В придачу к прозе идёт объяснительное стихотворение, но его точно в текст не вставишь. Это на какой-то другой конкурс, не УУ, а типа "Какая разная бывает любовь".
РЖАВЬ
Когда папа снаряжал "Победу"-внедорожник для поездки по дальним магазинам - разведать съедобный дефицит вроде забугорного сыра с плесенью, или когда мама гуляла с Надей мимо заброшенного детского санатория, или когда сама Надя, дозрев до одиночества, собирала даровую лесную малину с ежевикой, рядом всегда, как по заказу, обнаруживалась площадка со старыми парковыми аттракционами.
- Раньше такие были в каждом дворе, - говорила мама. - Не пластиковые, как теперь. И не такие кричащие - синее, зелёное, желтое, красное, оранжевое.
- Курвина раскраска, - подхватывал папа, отчего мама сильно и непонятно обижалась. - Квирская радуга. Цвет равен материалу и предмету. Слинял твой полиуретрин - и всей вещи капец.
В том, что современные детские площадки выглядят невсамделишными, тем не менее сходились оба. Со старинных больших качелей, карусели или автомобильчика покрытие сходило слоями - зелёное, голубое, белое, - обнажая прочную основу, покрытую словно патиной: отцово словцо. Рыжевато-шоколадный оттенок воцарялся сразу, не сходил, не дряхлел и по-своему берёг железную основу от гнили. Касаться лёгкой шероховатости было славно: на руках оставался кисловатый запах и вкус, который Надя про себя называла папиным. Примерно так начинало пахнуть от него, когда брал дочку на колени - надёжные, как остов качелей с последней дубовой поперечиной сиденья. И баюкал на них, пока не начинал выпирать какой-то скрытый болт. Мама однажды рассердилась и сняла дочку, притиснула в объятиях, так что Надя, помнится, закапризничала. А папа сказал, что полно - ничего же такого не случилось. Не одна же из материных подруг, а родной отец ласкает.
Похожих размолвок становилось всё больше: вырастали из пустяков, копились, как мокрый снег. Когда Надя с папой лепили снежную бабу, снег залез в сапожки, пришлось вытрясать, потом вешать вывернутые колготки на сушилку в ванной и греть босые ступни, икры, коленки и бёдрышки в отцовых руках. Вот в такой последовательности: а то мокреть больно высоко забралась.
Снова сцена с грозной мамой в главной роли: на парковой площадке же всё цепями заперто, к металлу легко приморозиться (это в оттепель-то), зачем так упорно лезете?
- Да права она, - утешал потом папа. - Все эти качели-карусели хороши были летом.
И пускался в пространные мечтания:
- Ещё колесо обозрения, и поезд ужаса, когда швыряет со стороны на сторону, с горки на горку, а все внутри сладко визжат. И миндаль в пакетиках - сладкий и солёный, продавщицы в серых холщовых накидках рядом со своими серыми тележками. И яркие вещицы: шарики, связанные в виде красных диковинных зверей, бордовые автоматы с чуть хмельной газировкой, розовая сладкая вата, такая паутинкой, алые карамельные яблоки с глянцем, наверное, кислючие: сами по себе никак лезть в рот не хотят. А уж музыка и гомон! И летит мой красный шар прямо к небосводу - помнишь стихи Маршака? Да уж, было время. Тогда я сам ходил в мальчишках, - не то что нынче.
И делал очередной глоток из пакета, где прятал от мамы бутылку с чем-то горьковато-приторным. До тех пор, пока чуточку не веселел.
А потом мама с ними развелась.
- Блонда, видишь ли, решила, что ты ей достанешься, не мне, - объяснял папа. - Но, во-первых, уходит она в нетрадиционную семью. Во-вторых, за границу, а импортировать русских детишек запретили. Я и временного разрешения ей не дам, отец всё-таки. В-третьих, лишних денег там для них не запасено - а сами делать не умеют. Я всегда больше этой недотёпы приносил в семью.
Надежда только и поняла из его речей, что папа отчего-то не любит светловолосых. Почему тогда женился и зачем все сослуживицы, которых он приводил в их квартиру, - сплошь белокурые, хоть, в отличие от мамы, крашеные?
- Не думай, дочка, что я тебе мачеху приискиваю. Ещё чего! - возражал папа в ответ на немые взгляды. - С меня одной тебя хватит. Надо же - ушла от нас, стерва, и ни единого слова по душам.
Он теперь в самом деле легко справлялся и с готовкой, и со стиркой, квартиру держал в чистоте - маме и не снилось, - а заглядывать на дно пакета бросил напрочь.
