Тому назад как с полгода будет, может побольше, навстречу мне прямо на перекрёстке подошла старуха, неприятная, неопрятная, липкая, после продолжительного (я всегда спешу) елейного вступления предложила купить её книги. Книг у неё никаких не было, а и были бы, всё равно не до них. Обычная попрошайка. Снисходить я давно разучился, но попытался обойти её. Тогда она попросила продать её машину, прибавив: "Я верю вам". И вдобавок ненормальная. Обо всём этом я вскоре забыл.
     Но третьего дня она вновь приблизилась ко мне. Я, как и в первый раз, также возвращался с работы, и она встретила меня ещё ближе к дому, чем в первый раз.
     - Молодой человек, извините, пожалуйста, задержитесь на пять минут.
     - Извините, не могу, у меня тяжёлая сумка, - и я кивнул на сумку с мёдом. Эту женщину можно было вспомнить, не глядя на неё, по тому, как неловко она растягивала слова.
     - Вы часто здесь ходите, купите мои книги.
     - Я ведь говорил уже как-то вам, что мне не нужны книги.
     Резкость, вызванная слабостью моего медового алиби, удивила меня самого. "Наверное, "Школьная библиотека" или Кочин, что ещё может продать нищая старуха?" По дороге к дому я стал вспоминать стариков с их пыльными покрывалами, на которых разложен незатейливый ассортимент.
     - А какие у вас книги, старые? - вдруг обернулся я.
     - Да, у меня очень старые книги. У меня есть даже Библия с иллюстрациями Дорэ.
     Я присмотрелся к старухе, ясно, что она не в своём уме, но что-то сквозило в её взгляде от былой интересности. Она разыгрывает меня то ли от скуки, то ли с целью одурачить. Я разочарованно повернул к дому. Непростая старуха. Видя моё недоверие, она засуетилась.
     - У меня есть "Божественная комедия" Данте, издание "Academia", - холодок прошёлся за моей спиной.
     - Хорошо, покажите мне свои книги.
     - Сейчас я не могу, к моей дочери пришли друзья, я не могу при них. - Она бы могла производить впечатление этакой старорежимной чудаковатой мадамы, если бы пройдоха не наследил на её лице.
     - Ну, приходите на это место через полчаса, ещё лучше в начале восьмого, приносите ваши книги, тогда и поговорим.
     - Пойдёмте лучше к вам.
     - Нет, это исключено. Увидимся минут через сорок. - Я понёс мёд дальше.

* * *

    Пока варились пельмени, я рассказал Мише в двух словах о своём приключении. Через сорок минут банка с мёдом оказалась на прежнем месте, у парадного того дома, возле которого странная обитательница этого квартала, вероятно, изо дня в день приставала ко всем прохожим со своими каверзными просьбами вместо того, чтобы отнести книги букинисту. Ожидая меня, она привязалась уже к какому-то жигулисту. Один носок её сполз с ноги, если в туфле вообще что-то было. Взгляд непрямой, заискивающий, речь переслащенная, пересыпанная неуместными извинениями. Всё это не казалось благородной нищетой, такой, какой она рисовалась в моём воображении. Никакой жалости к её положению я не испытывал, может, потому, что были сомнения в её трезвости, а скорее всего из-за природной чёрствости.
     - Не правда ли: диккенсовский типаж? - это я Мише.
     Наконец она заметила нас и подошла.
     - А я думала, это вы приехали, - певучим голосом произнесла она. Я спросил её о самом насущном, так как в руках у неё по-прежнему ничего не было.
     - Где же ваш Дорэ?
     - Я не могу пройти в свою комнату, она у меня дальняя, и я бы не хотела ходить мимо гостей. И я не говорила вам Дорэ, я говорила Дюрер, - внятно подчеркнула она.
     - Как же быть, что вы предлагаете?
     - Это ваш друг, - она посмотрела на Мишу.
     - Допустим, - торопливо заметил я, чтобы замять неловкость предиката, данного этому предосудительному меланхолику.
     - Что вы сделаете с моими книгами, вы не отнесёте их на чёрный рынок? - голос её задребезжал при этом.
     Её сомнения озадачили меня. О каком чёрном рынке она говорила, когда вся торговля непонятного цвета, а её книги доступны лишь специалисту? Наверно, она хотела, чтобы её книги просто сохранились в надёжных руках, а может, для неё самой перспектива расставания с книгами стала неожиданной реальностью, к которой она оказалась не готова.
