К железной дороге об ту пору с полей прошлых боёв свозилась битая немецкая и наша техника. Метрах в пятидесяти от насыпи на прогонах между населёнными пунктами дыбились в несколько рядов груды искорёженного ржавого, а иногда и не очень, и очень даже в камуфляже, железа. Громадины самоходок, рёбра аэропланов, на дыбках большущий грузовик с расплющенной в остатках кузова стайкой обгорелых мотоциклетов. Короче для мальчишки рай вперемешку с пещерами сокровищ.
А надо вам сказать, что в сорок шестом, сорок седьмом годах поезда от Мичуринска, где жила мамина сестра и куда ещё с эвакуации мы частенько наведывались, до Москвы шли долго. И эти несчастные четыреста километров нам с матушкой доставались нелегко. Вагоны были от электричек, со снятыми лавками. Публика располагалась на полу спиной к своим чемоданам и узлам у стен вагона. Вытянутые наискосок ноги определяли границу прохода. Плацкартные места по углам, где нету соседа, для семейных и блатных. С наступлением сумерек проводник, шаркая стоптанными дряхлыми бурками, дотягивался до фонаря над дверью тамбура и вставлял в него огарок свечи, которого хватало на четверть часа - пока пассажиры устроятся на ночлег. Управившись с фонарём, проводник, объявлял: "Граждане берегите своё имущество - в вагоне неблагонадёжные люди". А у матушки помимо нехитрого узелка не чемоданы, а я в довесок! Каково после этого ночь скоротать без света?
Пассажирский поезд был не из самых важных. Пропускать приходилось то литерный, то товарняк с зачехлёнными платформами, а то и дрезину с военными в фуражках с синим околышем и с винтовками. Наш нескорый уходил на неглавный путь и вставал на неопределённое время. Пассажиры приступали к созерцанию окрестностей. Кто выходил поразмяться, кто с насыпи беседовал с высунувшимися из окна вагона. Кто закусывал на травке, а кто и в картишки. А были и такие, что успевали сбегать к прудочку или речушке искупнуться. Но вот паровоз издавал долгий гудок. Все устремлялись к своим вагонам. Минуты через три гудок повторялся и поезд начинал медленно двигаться. Именно двигаться, а не ехать ибо нужно было подождать пока все догонят и поднимутся на подножки, в тамбуры.
На этот раз мне выходить было боязно - не известно сколько стоим да и вроде не зачем. Стал я разглядывать горы битой техники. Много чего было интересного. Вот под огромным куском крыла со звездой лежит корабельная пушка, на бок завалился броневик с отгоретым рылом и с белыми без серёдки крестами. Перед дверью на нём боковая фара без щели. Новая. Не покорёженная! И задний колёс целый. Правда, один. Остальные сгорели. Ведь фара-то пропадёт.
Усталый, в щетине с проседью, и двумя засаленными флажками в чехле на отвислом ремне, в кожаной, на коротком рыжем меху шапке, с козырьком, проводник, не глядя на пассажиров, просипел: "Стоянка полчаса. Далеко не уходить". И я с мольбой посмотрел на маму. "Ну ладно. Беги. Только чтобы я тебя всё время видела. Слышишь?".
Я стал быстренько, перепрыгивая через протянутые ноги, проталкиваться сквозь устремившихся к тамбуру пассажиров. На ходу ещё надо было придерживать трусы - резинка не работала по дряхлости, вся в узлах и с петлёй. Только она и спасёт, когда фару за майку положишь.
На подходе к "богатству" попадались интересные предметы. В чаше согнутой полевой кухни приютился огромный ёжик - из сплавившейся в шар печатной машинки торчали иголки с буквами. Но куда его спрятать, если взять с собой. Санитарная сумка с красным резиновым жгутом и патронташем жёлтых трубочек с лекарствами. Сильно большая. Да и жгут на рогатку не очень. А вот фара поменьше. И в хозяйстве пригодится.
На косом боку лежал броневик. И взобраться на него было легко, а вот стоять не очень. Сандаль соскальзывал к краю огромной толстой двери. Чтобы отвернуть шар позади фары нужно было найти куда подсунуть руку. Но если щель под дверью сделать пошире и спустить ногу в кабину то рука подлезет. Встав на коленки, стал приподымать дверь за край и за ручку замка. Тяжеленная. Однако щель для ноги получилась. И вот! В темноте кабины, в глубине над рулём и ниже его, через щель разглядел два циферблата!! Какой-то прибор и часы. И не просто часы, а "танковые". Кто не мечтал поглядеть в темноте на светящиеся цифры фосфор! По сторонам две кнопки, с накаткой, чуть ниже оси циферблата, мягко так щёлкающие при заводе. От радости хватило сил поднять дверь чтоб пролезть в кабину. Обвыкся в полумраке. Щиток возле руля пробит и оттопырился. Рука пролезала к большим барашкам, притягивающим часы к приборной доске. Первый шёл сначала легко, а потом всё труднее - винт был погнут. Но сил у пальцев хватило. Второй винт прямой и барашек пойдёт легко. Только вот стало дышать трудно. Старую гарь с кислым больше не вытерпеть. Для передыха обе ступни вставил меж спинками сидений, лопатками и макушкой упёрся в дверь и, приподнявши её, начал глубоко вдыхать и выдыхать. Голова пошла кругом. Да другую то гайку надо отвинтить. Согнумши ноги, быстро присел, чтобы не ободрать спину, потерял равновесие и свалился на руль. Дверь с размаху упала, и замок щёлкнул. Стало совсем темно. Циферблат и стрелки стали ещё ярче. Лобовые стёкла были забраны снаружи бронёй! Но жадность пересилила и другая гайка-барашек сошла. Дальше было проще: отогнуть две пластинки и, наклонив вниз, вынуть.
Но тут во мне всё захолодело - услыхал протяжный гудок нашего паровоза.
В темноте стал искать ручку, чтобы отрыть дверь, а её нету. Руки затряслись. Попытка упереться ногами меж спинками сидений и дверью показала всю тщету усилий сладить с ней без замка.
Другой раз гуднул паровоз.
Не помню, как пришло в голову подвинуть нащупанный в темноте винт в разломанном замке другой отвинченной гайкой. Только состоялся щелчок, и дверь теперь была со своей привычной щелью. Разодрав спину вместе с майкой, я выполз на волю.
Мама металась возле медленно движущегося состава. Это запомнилось мне навсегда. Теперь я знаю, что обозначает выражение "Ужас на лице". Обратив взгляд свой в сторону железного завала, она увидала опрометью к ней мчавшегося стервеца, то есть меня, и, обмякнув, залилась горькими-горькими слезами.
Интересно можно ли когда-либо и как-либо искупить
такой грех?
А машинист, наверное, всё видел.
Суровый проводник, горючими слезами обливающуюся парочку, подсадил в вагон. Вынув грязно жёлтый флажок, вместо красного, поднял его к плечу. Поезд поехал.
И при подъезде к Казанскому вокзалу нырнул в туннель, где я показал своей мамочке как ярко в темноте горят стрелки и циферблат "танковых" часов. И когда туннель закончился, любимые морщинки-лучики промелькнули у её красивых глаз.
* * * * *
ДУАЛИЗЬМА
По верхнему краю манжета шов расползается. Другой рукав начинается с маленькой щелочки. Воротник своей жесткой синтетикой трёт шею - где недавно побрился - при частых поворотах головы (например, когда рулишь). Застёгиваются пуговицы нормально, однако расстегнуть их не простая задачка. Петельки под них прошиты в край и край этот не везде замётан. Так вот, пока найдёшь, из каких ниток доставать пуговку, всех святых помянешь. А ежели надо расстегнуть срочно? Вот так и маюсь все шесть лет с этой сильно бракованной ковбойкой, купленной на лотке по случаю. Дёшево.