Но насчёт мамы ошибался. Успела она поговорить с Надей.
- Ты маленькая, - она едва улучила минуту, когда отец вышел за почтой. - Не простишь, не поймёшь, но хоть запомни, что скажу. Если я не уйду отсюда - моей души и сердца не станет, души и сердца не станет - нечем будет тебя любить. И некому. Защищать пока не очень требуется - вот твоего братика...("Какого братика?" - вскользь подумала девочка.) Потом, я ведь оставлю вместо себя тётю Лукию. У неё такие права, что за порог твой папа её не выставит. Разве что отговорится занятостью.
Тётя Лукия была полицейский. Папа называл её полисвуменшей. Высокая - выше него, вся в тёмно-синем сукне, юбки не носит, одни брюки, а вместо кофточки - рубашка голубая с ясными звёздными погонами. Жалко, что без пистолета и дубинки с наручниками: не положено. Как говорит о себе - скорее переговорщик, чем усмиритель.
- Чего пожаловали, коп ювенильный? - всякий раз говорил отец с раздражением, выставляя на стол лишнюю тарелку или разворачивая навстречу даме экран ноута с учебно-развлекательной программой. - Пробуйте вон. Готовлю вкуснее иной бабы, нехило зарабатываю - отремонтировал квартирку, теперь точно кукла, дважды на неделе гигиену навожу. Как Надюшка пошла в первый класс - так учёней моей дочери нету, прямо индиго, учительница говорит.
Он мог бы и не частить так, и выражаться культурней - нарочно опрощался ради нежеланной гостьи.
- У вас неполная семья, - возражала тётя Лукия.
- Верно. А кто виноват?
Она отмалчивалась ровно полминуты, затем продолжала:
- Наде требуется не только учиться - играть с такими же детьми. Вы её во двор не пускаете и на внеклассное запретили оставаться. Держите при себе.
- У меня не служба, а работа, - отвечал отец. - Хитрое железо на дом привозят, я же компьютерный ас. Мы, построссийские, такие крутые, что на электронной метле можем в космос слетать и назад вернуться. Ах, вы не знали? Обучился после развода, чтобы с родной кровинки глаз не спускать.
- Круглые сутки холите и лелеете, - кивала она.
- Надо же - не русская, а присловья знаете. Да, именно это и делаю - чтобы Надька обделённой себя не чувствовала.
Демонстративно клал последней руку на почти белые - в матушку - пряди и любовно их трепал.
- Из этих, - проворчал однажды, едва защёлкнул за незваной гостьей замок. - Задушевных подруг. Которые с твоей маманей шуры-муры крутили.
- Ты о чём, пап?
- Рановато тебе знать. Незамужняя она, это ведь яснее ясного? Вот и намылилась чужие семьи точить, коррозия двуногая.
- Ага, - ко второму классу девочка пригубила Чехова, быстро заскучала, но кое-что врезалось в память. - "Тля точит траву, ржа - железо, а лжа - душу". Щегольнула, значит, знанием не по своему возрасту.
- Ложь, а не лжа. Ржавчина, а не ржа, - поправил отец, а ей отчего-то (почти что в рифму) вожжа под хвост заехала.
И Надя быстро добавила:
- Тётя Лукия говорит - цитату Чехова нельзя портить. Она иногда приходит в школу, сидит, смотрит, где и как мы играем на переменках. Говорит - после уроков не ходите на старые площадки, там время такое... консервированное. Застоялое? Вспомнила! Застойное,
- М-м... - отозвался отец. - Тут она отчасти права. Ходи, но не со всей школьной бражкой. Со мной можно, с кем другим - ни-ни. Даже с учительницей. Все они одним фасоном раскроены.
- Мы шумные, а тётя Лука запрещает учителям нас глушить. Говорит - пускай мы вывернем и покажем всё, что внутри. И будем сами собой, а не тем, что из нас хотят слепить старшие. Пап, а что такое фасон? Я в одной аргентинской книжке читала, что ножик.
С чего папа взбеленился, она не поняла. Но бросился к дочери, схватил, убегающую, и крепко, со страстью, отшлёпал. Потом утешал незнакомо тихим голосом:
- Сердце не стерпело, ты уж прости, Наденька, не доноси дылде импортной. Скверное дело - на родителей чужим доносить.
Она согласилась, но сути не поняла. Доносить - плохо, а врать, утаивать, выходит, хорошо? Тётя Лука всегда интересуется, как у них в семье, не обижают ли Надю. И итальянка она, кстати, только на четверть.
