Аннотация: Продолжение истории пирата, ставшего на пути Мастера и его хранителей.
Глава 1.
В марте 1674 года, совершив ряд дерзких набегов на испанские поселения Арубы, Венесуэллы, Каракаса Сальватор отдал приказ идти на Ямайку. На борту "Галатеи" было столько золота и серебра, что бригантина от тяжести скрипела, сыто зарываясь в волны...
Для испанцев Нового Света Сальватор стал Чумой. Никто не знал, когда и где он объявится, и, казалось, никто и ничто не могло его остановить. Слухи о нем разлетались с быстротой молнии... "Чума нашего века", "Божия кара", "Пираты-призраки", "Ястреб Смерти", - раздавалось со всех сторон... Урон испанской короне исчислялся миллионами, к тому же испанцы терпели поражение в Голландской войне. Казалось, вот-вот рухнет оплот королевства Габсбургов.
Когда же испанские послы в Вест-Индии донесли просьбу Его Высочайшего Величества Карла Милостивого до сведения губернатора Антильских островов, то тот только развел руками. Он подчиняется Его Величеству Карлу Стюарту, а больше никому, за исключением Бога, разумеется. На лице Джона Воэна - нового губернатора Ямайки - играла усмешка. Он знал от своих шпионов о поведении благосклонного к пиратам мсье Бааса. Сальватор нарушил условия мира?! Ну что же, сам виноват. Сальватор служит интересам Англии?! Ну что вы! Сальватор - мусульманин, и ему ли беречь святыни христианских стран?! Сальватор не англичанин, он -выходец с Востока, поэтому для него, что Британия, что Испания, что еще какая страна Европы - все одно... Тогда почему он нападает на испанские поселения? Ну, мы не знаем и не беремся судить о мотивах поведения безумца... Сальватор - мировой преступник и его нужно казнить?! Что ж, да, разумеется, казните, если поймаете...
И так продолжалось из месяца в месяц, пока исход событий не предрешила дипломатия...
Слухи о пиратах Карибского моря быстро разлетелись по миру, и было наконец решено покончить с их подвигами. Поскольку Карл Стюарт не проявил инициативы на съезде монархов в Генуе, то монархи других стран Европы - Франции, Испании, Голландии, Австрии - решили объединить усилия. Заручившись поддержкой Ватикана, короли - помазанники христианской церкви - отправили флот вместе с лучшими людьми кардинала для поимки пирата-чернокнижника. Только колдовством они могли объяснить совершеннейшую неуязвимость того, кто причинил столько бедствий католикам... А "Галатея", словно Летучий голландец, всякий раз ускользала из поля зрения... Разве это не есть доказательство магии и ереси? Мастерство перевоплощения Сальватора, его способность представать в разных обличиях, убедительно свидетельствовали о его дружбе с Морским Дьяволом. И потому такого пирата нельзя было победить обычными средствами и обычным оружием... Так новый нунций, Фабрицио Спада, которому выпала в тот год особая милость от кардинала, чтобы доказать свою ревность пред Богом и церковью и имея тщеславные, далеко идущие планы, был настроен весьма решительно в поимке Сальватора. Заручившись поддержкой Ватикана, Фабрицио Спада получил неограниченные полномочия в выполнении возложенной на него миссии. Да и рядом с ним оказались люди, столь же ревностные в служении церкви, как, например, Франсуа де Монморанси-Лаваль. "В мире сложном, опутанном грехом, народам требуется не только Евангелие... Нужно делом отстаивать истину спасения, являя милосердие к заблудшим душам", - такими словами напутствовал папа римский нунция. Сам же папа Эмилио Бонавентура Альтьери больше беспокоился за свое здоровье (жуткая подагра мешала ему жить и молиться). Да к тому же козни кардинала Палуцци отвлекали от насущных политических проблем. И теперь люди кардинала, в числе которых все тот же нунций Фабрицио Спада, получив благословение папы, осуществляли миссионерство в Вест-Индиях.
И вот за считанные месяцы лучшие из морских ястребов сложили головы на плахе. 50 кораблей было изъято на Тортуге в пользу флота Испании, те же, кто был уличен в мародерстве (их было свыше пяти тысяч), подверглись разным экзекуциям (в соответствии с предписаниями инквизиции) ... Многие предпочитали умереть до того, как оказаться в ведении нунция. Непременный вопрос, какой задавали всем подозреваемым: "Где Овидий? Как найти Сальватора?"...
Фабрицио Спада быстро получил прозвище "красного монаха" за те реки крови, что оставлял после себя... Казалось, вот-вот сломится дух вольных морских ястребов. Но не тут-то было... Воодушевленные умом и смелостью Сальватора, которого индейцы называли не иначе, как Пачама, морские ястребы, нападая на торговые суда, все чаще назывались его именем, а люди, знавшие Овидия и получившие благодаря ему свободу, основали независимую колонию на Багамских островах - Сан-Сальвадор - и о которой, к счастью, не знал красный монах.
