Витька родился и вырос в слободе небольшого городка Клюквино на берегу реки, утекавшей в Волгу. Летнее пространство детства было сосредоточено между берегом, заросшим тальником с густой крапивой, и местным портом для редкого, неторопливого судоходства реки. Беспризорники городского детского дома, шнырявшие в поисках пищи по садам и огородам слободы, сначала часто били Витьку, но потом научили его стрелять из рогатки.Главное в рогатке была узость развилки для прицельной стрельбы и хорошая резинка с кожанкой для камня. Беспризорники сшибали воробья с нескольких метров. Воробьев жарили на костре и сосредоточенно обгладывали обгоревшие, невкусные тушки без соли. У Витьки оказался хороший глаз, и он превзошел учителей в искусстве стрельбы, чем заслужил снисходительное уважение вольницы, не признававшей детей слободы с их обеспеченностью домашним харчем и полной неспособностью к организации драк за право на пространство жизни. В уличных столкновениях мелкоты беспризорники дрались с жестокой тактической грамотностью, выкованной уродливым казарменным детством. Они не признавали никого. Большую стаю даже взрослые предпочитали обходить стороной.
Витька стрелял с удивлявшей беспризорников меткостью, которую не дают ни длительные тренировки, ни талант. Закладывая камень в кожанку и, оттягивая резину, он мысленно соединялся с целью через прорезь развилки. Окружающий мир словно исчезал, и Витька светящейся белой линией видел будущую траекторию полета камня, мягко изменяя ее оттягом резины с отклонениями рогатки до едва слышимого щелчка в голове. Щелчок раздавался, когда линия траектории прошивала цель. Витька отпускал кожанку. Он не мог объяснить беспризорникам, почему почти всегда попадает в цель. Его невнятное бормотание про белую линию они воспринимали как вранье хитрована, не выдающего секрет.
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Снисходительность беспризорников расширила мир Витьки до стен городской тюрьмы и даже железнодорожной станции, где слобода уже кончалась. По утрам он любил бегать на вокзал и смотреть, как приходит челябинский или уфимский поезд, в составе которого был вагон со стальными решетками на окнах. К вагону подгонялся автозак. Конвоиры с собаками подковой замыкали выход, из которого появлялся заспанный офицер с портфелем. Старший конвоя, приняв сопроводительные бумаги, командовал: "Первый..", и на перрон, быстро вставая на корточки, вываливались первый, затем второй .., и , наконец, последний. Сидевшие на корточках напоминали Витьке кур на нашесте. Однажды он подбежал к окну поезда и спросил:
-Дядя, а чего ты за решеткой?
-Бледное лицо, дышавшее из оконной щели свежим воздухом, серьезно ответило:
-Это, пацан, чтобы, мы на рельсы не повылетали отсюда. Беспокоятся за нас, вдруг ушибемся.
Автозак уезжал к тюрьме, впечатления кончались, поскольку остальные пассажиры, сходившие с поезда, впечатлений не давали..
*****
Осваивая новые пространства, Витька открыл реку с песчаными пляжами между ивами и тальником берега. Там было множество мелких прогретых солнцем заводей, в которых стаи мальков мелькали быстро и хаотично двигающимися серебряными полосками. Сначала он ловил их майкой с лямками, завязанными в узел, но улов был скудноват. Тогда Витька украл у матери марлю, иголку с ниткою и, по какому-то наитию, сам сшил сачок. Он черпал мальков в нагретой воде и сыпал в стеклянную банку поблескивающей струей. Посыпанных солью и высушенных на газете мальков жадно съедал в кустах, похрустывая рыбьими головками, как зверушка. От торопливости еды его иногда мутило, но он научился себя сдерживать, сушил мальков дольше и закрывал от мух марлей.
Постепенно он стал все глубже заходить в воду и, однажды, раз и навсегда теряя страх исчезновения дна, поплыл. Хаотическое битье руками и ногами по воде постепенно сменялось экономичными и умелыми движениями инстинктивного пловца. Витька научился нырять, надолго задерживая дыхание и рассматривая выпученными глазами колышащиеся в зеленой мути, причудливые растения под водой. Из него уходил ужас встретить водяного или что-то другое, непонятно страшное, которое схватит за ногу и утащит на дно, чтобы сожрать. Он стал свободно бродить по перекатам и плесам и бесстрашно нырял в омуты, где теплые верхние слои воды менялись на режущий холод илистого дна с обессиленным солнечным светом. Витька ловил мелких подлещиков и густеру, придавливая их в камышах. Ему нравилось стоять на песчаном перекате и ступнями, погруженными в песок, прижимать любопытных пескарей, щекочущих ноги. "Ловись рыбка, большая и маленькая"- шептал он, услышанные от отца слова. Как-то он сумел прижать дурачка - щуренка, на которого одел уздечку из длинного шнурка. С криком: "Куси, куси их..", Витька гонял обалдевшего щуренка по отмели, распугивая взлетающих от ужаса в воздух мальков. Он был так счастлив в солнечных брызгах воды, что остановился только тогда, когда щуренок лег набок. Ему стало жалко загнанную рыбу. Он отвязал уздечку и отпустил щуренка на свободу. Щуренок с поврежденными жабрами, но в остальном целый, долго не сознавал свое счастье и вяло шевелил плавниками. Потом рванул в камыши так, что, несмотря на малость измученного тела рыбки, камыши закачались. Долго, наверное, потом вспоминал жуткую встречу с чудовищем надводного мира.
******
Это было последнее лето Витьки перед началом учебы в школе. Валясь на солнце в песке, он смотрел на небо и вдруг начал ощущать, что с ним творится что - то необычное. Он понял, что у него нет тела, и он весь растворен в голубизне неба, песке и воздухе. Он вдруг увидел окружающий мир без себя, поскольку уже отсутствовал в нем. Сознание не покидало его, но работало вяло и отрешенно. Что-то другое жило в нем, что не вызывало ни радости, ни испуга, но было всеобъемлющим и полностью парализовало мальчишескую волю. Это было состояние, подобное каталепсии, но какой-то светлой, умиротворяющей и даже желанной. Все, казалось, было понятно в новом мире, который не вызывал желания ни любопытствовать, ни действовать. Резкий гудок вечерней смены механического завода, как ударом вернул сознание Витьки в привычное состояние. Витька растерянно огляделся. Он был уверен, что не спал, но и не понимал, что с ним.