Правда, она тёплая и клеточки симпатичные. И так к ней привык.
* * * * *
КРУЖКА
Сражались кто чем мог. Кто трёхлинейкой, кто на танке, кто в аэроплане. А я мысочком. Левой своей ноги. То есть в наступлении ли в обороне ль - знай борись с супостатом. Танк вот к примеру замечательное средство или Ил4 скажем. Вся сила их в броне да в моторе. Вот мой отец и делал эти самые моторы. А от бомбёжки укрытие в два наката тоже оружие. Ну и первое дело везенье. То есть Господь не выдаст - свинья не съест.
Эвакуировали отдел, где мой отец работал инструментальщиком, в один из посёлков в Ульяновской области. Завод там какой-то строили. А мама моя была определена райздравотделом в местный детдом медработником. И сейчас люди, делающие одно дело сживаются, а раньше и подавно. Вот и сложился быт в детдоме. Днём распорядок. Процедуры, кормёжка, прогулки ну и прочее там. А вечерами в детдомовской буфетной собирались сотрудники посумерничать. Чайку попить, лясы поточить. Ведь и радио тогда было не везде, а про телик и не ведали. Но фашистские бомбовозы долетали и туда. Так что мирные будни эвакуации порой нарушались воем сирен и походами в бомбоубежище. В два наката.
Большой старый дубовый буфет. Печка постреливает угольками. Народ за день намается, а тут - уют. Ну и там всякие истории, да случаи. А ещё была чудесная манера читать книжки вслух. Вот в один из таких вечерков собрались нянечки, воспитатели и моя матушка. Со мною на руках. Стоит это она у буфета и принимает участие в беседе. Ей интересно. А мне нет. Эти взрослые не всегда понятными словами перебрасываются. А потом смеются. Тут завыли сирены. В буфетную заглянула кастелянша и строго-строго сказала:
"Всем в убежище!".
"Сейчас - сейчас" ответил кто-то, не трогаясь с места. Привыклось. И уж больно живая тема была. И вот скучаю это я скучаю, а на буфете кружка. Оловянная. Тяжёлая. Значит попробовал я до неё ногой дотянуться. А когда тебе ещё и двух лет нету, ноги не очень длинные. Матушка в беседе участвует, а я до кружки дотянулся. Мысочком. Ну и подвинулась она маленько. Ага, думаю, всё развлечение. Стал дальше к ней дотягиваться. А матушка, не чуя подвоха, маленько передвинулась с прежнего места. Ещё один ход кружке обеспечен. Так мы втроём, со скоростью улитки и стали приближаться к краю буфета - мама, я и кружка. Настал край. Об эту пору подошло самое смешное место в разговоре и все обитатели тёплого помещения, из которого кастелянша предлагала только что выйти в вечернюю стужу, это от тёплой-то печки, грохнули дружным хохотом. А бόльшая половина кружки оказалась за краем буфета. И кружка упала. На пол. С глухим стуком. Мама, легонько шлёпнувши меня по ноге, присела за кружкой. В тот миг во дворе детдома разорвался осколочный фугас. И когда матушка распрямилась - в дубовой стойке буфета торчал осколок этого самого фугаса. Величиной с мою ладонь. Аккурат в том месте, где была её голова, да и моя тоже. Две спасённых жизни всё-таки. Причём самых дорогих. Потом осколки стекла и щепки от форточки целое ведро заполнили. Так я сражался с фашистскими бомбардировщиками. Мысочком.
Они нас хотели убить, а Господь отвёл.
* * * * *
ДАВЕЧА НЕ НЫНЕЧЕ
Лидии
А бывало, когда эскалатор длинный (Таганка там, или Комсомольская), вверх, Она становилась лицом ко мне спиной по ходу, а я на предыдущей ступеньке, и ладонь моя ощущает её позвонки прямо через гладкую тёплую её кожу, под кофтой, под курткой, и запах её дурманит! Окружающие-то ничего не видят. И не завидуют. А эскалатор длинный! Или, скажем, в троллейбусе давка, а в закруглённом уголке Она своими кудряшками щекочет мне усы, опершись на меня всем своим прекрасным организмом, уверенная абсолютно, что от любых толчков защищена...
А нынче приехали мы на новеньком автомобильчике (я) в симпатичной голубой норки шубке (Она), во двор с чищеными дорожками, к старинному зданию, в очень авторитетную поликлинику, к урологу, терапевту, дантисту, и другим очень квалифицированным лекарям. А мне по наивности душевной подумалось - сейчас бы эту норку, да эту тачку махнуть бы на этот угол троллейбуса!
Или на пару ступенек эскалатора.
* * * * *
СБОЙ
Хлеб для городского - нечто. Не то, что для человека из прошлого или там от сохи. Недавно в булочной (вроде как на Мясницкой бывшей Кировской) булку увидал ну чисто французская: и пухленькая, и с румянцем, и с гребешком, и твёрдая корочка. Правда размером поменьше батона, но и булки "городской" поболе будет. Однако купил. После кассы понюхал - сильно похоже на настоящую. Есть хотелось - жуть. И всё-таки до дома дотерпел, а дома со свежим молоком - опупенеть можно! Отломил. Откусил. Отхлебнул. Вот те и машина времени: французская да и только! Жую и радуюсь - разок, другой, трееетиий! Буксонула тут машина эта "времени": сперва еле заметный, а потом всё более отчетливый горьковато-приторный и знакомый и не известный запах-привкус "химии" или лизола... чёртьего разберёт! Короче дожевал. Но другой раз кусать не стал. Сложил её нерóдную обратно в целлофан. И нижняя корочка у неё оказалась в регулярных пупырышках: в новой пекарне делали не на Кировской а на Мясницкой.
Вот уже другую неделю, когда открываю хлебницу, смотрю - появилась ли плесень на "французской"? Чтоб выбросить. А так рука не подымается. Все же хлеб. Правда "новый".
Не съедобный. А ведь так похожий.
* * * * *
ЗИГЗАГА
Дед Щукарь не знал слова спираль
У матушки на ручке двери в кухню всегда висели несколько авосек.
С полиэтиленовыми пакетами об ту пору напряжуха была. Сильная.
"Саш, а нет ли у тебя случайно авосечки?" обращались к ней гостившие родственнички и иногородние друзья. Из столицы частенько покупки было не в чем вывезти.
Мне же традиции продолжать приходится болванками компакт дисков.
Потому что везёт: достаётся снимать прекрасный материал. И у друзей. И у близких. А при показе готового варианта рефреном: "Лёнь, а болваночки у тебя случайно не найдётся ль?"
Правда из Москвы теперь вывозится не харчи. Витки у спирали смещаются.
* * * * *
ОДНАКО
Между вальком у гребца и комлём весла
в воде уключина. А если к тому концу ещё
две половинки весла через уключину.
Грести сможешь ли?
От местного жителя.
