Она шла и за ней, рассекающей волной, расходилась смерть.

Стебли выцветали, жухли, древним прахом рассыпались по земле - и та трескалась, змеилась трещинами, выдыхала клубы пепельной пыли.

Она шла, закрыв глаза, почти не дыша, забирая, забирая и забирая. Забирала из кружащихся в танце бабочек-пестрокрылок, забирала из реки, из леса, что мохнатым густым покрывалом раскинулся неподалеку, из самой почвы.

Лес кричал.

Она чувствовала, как в бездумном отчаянии рвутся сквозь грязь и перегной черви, выползая на поверхность , скрючиваясь в жуткие агонизирующие петли. Чувствовала, как с умоляющим писком умолкают навсегда белки, как рвутся на лоскуты малюсенькие сердчишки мышей-полевок, как брошенным камнем падают вниз игравшие в салочки ласточки. И бабочки. Сотни отчаянно дрожащих крылышек, листопадом покрывали ее путь.

Она продолжала идти, продолжала забирать.

Лес дрогнул. Столетние дубы иссыхали, роняя с ветвей сгнившие в мгновение желуди, кормящая волчица зашлась пеной и воем, забилась в судороге, скребя лапами по елочным иголкам, выстилавшим лежбище. Вслед за ней, почти не скуля, только коротко взвизгнув, сгинули в погибельную темноту шестеро ее щенят.

Боль - во всем своем страшном многоцветном великолепии - вливалась в не сбавляющий ход фигуру. Боль - но прежде всего Сила, бурлящая, крушащая, неумолимая.

Простите меня, простите вашу убийцу, вашего палача. А не простите, так поймите.

Мне нужно все, выбрать все, нужно до капли, до последней теплой капли крови, до последней холодеющий на щеке слезы, все, все, все.

Прежде она бы, наверное, заплакала.

Но сейчас больше уже не могла. Нечем, не осталось.

Она шла по траве мягко, не глядя под ноги, а роса ледяными укусами язвила босые ступни.

Она шла и за ней, рассекающей волной, расходилась смерть.

***

- Крутишь корове хвост, волшбарь, ой крутишь.

- Ваше величество, я не...

- Ты не, они не, вы все - не! Паскудное у тебя братство, вот что тебе скажу. От старых пердунов, что по березовой коре и лягушачьему дерьму снег в январе предсказывают, до молокососов, считающих, что еще чуть-чуть и звезды небесные себе на манер бубенцов на яйца повесят. Или куда там.

Актуриус Сорриниус де Сервантес, урожденный с именем и фамилией куда более плебейским и просто сложенными, бледнел и краснел одновременно. Шел пятнами, потел. Потел люто, от паники вызванной незнанием. То есть тем, что придворный магик высшего порядка, дородный, изрядно поросший седой бородой и кустистыми бровями, испытывать не должен категорически.

- Чувство юмора вашего величества, касаемо... мнэ... как вы мнэ... остроумно выразились, на гениталии... Я...

- Ну или не на яйца. - милостиво разрешил его величество Исхерад Третий, по свойски хлопая чародея по плечу. - Знаю, у вас там и бабы служат. Это вы молодцы, по-современному, без предрассудков! Тут ты прав, ежели конечно, ведьма там, или чаровница, то вешать на яйца никак не получится! На сиськи, выходит, а!

Монарх расхохотался, закашлялся, ловко высморкался, поразив ядреным ноздревым снарядом разомлевшего на подоконнике кота. Животное с паскудным шипением рыжей молнией уметнулось под стол.

Сидящая, согласно протоколу, на возвышении королева закатила глаза и выразительно вздохнула. Исхерад поспешно умолк. Поскреб щетину. Налил себе вина. Отвлекся.

- Любезный магистр Сорриниус. - Анека поднялась в рост, расправив плечи, позволив длинным, отливающей медью, волосам, каскадом рассыпаться до самых лопаток - мы крайне опечалены сложившейся ситуацией. Крайне. И озадачены.

Актуриус - в детстве без особых затей отзывавшийся на Ивасика Голожопасика - сплющил губы в вымученное улыбчатое подобострастие. Короля, вовсе не являвшегося идиотом, еще можно было сбить с колеи пространными разговорами, с его супругой такие маневры не удавались. Вот и сегодня величество приветствовал Сервантеса в расписанном халате и стоптанных тапочках, предвкушая грядущую морскую рыбалку. Маг затаил пускай хилую, но все-таки надежду на пространную беседу ни о чем. Беседу скорую, чему должны способствовать вкручивание академических словосочетаний аля "процедуральный экзерсис" и "темпоральная индукция" действующих на монарха благотворнее теплого молока и сонных пилюль из валерьяны. Наличие в главном зале Анеки потопили надежды безжалостным ,исторгнутым океаном, чудищем, обглодавшим корабельные ребра и на славу почавкав командой.

Внешний вид королевы, облаченной врозь супругу не в домашнее, но в походного типа костюм, чародея удивил. Обычно, ее величество встречала посетителей в характерном пышном бирюзовом платье, выгодно подчёркивающий цвет венценосных очей. Костюм приберегался для выезда на охоту. В данном случае, всегда выглаженное, без единого пятнышка, обмундирование сверкало с колен засохшей грязью. Грязью же загвазданы были перехваченные крепкой шнуровкой следопытские ботинки. Ее Величество провело последние часы явно не на царственном ложе.

- Мы, безусловно, не сомневаемся в компетенции ни вас ни ваших коллег. - королева показала безупречные жемчужные зубки Сорриниусу. Человек менее сведущий в государственных делах даже мог бы принять это за радушную улыбку. Зря. - Шесть лет, насколько мне известно, ситуация с долиной не решалась никак, хотя сама, так сказать, проблема, существовала годами. Десятилетиями. И, опять же, не решалась. Но тогда еще боги не благословили наш союз и у его величества были иные насущные дела. Затяжной голод в северных регионах, как следствие мор, как следствие недовольство, как следствие восстание некоторых ленников.

Анека приблизилась к Актуриус и тот обратил внимание на излишнюю бледность и темные круги под глазами. Бессонная тяжкая ночь. Ночь проведенная не во дворце. В грязи, в непогоду, в...

