, когда мы начали конструировать «Девяносто первый», еще двенадцать лет назад. Так или иначе, я пытаюсь ответить на этот вопрос всю свою жизнь. Пока ответа не нашел, но я никогда не займусь конструированием нового самолета, пока не найду его.

                    — И что ты собираешься предпринять? — повторил свой вопрос Монтгомери.

                    — Я сэкономил немного денег, — сказал Гандерсон. — Так что могу позволить себе немного побездельничать, а может, и много. А потом пойду учиться в Школу.

                    Рука Монтгомери, казалось, на какое-то время зависла в воздухе. Он бросил изумленный взгляд на Гандерсона и склонился над тарелкой со спагетти.

                    — Это мне показалось, ты действительно сейчас сказал, что собираешься продолжить обучение в школе, — сказал он со смехом.

                    — Нет закона, запрещающего человеку получать образование в любом возрасте.

                    — Нет, конечно, нет. Однако, если ты появишься в любом инженерном заведении в стране, то их преподаватели по аэродинамике рядом с тобой будут походить на полуграмотную деревенщину. Странное решение. Кто способен научить тебя конструировать самолеты?

                    Монтгомери пристально следил за Гандерсоном, пока тот попытался объяснить свое решение:

                    — Речь идет не об обычной Школе. Впервые я услышал рассказы о ней около шести месяцев назад. Первым был Норкросс из «Локхида». Он написал, что уволился с работы и теперь учится там. Я подумал, что он сошел с ума. Потом его примеру последовали другие инженеры, и все они приглашали меня присоединиться к ним.

                    — Чему они учатся? Кто преподает в этой Школой? Я никогда не слышал ни о чем подобном.

                    — Согласен, что это странно. Я пытался выяснить, но подробностей разузнать не удалось. И все же все они с огромным энтузиазмом относятся к своему обучению. Этой частной Школой руководят двое мужчин по имени Нэгл и Беркли. Возможно, ты помнишь, что год или около того назад о них много писали в газетах из-за большого шума, который они подняли в связи с недостатками нашей патентной системы. В Конгрессе даже провели специальное расследование, и, похоже, в Патентном законодательстве очень скоро произойдут изменения.

                    — Я помню, — сказал Монтгомери. — Люди из отдела исследований и разработок не придали особого значения их выходкам.

                    Гандерсон улыбнулся.

                    — Могу представить!

                    — Я знаю Норкросса, — сказал Монтгомери. — Он отличный специалист. Я не могу представить себе какую-либо школу, которая могла бы научить его или тебя хоть чему-нибудь в авиастроении.

                    — Я тоже, честно говоря. Но хочу это выяснить. Сам я зашел в тупик. Как, впрочем, и вся индустрия. Инженеры знают это и продолжают работать по наитию, надеясь на какое-то чудо, которое вытащит их из дыры — например, атомные двигатели, достаточно маленькие, чтобы их можно было разместить в истребителе, и чтобы стоимость не возросла более чем в два раза. А еще каким-то образом уменьшить размеры компонентов, которые мы должны втиснуть… Но чуда не будет. Необходимо изменить наш тип мышления. Меньше рассчитывать на качественную аэродинамическую трубу за шесть миллионов и больше внимания уделять маленькой картонной коробке, как это делали братья Райт!

                    Монтгомери вернулся на завод вместе с Гандерсоном. Он старался скрыть, что разговор обеспокоил его. Конечно, он немного расстроился, потому что за время строительства гигантского бомбардировщика они с Гандерсоном стали очень хорошими друзьями. Он оставил инженера у входа в гигантский ангар, куда «Девяносто первый» был доставлен для послеполетного осмотра и направился в свой кабинет на первом этаже здания администрации завода, закрыл дверь и тщательно запер ее.

                    Монтгомери должен был доложить о результатах полета своему вашингтонскому начальнику, полковнику Доджу. Потребовалось двадцать минут, чтобы найти полковника, и вот, наконец, он услышал его далекий грубый голос.

