Сотни ртов одновременно замерли, не дожевав куски стерляди, телятины, огурцов, ананасов. Сотни голов втянулись в плечи, ощущая хрупкость шейных позвонков. Сотни глаз одновременно спрятались от взгляда того, кто мог одним словом разрушить жизнь, отнять все, отправить в Сибирь, лишить жизни.
Тоскливое молчание заполнило зал. Тонкая ниточка, не ниточка - паутинка, протянулась от императора к женщине, сидевшей напротив, на другом конце стола.
Возглас императора смолк. Присутствующие молчали. Чьи-то опущенные глаза скрывали блеск торжества. Другие уже предчувствовали неминуемое наказание, ссылку, нищету. Пожалуй, только канцлер Воронцов не испытывал ни радости, ни огорчения. Не старый еще, ему не было и пятидесяти, Михаил Ларионович в последнее время утратил ощущение полноты жизни. Стало скучно, его нюх старого царедворца ощущал запах мертвечины. Будет мертвец, обязательно будет. Только пока не ясно, кто. Но, должно быть Екатерина Алексевна. После смерти Елизаветы все чаще посещала его мысль: для чего прожил он свою жизнь, не жалея ее ради величия империи. Для чего двадцать лет назад он вместе с Шуваловым стоял за санями, на которых цесаревна ехала в казармы Преображенского полка в ночь провозглашения ее императрицей? Ради чего он же вместе с Лестоком арестовал Анну Леопольдовну и ее семейство? Вместо злобной Анны воцарилась беспутная Елизавета. Два десятилетия не принесли России величия.
Елизавету сменил Петр - тот еще балбес. Одно слово - голштинец. Экая напасть какая на Руси - что ни царь, то пьяница. Что ни царица, то распутница. А Петр вообще остервенел. Круглые сутки пьян, всех переодел в прусскую униформу. Только и знает, что парады устраивает. Императрица тоже... прости Господи. От Орлова дите родила - вот Петр из себя и выходит. Только Лизка, племянница на него влияние оказать умеет. Если б не она, наверное, всю Россию разнес бы.
Да, видно Екатерине Алексевне недолго осталось. По городу упорно ходят слухи, что Петр хочет ее в монастырь отправить, а с Лизаветой обвенчаться. Хорошо бы, да уж больно империю жалко. А еще бы лучше их бы - и Петра, и Екатерину - куда-нибудь отправить. А Павла объявить императором. А пока в разум не войдет, приставить к нему умных людей, о государстве радеющих. Да хоть бы и его, Воронцова...
Михаил Ларионович вздрогнул, очнулся от забытья. Эка куда его занесло. Чуть не в императоры собрался. И думать так не годится. Он взглянул на императрицу. В глазах ее императорского величества блестели слезы.
Только что Екатерина пережила унижение, какого не испытывала за тридцать три года своей жизни. На глазах четырех ста особ трех первых классов и иностранных послов.
Произошло это во время парадного обеда, данного императором по случаю ратификации мирного договора с Пруссией. Свершилась давняя мечта Петра. Наконец-то тетка-императрица отдала Богу душу, и теперь он, император всех русских, может осуществить свою давнюю мечту. Теперь он вернется в лоно своей семьи, из которой в отрочестве был вырван жестоким временем и волей Елизаветы. Петр никогда не понимал, почему именно на него пал этот выбор. Разумеется, он законный наследник российского престола. Он, а не тетка Елизавета. Но для чего она привезла его сюда? Было забавно. Юный голштинский принц, почти мальчик, нежданно-негаданно становится наследником престола огромной северной державы, населенной странными людьми, живущими в грязи и нищете, но обожающими пофилософствовать. Конечно, им далеко до европейских мыслителей. Как ловко, например, дядя Фридрих умел рассказывать о своих отношениях с другими государями. Да и французы бывают иной раз неплохи. Этот, например, как его... Волтур?.. Волтар?.. Тот, который написал оду "На Фридриха IV, короля Прусского". Правильно делает Екатерина, что
читает книги, написанные этим французом. Надо бы и самому взять у нее что-нибудь почитать. Да
и Лизе не мешало бы. Сейчас эти французы в моде.
Но какова Фигхен. Какова лиса. Она заигрывает с этими русскими, прикидывается своей, забыла фатерланд. Голос крови для нее пустой звук. Но для него, Питера, семья - это все. Наконец у него появилась возможность напомнить всему миру о своем происхождении. Боже мой, как он страдал все эти годы, в этой чужой, холодной стране.... Надо выпить... Да, за семью.
- Господа, - император Петр III поднял бокал, - за императорскую фамилию!
Грохот отодвигаемых кресел слился со звоном бокалов. Зал пил стоя.
Пила и Екатерина, однако, подняться она и не подумала. Ах, змея...
- Гудович, - позвал Петр флигель-адьютанта, - поди к императрице, спроси, почему она не встала в знак уважения к моему тосту?
Расторопный Гудович прошел через зал, склонился перед императрицей. В то время, как Гудович говорил, Екатерина сидела неподвижно, лицо ее было бледно, но никаких чувств не выражало.
Эка держится, размышлял напряженно следивший за ней Петр. Всю жизнь так. Скрытная гадина. Всю жизнь мне загубила. Русской прикидывается. Шлюха. Салтыков, Нарышкин, Понятовский... Теперь от Гришки Орлова щенка принесла... Шлюха... Шлюха...
- Ваше императорское величество, - Гудович принес ответ Екатерины, - ее величество приказали мне передать, что, поскольку императорская фамилия состоит только из государя, ее самой и наследника престола, великого князя Павла Петровича, то она и сочла вставание излишним.
Петр заскрипел зубами:
- Гудович, поди сейчас же к императрице и скажи ей, - голос его задрожал, - скажи ей, что она дура, и что она должна была бы знать, что оба принца Голштинские, дяди императора, также принадлежат к императорской фамилии.
Император глянул на Екатерину. Они встретились взглядами. Ему показалось, что на губах ее играет недобрая усмешка. Кровь прилила к голове, и император России крикнул через весь зал русской императрице:
- Ду-у-ура-а-а!
Присутствующие замерли. Екатерина сдержала навернувшиеся слезы и повернулась к графу Строганову, стоявшему за ее креслом:
- Граф, Александр Сергеевич, что-то у нас тихо нынче. Может быть, порадуете нас какой-нибудь занимательной историей.
