В лесу было сумрачно и сыро. Сентябрьские дожди прошли два дня назад, и солнце уже не могло высушить ни почву, ни пропитавшиеся влагой огромные замшелые стволы берез. Казалось бы, должны быть грибы, но они попадались редко. Иван Дмитриевич Долгов стоял шагах в двадцати от своего старенького "Москвича" и с сожалением разглядывал перезрелый червивый подберезовик, только что попавшийся ему на глаза под ореховым кустом.
Он приехал в этот подмосковный лес рано, в начале седьмого утра, и вот за три часа набрал всего полведра сыроежек, лисичек, волнушек, маслят. Он стоял, размышляя, почему это вдруг случился неурожай да еще в таком месте, откуда он никогда не уезжал без двух-трех ведер белых, подберезовиков, чернушек.
Больше в лесу было нечего делать, но Долгов еще с полчаса сидел на пеньке и курил, слушая и наблюдая, как гудит невдалеке мохнатый шмель, перелетая с цветка на цветок, как сидит на суку сосны дятел и монотонно долбит по нему клювом. Любопытно, почему на суку, ведь дятлы обычно стучат по стволу? Но этот был какой-то особенный и не признавал никаких законов, для таких всегда находилось исключение из правил; впрочем, вероятно, он не нашел на стволе личинок насекомых, которыми питался.
Потушив окурок и поглядев еще раз на птицу, всецело поглощенную своей работой, Долгов направился к машине. Мотор, будто с нетерпением ожидавший хозяина, послушно завелся, приятно заурчал, и автомобиль легко тронулся с места.
Впереди уже показался лысый пригорок - выезд на шоссе, - и тут Иван Дмитриевич увидел небольшую пушистую елку, с метр высотой. Он остановился и залюбовался изумрудной красавицей, равномерно и грациозно раскинувшей в стороны свои колючие ветви. Их много было кругом, ее подружек, молодых, озорных, а она стояла особняком. Похоже, ей нравилось уединение. Здесь, на поляне, доступная всем взорам, она словно приглашала полюбоваться своим ровным стволом и пышущими здоровьем густыми игольчатыми ветвями.
Глядя на нее с любопытством, Иван Дмитриевич задумался. Их старый дом в прошлом году отдали под заводское общежитие, и они с женой переехали в новую квартиру. Стройка здесь недавно закончилась, место было голым, ни одного деревца; только кустарник с красными ветками, уже порядком переломанный и истоптанный, багровел вдоль тротуара, обрамляя газон. И Долгову пришла в голову озорная мысль: что если выкопать эту елку и посадить у себя под окнами? Можно представить себе, как она украсит, оживит невзрачный газон. Почему бы и нет? Почва там подходящая, и елка должна приняться. А уж он позаботится о том, чтобы регулярно поливать ее и огородить от любопытных рук и вездесущих ног.
Сказано - сделано. Маленькая штыковая лопатка всегда лежала в багажнике. Долгов окопал елку вокруг, стараясь не повредить корней, аккуратно вытащил из земли вместе с дерном, обернул корневище материей и положил задрожавшую от страха, ставшую еще более одинокой, елку на заднее сиденье "Москвича". Посмотрел, поправил ветви, подмигнул, словно давней подружке, и вновь завел мотор.
Машин на дороге было мало, но Долгов не гнал, держал на шестьдесят. Куда торопиться? Он закурил, положил согнутую в локте левую руку с сигаретой в проем опущенного стекла, правой держал руль. Он любил ездить так и не считал это лихачеством, свойственным молодым. Просто так было удобнее, и он, управляя машиной, отдыхал.
Близ деревни, на перекрестке у "зебры", стоял пожилой инвалид без руки, возраста примерно одного с ним. Иван Дмитриевич сразу же решил: ветеран. Что-то было в нем такое, военная выправка или лицо - обветренное, обожженное, видавшее виды. Может быть даже, они воевали где-то рядом, кто знает. И он вспомнил тот далекий сорок первый, когда началась война. Как это было?..
Их полк располагался недалеко от границы, у Пружан. Здесь учились летать на новых самолетах И-16 молодые летчики, только что окончившие аэроклуб, где они обучались полетам на У-2. Какая там у них была программа: взлет - посадка. Пилотаж оставлял желать лучшего. А тут - боевой истребитель! Для них - новый.
Двадцатисемилетний летчик-инструктор лейтенант Долгов был в то время не женат; в деревне, в двух километрах от аэродрома, жила девушка, которая ему нравилась. Идти недалеко, и он часто после полетов уходил в Гореловку. Странное название, с чего вдруг такое? Пожары, что ли, здесь часто бывают?.. Утром, за полчаса до полетов - он уже на аэродроме.
Так было и в этот раз. И хотя в воскресенье 22 июня полеты не планировались, комполка предупредил командный состав и обслуживающий персонал, чтобы все были на местах. Ожидается важное правительственное сообщение. Похоже, скоро начнется война с Германией, и это несмотря на пакт о ненападении, который заключили Молотов и Риббентроп в Москве, в августе тридцать девятого. Так сказал генерал, который, в свою очередь, имел на этот счет директиву Генштаба ВВС.
Долгов вышел из деревни, как обычно, когда солнце только поднялось над лесом, и зашагал к аэродрому...
Больше сорока лет прошло с тех пор, но, странно, он сохранил в памяти ход событий первого дня войны, будто это происходило сорок дней назад.
Он шел по дороге к части и думал о неспокойной обстановке на границе. Да, именно так; их информировали, что немцы сконцентрировали на границе с Польшей огромное количество войск и техники. Для чего, никто не знал. Может быть, маневры, но скорее провокация. Они хотят спровоцировать русских на вооруженное столкновение, будто бы те первые начали, а они вовсе ни при чем. Согласно новой директиве предписывалось: в военные действия не вступать, на провокации не отвечать. Никто не верил, что начнется война. А там, в верхах, этому просто не хотели верить, хотя разведка предупреждала и даже указывала точную дату: 22 июня.
Но Сталин надеялся на пакт, а Гитлер попросту обхитрил его. Он не стал ждать, пока советский руководитель будет иметь достаточно сил, чтобы противостоять сильнейшей в мире армии, которая уже покорила Западную Европу. Еще год, полтора - и не было бы Бреста, Ленинграда, Сталинградской битвы и Курской дуги... Как знать, возможно, не было бы ничего. Гитлер понял это и изрек: "Промедление смерти подобно!" Ему уже донесли, что Сталин расстрелял и бросил в тюрьмы десятки тысяч умнейших голов, среди них маршалы, генералы, члены правительства. Финская показала, что воевать некому, осталась так себе, мелочь, с этой справиться будет легко, а умных нет, во всяком случае, их количество ничтожно мало. Момент удачный: техника устарела, армия не готова, боеприпасами не оснащена, воевать никто не умеет. Приходи и бери голыми руками. Так ему доложили.
В приватной беседе Гитлер как-то сказал Муссолини: "Признав этим пактом свою недееспособность, Сталин сам себе вырыл могилу. Мне осталось только столкнуть туда этого глупца и засыпать землей".
Страшные слова, но их опроверг народ. Он верил в силу нашего оружия, не сгибался под тяжестью утрат, знал, что победит, потому что никогда еще побежденным не был. Не таков был, как думали о нем там, в Берлине...