Витька был слишком мал, чтобы осознать, что произошло. Быть может, он, на некоторое время, почуствовал связь с великой тайной или сущностью, рождающей и посылающей души на Землю. Эту связь ощущают многие и, чаще всего, в 5-7 лет. Она не проявляется раньше потому, что сознание еще не сформировалось, чтобы это ощутить и запомнить, а душа, как чистый лист бумаги, на котором еще не написаны огорчения и печали, которые ей предстоит испытать. Только некоторые способны сохранять эту связь долгое время. Как правило, это дураки, блаженные или те, кто принимает свою судьбу без сопротивления. Остальные, интенсивно развивающие свое сознание учебой, борьбой и трудом, фактически вступают в схватку с предначертанным и, возможно, что-то меняют. Наверное путь, но не результат, потому что нет и не было человека, который бы закончил жизненный путь с душой, как чистый лист. Разве, что маленькие дети и младенцы, души которых провидение с непонятной для родителей жестокостью забирает с Земли. Умные и талантливые сами слишком рано обрывают связи с сущностью, потому что их постоянно работающему сознанию не до этого. Витька был дураком с чистой душой, сохраняющим связь с сущностью из-за постоянной заторможенности сознания. Однако вялость сознания была скомпенсирована его способностью делать то, что недоступно рациональному уму и тренированному телу. Витьке была подарена способность великолепно стрелять из любого оружия. Возможно, он был первой ласточкой в грядущем появлении странных детей, которым в конце двадцатого века дадут определение - дети индиго.
Однако это только частное мнение рассказчика, пытавшегося понять перипетии его короткого жизненного пути. Исключительно частное и совершенно не претендующее на истину.
******
Жил Витька с отцом и матерью в половине бревенчатого дома, принадлежавшего механическому заводу. Когда-то, отец его, молодым двадцатипятитысячником, был направлен из Москвы на подъем колхоза в местности, близкой к Азовскому морю. Был отец коммунист идейный, но отличался бестолковостью, сочетавшейся с параноидальным трудолюбием при полном неумении сделать хоть что-то путное. Знакомясь на поле с колхозниками, увидел азовских бычков, которыми собирались перекусить на обеде. "Это, что еще такое?"- недоуменно поинтересовался он. Колхозники объяснили, что это очень опасная тварь, пожирающая любой урожай на корню. "Вот ведь гада какая", - удивился отец, - а с виду на рыбу похожа. Уничтожать надо". Все пообещали с бычком бороться, поняв перспективы будущего процветания с новым начальством. Совсем колхоз отец развалить не успел. При получении указаний из райкома активной глупостью исполнения доводил результат до противоположного поставленному партией. Может быть, поэтому, в окончательном итоге, больших разрушений хозяйству не нанес. Но его прощали за дурость, учитывая силу и искренность веры. Дальше много раз перекидывали по партийной линии на разные участки социалистических дел. Войну встретил парторгом на механическом заводе в Клюквино, производившем в то время снаряды для фронта. Там и познакомился с тихой ткачихой, ставшей матерью Витьки. Жила семья в значительной степени благодаря огороду, стае кур с петухом и гусям. Порядок во дворе и птичьем царстве поддерживал кобель "Рекс", злой к чужим, строгий к своим и ласковый с матерью, которая его кормила.
******
Витька пошел в первый класс школы при заводе с брезентовым портфелем и двумя сумочками. В портфеле лежал букварь с тетрадками и пеналом, а в сумочке чернильница. Во второй сумочке хлеб для завтрака с разрезанным и посыпанным солью огурцом. После первых двух недель учебы Витьке в школе разонравилось, и он, спрятав портфель с чернильницей в поленницу, стал уходить на речку, решив, что и так уже достаточно образован.. Учительница сообщила это родителям, и отец с ремнем взялся за сына для убеждения его в обратном. В результате Витька стал устойчивым двоечником, освоившим к концу третьего класса почти весь алфавит и способным написать фамилию и имя. Но дальше от него стали требовать большего, для него невозможного, и в Витьке начало формироваться чувство справедливости, за которую нужно бороться. Именно это чувство в дальнейшем станет основным при его попытках построения своего внутреннего мира. Тогда же, по малости лет, единственный способ противостоять педагогическому насилию состоял в том, чтобы орать. Орать так, как будто тебя убивают. И чтобы непременно было слышно на улице. Только так можно остановить гнев отца, действительно испугавшегося за здоровье непутевого чада и устыдившегося собственной страстности в воспитательной процедуре с возможным общественным осуждением.
В школе за Витькой уже заметили некоторые странности, когда мальчик вдруг уходил в себя, глядя в стену или потолок. Естественно никто не мог и вообразить, что Витькина душа, как притянутая невидимыми паутинками связи с сущностью, на время отлетала. Приход этих состояний был непредсказуем, и обрывался либо громким криком, либо толчком. Витькина душа, посланная на Землю для какого-то эксперимента, как будто проверялась провидением. Возможно, экспериментатор в чем-то сомневался, а, возможно, и сам не ведал, что творит, дергая мальчишескую душу. Скорее всего, какая - то цель все же была. Но, попробуй, пойми, к примеру, будучи дергающейся заслонкой в карбюраторе автомобиля, цель поездки водителя из Ленинграда в Москву.
Когда от Витьки допытывались, что с ним, он, естественно, ничего толкового сказать не мог. Да если бы и мог, то в обществе официального материализма был бы не понят, и не понят с последствиями. У него и так были некоторые трудности при приеме в пионеры, когда вожатая засомневалась в его душевном здоровье. За чистоту рядов волновалась. Однако старшие и опытные товарищи убедили ее, что дураки от природы вовсе не мешают при строительстве светлого будущего, а при умелом выправлении хаоса мыслей могут немало чего полезного наворотить. Так Витька не выпал из общественного хода страны и стал с гордостью носить галстук.
*******
Он, как и прежде, любил приходить на вокзал и встречать поезд с тюремным вагоном. Мать, стоявшая в длинных очередях за продуктами, стала брать Витьку с собой для облегчения жизненной усталости и увеличения снабжения семьи при строгой норме отпуска продуктов на человека. Витька любил стоять в очереди, если только это был магазин у вокзала. Его не очень интересовало, за чем стоять; за хлебом, постным маслом или за сахаром. Тут свободно, на легальной основе, вне опротивевшей школы, он мог ждать тюремный вагон. Что-то тянуло его к этим людям, посаженным в вагон за грехи и преступления, о которых не знал, так как прожил еще совсем чуть-чуть и бестолково.