                    — У меня есть кое-какая информация, — сказал Монтгомери. — Поговорим по защищенной линии.

                    — Конечно. Код двенадцать, — сказал Додж.

                    Монтгомери нажал несколько переключателей на маленькой коробке, к которой был подсоединен телефонный провод. Теперь он мог говорить тише.

                    — Дело в том, что полгода назад вы велели мне отслеживать выбивающиеся из общего ряда события. И вот одно из таких произошло. Сорен Гандерсон уходит в отставку. Он говорит, что возвращается в какую-то Школу.

                    — И Гандерсон тоже! — с горечью сказал Додж. — Это эпидемия. На сегодняшний день почти двести человек уволились из самых приоритетных военных проектов — все под предлогом желания посещать эту таинственную Школу. Это привело к проблемам более чем в тридцати крупных проектах, потому что они были не просто обычными инженерами, а главными инженерами, проектировщиками и ведущими конструкторами. Отток ключевых кадров привел к тому, что выполнение военной программы страны резко замедлилось. Я сообщаю вам это, чтобы подчеркнуть: нам как можно скорее следует выяснить, что происходит, и положить этому безобразию конец.

                    — Вы хотите, чтобы я занялся этим вопросом?

                    — Одну минуту.

                    Послышался щелчок выключателя, и снова раздался голос полковника:

                    — Я связался с доктором Спиндемом. Как руководитель отдела психологической службы НИОКР, он занимался этой проблемой. Я хочу, чтобы он поговорил с вами.

                    Монтгомери недовольно нахмурился. Он помнил Спиндема. Это был крупный мужчина с грубоватыми манерами, с лица которого никогда не исчезала ехидная ухмылка.

                    — Алло? — спросил Спиндем. — Рад снова поговорить с вами, майор.

                    — Да, — сказал Монтгомери.

                    — Насколько я понимаю, вы хорошо знакомы с этим человеком, Гандерсоном.

                    — Мы были очень близкими друзьями почти четыре года.

                    — Очень хорошо. Мы хотели бы, чтобы в эту так называемую Школу попал один из наших людей. До сих пор мы воздерживались от любых решительных действий против ее создателей, надеясь, что нам удастся внедрить туда своего человека. Вы — наша первая реальная возможность. Как вы думаете, рекомендация Гандерсона поможет вам стать учеником этой Школы?

                    — Не знаю. Попасть туда, по-видимому, можно только получив персональное приглашение, на которое могут рассчитывать только самые лучшие люди в своей области. Моя собственная квалификация в этом отношении…

                    — Вам придется постараться, майор. Это очень важно. Сделайте все возможное, используйте свою дружбу с Гандерсоном, но добейтесь, чтобы вас приняли в Школу, так мы, наконец, выясним, что там происходит. Пока нам не удалось узнать ничего конкретного. На первый взгляд,  мы столкнулись с одной из самых хитроумных подрывных схем, когда-либо встречавшихся в нашей практике. Кажется, все дело в полном контроле над умами привлеченных в Школу людей. А ведь все они крайне важны для обеспечения боевой готовности страны. Считайте, что это приказ, — сказал полковник Додж. — Мы пришлем в Файрстоун человека, который вас заменит. Ежедневно будете докладывать мне по телефону о ваших успехах.

                    Полковник Додж услышал, что Монтгомери положил трубку, на связи остался один Спиндем. Он тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться.

                    — Ну, почему именно этот болван Монтгомери, а не кто-нибудь сообразительнее? Мы ждали полгода, чтобы внедрить туда своего человека, и вот, пожалуйста, — Монтгомери.

                    — Да, это не лучший вариант, — согласился доктор Спиндем. — Но все может получиться даже лучше, чем мы думаем. В конце концов, остается надежда, что рано или поздно нам подвернется еще один шанс.