... Неожиданно лейтенант услышал гул самолетов. Он медленно оглянулся, поднял голову. Целая армада в безоблачном небе, идут важно, строем, один к одному. Наши... Интересно, куда это они? Учения, что ли? Но уж очень их много, не летают они так... А откуда они взялись здесь, вблизи границы? И почему возвращаются домой в такое время?
Он продолжал идти, а в мозгу иглой кольнула страшная мысль, которая заставила его в растерянности остановиться. Он вновь оглянулся, теперь уже резко. Вот они, целая флотилия, как сказали бы моряки. Прямо над головой. И вдруг он широко раскрыл глаза: да ведь это не наши самолеты! Как он сразу не догадался? Это же немецкие! На плоскостях черные кресты, на килях - свастика.
На мгновение лейтенант растерялся, не зная, что делать, как вдруг воздух прорезал протяжный свист. Он сразу понял, что это такое и упал ничком в придорожную канаву. И тотчас послышались взрывы, один оглушительней другого. Бомбы начали рваться далеко, в километре отсюда, потом метрах в трехстах и, наконец, совсем рядом. Несколько раз его подбрасывало взрывной волной и ударяло о землю.
Минут через пять все стихло. Долгов выбрался из канавы и помчался на аэродром.
Там царила невообразимая суматоха. Люди метались туда-сюда, никто ничего не понимал, но отовсюду слышалось только одно слово: "Война!"
На КПП оказался комэск. На лице ужас, в глазах смятение, боль. Увидел Долгова, порывисто шагнул навстречу, вцепился в плечо.
- Война, лейтенант!..
Тот молчал. Он уже понял это.
- Они разбомбили весь аэродром. Ранен осколком комполка, его едва успели увезти. Погибло всё: техника, оборудование, много людей... От четырех десятков осталось несколько самолетов. Никто не гарантирует, что они не повторят налет. Там, у ангаров, два "Ишака", садись в "девятку" и улетай. Курсанты и почти все, кто остался в живых из личного состава, уже эвакуированы.
- А связь? Что говорит радио? Какие дают инструкции?
Майор махнул рукой:
- Какая к черту связь! Никакой связи. Видимо, где-то повреждение. Да кто сейчас будет чинить, посмотри, что делается вокруг! Давай, лейтенант, давай, дорогой, машина заправлена, боекомплект полный.
Как же быть с приказом не применять оружие и не отвечать на огонь? Да ведь его могут сбить! Он что же, не должен защищаться?
В ответ на это майор пожал плечами:
- К сожалению, лейтенант, директивы никто не отменял, и нам нельзя своевольничать. Надо ждать распоряжения оттуда. - Он показал рукой наверх, но потом, чуть подумав, добавил: - А в общем, смотри сам... по обстановке. Ты понял меня, лейтенант?
- Так точно, товарищ майор, живым я им не дамся.
- Действуй! И останься хоть ты живой, чтобы отомстить.
- Куда лететь?
- В Барановичи. Туда только что улетели двое.
- А люди? - Долгов чуть не позабыл спросить о самом главном. - Сильно ли пострадали люди?
Комэск опустил голову.
- Пострадали, лейтенант... Никто не успел ничего сообразить. Когда опомнились, к самолетам бросились два звена: Крикунов, Астров, Белых... Коршунов, Девяткин и Попов...
И замолчал. Лейтенант почувствовал недоброе.
- Где же они? Удалось им взлететь?
Он пытался заглянуть майору в глаза и не смог. Комэск печально посмотрел в сторону поля, с четверть часа тому назад считавшегося летным.
- Они даже не подумали о том, что пушки не заряжены... И совсем забыли про приказ.
Долгов весь напрягся; он мучительно ждал, хотя уже догадывался, о чем сейчас скажет командир.
Голос майора был глух, чувствовалось, его всего трясло:
- Ни один из них не вернулся на КП... Никто не смог им помочь...
Лейтенант ткнулся головой в стену, зажмурил глаза. Крикунов и Девяткин были его друзьями, комэск знал об этом. Они вместе учились в школе, поступали в аэроклуб, потом в училище, потом сюда... Вместе - всегда, всю жизнь вместе. Их так и звали в полку: "три танкиста" и даже "триумвират". И вот их нет... ничего нет, одни воспоминания остались теперь ему.
А комэск продолжал. Слова резали слух, переворачивали все внутри:
- Они погибли на земле, вместе с самолетами. Взлетели только двое, и тут же были сбиты, даже не успели набрать высоту... На поле осталось всего пять машин. Ты не представляешь, что тут творилось. Они перевернули весь аэродром вверх дном, в воздух летели обломки крыльев, фюзеляжей, моторы, шасси, рвущиеся на части баки... Полоса стала похожа на вспаханное поле. Но на том хоть нет воронок.
Лейтенант снял фуражку, отвернулся от стены. Глаза блестели, в них не было ничего, кроме боли. Но некогда было даже помолчать...
- Лети, Долгов, иначе будет поздно, - торопил комэск. - Сейчас они пойдут снова, а за ними, вероятно, техника, пехота. Наверняка они уже перешли границу, а оттуда до нас, сам знаешь - рукой подать. В бой не вступай, все равно собьют, их целая орда, один ты ничего не сделаешь. А так сохранишь самолет и сам останешься жив. Я вылетаю следом через пять минут. Что-то с мотором. Видишь мотоцикл? Это - техника Савельева. Сейчас он закончит починку, и я догоню тебя. Жаль, не смогу взять его с собой, это не спарка. Придется ему за мной на мотоцикле.
* Спарка - учебный двухместный самолет.
- Как же взлетать? - спросил Долгов. - Ведь поле изрыто бомбами.
Комэск кивнул. Он забыл сказать об этом.
- Рули к столовой, оттуда тропинка на ГСМ и к казарме. Знаешь ее. Вот по ней и взлетай. Другой полосы нет.
Они пожали друг другу руки, и лейтенант побежал к самолету, еще не зная о том, что в последний раз видел комэска.
Майор взлетел не через пять, а через десять минут. Только набрал высоту двести метров, как был сбит на вираже двумя длинными очередями. Самолет потерял управление и понесся к земле, оставляя за собой черный шлейф. Комэск все еще боролся со смертью, пытаясь выровнять машину и посадить ее "на брюхо", но было уже поздно. Он успел еще увидеть подлесок, молодые березки, стремительно бегущие ему навстречу... Раздался взрыв... Так нелепо погиб комэск, герой Испании, Халхин-Гола, Финской. На его счету было шестнадцать сбитых...