Читал он мало и только под угрозой домашних побоев, делавших отвращение к книге устойчивым. Единственное, что ему нравилось - слушать рассказы единственного дружка, сына брошенной в слободе мужем интеллигентной учительницы. Кореш зачитал до дыр домашнюю библиотеку, библиотеку школы и жадно упрашивал всех встречных и поперечных дать ему книгу, с которой он еще не знаком. Но количество книг в слободе было небольшим, а выходить за ее пределы в другие районы города без сопровождения взрослых опасно. Выпрашивание книг у знакомых по школе часто сопровождалось унизительными условиями их выдачи, которые фанатиком чтения не всегда выполнялись. За это его часто поколачивали. Проигрывал он схватки из-за отсутствия ярости, безвольности в защите и требования соблюдения рыцарской чести в драке. Требования глупые и абсолютно нерациональные с точки зрения достижения победы в диковатом мире слободы. Витька, с авторитетом у беспризорников, взял под опеку беднягу. Пообещал выбить глаз из рогатки и сделать кривым каждого, кто кореша тронет. Многие знали, что Витька на спор выбил глаз кошке с двадцати шагов. Он действительно это сделал, после чего мучился страшно. Кошка с вытекшим глазом, часто встречалась ему на дороге, и Витька, увидев ее, всегда убегал. А кошка не убегала, смотрела ему вслед. Он никогда бы уже не смог выполнить свою угрозу. Однако дело было сделано, и участь окривевшей кошки, в сочетании с известностью Витьки, как непредсказуемого дурака, останавливала многих, желавших поиздеваться над беззащитным корешем.
Мальчика, недалекого, но обладавшего фантастической памятью, переполняло содержание прочитанного. Давление непереваренной информации в его сознании было столь велико, что он извергал ее, как восторженную словесную блевоту. В этой смеси были океаны и корабли Жюль Верна, безголовые всадники Майн Рида и заговоры мушкетеров Дюма. В ней плавали голубая чашка с юным барабанщиком Гайдара, бродили два капитана Каверина с кортиком Рыбакова, а Робинзон Крузо на своем острове ждал зловещего одноногого Сильвера с попугаем на плече, вопящим: "Пиастры, пиастры, пиастры.!"
Из этой богатой, но не вполне потребной для его мозгов лужи Витька выбирал то, из чего стал строить свой внутренний мир, в котором царила справедливость. Миром командовал с благородный разбойник - граф Монте -Кристо, вершивший месть по случаю всяческой человеческой пакости. Образ графа был немножко расплывчатый и неопределенный, как всякого большого начальства, о величии которого только слышишь. Более близкими были находившиеся в подчинении у графа Тимур с его командой и слободской бандит Каштан. Впрочем, Тимур, тоже, был не совсем понятен Витьке. Тимур то жил на подмосковной даче, а Витька в слободе, и творить добрые дела у них были разные возможности. Ему понятней был хулиган Мишка Квакин со своей шайкой - антипод Тимура. Да и какой он хулиган то. Окажись Мишка Квакин в слободе, бегал бы обычной шестеркой, как миленький.
*******
А вот Каштана Витька любил. Каштан был не книжный, а самый настоящий и жил на Витькиной улице за три дома по соседству. Это был веселый и бесшабашный парень, отличавшийся от других звероватых и тупых урок слободы шутливой симпатией к детворе и широтой загулов после очередного воровского подвига. Каштан просаживал добытый слам в биллиардной городского парка культуры и отдыха, куда люди добрые заглядывать остерегались. Парк, с грязными тополями, листья которых, почему-то, не отмывали даже дожди, заплеванный и изгаженный до нельзя, имел дурную славу. Помимо биллиардной, в парке было еще два бастиона культуры: тир с пневматическими винтовками и комната смеха с кривыми зеркалами, где можно было кататься по полу от смеха, наблюдая зазеркальное уродство собственной физиономии.
Парк упирался в полуразрушенную церковь, которую энтузиасты борьбы с религией в свое время взрывали, взрывали, пока не надорвались. Так и стояла она укоризненным памятником утери веры, как в бога, так и силу атеизма. Потом стала пристанищем городской пожарной команды. Пожарники использовали колокольню в качестве наблюдательного поста за дымом в городе и сокрытия от начальства бойцов, явившихся на службу в состоянии, не соответствующем важности долга. Провинившийся посылался наблюдателем наверх, поскольку подъем по прогнившим ступеням лестницы был долог и не безопасен. Никто из проверяющих сроду бы туда не полез. Наблюдатель на колокольне либо спал на засаленной подушке с вылезшими перьями, либо бодрствовал. Если бодрствовал, то сигнал тревоги подавался, когда объект возгорания был достаточно интересен. Например - женская баня с ошеломленными и голыми бабами вокруг догорающих бревен и головешек.
Витька часто помогал смертельно пьяному Каштану возвращаться домой из биллиардной. В кромешной черноте улицы без единого фонаря он видел не хуже обиженной им кошки. Витька часто предупреждал Каштана о тревожном сопровождении их движения шагами мелких блатных хищников, выходивших в темноту слободы в немеряном количестве. Сразу выходивший из мечтательности Каштан грозно рычал: "Убью, падлы.., запорю сук..", делая ночь снова безопасной и приветливой. Витька провожал Каштана до сеновала, где тот спал не только из-за требований профессии. Душа его требовала простора и вида звезд через окно чердака. Утром похмельный Каштан подкидывал Витьке мелочишку из не обчищенных карманов за дружбу и верность. Витька тратил немалые, по его разумению, деньги на билеты в зазеркалье комнаты смеха. Он пытался понять, почему его рожица всегда искажается только в страшную, и все надеялся придать ей такое положение у зеркала, при котором самосозерцание было бы приятным.
*******
Однажды Каштан исчез, и исчез надолго. Витька снова увидел любимца, когда его, сбежавшего из лагеря, и, по дури, припершегося домой, брали милиционеры. Каштана подстрелили из засады в коленку у родительского дома. Уползая в крапиву с лопухами и крутясь юлой на целом колене, он яростно отмахивался финкой и матерился, как из пулемета, не подпуская к себе. Милиционеры присели вокруг раненого перекурить, а один пошел за скамейкой на другой стороне улице. Согнав бабок - зрительниц, милиционер приволок скамейку и, крякнув из зоны недоступности финки, грохнул ею Каштана по голове. Он перестарался, поскольку Каштан после удара умер сразу и без правильного правосудия.