Растерявшийся Строганов лихорадочно размышлял. Надо бы промолчать, отойти подальше от опальной императрицы. Неровен час, навлечешь на себя гнев Петра. Но уж больно неравнодушен Александр Сергеевич к Екатерине Алексеевне. Только вот что же сказать? Может быть, из жизни покойной императрицы? Через минуту в наступившей тишине раздался голос графа:
- Чем же вас позабавить, ваше императорское величество? Вот, разве что... Говорят, императрица Елизавета Петровна, еще будучи цесаревной, навестила несчастного тверского епископа Лопатинского. "Узнаешь ли ты меня?" - спросила она его. Надломленный многолетним заключением, старик долго искал в своих воспоминаниях. Наконец он встрепенулся и радостно воскликнул: "Ты искра Петра Великого!"
По залу прошел настороженный шумок. Петр молчал. Строганов продолжал:
- Или вот... Покойная императрица строго следила за тем, чтобы никто не смел носить платьев и прически нового фасона, пока она их не оставляла. Однажды Лопухина вздумала, по легкомыслию или в виде бравады, явиться с розой в волосах, тогда как государыня имела такую же розу в прическе. В разгаре бала Елизавета Петровна заставила виновную стать на колени, велела подать ножницы, срезала преступную розу вместе с прядью волос, к которой она была прикреплена, и, закатив виновнице две добрые пощечины, продолжала танцевать. Когда ей сказали, что несчастная Лопухина лишилась чувств, она пожала плечами и молвила: "Ништо ей, дуре!"
Зал ожил. Звякнула чья-то рюмка. Петр снова поднял бокал:
- За императора Фридриха!
Все пили стоя. Поднялась и Екатерина. Петр глянул на нее и злорадно скривил губы.
Зал зажил своей обычной жизнью - весело и шумно.
Петр поставил бокал и подозвал Гудовича:
- После обеда Строганова отправить на его дачу на Каменном острове и велеть не выезжать ему оттуда до нового распоряжения.
2.
Обед закончился после полуночи. Екатерина вернулась в свои покои. Два месяца назад императорская фамилия переехала в новый дворец, отделка которого уже близилась к концу. Петр занял один из флигелей, а жене назначил аппартаменты на противоположном конце другого. Рядом с собой он поместил Елизавету Воронцову.
С помощью Марьи Савишны императрица сняла красное бархатное платье, надела халат и, распустив длинные густые волосы, присела перед туалетным столом, на котором аккуратно выстроились коробочки с помадой, румянами, пудрой, духами, ларец для украшений и прочая мелочь. Впрочем, румянами и помадой императрица почти не пользуется. Яркую помаду не любит. А вместо румян натирает себе щеки куском льда, который приносит ей по утрам камер-юнгфера Марья Степановна Алексеева. Сама Марья Степановна сильно румянится, но у Екатерины, слава Богу, свой цвет лица не хуже румян. Императрица любит растирать щеки прилюдно и в присутствии Марьи Степановны.
Девка-калмычка Екатерина Ивановна принесла золотой таз с теплой водой. Императрица ополоснула рот, обтерла лицо. После этого Марья Савишна стала расчесывать гребнем ее волосы, достававшие до пола. Императрица рассматривала свое отражение в большом зеркале, обрамленном причудливо завитой бронзовой рамой. На нее пристально глядели усталые, покрасневшие, обрамленные синими тенями глаза с припухшими веками. Однако, над густыми бровями - высокий, красивый лоб. Правильный овал лица. Прямой нос. Может быть, переносица чуть широковата. Подбородок выдвинут вперед, выдавая сильный характер. Губы чуть тонковаты. Одним словом, если бы не мелкие шероховатости, на Екатерину Алексеевну смотрела бы красавица.
Вот только глаза... В них застыла тоска, и боль, и страх. Что будет? После смерти Елизаветы Петровны отношения с мужем испортились окончательно. Он открыто жил с Елизаветой Воронцовой, не скрывая своей неприязни к жене. После рождения Алеши, отцом которого Екатерина на этот раз уже никак, даже по простой случайности, не могла назвать императора, напряжение достигло высшей точки.
Петр, будучи человеком неуравновешенным, но отходчивым, пока не предпринимал крайних мер. Однако, в мелочах давал волю своему раздражению. Вот и весной, когда Екатерина была уже на сносях, запретил давать ей на стол фрукты. А несколько дней назад у Екатерины сидел граф Горн, швед, взятый в плен на войне с Пруссией и выпущенный из тюрьмы Петром. У Горна и Екатерины оказался общий интерес к чтению - правда, император в это не верил, - и швед был частым гостем императрицы: она любила рассуждать с ним о прочитанном. Петр, ужинавший с Воронцовой, послал за графом. Швед отклонил приглашение. Тогда Петр явился за ним лично, объявил ему, что его ждет Лизавета и заставил его следовать за собой.
Мало кто в Петербурге сомневался, что дни императрицы сочтены. В лучшем случае ее ждал монастырь...
Императрица отослала Марью Савишну с Екатериной Ивановной, прошла к образам и, встав на колени, обратила взор к лику Божьей матери:
- Пресвятая Богородица, заступись за меня. Ведь давно уже я предана великому православному Богу. Давно уже нет маленькой людеранской девочки Софии-Августы-Фредерики, принцессы Цербстской. Я - Екатерина Алексевна, императрица России и всем сердцем люблю свою новую родину. Каюсь я в грехах своих. Но, видит Бог, что не ради мерзких удовольствий впадаю я в греховность, но ищу друга близкого, кому могла бы доверить мысли свои самые тайные. Да, был Салтыков, потом - Понятовский, и другие, теперь - Гриша. Тобой дан мне в мужья Петр, но не видит он во мне ни жены, ни женщины. Господи, не допусти гибели моей, дай мне помощь и заступничество...
Долго разговаривала Екатерина: то ли с Богом, то ли сама с собой. Но ни одно слово не сорвалось с ее губ - стены царских дворцов во все времена имели уши. Часы пробили два раза. Ей почудилось, будто кто-то стоит рядом и наблюдает за ней. Она обернулась. Возле двери стоял высокий мужчина лет двадцати восьми - казначей артиллерийского штата Григорий Орлов. Стоял и сверху вниз разглядывал стоявшую на коленях Екатерину. На его чувственных губах едва проглядывала ласковая улыбка.
- Отмолилась, Катя?
- Да, о тебе со Всевышним разговаривала.
Орлов рассмеялся:
- У нас, у русских говорят: легок на помине.