                    Монтгомери положил трубку и сложил руки на столе. Он смотрел прямо перед собой, погруженный в тяжелые раздумья. Это новое назначение не было поводом для радости. Он вспоминал замечательное время, которое он провел в «Файрстоуне» на протяжении всего изготовления «Девяносто первого». Его вклад был не очень заметен, но все же значителен. Он знал, что проделал хорошую работу по ускорению обмена информацией между Военно-воздушными силами и конструкторами.

                    Единственное, что его примиряло с этим переводом, так это возможность помочь Сорену Гандерсону, если тот будет втянут в какую-нибудь дурацкую авантюру, которая нанесет ущерб и ему, и обороноспособности страны. Однако было непонятно, есть ли у него вообще хоть какой-то шанс попасть в Школу. Казалось маловероятным, что организаторы такого проекта, если они, действительно, затеяли что-то противозаконное, дадут возможность человеку из ВВС выведать их планы.

                    Он вышел из кабинета и вернулся на испытательный полигон. Гандерсон проводил совещание с группой инженеров «ХВ-91», анализируя данные утреннего полета. Так что Монтгомери провел целый час в кабине самолета, вновь упиваясь ощущением мощи и величия гигантского инженерного достижения. Он был на борту во время нескольких предыдущих контрольных полетов, но у него никогда не было возможности взять управление на себя. Теперь он поднялся в кабину пилотов и думал о том, удастся ли ему когда-нибудь самостоятельно поднять самолет в воздух. Это было единственное, чего он по-прежнему страстно желал.

                    «XB-91» был бомбардировщиком новой концепции —  непобедимой, самодостаточной воздушной крепостью. Он летал очень высоко, без сопровождения, и в два раза быстрее звука. При приближении во время полета любого объекта — самолета-перехватчика или управляемой ракеты — срабатывала защита. Бомбардировщик автоматически выпускал собственную управляемую ракету, чтобы уничтожить любое враждебное устройство на безопасном расстоянии. «И все-таки он не уязвим, вопреки словам Гандерсона», — подумал Монтгомери. Это была самая непобедимая машина, когда-либо изобретенная людьми.

                    Но что-то из того, что сказал Гандерсон этим утром, продолжало беспокоить Монтгомери, когда он шел по мостику, осматривая пустые гнезда, в которых должны были находиться боевые ракеты. Действительно, в самолете изначально была заложена определенная уязвимость — уязвимость, вызванная его кошмарной сложностью. Было бы неплохо иметь более простые ответы на сложные вопросы, но как их найти? Если такие люди, как Гандерсон, не могут их придумать, то кто же?

                    Монтгомери спустился с самолета и увидел через стеклянную перегородку, что Главный инженер один в кабинете. Он помахал рукой и вошел без стука.

                    — «Девяносто первый» выдержал скоростные нагрузки и не развалился на куски, — сказал он.

                    Гандерсон просматривал кипу бумаг и выглядел вполне довольным.

                    — Да. Зафиксирована небольшая неприятная вибрация в хвостовом отделении. Но я думаю, что мы сможем справиться с нею, просто немного изменив корпус.

                    Монтгомери сел.

                    — Меня беспокоит другое. Я не могу выбросить из головы наш сегодняшний разговор. Эта идея со Школой…

                    Гандерсон кивнул.

                    — Я тоже все время думаю об этом.

                    — Да уж… Послушай, предположим, что эта затея действительно чего-то стоит, что там действительно чему-то могут научить... Как ты думаешь, есть ли шанс, что ты сможешь меня туда устроить?

                    Гандерсон удивленно посмотрел на майора.

                    — Я не думал, что тебя заинтересует что-то подобное.

                    Монтгомери непринужденно улыбнулся.