     - Нет, я вам могу обещать, что они не попадут на чёрный рынок, я их возьму себе. Вот, можете взглянуть, - я достал номер "Русского вестника" за 1866 год, - вот такие книги меня интересуют. Есть ли у вас периодика, журналы?
     - Журналов у меня нет, это какой том? У меня есть "Нива".
     - "Нива" - это не то. Есть ли у вас толстые старые журналы XIX века, книги "серебряного века", 20-30 годы? Что у вас вообще есть?
     - У меня есть "История Государства Российского" 1903 года.
     - Не-ет, это всё не то. Что толку говорить о книгах, их надо смотреть.
     - Пойдёмте к вам, - жалобно сказала она опять.
     - Зачем, ну какой смысл? Нет, это невозможно. Книги у вас дома. Вообще есть ли они у вас? Вы не морочите нам голову? Вы обещали показать книги, не показываете и ничего не предлагаете.
     - Нет, книги у меня есть. У меня, ребята, такие книги, какие вам и не снились. Я работала в книгохранилище, книги списывали, они приходили в негодность, фонды большие, я брала их себе домой. Мой муж - известный кировский коллекционер, он собирал медали, монеты, а я всю жизнь собирала книги. Но сейчас стало трудно жить, приходится продавать. А вы со мной ничего не сделаете?
     - Какие вам нужны гарантии от нас?
     - Я верю вам, но не хочу, чтобы книги попали на чёрный рынок.
     - Я обещаю, что они будут только у меня. Я сам собираю книги. Вы же видите, - я ещё раз показал ей на свою доверху набитую старыми журналами сумку. - Кстати, сколько вы хотите за них?
     - Ну, я не знаю, сколько дадите.
     Я недоумённо переглянулся с Мишей.
     - А какое у них состояние? Как они сохранились? - вступил в разговор Миша. - Может быть, у вас есть "Столица и усадьба"?
     - Нет, но у меня все книги, начиная с 1800 года и позднее.
     - Ну, так что толку говорить впустую, - опять завёлся я. - Давайте договоримся, когда можно увидеть книги. Завтра вы сможете их показать?
     - Конечно, смогу, приходите в любое время.
     - А не получится опять так, как сегодня, что у вас будут гости, и вам нельзя будет ничего сделать?
     - Нет, приходите, как сможете.
     - Хорошо, завтра в 18 часов мы придём к вам. Где вы живёте?
     Всё это время, пока мы разговаривали, моросил мелкий дождь.
     - Вот тут я живу, в этом доме. - Она показала на дом, у парадного которого мы находились до сих пор. Довоенная постройка, по предположению Миши, знавала и лучшие времена, как и её обитатели.
     - Какая квартира?
     - Одиннадцатая.
     - Хорошо, завтра в шесть часов ждите меня.
     - Ребята, у меня ещё одна просьба к вам, - голос её при этом стал мурлыкающе вкрадчивым. - Мне надо продать "девятку".
     - !?
     - Вы бы не могли помочь мне?
     - Это какая-то авантюра, - опять начал я. - За сколько?
     - Ну за 20.
     - Я и цен-то не знаю, какие бывают, - это Миша.
     - Давайте будем заниматься чем-нибудь одним. Книги так книги.
     - Хорошо, хорошо, тогда дайте мне, пожалуйста, немного мелочи, ну рублей пять.
     - Вот вам вся моя мелочь. Тут около рубля. Больше у меня с собой нет, - я опорожнил свой бумажник ей в ладонь.
     - Может, у вас что-то есть? - обратилась она к Мише.
     - Нет, у меня нет.
     - Жаль, рублей пять бы.
     Мы с Мишей направились дальше, оставив старуху озадаченной стоять у подъезда, и сами не менее её озадаченные.
     - Ну, как твои наблюдения? Она превзошла мои ожидания, а "девяткой" окончательно добила.
     - На музейного работника она не походит, может, уборщицей работала. Ну, завтра посмотрим.
     Наконец-то Миша понёс к себе свой мёд, а я пошёл с журналами к Диме. По дороге к нему, я не переставал думать о фантастической старухе. Придя к Диме, я набрал Мишин телефон и поделился:
     - А может, она сумасшедшая. Может, она видела эти книги, и они запали ей в память, но ничего этого и, разумеется, "девятки" у неё нет. Это всё объясняет, почему она не показывает книг. Я вспомнил сейчас, что она ещё зимой просила меня продать машину. За это время её могли бы продать или дочь, или зять, если бы хотели.