Анека поймала взгляд, сморщила прелестный носик, сморгнула. Круги исчезли, румянец проступил на щеках. Сервантес ощутил неприятное покалывание в подушечках пальцев - королева применила магию, пускай и слабую. Небольшой всплеск энергии, дозированный, выверенный.

- Ваше величество! - судорожно зашептал старик, покосившись на Исхерада. Тот мирился с котом, потчуя рыжего селедкой с блюда. - Разумно ли, в вашем... мнэ... положении. - маг сбился, стараясь подобрать положенные по этикету слова.

Ее величество изволили хмыкнуть.

- Двойня выдюжит, срок ранний. Бросьте магистр, до пятой недели никакого вреда нет и быть не может.

Она обернулась, посмотрела на супруга. Будущий молодой отец пускал ложкой зайчики по стене, веселясь и подбадривая яростно атакующего солнечные блики рыжего мяукалу. Анека покачала головой, но взгляд ее потеплел и улыбка, распустившаяся - и через мгновение увядшая - на лице, была искренней.

- Марьяж наш устранил многие неурядицы. Бунтовщиков развесили по шибеницам, голод обеззубели оперативными поставками из портов Нихта и Дорукса. Помогла и Империя. Так понимаю, в честь старого союза. Старого, но не дряхлого. Еще живого, хоть и большею частью на бумаге.

- Война. - встрял Сорриниус - давно окончилась. И...

- Окончилась, магистр, окончилась. Но долина служит постоянным тому напоминанием. Эльфы больше делать там ничего не станут, Иерархия присылала своих эксенсориков. Из пяти двоих остроухих вынесли вперед ногами, магистр! Дохлыми, белыми как девичьи подштанники.

Актуриус икнул, но смолчал. Королева явно пребывала в не настроении.

- Мы с вами учились и заканчивали одно высшее заведение мэтр. Вы много раньше, я, соответственно, много позже. Не дерзну сравнивать ваше мастерство и опыт с моим, смею уверить, лекции и практики даром не пропали. В долине, в развалинах крепости чувствуется присутствие. Оно давным-давно свило среди руин гнездо, василиском обвило рухнувшие башни, пялится через бойницы. Оно в ярости. Жрет само себя, вопит от боли. И не уходит. Напало на меня. Сбило с ног. Столько злобы... Мне понадобилась вся накопленная за время августейшего безделья запасы Силы, только чтобы отбросить нечто и уйти. Уковылять, побитой. - Королева фыркнула.

- А я не привыкла уматывать прочь побежденной, магистр.

Актуриус снова пошел пятнами.

- Ваше величество! - сипению старика мог позавидовать среднестатический закипающий на углях чайник. - Вы ходили туда одна?! Если король узна...

- Не узнает. Ему я сообщила, что провела темное время суток в обсерватории у скал, наблюдала за кометой Нимуэ.

Королева подошла к Сорриниусу вплотную. Заговорила почти шепотом. Твердо, сухо.

- Я не люблю ему врать. А потому больше не стану. Как не стану ходить к тем развалинам. Не ради себя - ради него и ради тех, что до конца годя, появятся на свет. Через три недели мы возвращаемся в столицу и к тому времени проблема в долине должна изойти на нет. Решиться, Актуриус. Знаю, у тебя хватало иных забот, знаю, что в отличие от твоих коллег тебя не интересуют ни дрязги, ни интриги. Ценю. Но. Я так же знаю, что гнойник, та мерзость, что набирает силу в долине, никуда в ближайшее время не денется. Быть может, хотя и не уверена, будет расти. А если так, то Оно станет поглощать окрестные деревни. Убивать крестьян, купцов, путников. Отнимать жизни. И тогда... - королева умолкла, плотно сжала челюсти. Актуриус без всякой магии почувствовал исходящую от нее подавляемую ярость. - И тогда мой супруг непременно сунется туда лично. С отрядом преданных ему раздолбаев. А после мне , непременно, принесут его труп. Потому что сталь тут бесполезна. А еще немного погодя. - Анека смахнула с плеча прилипшую во время опасного променада былинку. - Я вздрючу весь ваш Круг, потому как уверена - в курсе они и причин и следствий, только считают это все слишком уж невыгодным, для широкого оглашения. Привлеку за преступную халатность и насажу живьем архимагиков на колья. Не угрожаю - обещаю и гарантирую.

Она отошла от Сорриниус, зевнула, подошла к супругу, чмокнула в щеку. Исхерад, с тоскою глядевший на видневшийся из окна рыбацкий баркас, обнял супругу.

- Ваше величество... мнэ... величества. Смею уведомить о том, что в ближайшее время из Круга прибудет направленный сюда дознаватель. Специалист, проходивший обучение в том числе и под моим началом, он...

Анека обернулась. Обещанные и гарантируемые колья встали перед внутренним взором Актуриус издевательским плотным частоколом.

- Не подведите нас. - королева повторно обнажила зубки. - мэтр Голожопасик.

***

- Бабушка, бабушка!

- Тише крольчонок, тише ушастик, все хорошо, все кончилось.

- Бабушка, они конями Кинера топтали! А Икса! Бабушка!

- Тише крольчонок, тише. Успокойся, не плачь. Не плачь, все кончилось.

- Мама... и папку. Бабушка... Они смеялись бабушка!

- Они свое отсмеялись, крольчонок. Отсмеялись, а потом раскаялись. Все раскаялись, ушастик. Не плачь, ты уже большой. Почти взрослый. Посмотри на меня. Сморкайся. Молодец.

- И дядю Лихрама тоже. Бабушка! Они вернутся, конями затопчут, как Кинера. Икса, мама...

- Не вернутся крольчонок, нет. Никогда уже вернутся. Посмотри на меня.

- Бабушка...

- Т-ш-ш-ш-ш. Все кончилось. Ты почти ничего не видел. Ты почти ничего не помнишь. Спи, ушастик. Спи, крольчонок.

***

В географическом справочнике Фабье Конталиуса Икбе от 1152-ого долина значилась и рисовалась как нечто пышнозеленое, полное птичьего щебетания, трепыхания птичьих же крыл и в целом славящаяся крайней миловидностью.