До Сальватора долетали слухи, что его разыскивает некто Фабрицио Спада, наиболее ревностно среди прочих осуществляющий "крещение" народа и очищающий землю от ереси. Но подобными мерами церковь добилась лишь ненависти тех, кого крестили насильно, и отторжения от веры тех, кто был когда-то крещен... Вслед за тем (с молчаливого пособничества пиратам местных властей) зазвучали с новой силой призывы республиканцев... На атлантическом побережье развернулось мощное национально-освободительное движение... Коренное население Арубы, Венесуэллы, Каракаса, страдая от испанского гнета и карающего огня инквизиции, стало громить дома ненавистных сеньоров. К индейцам присоединялись рабы, преступники церкви и короны и все, кто был недоволен монархическим режимом. За это разящий огненный меч инквизиции прошел все поселения на юге, оставляя после себя груду развалин и пепельный дым. Остается лишь удивляться стойкости, вере и героическому мужеству простых людей, которые, подобно стали, только закалялись в этом горниле войны...
***
Скрестив руки, Сальватор стоял на шканцах "Галатеи" и смотрел вдаль, туда, где еще несколько часов назад было поселение. Теперь в серой дымке таял голый каменистый берег и догорали последние угли его ненависти к испанцам и социальной несправедливости. С Тобаго покончено. Можно возвращаться домой. Но где его дом? Ахмед все чаще говорил о Марокко, о Медине, призывая оставить пагубное ремесло и вернуться к тому, что когда-то казалось Сальватору смыслом всей его жизни, - к маленьким скляночкам лекарств. Оставить... Разве раб может знать, о чем думает его господин?..
Потеряв фрегат, капитан вел себя как неизлечимо больной... Его "Галатея", значительно уступавшая в мощи "Овидия", тем не менее обладала большей маневренностью и развивала скорость, позволявшую всякий раз ускользать от преследования... И надо было тому случиться, что как только он потерял покровительство Бертрана Д,Ожерона, он приобрел себе новых, более могущественных врагов, чем прежде... Ни мсье Бертран, ни Томас Линч, ни те, кто раньше покровительствовал Сальватору, после беседы с красным монахом больше не выказывали желание иметь дело с преступником церкви, которого разыскивал сам кардинал Палуцци. Сальватора словно приговорили вечно скитаться без дома (все купленные им земли были конфискованы), без права поселения в какой-либо колонии, без возможности заходить в гавани европейских держав...
Да, Сальватор был болен, но умело скрывал это до последнего. Его одержимость, параноидальное желание мстить всем и вся, были следствием развившейся в течение долгого времени неврастении, которую, как врач, он без труда диагностировал у себя... Это то, что Ахмед называл его демоном... Это то, что после пыток в крепости Эль-Бали ни на миг не отпускало его...
Страшная, неизлечимая болезнь съедала его изнутри. "Врач, излечи прежде самого себя" - слова древних часто вспоминались ему.
Верные капитану люди, переглядываясь между собой, пожимали плечами и предпочитали думать о том, что каждый из них будет делать после того, как получит свою долю и вернется на Сальвадор. Правда, Рыжий Пес иногда на них грозно рычал, скалил зубы, когда они осмеливались слишком близко подойти к трюмам с сокровищами. Да и Лоренс полагал, что капитан, вероятно, намеревался где-нибудь закопать сокровища, подобно Хоккинсу...
- Наш капитан ходит, как разбитая дырявая посудина, - сказал со вздохом Джон, изредка поглядывая на капитана.
- Это точно, - поддакнул Лоренс, которому не терпелось скорее оказаться в Мо-бее.
- Мы будем на Ямайке через три дня, не так ли?
- Да, если погода не переменится, - ответил им капитан, не отрывая взгляда от винтового колеса.
Боцман понял, что значит эта фраза. Капитан имел в виду эскадру красного монаха...
- Я тут вспомнил, капитан, если повернуть на три румба влево, то к вечеру мы окажемся у Наветренных островов. Там есть кое-чем поживиться...
Капитан вздрогнул, выпрямился в стальной жгут. И, хотя он быстро принял непринужденный вид, Джон догадался, о чем думал в последние дни капитан. Лоренс, которому пришлась не по душе идея боцмана, скрипя сердце вынужден был промолчать.
- Нет. Нельзя терять время.
- Но, капитан, если Вы боитесь потерять время и силы...
- Я ничего не боюсь, боцман! - раздраженно бросил ему Сальватор.
- Да, капитан, - и Джон отошел в сторону. На самом деле он улыбался; улыбался сквозь поседевшие, проеденные морской солью усы. Боцман хорошо знал капитана, чтобы не догадаться о его дальнейших действиях, хотя сложно предугадать Сальватора...
Один мудрый персидский поэт оставил в назидание потомкам следующие строки: "Не привязывайся сердцем к месту иль к душе живой. / Не сочтешь людей на свете, не измеришь мир земной".
Но кто бы слушал мудрых?! "Благоприятная возможность драгоценна, а время подобно мечу" - услышали бы мы в ответ...