А обижали девочку теперь всё чаще. Обыкновенно - резким словом, но не только. Скоро она поняла, что любят её ровно до тех пор, пока её мнение одинаково с папиным. Иначе - глупая, что ты понимаешь в жизни. Я думал, у нас с тобой общие мысли, мы ведь семья, святое. Начнёшь настаивать - снова бьёт: никогда не больно, всегда стыдно.
Как-то, уже в начале пятого класса, девочка удрала. Без тяжелых разговоров - в самом деле нужно было на урок пианино, а папа трудился над очередным денежным заказом. И недалеко: запретные снаряды обнаружились в соседнем дворе, рядом с домом, что давно обещали снести, но пока вселили в него туземных дворников.
Папка с нотами полетела на чуть пожухший газон, девочка огляделась.
Обыкновенные, уже привычные забавы: качели, подвешенные на цепях, - замок приковывал одну к столбу. Карусель на тяжеленном диске - без мотора не разгонишь до того, чтобы ветер свистел. Хотя папа лет пять назад бежал и тянул за боковину, Надя же, сидя внизу на корточках, смеялась во весь рот от счастья. Поле с витыми колеями и низкой оградой - гонки на отсутствующих автомобильчиках. Пересохший пруд с дутыми жестяными лебедями, когда-то белым и чёрным, с алыми клювами: давным-давно они плавали по кругу наперегонки. И вот ещё: такого в прошлые разы не здесь не стояло. Малышовый поезд - крошечные вагончики, раньше на каждом сидел Квиксильвер или Микки Кристмас, сумки и рюкзаки укладывали в подобие пиратского сундука, стоящего на заднем буфере каждого салона, паровоз выдавался вперёд добродушной маской с чёрным кружком на глазу и трубой на месте цилиндра-шапокляка. Маска осталась и теперь - такая же улыбчивая. Крашено всё было, тоже как раньше, в классические железнодорожные цвета: котёл, кабина, тендер и вагончики - чёрные, колёса - красные с белым кантом. А лари для поклажи - просто облупленные.
Девочка кое-как пролезла внутрь, хоть колени пришлось тянуть к подбородку. Удивительно, раньше ведь они катались с родителями, и все помещались. Покачалась - поезд был на тормозе, под одно-два вагонных колеса, а то и под несколько, явно подбили клинья. "Скатертью, скатертью дальний путь стелется и упирается прямо в небосвод", - пропела Надя, лягая порожек туфлей. Дальше позабыла слова и закончила взрослым: - "Паровоз твой мчит по кругу, рельсы тают как во сне, машинист и сам не знает, что везёт тебя ко мне".
Последние слова утонули в надрывном ревматическом скрипе. Словно недужное существо потянуло заросшие мхом суставы и завопило от боли. И сразу же в скулы поезда ударил ветер, перелистывая нищие пейзажи, резко шелестя палой листвой. Чужой мир двинулся навстречу - так плавно и маслянисто, что Надя не сразу поняла: движется сам тягач и сами вагоны. Ускоряясь и ускоряясь.
Сначала Наде было хоть и жутковато, но почти весело - будто и не с ней вовсе. Но когда спину резко притиснуло к жёсткой раме заднего окошка, а затылок - к сундучной крышке, она закричала.
- Хро-о, - насмешливо гукнуло далеко впереди. - Хру-у-гф.
"Это ведь та жуткая физиономия на паровом котле отзывается", - сообразила девочка.
Парковая осень кончилась, вдоль ритмично постукивающих рельсов потянулись огороды с бесконечными грядами овощей. Капустные кочаны, морковка и огурцы обочь дороги торчали как отрубленные головы и мужские достоинства, каждый куст поздней розы раскрывался, словно нижние губы. Дикий смысл образов вбивало в непривыкший череп, будто гвоздь. Пухлое лицо то и дело злорадно оборачивалось, одаривало невольную пассажирку одноглазой улыбкой и издавало тот же самый зловеще хрюкающий звук, что и раньше. Посередине чёрной метки словно тем же гвоздиком поковыряли, оставив оловянное бельмо, на щёчках играл липкий, глянцевитый румянец.
Такими же глянцевыми, но чёрными, как жук, были паровозы на станции Лоо, которые так пугали девочку в раннем детстве, что она могла проходить мимо, лишь заткнув пальцами уши или схватив папу за руку - мамы почему-то там не было. А они вечно разводили пары между ней и морским пляжем: такой вон пыхтит-пыхтит на приколе, да как реванёт, чтобы выпустить лишний дым через свисток. Ожидание казалось ей куда страшнее самого звука.
А ведь и правда. Движение куда более жутко, чем...