В морском музее в Севастополе (или в Феодосии) есть небольшое затемнённое помещение. Посреди стойка - часть капитанского мостика. Ну там машинный телеграф, компас, румпель и ещё что-то - не помню (пусть моряки меня простят). Все стены под окна-иллюминаторы капитанского мостика. Самое сильное впечатление от витража, изображающего панораму рейда порта. После некоторого обвыкания в полумраке начинаешь различать контуры горизонта. Городские огоньки и огни створа и всё более или менее заметные детали панорамы. В боковых окнах теперь видны микроогоньки судов на рейде, возникающий огонёк маяка и даже несколько маленьких контуров судов. В заднем окне-панораме еле различимая линия горизонта. Каким-то образом из пояснения ли служителя музея иль из текста при входе в этот крошечный по размеру, но с гигантским воздействием на персональную (мою, по крайней мере) психику, узнаёшь, что это рулевая рубка танкера сколько-то там сотнетысячника. И, конечно, главный по силе воздействия приём - вам разрешено "порулить". Рульнул. Чуть-чуть. Хоть и понарошку, а боязно. Немногочисленные посетители вполголоса переговариваются, сам глазею по сторонам - всё более подробные детали картины рейда различаются. И вдруг! Вижу, что огни створа чуть-чуть-чуть ну еле-еле заметно переместились, и маяк стал тусклым. Это наш "танкер" отреагировал на мою рулёжку! Несколько минут - может одна, может три, не знаю сколько точно, но много. Очень много прошло по моим житейским, обыденным понятиям времени на реакцию такого "предмета" как танкер. Говорят, что на всём ходу идущий такой танкер сможет становиться приблизительно за полчасика если включит машину свою на полный задний ход. А без машины этак за пару часов. Приблизительно.
В Иркутск нужно было ехать. По причине не очень большой любви к полётам в аэроплане (приходилось в одном из них падать), а также из любопытства, нашу малочисленную экспедицию разбили на две части: одна - ребята после послезавтра вылетала самолётом, а другая - то есть я и скарб экспедиции, сегодня отправлялась в купе скорого поезда - экономия на стоимости провоза багажа. В путешествии поездом хорошего больше чем плохого. На мой взгляд. Беседуешь с попутчиками, читаешь сколько влезет, в гастроном ходить не нужно. За автобусом не бечь. Пивка можно дёрнуть. Отхлебнёшь и смотришь в окошко. А за ним поля, пастбища, рощи и рощицы, ручейки и речки с посиневшими от долгого купания пацанами, леса, мосты, терриконы, "дачные" посёлки из народных микрогасиенд, сколоченных из ящиков, и курятников в три кирпичных этажа "новых русских". Пока читал очередную главу в книжке - проскочила область. А там и вечер наступил. За окошком новый язык путешествия - огни. Пронзительно синие на железнодорожных разъездах, мигающие светофоры у шлагбаумов перед вереницами пропускающих нас авто, пирамиды из светлячков проплывающих вдали строек. До усталости за ними наблюдать интересно, пока сон не сморит. Ложишься, спишь. А новая бригада в другом новом локомотиве не спит. И мчит этот новый, со свежей смазкой, с зорким машинистом, тебя, посапывающего на мягкой полке, через леса и горы и города большие и маленькие. И так день, ночь, другой день, другую ночь мчит и мчит тебя поезд. Новым утром ребята (другая часть экспедиции, прилетевшая сегодня на самолёте) встречают меня. Разбирают рюкзаки. И мы выходим в большой красивый, неведомый раньше, город.
А проехал я только половину страны!
Когда пересекаешь Обь на восток, то на другом берегу видишь столб с эмалированным прямоугольником "3333". А здесь шесть тысяч километров. С хвостиком. Какая же она большая моя Родина!
И вот представьте, что нужно рулить не каким-то там танкером, а этой страной. Такой огромной - огромной, необъятной. Россией! Капитану России!
* * * * *
КРУГОВОРОТ КОЛОВРАШЕНИЙ
Иногда просто так обернёшься к окну и смотришь. Просто так. Смотришь. Вот и на сей раз, повернувшись к окну, увидал: одна ворона высоко над деревьями атаковала другую с чем-то в клюве. И та выронила предмет. Одновременно ещё две вороны в нижнем эшелоне метнулись к нему. Во время их схватки предмет продолжал падать. А на земле добычу схватила огромная ворона потрёпанного вида и, по хозяйски, начала её обрабатывать клювом.
Городскому, москвичу частенько вороньи свары мозолят глаза и уши. Просто так. А из прежнего опыта я знал, что просто так они не сражаются. Причиной схватки может быть рыбья голова, пакет из под сладостей, недоклёванная крыса и тому подобное.
На следующее утро я, сидя в автомобиле, ждал свою родственницу. Внутри быстро натопилось и слегка клонило в сон. Разнообразие в ожидание внесло вороньё. К мусорному ящику на противоположной стороне площадки, сражаясь в морозном ноябрьским воздухе, устремилась воронья свора. На земле они продолжали с криками нападать друг на друга. А с другой стороны из-за ящика, сильно хромая и волоча крыло, выдвинулась их соплеменница. Одна из соперниц подскочила к подранку и ударом клюва сбила её. Тут же и другие приняли участие в заклёвывании сородича. Крики обречённой становились всё слабее. Повалив на спину, свора стала расклёвывать её. С окровавленными клювами сотрапезницы отскакивали в сторону, чтобы схавать кусок добычи. Из разорванной вороны шёл пар. Крики её слабели и, перейдя в хрип, наконец, иссякли. Попытки взмахов целым крылом прекратились. Дожрав отклёванное, сородичи выполнили ещё по одному-другому подходу к тушке, а затем разлетелись.
Ожидаемая попутчица, наконец, появилась из подъезда. Мое желание отчитать её за копушество угасло. Городя милую чепуху, она уютненько устроилась на мягком сидении и стала что-то искать в своей сумочке. Ей было не до помойки... Мы тронулись, отъехали от площадки. И печальное потрясение, пережитое только что, стало моим персональным.
Неспособность оценить экономии биоресурсов в природе - издержки причастия к цивилизации. Впрочем, как и отсутствие возможности порой разделить переживания.
Наконец удалось разглядеть предмет, доставшийся старой вороне. Лопаточная кость, выброшенная этой моей родственницей вчера после разделки баранины в мусорное ведро. Правда, на кухне. Правда, ножом. И баран нам даже не дальний сородич и не соплеменник.
* * * * *
ВСТРЕЧА
Прибирает посуду, надевает пальто и бежит на трамвай, а из трамвая в проходную молодая женщина. В аппаратной она вращает штурвальчики заслонок, смотрит на шкалы термометров и других приборов. Она делает порох.
Наладчик заканчивает чинить большую швейную машинку.
На этой машинке идёт шов солдатского мундира.
Девушка плачет на плече молодого парня, провожая его.
Потом гильза - порох - завальцовывается пуля.
Из ящика извлекается новенький автомат. Присоединяется магазин с патронами.....
Провождённый парень подписывает бумаги в медпункте.
Прививки.
Потом они встречаются - парень и пуля. Вырванная лопатка - грязь окопа - обрывки мундира выдавливаются гусеницей танка из грязи.
И снова: та же молодая женщина целует мальчугана, надевает пальто и идёт к трамваю. Снова предъявляет пропуск, входит в цех...
* * * * *
КАБЫ МОЛОДОСТЬ, КАБЫ СТАРОСТЬ
Молодой, крепкой гладкой стали, со свеженьким ровным слоем краски эсминец.
Видавший виды замшелый фрегат, весь покрытый кораллами, моллюсками водорослями и тиной.
Так вот мина о тинную мякоть скользнула и поплыла себе дальше.
А ровная сталь под суриком утопила на мине рожок-детонатор ну и жахнуло.
Правда, потом завели новенький пластырь и починились.