Милиционера пожурили за отсутствие терпения и, не нужную в службе, страстность, но в звании повысили, а Каштана отдали из морга родителям. Слободские блатные из тех, кто мог высовываться на глаза милиции, так как еще не успел нашкодить после очередной отсидки, несли Каштана в удивительно богатом, по меркам слободы, гробу. Витька тоже шел в хвосте процессии и слышал, как бабки, снова усевшиеся на покошенной от удара лавке, перешептывались:
- Гроб то, гляди, гляди с кистями.. , Бархатными.., Нас то, небось, так не понесут.
Витькино, сильно болевшие от потери, сердце не выдержало. Отскочив подальше, он выкрикнул :
-Че завидуете то, лярвы? Он же помер!
Донос от лярв последовал незамедлительно. Витька принял наказание и за "лярв" и за участие в похоронах личности, идеологически чуждой остервенело - партийным убеждениям отца. Но он стойко и, впервые, без воя, выдержал порку не привычным ремнем, а цепочкой от унитаза с керамической ручкой для пускания воды. Отец давно приглядел цепочку в туалете здания горкома, где были редкие для Клюквина санузлы. Он чувствовал, что повзросление Витьки потребует новых и современных средств воспитания коммунистического человека, хотя иногда и испытывал сомнения веры.
Смерть Каштана нарушила баланс мира, построенного в Витькиной душе. Ему не хватало важной опоры в сложившейся системе построения справедливости. Более того - главной. Не хватало реального героя, который бы заменил Каштана, и он интуитивно чувствовал, что не найдет его в пересказах книг, прочитанных корешем. Но продолжал его слушать, не зная, как спрятаться от первой серьезной печали жизни, и надеялся подавить ее с приходом нового персонажа. В этих тоскливых поисках крыша у Витьки ехала целенаправленно к тюремным вагонам, а не так, как у дружка - вразнос к благородным разбойникам, пиратам и другой романтической белиберде. Пока же их объединяло великое чувство - полное нежелание учиться. Витьку потому, что не мог и не желал. Дружка, потому, что был занят крайне. Читал.
******
Целенаправленное сползание крыши однажды остановилось. Витька стоял с матерью в очереди у вокзального магазина. Давали важное - подсолнечное масло, и народу было до черта. Витька сразу выскочил из очереди, увидев, что подошел уфимский, а у тюремного вагона стоит конвой с автозаком. Шла обычная процедура высадки и приема в местную тюрьму. Витька хотел подойти поближе и увидеть лица, сидевших под автоматами, но услышал шепот над головой:
-Пацан, слышь, пацан...
Витька поднял голову. Из-за решетки в щель, кто-то, улыбавшийся жалко и тревожно, едва слышно продолжил:
- Слышь, пацан, достань чаю. Принеси, век помнить буду. Только не оборачивайся.
От плеча Витьки отскочила и упала на перрон смятым шариком бумажка денег. Витька, захлебнувшись от счастья быть полезным для справедливости, прошептал:
-Дядь, дядь, я принесу. Я достану. Честное слово, достану, - и, усиливая значимость клятвы до политического уровня, добавил:
- Честное пионерское.
Сверху тихо послышалось:
-Во-во. Давай. Только не наколи, пионер.
Мозги у Витьки заработали на невероятных для него оборотах:
"Бумажка пусть полежит, все равно без очереди хрен чего купишь. Сейчас надо ее ногой к рельсам. Есть. Все, хорошо упала - не видать. Потом возьму. Так, чай, чай...Где взять?"
До прозрения:
"У матери же есть в сумке. Утром чай покупала, на пристани."
Витька рванул за угол вокзала к матери, присевшей с другими женщинами в кружок на траве, чтобы отдохнуть от стояния. Упал на траву за ее спиной и подтянул сумку под голову. Мать резко оглянулась, но, увидев сына, сумку рассеянно отпустила, возвращаясь в увлеченность беседой. Витька осторожно, наощупь, нашел пачку чая, подскочил, как заяц, и помчался к поезду под крик перепуганной матери:
-Ты че, очумел? Куда?
Поезд уже тронулся, но упакованный автозак с конвоем еще стоял на перроне. Витька, прошмыгнув мимо, стал догонять тюремный вагон, из окна которого высунулась рука и махала призывно. Перрон кончился, когда он почти сравнялся с окном и, падая на открывшиеся концы шпал, Витька кинул пачку в открытую щель. Пачка летела точно в щель по белой светящейся линии, видимой только Витьке, но рука сама отбила пачку из-за торопливой жадности схватить. Из других щелей высунулись бледные лица, раздался свист с воплями: "Давай, пацан, давай!", а с перрона со звуком треснувшей доски раздался выстрел. Витька услышал сзади топот и хриплый крик:
-Стой! Не стрелять! Собак, собак держи !
Сползая по откосу гравия ободранными коленками, Витька подхватил отлетевшую пачку и опять догнал окно ускоряющегося поезда. Ему мешала рука, болтавшаяся в щели, и он, задыхаясь, кричал:
-Дядя! Руку, руку убери! Не мешай! Я закину, точно закину...
Рука исчезла, но когда пачка уже влетала в щель, то сразу несколько рук, бестолково конкурируя за добычу, отбросили ее за изгородь картофельного поля. Падая, Витька увидел, как уносится поезд с плачущим от тоски и злости голосом :
- Кидать научись, сучонок! ,
а к пачке по полю бежит конвойный с собакой.
Витьку с гравия поднял за ухо старший сержант. Подождал, пока конвойный принес с поля чай, разодрал пачку и показал сержанту. Сержант, больно закручивая ухо, повел Витьку к перрону с толпой зрителей. Толпа расступилась, и Витька увидел полуобморочную мать, которая с плачем кинулась нему.
-Твой? - хрипло спросил сержант.
-Мой, мой - запричитала мать, - Мы тут в очереди, в очереди, в магазин мы стоим.
-Так что ж ты, б.. дь, за ребенком не смотришь ? Где зенки, то? Ты соображаешь, что его сейчас бы собаки в клочья порвали. Скажи спасибо, что греха на душу не взял. Все вы, стервы, только об одном думаете, а не о детях.
Чувствовалось, что у сержанта имелись какие-то свои счеты с женской половиной человечества. Мать побелела, но промолчала.
Сержант отпустил ухо и резко встряхнул Витьку:
-Говори, зачем чай кидал? Кто научил?
-Я сам. Мне их жалко. И слово я дал, что принесу.
- Какое еще слово?