***
Остров Сент-Люсия напоминал черную жемчужину, омытую слезами Посейдона. Здесь все было другим: воздух, небо, море, леса, горы; а прибрежные камни - крупные, белые, как клыки дракона.
Сальватор стоял, скрестив руки, и, хотя на нем была теплая куртка, он чувствовал, как его пробирает дрожь.
- Весна в этом году выдалась на удивление холодной и сырой, - заметил боцман.
- Да, - согласился капитан, глядя, как догорают последние солнечные лучи.
Острые вершины близнецов-братьев Питон, погружаясь в ночь, вырастали, становясь все грознее и величественнее.
- Вы пойдете один? - спросил Джон.
- Да, я пойду один...
Рано утром Сальватор разбудил старшего помощника. Мигель спросонок (было только четыре часа утра) продирал глаза и в недоумении таращил их на капитана, стараясь подавить зевоту.
- Я ухожу, а ты остаешься на "Галатее" за капитана, - сказал Сальватор. - Если вдруг что-то случиться, в моей каюте ты найдешь письмо. Все понял?
- Угу. Какое письмо?
- Письмо вскроете только в том случае, если что-то случится.
Капитан посмотрел на Мигеля так, что тот почувствовал неловкость от зевоты. Все-таки капитан не отказался от своей дурацкой затеи повидаться с Фоксом.
- Вы один уходите, капитан?
- Нет, я возьму с собой Диониса. Остальные останутся на корабле...
На небе еще дрожали звезды, когда Сальватор сошел с "Галатеи". Рядом с ним был Дионис, сиявший, как утренняя роса, и жадно вдыхавший воздух вольного острова.
Да и сам капитан почувствовал, как земля, мягкая и податливая, словно охнула под его ногами.
- Ну что ж, пойдем, - сказал капитан, подталкивая зазевавшегося грека.
Глава 2.
Накануне Лусия Вернадес почувствовала сильное волнение. В детстве, когда ее охватывало подобное состояние, это было для нее неким знаком перемен. В первый раз Лусия волновалась, когда отец объявил ей о поездке в Алькасар, казавшийся ей тогда сказкой... Потом на первом балу в честь дофина Луи. Невеста дофина - Мария Лещинская - католичка - была на семь лет старше жениха, и никто не сомневался, что выбор ее в качестве невесты будущего короля - это хороший дипломатический шаг. Многие в Севилье надеялись на заключение "долгого" мира между Францией и Испанией. Франсиско Тенорио говорил, что политика должна быть на втором месте. Отец Лусии считал выбор невесты дофина правильным, поскольку брак дофина Людовика и Марии-Терезии мог положить конец религиозным распрям и укрепить авторитет церкви. Изабелла Бурбонская, мать Марии-Терезии - была подругой Марии Вернадес де Сааведра, матери Лусии. Это обстоятельство позволило дочери Франсиско Тенорио не только быть у всех на виду, но и надеяться на прекрасное будущее с каким-нибудь отпрыском королевских кровей.
Но судьба распорядилась иначе. Через год стало известно, что король Франции охладел к молодой жене и намеревается отослать ее обратно в Испанию. Франсиско Тенорио счел благоразумным не отправлять единственную дочь в Версаль. Поэтому с того дня уже никто из домашних, даже кормилица Каталина, не сомневался в том, что Лусия поедет в Англию... Тогда сама мысль об Англии внушала девушке больше страха, чем рассказы о привидениях и злых духах...
И вот уже несколько дней Лусия испытывала волнение, которое нарастало ежечасно. Это чувство, снова рвавшееся из глубины души, заставляло страдать и молиться, плакать и смеяться.
Но что может произойти?! Разве ее жизнь, скудная, нищая, одинокая, на которую она обрекла себя по глупости, изменится?! Лусия жила одна на острове вот уже несколько месяцев. За это время можно было покаяться или сойти с ума... Фокс бросил ее, ничего не объясняя и нарушив обещание... Оставалось лишь надеяться, что ее письмо дойдет до папского нунция, и тогда она сможет вернуться в Испанию.
Воспоминания снова нахлынули на Лусию...
***
Когда в первый день пребывания на острове она увидела хозяйку гостиницы, ей стало жутко. Сухое существо, с вытаращенными глазами, в изношенном тряпье, была владелицей большого дома, стоявшего особняком в пригороде Кастри. Лусия бы нисколько не удивилась, если бы Аделаида - так звали хозяйку гостиницы - оказалась ведьмой.
Сверкнув глазами, Аделаида сразу оценила вошедших. Да, будто говорил ее взгляд, вряд ли у вас есть средства, чтобы быть постояльцами моей гостиницы. Тогда Фокс протянул золотую монету, которую она схватила длинными костлявыми пальцами и тут же попробовала на зуб. Потом она вернула монету Фоксу.
Нет, - покачала она головой.
Тогда сколько ты хочешь?
Нисколько... Это фальшивая монета...
Вот как?! Что ж, верно о тебе говорили, беззубая, но жадная старуха... Я заплачу тебе потом...
Нет, оплата вперед.