* * * * *
ДАНИЛОВКА
А раньше Даниловка состояла в основном из деревянных домов. Двух и трёхэтажных. От Даниловского монастыря трамвай, мимо каменного дома с остроугольной крышей, поворачивал налево. Облепленный желающими уехать, как патока мухами. И вот такая картина. Из одного подъезда с портфелем подмышкой одной руки и с доедаемым на ходу бутербродом в другой выбегает малый. Его приятель из великолепной полдюжины, пристроившейся на колбасе, орёт: "Витёк, давай!". Ловит верёвку от трамвайной дуги и тянет её вниз. Трамвай замедляет ход и останавливается. Витёк начинает искать место, чтобы прицепиться хоть куда-нибудь. О подножках и говорить нечего. На выступах с раскрытыми ступнями здоровенные ребята - не влезешь. Наконец на передней колбасе маленькая щелочка меж других ступней позволяет втиснуть ногу и Витьку. "Хорош!" орёт Витёк. Его благодетель отпускает верёвку и трамвай продолжает движение.
А теперь на Даниловку выкатывает "пятисотый". В мерине том поп. В чёрной спецовке. И шапочка такая на голове редькой - хвостом вниз. Растёкся на полтора сидения. Центнер - не менее! На глазах у мильтона, где левого поворота не было с тех пор как сломали там бензоколонку, у всего честного народа, на красный, и к монастырю. Подрезав трамваю.
* * * * *
ПО ВЕСНЕ
Обедать ходили по длинной садовой лестнице в верхний корпус. Вот и на сей раз собираться стали. Мы втроём и японец. Сильно опытный инженер. Приехал своё чудо техники помогать отлаживать. Да вот кроме как по своему ни гу-гу. Якобы английского не знает, а по нашему и подавно. Дело было ранней весной, и куртки до кепки одевать надо было. Одеваемся, а Фред дурачится вслух: "Ну чё? Японца с собой брать будем иль пусть дальше работает?" А Кузя ему: "Да ладно - мужик он не плохой. И электричество с голоду забудет" - хохмят ребята. Ведь не поймёт, да и обижать его никто не хотел. Ну и знаками ему показывают дескать давай, Гото, собирайся на кормёжку. Жестами он понял и вышли на свежий воздух. Идём вверх по парковой лестнице. Ребята впереди, а мы с Гото за ними. На площадке ворона осипшей гнуснотой переговаривалась с другой на высокой липе.
"Гляди, что значит зима кончается - ворона к ворону клеется".
"А может это не ворона, а ворон?" Сказал Фред.
"Не знаю. В воронье не разбираюсь. Вот если бы баба была, то мы бы с ней сразу договорились бы". Все дружно засмеялись.
Но первым японец. А ведь Кузя с Фредом не жестами объяснялись. Так что хохмить надо поосмотрительней. При иноземцах.
* * * * *
ПРОКАТИТЬСЯ
Наконец он отжал губку, выплеснул на траву из ведра остатки воды и сложил пылесос в кофр. Подняв с камня, напольные коврики, водворил их на свои места. Некое замешательство наступило при принятии решения - спрыснуть дезодорантом салон или нет. Лида не любила ничего кроме модной, на её взгляд, сейчас парфюмерии. Однако в ближайшие три дня ей в машине не сидеть - уехала к тётечке, чтобы отвезти лекарства и какие то бумаги. Спрыснул.
Надев куртку, он закрыл гараж. Авто блестело снаружи и внутри. Приятная мелодия на привычной радиоволне дополняла ощущение комфорта. Прокатиться. Запустил двигатель, выжал сцепление, включил первую передачу и вырулил на перекрёсток в конце дома. Пустяки, конечно, но новое лёгкое смятение чуть омрачило хорошее настроение - надо поворачивать, но куда? Налево - в магазин купить струну для газонокосилки, но сегодня магазин закрыт. Посетить соседние гаражи и "пообщаться" с Аликом дело конечно хорошее, но ведь он из-под верстака вынет "в самый аккурат посолённую" воблу, нальёт "чуток пивка" заставит выпить - дескать тут рядом и ментами и не пахнет. Конечно километр - два и в самом деле пустяк, да и всего два светофора. Но у меня нет способов ему разъяснить, что когда рулю, то ни-ни! Направо - на дорогу из микрорайона "в город". Можно конечно. Но куда? К товарищу по работе, да ведь сегодня "викенд". Товарищ на садово-каторжных работах, купается в потоках "тёщиной любви". В киоск за интересной газетой опоздал - уже наверняка распродана. К кузине - поправить пятый рожок в люстре большой комнаты. Электрику из домоуправления она не доверяет. Ей нужно, чтобы непременно он поковырялся в её антиквариате. Но туда без телефонного звонка не очень-то. Да и "консьерж" не пустит. Все эти резоны перебирал он стоя у обочины, перед трёхсторонним перекрёстком, для проезда которого нужно знать: направо или налево! Ну не знал он.
Оставалось развернуться и обратно. В гараж.
Прокатился.
* * * * *
ШАМАН
Они продолжали неспешный променад по бульвару. Время тянули, а решать всё-таки надо. Ведь сказано было, что спасёт нас в сложившейся ситуации только чудо. Вдруг Вадим посмотрел на часы и обернулся к Стасу: "Ну ладно, пошли". Ускорив ход, Вадим свернул в подворотню. Мы старались от него не отставать. Спутники наши слегка забеспокоились. Он по закиданным мусором ступенькам нырнул в мало приметную дверцу, за которой, выщербленная, вся в обрывках паутины, лестница вела в сырую темноту. Вся компания, спотыкаясь, и бурча под нос, следовала за ним. Наконец, мы оказались в каком-то неприглядном подвале, заваленном обломками тары. Свет едва пробивался сквозь крохотное окошко с треснутым грязным стеклом в самом верху стены. Вадим поднял кусок картона. Выдернул из обломка ящика ржавый гвоздь. В середине картона проковырял маленькое отверстие и, протянув его Стасу, предложил: "Когда скажу - закрой этим окно". Сам же, подобрав большую поломанную коробку, смахнул пыль с одной из её сторон. Опустившись на корточки, он стал прилаживать её в углу у стены, напротив окошка. "Давай" - скомандовал Вадим. Стас подошёл к стене с окошком, поднял картон и закрыл им оконный проём. Тьма наступила кромешная. Мало помалу глаза стали привыкать к темноте, различать силуэты. Стаса, вытянувшего вверх руку. Присевшего около бумажной коробки Вадима, с большим вниманием рассматривающего на ней что-то интересное. Настороженно опустивших руки в карманы наших спутников. В тишине слышалось только дыханье. Наконец Вадим сказал: "Глядите" и указал гвоздём в сторону солнечного зайчика на белом боку коробки. Я присел вместе с другими и стал приглядываться к бледному кругу на стенке коробки и, наконец, заметил пониже диаметра, небольшую точечку на нём. Сначала её можно было принять за пылинку или капельку грязи. И пока я пытался определить, что же всё-таки это такое, точечка - то уползла со своего места! Ну ясно, подумалось, микро букашка, с блоху величиной. Однако больно не чёткая какая то. Все стали разглядывать этого бледносолнечного зайца. Прошла минута, другая. А точечка эта, и совсем не блоха, медленно, но неумолимо ползла и ползла! Удивлению нашему не было предела. "Ну что?" - обратился Стас к обескураженным соучастникам таинства - "Вопросы будут?". Те молча направились к выходу. Покидали мы арену чудес в глухом молчании. Когда вышли на дневной свет и, щурясь после подвального мрака, окунулись в уличную суету, их главарь сказал: "Чёрт с вами. Мы уедем отсюда и больше никогда не вернёмся. Хочется спать спокойно".