Екатерина нахмурилась. Встала с колен. Сколько раз просила она Григория не дразнить ее немецким происхождением. Но никак не может он попридержать свой язык. Правда, это он не со зла. Никак не может понять, что русский - это не тот, кто русскими отцом и матерью рожден, а тот, кто мыслит просторно, любит крепко, глядит далеко. Вот и Петр не понимает, что может и Цербстская принцесса родиться с русской душой. Сам Гриша широкий, размашистый, бесшабашный - русский. Но и она - такая же, когда нибудь они все в этом убедятся... Подумала и вспомнила: успею ли я их убедить? Еще строже стал ее взгляд.
Орлов будто прочитал ее мысли:
- Не горюй, голубушка. Сварганим дело. Вся гвардия за тебя выступит. Петр всем надоел. Протасов, Барятинский, Чертков, Вырубов - наши, Хитрово, Пассек, Бредихин, Обухов, Ржевский, Всеволожские - Сергей да Илья, Волковы, Несвицкий, Потемкин, Бибиков... Поднимем полки. Только сигнал дай.
Екатерина задумалась. Она могла бы добавить к этому списку и графа Разумовского, и графа Панина, и князя Волконского, и графа Мусина-Пушкина. Но промолчала.
- Ох, не знаю, Гришенька. Худо мне. Страшно.
Орлов подошел к ней, обнял за плечи, приподнял сильными руками, усадил на диван.
- Я боюсь, понимаешь ты? - застонала императрица.
- Понимаю, боишься. Только от страху твоего дело не сделается. Действовать надо. Дай Бецкому денег побольше. Пускай одаривает гвардейцев. Они за тебя любому голову оторвут.
- Дам... Давеча Дашкова снова...
- Что хочет?
- Да все "liberte", да "liberte".
Орлов поморщился:
- Вот привязалась, мартышка ученая.
- Нет, Гриша, ты ее не ругай - она умная...
***
В начале 1759г. Петр и Екатерина приехали к графу Михаилу Воронцову провести вечер и поужинать. В этот день Екатерина познакомилась с племянницей графа пятнадцатилетней Екатериной. Юная Катя понравилась великой княгине. В ее лице было что-то, вызывающее симпатию. Небольшая ростом, с открытым и высоким лбом, с полными раздувшимися щеками, с глазами среднего размера, черными бровями и волосами, немного плоским лбом, широким ртом, толстыми губами, круглой и прямой шеей, - она далеко не очаровательна. Но в ее движениях много жизни. Разговор сдержанный, речь простая, сильная и убедительная. Некрасивая и умная девица вполне подходила Екатерине Алексеевне, чтобы оттенять ее собственную красоту и давать советы в нужную минуту.
Великая княгиня стала приглашать Екатерину. Они обсуждали новости в литературе и в философии. В этих новостях было много вольнодумного. Особенно среди французского. Сначала уверенные и достойные манеры юной Воронцовой, ее ясные мысли нравились будущей императрице. Однако, со временем княгине Дашковой (так стала она называться после замужества) стало изменять чувство меры. Великая княгиня стала замечать, что Дашкова свое превосходство в знаниях стала понимать как преимущество в положении. Она стала вступать в споры. Особенно с Петром. Конечно, солдафон не мог вызвать особых симпатий у начитанной девицы. А максимализм молодости не способствовал сдержанности.
Прошлой осенью во дворце давался обед на 80 персон. За столом Петр в присутствии Екатерины стал обсуждать связь конногвардейца Челищева с графиней Гендриковой, племянницей императрицы Елизаветы. Великий князь заявил, разумеется, намекая на Орлова:
- Челищев заслуживает, чтобы ему отрубили голову, дабы другие офицеры не смели ухаживать за фрейлинами и родственницами государыни.
- Ваше императорское высочество, - возразила Дашкова, - я никогда не слышала, чтобы взаимная любовь влекла за собой такое деспотическое и ужасное наказание, как смерть возлюбленного. - Она явно не поняла Петра, и решила высказаться по вопросам юридическим.
- Вы ребенок, - ответил он, - и не понимаете, что если проявить слабость и не наказывать смертью тех, кто этого заслуживает, могут иметь место всякого рода беспорядки и неповиновение. - Петр, казалось, был даже доволен, что Дашкова увела разговор совсем в другую плоскость.
- Но, ваше императорское высочество, - настаивала Дашкова, - вы говорите о предмете, внушающем неимоверный ужас всем присутствующим, ибо, за исключением ваших уважаемых генералов, большинство тех, кто имеет честь быть вашими гостями, родились в то время, когда смертная казнь уже не применялась.
- Это-то и скверно, - возразил великий князь, - отсутствие смертной казни вызывает много беспорядков и уничтожает субординацию и дисциплину. Говорю вам, - добавил он, - что вы ребенок и не понимаете подобных вещей. - Сей диспут начинал раздражать его.
- Признаюсь, что я действительно ничего в этом не понимаю, - настаивала на своем княгиня, - но зато я знаю, что императрица, ваша августейшая тетушка, еще жива и что ваше высочество об этом забыли.
Дашкова так далека была от всего земного - она вовсе не поняла, что Петр бросил камень в сторону Григория Орлова. Бытовую, семейную драму она превратила в философскую и политическую дискуссию. Может быть, поэтому-то Петр и не вспылил, и неприятные последствия обошли Дашкову стороной. "Вы ребенок", - сказал великий князь. В этих словах много правды. Однако, "ребенок" своевольный и вольнодумный.
Теперь, как и три года назад, Дашкова считает, что можно облагодетельствовать человечество, и тогда каждый отдельный человек получит свой кусочек милости. И кажется орудием такого всероссийского благодеяния она выбрала Екатерину Алексевну. Чем еще можно объяснить полуночный визит Дашковой в конце декабря? За несколько дней до смерти Елизаветы первая камеристка Екатерина Ивановна доложила великой княгине, что пришла Дашкова. Екатерина велела впустить. Она усадила визитершу на кровать:
- Согрейтесь, княгиня. Что привело вас, дорогая, ко мне в такой поздний час и побудило рисковать здоровьем, столь драгоценным для вашего супруга и для меня?
- Ваше высочество, я не могла долее противиться желанию узнать, что можно сделать, чтобы развеять тучи над вашей головой. Доверьтесь мне, ради бога, я заслуживаю вашего доверия и надеюсь и в дальнейшем его заслужить. Скажите, каковы ваши намерения? Что вы думаете предпринять ради своей безопасности? Императрице осталось жить несколько дней, может быть, несколько часов. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезной? Приказывайте, повелевайте мною.
Великая княгиня ответила:
- Я вам невыразимо признательна, дорогая княгиня, и поверьте, что со всей искренностью и полным доверием к вам я говорю, что у меня нет никакого плана; я не могу ничего предпринять, а должна и хочу мужественно встретить то, что должно случиться; единственная надежда моя на бога, и я предаю себя в его руки.