Лусии стало тошно от этой перебранки, и она быстро сорвала с себя колье и протянула Аделаиде.
- Этого достаточно?
Хозяйка таверны с большим энтузиазмом схватила украшение, вмиг оценив стоимость рубинов, и молча кивнула в знак согласия.
- Обещаю, что выкуплю у нее колье, - сказал Фокс, обнимая Лусию за плечи. - Это пока временно.
- Не верь ему, красавица, - с прищуром сказала хозяйка гостиницы. - Все они одинаковы. Готовы, что угодно пообещать за ночь любви, а потом глядишь, и след простыл...
- Ах, ты, старая кочерга! - воскликнул Фокс и замахнулся на нее. Но старуха ловко увернулась и, рассмеявшись, отскочила в сторону с такой ловкостью, что совершенно неожиданно было для ее возраста.
Фокс рассмеялся в ответ. Лусия тогда догадалась, что Фокс знал уже хозяйку гостиницы...
Между тем Аделаида провела их в большую жилую комнату на втором этаже, напоила душистым травяным чаем, постелила постель, затопила печь.
И Лусия на удивление быстро заснула...
***
Это был сон, один из тех, что давно преследовал ее. Она гуляет в зеленом парке родового севильского поместья. Возле нее сеньор, элегантно одетый, в белой шляпе с огромной, размером с куриное яйцо, бриллиантовой брошью. Его светлые волосы обрамляют гладко выбритое лицо. Она не видит глаз сеньора из-под шляпы, но его подбородок и губы кажутся почти родными... Он что-то рассказывает, а она улыбается, хотя в его словах нет ничего смешного. Она смеется потому, что счастлива; счастлива уже тем, что слышит его голос, бархатный, струящийся как горная река, родной голос, заставляющий трепетать...
Они останавливаются, и сильная мужская рука с длинными цепкими пальцами ложится ей на плечо. Даже сквозь кружева платья Лусия чувствует, как горяча его ладонь.
Кто вы? - спрашивает она, стараясь разглядеть его лицо.
Вы это знаете...
И тут поднимается ветер, находят грозные тучи, наступает тьма... Во мраке ее кто-то зовет, жалостно так, словно рыдает, но это, оказывается, плачет дождь. Вокруг Лусии образовывается кольцо из роз, которые, осыпаясь, превращаются в колючий кустарник... Она начинает молиться, и чем горячее, тем острее шипы терновника, вонзающееся в ее израненное тело...
***
На следующий день, после заселения в гостиницу, Лусия застала на пороге Фокса, курившего очередную порцию ямайского табака. Было свежо и прохладно после ливня... Он сидел на мокрых ступенях дома, без рубашки, и разглядывал свои босые ноги.
- Вы, по-моему, слишком много курите, - сказала ему Лусия.
-А вы, по-моему, слишком много спите, сеньора. Скоро Вы превратитесь в медведицу, и тогда я сдеру с вас шкуру.
- Зачем вы говорите такое? Это не смешно.
- Да?! Тогда, может быть, смешно то, что я люблю вас?!
- Нет. Это вовсе не смешно...
Лусия чувствовала свою вину перед ним.
- Где Аделаида? - спросила она спустя какое-то время, чтобы нарушить тягостное молчание.
- Как всегда шляется на рынке. Где ей еще быть?! Она думает, что ее травы кому-то нужны.
- Так вы давно знаете Аделаиду?
Фокс ничего не ответил, и лишь яростнее стал пускать клубы табачного дыма.
- Оденьтесь, вы можете простудиться.
- А вам не все ли равно?
- Нет. Как вы можете так?
- Ерунда. Вам всегда было наплевать на меня.
- Почему вы так говорите?
- Почему? Да потому!
Фокс отшвырнул трубку и поднялся. Неожиданно резко рванул ее к себе.
- Вы ни разу не спросили меня, как я себя чувствую! Кого я вам напоминаю? Камень? Собаку? Букашку? Наверное, к букашке вы бы испытывали больше сострадания.
- Вы сами во всем виноваты! Вы разлучили меня с Дэвидом!
- Дэвид... Дэвид... Только и слышишь, что Дэвид. Я говорил, кто такой Дэвид!
- Это не правда.
- Неправда?! Тогда ответьте: говорил ли он вам когда-нибудь о своей любви?! Нет. Предлагал ли вам выйти за него замуж? Нет... Если бы он любил вас, то не отпустил. Он даже не боролся за вас!.. Он ушел сам.
Лусия смотрела на Фокса глазами затравленного раненного зверька.
- У! - провопил он и, отпустив ее, разбил кулаком дверной проем. - Скажи, кому мне молиться, что мне сделать, чтобы ты поняла, что он никогда не вернется за тобой?!
Лусия стала задыхаться и, чтобы не показывать слез, убежала в дом...
***
И так повторялось каждый раз... А за несколько недель до своего исчезновения Фокс появлялся все реже, все чаще пропадая в тавернах, проматывая свои, таявшие как снег, золотые монеты.