Довоенный атлас устарел.

Серая пустошь расстилалась на север, юг, восток и запад. Со статного, густо поросшего репейником, холма, где стоял Эскер, расчехливший подзорную трубу и решивший изучить окружающее трупное уныние повнимательней, вид открывался гадливо-премерзкий. Пустошь покрывал туман, густой, белый, непроглядный. Сравнить туман со сливками и сметаной означало незаслуженно оскорбить всех когда-либо видавших мир молочных дел мастеров - оскорбить скопом, оскорбить страшно. Иссохшая долина, с размазанной по ней моросью, походила на присыпанный известью отгнивающий свое остов. Вдали, насколько хватало трубы, резкой рубленной раной корежилось устье реки, воды уже давно как не видевшее. За бывшей рекой пиками высился кусок леса, тянувший к небу пальцы деревьев-скелетов. Земля, река, деревья - все было мертво. "Уточним."- добавил про себя Эскер - "Убито". Высосано до донышка.

Ну, еще крепость. То, что от нее осталось. Замок выстроенный Иерархией, прекрасный и грозный, как и подобает эльфийской приграничному укреплению. Таковым фортеция, наверняка, когда-то служила. И чему давно уже не соответствовала. По башням словно прошелся чей-то гигантский кулак, раздробивший ворота, вывернувший наизнанку укрепления, смявший стены. Ни требушет, ни катапульта, ни гномий порошок на такое вряд ли сподобились. Оставался вариант последний, категорически Эскера не радующий.

- Гнилое это место. Гиблое.

Эскер вздрогнул, выронив заслуженный оптический прибор. Голос застал врасплох. Оглянувшись, приметил двоих неслышно подошедших лесничих одетых в походную форму, темно-зеленую, невидимую в зарослях. Лесничие в Канебе имели репутацию специфическую, а потому желающих побраконьерствовать в местных чащобах с каждым годом становилось все меньше. Толковали, что ловить живьем обловчиков и предавать их страже стало особенно невыгодным после указа Его Благочестивого Величества Исхерада Третьего. В указе Благочестивое Величество, в свойственной ему краткой и решительной, унаследованной явно от прадеда, манере, пояснял, что "за башку дичекрада к телу не прикрепленную выплачивать станем десять монет серебром, ибо судить праведно и палачам отдавать ни желания, ни времени королевского не имеем". После подобного в лесах резко сократилось так же поголовье сборщиков ягод и грибников, не успевавших уведомить темно-зеленую, невидимую в зарослях форму, что зверье они не тиранят, а скорее даже наоборот - особенно неудачливые искатели дикой земляники и подосиновиков становились вкусным и полезным пропитанием некоторого вида фауны. Сумевшие отказать фауне в перекусе описывали ее весьма ярко, поясняя, что помимо медведей и лисиц среди древних опушек бродит нечто вовсе страхолюдное, богам и природе противное, рабочий люд жрущее. Дело запахло крупными крестьянскими недовольствами в селениях у приграничья находящихся, а Исхерад, не смотря на норов, дураком не был. Утроил количество королевских ловчих, но указа о браконьерах не отменил. Ловчие зачищали не особенно далекие от деревень территории, но вглубь леса соваться не смели - во всяком случае, без взвода латников и хотя бы пары имеющихся при дворе магов. Так как взводы латников королю требовались для иных задач, а маги не считали трюханье по пояс в сыром папоротнике и крапивных зарослях занятием полезным и увлекательным, то все оставалось неизменным. Главный притронный чародей называл это "Статусом Кво", кто попроще " задницей", а лесничие с ловчими выражались и вовсе не конвенционально.

Эскер о "статус-кво" знал, иллюзий не испытывал и голову свою, не смотря на вечно всклокоченные волосы, сломанный нос и оттопыренные уши ценил исключительно в пристроченном к шее виде. Поспешно - может чересчур поспешно - сунулся за пазуху.

Говоривший цыкнул зубом. Второй, заметно моложе и повыше, предупредительно положил руку в перчатке на рукоять топора висевшего на поясе. Кожаную перчатку, отметил Эскер, доходчиво "украсили" свинцовыми набойками. Помимо топора - Эскер знал достоверно - в голенище левого сапога до нужного момента прятался короткий стальной нож с широким лезвием, а за спиной, в крепеже у самой поясницы, разместился в ножнах корд. А лук?

- Луки , мил человек, мы еще зимою сдали. - точно прочел его мысли (а скорее отметивший взгляд на свое правое плечо, где обычно располагался колчан) первый лесничий , с дружелюбным интересом оглядывая Эксера. - Заместо выдали портативные арбалеты, от Кострука и Сыновьев. Вона какая презанятница, разглядели?

Эскер увидел. Только сейчас и увидел. Сливающаяся с формой цветом и фасоном кобура, уютно умастившая компактный стреломет, предусмотрительно выкрашенный в бурое, чтобы не выдавать ни блика. Агрегат стоял на предохранителе, заряда в желобке не наблюдалось.

Что не значило ровным счетом ни черта. Бойцы с опытом подобный образец готовили к стрельбе за пару секунд, если не быстрее. А если не успеют - так вот и рука в перчатке на топоре лежит.

Лесничие про данное обстоятельство явно знали.

Модель, мил человек, достойная - продолжил первый. - Небольшая машинка, перезаряжается враз, а болт ейный так влупит, что с двадцати шагов кабана дырявит.А кого попроще - лесничий многозначительно пошевелил бровями - ему и того сподручней. Навылет, ей же ей. И в яму. Там прикопать и вся недолга.

Младший хмыкнул. Наклонился, поднял трубу, подкатившуюся к самым сапогам, скоренько поднял. Протянул первому. Тот принял ее осторожно, повертел. Коснулся большим пальцем кнопки посередине. Труба с щелчком сложилась. Старший вздрогнул, но инструмента не бросил.

- Изящная машинерия, Сепек! - оценил младший, обращаясь к товарищу. Эскер отметил, что через весь лоб шел у Сепека узкий изогнутый шрам, со временем выцветший, но еще заметный. Нехороший, глубокий. - У каждого второго такой инструменции не найдешь, я подобную фигулинку только у главнюка магиков видал, когда старый хрен нам с морализаторской лекцией приезжал.