-Честное пионерское.
Сержант, когда переварил услышаное, приказал толпе отойти подальше, повернулся к матери и тихо спросил:
-Он что, у тебя - идиот ?
-Нет, просто дурак - так же тихо ответила мать, признавая некоторое несовершенство произведенного ею, но не до такой же крайней степени.
Сержант какое-то время напряженно думал, затем отвел Витьку в сторону и присел перед ним. Потом заговорил:
-Слушай, пацан. Вот ты говоришь - тебе их жалко. А ты знаешь, сколько гнид едет в этом вагоне? Сколько кровушки людской на некоторых. Сколько беды принесли. Если их жалеть, то жизни не будет. Задел ты меня, пацан, даже обидел. Ты попомни мои слова. Это для тебя они - вроде как несчастные, а дай им волю - глотку перережут. В вагоне этом, от силы десяток - людьми назвать можно. Не повезло им просто. А ты - честное слово, честное слово... Ты вообще никогда не давай слово тем, кого не знаешь. Я тебе больше скажу. И тем, кого знаешь и, даже, любишь, тоже не давай. Человек - штука страшная, поверь мне. Ну, давай, иди. Мать ждет.
Униженная мать повела Витьку за руку, причитая:
- Ох, ты сегодня получишь, ох, как получишь.., но голос сержанта остановил ее:
-Слышь, молодуха, ты это, не обижайся, что отматюкал. Погорячился я малость. А пацан у тебя хороший. Ты уж особо то его не метель.
Мать скорбно кивнула и повела Витьку на расправу, как и обещано было, сдержанную, поскольку пожелания власти, даже маленькой, рассматривала, как приказ. Витька шел покорно, но все время оборачивался, пытаясь усмотреть, не исчезла ли неприметная бумажка за рельсами. После порки надо было как можно скорее вырваться на вокзал и не дать деньгам попасть в чужие руки.
*******
История на вокзале, скрытая матерью от отца, все- таки повлияла на Витьку. Ему расхотелось искать замену Каштану. Не то, что бы он понял слова сержанта, но для него стали не интересны люди тюремных вагонов. Каштан постепенно забывался, бесконечная трескотня кореша стала надоедать. Мир справедливости, созданный Витькой, постепенно разваливался, поскольку книжные герои в голове совершенно перепутались, а восстановление требовало умственных усилий и энтузиазма. На такие усилия Витька смотрел резко отрицательно, а энтузиазм ощущал, лишь, когда надо было смыться из школы на речку или в лес. И, как ни странно, но возникший идеологический вакуум в душе Витьку не особенно беспокоил.
Он продолжал учиться в школе, переходя из класса в класс с хорошими оценками по труду и физкультуре - предметов, которые не отягощали непонятностью, а принимались его естеством с благодарностью и простотой. В остальных школьных науках сознание Витьке тащилось, как бредень с крупной ячейкой, когда в улове нет многих мелких рыб, проскочивших на волю, а остаются только крупные, но редкие и не дающие полного представления о богатстве фауны реки. Так и Витькино сознание, скользя по физике, усвоило факт, что существует электричество, бегающее по проводам, которое зажигает лампочки и крутит моторы, а еще может ударить и, даже, убить.
В географии, подозревая, что наука все же ошиблась, он принял догмой, что Земля - большой шар, на одной стороне которой своя земля - русская с именем СССР, а на другой живут люди, говорящие по американски. Остальным нациям русские и американцы выделили место где-то в промежутках потому, что их меньше или они другого цвета. Самые плохие из них - немцы, которых наши победили на войне. Но за ними все равно глаз, да глаз нужен. Оклемаются, снова чего-нибудь задумают, потому, что немец, как говорили инвалиды, пришедшие с фронта, в войне - дока, и без нее не может. Дерется зло и, главное, по умному. Пока одного удавишь, своих четверых положишь. Вот и появилась у победителей горькая поговорка: "Не пули бойся, бойся попасть к дураку - командиру...". Это уж потом выяснится, что немец может прекрасно жить без войны и сам вдруг не признает адвокатов истории, попытавшихся свести войну к столкновению двух тиранов. Не один, дескать, так другой бы заваруху кровавую учинил. Может оно и так. Но только не за намерения судит история, а за то, что первым приперся на чужую землю с оружием. И через много лет возникнет даже странная симпатия двух народов, нанесших друг другу страдания сильные, но ими же и повязанными...А что могут понять в драке судьи из потомков тех, у кого морда тоже, конечно, была окровавлена, но не до такой же степени, как у главных бойцов? Так, кое-что и поверхностно...
Из других наук Витька усвоил, что грамматика разделяет все слова в мире на существительные и глаголы, а в литературе главным ходит поэт Пушкин, который, в отличие от многочисленных писателей, не книжки скучные сочинял, а придумывал складные стихи для заучивания и рассказывания на уроках. Из истории уразумел, что раньше был царь-кровосос, угнетавший вместе боярами и другими дворянами народ с рабочим классом, но Ленин и Сталин согнали обиженных в партию, а уж она и дала гадам, как следует, потому, что те мешали счастью постройки коммунизма.
Более детально Витька освоил математику. Освоил потому, что была жизненная необходимость понимать в магазинах цены вещей и еды, а, главное, не быть облапошеным при получении сдачи. Его измученное волевыми усилиями сознание на протяжении нескольких лет все- таки освоило арифметические действия в пределах от единицы до ста. Пало оно перед крепостью таблицы умножения от усталости. Пало, как армия после длительного марша, глядящая снизу на дразнящихся горожан с горьким сожалением, что добраться до этих сволочей нет никакой возможности. Никакой. Из-за утраты куража, возвышающего дух бойца.
******
По этим предметам Витька имел не заслуженные двойки и колы, а тройки, чему были простые причины. Тройки ставили, как из жалости, так и из благодарности. Витька вызывал у преподавательского состава устойчивый комплекс превосходства собственных детей над несчастным, недалеким мальчиком, которому придется в жизни трудно из-за ограниченных возможностей. Сравнивая его со своим чадом, каждый мог удостовериться, что дела - не так уж и плохи. Сравнение давало надежду, что собственный, более развитый оболтус, будет не таким уж последним в жизни.