В очередной раз напившись и разбив все глиняные статуэтки, изготовленные им на продажу, Фокс заявился к Лусии с намерением объясниться раз и навсегда.
- Сеньора, хочу сказать, что вы так же прекрасны, как моя покойная мамочка.
- Подите прочь! Я уже сплю.
- Хорошо. Значит, будем спать вместе.
- Прочь! Вон отсюда!
- Но позвольте, разве муж не должен спать с женой?!
- Вы знаете, что это не так... Вы солгали падре Валентину, солгали мне и всем... Зачем вы назвали себя Жаном Покленом?
- Просто я не мог сказать свое настоящее имя... Вы же знаете, что меня ищут.
- Ищут Сальватора, а не вас!
- Нет, дорогая. Красный монах ищет всех, кто был когда-либо знаком с Сальватором... И вы прекрасно знаете, кто я для них.
- Простите... Но это не дает вам право преследовать меня.
- Преследовать?! Вот как это называется?! Да, вы никогда не простите меня. Это я уже понял... Но вы же любите меня? - в потухших стеклянных глазах Фокса пробежала искорка надежды.
- Люблю... Да, конечно... Люблю как брата...
- Вот... всего лишь...
- Вы говорили, что этого достаточно.
- Говорил... к черту! К черту слова! Я не могу больше так жить, ты это можешь понять?!
И Лусия почувствовала железную хватку его рук. Да, перечить пьяному Фоксу было крайне неразумно... В тот раз он все-таки разбил руку, выломав дверь.
- Отпустите меня. Мне больно!
Лусия не кричала. Она понимала, что кричать бесполезно - на другом конце света, на далеком острове, в заброшенной гостинице, где, кроме них, не было ни одного постояльца, ее никто не услышит...
Когда же Фокс поцеловал ее, Лусия с вызовом бросила ему в лицо:
- Если вы еще хоть раз тронете меня, вы будете мне более омерзительны, нежели капитан Мантенон!
- Капитан Мантенон? Этот королевский пудель?! Что ж, посмотрим...
Лусию спасла вернувшаяся с рынка Аделаида. Старуха улыбнулась девушке и почти облизнулась, глядя на Фокса.
- Пойдем, детка, - сказала она Лусии. - Поможешь мне на кухне... Я должна тебе кое-что рассказать.
И Лусия вздохнула с большим облегчением.
***
Прошаркав на кухню и плотно закрыв дверь, хозяйка гостиницы поведала Лусии все новости Кастри, не упустив возможности сообщить об очередной ловушке для пиратов. А потом сказала:
- Детка, ты должна мне за проживание 5 дублонов, а потому я жду, - старуха протянула руку и уставилась на девушку.
Лусия растерялась. Она была уверена, что Фокс заплатил за проживание на полгода вперед.
- Ну же, я жду! - Аделаида протягивала к ней свою костлявую руку и таращила подслеповатые раскосые глаза.
Лусия покраснела.
- Мне нечем платить.
- Тогда отдай мне то, что для тебя ценнее денег... Отдай мне свою молодость и красоту... Ох, как тогда я погуляю!.. А, главное, я буду любить его.
Раздался дребезжащий ржавый смех старухи.
- Разве это возможно?
- А сама подумай. Возможно ли такому красавцу быть без жены?!
- Он мне не муж... Он обманул меня! Он и вам солгал... Он никакой не Жан Поклен!
- Тогда ты будешь работать на меня, готовить, мыть в гостинице полы и быть любезной со всеми, кто к нам пожалует.
Потом Аделаида протянула девушке кухонный нож.
- На вот... Разделай мясо...
Лусия посмотрела на живую, еще трепыхавшуюся курицу и выронила из рук нож...
- Я не могу.
- Нет, можешь.
- Я никогда не делала это.
- По-твоему, убивать души гораздо легче?.. Тебе, наверное, кажется, что я стара, глуха и ничего не вижу?
- Нет, вовсе нет.
- А ведь я тоже когда-то была красива, и, поверь, красивее тебя. Ну да, красивее. Что осталось от меня прежней? Один зуб, да и то наполовину гнилой.
И старуха снова рассмеялась, покончив с курицей и выпотрошив ее внутренности. У Лусии к горлу подступила тошнота.