Названный Сепеком прервал его резким емким жестом. Зыркнул в сторону Эскера, младший моментально умолк, так и не рассказав, за что же старый хрен магик отчитывал королевских лесничих.

- Не навевай скуку на мил человека, Рокос, чего ему про быт наш выслушивать? Слово вставить не даешь. Может он сам чего рассказать хочет? Стоит в ладной одежке, в плаще гномьем, в ботфортах эльфийских. А прочий гардероб то людьми шит явно, шит умело, строчка к строчке, материалец качественный, под размер. Мил человек! Ну, так как? Будет рассказец-то?

Эксер немного успокоился. Эти двое, откровенно настроенные на разговор, не торопились делать поспешных выводов о причинах его пребывания на подведомственной им территории. О чем, в первую очередь, ясно свидетельствовало то, весьма радующее, обстоятельство, что он, Эскер, еще не лежит прикопанный в яме, а из уха у него не торчит оперение боеприпаса выпущенной знаменитой артелью мастера Кострука и его , будь они не ладны, сынков-трудоголиков.

- Будет рассказец, служивый. - ответил Эскер, широко улыбаясь с воодушевлением глядя в карие глаза Сепека. - Будет чего послушать, будет чего почитать. Если только напарник ваш любезный пообещает череп мне напополам не разваливать. У меня документы имеются. С сопроводительным письмом. Там - печать и роспись, вас могущая заинтересовать. Так достаю?

Сепек кивнул, подмигнув Рокосу. Тот шустро убрал ладонь с рукояти, всем видом, впрочем, давая понять, что вернуть ее назад дело моментное, а там уж как пойдет.

Эскер расстегнул внутренний карман, нащупал плотную матерчатую папочку, вынул. Коснулся серебристой застёжки пальцем, пошептал. По замочку шустро, как ветряная рябь по луже, пробежала узкая полоска желтого света и папка распахнулась пастью, явив аккуратно сложенные листки бумаги. Рокос моргнул и легонько отстранился, но Сепек ни удивления ни страха не выказал, быть может, за отсутствием и того и другого.

- Стало быть, волшебством промышляешь, мил человек?

- Помаленьку. Документы то изучите?

Документы изучили. Сепек пробежался по грубым буквам всеобщего языка, изучил малораспространённый в Канебе витиеватый имперский шрифт, дошел до замысловатой вязи иерархии. Поморщился, сплюнул. Но дочитал. До конца, не пропустив ни закорючки, отметил про себя Экер. Знание всеобщего было понятным, имперского - ну, почему и не быть в королевстве образованному лесничему с повышенной любознательностью - но эльфийский?

- Я, мил человек, по юности в разведчиках хаживал. Когда война еще не окончилась толком. - не отрываясь от бумаг отозвался старший лесничий. Рокос гордо хмыкнул, приосанился. Эскеру стало ясно, что попасть в напарники к Сепеку было честью и абы кого на такой пост не назначали. - Грамотности понахватался , куда без нее? Взял ты, допустим, пленного, при нем - депеша. Допросить пленного надо? Надо. По нашенски не балакает- к чему язык низших учить, верно? Так что уж тут надо вежливость и культурие проявлять, на его родном посекретничать. А потому и депешу вскрыть, изучить всесторонне. Их тогда редко в чары оборачивали, не то, что ваша папочка.

- Низших?

Сепек отклеил взгляд от письма, которое вычитывал пристально, точно уча наизусть. Прочие документы отдал уже Рокосу, медленно, по слогам, осиливавшему печатные буквы всеобщего.

- Людей. Не-эльфов. Бросьте сударь. Не с большой дороги сюда забрели. Сами знаете, как оно тогда случалось. - Сепек оставил в покое "мил человека" и Эскер сообразил, что игры кончились. - Низшие все те, кто не высший. Логика такая у них наблюдалась, занятная.

Как оно тогда случалось, Эскер действительно знал. Политика Иерархии на оккупированных территориях прописывалась просто. Часть населения могущая представлять опасность ликвидировалась на месте, часть присмиряли и оставляли трудиться, часть вывозилась в то, что представители Иерархии в дальнейшем нейтрально именовали "коррекционными трудовыми лагерями". Отчет об одном таком освобожденном " коррекционном трудовом лагере" Эскер изучал в архивах. Составляли доклад, когда совместными армиями союза королевств и империи оккупантов погнали прочь. Из десяти скорректированных в лагере выживал один.

Тех же из человечьего племени кто владел волшебством или же проявлял зачататочные способности, уничтожались особенно оперативно. Отдельные подвергались препарированию. Иногда еще находясь в сознании. Но в конечном счете умерщвлялись всегда. Низшие не должны чувствовать Силу, управлять ею. Потому что они низшие.

Вот тогда людские колдуны и колдуньи впервые стали в строй. Сами ,без просьб и посулов. Сами пошли в бой, жгли огнем, били молниями, растворяли кислотой, обращали в прах. Правильная мотивация - мощная штука.

Сепек отобрал у Рокоса документы, сложил их вместе с письмом в аккуратную стопку, протянул Эскеру.

- Примите обратно, господин магик. По приглашению и просьбе самого Актуриуса Сорриниуса де Сервантеса к нам пожаловали, без фанфар да карет. Мерин, что милей ниже к сломанной ольхе привязан, так понимаю ваш?

- Мой.

Сепек хохотнул, пихнул локтем хмурого Рокоса.

- Ха! А ты все "хозяина поди сожрали", "сбрую с седлом продадим"! Торопыга!

Младший лесничий буркнул мрачное и поправил цеховой знак, прикрепленный к плащу.

- Ну, господин Эскер ан Ауритус, дознаватель третьей категории, добро пожаловать на приграничные земли королевства Канеб. Дозволите торжественно сопроводить?

- Дозволяю. Сопровождайте, только не слишком торжественно.

Они спустились с холма.

Начинался дождь.

***

- Бабушка?

- Что, крольчонок?

- Мне снилась тетя, бабушка. Она мне пела бабушка, про медвежонка и мед.