Витька был не драчлив и любил работать. Однако сказать, что он трудолюбив - было бы не совсем правильно. Просто создан был так, что тело его не терпело статики. Ему жизненно были необходимы постоянное движение и мускульные усилия до усталости, как необходим нормальному человеку воздух. Неподвижное пребывание за партой становилось серьезным и мучительным испытанием, и за любую физическую работу он хватался, как за спасение. Причем, чем однообразней и скучней была работа, тем охотнее за нее брался. Процесс труда, в котором необходимо включать деятельность сознания, уже не давал ему возможности ощущать себя комфортно. Вместе с тем движение и работа без реальной конечной цели, к примеру - физкультурные тренировки, не приносили ему облегчения. Не мог и не хотел бегать и махать руками попусту, без производства чего-то дельного. Витька никогда бы он не стал великим спортсменом.
Любое количественное восприятие мира было для него чуждо, работало только качественное. В какой-то мере он был похож на лесное животное, жизнь которого обеспечивается постоянным движением в поисках пищи, а остановка нужна только для сна. Аналогия была бы полной, если бы не специфическое, образное видение мира и то, что называют нравственным началом, отличающем человека от животного. Никто не знал, что в мальчике каким-то образом развились и существуют сильнейшее чувство справедливости, жалости к людям и поразительная обязательность. Его не понимали, потому, что окружавшие его с рождения, тоже, конечно, обладали этими качествами, но не в такой крайней степени. К тому же и в придурковатых числился.
Проблем учителям не создавал и почти не участвовал в школьных стычках подростков. От постоянного пребывания на природе, физической работы и отсутствия сложных мыслей тело его приобретало мускулистую жесткость. Невысокий, но широкоплечий, он ходил в школе, застенчиво прижимаясь к стенам, как будто пришел в гости. Задевать его боялись, поскольку никто не мог предсказать, каким образом он отреагирует на обзывание или тычок. Иногда никак не реагировал. Иногда мог молча уйти, но, вернувшись через час, подойти к обидчику сзади и трахнуть принесенным с улицы поленом по голове... Потому, что это требовалось для восстановления справедливости. Разница в реакции определялась тем, что перевесило на каких- то внутренних весах его души: жалость к обидчику или справедливость, требующая наказания.
Когда учителя обращались к нему отвечать урок, улыбался, глядя в сторону, и что-то односложно бормотал по теме. Если вопросы становились слишком назойливыми, мог пойти по партам, сбивая тетрадки и чернильницы, открыть окно и выпрыгнуть. При всем этом охотно помогал уборщицам мыть полы в школе, копал и обрабатывал грядки огорода завуча, колол дрова и чистил снег во дворах учительницам. Именно они и протежировали Витьку при непростых обсуждениях перевода его в следующий класс.
Почти все учительницы школы были разведенными или незамужними женщинами с типовой судьбой выпускниц педвузов и училищ, попавших по распределению в провинциальные города. После студенчества, попадая в тухлое и диковатое бытие городков, подобных Клюквину, многие были вынуждены вести самую настоящую борьбу за существование. Шансов найти своих мужчин для создания полноценной семьи было мало. В военные годы ушло на фронт и не вернулось целое поколение их сверстников, а немногие возвратившиеся были нарасхват, даже покалеченными. Мало было и в Клюквине свободных мужчин, с которыми образованная учительница могла бы не то, что счастливо, а просто нормально жить. Тоскливые связи от безысходности со случайными, слабыми и пьющими порождали безотцовщину, а воспитание детей, при скромной учительской зарплате, требовало содержать дом, огород, птицу и делать много, очень много мужской работы.
Молчаливая благодарность мальчику за помощь, замаскированная на педсоветах доводами по Макаренко, помогла Витьке, преодолевая класс за классом, добраться до седьмого. На этом, его школьное образование завершилось. Вызвано это было серьезными событиями в жизни семьи...
ГЛАВА 2. ОТЕЦ.БУГОР.ЛЮБИМАЯ.
Восстановление страны после войны медленно, с инерцией коснулось и Клюквина. Постепенно с улиц исчезали беспризорники, уходя в жизнь уголовную или трудовую. Потом детский дом закрыли вообще. Количество осиротевшего детства в стране было все- таки конечным. Как - то незаметно и, непонятно куда, в городе исчезли ползающие на досках с шарикоподшибниками инвалиды. Может, сгорали от тоски неоцененного подвига и стыда у пивнушек, где работающие и здоровые опускали им со столов вниз сто грамм утешения с килькой на хлебе. А может, были пристроены по приютам увечных для ограничения агрессивного нищенства, не красящего социалистический быт. В городе становилось чище. Улучшалась криминогенная обстановка за счет уменьшения глупых и жестоких бытовых преступлений, даже не требовавших особых усилий для раскрытия.
Механический завод, льнонокомбинат и ткацкая фабрика расширялись. На завод, с острой нуждой в квалифицированных рабочих и инженерах, приходили бывшие фронтовики, получившие образование или рабочее умение после войны. Приходила и образованная молодежь, часть жизни которой прошла уже не в услових культа личности, и, поэтому, лишенная парализующего страха системы. Они принесли в партийную жизнь пока еще неуловимый дух грядущих идеологических перемен. Пребывание войск в Европе, смерть вождя и приход к власти Хрущева сделали свое дело.
Отца мягко освободили от должности парторга, а потом и совсем вывели из состава партбюро. Он не удовлетворял требованиям времени своей верностью идее и раздражал образцом невозможности гибкого предательства. Переживал отец мучительно. Его и до этого угнетала малая скорость хода страны к коммунизму из-за раздолбайства и жадности масс. Тревога, что он не доживет до счастья въезда, терзала, а ослабление режима он воспринял как возможность полной остановки. Интуиция его не подвела, как впоследствии выяснится. Выпав из привычной среды и помыкавшись на различных должностях, требовавших разумения и трудовых навыков, отец пришел к полному краху.
Он застрелился из старенькой одностволки, которую все время тщательно прятал от Витьки, как-то увидев интерес в глазах подрастающего сына. Они и жили то каждый со своей мечтой: один о светлом будущем, другой о ружье. Витька был первым, кто прибежал на выстрел и увидел на полу отца в залитых кровью кальсонах с месивом вместо лица. На курок отец нажал, скорее всего, пальцем ноги, потому, что никакой веревочки Витька не нашел. Прибежавшие соседи послали гонца за милицией. Пока толпа в комнате зачитывала прижатую на столе поллитровкой записку : "Обрыдло все. Ольга, прости"., Витька незаметно оттащил ружье в сени, а затем, убедившись, что никто не видит, в щель под поленницей на дворе.