До Барановичей около ста километров, это пятнадцать-двадцать минут полета. Но лейтенант не успел долететь. Сверху, как коршуны на добычу, камнем бросились вниз три "мессершмитта". Он почувствовал, как мелко начал вздрагивать самолет от ударов пуль по плоскостям, поднял голову и увидел черные, хищные носы, нацеленные на него. Оторваться невозможно, слишком велика разница в скорости: целых сто километров в час. Лавировать, тем более принимать бой на малой высоте было и вовсе неудобно, и он решил прижаться к земле: быть может, фашисты потеряют его из виду. Он заложил крутой вираж, и "мессеры" проскочили мимо. Но тотчас стали разворачиваться. Тут бы и уйти, но лес под крылом кончился, пошли неосушенные болота, поля. Ему бы высоту, и он атаковал бы первым! Вместо этого он представлял теперь для врага удобную мишень. Пришлось снова с сильным креном возвращаться к лесу, но тут по крыльям вновь застучало, на этот раз словно крупным градом. Долгов посмотрел и ужаснулся: обе плоскости у лонжеронов зияют огромными дырами, да и в кабине вдруг запахло гарью. Скорость сразу упала, истребитель стал терять высоту. Самолет тряхнуло, потом еще раз, еще. Что-то случилось, кажется, попали в мотор. Плоскости мелко задрожали, словно крылья у модели планера на слишком больших углах атаки. Казалось, вот-вот они отвалятся, и Долгов решил садиться на "вынужденную". Только подумал об этом, как мотор несколько раз "чихнул", из патрубков вырвалось пламя, потом полетели куски металла и повалил густой дым. Чтобы не взорваться в воздухе, лейтенант выключил зажигание и перекрыл кран подачи горючего. А земля уже - вот она, какие-нибудь десять метров до нее! Счастье еще, что не попали в баки, теперь от него уже ничего не осталось бы.
"Мессершмитты", едва повалил черный дым, развернулись и ушли на запад. Ушли, чтобы повстречаться с комэском...
А самолет Долгова тем временем, брея подлесок, сел "на брюхо" невдалеке от дороги на Барановичи. И, еще не остановившись, воспламенился, видимо, от сильного трения о землю. Наконец, замер. Надо было уходить, взрыв мог раздаться в любую минуту. А тут еще заклинило пристяжной замок парашюта. Пришлось, как ни хотелось, вылезать вместе с ним. И в полусотне шагов от обреченного самолета, когда Долгову в конце концов удалось избавиться от парашюта, раздался взрыв.
Лейтенант обернулся. Сердце защемило, будто кто вырвать хотел из груди. Вот он, его верный товарищ, маленький, послушный "ишачок", только что спасший ему жизнь, вытащив на себе из лап смерти!.. Долгов стоял и, сжав зубы, смотрел, как догорает его истребитель в первый же день войны.
До Барановичей километров пятьдесят, и он решил идти вперед. Оставаться здесь нельзя, кто знает, какими темпами продвигаются вглубь нашей территории немецкие войска.
Он пошел по бетонке, но, подумав, свернул на тропинку параллельно дороге. Если что, можно нырнуть в кустарник.
Как назло - ни одной попутки. Быть может, все уже эвакуированы и даже не в Барановичи, а еще дальше?
Он шел быстрым шагом уже с четверть часа и тут впереди, на дороге, увидел женщину с мальчиком лет восьми. Идут в том же направлении. Долгов решил догнать их и предупредить, что шагать по шоссе небезопасно, как вдруг услышал позади треск мотоцикла. Слава богу, теперь женщину с ребенком подберут и быстро доставят в город.
Но он ошибся. И понял это, когда услышал лающую немецкую речь. Его не заметили на фоне кустарника, и мотоцикл промчался мимо. Ничего не подозревающая женщина с мольбой протянула руку, и немцы услужливо остановились. Вот она, ее ошибка! Если бы она догадалась раньше уйти с дороги... Но гадать теперь некогда. Лейтенант протянул руку к кобуре... она оказалась расстегнутой и пустой. Фашисты тем временем, со смехом сняв каски, грубо схватили женщину и потащили в сторону от бетонки, в кустарник. Она истошно закричала, забилась в сильных мужских руках, но ее сопротивление ровным счетом ничего не дало.
Долгов от души выругался. Где он мог потерять пистолет? Выронил, когда бежал к самолету? Или оставил в нем, вылезая с парашютом из кабины? Помнится, он тогда свалился с крыла, кувыркнувшись в траву... Так или иначе, но оружия при нем не было.
Проклиная свою рассеянность, он бросился вперед, догадываясь, что произойдет сейчас.
Мальчишка заплакал, заревел надрывно. Долгов слышал, как он закричал: "Мама! Мамочка-а!" Но один из фашистов выстрелил в него в упор, и он замолчал навеки. Маленькое тельце покатилось по насыпи в кювет, через который эти двое только что перетащили его мать.
Долгов сжал челюсти, почувствовал, как кровь бросилась в голову, облила сердце. И он ускорил шаг, еще сам не зная, на что решится в следующее мгновение.
Кажется, женщина укусила кого-то из немцев за руку. Тот вскрикнул, и ей удалось вырваться. Обезумев от горя, она бросилась к своему ребенку. Он лежал в канаве, в грязи, на лице его застыло выражение боли и ужаса, а глаза смотрели на пригорок, где среди зеленых кустиков алела спелая земляника. На груди у него, чуть пониже сердца, растекалось алое пятно.
Ей оставалось сделать только два шага, и она, безудержно рыдая, уже протянула руки к мертвому сыну, но немцы догнали ее, схватили и вновь поволокли. Один из них стукнул ее прикладом автомата по голове, и она перестала биться в их руках. Потом он отошел в сторону, отвернулся и, закурив, стал глядеть на шоссе.
Долгову повезло: на глаза попалось орудие мщения. Он поднял с земли увесистый сук, корягу какую-то, и двинулся на фашиста, стоящего к нему спиной. Неслышно подкрался и, когда оставалось два шага, замахнулся... Немец, словно почуяв опасность, порывисто оглянулся, от удивления вытаращил глаза, но увернуться не успел. Удар пришелся прямо в лоб. Струей вырвалась из глубокой раны бурая кровь, залила фашисту лицо, и он рухнул к ногам лейтенанта. Долгов бросился к нему, чтобы снять автомат, но не успел. Тот, что глядел на дорогу, навалился на него сзади.
Он был тяжел, этот боров, пудов в шесть, наверное, но лейтенанту удалось вывернуться из его объятий. И вовремя. Только он очутился лицом к врагу, как увидел занесенный над ним нож. Блестящая, остро отточенная финка казалась игрушечной в огромной лапе этого "кабана". Долгов перехватил руку с ножом и с трудом завалил немца на бок. Опасность миновала, но фашист снова вскарабкался на него. Правда, уже без ножа. Выронил, наверное. Стал искать, шарить глазами по траве, но лейтенант ударил его в переносицу, и они снова покатились по земле. Так продолжалось с минуту, и Долгов почувствовал, что ослабел. Немец снова навалился на него и прижал коленом. Сопротивляться уже не было сил. Они встретились глазами. Фашист растянул губы в улыбке, изо рта противно пахнуло перегаром, и он вцепился в горло поверженного русского.
Тут бы и конец Долгову, но женщина к тому времени уже пришла в себя. Вскочила на ноги, быстро оценила ситуацию, схватила ту самую корягу и огрела немца по хребту. Хотела по голове, но боялась промахнуться, попасть в своего. Фашист дико взвыл и откинулся назад, убрав руки. Не мешкая, Долгов ткнул кулаком ему в глаз. Немец повалился набок, что-то выкрикивая на своем языке, а Долгов быстро поднялся, снял с убитого фашиста автомат и полоснул очередью по врагу.