- И что медвежонок?

- Его покусали пчёлы бабушка! Одна ужалила прямо в нос, медвежонок захныкал и убежал. А его мама - ну, медведица, она ему слезы утерла и угостила дикими сливами. А папа - ну, медведь - он принес медвежонку рыбки. И они вместе пошли гулять по лесу!

- Славная песня, ушастик.

- Я только ее всю не помню! Очень хочу попеть, но всю не помню.

- Это ничего, крольчонок.

- Бабушка, а еще мне снился дядя. Он был большим и сильным, брал меня на руки и побрасывал. И смеялся. Бабушка, а еще... Ты плачешь, бабушка?

- Нет, крольчонок, что ты. Усталые глаза, иногда сами собою слезу дают.

- Я тебя расстроил...

- Что ты, нет. Расскажи еще про свой сон.

***

- Так что там за морализаторская лекция случилась, господин Сепек?

Троица свернула с холмов, спускаясь сквозь сумерки и трещоточные композиции цикад. Дознаватель подвесил над собою простенькое заклинание, левитирующее в полуметре над темечком крошечным лиловым фонариком. Фонарик отпугивал гнус, отклонял дождевые капли и не пускал слепней лакомиться лошадьми лесников и Эскеровым мерином.

Рокос , надувшись сделал вид что рассматривает гриву своей кобылы. Сепек скривился, но разъяснил

- В долине, сударь магик, руины крепости Иерархии, которую не приметить сложно. В ней - эльфийские ценности. Так у нас треплются. Годами туда не лезли, боялись сглаза...

- Сглаза?

Эскеровский мерин по кличке Конъюнктивит зевнул, показав всем желавшим и нежелающим лицезреть роскошную картину желтых стёсанных зубищ. Дождь зарядил с утроенным усердием.

- Гнилое это место. Гиблое. - смуро повторил Сепек уже выданное им ранее предупреждение. - Говорили, заклинатели остроухих напортачили, открыли темные фолианты свои на тех страницах, куда заглядывать не надо. Ну и выжрала осечка их гарнизон крепость, долину и речушку, леса кусок. Туда долго не совались. А недавно - начали. Думали, прошло времечко, а сокровища, дескать, лежат. Доспехи разукрашенные из серебра и мифрила, посохи заклинателей ихних, черными алмазами увенчанные. Ятаганы да сабли, легкие, острые. Ну и награбленное - что у людей, гномов и прочих отняли. Молва гундит, олухи слушают, варежку раззявили, слюни пускают.

Сепек умолк, выразительно посмотрев на напарника. Рокос по-прежнему теребил гриву коняги и в беседу не встревал.

- Ну, сударь магик, слушают, стало быть, после слюни подберут и лезут в развалины. Иные даже поначалу возвращаться с добычей сподобились. Некоторые из наших, кому особенно в кошельке жмет. - Рокос скис окончательно. - тоже туда перлись. Днем то служба, а ночью - сам себе хозяин.

Старый лесничий вдруг расхохотался.

- Ночь! В проклятое место! Вот что жадностью то творит. Ни призрак, ни вурдалак, ни демон не страшен, когда на кону куш. Только куш то он, порою того не стоит. Вовсе не стоит. Помирать народ начал. Кто вовсе не вернулся, а кого назад в бреду принесли. А потом они... тоже того.

- Известно, как...

- Толком нет, сударь магик. Кровь в жилах засохла, на морду бледные. А физиономии такие, словно теща-покойница за ними с кладбища приковыляла.

Впереди, сквозь льющиеся с неба водяные спицы, показались огни. Там, в укрытой ласковым закатом деревушке, прячущейся у подножия огромной горы, готовились ко сну люди, собаки беззлобно бурчали на загулявших шалопаев, в любовно сколоченных кроватках тихонько сопели дети. Вид Эскеру нравился, убаюкивал, стирал тревоги.

Но ехали они не туда. Письмо указывало место, обозначало его постоялым двором "Тройка башковитых ".

Там Эскера ждала комната. И встреча. Не сказать, что долгожданная.

- Стало быть, увещевать королевских лесничих решил лично главный дворцовый чародей, господин Сепек?

- Верно. Лето он всегда здесь проводит, в обсерватории. Дерганный был, видать из-за визита царственной четы. Из столицы сюда прибыли. Говорят, по поводу долины вопрос поднять. Ну, старик и разошелся. Нельзя, орет, вам , государевым представителям, лезть во всякое. Вопил, аж осип. Но вопил по делу.

Сепек прервался, пригладил усы.

-Приехали.

"Тройка башковитых", Куда указание из письма привело Эскера, скорее напоминал форпост, каковым прежде и являлся. Трехэтажное здание из бурого кирпича плотным непроницаемым кольцом окружала деревянная стена, тяжелые ворота, впрочем, распахнули настежь. Прежде, из-за заостренных бревен виднелись плоские дощатые "крыши" дозорных башен, ныне разобранных за ненадобность. Подъезжая, Эскер рассчитывал увидеть как минимум ров, но того не оказалось и дознаватель почувствовал себя слегка обманутым.

Сепек и Рокос спешились, Эскеров Конъюнктивит встал столбом. Раздул ноздри. Нервно топнул копытом.

- Чует. - отметил Сепек. - Взгляните, сударь, не удивляйтесь.

Эскер взглянул и не удивился. Заодно вопросов по поводу названия постоялого двора задавать не пришлось. Над входом висели три головы. Специальным образом высушенные,, с плотно зашитым ртом и веками. Щеки покрывали выцветшие татуировки. Уши - длинные и острые - плотно стянуты тонкой веревкой.

- Средний - Сепека! - выпалил Рокос, радостно ухмыляясь Эскеру. - За неделю перед перемирием. Высший решил схватиться с низшим один на один, поразвлечься напоследок, разжиться трофейным черепом! Ну, поразвлёкся, ха! А вот с черепом не вышло!

Старший лесничий восторга не разделил. Поднес палец к губам. Рокос тут же сник.