Когда на газике приехал следователь с милиционерами и выгнал всех из комнаты, то основного вещдока не обнаружили. Осатаневший следователь стал требовать у толпы на улице выдачи ружья, которое многие видели, но народ начал разбегаться, потому, что стало неинтересно и, вообще, кто его знает, чего следователю дальше придет в башку. В башку пришло обещание устроить шмон по всем соседним домам со зловещей карой при успехе поисков. Тут народ окончательно разбежался, потому, что у всех было то, что нужно срочно и подальше от милиции перепрятать. Основные кадры в милицию Клюквина давала слобода, а повадки своих птенцов ей были хорошо известны. Вечером Витька отпилил у ружья приклад для удобства выноса, смазал ствол и цевье солидолом. Ночью осторожно ушел в лес и спрятал ружье в одному ему известном дупле дерева. Первый шаг к мечте был сделан. Для следующего требовалось время, чтобы о пропавшем ружье забыли. Вернувшись домой, Витька сел горевать. К нему медленно приходило осознание непоправимости случившегося. Если бы вдруг отец появился с ремнем, то он бы кинулся к нему и выдержал бы любую порку, лишь бы тот не уходил снова. Витька никогда не думал том, любит он отца или нет. Оказывается, любил. Он плакал, зажавшись в подушку, один и в темноте. Света в тот день не дали, а мать с сердечным приступом отправлена в больницу прямо с ткацкой фабрики.
Из школы надо было уходить к радости Витьки и горькому сожалению матери, начинавшей ощущать наступление нужды. Устроить Витьку на завод или фабрику даже учеником она не могла по малости его лет, а отправить в ремесленное училище боялась. Настораживало слово училище. Опыт школьных успехов сына подсказывал, что он может там не задержаться. Так она нашла Бугра, который был главным в мастерской при тюрьме. Бугор и стал первым начальником Витьки.
Был Бугор не местный. Несколько лет назад он сошел с поезда в Клюквине и задумался в ресторане вокзала. После отбытия последнего срока в колонии, он колебался. Не очень хотелось возвращаться в родные места, где уже не было родителей, а осталась только сестра, с мужем которой отношения у Бугра были прохладные до отвращения. Мысль о том, что придется отстаивать у сестры часть хозяйства и родительского дома, угнетала. Вспоминая мужа сестры, он ощущал зуд в кулаках и очень боялся, что вместо дома получит новый срок. А завязать - решил твердо. Вот и получалось, что ехать ему было некуда. Точнее сказать, ехать можно было куда - угодно, но только подальше от рожи мужа сестры а, следовательно, и родимой земли.
Подошедшая к Бугру официантка, убирая тарелки, посмотрела на его руки, которые нервно дергались на столе от воспоминаний. Наколки на пальцах были для нее словно весточка от сына, посланного семь лет назад на лесоповал рассерженным государством. Сын не баловал мать письмами с описанием здоровья и деятельности. Ей хотелось больше знать о местах и нравах людей, окружавших заработавшегося сына.
-А что у тебя там написано то? - спросила она. Бугор спрятал кулаки под стол и посмотрел на улыбавшуюся официантку. Его поразила гладкая белизна ее шеи в разрезе голубой блузки железнодорожницы.
-Неважно - ответил Бугор.
Ему не хотелось показывать надписи, полученные еще в далекой первой ходке, хотя ничего в них срамного не было. Тогда Бугор хорошо выпил для наркоза, а художник вообще лыка не вязал. Бугор, изредка просыпался от боли в пальцах, но, понимая, что творчество идет, снова засыпал. Утром, ошалевший Бугор обнаружил на распухших пальцах правой руки надпись "Вова", а на левой "Мишо". Это были имена двух сидевших с ними урок, пожелавших увековечить свои имена на пальцах Бугра. Второго звали Миша, но художник сказал, что ему не хватило чернил для заднего хвостика буквы, превращающего прописное "о" в "а". На упрек, что ему было заказано имя Андрей, художник сказал, что даже на пяти пальцах Андрея никак не уместить. Но обнаружил он это, когда Бугор был в отрубе, и ему не с кем было посоветоваться, кроме этих двух ржущих сволочей. На предложение найти чернил и доколоть хвостик Бугор категорически отказался. С урками посчитался потом, через несколько лет, когда авторитет и кулаки стали потяжелее. Художника простил, понимая трудности любого ремесла, а, уж тем более, искусства.
Официантка некоторое время смотрела не него, а потом спросила:
-Ночевать то, есть где?
Бугор промолчал.
-Не уходи, сейчас моя смена кончится. Ко мне пойдем...
Бугор шел за женщиной по прибитой пыли ночной улицы, удивляясь необдуманной и смелой ее неосторожности: "Не ученая еще. Вот, дурочка то, дура. Незнакомого мужика с улицы..." Они прошли по тропинке в траве, трещавшей июльскими кузнечиками, и вошли в барак железнодорожников. У официантки была довольно большая комната, наполненная хаотической мебелью, и с окном на огород. За стеной кто-то сонно застонал: "Нинка, зараза! Пусть твой сапогами не гремит", а женщина тихо сказала: "Тазик и ведро с водой в углу. Умойся. И ноги помой, обязательно."
Бугор мыл ноги, не отрывая взгляда от женщины, раздевавшейся у окна. При свете луны она казалась ему толстой русалкой, плывущей в квадрате окна. Бугор преодолел некоторые трудности, связанные с долгим воздержанием и, к утру, уткнулся носом в грудь женщины с благодарностью за понимание и добро. Потом осторожно вышел из барака покурить, и, глядя в небо, вдруг понял, что, наконец - то, он приехал домой.
Так в его жизнь вошла Любимая. Утром Бугор побрился и пошел в местную тюрьму устраиваться на работу. Он, в принципе, мог пойти куда угодно, но не имел опыта разговоров с гражданским начальством, а с начальством тюремным опыт общения был. Начальник, просмотрев документы Бугра, спросил, что тот умеет делать. Бугор сказал, что много чего, но имеет пристрастие ко всякой работе по металлу. Начальник взял его на работу в небольшую механическую мастерскую при тюрьме. Мастерская должна была обеспечивать нужды тюрьмы и помогать подшефному колхозу. У начальника были трудности с кадрами. Работавший в ней вольнонаемный Шепелявый не обеспечивал нужный уровень работы и раздражал начальника дурью со спорами не по делу.