                    — Полагаю, я действительно достаточно долго служу в армии, чтобы меня считали солдафоном, но я во многом согласен с тобой и разделяю озабоченность по поводу излишней сложности конструкции «Девяносто первого». Если такие люди, как Норкросс и ты, рассчитываете чему-то научиться в этой школе, то мне хотелось бы тоже получить хотя бы часть этого знания для себя.

                    — Не знаю. Я и сам еще не подал заявление. Но сможешь ли ты покинуть свой пост?

                    — Додж довольно хорошо относится ко мне. Я думаю, он пойдет мне на встречу, если я попрошу его об отставке.

                    — Со своей стороны я сделаю все, что смогу, — сказал Гандерсон. — Но должен сказать, что пока вся выгода напоминает кота в мешке.

                    — Готов рискнуть, — сказал Монтгомери.

                    Шесть недель спустя доводка самолета была завершена, и «Девяносто первый» был принят на вооружение. Почти одновременно заявление Сорена Гандерсона было одобрено школой Нэгла-Беркли, и он был приглашен на собеседование вместе со своим коллегой майором Монтгомери.

                    Полковник Додж ежедневно негодовал по телефону по поводу затянувшегося бездействия и старался, как мог, ускорить приемку самолета. За это время еще тридцать человек покинули ответственные посты в различных частях страны, но майор Монтгомери оставался единственным агентом, которого Додж мог внедрить в Школу.

                    И вот первые два десятка выпускников школы подавали заявки на рабочие места в промышленности и науке. Одни пожелали вернуться на прежнее место работы, другие выбрали совершенно новые сферы деятельности. Никто из них не рассказал о том, чем они занимались во время своего обучения.

                    Тем не менее, официально было объявлено, что заявления этих людей будут рассмотрены только после того, когда о Школе станет известно больше. Пока же их нельзя было нанимать даже уборщиками на важные заводы, занимающиеся военными разработками. С другой стороны, Доджу хотелось избежать открытого расследования, которое могло бы выглядеть как враждебное действие по отношению к Школе, и преждевременно отпугнуть ее руководителей. Ему удалось убедить свое начальство и ФБР, что вариант с внедрением Монтгомери лучшая возможность получить необходимую информацию.

                    Школа располагалась в небольшом городке Каса-Буэна в Северной Калифорнии, на побережье недалеко от границы с Орегоном. Монтгомери выехал из Сиэтла один, на следующий день после того, как в школу отправились Гандерсон со своей семьей. Было решено, что жена Монтгомери, Хелен, и двое их детей с ним не поедут, так как новое назначение могло оказаться кратковременным.

                    Майор прибыл в Каса-Буэна и зарегистрировался в одном из двух местных курортных отелей. Он установил телефонный шифратор и доложил о своем прибытии Доджу, потом выяснилось, что большую часть их разговора  прослушал доктор Спиндем. Этот факт вызывал у Монтгомери стойкое раздражение, как неустранимая заноза в руке.

                    Был уже полдень, когда он позвонил Гандерсону, оказалось, что его давно ждут на собеседовании и ему нужно поторопиться.

                    Школа находилась на окраине города, на невысоком утесе с видом на океан. Она занимала несколько старых строений в калифорнийско-испанском стиле, в которых когда-то располагался не слишком популярный летний курорт. Дома скрывались в густой листве. Внутренний двор напоминал средиземноморский сад, каким его представляют в Голливуде. Это был своего рода «кампус», созданный для отдыха студентов. Монтгомери и Гандерсон направились к административному зданию. Монтгомери не мог удержаться, и украдкой рассматривал людей, чей интеллект, в прямом смысле слова, контролировал большую часть авиационной индустрии страны.

                    Секретарша в приемной записала их имена и объявила по интерфону об их прибытии.

                    — Доктор Беркли примет вас, мистер Гандерсон, —  сказала она, — а доктор Нэгл примет майора Монтгомери.

                    Монтгомери подумал, что сейчас его запросто могут выставить вон. Успех операции зависел от следующих нескольких минут. Он сумел сдержанно улыбнуться Гандерсону, когда тот, уходя, сделал знак «ОК».