Все было кончено. Долгов огляделся кругом: где же женщина? А она там, в кювете рыдала над телом своего ребенка. Умница, сообразила... другая на ее месте первым делом бросилась бы туда или просто смотрела бы, хлопая глазами и ожидая чуда. Но теперь нельзя терять ни минуты. Забрав два автомата и оттащив трупы фашистов в кусты, лейтенант чуть не насильно втолкнул в коляску женщину с мертвым ребенком на руках и дал газ.
За ними не было погони. Видимо, эти мотоциклисты решили прокатиться, перебрав накануне спиртного и перепутав дороги.
Так или иначе, примерно через час мотоцикл остановился в Барановичах.
Так началась для лейтенанта Ивана Долгова война. Потом его перебросили на восток под Слуцк, затем под Бобруйск; здесь он попал в истребительный полк, в котором и начал воевать.
А фронт отодвигался все дальше и дальше вглубь территории СССР. Из полка в полк, из дивизии в дивизию, теряя одних однополчан и находя других, старший лейтенант Долгов отступал на восток, пока не попал под Сталинград, потом под Курск. Это было в сорок третьем. Курская дуга. Теперь они уже не уступали ни пяди своей земли. Надоело отступать. Пришла пора гнать врага с оккупированной им территории. Кажется, два года войны научили кое-чему тех, кто наверху. Появились новые самолеты, и теперь уже "фоккеры" и "мессеры" уступали им в скорости, отовсюду прибывали эшелоны с танками и орудиями, показала свою огневую мощь знаменитая "катюша", и рухнул миф о непобедимости великой Германии.
Отсюда, от Курска, когда Долгова освободили, наконец, от должности летчика-инструктора и бросили в самое пекло, он и начал освобождать родную землю от незваного врага. С победами и поражениями, имея девять осколочных и пулевых ранений, майор Долгов вместе со своим прославленным Гвардейским истребительным полком, от которого отстал под Могилевом, дошел до Берлина.
Много лет прошло с тех пор, но никогда не забудутся фронтовые друзья, которых он терял еще быстрее, чем находил. Его боевой путь - от Западной Белоруссии до Сталинграда и обратно через всю Украину и Европу до самого Берлина. Он мог бы повторить его хоть сейчас, потому что на каждом десятке опаленных войной, кровавых километров полк оставлял за собой могилы боевых товарищей, с которыми порою не успевали даже как следует познакомиться.
И вот, наконец, долгожданный май 1945 года! Сто семнадцать боевых вылетов на его счету, двадцать один сбитый немецкий самолет, сам был сбит четыре раза, имел шесть вынужденных посадок.
По окончании войны Долгов служил в авиации до 1966 года, в начале шестьдесят седьмого в звании полковника ушел в отставку. Теперь он заслуженный пенсионер, Герой Советского Союза, кавалер двух орденов Великой Отечественной войны 1-й и 2-й степени, ордена Боевого Красного знамени, ордена Ленина; награжден медалями за освобождение родной страны и Западной Европы от ига фашизма.
Ему шел уже семьдесят пятый год. Но по-прежнему, как и в годы войны, он не ленился делать по утрам гимнастику, обливался холодной водой и ходил пешком, почти совсем игнорируя транспорт. Врачи только удивлялись: и как это он в таком возрасте выглядит молодцом, а ведь еще и курит! Даже осанка у него все та же, военная. Никогда не сгорбится, и в случае неудачи, беды какой - не заскулит, только крепче сожмет зубы... Так было, когда четыре года назад умер их сын. Это произошло неожиданно. Александру вдруг стало плохо, он побледнел, стал хватать ртом воздух, упал бы, да отец поддержал. "Скорая" примчалась на удивление быстро. Сын уже едва дышал, лоб пылал огнем. Его тут же увезли. И там, в больнице родители впервые услышали непонятное для них слово: пневмония. Крупозное воспаление обоих легких... Сутки напролет - в тревожном ожидании. И через два дня - как ножом в сердце: "Вашего сына больше нет. Сепсис - общее заражение крови".
Такое вот горе. Но стойко перенесли его Долговы - Иван Дмитриевич и Мария Степановна. Он давно уже научился встречать смерть, смотреть ей в лицо.
Со смертью сына исчез последний темный волос на голове; теперь это был убеленный сединами старец с тяжелым, усталым взглядом глубоко запавших глаз, которые давно уже выплакали все свои скупые мужские слезы.
Правда, у них оставалась еще тридцатидвухлетняя дочь, но это был отрезанный ломоть. Как только дочь меняет фамилию, она становится чужой. Так, во всяком случае, произошло с Леночкой Долговой, которая, едва выйдя замуж, стала выказывать отцу и матери не свойственные ей внимание и ласку. И откуда вдруг такая любовь? Скоро все разъяснилось. Сначала дочурке понадобились деньги: ни много ни мало три тысячи на житейские расходы. Долгов возмутился: куда столько? Дочка скривила губы: не думают же они, в самом деле, что молодые будут жить со стариками под одной крышей? А свекровь вообще зверь, так что они пока снимают комнату, но хотят купить кооператив. Долгов, вздохнув, отказал: у него не было таких денег. Но мать пообещала.
Прошло полгода, в течение которых о дочке - ни слуху ни духу. Наконец она заявилась: нужны деньги, они собираются купить "стенку" и мягкую мебель. Надо же чем-то обставлять двухкомнатную квартиру! К тому же их теперь трое, муж получает совсем мало, он инженер на каком-то предприятии, а сама она сидит с ребенком.
Сколько же надо? Немного помявшись для приличия, дочка выложила: еще три тысячи, если есть - четыре. Но это, она клянется, в последний раз. Мать схватилась за сердце: на эти деньги можно купить дом. Долгов не выдержал, выругался. Дочка немедленно нарисовала светлое будущее: да они отдадут, как только муж начнет больше зарабатывать, а там и она куда-нибудь устроится.
Родители наотрез отказались помогать: такой суммы просто не было. Да и где ее взять? Леночка высокомерно подняла подбородок, собираясь всерьез обидеться и поскандалить по поводу такой несознательности старого поколения по отношению к молодому. Впрочем, спохватившись, тотчас опустила головку и подобострастно улыбнулась. Оказывается, понадобилось папино удостоверение, она чуть не забыла: в магазине дают хорошие заказы, надо бы отовариться. Да, кстати, не мешало бы записаться на ковры, инвалиды и герои идут вне очереди. Можно даже обсудить перспективу с новым автомобилем. Нет, нет, пусть они не волнуются, это будет не так скоро, к тому времени они с мужем немного подкопят, ну а если (если!) не хватит, родители помогут. И уже совсем скромно, опустив глазки, Леночка заикнулась о том, что у мужа на работе дают участки. Может быть, им есть смысл заранее позаботиться, а то потом будет поздно...
Долгов был человеком не вспыльчивым, умел, когда надо, держать себя в руках. Но тут почувствовал, как внутри что-то лопнуло. Это оборвалась та самая незримая нить, которая еще связывала его с дочерью. Сам он никогда и нигде не пользовался своим правом лезть без очереди, считал ниже своего достоинства кичиться перед людьми, тыкать им в лицо свое зеленое удостоверение в надежде ухватить желанный кусок мяса, талон к врачу или какой-то дефицитный товар в магазине. Так почему же она, его дочь, это бездушное, эгоистичное существо должна нагло пользоваться теми льготами, которые государство предоставило ему, проливавшему кровь за счастье таких вот, как она?..