Внезапный рывок, надрывный хоровой вопль и остановка - такая резкая, что жестяной мирок сплющился с размаху, сдавил коленки и выставленные вперёд локти будто тисками, голову - словно черепным жомом. Папа... увидел тогда картинки пыток в учебнике и заругался: чему вас учат на уроках истории, вот его бы сюда...
А потом до ушей Нади донеслись нестройные голоса с какой-то свиристящей интонацией:
- Во влипла - хоть техасской бензопилой вырезай. С чего бы Шмена так дёрнуло?
- И на ужин нам будет не стюардесса, а мама. Как говорил людоед своим детишкам.
- Коль имеем бензин, отчего ж чистого высокооктанового не плеснуть и спичку не бросить? Зараз всё выйдет.
После долгого и разнообразного визга и скрежета нечто в теле вагона раскрылось, и небольшие грубые руки потащили девочку наружу.
Её вызволителями оказались по виду обычные недоросли: в грязных и сальных лохмотьях, босые, с нечёсаными вихрами до пояса. Глаза у всех были круглые, как у совы, на лицах застыло то же выражение, что на паровозной морде.
- Вы кто? - спросила Надя.
- Не догадалась, что ли? Пропащие Мальчишки с острова Небыляндии, - ухмыльнулся один, чуть повыше других и тощий до безобразия, но одетый, по сравнению с остальными, чисто и крепко. И волосы у него светло-русые - значит, хоть изредка, да моет. - Чем тут тебе не волшебная страна? Только не ищи Питера Пэна - склеили его. Или сшили суровой ниткой - говорили, так надёжней получится. Давно уже взрослый, блин, семейный.
Она не нашлась, что сказать, кроме:
- Кто сшил?
- Да сама Венди, кто ж ещё иголки вперёд клея ставит, - объяснил другой, темнокожий и кучерявый.
- Я тебе позволял базарить, Чекко? - сухо сказал высокий мальчишка.
- Нет, Старки, - мальчишка лихо тряхнул круглыми цыганскими серьгами из золота.
- И никогда не позволю. Что там думает обо мне твой ухарь Сми - его дело.
- Разве СМИ - не множественное число? - внезапно спросила Надя.
Все рассмеялись.
- Двойственное. Как ножницы или кусачки. Я плюс мой доппельгангер, - Кругленький, конопатый тип расставил ноги, руки выпрямил над головой - получился косой крест. Потом изогнул кисти крючками и словно клацнул ладонями друг о друга. - А то миляга Старки из себя горазд камень воображать. Нет, чтобы бумагу для обёртки и подтирки.
- Одни мозги - одно имя, - объяснил третий парень, плечистый, коренастый и весь будто в засосах. - Я вам тоже не долбанутый мутант какой-нибудь. Убью попросту и незатейливо, в отличие от некоторых.
И одномоментно закатал рукав, штанину и напряг мускулы.
Тут Надя поняла, что это на нём не синяки, а татуировки, но очень плохо сделанные - как в домзаке или сиротской колонии. Жирные синие розы, кресты, увитые драконами, и курчавые девичьи головки с расплывшейся мимикой.
- Билл Джукс, я тебя тоже не просил выступать с проповедью, - грозно обернулся к нему Старки. - В равной степени как и малыша Сми. Здесь, слава богу, не школьный утренник и не молебствие перед выпускным экзаменом.
- Ох, - тоненько шепнули за спиной. - Этот медный лоб Старки был учителем в младших классах, пока не надумал расти взад. Знает толк в розгах, и туго.
Надя скосила глаза: оборачиваться затылком к здешней кодле она не посмела.
Как и везде вокруг, здесь повсеместно торчала длинная сушёная трава, голые кожистые плети девичьего винограда обвивали чахлый куст - ветки, прямые, как лоза и безлистые, торчали от корня ровным пучком.
А посреди них скрытно мелькала тускло-рыжая искра.
- Так позволено будет мне продолжить, выбродки, покинутые своими мамахенами за бесполезностью? - рука Старки внедрилась прямо в куст и с хрустом сломала нечто гибкое и колючее, за компанию щёлкнув искорку по носу.
- Так вот, значит, свалил наш капитан Питер Пэннихук, то ли пробка, то ли ястреб, то ли долгий крюк. Вместе с Венди свалил, ясен пень, - продолжил он, помахивая импровизированным хлыстом.