                    Слева от Монтгомери открылась дверь, и секретарша провела его к приятному остроглазому мужчине лет сорока пяти.

                    — Доктор Нэгл, — объявила она, — это майор Монтгомери.

                    — Входите, майор, — сказал доктор Нэгл. — Мы уже кое-что знаем о вашем прошлом, и мне было очень приятно получить ваше заявление.

                    Они сели по разные стороны большого стола из красного дерева и некоторое время рассматривали друг друга.

                    — Прежде всего, нам хотелось бы знать, — сказал доктор Нэгл, — почему такой человек как вы, решил подать заявление на поступление в Школу.

                    Монтгомери слегка нахмурился и некоторое время сохранял паузу. Он посчитал, что это произведет на Нэгла впечатление, и позволит ему самому почувствовать себя увереннее. Он репетировал эту встречу последние шесть недель. И теперь пришло время узнать, справился ли он со своей задачей.

                    — Как вы, наверное, знаете, — сказал он, — Сорен Гандерсон и я тесно сотрудничали в течение последних четырех лет при создании «XB-91».

                    Далее он повторил все до одного горькие претензии Гандерсона к «Девяносто первому». Кое-где он расширял их, приукрашивая и добавляя свои собственные доводы, при этом внимательно наблюдая за реакцией Нэгла.

                    — Сорен и я уверены, что должен существовать какой-то новый подход, способный исправить недостатки нашей техники. Когда он услышал об вашей Школе, меня сразу заинтересовала эта идея. Мне показалось, что появилась прекрасная возможность найти верное решение всех наших проблем. Конечно, откровенно говоря, я сомневался, —  сказал он с улыбкой. — Вы не можете ожидать, что мужчина не будет... Но я решил, что стоит выяснить это самому.

                    Во время монолога Монтгомери выражение лица Нэгла почти не изменилось. Когда майор закончил, он сказал:

                    — Какие действия предпринимали лично вы во время создания самолета, чтобы попытаться устранить хотя бы некоторые из этих неприятных сложностей?

                    — Конечно, при конструировании крыльев, я чувствовал, что должен существовать другой подход, обеспечивающий подъемную силу при наборе высоты. Это было просто смутное ощущение, что следует каким-то образом изменить конструкцию крыла. Я даже сам сделал несколько набросков, но из этого ничего не вышло.

                    Нэгл молчал, наблюдая за майором, словно размышляя над правдивостью его слов.

                    — Гандерсон называет свой самолет чудовищем-неудачником, — сказал он, наконец. — И он прав. С инженерной точки зрения он выглядит довольно нелепо. Это конечный продукт нашего стремления  сделать «больше и лучше», которым мы руководствовались  в последнее время. Большие самолеты, большие автомобили, большие заводы — лаборатории — школы — дома. Вы знаете, как это работает в вашей организации. Класс руководителя считается выше, если у него хотя бы тридцать подчиненных, поэтому он обзванивает мелкие фирмы и набирает в штат дополнительных людей. На каждого честного администратора приходится дюжина строителей «научных» империй, занятых проходными исследованиями, и изображающих при этом, что они руководят крупными проектами

                    — Да, — сказал Нэгл, — как и все мы. Вы обнаружите, что миллиард лет назад человеческий вид начал готовить вас к этому моменту. Он хотел, чтобы мы выполнили это задание, когда будем готовы взяться за него. Необходимо изучить один из возможных путей. Может быть, это тупик, и вся наша работа закончится неудачей. Но мы исследуем его самостоятельно. Мы можем позволить себе рискнуть. А человеческий вид не может. Если мы обнаружим, что это хороший путь, выиграют все. Если мы допустим ошибку, человечество пройдет мимо нас, зная, что идти путем, который мы проверили, нельзя.

                    — Дело личного выбора, но разве вы могли бы поступить по-другому?