- Ну что ж, ваше высочество, - сказала Дашкова, - в таком случае за вас должны действовать ваши друзья. И я не уступлю другим во рвении к жертвам, которые готова принести ради вас.
- Ради бога, княгиня, не подвергайте себя опасности из-за меня и не навлекайте несчастий, о которых я буду вечно сожалеть. Да и возможно ли что-нибудь предпринять?
- Теперь я могу сказать вам только одно, - ответила Дашкова, - Не будет сделано ничего, что могло бы вас скомпрометировать; если я пострадаю, то одна, и у вас никогда не будет оснований, вспоминая о моей преданности, связывать ее с личным огорчением или несчастьем.
Великая княгиня хотела говорить еще, но Дашкова прервала ее:
- Мне нельзя долее оставаться у вас, не подвергая нас обеих опасности.
Несколько минут они сидели молча. Екатерина Алексевна не собиралась посвящать в свои секреты Дашкову, подверженную приступам экзальтации. Иной раз княгиня становилась невыносимой. Ее навязчивость не только раздражала, но и тревожила Екатерину Алексевну. Наконец, Дашкова встала с постели и ушла...
***
- Да какого ума тебе не хватает, Катя? - голос Григория Орлова вернул императрицу к реальности. - Подушку ему на голову - и вся наука.
Екатерина посмотрела на него искоса.
- Не говори так. Он - император.
Помолчала:
- И муж мой.
Орлов повысил голос:
- Я твой муж.
- Ты, Гриша, ты, - миролюбиво отозвалась Екатерина. - Только с Петром я обвенчана.
- Однако, супруг твой, Богом данный, хочет всю Россию под Пруссию отдать.
- Я сказала, он останется жив, - твердо выговорила Екатерина.
Орлов промолчал.
***
Они познакомились прошлым летом. Сама Екатерина проявила интерес к человеку, о котором шушукался весь свет. Два года назад он появился в Петербурге, куда был переведен их Кенигсберга, из армии, расквартированной в Восточной Пруссии. В Петербурге Григорию Григорьевичу дали завидное место адьютанта при генерал-фельдцейхмейстере. Этот пост занимал граф Петр Иванович Шувалов, двоюродный брат всемогущего фаворита Елизаветы. У Шувалова была любовница-красавица, княгиня Елена Куракина. Орлов тотчас же сделался соперником своего начальника и победил его. Этим он обратил на себя всеобщее внимание, в том числе и Екатерины. Притом так случилось, что Орлов занимал дом, расположенный напротив Зимнего дворца. И это тоже способствовало его сближению с великой княгиней.
Орлов заинтересовал Екатерину. Она всмотрелась в его широкую, сильную, гордую, тщеславную натуру и... была побеждена атакой сходу. Эта любовь - последняя ее любовь, как думала Екатерина - оказалась бурной и хмельной. Не так было с Сережей Салтыковым и со шляхтичем Понятовским. Сережу она полюбила первой любовью. Жить без него не могла - ей так казалось. А вот в своем отношении к Станиславу Екатерина так до конца и не разобралась. Уж очень много политики было в этом романе великой княгини с галантным поляком, входившим в свиту французского посланника. Да и Петр к тому времени уже перекипел, переревновал, прибился к Лизавете, казалось, даже начал забывать, кем ему доводится Екатерина Алексеевна.
Впрочем, с Петром Федоровичем все было ясно с первого дня. Отношения сложились деловые. Императрица выбрала своего племянника, внука Петра I, возлагая на него задачу продолжить славные традиции деда, а принцессу Ангальт-Цербстскую вызвала в качестве производительницы следующего поколения русских монархов. Елизавета Петровна не учла, что Петр-Ульрих, во-первых, значительно больше, чем русским Петром, гордился другим своим дедом - шведским Карлом XII, а во-вторых, страстно мечтал отдать Россию под власть прусских королей.
Елизавета Россию, конечно, любила. Но и Петра отправить в фатерланд не решалась. Видно, совесть не позволила ей сыграть столь злую шутку с законным монархом. Кто-кто, а уж Елизавета прекрасно знала, что все права на престол принадлежат племяннику. Недаром после того, как она заняла престол, многие считали, что делает это она ради Петра и, вызвав его в Россию, тотчас передаст ему трон, приняв на себя регентство. Но, видимо, присмотревшись к младшему родственнику, сама перепугалась. Назад отправить законного монарха не решилась и посчитала, по примеру своего французского собрата, что после нее - хоть потоп. Да и власть затянула самозванную императрицу, опутала своей тягуче-сладкой паутиной. Елизавете понравилось править, и она решила, что племянник может подождать, у него еще вся жизнь впереди. Петр дождался...
Все прошлое лето Екатерина жила словно в лихорадке. Императрица с Павлом пребывала в Петергофе. Екатерина с Петром - в Ораниенбауме. По воскресеньям великая княгиня ездила на свидание к сыну.Однако, ждала она воскресные дни не столько из-за встречи с сыном, сколько из-за возможности увидеться с Григорием. Чтобы запутать возможных соглядатаев, Екатерина придумала заезжать по дороге к княгине Дашковой - благо жила она между Петергофом и Ораниенбаумом.
Екатерина и Григорий крепко хранили тайну. Хотя Орлов любил прихвастнуть своей близостью к великой княжне, но про воскресные встречи помалкивал...
***
Молчание затягивалось. Наконец Орлов не выдержал, подошел к императрице, обнял ее за плечи...
Ушел он в шестом часу, сказав на прощанье:
- Потерпи, Катя, недолго осталось...
3.
27 июня Екатерина Алексевна легла поздно. Завтра должен приехать Петр. Он решил отправиться к армии, в Померанию, чтобы воевать против Дании вместе с новым союзником.
Екатерина жила в Петергофе, куда отправил ее Петр на другой день после памятного ужина. Сам он с приближенными и, конечно, с Елизаветой Воронцовой пребывал в Ораниенбауме. Оттуда до императрицы доносились известия о ежедневных празднествах с фейерверками в честь перемирия с Пруссией.
Последние две недели Петр, казалось, забыл о жене. Она ждала. Наконец ей сообщили, что Его величество намерен 29-го числа отпраздновать день своего ангела в Петергофе, на парадном обеде, который императрица должна дать в его честь.
Что ей готовит завтрашний день? Либо Петр велит отправить ее в застенок, либо сам отправится в армию, а там его гвардейцы уже не достанут, а он, вернувшись во главе полков, их раздавить вполне сможет.