- С кем тут ещё пароваться - с Тигриной Лилией или малюткой Динь-ли-Тинь? Мы ж не извращенцы какие-нибудь и возраст согласия куда как почитаем, - ввернул Билли и тут же, мельком поймав взгляд старшего, с готовностью задрал хламиду и подставил ягодицы, расписные, словно жостовский поднос. Старки досадливо сплюнул, отвернулся и продолжал:
- В общем, Венди больше не в игре. Так что теперь нашей всеобщей мамочкой будешь ты - больше некому.
Тут некие услужливые руки снова дёрнули девочку вперёд, извлекая из одёжек, хоть и покрытых ржавчиной, но более или менее целых, и уронили в грязь, сильно пропахшую креозотом. Распялили посередине, как морскую звезду с толстыми лепестками, и уже намеревались приступить или взять приступом...
Как рыжая искорка мелькнула перед глазами и завертелась каруселью с истошным криком:
- Эй, одного за так убью, остальных замучаю! Выходи, кто хочет умереть последним! Только ты, Надежда, не отзывайся, здесь тебе не расхожий фольклор!
Блескучие осколки огня роняли насильники, отлетая, каждый из них ранил наземь одного из насельников... В мозгу девочки окончательно перепутались все события, мысли и слова, но пришелица и без них явно побеждала: руки и ноги слились в одно блестящее медное кольцо. Трупы валялись повсеместно.
- А ты кто? - спросила Надя.
- Я Тинкер Белл, в которую давно никто не верит, однако приходится.
- Фея?
- Ну да, только представляться всякий раз противно. Замыленная опера, типа, - на этих словах живое свечение, немного выросшее и оформившееся в крылатую девчонку с рыжими прядками вокруг бледного лица, пнуло одного из покойников шиловидным носком туфли. Тот застонал, явив миру своё бессмертие.
- Ничего, отойдёт благополучно, - Тинкер сморщила носик и обняла Надежду за талию.
- Куда отойдёт?
- На тот свет. Да успокойся, где был, там и останется. Во владениях графа Шмен де Фер, что заправляет половиной этой самой Небляндии. Название следует понимать в том смысле, что никаких шлюх я на территории моего дружка не потерплю.
- А на другой половине?
- Там я сама хозяйничаю, и никто больше не суйся. Тинкер, графиня Нимурмур. Давай дуй в направлении меня, одними словами.
Закончив пафосное самотитулование, фейка потянула Надежду за собой с силой и упорством живого локомотива.
И - словно они обе перешли чёткую границу. Железнодорожную романтику смыло крутым кипятком, голые трости расцвели чашечками зеленоватых и голубых лилий, на плетях среди алых листьев явились гроздья душистых ягод, узкие ланцеты пырея глянцевито заблестели. И где-то вдали горизонт пророс мощными деревьями. Дубы, ильмы, липы? Надя не различала пород. Только видела блеск тихой воды между стволами.
- Лопать хочешь? - внезапно спросила Тинкер.
- Ты о чём?
- Слово не поняла? Ну, трескать, шамать, глотать, бухать... ой, погоди, это не отсюда...
- Нет вроде. То есть не хочется.
- Это у тебя с перепугу. Культурный шок. Освоишься.
- Они грубые. Страшные.
- Кто - мои питомцы? Чушь. Дети. Какой мальчишка не любит поиграться в пиратов, завоевателей, вообще крутых мэнов? Так же точно ведут себя и когда вырастают. А мы с тобой женщины, у нас иные дела. Ты знаешь, что даже самая юная дочка Евы, лет двух или трёх, не может считаться настоящим ребёнком? Я-то знаю: мне куда больше твоего, лет сто или сто пятьдесят, наверное. Да ты переспи беду, переспи. Тогда легче вникнешь, проще смиришься.
И, как по заказу, Надежду сморило. Она ещё чувствовала, как ко рту подносят кружку с чем-то горячим и пряным, стаскивают с плеч рваньё, и нечто, похожее на облачко щекочущих блёсток или пряди тонких золотых волос, окутывает тело. Ласково проникает в складки, щелочки, щекочется в волосах, проливается в мозговые извилины... "Не надо, - хочется сказать пленнице. - Чем ты меня опоила, феюшка?" Но уже поздно, и она, несмотря на предельную свою наивность, понимает это, когда в сладкой дрожи сотрясается всё тело. Будто когда лёжа в постели нарочно забываешь пописать и держишься. Пока не пойдёт вверх, стискивая, не распустится книзу, расправляя, сладкая судорога. Тогда с писаниной приходится ждать дальше, пока не отпустит.
А позже сон, куда более глубокий, настигает, ловит... Опрокидывает на траву... Вновь отверзает хляби...