Он высказал ей все, что об этом думает. И тут она взорвалась, назвала его предком, осколком старины, отжившим чурбаном, не умеющим жить, и вышла, хлопнув дверью... А они стояли и безмолвно смотрели на эту дверь, за которой безвозвратно скрылось то, ради чего они потратили годы своей нелегкой жизни. И оба вспомнили о сыне. Одновременно. Произнесли его имя и со слезами упали друг другу в объятия. Между братом и сестрой зияла огромная пропасть...
С тех пор прошло семь лет. За это время от дочери - несколько ни к чему не обязывающих визитов да пустых звонков, из которых выяснилось, что муж ее бросил, и она живет теперь одна с дочкой.
А Долговы за это время обзавелись небольшим участком, где отдыхали от городского шума и суеты и куда ездили на своем стареньком "Москвиче", купленном еще в 1965 году.
Обо всем этом и думал полковник в отставке Иван Дмитриевич Долгов по дороге к дому.
Но вот, наконец, он остановился у подъезда, вылез из машины и огляделся кругом. Место и в самом деле неприглядное, зелени совсем нет. Почему ДЭЗ не заботится об этом, должны же они озеленять территорию! Но, похоже, жильцам самим надо браться за лопаты.
Он вспомнил, как, выходя на балкон старого дома, с восхищением говорил, любуясь густым зеленым массивом во дворе: "Живем, как в лесу!" Теперь, выходя на лоджию, он с горечью констатировал: "Голая степь кругом. Одни дома, как спичечные коробки. Даже солнца из-за них не видно". И действительно, на второй этаж солнце попадало только тогда, когда проходило зенит и опускалось до крыши впереди стоящего 22-этажного небоскреба.
Радуясь тому, что он посадит такую красавицу во дворе, под окнами стольких квартир, Иван Дмитриевич захлопнул дверцу машины и направился к подъездной двери. Мимоходом скользнул взглядом по разбитым столбикам из асбестоцементных труб, вкопанным по периметру прямоугольного газона. Посмотрел и тяжело вздохнул, вспоминая историю этих столбиков...
Это было весной. Как-то погожим солнечным днем они с женой вышли во двор и с трудом вскопали слежавшуюся за зиму, неподатливую землю. Копали долго, с передышками, около трех часов на это ушло. Никто не вышел им помочь, хотя некоторые одобрительно кивали, заходя в подъезд или выходя из него. Но как же радовались сердца обоих стариков, когда их взору предстало маленькое, вспаханное ими поле, которое через некоторое время покроется, как ковром, молодой зеленой травой! Кроме нее посадить пока было нечего, но это все же лучше, чем голая, безжизненная земля.
Мимо проходил сосед, живший этажом выше. Остановился, посмотрел, сказал:
- А вы знаете, надо огородить. А то эта шпана все потопчет.
Они согласились, но недоуменно развели руками: как, мол, это сделать?
- Придумаем, - пообещал сосед и скрылся.
И придумал. Через несколько дней Долговы увидели в окно, как сосед копает ямки вокруг газона - одинаковые, круглые, друг от дружки в двух метрах. Здесь же, на асфальте лежало десять серых асбестовых труб и рядом - рифленая арматура по два с лишним метра пруток.
Долгов понял затею соседа и вышел помочь. Вдвоем они выкопали десять ямок, вставили в них столбики со сквозными отверстиями наверху, присыпали эти столбики землей, утрамбовали и пропустили через эти отверстия арматуру. Получилась неплохая ограда. Только надолго ли? Известно, для детворы нет преград. Долгов и сосед поделились опасениями по этому поводу и оба, вздохнув, почесали затылки. Как уберечь молодую поросль и этот своеобразный забор от вездесущих мальчишек и девчонок, которые вечно норовят сунуть нос именно туда, куда запрещено? Быть может, родители подскажут своим детям - что хорошо, а что плохо?
Вечером, когда солнце скатилось на крышу одного из стоящих вдали домов, распахнулась подъездная дверь и на улицу выскочила маленькая невзрачная собачонка. Постояла секунду-другую, осмотрелась, задержала взгляд на газоне и тотчас устремилась туда, где только что вскопали. Для нее не существовало оград. Следом за ней с криком: "Жужа! Жужа!" рванулась ее хозяйка, девочка лет восьми. На ней были сапожки: земля здесь рыхлая, без сапожек нельзя; какой-то ненормальный вскопал, теперь собачке и сходить некуда. Жужа тем временем нашла удобное местечко для отправления нужды и только было устроилась, как увидела свою хозяйку, бежавшую к ней. Собачка бросилась удирать в поисках другого места, девочка - за ней. Она стремилась во что бы то ни стало поймать своего четвероногого друга и водворить его на руки, откуда тот внезапно вырвался.
И начали детские сапожки трамбовать вдоль и поперек вскопанную и разрыхленную землю, вминая в нее семена травы. Мария Степановна, качая головой, смотрела на это из окна. Тем временем через ограду перемахнула другая девочка и принялась помогать ловить собачонку, уже не знавшую, куда деваться. А девочки усердно, добросовестно утаптывали палисадник. К ним на помощь от соседнего подъезда спешило еще трое. Мария Степановна, наконец, не выдержала. Она открыла окно, собираясь вразумить девчонок, но тут собачка юркнула под арматуру и с лаем умчалась на детскую площадку. Вся ватага бросилась за ней. Но ее хозяйке не повезло: неизвестно, куда та смотрела, только задела сапожком за арматуру и растянулась на асфальте. Ее увидели лишь тогда, когда она заревела во весь голос, держась рукой за коленку и потирая ушибленный локоть.
Собачку так и не поймали и побежали за ней в соседний двор.
Казалось, на этом все и закончилось, и тот, кому следует, получил надлежащий урок. Но инцидент с коленкой не был забыт. Утром Долговы вышли на лоджию... и ахнули. Ограды больше не существовало. Из столбиков ни один не уцелел, все разбиты явно не детской рукой; арматура была в беспорядке разбросана по газону и на тротуаре.
Таковы люди, мамы и папы. Чего же мы хотим от их детей? Какими вырастут они под таким чутким руководством?
Эти слова читались в глазах супругов Долговых. Оба молча переглянулись и сокрушенно покачали головами.
Никто, разумеется, не пытался восстановить разрушенную ограду, но кто-то все же позаботился убрать прутья арматуры. Скорее всего, пионеры отнесли их в металлолом, если только они не послужили такой же оградой в чьем-то загородном домике...
Иван Дмитриевич пришел домой радостный, немного возбужденный. Мария Степановна готовила на кухне котлеты, судя по запаху. Он показал ей свой урожай грибов, но заметил, что не это главное, а то, что он привез из леса елку.
- Елку? - искренне удивилась супруга. - Ты что, уже собрался встречать Новый год? Не рано ли?