- Эльфы то, сударь магик, гниют иначе. Дольше свежесть сохраняют, не портятся. Правда мясо то у них дрянь, привкус тошнючий. А если головы верно вымочить и вытрясти, то ни муха на них не зариться, ни падальщики. А амбрэ выветривается. Носы у нас грубые, не чуем. Животные вскидываются. Но потом привыкают. Вот и ваш привыкнет. Куда денется.

Мерин чихнул.

- Мы, сударь магик, вас теперь оставим. - Сепек подчеркнуто вежливо поклонился Эскеру, но руки на прощание не подал. - То что дальше будет, не нашего ума и не нашего жалованья дело. Каждому сверчку свой шесток, а ваш высоковат, да крутоват, судя по всему. Падать с такого долго и вдребезги.

Сверчок на высоком шестке смолчал.

- Удачи напоследок пожелаю. Осторожности. До встречи, сударь магик.

***.

- Мне сказали, ты опять почти не спал, юноша.

- Прошу простить, профессор. Пустое.

- Дорогой мой, пустое обычно наполняют содержимым или выбрасывают за ненадобность. Так как?

- Мне снова снилась хата. Невзрачная избушка, а в ней - красивая крепкая женщина

- Сон как сон.

- Она улыбалась мне. Попросила взглянуть ей в глаза. А я почему-то не хотел, плакал, протестовал.

- Не помните почему?

- Нет. Глаза у нее... прекрасные. Огромные, сине-зеленые. Над левой бровью - шрам. Она взяла меня на руки.

- Вас и на руки? И правда, крепкая!

- Во сне я снова маленький. А я ведь почти не помню...

- Берет вас на руки и?

- Поет песню. Я знаю эту песню - про медвежонка, его семью, пчел и мед.

- И что же?

- Я успокаиваюсь. Подчиняюсь. Смотрю. Ее глаза сверкают, как озеро на рассвете.

- А дальше?

- А дальше я ничего не помню, профессор. Совсем ничего. Сразу просыпаюсь.

***

Усладиться запахом тушеной кислой капусты, сырной похлебки с луком и гречневой каши на сале Эскер не успевал. Письмо требовало, а в печати, помимо красного воска, имелась еще и телепатическая привязка. Краткая, емкая, крайне нервозная. Привязка считалась сумбурно, наградив Эскера легкой дезориентаций и тошнотой, но ворвавшееся непосредственно в мозг послание как могло четко определило всю требуемую срочность.

Впрочем, сначала Эскер все-таки осмотрел долину. Прочувствовал ее. Чтобы правильно ответить на правильные вопросы.

Сглотнул голодную слюну, посмотрел сквозь замызганное оконце на Конъюнктивита - тот смирно стоял в стойле, куда его отвел парнишка-конюх и шевелил ушами. Ну, пора.

Дознаватель поднялся на второй этаж, миновал две двери справа, подошел к третьей.

- Входите, дознаватель Ауритус, прошу вас, не заперто.

Заперто действительно, не было. Эксер подсознательно ожидал положенного скрипа и слега огорчился тому, что ручка поддалась стремительно, а петли смазывали на совесть. В комнате, у вполне сносного камина, во вполне сносном кресле сидел высокий дородный пожилой мужчина, сносно выстукивая сносную ритмичную мелодию по крышке сносного стола.

Эскеру нравилось определение "сносный". Оно приходило на помощь в те моменты, когда прилагательные заканчивались.

Гость - все-таки комнату сняли Эскеру - производил впечатление не из мимолетных. Густо-синий кафтан изящно переходил в чеботы точно такого же колора. Круглая мягкая шапочка, почему-то, нагло светила укропно-зеленым. Скорее всего, потому что гость собирался в большой спешке и на оттенок убора внимания не обратил. Эскер прикоснулся сложенными в треугольник указательным, большим и средним пальцами ко лбу, затем раскрыл ладонь и протянул ее густо-синему с оттенком мягко-зеленого.

- Круг един, магистр.

Актуриус Сорриниус де Сервантес грузно высвободился из кресла, схожим жестом ответил на общепринятое коллегиальное приветствие.

- Круг един, дознаватель. Вы припозднились.

Эскер снял с плеча походную сумку, потер шею. Ту начинало ломить, судя по всему продуло.

- Прошу простить, магистр. Решил, для начала, изучить , так сказать, цель визита. С положенным вниманием. Заодно познакомился с парой местных. Очаровательные люди, соль земли.

Магистр глухо выругался.

- Соль! Перец и горчица! Вместо того чтобы служить примером, сами лезут на рожон. Не все ,конечно, но находятся кретины. Ползают по руинам. Многие уже отползали. Да так, что корона лично возбудилась. Лешим их нахлобучить! Тридцать с лишком лет тихо было, никого ничего не интересовало! Ну, может, раз в год какой-нибудь деревенский дурачок за кладом сунется, да там и останется. Кто их считает-то?!

Дознаватель не ответил, но выражение его лица Актуриуса не вдохновило. Судя по всему, считать все-таки кто-то должен.

- Нет, всякая жизнь бесценна, безусловно... Кхм. Так вот, корона. Король и королева лично изволили обратить внимание на аномалию. Особенно, так сказать, ее величество. - Сорриниус коршуном зыркнул на Эскера. - Анека. Вы с ней, кажется, мнэ, пересекались, так сказать.

- Мимолётно. В возрасте пяти лет принята в академию, я как раз оканчивал старший класс. Замечательное живое создание, в первый же день отлупила одного из соучеников ножкой от табурета. Тот нелестно выразился о веснушках будущего величества и позволил себе сильно толкнуть ее в бок. Анека. сломала обидчику зуб. Молочный, не велика потеря.

- Поговаривали, что вооружением й ее снабдили... э-э-э... - старик запнулся

Эскер сдержал улыбку, пожал плечами.

- Так говорят. Дескать видели меня поблизости. Одно могу сказать - задира был старше на год и раза в два больше. Я - за равные шансы. Но меня там не было.

- Нет?

- Нет.

За стенкой кто-то завывающим матюжком зачехвостил некоего Гренку Смирну, негодного скобаря и поганого спекулянта. Тирада оборвалась глухим шмяком - очевидно Гренка выразил острое несогласие с данным утверждением.

- Вернемся к теме, дознаватель. Что вы выяснили?