"Я, наверное, чудовище, - думает Надя. - Папа не верил, говорил, что в те давние семь лет такого ор-га-зма быть не может, что я не тех книжек начиталась или вообще вру. Но вот ведь они - редкие слова для всего. Тоже из книг? Ужасно".
Но прохладные ручки и ножки, всё тело, похожее на сгущённый свет, обволакивают её, оболокают, одевают. Губы влажно приникают к шейной вене. Вместе с дурной кровью пьют тревогу. Даруют покой.
Наступило утро, неожиданное, как все рассветы и туманы близ реки. Надя, не раскрывая глаз, пощупала место рядом с собой - остыло.
- Она всегда так, - пояснил Старки, поднимая девушку за плечи и усаживая. - Мисси Нимурмур. Налетит, взбаламутит и испарится на непонятное время, а моим парням расхлёбывай.
Есть-пить он гостье не предложил - должно быть, считал, что сама справится. И не от лёгкости в мыслях, вовсе нет: выглядел куда старше, чем в первый раз, и не таким похожим на птицу. Собственно, как и все Пропащие Мальчишки, не говоря о Надежде.
"Им, если они те самые, столько же, сколько и Тинкер, если не больше, - подумала девушка. - Фея ведь появилась на свет только благодаря им. И стареть им по-настоящему не удаётся - одна я постарела в эту ночь лет на сто. Называется - набраться опыта".
- А как вы обходитесь - не едите разве и не пьёте, как в старом мире? - спросила Надежда на всякий случай.
- Всё тут у нас имеется. Вон ягоды зреют, подальше - жёлуди и орехи, под землёй корни. И воды прямо хоть залейся, - ответил он. - Тряпки неплохо держатся, хотя в будни приходится лопухами укрываться. С обувью вот никуда, обувь прямо-таки горит. Зато подошвы ног стали как железные.
- Почему она Нимурмур?
- Сама себя так назвала, покровительница наша самозваная. Потому что молчит - и ни мур-мур. Пословица, типа. А что молчит, будучи в постоянных бегах, - о том ни слова.
- Есть такая опера - Лючия Ламермур.
- Ага, звучит вроде похоже, - хмыкнул он.
- И ещё граф Шмен де Фер. Это в честь шевалье Атоса?
- Один из трёх мушкетёров? Да нет. Железная дорога по-французски. Граф железной дороги - догадайся с полпинка. Денди в чёрном цилиндре и с попыткой монокля. Ну?
- Этот... Паровозный.
- Девка-молоток, - одобрил он. - Ну да, он самый. Работает в паре со своей марухой. Притаскивает ей пленников.
- Ей?
- А на кой они нам самим сдались - тупые да непроваренные! Вот ты шить умеешь? Починять одёжки?
- Никогда, знаешь, не дружила с иголкой.
- Я тоже. Ничего, в здешнюю вечную жару можно всякими лопухами да плетьми перебиться, в смысле связать. Или вообще голяком. А пришить - на то у нас ножики имеются.
И продемонстрировал ей - тонкий, из прозрачного кремня, совсем неплохой работы.
- Зато я умею готовить. Яичницу с колбасой, варёную картошку. Папа выучил, - с лёгким испугом проговорила Надя.
- Это хорошо, да только колбасы здесь не растёт, а клубни и корни все сплошняком ядовитые, понос может прохватить. Ягоды неплохие, хоть на вид и волчьи с вороньими. Орехи вроде как чернильные, красят рот и остальное. Подкожные рисунки ими делать хорошо. Яиц зато в избытке: воруем у сиринов, алконостов, фениксов и прочей пернатой шушеры. На прокорм и доброе житьё хватает, - деловито объяснил Старки. - А о предках своих забудь - не выручат. Ходу им сюда нет.
Поезд они кое-как починили: выгнули покорёженное железо голыми руками, загрузили тендер дровами из леса, по новой отполировали бока и физиономию соком незрелых грецких орехов. Водрузили на рельсы с помощью рычагов - мальчишки оказались сильны не по фигуре. Теперь Шмен резво бегал взад-вперёд, но, к облегчению Надежды, не ревел: только - чух-чух-чух - уютно отсекал пар. Привозил детей в тишотах и брючках, среди них, казалось Надежде, были и девочки. Но к ним не добирался ни один - оставались на кромке леса.
- Сами не хотят. Ждут ответа, как соловей лета. А немного спустя их Понтекурва назад забирает, - ответил Старки на немой вопрос девушки.
- О. Это ведьма или как? - Надежда знала, что неких имён не следует "поминать всуе", но её учитель начал первым.