И мы разошлись в разные стороны.
Ай да Вадик, ай да молодчина. С дикарями сладить может только шаман. Только он знает, что последний раз в нашем столетии точка Венеры будет проходить через круг Солнца именно сегодня. И именно сейчас. И явление это называется затмением. Затмением, которое просвещает нас тёмных. Потому, что в нашей команде Вадим.
* * * * *
ДОМ
А из прихожей в покои дверь закрывается с небольшим трением как кожа по дереву - к дождю. Ну и потом, когда спешишь куда-то и за собою дверь эту вроде плотно прикроешь, лёгкий ветерок делает малюсенькую щёлочку между притолокой и этой самой дверью. Вроде как самостоятельная. Или скажем дверь в ванную. Если руки в чём-то помыть в ванной чтоб светло было дверь в неё под прямым углом откроешь, и умывайся сколь хошь, а к осени эта дверь медленно-медленно тихо-тихо но закроется. Стало быть дом-то хотя и из крепкого бетона с железом а живой, шевелится! Погоду и сезоны чувствует.
* * * * *
ВОЙНА ПРОКЛЯТАЯ
Жили мы на Даниловке, а "прикреплены" были на Арбате где нам с матушкой карточки приходилось отоваривать. Ездили на двухэтажных троллейбусах из фанеры которые ходили по садовому кольцу. На десятом или на "букашке" но это от Серпуховки. Иногда они ни с того ни с сего останавливались и все знали - ток кончился.
А рядом с водительским местом бывало стоял военный. Но не наш. А в четырёх или шести угольной фуражке с лаковым козырьком, сине-серо-зелёного цвета. Он постоянно плакал. У него по щеке всё время скатывалась слеза и он еле заметно покачивал головой. Говорили, что он поляк и что у него контузия. Вот и на сей раз встал наш троллейбус вслед за несколькими впереди. Мама сказала, что тут недалеко и что пешком будет даже и быстрее.
На Зубовке поперёк садового кольца тянули газ. Были вырыты огромные траншеи. Рыли их пленные немцы. А немцев караулили красноармейцы. С примкнутыми штыками. Переходные мостки были проложены поверху брустверов. Вот по одному из них ров стала переходить бабушка, невысокого роста, в косынке, с узелком, опираясь на суковатую палку. Дойдя до середины мостков она остановилась перевести дух. Уголком косынки утёрла глаза, сухой рукой в огромных узлах вен поправила её и собралась идти дальше, да взглянула вниз рва.
С лопатой в руках в немецкой солдатской кепке на рыжей шевелюре, в расстёгнутом френче мышино-синеватого цвета и коротких сапогах перекуривал землекоп. И без армейской кепки сразу было видно - не наш. Европейцев вообще, а немцев в особенности по физиономии можно определить. И, хотя немцев она может и видала-то впервые, но определила. Сначала она, прищуриваясь и наклоняя вбок голову, молча его разглядывала. Потом лицо её изменилось и стало понятно, что она как будто узнав кого-то, тихо и горько плачет. Всхлипнув в очередной раз она подняла сухонький кулачёк грозя в сторону землекопа: "Фриц, Гитлep окаянный! Дали б мне волю - я бы раскалённым гвоздём выколола бы вам всем бесстыжие ваши глазищи!". Прохожие стали останавливаться и наблюдать за событием. "Чтобы всю вашу поганую родню на том свете день и ночь заставляли лизать горячие сковородки!". И хотя из всей речи немец мог понять только "Фриц" и "Гитлер", не поднимая головы, спустился на глиняную ступеньку и направился спрятаться под мостки. Однако конвоир - здоровенный красноармеец, наблюдавший за этой сценой приподнял левую ногу в ботинке с обмоткой сделал широченный шаг через траншею так, что ноги его как у Гулливера стали на разных брустверах. Затем, переложив карабин в левую руку, присел на корточки. Протянув вниз могучую правую, приподнял ею немца за шиворот, посадил его на край траншеи и низким баритоном порекомендовал: "Слушай - слушай".
Бабушка попричитала ещё немного, перебирая нехитрый набор проклятий, поправила в очередной раз свой выцветший платок, спрятала выбившиеся из под него седые пряди, и пошла себе, опираясь на палку, дальше по своим старушечьим делам. Сошла с мостков и растворилась в толпе прохожих. И публика стала расходиться. А мама потащила меня за руку дальше.
Вы наверное обратили внимание - когда мама с ребёнком торопится куда-нибудь то у дитяти всегда что-то самое главное и интересное происходит в стороне такое важное-преважное, что и не замечаешь как твои сандалии по дороге шаркают. Или сзади. Так что приходится скорости движения уравнивать за руку. Как паровоз и вагончик. А сзади пленный немец сидел на склоне траншеи, обхватив рыжую голову в солдатской кепке заскорузлыми руками землекопа, и плакал.
* * * * *
ПРЕСВЯТЫЕ ДЕВЫ
Икона часть пространства для откровения. Чтобы при сильном потрясении было черезо что обратиться к высшим силам и куда (или откуда, посредством чего) направить свой мысленный взор и не метаться в поисках наиболее подходящего для этого насущного. Кусочек пространства физического - там холст ли, доска ль, свет ли на облачке тумана, одухотворённые художником - носителем Дара Божиего и раскрывающие его до необъятности, дающие прикоснуться к огромной силе, источнику всего-всего на свете.
Но Дар Господен сущ в каждом. Хоть взять обычного мужика. Ведь счастье родиться человеком, изнывающим от красоты женской стати, от малейшего проявления её - лёгкого движения плеча, лукавого взгляда, округлости коленки, положения пальчиков руки на книжке, кажущейся неловкости при бросании какого-нибудь предмета. Восхищаться белыми прозрачными штанами с огромными накладными карманами, пришитыми не для того чтобы в них складывать что-нибудь, а для того, чтобы видно было как тоненькая ниточка трусов меж них исчезает в складке плоти. Конечно, на исходе позапрошлого века мужику доставало увидеть щиколотку предмета своего обожания для полного трепета. Я этих ребят понимаю. Но Господь так мудро устроил мир, что мы блаженствуем в наступившем нонишнем. Ведь современная манера тёток одеваться - одна из компонент понятия рая, или блаженства, или наивысшей красоты. Ведь природа мужицкая обогащена верховной силой - тягой к бабской стати, бабскому проявлению красоты её.
Даже, зная функцию распределения Бесселя, даже умея варить вертикальный шов, и даже овладев азами иероглифической графики, он (и математик и архитектор и живописец - все носителей Искры Божией - художники) - преклоняется перед магическим кусочком ткани - бретелькой. Ибо нет прямее линии на свете от плечика, от ключицы до груди сотворённой с помощью куска материи и непостижимой тоньшины нити, иглой в золоте волшебной части души - руках. Такой мастер в одном ряду с конструктором чуда формы СУ-34, и с ребятами из Златоуста, придумавшими не ковать и калить, а отливать, направив рост кристалла, клинок сабли таким образом, что и булата шибчее, и через четыре века превратится в лопатку турбины в двигателе того самого СУ, что бьёт все истребители в мире. И нет сильнее силы, что поворачивает мою голову даже в напряжённейшей ситуации у перекрёстка во время рулёжки за фифой в миниклёше и маечке с плечика на плечико без спины.
Никакими секстантами, никакими лазерами и радарами не вычислить ту самую магическую линию поперёк попы где мини клёш открывает верх чёрных колгот, которая танки останавливает и в космос мужиков сподвигает.