- Не бойся меня. Я плохого не посоветую... Я слишком долго жила на этом свете и хочу дать тебе совет - не гонись за тенями прошлого. Прошлого уже не будет, есть только настоящее. Им и живи... Когда-то я была Анпейту, была дочерью вождя маленького племени. Да, когда-то племя было большое, но пришли белые, уничтожили многих, отняли у нас землю, воду, отняли жизнь... Наши воины сражались достойно, но всех убили. Убили и моего Нуто. Долго плакала я, хотела наложить на себя руки, приняв отвар мандрагоры... Наконец смилостивился Тот, Кто сотворил небо и землю, птиц и животных, цветы и бабочек. Пришел бледнолицый, увел меня, рыдавшую над трупами, взял в жены. И стала я Вути. Не любила я бледнолицего, помнила долго своего Нуто. Но осталась жить с бледнолицым. И стало у меня другое имя - Аделаида... Когда же умер бледнолицый, оставил он мне в наследство дом. И жила я в нем, храня тайну. Жестоки бледнолицые. Они пытались лишить меня дома, сжечь как ведьму за то только, что хранила я тайну. И не знала я любви больше той, которую помнило мое сердце, мои уши, глаза, мой нос, они помнили только Нуто... И вот в одно утро с зарей появился в доме моем Антимэн, кондор солнца души моей. Он был ранен, и я прятала его ото всех ровно тридцать ночей и два утра. И была я холодная тэхи, растопил во мне он огонь. Излечила его я ласками, травами, согрела душою моей. Но опять пришли бледнолицые, и отняли у меня мою радость. Не могла я дать им отпора, как жива осталась, не знаю. Среди воинов бледнолицых был один, спас меня он от смерти, от ее быстролетных крыльев, и остался жить в моем доме. Он назвал меня своей Вути, и с тех пор никто не ходил к нам. И был Рауль хоть и белый, но душа была его Нуто. И любила его я сильнее, потому что мудрее была... Через ровно по десять два раза унесла смерть Накпэна на крыльях моего Рауля в пустыню... Из пустыни той никто не вернулся, не вернулся Рауль мой отважный. Я осталась лесной Кимимэлой (бабочкой), обо мне вспоминали лишь те, к кому горе одно приходило... А потом раз орлиный охотник обещал мне награду любую и хотел, чтоб любила его я больше жизни своей. И его я любила, конечно. И подарки оставил он мне: переломанной руку, бедро... Отравила я Мэкью зеленой отравой, напоила хмелем душистым и ушел он в пустыню навечно. С этих пор и живу я одна, бледнолицые вовсе бояться, что заклятье на них наложу, а нашлю, может быть, и проказу, истреблю весь их род в кровной мести. Только те не боятся, в ком совесть чиста...
Аделаида прищурила подслеповатые глаза и, довольная впечатлением, закончила рассказ следующими словами:
- Тот, кто рядом с тобой, как огонь. Как Рауль он смел и красив как Нуто... Ты должна быть счастлива с ним.
- Вы же ничего не знаете! Вы не знаете, кто это!
- Я вижу и слышу. Разве не прекрасно то, что он делает своими руками?! Эти статуи, напоминающие оживших богов и богинь? А посуда? Все, что делает он, прекрасно... А поет он не хуже той птицы, что ночами не спит от любви... Но теперь вижу я одни черепки... Так вот, послушай меня, глупая женщина: Что ты гоняешься за тем, кто и так беспокоен? Парящий ястреб он всего лишь по имени, а на деле он раб Кестеджу. Раб потому он, что демон им правит, и никто не поможет ему... Пачамой его называют, Мастамхо был отец его, правда. Только он не принадлежит никому... Он собой лишь жертвовать должен, сотни тысяч спасая безумцев, хотя сам он от демона плачет... Не губи же ты души, глядя в прошлое, что в пустыне схоронено смертью... Люби Кондора Солнца, ведь ты не тэхи, как хочешь казаться, ты - нина (огонь).
При последних словах Аделаиды так ярко вспыхнул огонь в печи, что Лусия вздрогнула.
Аделаида рассмеялась снова, чем еще больше напугала Лусию.
Запомни, детка. Женщина должна уметь дарить любовь, когда она молода и красива... Дарить ее тому, кто ее любит, и только тогда она будет счастлива. Ты же боишься, но не меня, а себя. Ты боишься того огня, который есть в тебе... Послушай же, я дам тебе отвар. Скажи, хочешь забыть прошлое? Да?! Тогда выпей отвар мой... Выпей сейчас...
Старуха протянула побледневшей Лусии чай, довольно приятно пахнувший, и девушка, не колеблясь более, выпила его...
Когда Лусия заснула, Аделаида пошла к Фоксу и сказала:
- Я сделала то, о чем ты просил меня. Она не почувствует боли.
- Ты уверена в этом?
Старуха улыбнулась и подмигнула кривым глазом.
- Уж я-то свое дело знаю...
***
Сквозь сон Лусия чувствовала, как у нее сначала загорелся живот, потом грудь, потом стали "полыхать" внутренности, словно она проглотила огонь... Ей снилось, что ее тело покрывается язвами, язвы все больше разрастаются, превращаясь в одно желтое пятно... Или это был не сон?
Фокс с трудом разбудил Лусию. Он сразу протрезвел, когда девушка стала издавать звуки, похожие на предсмертные всхлипывания... Бледная, с обезумевшими глазами то ли наяву, то ли в бреду она протягивала к нему руки.
- Я люблю тебя! Люблю...
- Хорошо, успокойся, - сказал Фокс, укладывая ее, обнаженную, в постель и накрывая одеялом... Признаться, ему на какой-то миг стало стыдно, может быть, впервые за двадцать лет.
Он упрекал себя, ругал старуху, проклинал Сальватора, винил ее. Даже во сне она произносила не его имя. "Дэвид", - в бреду повторяла она.