- Ну, такая верста коломенская. Кума-оглобля с громким голосом, - неохотно пояснил тот, и она удивилась, откуда Старки выкапывает мудрёные русские выражения.
А ещё подумала: "Разве я хотела сюда? Может быть, из-за катастрофы получилось - тормоза отказали или лёг кто-то поперёк рельсов?"
Девушка понемногу осваивалась. Кое-как прибиралась в шалаше - днём ребята разбредались кто куда, придя вечером, могли вгорячах перетащить его на совсем иное место. Собирала еду. Было дело - притаскивала полон туесок незрелых ягод или грибов, которые никто из её детей не ел, или забывала прополоскать чьи-нибудь многострадальные порты в ручейке, вытекающем из озера. Тогда Старки выламывал из окрестной флоры очередной пук розог и лупил её, задрав юбчонку на голову: без злости, даже с некоторой скукой, будто выполняя надоевший долг. Получалось очень больно и жгуче, но реветь нисколько не хотелось.
- Потому что всякое лыко тебе в строку, - смеялся парень. - Учишься.
Куда хуже он выдрал Надежду, когда она улыбнулась Чекко, самому юному и симпатичному из здешних юных мужчин. Выдернул ремень, стянувший на талии штаны "цыгана-итальяшки" сложил вдвое и задал жару обоим.
- И не забывайте, кто ваш хозяин, - сказал морализаторским тоном, отбросил ремень в колючие кусты и удалился. Чекко и не подумал достать опозоренную деталь туалета: выбрался из навек погибших лохмотьев, вынул из уха массивную серьгу и протянул Надежде со словами:
- Давай с тобой назло Старки обручимся?
- Хуже побьёт, - она пыталась не смотреть на молодую наготу, но глаза не слушались, будто ниткой их тянуло.
- И чего? Не до смерти же, - он ловко вдел золото в ухо девушке, где не заросла ещё дырочка от детского, мамина "гвоздика". При этом разлохмаченный подол рубашки задрался выше, и стало видно... В общем, стало ясно, что Тинкер была не совсем права, говоря о вечном мальчишестве.
Девушка хотела возразить, что, собственно, имела в виду другой страх, не перед битьём. Но для него оказалось слишком поздно.
Вертелась земля, саднило от мокрой травы и колючего песка все четыре вдребезги разбитых полушария, текли кисельные моря и струились млечные реки, крепкая земная ось с усилием насаживала на себя влажное от крови и слёз мироздание и ритмично подбрасывала, словно поезд на стыках. Губы запоздало искали другие губы, руки теребили соски, как бы добывая из них молозиво: будто иных телесных жидкостей не хватало.
А когда Надежда и Чекко оторвались друг от друга и поняли свою отдельность, отделённость друг от друга, с горних высот раздался трубный глас:
- Вот ведь заигрались, кудыкина мать! А той порой мамы с папами все городские парки обыскали. Сколько можно уже гулять, интересуются.
- Конец света! - ахнул Чекко. - Понтекурва это. Твоя первая женская кровь её вызвала.
Оба мигом вскочили на четвереньки. Прочие детишки тоже стояли здесь. А на горизонте, наподобие кретиноидной статуи Свободы, высилась гигантская фигура с факелом - суетливо мерцающей Тинкер - в подъятой ввысь руке.
- Тётя Лукия, - тихо сказала Надежда.
То и в самом деле была она - Лючия, последыш древнего рода Понтекорво, что натурализовался в в России вместе с атомной бомбой.
- Не стоит испытывать терпение тех, кто уже исправился, - чуть мягче загрохотала живая статуя. - И тешиться своим самостоянием и противостоянием. Разлетайтесь-ка по старым гнёздам да родичам, авось найдёте способ снова повстречаться, хотя бы в виртуальном мире.
Ребята, чуть подварчивая, шли в направлении Свободы - на удивление смирной цепочкой.
- А мне? - спросила Надежда, по старой привычке зажимая уши. - Мне тоже идти?
И удивилась, услышав вполне обыкновенный человеческий голос: такой, к какому привыкла.
- Если хочешь - зачем меня спрашиваешь? - ответила тётка Лючия. - Вон остальные как стройно отсюда двинулись. А не хочешь - почему бы не погодить. Новые ребятишки будут у тебя под началом. Этих тебе не найти, пожалуй, - они из разных лет и даже веков. Я их обманула, не подумав как следует.
- Нет, я, наверное, тоже пойду, - ответила Надя. - Мама... Папа беспокоится.