- Да нет же, - муж загадочно улыбнулся, и она поняла, что он одержим некой идеей. - Я привез ее, чтобы посадить у нас во дворе. Пусть растет себе на радость людям. Представляешь, как будет красиво: под нашими окнами - и вдруг елка!
Не отвечая, она устало опустилась на стул.
- Ну? Что же ты молчишь, Маша? Тебе не нравится моя затея?
Мария Степановна смотрела в открытое, в шрамах и ожогах, лицо мужа, на котором выделялся крупный искривленный нос (следствие одной из вынужденных посадок) и читала в его глазах, что он ждет ее одобрения, хочет разделить с ней радость.
Вздохнув, она невесело улыбнулась:
- Затея нравится, да только дети-то какие... Ведь они сломают ее, а то и вырвут с корнем... Большая елка-то?
- Ну, какая влезла в машину... Около метра.
- Хорошая; красавица, видать. Да разве я не понимаю, Ваня? Я бы уж и поливала ее каждый день и следила бы, да только разве уследишь? Это надо целыми днями у окна сидеть.
Долгов задумчиво посмотрел в окно, перевел взгляд на палисадник. Может быть, она и права. Что же теперь, везти эту красавицу обратно?
А Мария Степановна продолжала:
- Убьют они ее или покалечат. Жалко мне. Не для таких садов это дерево, Ваня. Не любят наши дети природу, не замечают, как набухают весной почки на деревьях, как пробивается из-под земли или прямо из материнского ствола новый росток. Не хотят замечать, не научили их этому родители, не до того им, чтобы на всякую зеленую травинку внимание обращать. Сломать ее, растоптать - здесь большого ума не надо, на это все мастера. Человек привык потреблять, но не желает создавать. Никто не учит детей любить природу, заботиться о ней, охранять каждый хрупкий стебелек, пробивающийся из-под земли на свет божий. Да ты вспомни весну-то! Ведь они не дали даже вырасти молодой травке. Истоптали весь газон так, будто каток проехал. Какой уж тут траве родиться, даже сорняк - и тот не вылез. А ограда? Они ее просто поломали.
Она замолчала, потом тихо прибавила:
- Бессовестные, хуже зверей.
И вновь чуть повысила голос:
- А помнишь, что потом было? Когда я клумбу высадила?..
Еще бы ему не помнить.
Был конец мая. Не сломленная неудачей с газоном, Мария Степановна решила вскопать землю и разбить небольшую клумбу. Пусть любуются люди красивым, благоухающим палисадником. Может быть, и другие последуют ее примеру, тогда зацветет их двор, и будет в нем прекрасно, как в саду. А когда она посадит цветы, то уж проследит, чтобы дети не шалили и не топтали клумбу.
Она сходила на рынок, купила семян, побросала их в землю, и вскоре клумба запестрела всевозможными красками: оранжевой, синей, желтой, лиловой. Красиво получилось, ничего не скажешь, и проходящие мимо люди с восхищением и завистью глядели на цветник, кажущийся здесь просто чудом, и на пожилую женщину, временами выдирающую сорняки.
В этот день ярко светило солнце, группа детей у подъезда играла в "классики", а Мария Степановна протирала мокрой тряпкой кирпичное обрамление клумбы. И тут, рядом с детьми, она увидела собаку с отвислыми ушами - черный, кучерявый пес, кажется, пудель, но напоминает какой-то невообразимый гибрид. Стоит и косится на клумбу. Заметив женщину, "гибрид" вызывающе оглядел ее, смело подошел ближе, к самым кирпичам, и стал обнюхивать их. В душу Марии Степановны закралось подозрение: не собирается ли эта псина?.. Только она так подумала, как пес демонстративно поднял лапу у самого крупного и красивого цветка.
"Гибрид" не обратил на нее никакого внимания и продолжал добросовестно орошать местную флору.
- Уходи, говорю, места, что ли, тебе мало? - повторила Мария Степановна.
Пес справился, наконец, со своей задачей, повернулся к женщине и зарычал. Мало того, залаял, да еще как: на весь двор! Ему явно не нравилось, что его гнали отсюда. И, словно заявляя, что это место ему приглянулось, он по-хозяйски зашагал по клумбе, ничуть не смущаясь тем, что слева и справа от него, как доблестные защитники, один за другим падают и гнутся хрупкие стебельки. Прошествовав на самый густой участок, "гибрид" завалился прямо на цветы, демонстративно выпятив к солнцу грязное брюхо.
- Да что же это такое! - возмутилась Мария Степановна. - Никакого житья не стало от этих собак; что хотят, то и делают, где хотят, там и гуляют без всякого присмотра! И откуда их только понавезли сюда? А ну, иди отсюда, - повысила она голос, обращаясь к пуделю, - ну, кому сказала!
Пес широко зевнул, давая понять, что пропустил мимо ушей эту тираду, и заворочался, устраиваясь поудобнее.
- Ах, так! - Мария Степановна не на шутку рассердилась. Как же согнать отсюда этого мерзкого пса? На глаза попался камень. Нет, пожалуй, зашибешь, визгу будет на весь двор. Рядом лежала щепка, маленькая, со спичечную коробку. Вот это подойдет. И она запустила этой щепкой в пуделя. И надо же было попасть ему прямо по носу!
"Гибрид", будто его кольнули шилом в зад, вскочил и заскулил. Тотчас от группы детей отделилась девочка и с воплем ужаса бросилась, бессовестно ломая цветы, спасать свое курчавое сокровище. Она схватила пса, прижала к груди и принялась гладить, приговаривая:
Сопровождаемые этим междометием, зрачки ее метнули молнию, готовую испепелить.
Видел ли кто-нибудь, каким взглядом смотрят друг на друга две женщины, оспаривающие каждая свое право на мужчину? Не дай бог увидеть. Такими вот глазами смотрела сейчас девочка на своего врага со стеблями сорняков в руке.
- Как вам не стыдно, - неожиданно произнесла она, продолжая "испепелять" "врага", - ведь Стасик не сделал вам ничего плохого!
- Зачем же он топчет цветы? - возразила Мария Степановна. - Пусть себе гуляет в другом месте.
- В каком другом? - вспыхнула маленькая скандалистка. - Разве вы не видите, что у нас тут ничего не растет.
- Потому и не растет, детка, что вы с дружками и подружками вытоптали все кругом. Целыми днями топчете газоны, будто больше негде побегать и поиграть.
- У, противная старуха, - огрызнулась "детка" и повернулась, чтобы уйти.
Но, подумав, на прощанье прибавила громко, чтобы слышали все:
- Растопчем все ваши цветы, будете тогда знать, как обижать животных!
Мария Степановна почувствовала, как закипело все внутри.
- Бессовестная... - Она еле сдерживала себя. - Да его слегка только по носу задело щепкой...
Пудель, словно в подтверждение этих слов, попытался вырваться, но не тут-то было. Девчонка начинала впадать в истерику. Видимо, мамина школа.
- Да, я видела, видела! Вы нарочно швырнули в него камнем, хотели попасть по голове!..
Мария Степановна открыла рот, но сказать уже ничего не могла. Не было слов, да и бессильны были они.
Выйдя из палисадника, девочка еще крепче прижала своего питомца к груди, бормоча:
- Маленький мой Стасик, бедненький, ну идем домой, я дам тебе свежего мясца. Ты ведь любишь свежее мясцо...