Намоленая икона. Многих поколений людей притягивал этот одухотворённый кусочек доски и щепотка растёртых минералов. К нему обращаясь, молящиеся отсылают самые высокие движения души Создателю через окно, отворённое художником. Или фотографом. Или скульптором. И идут, плывут, летят паломники к святым местам, иконам, источникам. А я - грешным делом - славлю в душе Всевышнего везде, где есть возможность видеть сотворённые Им лица красавиц. Неметь при виде прогиба женского колена в ходьбе, от сводящего с ума девичьего сопрано, от непостижимой манеры спускаться на шпильках по эскалатору, с грацией лани, современной манеры одеваться. Женская одежда и женская раздежда вот две грани, образующие бесконечно острую линию, по коей мне Господь даровал скользить. Линия эта становящаяся окладами на образах, раздвигающая их до необъятности, дающая прикоснуться к огромной силе, источнику всего-всего на свете - Женской Красоте. Ханжам натуру не пересилить!
Структура мозга формируется временем. У ребёнка, выросшего в набожной семье впечатывается почти навсегда потребность перекреститься при звоне колокола - у православных, или не есть свинину у приверженцев ислама. Ученые настаивают, будто основная часть ткани мозга строится матрицами. И главная из них у человека создана Всевышним из любви к Человеку к лучшей его половине - Женщине.
Во Имя Отца и Сына верных рабов Матери и Дочери.
* * * * *
С КРУЖАВЧИКАМИ ПО КРАЮ
А как вы думаете куда деваются шоколадные крошки, капельки варенья, мёда, козюльки, и др. ...?
Да они живут. Своей жизнью. Рождаются и живут и исчезают. Целый мир. И ещё не известно кто кем повелевает мы ими или наоборот.
Вот Машенька прилипла к телевизору. Идут соревнования команд. За красных она будет болеть или за синих она пока не решила. Ну, вся там. И вот в это время левая ручка Машеньки сама, поскольку Машеньке не до неё, поднялась к носику. Почесала, погладила, слегка потёрла его и, наконец, пальчик свой - указательный - отправила в занимательную экспедицию - поковыряться в носу. В этой тёмной пещере пальчик должен нащупать, а потом и добыть некое сокровище. Задание трудное. Пришлось локоток поднять вверх, потом подтянуть к себе, собрав левую щёчку, поднять левый край верхней губки и вот удача - сокровище добыто. Теперь его надо куда-то сложить. Носовой платочек тоненький красивенький с кружавчиками по краям у Машеньки был, да вот носить его было негде. У майки рукавчики коротенькие и без кармашка. Карманчики на джинсах не для него: в передний ладошку не просунешь, а в задних нету места - в одном батарейки для плеера и пакетик сухариков, а в другом телефон. Вот и прижился носовой платочек в верхнем ящике комода. Синие-то в телевизоре обошли красных на целых два очка! Неслыханное дело. От возмущения Машенька вынула левую ступню из-под попы и опустила её вниз. Правую же коленку подняла к подбородку. Для устойчивости коленку обнять бы руками, да вот неудобство - добычу в левой куда-то определить нужно. Машенька следит за счётом в телевизоре - ей не до пустяков. Вот ручка сама стала решать эту задачку. Сначала поискала место под скатертью, потом возле коленки на джинсах, а вот перекладина под стулом оказалась самым удобным для такого сокровища местечком. Тут красные отыграли одно очко и Мама сказала, что надо собираться - поедем к Бабушке. Пришлось оторваться от телевизора и искать кофточку. Она нашлась почти сразу.
А на пути в прихожую, на краю буфета оказалась баночка с мёдом. И хотя к Бабушке надо торопиться, но мёд же ведь такой вкусный! Машенька ложечку быстренько из баночки зачерпнула и в ротик. Да вот неприятность - мёд боярышника хоть и жидкий да тягучий и в ротик попало всё кроме одной капельки.
Ах эта нахальная капелька мёда. Она с самого донышка ложки успела удрать и капнуть. На булку? Нет. На буфете тоже нет. Куда - не известно. А мама уже держит куртку и укоряет: "Дочь! Долго ещё тебя ждать?". "Потом найду" подумала Машенька. А вот когда приехали к Бабушке и стали раздеваться выяснилось, что эта нахальная капля сама нашлась: она тоже захотела к Бабушке. И лучше места чем Машенькина новая кофточка для этого не придумала. Куртка липкая. Кофточка липкая. Ладошка у девочки тоже липкая. Стена в прихожей у Бабушки, о которую Машеньке пришлось опереться тоже липкая. А носовой платочек новенький, красивенький, с кружавчиками по краюшку лежит себе в ящике комода. Тут уж так - к Бабушке в гости или платочек или капелька. Хорошо, что козюлька осталась под стулом.
* * * * *
ГЛАВНАЯ ДВИЖУЩАЯ СИЛА
Когда накатила катастройка и перестали подметать в метро пол песчано-мусорные смерчи открывали иногда довольно большие участки каменных плит. В переходах между Павелецкими, Комсомольскими, Курскими и другими станциями по числу чёрных пятен (приблизительно одинакового размера) на одну условную каменную плиту пола можно было, подсчитавши число этих самых пятен, судить о степени свободы москвичей и "гостей" столицы от проклятого коммунистического ига. В пятна эти превращалась плюнутая жвачка. Потом катастройка плавно стала перетекать в свои новые фазы, в метро опять стали подметать и к началу миллениума число упомянутых пятен с полсотни - сотни уменьшилось до единиц. А ещё через пару лет от роста "благосостояния" что ли, или от чёртьего знает по какой ещё причине падения общей нравственности обитателей Московской (да и Питерской) подземки число плюнутых жвачек опять приблизилось к десятку. Волнообразно и развитие попыток ворваться в открывшиеся двери метропоезда, не давая выйти приехавшим по одному с краю, шеренгой по трое, фланговым натиском и прочее - в соответствии с фазами катастройки. Манера всё большей части особей мужеского пола сидеть враскарячку хорошо корреспондируется с преобразованием шестиместных диванчиков метропоезда в пятиместные. Дальше всех "продвинулись" питерские метроменты: в своей пластмассовой выгородке прямо в переходе между Александроневской и Александроневской-2 стали курить в открытую.
Местонахождение учебных заведений - колледжей и университетов (читай техникумов и институтов) можно безошибочно определить по лужицам слюны, залежам охнариков и росту плотности тех же самых пятен от тротуара к ликбезу. На переменках образуются разной плотности и величины косяки учащихся обоего пола курящих, несущих всякий новоязовский вздор, сопровождающийся плевками в серёдку стаи и швырянием окурков.
Когда малыш с разбегу прыгает в крепость из влажного песка на берегу обидно. Хоть и не взаправдышний а все-таки замок. Был и нету. Родителей малыша от умиления слеза прошибает. А у меня руки чешутся по попе этого порушителя за такие подвиги. Ведь строил кто-то. Моральные муки примал. И вдруг - одни развалины.
Масштаб же порушенной Советской науки вселенский.
Змеевик (как для самогонки) из колечек малого диаметра - с копейку - можно выдуть из трёхмиллиметровой стеклянной трубочки - капилляра - наприклад пирекса и длинноты около метра. Трудно просечь как это сделал стеклодув, но сделал. А вот что ни в одной средненормальной голове не уляжется как этот змеевик, поместивши в другую не менее стеклянную трубку, диаметром чуток боле первого изогнулся в новом змеевике колечками с металлический рубль длиной в полметра. Змеевик в змеевике. Замучаешься смекать. А для стеклодувов из Карповского института (не путать с заводом) почти обыденное дело! Было. Где они теперь?