     - Может быть, завтра видно будет.

* * *

    Но назавтра мы ничего не увидели, кроме облезлой кожи обшивки на дверях. Звонок молчал, да и весь подъезд производил удручающе-старческое впечатление. Пожалуй, именно в таком доме и могли находиться книжные сокровища. У соседской девочки мы выяснили, что женщину звать Ольгой Николаевной, и что книги у неё действительно есть, книги необыкновенные, целая стена.
     Не появилась она ни в шесть, ни в семь, ни в девять. Не появилась она ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Мужские, женские голоса попеременно бодро отвечали, не отворяя двери:
     - Нет, ещё не пришла, и неизвестно, когда будет.
     В который раз, выходя из мрачного подъезда в догадках о том, где она на самом деле находится, я чувствовал себя персонажем Крестовского. С другой стороны, зачем мне её книги, когда придёт время, и я не в силах буду решить, куда мне подевать свои собственные сокровища? Вот вопрос.
     Зайдя как-то в очередной раз в знакомый подъезд, я столкнулся нос к носу с молодой женщиной недурной наружности, выходившей из одиннадцатой квартиры. На обычный вопрос я получил обычный ответ. Миша предположил, что лучше всего продавщицу книг искать днём - её, возможно, меньше опекают. Так я и сделал однажды, придя около одиннадцати утра. Собираясь поскрестись в дверь, я почему-то долго раздумывал, о чём говорить с ней, с Ольгой Николаевной. Ведь вот сейчас она может распахнуть дверь, и я окажусь растерянным перед её богатствами. Перспектива оказаться неготовым к разговору (вдруг она передумала или лучшее уже успела продать?) смутила меня. Не знаю, что отвратило меня в этот раз постучаться, но я так и не решился на это. Выйдя из подъезда, я встретился с симпатичной девушкой, и вскоре за моей спиной раздалось уже привычное бряцанье дверной ручки. Как ни удивительно, дверь легко пропустила её, а я с облегчением подумал, что вовремя избежал недоумённых взглядов.
     В безумной тоске мне всюду мерещилось старческое лицо. Однажды я встретил его в рыночной толпе и окликнул Ольгу Николаевну в спину. Полузнакомое лицо удивлённо посмотрело на меня. Теперь мы поменялись ролями.
     И однажды днём (прошёл уже месяц, а может, и больше) я вновь был у желанной двери. Несмотря на раннее время, я получил чувствительный отпор:
     - Ну, что вы всё ходите. С восьми часов начинают ходить. Вам машину надо купить?
     - Нет, у неё были ненужные книги.
     - Да вы слушайте её! Она четвёртый год не в своём уме. Она чуть не всем про машину рассказала, от покупателей отбоя нет. Она вам про яхту расскажет, вы и в это поверите? Неужели вы не могли понять, что это больной человек, хоть бы пожалели! Нет у неё никаких книг и никогда не было. И не ходите сюда больше, не приставайте!
     Она долго говорила ещё что-то, я уже не слушал, какое-то время постоял возле дверей, потом медленно вышел на свет.
     Самое простое объяснение странностей Ольги Николаевны, приходившее неоднократно мне самому, всё-таки поразило меня. Мне стало действительно немного жаль обеих женщин, обречённых на взаимное непонимание, но как быть с книгами, соседка говорила серьёзно. Дюрера могло не быть, но отчего им не продать ту же "Ниву", не "девятка" ведь это, в самом деле.
     Как-то я встретил Ольгу Николаевну возле подъезда её дома и хотел было окликнуть, но решил повременить, пока она не закончит беседы своей с молодым человеком недурной внешности, и наверное, весьма приличного, хотя и несколько опухшего от пьянства, а может и от побоев. Точно такие же кровавые и синюшные отметины можно было без труда разыскать на лице и у самой Ольги Николаевны. Мирный и задушевный характер беседы оспаривал плоды некой кипучей деятельности, напечатлённой на их одухотворённых лицах. В её голосе слышна была материнская теплота, влюблённая забота и невыразимый лиризм, а он весь состоял из внимания. Из обрывков их разговора я не понял ничего, кроме одного: они никуда не спешат и ни в ком не нуждаются. Какая поистине полнокровная, содержательная и загадочная жизнь разворачивалась на моих глазах! Я со своими неосуществлёнными книжными претензиями показался тут неуместным самому себе и отступил.