И она исчезла в подъезде, а дети стояли и смотрели, соображая, кто прав, кто виноват; но ничего не решили и возобновили прерванную игру. Они, конечно же, видели все, но никому в голову не пришло отогнать собаку. Они не любили природу, их этому не учили.
Прошло несколько минут. Работа была в основном закончена: кирпичи помыты, крупные сорняки вырваны, а на мелкие у нее уже не было сил, болела спина. Вся еще под впечатлением от инцидента с собакой, Мария Степановна тяжело вздохнула и печальным взором окинула поломанные стебли. Как жаль, столько трудов...
Вдруг подъездная дверь распахнулась настежь, выпустив на свет божий растрепанное звероподобное существо в рыжей распашной кофте и серой, в масляных пятнах, видавшей виды юбке. Это была женщина. На ногах - шлепанцы, в руках - передник. Если взять выше, то тут как в сказке: из глаз искры сыплются, из ушей дым валит, из ноздрей пламя пышет. Словом, не женщина - дракон!
- Нахалка бесстыжая! - накинулась она на Марию Степановну. - Кто дал тебе право обижать детей? Я мать Алисы. Ребенок пришел домой весь в слезах! Ты чего руки распускаешь, морда? Ишь ты, копается в своих цветочках! А если я тебе врежу? Я ведь тоже могу, я в подсобке работаю, в магазине, силенки у меня на тебя хватит...
Мария Степановна покачнулась. Как гром грянул среди ясного неба! Ей показалось, что земля уходит из-под ног. С такой разве поговоришь... Ах, если бы рядом был Иван, он бы ей показал, а что может она против такой вот... Но он, как назло, возится в гараже с машиной.
Она беспомощно огляделась по сторонам. Кое-кто из прохожих остановился: любопытно все же, что за сцена и чем кончится; гляди, как вон та, крашеная, орет. Тут же, неподалеку соседи по подъезду; один копается в моторе "Жигулей" и тоже смотрит сюда, а вон та женщина с коляской живет, кажется, этажом или двумя выше.
Кровь бросилась в лицо Марии Степановне. Господи, какой позор! Так недалеко и до инфаркта, до второго...
Задыхаясь, она проговорила как можно спокойнее:
- Вы не имеете права. Что вы кричите на всю улицу?
Гражданка из магазина лихо подбоченилась, сузила глазки:
- Ах, я не имею права? Смотрите на нее, я не имею! А ты имеешь право обижать ребенка? Чужого ребенка!
- Вы мне не "тыкайте", я много старше вас, к тому же перекричать вас не могу.
- Ладно, ладно, я сейчас милицию вызову, посмотрим, как ты заговоришь! Они тебя быстро привлекут за хулиганские действия. Ишь ты, интеллигенция несчастная... Хулиганка! Нет, вы только подумайте, а?
И победоносно оглядела людей. Те тупо молчали. Кто видел, кто нет сцену с собакой - неизвестно, но все молчали.
И тут вперед вышел мальчик лет семи.
- Тетя, вы же неправду говорите. Бабушка совсем не обижала девочку, просто отогнала собаку от грядки, а та чего-то завизжала, вот ваша Алиса, наверно, и испугалась.
Показание мальчика меняло ход событий. Теперь "торговке" надо было отвечать за свои слова, но не тут-то было. Дама принадлежала к разряду тех, про которых говорят: "На этой где сядешь, там и слезешь".
- Так она еще и животное обидела, - зацепилась она за новую деталь следствия, - и это на глазах у детей! А ведь их в школе учат любить животных. Какой же пример ты им подаешь, а? Старая кочерыжка!
Тут голос стал громче, играющим на публику:
- И все молчат!
Голос продолжал крепнуть:
- И никто не вмешается!
И обратился, наконец, в трубный глас:
- А на наших глазах избивают животных и детей!!!
Да, детей учили в школе любви к животным, и раз эта лохматая и размалеванная тетка вступается за собаку, значит, она права. И дети во все глаза глядели на нее, как на поборника справедливости. Это уже было страшно. Как убедить их в обратном? В том, что совсем не из-за любви к животным, а руководствуясь лишь своим чахлым умом, порожденным нездоровым образом жизни, бросается эта особа с выпученными глазами на седовласую, преклонного возраста женщину!
Тот, что копался в "Жигулях" (это он помогал ограждать газон), в сердцах плюнул, подошел и, багровея от гнева, бросил в лицо "торговке":
- Слушай, ты, закулисный работник! Совесть есть у тебя или ты пропила ее всю? Знаешь, на кого орешь, кто перед тобой? Да ты мизинца ее не стоишь! Муж ее рассказывал мне...
- А ты куда лезешь? Тоже, защитник, - огрызнулась подсобница. - Не знаю и знать не хочу!
- Нет уж, послушай, - не отставал шофер, - а то за такие оскорбления, да еще и при свидетелях, можно кое-куда и загреметь!
- Чего?.. Хм! Вот еще!
С ухмылкой, полной пренебрежения, она оглядывала его с головы до ног глазами, кипевшими ненавистью. А он, глядя ей в лицо, заговорил:
- Эта женщина в сорок первом встретила войну на Западной Украине, она работала там медсестрой. Их госпиталь разбомбили, а ее саму ранило тремя осколками... Нет, нет, не уходите, останьтесь, пожалуйста, - это он Марии Степановне, собравшейся уйти, - пусть все, и эта особа в том числе, знают, что это про вас я буду говорить.
И он продолжал:
- Когда ее вылечили, она попросилась на фронт. Всю войну она провела в окопах от Киева до Сталинграда, а оттуда до самых ворот Берлина. Сотни раненых спасла она от смерти, вынося их тела с поля боя, и не раз была ранена сама. А когда кончилась война, она поехала на восток воевать с самураями. И родина по достоинству оценила ее подвиги и по заслугам наградила. Видела ли ты ее ордена и медали, когда она шла с мужем на встречу ветеранов в день Победы? Да тебе за всю жизнь не сделать и тысячной доли того, что сделала эта женщина! Ты видишь мир только из дверей своей подсобки. И у тебя хватает наглости кричать на этого человека и обзывать его грубыми словами!
Мария Степановна опустила голову. Губы ее тряслись, по лицу катились слезы.
В разговор вмешалась молодая женщина с коляской:
- Да не могла она ударить девочку вашу, разве вы сами этого не понимаете? И собаку тоже. Что вы смотрите на меня так, будто я должна вам? Лучше бы объяснили людям, почему в магазинах нет мяса, и откуда его берете вы. Или хотите нам рассказать, что ваше животное питается макаронами и остатками рыбного супа с вашего стола?
- А вот это уже не ваше дело, - бойко ответила "торговка", - каждый живет как может, и нечего совать нос, куда не просят.
- Вы мне рот не затыкайте! - не уступала позиций женщина с коляской. - И дело это не мое, а государственное. Такие вот, как вы, и обворовывают народ. Каждый день небось сумки с продуктами домой тащите, а тут зайдешь в магазин - хоть шаром покати: ни кусочка мяса, щи сварить не из чего.