- Мертвое место. Высосанное. Убито без жалости. Но целью наговора являлась не долина, а крепость Иерархии. Стандартное эльфийское приоритетное укрепление, построенное на пятом году оккупации. Я поднял архивы, изучил материалы, что вы выслали, магистр.

Актуриус не ответил. Выждав немного, Эскер продолжил.

- Итак, на крепость обрушилось воздействие вне реестра. Даже заклинаниям из тех, кто обозначен Кругом шестым и седьмым уровнем, не причинить подобного. Разрушение чувствуется не только на материальном плане. Оно глубже, незаживающая гнойная рана, воронкой засасывающая. Чем бы оно ни было, оно растет. Местная легенда - и лесничий, с которым удалось побеседовать по данному вопросу, фактически ее подтвердил - полагает виной чрезмерное любопытство заклинателей Иерархии, настаивая, что эпицентром и причиной проклятья послужили именно оно. Сбой или чрезмерное усердие.

Актуриус не перебивал. Эскер заговорил дальше.

- Но это заблуждение.

Магистр сник. Дознаватель никогда не видел его таким. В юности, еще будучи школяром академии, Эскеру не раз приходилось бывать на лекциях Сорриниуса де Сервантеса. Возвышающийся над аудиторией волшебник громыхал о природе магии, сути элементов, дробления веществ и манипуляций энергий. Он называл Эскера одним их лучших своих студентов, и тогда большей похвалы не существовало в принципе. Но то тогда.

- Дознаватель еще раз доказал что должность занимает справедливо. - Актуриус потер лоб. - Проклятие сильно и в последнее время показывает признаки роста. Пока - невеликие. Есть контрсредство - накрыть пораженную площадь сферой Блицкера. Сами знаете, репутацией Блицкер не блистал, но по части разработки нейтрализационных мер равных ему нет. Закроем долину вместе с руинами на сто, двести, триста лет. Да насколько понадобится! Никто не пройдет - ни туда. Ни - упаси боги - от туда!

Сорриниус моргнул, остановился. Но Эскер не торопил. В его профессии торопливость сводила в гроб, куда раньше положенного биологией.

- Но есть, разумеется, явный второй вариант. Проклятья снимаются.

- Не все, магистр. А данное - совсем не "как все".

- Ну, это ясно...

- То, что применили против Иерархии, эльфийского следа не имело. Имело человеческий. Самая темная магия из возможных, магистр. Некромантия.

Актуриус Сорриниус вздрогнул.

- Вашего просчета тут нет, магистр. В Канеб Круг определил вас с иными задачами, распознание подобных чародейств не входило в обязанности, проверка на...

Сорриниус уставился на огонь камина, на горячие оранжевые щупальца, переплетавшиеся, танцующие, дикие. Лицо притронного магика, прежде тоскливое, неожиданно ожесточилось.

- Думаю, я смогу вам помочь дознаватель. А вернее, назову того, кто возможно сможет. Так вот...

Камин отрыгнул вихрящийся рой алых искорок.

Эскер слушал. Слушал и запоминал.

***

-Некромантию задумали и воплотили не эльфы. Эльфам высшим, живущим тысячу лет, никогда не льстила перспектива вечного блуждания под луной и солнцем. Их лесным и островным братьям выделила судьба срок меньший, но все-таки огромный. Некромантию задумали и воплотили не гномы. Не они, покрывая рунами гробницы своих великих вождей, придумали искусство в равной степени грандиозное и ужасное.

Некромантию задумали и воплотили не йирки. Ибо разумны среди них лишь великие матки ульев, что не знают старости и фактически бессмертны, а солдат, трутень и рабочий существует одной лишь преданностью, не имея личности в нашем обыденном понимании. Некромантию задумали и воплотили не сауриты Жизнь ради жизни им не понятна, кочуют они от степи к степи, поклоняются Старшим Драконам как богам и ищут гибели в бою, достойной и кровавой. Некромантию задумали и воплотили люди. Факт стыдливо стираемый из памяти, факт забытый. Задумали и воплотили ее, потому что мал срок наш, хрупки тела наши и страх наш перед неизвестным велик. Мы не хотим уходить, мы желаем оставаться вечными. И ради такого готовы некоторые из нас на самое непостижимое. Ибо перед тем, кто темным искусством овладеет, запретные тайны распахнутся пониманием, порою, не разумеемые. Мне не было нужды продлевать отпущенные годы. Запретные тайны распахивать тоже не хотелось, хватало и не запретных. Но отплатить сполна я имела право. И отплатила.

- Бабушка?

- Ой, прости ушастик. Опять в слух проговариваю, о чем пишу. Друная привычка, дурной бабы.

- И вовсе ты не дурная баба, бабушка. Я тебя люблю.

- А я - тебя. Спи, крольчонок.

***

Конъюнктивит с сонной покорностью в полудреме трусил по вихляющей худосочной тропке. Восседавший на мерине Эскер жевал сорванную травинку, почесывал комариные укусы и размышлял. Актуриус... Ну, можно сказать оказал содействие в расследование. Выдал зацепку. На отшибе, сравнительно недалеко от долины и развалин, прежде располагалась деревушка Лопухи. Незадолго до снятия оккупации Канеба, разъезд Иерархии, разорил ее и сжег. Позже, много лет спустя, когда прекращение боевых действий с кряхтеньем окуклилось в мирный договор, историки Иерархии утверждали, что наездники проявили своеволие, что приказом им выдавался только патруль. Утверждали что, жители деревни уходили в леса партизанить, помогали единой на тот момент разведке королевств и Империи, а потому эльфийские воины, преисполненные жажды мести решились на самосуд. Утверждали... Еще много чего.

Известно только, что через три дня после того как Лопухи обратили в обуглившиеся ошметки, проклятье ударило по ныне уже бывшей крепости. Три дня. Почему три дня?

Начинающий похрапывать Конъюнктивит запнулся о рытвину, повел в сторону. Дознаватель щелкнул мерина по уху.

- Окстись, любезный.

Мерин дернул уязвленным ухом, но дальше потрусил резвее.

Почему три дня и почему молчание? Иерархию выбили отсюда прочь, старательно обойдя долину, обойдя крепость. Но проверяя архивы Эскер не нашел ни словечка о том, как войска проходили через выжранную черной магией местность.