Нервы Екатерины были напряжены до предела. Надежда переходила в отчаяние. Душевный разлад сменялся нездоровой восторженностью после визитов Орлова, сообщавшего последние новости о состоянии заговора.
Законная жена императора то мнила себя единственной монархиней, то ей виделись тюремные стены, за которыми она могла оказаться в случае неудачи. Последние события не оставляли ей выбора. Пора было принимать решение, но этого-то она и не могла сделать. Вернее, в глубине души это решение созрело, но высказать его она не решалась. Жизнь приучила ее: молчание - золото.
Хорошо, что у нее был Григорий. Он, кажется, взялся за дело всерьез. Каждый день сообщал имена новых заговорщиков. Правда, возомнил себя главнокомандующим. Ну да это не беда. Пускай работает. Если дело выгорит, она ничего для него не пожалеет - быть тогда Орлову фельдмаршалом. Хотя, Гришенька, кажется, на большее замахивается. Но это он напрасно. Хватитс него других наград. Да и братьев его не забудет. Крепкие ребята, эти Орловы. Семья...
Две семьи. С одной стороны - голштинские герцоги, ведущие родословную от германских Фридрихов. С другой - отпрыски губного старосты Бежецкого верха. С одной стороны - безнравственность, возведенная в закон и прикрытая государственными интересами, с другой - простодушие, граничащее с бенравственностью. С одной стороны, бессмысленная вера в незыблемость принципов, с другой - не менее бессмысленная вера в себя.
Странное дело, когда Екатерина мысленно сравнивала Петра и Григория, она чувствовала, что Орлов ближе ей, понятнее. Да, Петр ей роднее по происхождению. Но Фикхен никогда не забывала свое детство, те годы, когда на пыльных каменистых улицах Штеттина маленькая принцесса играла с детьми соседских лавочников и торговцев: никому из них и в голову не приходило величать ее по титулу. Когда матери этих детей посещали замок, Фигхен выходила им навстречу и почтительно целовала полу их платья. В ней воспитывали почтительность.
В Екатерине, как и в Орлове, нет того высокомерия, которое вполне заметно в Петре. Император никогда не забывает своего происхождения. Екатерине, как и Григорию, по большому счету, помнить нечего. Для высшего света дочь принца Христиана-Августа Цербст-Дорнбург одного поля ягода с русским дворянином, прадед которого крестьянствовал. Петр, если и не был своим для окружения Елизаветы, то сам себя таковым считал. Екатерина своей не была, и ей хватало разумности не считать себя близкой двору.
Петр - племянник императрицы, наследник престола мог спокойно ждать своего часа. Екатерина, будучи великой княгиней, ежеминутно могла оказаться в опале. Каждый ее шаг рассматривался Елизаветой сквозь увеличительное стекло. Помнится еще до свадьбы однажды вечером в комедии, сидя в ложе великого князя, напротив императрицы, Екатерина уловила гневный взгляд Ее величества, направленный на нее. Вскоре Лесток, с которым государыня разговаривала, явился в ее ложу и сухо передал ей, что императрица на нее гневается: Екатерина в один месяц наделала долгов на семнадцать тысяч. Гнев императрицы, слава Богу, не имел последствий. Значительно позже Елизавета рассказала Екатерине, что, будучи цесаревной, она носила простенькие платья из белой тафты, подбитые черным гризетом, дабы не входить в долги и тем не погубить своей души; если бы она умерла в то время, оставив после себя долги, то никто их не заплатил бы, и ее душа пошла бы в ад, а этого она не хотела. Екатерина не очень-то поверила императрице, она слыхала, что за ней водились грешки более существенные, чем неотдача долга.
Тот день, когда Лесток, пряча злорадную усмешку, передал Екатерине гневное мнение императрицы, голштинская принцесса запомнила на всю жизнь. В одно мгновенье она поняла, что блеск и пушечная пальба, коими Россия встретила Софию-Августу-Фредерику, принадлежат вовсе не ей, но - невесте наследника. Сегодня это место занимает Фикхен. Завтра может оказаться другая избранница. Она поняла, что ей предстоит жестокая борьба.
4.
Екатерина заснула только перед рассветом, но спала крепко.Ей снился длинный белый забор, пересекавший Россию от Смоленска до Урала. Она собственноручно приколачивала одну из оторвавшихся досок. Молоток удобно лежал в правой руке. Оставалось сделать еще один удар, и блестящий гвоздь погрузится в пахнущую смолой древесину. В это время из-за забора послышались голоса: "Нельзя", - женский. "Оставьте, у меня срочное сообщение", - мужской.
Императрица открыла глаза. Перед ней стояла горничная Шаргородская.:
- Ваше величество, тут граф Орлов, - виновато промолвила она.
Сон начал отступать. Из-за окна сквозь занавес пробивались лучи раннего июньского солнца.
- Который час?
- Пять.
- Что ему нужно?
- Не говорит.
Екатерина присела на кровати. Шаргородская подложила ей под спину подушки и замерла в ожидании. Императрица напрягла тело, ощутила приятное тепло в ногах. В голове становилось ясно.
- Проси графа.
Шаргородская вышла. Через несколько секунд в дверях появился высокий молодой офицер. Приглядевшись, Екатерина узнала Алексея.
- Ах, это вы, Алексей Григорьевич, - промолвила она, поправляя одеяло на груди.
Орлов прошел к кровати, на которой возлежала императрица и, поклонившись, вымолвил без предисловий:
- Вставайте! Все готово, чтобы провозгласить вас.
На Алексее был плащ, порванный в двух или трех местах, сапоги - в пыли. В любое другое время его поведение заслуживало бы примерного наказания, несмотря на то, что он был братом Григория. Но не теперь.
- Объясните, Алексей Григорьевич, в чем дело.
- Пассек арестован. Надо ехать, - сказал Орлов. И замолчал.
Где-то под сердцем Екатерины дернулась жилка. Раз, другой. И затихла.
- Оставьте меня.
Орлов вышел.
Сознание сделалось ясным, хрустально-чистым. Мысли складывались стройно и сменяли друг друга, не перебивая и не набегая одна на другую.
Настала минута, отделяющая прошлое от будущего. Решение должно быть принято немедленно. Другого времени не будет. Вот оно - сгустилось в этой комнате. Словно голос свыше проникает сквозь плотные сумерки: "Решай, Екатерина. Выбирай: немедленно отправиться в погоню за властью, либо завтра пасть ниц перед Петром и вымаливать его монаршую милость - авось, не раздавит, словно мелкую мошку."
Несколько минут императрица оставалась недвижима. Затем решительно откинула одеяло:
- Одеваться!