* * *

    Прошло несколько месяцев, а я понимал, что разговор с Ольгой Николаевной так или иначе состоится, раз уж сюжет ждёт своего завершения, и я узнаю секрет её книг из первых рук.
     И вот как-то в сумерках январской метели я узнал перед собой её дрожащую, неуверенную походку. Худенькая, нелепая фигурка в мехах, в великолепных светло-голубых колготках, в кокетливых туфельках, утопавших в пушистом снегу. Сказочно-праздничный вечер соответствовал её виду, как если бы она возвращалась с бала. Она неторопливо шла передо мной, рассеянно посматривая по сторонам, и, пока я догонял её, я вспомнил о том, что мы встречаемся с ней уже в третий раз на одном и том же месте, и всё идёт своим чередом, и развязка этой романтической истории будет иметь чарующий конец.
     - Ольга Ивановна! - окликнул я её в спину.
     - Николаевна, - поправила она меня, не оборачиваясь, как будто представляя, с кем ей приходится иметь дело.
     - Извините. Ну, так как же ваш Дюрер? - глаза её мутно блуждали. Мои предположения относительно бала не были безосновательны: от неё исходил аромат вкусного вина.
     - Ах, Дюрер, ну так что же, приходите, когда вам будет удобно, - голос её был невероятно трезв и спокоен, расставание с раритетом было рутиной.
     - Ну, нет, что вы! Я столько раз к вам заходил, что больше уже не смогу прийти. Мне всё время говорили, что вас нет дома.
     - Да, меня тут не было какое-то время - я была в Йошкар-Оле, но сейчас можете приходить в любое время, я никуда не собираюсь и всё вам покажу, - пьяные глаза её светились умом, а тон был будничным и рассудительным, не выдавая неупорядоченного воображения.
     - Дело в том, что я больше не приду к вам. Меня об этом попросили у вас, и я, разумеется, больше не приду.
     - А, ну, это дочь. Видите ли, у нас с ней сложные отношения.
     Тема семейных неурядиц на этом была исчерпана. Я оценил её такт и сдержанность. Менее всего ожидал я их увидеть в невменяемой женщине преклонных лет, и во хмелю, что само по себе забавно. Величественное нежелание переходить на личности так контрастировало с несдержанностью здравомысленной дочери. Но Миша, конечно же, не прав, это не техничка.
     Тем временем мы неторопливо шли дальше.
     - Но, если вы желаете, я могу принести книги сюда, к "Авангарду".
     - Приносите, я вам сразу же заплачу. - Мне показалось, что моё нетерпение было ей неприятно. Я обречён делать в этой партии самые невыгодные ходы.
     - Когда вы свободны? Давайте завтра.
     - Нет, завтра я работаю и появлюсь здесь не скоро.
     - Ну, а когда?
     - Я сейчас могу, - мне показалось, что я повторяю затверженный текст. Я уже знал продолжение этой репризы, но остановиться не мог.
     - Нет, сейчас я не могу, мне нужно ехать. Завтра приходите, я обязательно принесу, я обещаю.
     Меня удивило, с каким достоинством говорила она сейчас со мной. Я всё ещё видел в ней облезлую, свихнувшуюся попрошайку. Но если тут кто-то и был попрошаином, то не она. А я уже опасался её отказа и оттого чувствовал себя ещё глупее и действовал ещё прямолинейнее, как будто мне отказывали в любви, как будто я столкнулся с неслыханным женским коварством. Ну, разве же так можно с женщиной? Ведь вина в этом случае целиком принадлежала мне, а оправдания суть таковы, что их никто никогда не хочет слушать и менее всего - я сам от себя. Язык мудрости не ведает такого оформления мысли. Крайняя степень выражения оправданий - стенания.
     - Ну, а я завтра не могу, сегодня праздники заканчиваются, и завтра мне не приехать сюда. Давайте минут через десять-двадцать, - подразумевая под этим своё сомнение и прошлый опыт.
     - Тут где-то остановка троллейбуса должна быть.
     - А вот она, прямо перед вами.
     - Нет, мне надо в другую сторону. Тут "двойка" ходит.
     - Сейчас "двойки" нет. Сейчас "девятка".
     - Да, да, "девятка", конечно же, "девятка", это раньше тут "двойка" ходила. А сейчас "девятка".
     А что ещё? Всё.