А где ребята "поправившие" закон Сванте Арренниуса?
Ведь всё учёное сообщество не сомневалось, а команда с участием Виталия засомневалась. Провели серию экспериментов и теперь нет одного из фундаментальных законов естествознания.
А за чудеса рукотворные, без которых такие "фокусы" не проходят, надо было и в эсэсэре платить. Конечно же не у всех сотрудников, двигающих науку об ту пору, было чем. Кроме этанола! В простонародии спирта. А науку-то двигать надо. И двигали. Вот чтобы такое пресечь начальство от науки придумывало спирты абсолютные, замещённые, абсолютизированные, компенсированные и на какие ещё только ухищрения не шли, чтоб народ трудовой удовольствия лишить. Ведь развлекались таким образом не только пьяницы и алкоголики, но и весь остальной "простой" народ.
А где по работе применялось постоянно что-нибудь спиртосодержащее в ход шла народная смекалка. Так при получении со склада полведра БФ`а отряжался ученик слесаря с электродрелью. В патрон дрели зажималась кленовая палочка, в полведра щепотку соли и полимер из бэефа этого на кленовую палочку наматывался. Знаю-знаю - сейчас почтенный читатель не согласится - дескать не кленовая, а еловая щепка, или не соль, а маленько марганцовки - конечно же и это святая правда. А как быть если не в ведре пришёл спесимент, а в жестяных баночках из-под асидола. И с резиновой пробкой. А очень даже и просто. Ученик слесаря заменялся на ученика токаря. Лёгким, отработанным движением (даром что и ученик), чистый конец спички мокал он в ту же соль. Затем приоткрывалась пробка, под неё ныряла спичка, баночка зажималась в патрон, но только уж не дрели, а токарного станка. Тысяча оборотов в минуту на полминуты и полимер этот на стенке баночки. Ну да что Вам рассказывать, если сами такое проходили.
И вот представьте себе ситуацию. Трое молодых да ранних, правда нормально образованных, с нормальными золтыми руками и светлыми бошками, вторыми в мире и первыми в евроазии и осталных африках не баловства ради, а по делу сконстралили такую штуку. Ампулу с этим самым этанолом поместили в сильный магнит и по её продольной оси стрельнули кое-каким лучиком ну там определённой волны, определённой длительности и прочее, да так, что в ампуле нарисовался ацетон! То есть нету спирта, а ацетон есть. Хотя его и не было. Вот и попробуй потом мастерам растолковать, что, дескать, опыт этот в основе новой ветви знаний, что в наше время в каждом химическом институте есть лаборатория Химической Поляризации Ядра (ХПЯ) - эта самая ветвь.
Нет чтоб наоборот: нацедил ацетончику, потом по нему бабах! И, тебе пожалуйста: хошь клюквы с песочком туда натолки, а хошь и так, только на выдохе - иначе слизистую глотки обожжёшь.
И вот парадокс. От серьёзных дел одни сникерсы остались. Да пепси, разрози её гром. А этой пепсёй глотки не обожжёшь. И на откровенность после заедания бутербродом с докторской (не путать с диссертацией) не потянет. И куда, да и чем попасть, чтоб мировая наука без нашей на месте не стояла, не клюнет. А ведь задачка-то интересная. Для учёного народа. С полведром справились, с баночкой - придумали. А чтоб с супостатом, Советскую науку грохнувшим, - специальный ход нужен. Мысли. Потоньше, чем померить степень вседозволенности поведения публики по числу зафиксировавшихся на асфальте без сахара и с ментолом микробомб проклятого капитализма. Раньше ихнего, а теперь и нашенского!
Похоже, жизненным оказалось предположение Гумилёва (младшего), что Россия выберется из зкстремума катастройки за счёт потери национальной самобытности (это когда слесаря замещает токарь).
* * * * *
НЕЖНЫЕ ТИСКИ
С виду-то он неказистый. Как говорила его первая жена "ходют тут разные алены делоны, а попадётся низенький с серыми глазками, и пойдёшь за ним как миленькая и кроме него никого тебе не нужно".
С ума схожу как вспомню его ручищи на моих бёдрах - нежные мягчайшие лапищи-тиски. Когда нет никого рядом, я возьму его руку и глажу, и держу, и сжимаю. Ведь послал же Господь такую радость - ощущать, знать, что есть на свете эти золотые руки, и жду не дождусь как коснутся меня они. И прощу всё сразу, ежели что было. Себя не помню в этих мускулистых тисках.
* * * * *
У ГРЕБНЕВА
После премьеры фильмы "Разбудите Мухина" Анатолия Гребнева в Доме кино (или в Союзе не помню что это тогда было - это был вроде как 1970 год). Встречались мы у входа с 1й Брестской. А после официальной части пошли к нему домой вроде на улицу Черняховского в районе метро Аэропорт. В мероприятии участие принимали Виктор Мережко и поэт как будто Парфёнов. Тоже Виктор. У поэта тогда же вышел маленький такой стихотворный сборничек. Не очень помню толи "Звоны" толи "Колокола чегото там ..." что-то в этом духе назывался он. И я пытался поначалу - когда за стол рассаживались, попасть между ними. Потому как желание одно сильное было. Всё хотелось узнать как же это так повезло, что раскопали парня на роль А.С.Пушкина - ну вылитый по понятиям того времени Пушкин. Всем понравилась водка, а нам с Мережко коньяк. И единственную бутылку с ним мы умыкнули со стола и поставили между моим стулом и его креслом. Очень низким. По моему плетёным. Трапезный стол был достаточно не высок - что-то вроде журнального. Пить и наливать из близ расположенной бутылки было сподручно. Он так между разговором левой рукой, как настоящий заговорщик, протягивал руку к моей рюмке - а я сидел от него справа - а правой приподнимал бутылку и наполнял мою, а затем свою рюмку, в то время как моя правая тянулась за чем-нибудь в середину стола для прикрытия операции. Так всю её мы с Виктором и уговорили. А в перерывах между тостами Виктор (который не Мережко) из этого сборничка наизусть чего-то читал. И мне стихи пришлись аккурат в настроение. Толя Гребнев читал нам отрывки из новой повести. А ещё он хвалился (в хорошем смысле) новым рабочим кабинетом. У западной стены искруглялась кафедра из ореха, плавно переходящая в пол. А посреди комнаты возрастала стойка как в церкви под множество свечей. Тоже вроде из орехового дерева. А потом нас всех отправили спать по разным покоям. Каждому свой. И когда ночью я проснулся от жажды и по нужде сразу, то туалет нашёл достаточно быстро. Напившись из под крана (тогда ещё в Москве эту роскошь можно себе было позволить), и, выключив в туалете свет, я как-то сразу понял что заблудился - столько было дверей и коридоров. Но тут откуда-то взялась горничная в фартуке и, показавши на отдалённую дверь, сказала: "Вам туда". Я охренел от всего сразу. А особенно когда в комнате, указанной горничной, обнаружил свою одежду. Рухнул на лежанку и до утра.
А поутру уже другая горничная предложила нам с Виктором Мережко, проснумшимся в это же время, кофею и мы с ним направились к троллейбусу. Только мне нужно было в одну сторону, а ему в другую.
Расстались как приятели. Обещались перезваниваться.