Бугор быстро наладил дела в мастерской. Он был хороший слесарь, владел токарным и фрезерным станком, понимал в электричестве. Но больше всего любил кузнечное дело и сварку. Работа с огнем и металлом вызывало в нем мистическое чувство собственной силы, позволявшей легко справляться с такой твердой вещью, как железо. Мастер быстро нашел в городе многочисленную клиентуру. К Бугру тащили примусы, керогазы, часы, радиоприемники, швейные машинки и множество самых разнообразных вещей, требовавших восстановления жизнедеятельности. За ремонт Бугор всегда брал деньги немалые, поскольку много чего требовалось притащить Любимой.
Комната Любимой преображалась отремонтированной или новой мебелью. В ней появились кровать с никелированными шариками и пирамидой подушек, колонны белых слоников на шкафу и ковер с тремя богатырями. Бугор приволок Любимой большое зеркало в резной оправе и со специальной полочкой, где она хранила жженые палочки для бровей, пудру, румяна и другие вещи усиления красоты. Печь, переложенная Бугром, перестала дымить, а сама Любимая приоделась полностью, вплоть до немного ободранной, но настоящей лисьей шубы с оренбургской дымчатой шалью. Предавалась она одеванию, как и раздеванию, самозабвенно, но и Бугра не забывала. У него, впервые в жизни, появился костюм, белые рубашки и даже галстук, который он терпеть не мог, потому, что в нем задыхался.
Любимая вовлекла Бугра в светскую жизнь Клюквина. Они часто ходили в кино, где на вечерних сеансах Бугор покупал самые дорогие места в середине зала. Там сидели обстоятельные люди. На задних рядах устраивались влюбленные парочки, которым было не до фильма. На передних сидели подростки, кидавшие сальные фразы и советы знатоков при малейшем намеке на эротику в поведении киногероев. Пол перед экраном занимали безбилетные школьники начальных классов. Как они проникали в кинозал - всегда оставалось загадкой. Эти, наоборот, взрывались свистом при затянувшихся поцелуях героев, требуя от любимца оставить эту дуру в покое и вернуться к делу - войне и подвигам.
Увлеченность Любимой искусством довела Бугра до посещения городского драматического театра. Театр, здание которого было построено на деньги купца-мецената еще до революции, имел талантливый коллектив. Впоследствии из него вышло немало артистов, сумевших прорваться из провинциальной неизвестности до высот народных кинолюбимцев. На спектакле Любимая рыдала, не сдерживаясь. Давали " Леди Макбет Мценского уезда". Судьба героини из другого века потрясла ее общностью чувствительных деталей со своей собственной. Бугор не плакал, а думал, когда же весь этот кошмар кончится, и можно будет сорвать галстук.
В антракте Любимая повела его в буфет. Она оживленно переговаривалась с соседями по столику о пережитом ею на спектакле и угощалась ситро с булочкой. Бугру очень хотелось выпить водки, которую тоже давали в буфете, но он стеснялся и стоял около Любимой, пряча чугунные кулаки под стол. Надписи на них, в сочетании с водкой, могли дискредитировать Любимую выбором спутника, явно далекого от Мельпомены.
Когда возвращались домой, то Любимая требовала, чтобы у барака Бугор взял ее под руку. Подходя к соседкам, сидевшим на лавочке, она томно говорила: "Ну, ладно Андрюшенька, ты иди, я скоро...". Сев на лавку и полузгивая семечки соседок, она рассказывала о деталях культурного мероприятия или содержании фильма. Доведя товарок до мысли: " Ну почему этой гадюке, так везет, а мне нет? Ведь клейма на заразе было поставить некуда", Любимая удовлетворенно вставала. Вечер окончательно состоялся...
Надо сказать, что она не давала Бугру поводов для ревности. Былых поклонников Бугор разогнал сразу. В серьезности его чувств быстро убедились, поскольку на выяснение отношений он выходил с ломом или лопатой в руке, которыми играл свободно, как дэнди тросточкой. Единственное, что настораживало Бугра - это кум. Бугор, долгое время ощущавший лагерное одиночество, ценил новую родню, которая возникла у него с появлением Любимой. Родня, в основном деревенская, часто собиралась у них по праздникам. Но однажды Бугор поймал взгляд кума на Любимую, который его насторожил. После выпивки и воспевания под гармонь подвига Стеньки по утоплению княжны, шумная компания укладывалась спать на полу. На ночь Бугор привязывал Любимую за лодыжку шнурком к своей ноге. Береженого бог бережет, тем более, что кум всегда норовил свалиться поближе к их кровати.
Мать Витьки знала Нинку-официантку еще до того, как она стала Любимой. Когда-то они учились в одной школе и сохранили отношения доверительные. Мать рассказала Любимой о последних событиях своей жизни и попросила решить проблему с Витькой через Бугра.
Протекция Витьке состоялась ночью шепотом в ухо, но до того. Тактически это было правильно. После того Бугор был чуть менее внимателен к деловым просьбам Любимой. Утром хмурый Бугор, как человек слова, пошел к начальнику тюрьмы и начал говорить о большом объеме работы, плавно переходя к идее взять ученика - подмастерка. Сначала начальник упирался из-за несовершеннолетия Витьки. Тогда Бугор, глядя в пол, начал чего-то буровить про механический завод, где рабочий человек отстоит смену и все. Дальше идет домой свободным и величине жалованья радуется у пивнушки. Начальник встревожился. Бугра он ценил за бесплатность в решении технических проблем по дому. Кроме того, у него были сложные отношения с главным инженером механического. Познакомившись на заседании горкома, они разговорились и подружились. Раздружились они на рыбалке, когда у костра обсуждали проблему первичного в жизни общества. Главный считал, что первичным является свободный труд людей, создающих полезные для жизни вещи и произведения искусства. Начальник же тюрьмы был убежден, что первичным является кулак у морды, стимулирующий труд со всеми его продуктами в виде вещей, идей, картин и музыки. Таким образом, труд вторичен.
-Неужели ты думаешь, что, если съездишь мне по физиономии, то завод будет выдавать больше продукции? - язвительно спросил главный. Подавленный вопросом, трудным по силе логики и хамским по сущности, начальник тюрьмы озлобился:
-Эксперимента хочешь? Могу устроить.
Так кончилась дружба...
Для начальника тюрьмы мысль о том, что Бугор может уйти на механический , была просто невыносима. Так человеческие противоречия в оценке движущих сил общества решили судьбу Витьки. Его взяли на работу учеником . То ли слесаря, то ли сварщика, то ли черти - кого. Это должен быть решить уже Бугор, который сам не знал, кто он, собственно говоря, по должности.