Несколько минут, никаких туалетов - она готова. Скорее вперед, в неведомое. Рядом - Орлов, чуть сзади - Шаргородская и лакей Шкурин. У выхода заминка. На карауле молоденький солдатик в форме Преображенского полка. Сердце замерло - не схватит ли сейчас, не позовет ли товарищей? Григорий говорил, что преображенцы неохотно включаются в заговор, и именно их отправил Петр в Петергоф для охраны императрицы.
Подошла, вгляделась - глаза умные, взгляд преданный.
Вытянулся в струнку, "ест глазами" начальство, но раболепства не заметно. Странно. Державин? Державин. Надо бы запомнить.
- Скажи, Державин, готов ты умереть за свою императрицу?
- Так точно, ваше императорское величество.
Поди, разбери его: "так точно". А может, и не точно, и не так. Но главное - все спокойно. Пора дальше. Быстро. Первый барьер позади. Лиха беда начало.
У подъезда карета, в которой приехал Орлов. Он взобрался на козлы. Шаргородская - рядом с императрицей. Шкурин стал на запятки. Тройка помчалась. Миновали фонтаны, затем каскад с гротом. Взгляд Екатерины жадно вбирал в себя все, что проплывало за окошком. Может быть, в последний раз... Нет, не думать о плохом... Свернули направо. Позади остался дворец Монплезир. Слева накатывалась - волна за волной - Балтика. Впереди поднимался огромный солнечный диск. Там был Петербург. Там был трон.
5.
Мчали рысью, без остановки. Только раз, встретив по дороге спешившего к утреннему туалету императрицы Мишеля - ее французского парикмахера - приостановились, чтобы велеть ему ехать следом. Мерное покачивание притупило тревогу в воспаленных нервах Екатерины. Воспоминания потянулись цепочкой, отдавая холод минувшего разгоряченному рассудку.
***
Вспомнилась весна 58-го года. Это был период в ее жизни, снова решалось: остаться в Петербурге, при дворе или отправиться обратно в Голштинию, доживать свой век в качестве бывшей великой княгини, а может быть и сгинуть навсегда в казематах Петропавловской крепости. В те дни они со Станиславом ждали появления на свет их Аннушки - дочка прожила несколько дней.
26 февраля арестовали канцлера Бестужева, виновного в том, что русская армия под командованием Апраксина была возвращена из почти уже завоеванной Пруссии. На следующий день при дворе давался бал по случаю помолвки Льва Нарышкина. Екатерина появляется на балу. Следствие по готовившемуся процессу поручено трем высоким чинам империи: графу Шувалову, графу Бутурлину и князю Трубецкому. Екатерина подходит к последнему:
- Что значат эти милые слухи, дошедшие до меня? - сохраняя спокойствие, спрашивает она. - Нашли ли вы больше преступлений, чем преступников, или больше преступников, чем преступлений?
Стушевавшийся Трубецкой отвечает, что он исполняет лишь свой долг. Они допросили предполагаемых преступников, но преступлений еще не нашли.
Бутурлин отвечает:
- Бестужев арестован, но мы не знаем еще за что.
Через несколько часов ей передают записку от Бестужева:
"Не беспокойтесь насчет того , что знаете, я успел все сжечь".
Прошло две недели. Однажды Понятовский назначил Екатерине свидание в опере. Она обещает ехать. Однако, в последнюю минуту Петр противится ее выезду: у него другие планы на вечер, и он не желает, чтобы великая княгиня расстраивала их, увозя своих фрейлин. Екатерина догадывается, что особое раздражение великого князя вызывает отъезд фрейлины Воронцовой. Он даже отменяет приказания великой княгини и запрещает запрягать лошадей. Екатерина отвечает, что поедет в театр, пойдет, если понадобится, пешком. Но прежде она напишет императрице, расскажет ей, какому дурному обращению она подвергается со стороны великого князя и попросит разрешения вернуться в Германию.
В апреле Екатерина рождает дочь. В то время, как она мучается в предродовых схватках, Петр пьет. Предупрежденный о приближении родов, он является в голштинском мундире, в ботфортах и при шпорах, в шарфе и с огромной шпагой сбоку. На вопрос Екатерины, что означает этот наряд, он ерничает:
- Я явился исполнить свой долг. Долг голштинского офицера защищать согласно присяге герцогский дом против всех его врагов, вследствие чего я и прибежал на помощь жене, предполагая, что она одна. - Он едва держится на ногах.
Смерть Аннушки, физическое недомогание, а главное - дело Бестужева - все это надвинулось на Екатерину страшным беспрерывным потоком, не оставляя ни малейшего просвета, надежды на будущее. Петр, вначале поддержавший канцлера, после его ареста ретировался, прославляя решительность Елизаветы. Великая княгиня оказалась в ловушке. Почувствовав смертельную опасность, она бросилась на поклон к своему злейшему врагу, французскому послу Лопиталю. Почему он не добил ее, помог, уговорил императрицу принять великую княгиню, - одному Богу известно. Видимо решил действовать по русской пословице: ласковый теленок двух маток сосет.
В соответствии с разработанным планом 24 числа ночью разбудили духовника императрицы Федора Яковлевича Дубянского и объявили ему, что великая княгиня очень плоха и желает исповедываться. Он к ней идет, и Екатерина убеждает его в необходимости предупредить императрицу. Елизавета, предварительно обработанная Лопиталем, соглашается дать аудиенцию Екатерине. Место свидания - уборная императрицы, большая комната, погруженная в полумрак; свидание происходит вечером. На заднем плане возвышается мраморный туалетный стол, за которым Елизавета проводит долгие часы. На нем тяжелые кувшины и золотые тазы, бросающие красные отливы. В одном из тазов Екатерина видит бумаги, брошенные туда, вероятно, рукой императрицы. Она догадывается, что это ее письма к Апраксину и Бестужеву. За ширмой слышатся глухие голоса. Она их узнает: это ее муж и Александр Шувалов.
Наконец появляется Елизавета. Екатерина бросается к ее ногам и просит отпустить ее к матери.
- Как я объясню твою отправку? - спрашивает Елизавета. Похоже, она не ожидала такого начала.
- Сказав, что я имела несчастье не понравиться вашему величеству.
- Но как ты будешь жить? - императрица почти что защищается.
- Как и жила до того, как ваше величество изволили приблизить меня к себе.
- Но твоя мать принуждена была бежать из своего дома. Она, как ты знаешь, теперь в Париже.
- Она действительно навлекла на себя гнев короля прусского своей любовью к России.