Сможет ли он, Фокс, жить с этим именем?! Никогда!..
***
- Ты глуп, - позже говорила ему Аделаида. - Не воспользоваться такой удачей! Я больше не дам ей отвара.
- Она чуть не умерла из-за тебя!
- Глупости! Я знаю, что делаю. Мой отвар помогает всем. Кто пил мой напиток любви...
- Послушай, старая кляча. Может, ты и много знаешь, но слабо видишь... Она полюбит меня без твоего участия. Я хочу, чтобы она любила меня таким, какой я есть.
- Как знаешь. Но послушай совета - оставь ее. В мире много женщин, которые готовы быть с тобой и даже умереть из-за тебя... Брось ее, она приносит несчастья... Из-за нее ты вскоре погибнешь.
- Как бы не так...
- Ты погибнешь... Это я тебе говорю, Аделаида!
- Это мы еще посмотрим... А теперь пошла, проваливай! К черту со своими советами!
***
Фокс спал, сидя в кресле. Вот уже несколько дней и ночей он не отходил от Лусии. Он спал, вытянув вперед длинные босые ноги и неловко запрокинув голову. Старое кресло с потертой синей обивкой было ему явно не по размеру. И вообще вся мебель, что была в доме, казалось, была сделана для карликов. Не удивительно, что Фокс предпочитал спать на полу.
- Хендрик, - имя, которое он уже почти забыл, настойчиво будило его.
Фокс проснулся и стал широко озираться.
- С возвращением, - наконец сказал он, увидев, что Лусия пришла в сознание. Медленным и тяжелым было ее возвращение к жизни.
Девушка вздохнула и впервые за полтора месяца улыбнулась ему. Потом она вспомнила про старуху. Та ей что-то дала, что-то такое, отчего она мучилась вот уже столько времени.
- Аделаида хотела отравить меня, да?
- Аделаида ушла и больше не вернется.
- Как не вернется? Почему не вернется?
- Забудьте. Она ушла.
Лусия внимательно посмотрела на Фокса. Что-то очень странно, чтобы хозяйка по собственному желанию оставила гостиницу.
- Вы что-нибудь помните, Лусия? Скажите, что последнее вы помните?
Я помню, она рассказывала мне о своей жизни.
Старики любят рассказывать сказки.
Аделаида сказала, что женщина должна дарить любовь... Значит, она думает, что я не способна никого любить...
Безумная старуха, только и всего...
Она мне сказала, что вы похожи на ее Рауля, по-моему...
А больше вы ничего не помните?
Помню, она предлагала мне выпить отвар. Я выпила... О, Боже! Она хотела отравить меня! Зачем она хотела это сделать?..
Безумная, мерзкая старуха... Но теперь можете не волноваться. Она не вернется сюда больше. Об этом я лично позаботился.
Зная Фокса, несложно догадаться, какого рода была эта "забота". Нехорошее, мерзкое чувство, и ощущение катастрофы... Фокс убил старуху и закопал ее в саду...
- О, нет, - поспешно заверил Фокс, будто прочитав ее мысли. - Не смотрите на меня так. Просто я наконец купил этот дом, а старуха забрала деньги и ушла... А еще я сказал, что если она снова сунется сюда, то я ее тогда точно прибью...
И Лусия ему поверила. Да и как можно было не верить Фоксу?!
- Так вы точно больше ничего не помните?
- Нет. А я что-то должна помнить?
- Нет.
- Но вы все это время лечили меня, да?
- Да, Лусия... Я не мог потерять вас...
***
И вот прошло уже несколько месяцев, а от Фокса по-прежнему не было никаких известий... Соседи болтали всякую чепуху. По их слову выходило, что Фокс просто бросил ее... Лусия не могла в это поверить. Столько времени выхаживать ее, потратить столько сил, чтобы потом просто уйти...
Наверное, с Фоксом случилась беда. И поскольку все по-прежнему полагали, что она ищет Жана Поклена, то нет ничего удивительного в том, что никто не рассказал ей об очередной резне, учиненной людьми кардинала... Не зная, что делать, Лусия не решила ничего лучше, как пойти в церковь и все рассказать священнику... Падре Валентин внимательно выслушал ее от начала до конца и посоветовал обратиться к нунцию Франсиско Спада. От его решения многое зависело... Он мог бы помочь девушке выбраться из беды и вернуться, наконец, домой, в Севилью... Вспоминая свой сон, Лусия решилась написать письмо нунцию, которое передала падре Валентину... Но чтобы был благополучный исход при сложившихся обстоятельствах, падре посоветовал Лусии молиться, читать ежедневно Псалтирь и Библию, есть только хлеб, размоченный в воде, и ждать часа, когда придет решение от нунция, который, к счастью, скоро будет здесь...