- А ты докажи, докажи! - возмутилась подсобница. - Чего зря языком-то молоть?
- А тут и доказывать нечего, любого можно спросить.
- Ладно, знаем, говорить все мастера. Работать надо. Собрались тут... Я женщина трудящая, наше государство защищает таких, как я. А ты-то много наработала? Второй год уж катаешь вон... Избаловали вас...
- Вы мне не "тычьте"! - вдруг покраснела женщина. - Я вам не девочка и не родня. Ишь ты, "растыкалась" тут, блатная...
Но крашеная дама уже не слушала ее. Солнце вдруг скрылось за тучей; налетевший внезапно ветер разметал ее волосы, хлестнул ими по лицу. Она недобро оглядела всех, развернулась и сказала дочурке, зло глядевшей на людей:
- Пошли, дочка, чего с ними разговаривать.
Потом повернулась к Марии Степановне, ядовито бросила, сплюнув желтой слюной:
- Да ведь не для себя, для людей же, чтобы всем...
Но мама с дочкой уже хлопнули подъездной дверью. На прощанье девочка бросила на старушку недобрый взгляд. Отныне эта "куркулиха" стала для нее врагом.
Мария Степановна почувствовала себя опустошенной, будто отняли что-то дорогое для нее, вырвали душу из тела и растоптали грязными сапогами. Ей словно дали пощечину! Горячей волной боли от унижения облило сердце, вновь комок подступил к горлу, и она не смогла сдержать слез...
Дома она долго не могла прийти в себя, оттого что узнала, сколь низкие, гадкие есть на свете люди. Люди... ради светлого будущего которых они шли на смертный бой с врагом, не щадя жизни.
И в третий раз вырвались слезы, побежали по щекам, между морщин, когда вернулся муж. Он выслушал ее, сжав до боли кулаки, ринулся к лестнице, дал длинный звонок в квартиру, где жили те, для которых не было прошлого, не существовало будущего. И... пожалел, что позвонил. Что он ей скажет? Что она плохой человек? Да и человек ли? Не высоко ли для нее это звание? В ответ она закатит истерику, а потом еще вызовет милицию и заявит, что ее чуть не убили...
Но было уже поздно. Дверь открылась. У порога стояли все трое: мама с дочкой и захлебывающийся лаем грязный пудель-гибрид.
Он высказал ей все и пообещал, что найдет на нее управу, если она еще раз позволит себе что-либо подобное. В ответ услышал такое, что подумал: уж лучше сойтись один на один с фашистом, чем беседовать... да что там, дышать одним воздухом с таким вот существом...
Да, Иван Дмитриевич хорошо помнил это, но выразил надежду, что прошлый инцидент должен повлиять на истеричку, и она уже не сунется к их елке.
- Что ж, - вздохнула Мария Степановна, - делай, как решил. Но, знаешь, Ваня, чую, не к добру это...
- Ты о чем?
- Не случилось бы беды... - осторожно сказала она и добавила немного погодя: - И надо же нам было на старости лет в какой-то новый район... А люди-то, люди какие здесь? И речи правильной, московской не услышишь. Откуда их только понаехало...
Долгов вздохнул. Все так, но что теперь говорить об этом? Надо обживаться, привыкать. И он с сожалением и грустью подумал о старом кирпичном доме, где они с женой и детьми жили раньше.
С новосельем елки, наконец, было покончено, и она, пушистая, юная, стройная, как бриллиант среди пустой породы, красовалась теперь под окнами подъезда. Одна на весь двор. Мария Степановна ухаживала за ней, усердно поливала, и они с мужем были твердо убеждены, что лесная красавица уже прижилась и очень скоро ее ветки заполыхают молоденькими светло-зелеными побегами. Глядя в окно, они любовались ею. Эта елка теперь вносила в их жизнь какую-то тихую радость и смысл, вызывала умиротворение. И они назвали ее "Снегурочкой". А она, наверное, очень гордилась собой и смущалась всякий раз, когда любопытный и восхищенный взгляд поневоле останавливался на ней.
Как-то Мария Степановна увидела соседских мальчишек, которые бегали вокруг елки и, пользуясь ею как прикрытием, кидались длинными шишками; вероятно, они насобирали их в лесу. Она пожурила их из окна; они подняли головы, узнали ее и умчались, не прекращая своей забавы. Она поглядела им вслед и тотчас забыла об этом. Вспомнить пришлось очень скоро.
В канун Нового года, когда Мария Степановна готовила холодец для праздничного стола, а муж сидел у телевизора, за окном повалили крупные, пушистые хлопья. Она крикнула ему из кухни, чтобы он полюбовался на снегопад, какого давно уже не было.
Долгов выглянул в окно, любуясь мягкими, мохнатыми снежинками, неторопливо устилающими землю пушистым покрывалом. А как там елка? Любопытно поглядеть, как она одевается в свой подвенечный новогодний наряд. Он повернул голову и вдруг замер. Какой-то человек суетился рядом с их елкой. Темно, не разобрать было, что он там делал.
Долгов открыл окно. Стало виднее. Человек вытащил из-под полы куртки пилу. Ясно было: он только пришел и тотчас присел. Это было чудовищно, граничило с преступлением, и оно сейчас должно совершиться! Еще бы мгновение!..
Человек быстро и настороженно огляделся вокруг, протащил лезвие между веток, приладил к стволу. Сейчас начнет пилить!
- Эй, ты что там делаешь? - послышался внезапно голос из окна.
Человек вздрогнул, поднял голову, посмотрел. Какой-то седой тип спугнул его. Второй этаж - хорошо видно.
- Чего расшумелся?
Голос молодой, вору лет семнадцать-восемнадцать, не больше.
- Это кто ж тебе позволил, бессовестный?
- А что, твоя, что ли?
- Да, моя! Для всех растет. А ну, убирайся, и чтобы я тебя здесь больше не видел!
- Не ори, череп, все равно спилю.
- Ах ты, сопляк, да я тебя!..
И в бессильной ярости Долгов забарабанил кулаком по подоконнику. Снаружи получилось громко, жесть зазвенела на весь двор.
Парень убрал ножовку, шагнул с газона, обернулся, бросил:
- Гаденыш! Да я таких, как ты, давил в военном небе, а ты тут мне еще...
- Ха-ха! - послышалось в ответ. - Ветеран... Можно подумать. Да ветераны уж погнили давно все, а ты где-нибудь в обозе у котла отсиживался, оттого и жив еще.
Ивана Дмитриевича затрясло, кровь отлила с лица.
- Мразь ты бессовестная! Подлец, отморозок!..
Если бы он мог, если бы успел выскочить из подъезда, поймать этого негодяя и нарвать ему уши! Но не успеет. Кто же его воспитал, такого? Какие же они сами, его родители?..
- Это ты мне, глухарь? Меня, что ли, так обозвал? - вызывающе переспросил парень. И проговорил, деловито сплюнув сквозь зубы: - Ну, дед, лучше бы нам с тобой не встречаться. Я тебя поймаю.
И исчез, как растворился в темноте. Ни один фонарь не горел во дворе, поди узнай, куда ушел? Да и если б знать, кто такой? Но кто скажет? Новый район...
А снег, неторопливый и безучастный, продолжал окутывать землю белым саваном.