Елизавета упрекает молодую женщину в чрезмерной гордости. Однажды в летнем дворце императрица вынуждена была спросить ее, не болит ли у нее шея, так как ей, очевидно, трудно было склонить голову перед ней. Екатерина отвечает, что не помнит вовсе того случая, о котором изволит говорить ее величество. Она, вероятно, по глупости не поняла слов, сказанных ей тогда императрицей. Елизавета отходит к другому концу комнаты и говорит с великим князем. Екатерина прислушивается. Петр обвиняет жену в злобности и упрямстве. Екатерина вскакивает.
- Да, - восклицает она, - я зла, я зла и буду всегда злой с теми, кто несправедливо со мной обращается! Да, я с вами упряма с тех пор, как убедилась, что ничего не выигрываешь, уступая вашим прихотям!
- Вы видите, - обращается к императрице великий князь. Императрица молчит. Она пытается вернуть разговор к задуманному плану: просит Екатерину сознаться в преступных сношениях с Бестужевым и Апраксиным и в том, что она писала последнему другие письма, кроме тех, что находятся в деле. В ответ на отрицательный ответ Екатерины она грозит подвергнуть пытке бывшего канцлера.
- Как вашему величеству будет угодно, - отвечает Екатерина.
Елизавета повержена. Знаком она дает понять Екатерине, что не может говорить с ней откровенно в присутствии великого князя и Шувалова. Екатерина неясно бормочет, что и она бы хотела открыть императрице свою душу и мысли. Елизавета умиляется и проливает слезы. Екатерине приходится последовать ее примеру. Императрица вспоминает, что уже поздно. Действительно, уже три часа утра. Екатерина удаляется, но не успела она еще лечь в постель, как от имени императрицы является Александр Шувалов, просит ее успокоиться и объявляет ей о новом и скором свидании с ее величеством. Через несколько дней к ней приходит сам вице-канцлер с просьбой не думать более о возвращении в Германию.
Екатерина тогда переиграла императрицу. У каждого из присутствовавших при том разговоре, была своя роль и своя задача. Петр - муж, жалующийся тетке на своевольную жену. Елизавета хотела, чтобы великая княгиня выступила в роли политической, пытаясь вытянуть из нее признания в государственной измене. Екатерина же изо всех сил прячется за ролью обиженной жены. Она заставляет Елизавету забыть на время о своем императорском величестве. Императрица на несколько минут превращается в тетку Екатерины и ее непутевого супруга, наконец - в женщину. Екатерина одержала победу прежде всего психологическую. Шувалов, демонстрировавший принадлежность к государственной власти (к обвинительной ее части) был неуверен изначально. Елизавета была побеждена в ходе сложной психологической игры. Екатерина заставила ее играть на своей территории, на территории семейных отношений, в то время, как Елизавета пыталась вести разговор о политике. Екатерина убедила Елизавету в том, что семья важнее политики. Хотя, возможно, и не было необходимости убеждать в этом императрицу. Образ жизни Елизаветы известен был своей свободой: она много времени уделяла взаимоотношениям (в отличие от своего отца, который, пожалуй, лишь в молодые годы был чрезмерно общителен).
Так или иначе, Екатерина кое-чему научилась в России. В этой великой стране страницы истории человечества принято было писать, не выходя за рамки семейного уклада.
6.
До города оставалось проехать километров тридцать; лошади устали, везли с трудом. Из проезжавшей мимо телеги выпрягли две крестьянские лошади. В пяти верстах от Петербурга Екатерину встретил Григорий Орлов и князь Барятинский. Екатерина пересела в их карету, и они прибыли в казармы Измайловского полка.
Забили в барабан. Полураздетые, заспанные солдаты выбежали из казарм. Им приказали кричать: "Да здравствует императрица!" Они повиновались. Двоих из них послали за священником, которого они сейчас же привели, держа его под руки. Священник тоже безропотно исполнил все, что потребовали от него. Он взял крест, пробормотал слова присяги, солдаты подняли руки: императрица была провозглашена.
Из других гвардейских полков один Преображенский оказал некоторую попытку сопротивления. Обе маленькие армии встретились перед Казанским собором.
В ту минуту, когда мятежники и оставшиеся верными Петру солдаты остановились в нескольких шагах друг от друга, уже готовые схватиться в рукопашную, кто-то из преображенцев неожиданно крикнул: "Ура! Да здравствует императрица!" Весь полк подхватил этот крик и ринулся вперед; солдаты обнимали своих товарищей и, упав на колени, молили у царицы прощение за то, что не признали ее сразу. Они во всем обвиняли офицером. Командир одной из рот Семен Воронцов и майор Воейков, увлекшие полк, преломили шпаги. Их арестовали. Преображенцы поставлены были вокруг дворца и приведены архиепископом к присяге императрице, которая также успела приехать во дворец в сопровождении измайловцев.
На площади перед Зимним дворцом для встречи новой императрицы выстроились конногвардейцы. Екатерина сошла с крыльца, ей подвели белоснежную породистую лошадь, она легко вскочила в седло, выхватила из ножен шпагу и... растерялась - на ней не было темляка. Из передней цепи конногвардейцев на огромном рыжем жеребце вылетел юный вахмистр. Подняв жеребца на дыбы, он сорвал у себя с палаша темляк и вручил его императрице. Екатерина непроизвольно окинула оценивающим взором его ладную крепкую фигуру. Глянула в лицо - красив. Глаза императрицы потеплели. Мягко спросила:
- Как вас зовут, вахмистр?
- Григорий Потемкин, ваше величество. - лицо гвардейца осветилось широкой улыбкой.
Екатерина ответила ему признательным движением ресниц. Затем направилась к Казанскому собору чтобы принять присягу на верность новых подданных. Все устремились за ней.
Вскоре показался воспитатель Павла Панин. Из храма Екатерина перешла в Зимний дворец, где их встретила толпа. Явились и сенат, и синод в полном составе. Пришел канцлер Воронцов. Он спросил было Екатерину, почему она оставила Петергоф. Вместо ответа она сделала знак, чтобы его увели. Ему приказали пойти в церковь и присягнуть императрице. Михаил Ларионыч крякнул, чертыхнулся (про себя) и повиновался.
Прибыла княжна Дашкова - в помятой одежде, с растрепанной прической. Бросилась обнимать императрицу: "Слава Богу! Слава Богу!" Она объясняла, что, несмотря на горячее желание выехать навстречу Екатерине Алексеевне навстречу, не смогла этого сделать, поскольку портной задержал ее мужской костюм.
Увидев графа Панина, Дашкова попросила его снять с себя орден св.Андрея, а затем положила его на плечо императрицы, сняв при этом ленту св. Екатерины.