- Мама-то уже нет, - с грустью промолвила тётка Лукия. - Моя душевная половинка, вот эта Лючия Тинкер Белл, говорит - мама на здешней стороне, вместе с сынком, твоим младшим братцем, и другой нашей приятельницей. Но пока ты живая, нет тебе к ней пути. Затейливо тут всё устроено.
- Получается, один папа у меня остался на этом... на том другом свете? - спросила девочка.
- Да, но не советовала бы. Он намертво защищён коркой, капсулой своего чёртова благополучного советского времени, и не подберёшься для... - Лукия не докончила фразы, как Надюшка ринулась бежать в сторону, противоположную пути остальных. И мигом исчезла из любых глаз.
... Игровая площадка терялась в мокром осеннем тумане. Дождило - или то была изморось, а, быть может, слёзы?
Мальчики шли мимо угловатого железа цепочкой, держась за руки, словно в раннем детстве.
- Ничего с вами не должно случиться плохого, - успокаивала их Лукия-путеводительница. - Только не растеряйте опыта, какой он ни на есть. Вы можете быть одни, без этих... как их... смирительных шнурков. Вы сумеете сколько-нисколько так жить - в дальнем походе, например, или на даче.
- А Надя? - спросил Старки, он же Иванко.
- Мы ведь с ней поженились! - возмущённо прибавил Чекко, он же цыганёнок Петша. - То есть я один. Но оба за неё отвечаем.
- Надежда пошла назад. Теперь её душе, как и телу, меньше семи лет, - отозвалась Лукия. - И вам обоим слишком рискованно её отыскивать.
...Вокруг Надюши и её отца расстилается площадка аттракционов. Крашенные в яркие цвета огромные игрушки - ржавчина на них больше не видна и к каждой пристроилась шумная очередь. Какие-то стреляющие шутихами барабаны, лоточницы с ларями для мороженого и сатураторами, где напузыривают в стакан бурый "кахетинский" сироп, и тут же леденцы, и лучинки с сахарной ватой - клейкая пряжа на веретене, и калёные фундуки в бумажном пакете, и чан с разводами горячей карамели, накрытый прозрачным куполом.
- Вот мы и у меня дома, в моём времени, - говорит молодой, красивый папа, и его сладкий баритон уютно обволакивает Надю с ног до головы. Она хочет сказать, что время не очень подходит к его описаниям, какое-то лоскутное, что ли, но не хочет спорить - так жить лучше и веселей.
- А на рельсы ты и в самом деле лёг? - спрашивает Надюша. - Чтобы меня не увезли ещё дальше от тебя.
Что произошло там, где она благодаря ему осталась, в стране Небыляндии, девочка почти не помнит, а и было - папе отдала. Свой страх перед паровозными гудками - тоже: да и нет здесь никого из этих железных страхолюдин.
- Чем тебя угостить, доченька? - спрашивает папа вместо того, чтобы ответить, ибо ему не впервые и уже давно надоело хвалиться. - Мороженым пломбиром? Котехинской газировкой? Козьими орешками? Жжёным петухом на палочке?
Он специально портит названия, чтобы дочка посмеялась - и отказалась от того, что ему не по душе и карману. Только Надя хитрая. Она поспешно выговаривает:
- Яблоко в карамели! Кислое-прекислое, а карамель сладкая-пресладкая!
"Милая моя, мятежная, испорченная девочка, - с елейной напыщенностью думает отец, поворачивая в руках плод, вздетый на острый колышек, и любуясь его чудно залакированной поверхностью цвета венозной крови. - Доносили мне - не эта лесби с пистолетом, другие, - что ты вконец пропала. Я не верил, пока от самой тебя не услышал. И от самих пацанов - да ещё в каких смачных подробностях! Спасители нашлись, тоже мне. Спасители-совратители. Но я безусловно и категорически положил всему этому конец. В точности как немногим раньше - воровскому союзу двух баб, что похитили у меня родного сына. Ибо что может быть прискорбнее и опасней, чем презреть отцовские заветы? Теперь ты недостойна чести, которую я едва тебе не оказал. Но всё же, наконец, пусть и обходным путём, ты моя, мы с тобой обретаемся в полном согласии - отныне и навсегда".
Перед ним в раскалённой, тягучей жиже плавно крутятся, поворачиваясь, как в вальсе, две отрубленных мальчишеских головки, светлая и тёмная, в кудряшках, одеваясь яркой плёнкой. Он тяжко вздыхает - и отхватывает прямо от лица своей покорной дочери, своей сладкой Надюши крупный, в половину антоновки, шмат.
![Заброшенный парк аттракционов []](/img/m/mudrowa_t_a/rzav/attrakciony.jpg)