И Лусия с горячностью, свойственной, пожалуй, немногим, стала выполнять то, что посоветовал падре Валентин... Поститься? Превосходно. У Лусии и так не было денег, чтобы купить себе поесть. Молчать? Хорошо. Уже несколько недель Лусия ни с кем не разговаривала. Иногда ей казалось, что за окном хохочет Аделаида. Старуха таращила на нее раскосые глаза, а ее космы оплетали ветви мангрового дерева... Девушка молилась, и видение пропадало...
Все ее несчастья были оттого, что она снова потеряла крест Кордобы, так думала она. Точнее, потеряла впервые, так как до этого дважды пыталась отдать крест язычнику... Когда это случилось, Лусия не могла вспомнить. То ли это было на Мартинике, когда капитан Мантенон разыскивал их, то ли позже, когда она примеряла злосчастное рубиновое колье, то ли во время болезни... то ли в местной церкви... Девушка узнала, что церковь была построена в конце 16 века французами и названа в честь святой Люсии. А позже и сам остров получил название Сент-Люсия (до колонизации местные жители называли остров не иначе, как Игуан).
Там, в местной церкви, собирались прихожане на мессу. Лусия приходила на богослужения, но местные жители избегали ее, предпочитая обходить гостиницу стороной, хотя дорога к церкви шла через дом Аделаиды. Единственным собеседником Лусии был священник Валентин и соседка Элеонора, с которой тоже не разговаривали местные жители...
"Святая Дева Севильская, наставь меня на путь истинный! Подскажи, что делать мне! Вразуми меня! Дай хлеб насущный, а лучше дай мне забвения!" - так молилась Лусия Святой Деве. И Дева Мария предпочитала кормить верную служанку хлебом, нежели лишать ее последней надежды... Когда в душе девушки нарастал ропот, падре Валентин, утешая ее, говорил, что Господь хочет испытать ее веру, для этого и посылает тяжкие страдания. Но разве так страдали святые? Разве их страдания сравняться с ее несчастьем? Что ее горе в сравнении с теми мучениями, которые переживали первые мученики? Так утешал ее падре Валентин. "Каждому даются испытания по силе", - говорил он.
Лусия полагала, что и так наказана сверх меры. Да, прежде она была горда и высокомерна, своенравна и неуступчива. Теперь она другая. Жизнь заставила ее взглянуть на мир иначе...
***
Вдруг Лусия услышала стук в дверь, отвлекший ее от воспоминаний. Было только десять часов утра. От неожиданности девушка разбила тарелку и с поспешностью стала собирать осколки...
Стук в дверь повторился. "Это должно быть Элеонора", - подумала Лусия, открывая дверь.
Но вместо Элеоноры на пороге стоял молодой человек лет восемнадцати. Его черные вьющиеся волосы были спрятаны за треуголкой, украшенной страусовыми перьями и галуном, что резко контрастировало с курткой серого цвета простого покроя и легкими изношенными туфлями. Молодой человек немного замешкался. Он, похоже, чем-то был смущен.
- Вы должно быть сын Элеоноры?! Подождите, я сейчас.
Молодой человек, а это был не кто иной, как Дионис, последовал за Лусией. Он не проронил ни слова, чувствуя себя весьма неловко в шляпе и туфлях. К тому же Дионис был смущен. Он думал, что увидит зрелую женщину, а увидел девушку, старше его всего лишь на год или два... Наконец, он догадался, что не мешало бы снять шляпу и представиться.
- Как чувствует себя Элеонора? Кажется, она была не здорова? Я молюсь Деве Марии, чтобы она скорее поправилась... Вот, я уже почти все собрала. Здесь ровно десять, нет, девять тарелок.
Лусия мило улыбнулась и протянула ему фарфоровую посуду.
Дионис молчал какое-то время, не в силах оторвать взгляда от испанки, от ее лучистых глаз и влажных губ. Потом, спохватившись и сильно краснея, пробормотал:
- Я не за этим... Моя мать умерла.
- Как? - от подобной новости Лусия выронила последнее, что держала в руках. Девять тарелок "благополучно" разлетелись вдребезги.
- О, я не знала, простите... Как жаль...
Лусия дрожащими руками бросилась подбирать разбитую посуду, а Дионис стал ей в этом помогать.
- Элеонора была такая добрая, чуткая. Я никогда бы не подумала, что так опасна простуда... Если бы я могла пострадать за нее!
- Простите, но вы ошибаетесь... Точнее, я ошибаюсь... Я не то имел ввиду... Я никогда не знал своей матери, и я не знаю, о ком вы говорите. Я не знаю никакой Элеоноры...
- Как? Разве вы не ее сын?!
- Нет... Но ради вас, наверное, согласился бы...
Лусия вскочила и отпрянула в сторону, пытаясь обнаружить хоть что-то, что помогло бы выпроводить непрошенного гостя из дома.
- Кто вы тогда? И что вам надо? Зачем вы ворвались в гостиницу?
- Простите, но вы сами открыли мне дверь, - хотел было сказать Дионис, но только беспомощно глотал ртом воздух, подобно птенцу, оставшемуся без еды.
- Кто вы, я вас спрашиваю... Иначе я убью вас, если вы сейчас же не уйдете.