- Положи к себе в карман, - велела императрица.
Проследовав во дворец, Екатерина начала совещание с сенаторами относительно манифестов, которые следовало издать в первую очередь. Отставшая было Дашкова кинулась следом. Приблизившись к креслу императрицы, она прошептала ей на ухо о своих опасениях: кто-нибудь из окружения Петра может дать ему совет - приехать в Петербург. Дашкова добавила, что если Екатерина еще не приняла меры, чтобы этому помешать, ей не следует терять времени. Екатерина тут же подозвала секретаря Теплова и приказала заготовить указ с предписанием двум офицерам занять посты в устьях тех рек, по которым можно попасть в столицу, и с указаниями, как им следует поступать.
Императрица, заметив, что сенаторы не узнали Дашкову, объяснила им, кто она такая, прибавив, что ее дружба заставила Екатерину позаботиться о том, о чем она сама забыла. Удивленные нежданным появлением юной девицы сенаторы встали со своих мест и приветствовали Дашкову.
Екатерина сразу же отправила адмирала Талызина принять командование над Кронштадтом. Генерал-поручику Петру Панину Екатерина приказала срочно убыть из Кенигсберга в Померанию, принять от генерала Румянцева командование русским корпусом и вернуться с войсками в Россию.
Заседание вскоре кончилось. Манифест был отпечатан и прочтен народу. Народ кричал: "Да здравствует императрица!" Екатерина произвела смотр войскам; они еще раз приветствовали ее , и новому царствованию было положено начало.
7.
Удивительна скоротечность дворцовых революций. Еще на заре Екатерина была опальной женой. Сейчас, на закате, она - императрица. Пора было завершать революцию. Петр должен быть под стражей. Во главе двенадцатитысячного войска Екатерина Алексеевна направилась в Ораниенбаум.
Императрица ехала впереди войск на белом коне, в мундире капитана Семеновского полка. Ее меховую соболью шапку украшал венок из дубовых листьев. Длинные волосы развевались по ветру. Рядом с ней, в таком же мундире, скакала на коне княгиня Дашкова.
В десяти верстах от города, в Красном Кабаке, был сделан привал. В доме имелась единственная широкая кровать. Екатерина решила, что им с Дашковой обеим можно на ней отдохнуть, не раздеваясь. Увидев, насколько грязна постель, Дашкова попросила у полковника Кора его широкий плащ, которым они застелили кровать. Иной раз княгиня бывала полезной.
Дашкова обратила внимание на то, что рядом с изголовьем кровати находится маленькая дверь. Она попросила позволения позаботиться о безопасности императрицы. Оказалось, что дверца ведет в небольшой темный коридор, имеющий выход во двор. Распорядившись поставить снаружи двух караульных гвардейцев и приказав им ни в коем случае не покидать пост без ее разрешения и не подпускать никого к двери, Дашкова вернулась на свое место в постели.
Они с императрицей не могли заснуть, и Екатерина стала читать Дашковой разные указы, которые собиралась обнародовать по возвращении в столицу.
- Что, княгиня, какие указы будем подписывать в первую очередь? - решила польстить самолюбию гордой Дашковой императрица.
- Я думаю, ваше величество, одним из первых должен быть указ о вступлении в право наследования Павлом Петровичем, и о проиводстве вами регентства до вступления наследника в совершенные года.
Екатерина едва сдержала себя, чтобы не вспылить. Дашкова, похоже, рехнулась. Для того ли она рисковала, чтобы сразу же отдать все завоеванное.
- Надо очень внимательно обдумать все последствия такого шага. Подготовь мне не спеша свои мысли об этом. Только не торопись - дело важное.
Императрица замолчала. Слова Дашковой всколыхнули в ее памяти вихрь воспоминаний.
***
Десять лет назад Екатерина почти каждый день посещала приставленную к ней императрицей по требованию Петра Чоглокову, надзиравшую за нравственностью великой княгини. Чоглокова была беременной и нездоровой и не выходила из дому. Там Екатерина непременно встречала Сергея Салтыкова.
Но однажды Чоглокова куда-то отлучилась, и Салтыков заговорил с великой княгиней о своей любви.
- Чего же вы от меня хотите? - покраснев, спросила Екатерина.
Он ответил:
- Взаимности.
- А ваша жена? - спросила она.
Он объявил, что то было лишь юношеское увлечение, ошибка, и рассказал, как скоро "это золото превратилось в простой свинец".
- Почему вы знаете? Может быть, мое сердце уже занято? - сказала Екатерина.
В это время вернулась надзирательница. Разговор прервался. Но слово было сказано.
Прошло несколько дней. Екатерина вспоминала тот разговор. Она думала о Сергее. Ей нравилось его красивое лицо, серые глаза, статная фигура.
Однажды Чоглоков устроил охоту. Екатерину охота не увлекала. Она любила промчаться на своем вороном жеребце, не разбирая дороги, наедине со своими мыслями. На этот раз она заметила, как вслед за ней помчался Салтыков. Она удалялась от свиты. Салтыков не отставал, но и не приближался. Екатерина направилась к лесу. На большой залитой солнцем поляне она спешилась. Прислушалась. Тихо. Екатерина почувствовала легкое разочарование. Она бросила поводья и присела в густую траву. Запах смолы проникал в ноздри. Она легла, широко раскинув руки. Мятно-медовый аромат пьянил и кружил голову. Прошло несколько минут. Глаза сами собой закрылись.
- Вы так мне и не ответили тогда.
Екатерина вздрогнула, открыла глаза и села. Рядом с ней сидел неслышно подкравшийся Сергей. Его лицо было близко. Он неотрывно смотрел на нее. Зрачки в его глазах расширились, возможно, от солнечного света. В его глазах не было дна.
- Я ответила, - тихо, слишком тихо, почти шепотом отозвалась Екатерина.
- Я не хочу такого ответа, - хрипло проговорил Сергей. Он схватил ее руки и стал лихорадочно целовать их.
- Чего же вы хотите? - еле слышно спросила Екатерина, откинув голову.
- Я люблю вас...
- Вы забываетесь, граф.
- Я все забываю, когда нахожусь рядом с вами... - Его мягкие губы приятно, очень приятно касались ее ладоней. - Я не помню себя... Я хочу взаимности... Я люблю вас... Я люблю тебя... Я хочу...
Она оставалась вдвоем с Салтыковым в продолжение полутора часов. Наконец, Екатерина оторвала его от себя. Или оторвалась от него?
- Уходите же!
Сергей вскочил в седло.
- Только скажите, что любите меня, - он счастливо расхохотался.