* * * * *
ФОТО
В дальнем конце сеней добротной деревенской пятистенки был отгорожен тёмный чулан. Дверь его закрывалась плотно, без щелей. По серёдке наружной стены, на высоте около метра от пола было выбрано круглое отверстие под углом к горизонту градусов в шестьдесят. Под ним небольшой двухэтажный стол. Над ним пара полок. В глухой деревне, в центральной России, где про электричество только слыхали, в середине пятидесятых годов этот чулан мой дядя по отцу держал под фотолабораторию. На нижнем ярусе стола располагались кюветы с растворами. На верхнем - кадрирующая рамка, наклонённая к плоскости стола под тридцать градусов и другие предметы для фотопечати. А в отверстие в стене вставлялся тубус увеличителя (вроде У2) без верхней крышки с лампой. Кольцо с объективом можно было вынимать для освещения при контактной печати. Гениальная простота решения! А вода в деревенском колодце была настолько чистой, что приготовленные в ней растворы не давали вуали и фотографии, сделанные тогда, и теперь (через полвека) не пожелтели. Ведь знать надо!
Конечно, вряд ли Александр Степанович мог предполагать, что о нём писать будет кто-то в год смерти Анри Картье-Бресcона. И, скорее всего ничего не слышал о первом в мире созидателе цветных фотографий с 1904 года изумляющих людей высоким качеством изображения и в начале двадцать первого века Сергея Михайловича Прокудина-Горского из Санкт-Петербурга.
А интересно каким "развратом" в то время заменяли чуингам или пепсю, или рюкзачёк с дегенеративным куском мишкоподобного синтетического плюша? С обилием пряжек и молний на нём, обдирающих одежду и кожу других людей, оказавшихся с носителем этой гнуси в одном вагоне метро?
* * * * *
КОНЕЦ
СОДЕРЖАНИЕ
ЧАСЫ С ФОСФОРОМ 2
ДУАЛИЗЬМА 6
КРУЖКА 7
ДАВЕЧА НЕ НЫНЕЧЕ 9
СБОЙ 10
ЗИГЗАГА 11
ОДНАКО 12
КРУГОВОРОТ КОЛОВРАШЕНИЙ 14
ВСТРЕЧА 16
КАБЫ МОЛОДОСТЬ, КАБЫ СТАРОСТЬ 17
ДАНИЛОВКА 18
ПО ВЕСНЕ 19
ПРОКАТИТЬСЯ 20
ШАМАН 21
ДОМ 23
ВОЙНА ПРОКЛЯТАЯ 24
ПРЕСВЯТЫЕ ДЕВЫ 26
С КРУЖАВЧИКАМИ ПО КРАЮ 29
ГЛАВНАЯ ДВИЖУЩАЯ СИЛА 31
НЕЖНЫЕ ТИСКИ 35
У ГРЕБНЕВА 36
ФОТО 38
***
ФОТОУВЕЛИЧЕНИЕ 41
Евгений Понасенков
Академик Русской академии наук и искусств.
ФОТОУВЕЛИЧЕНИЕ
Для того, кто хотя бы недолгое время прожил в этом мире, не будет секретом тот факт, что в жизни нет ничего очевиднее ее бесконечно относительной, но безупречно строгой запрограммированности. Так вот, крутясь волчком, в надежде обмануть эту неосознанную веком профанов и сприродойборцев программу я, переключая каналы, однажды наткнулся на уже начавшийся фильм Микеланджело Антониони "Фотоувеличение" (1966 года). Однако в тот момент я не знал, ни чей это фильм, ни как он называется.
С точки зрения маскультового сознания, в его сюжете сюжет ускользал от своего контура, или, выражаясь ближе к народу, непонятно было "про что играють-то". Нет, ну, вроде бы есть рабочий интеллигент, фотограф, который, правда, ведет несоветский образ своей загнивающей великобританской жизни. Проще говоря, снимает этот товарищ не доярок с внеплановым передоем литража приближения к "коммунизьму", а, пердонэ ми, "дэвушэк" в различных подозрительно эстетских позах. Нет, нет, несколькими минутами позднее зритель с гордостью за свою непотерянную жизнь узнает, что подозрительность была напрасной, и Антониони - это, слава богу, хотя бы в своей профессии ни Висконти и ни Кокто, а человек нормальный: после выполнения плана фотограф, не меняя позу девушек, занимается с ними же, чем положено, не совершая (по крайней мере, в рамках вошедшего в повествование) ничего подстатейного. Но факт остается фактом, дорогие товарищи: наши фотографы ни на личной автомашине не ездят, ни профессией своею не злоупотребляют (имеется в виду на экранах кинотеатров нашей зажиточной Родины). А этот, ..., ездит!!
Более того, потом появляется какой-то труп, который затем столь же таинственно исчезает, причем параллельно фотограф продолжает совершать антисоветскую деятельность с женщиной, которая вроде бы имеет отношение к тому неясному, видимо, убийству. И хуже всего то, что наш советский зритель так и не узнает всех очевидно трагических обстоятельств гибели того неизвестного гражданина, который, как нам временно показалось, лежал где-то далеко, прикрытый сумерками и по-буржуйски стриженными кустами. Нет, мы-то понимаем, что этому фильму не хватает ясности, которую могло бы внести спецподразделение нашей доблестной милиции, с Пал Палычем во главе, и соответствующий отдел министерства культуры, которое бы наставило режиссера и его морально разлагающегося героя на путь истинный. Но, если вы думаете, что перечисленные несуразности (отсутствие ясной фабулы и четких моральных устоев) уже предел антиискусства упомянутого итальянского кинематографиста М. Антониони - вы ошибаетесь. В финале киноленты режиссер позволил себе еще более наглую пощечину кинозрителю: безо всякой определенной цели фотохудожник идет прямо по газону, вдруг безо всякой логики появляются клоуны и мимы (едут на автомашине), которые начинают играть в теннис без мячика и без ракеток, причем, когда воображаемый мячик оказывается вне поля, то фотограф его поднимает (!), делает вид, что кидает им обратно, и, пройдя несколько шагов, исчезает! Вся эта заумная дребедень есть лишь неудачная ширма для прикрытия непрофессионализма кинематографиста, который не смог привести своего героя к логическому концу, окончательно расставив все точки над "и" в упомянутой криминальной истории и его антиобщественной личной жизни. Но, объективности ради, не будем обвинять в неудаче кинокартины лишь одного человека (режиссера): он ведь только часть той системы, которая, испытывая глубокий кризис, может предложить зрителю лишь подобный неудобоваримый продукт.
***
Уникальность рассказов Леонида Молчанова в их практически внетекстуальной форме. При том, что автор сумел выработать совершенно индивидуальный и богатый лексикон, все его произведения несут яркий и бессознательный по своей природе отпечаток визуального прочтения. Профессия фотографа словно бы в магическом кристалле преломилась в его литературных работах. Это и не рассказы и не эссе. Это как бы имплементарные зарисовки стопкадром в их динамическом развитии.
Подобный физический парадокс стал возможен благодаря тому, что автор смог найти вневременные структуры для передачи состояний сюжета.
Безусловно, самым совершенным по композиции является рассказ "Зигзага". Яркий метасюжет утилитарного (т.е. понятного читателю) свойства закольцовывает повествование, подсказывая философский смысл спиралеобразного развития истории.
Еще глубже в своих философских поисках Леонид идет в рассказе, посвященном затмению. Емкая метафора рельефно демонстрирует характерную черту людского восприятия, чьим сознанием можно манипулировать, благодаря лишь одной невежественности этих людей. Характерной особенностью этого рассказа является и то, что и в смысле стилевого оттенка он как бы выходит из общего ряда: в этом рассказе чувствуется переход из творческого (т.е. художественного, философского) "фотоувеличения" реальности к фотоувеличению подсознательного и нереального в форме уже не ретроспективных впечатлений, а в создании образа воображаемого мира.