Некромантия запрещена Кругом. Но юрисдикция Круга распространяется только на королевства. А вот в той же Империи некромантию практиковали - впрочем, крайне немногие, находясь под неусыпным, слегка сжимающим гениталии, контролем инквизиции в целом и великого инквизитора в частности. А великий отчитывался перед самим императором, а значит нес абсолютную ответственность за всякий просчет. Просчет неизменно сопровождался свистом гильотины, потому как император терпел и извинял немногое - а особенно некомпетентность.

Были ли в армиях маги империи? Да. Случались среди них владеющие темным волшебством? Наверняка.

События в долине скрыли, чтобы обелить тогдашнего союзника? Не желали признавать роль запретной магии в освобождении Канеба?

Эскер болезненно закряхтел. Дуркуешь, дознаватель. Вьешь из козявок макраме. Вымучиваешь версии, корявишь факты.

Но Круг явно в деле. Сорриниус? Да и он тоже. Тряхнуть бы все как следует, да так чтобы пыль столбом.

Актуриус не договаривал. Да, не смотря на занимаемый пост и накопленные знания, его не учили тому, на что натаскивали дознавателей. И занимаемый пост вкупе с накопленными знаниями служили тому не последней причиной. Что мог натворить притронный магик силы и осведомленности де Сервантеса Эскер представлять не хотел, но чрезмерно живое воображение угодливо подсовывало мысленные картинки, одна тошнотворней другой. "Гляди!" игриво хихикало воображение "Вот магистр поднимает из забытых могил послушные его воли останки павших! Что им стрелы и копья? Уж забытых могил тут вдоволь, все поля усеяны. А пока он готовится, можно и подыграть. Вызвать дознавателя, завернуться в незнание как в теплое одеяло. Ну а чуть позже! О! Кончилась пора побегушек у Круга, подчинение правилам и расшаркиванием перед зазнавшимися болванами в коронах. Снова, как в те прежние - и для кого-то очень даже добрые - времена! Те самые, которые так отчаянно, с жалким трепетом , заметали под ковер."

На шляпу Эскера, пьяно спикировав, шмякнулась стрекоза. Сгонять насекомое дознаватель не стал.

Но прежние времена, жадно и зряшно хватая ртом воздух, потонули в болотах прошлого, вместе с последними всевластителями мертвых. Именно тогда и создали Круг, упрятав все знания под ключ, в хранилища, куда Эскера и его коллег по должности пускали дозировано и в рамках специализированного обучения. Но ведь упрятали, не уничтожили.

Что имеем в итоге?

Ничего хорошего.

Магистр знает больше, чем говорит? Наверняка. Причастен к проклятью? Вряд ли. Зацепка, нужна зацепка. Не зацепище, так хоть зацепочка.

Порыв ветра принес аромат выпекающейся сдобы. Сдобы щедро умащенной корицей.

Конъюнктивит повел мордой - из-за лысого пригорка седой прядкой взвивался дым.

Мерин ускорил ход, обогнул обделенный травой пригорок и остановился. Дознаватель спешился. И удивился.

Небольшой домик, стоящий посреди сада, желтел соломенной крышей и выглядел тем сусальными умилением, каковое обычно рисуют на картинах отчаянно отдаленные - во всех возможных смыслах - от деревенской жизни художники, чье знание сельского быта ограничено разовым ношением купленным по случаю лаптей и вялой, окончившееся руганью и сорванной спиной, попыткой вытянуть из колодца ведро с водой. А сад... Сад цвел. Красными языками маков, благоухающими сладостью бутонами сирени, белыми цветочками молодой вишни. Наливался соком крыжовника и оранжевыми точками облепихи, выглядывающих из-за плотных зеленых листков.

Сад цвел. Сад пах. Сад дышал и жил.

В мертвой груди Лопухов билось живое сердце.

Домик распахнул дверь и навстречу примеривающемуся к кусту с клубникой Конъюнктивиту вышел обещанный Актуриусом свидетель. Последний житель бывших Лопухов. Единственный выживший.

Свидетель держал перед собой поднос со свежеиспеченными булочками и двумя чашками чая. Неспешной походкой в развалочку - чашки дребезжа запрыгали по подносу - свидетель доковылял к простенькому столику, стоящему под березой. Поставил поднос на стол. Покряхтел, кое-как распрямил спину, стянул с головы платок, высвобождая белый пружинистый одуванчик волос. Повернулся к Эскеру.

У стола стояло ровно два плетеных стула.

Дознаватель откашлялся. Свидетель оказался куда древнее ожидаемого.

А еще оказался не свидетелем, но свидетельницей.

Слепой.

Застарелая катаракта, определил Эскер. Хрупкая скрюченная старушка неожиданно ловко выдала книксен.

С морщинистой шеи, аккурат поверх ношеного перештопанного сарафанчика, свисал медальон на серебристой цепочке. Малютка-сапфирчик в самом центре перемигивался застенчивым голубым огоньком.

Конъюнктивит с графской чопорностью принялся уминать клубнику.

- Почетного гостя милости прошу к столу пройти! - мелодично прошелестела старушка, отточено приземляясь на один из свободных стульев.

Эскер не возразил. Подошел, поклонился, не сводя глаз с медальона. Свидетельница ухмыльнулась на все оставшиеся зубы.

- Это вы верно, сударь магик, определили, куда смотреть-то. Глазищ то все-равно что нет.

Медальон излучал чары. Ритмичные, как рысья поступь и столь же осторожные. Заряженный камень служил обладателю глазами - вернее, глазом - и... чем-то еще. Эскер мысленно нажал на медальон - легкий магический толчок, не более, едва заметное сканирование.

Старушка расправила скатерку.

- Садитесь, господин дознаватель, умащивайтесь. В ногах правды нет.

- Как нет ее и выше. - ответил Эскер, присев , наконец, на стул.

Мерин переключил аппетит на крыжовник.

- Большую честь оказываете дряхлой немощной бабушенции, господин дознаватаель. - бодро крякнула дряхлая немощная бабушенция, решительно двигая к Эскеру чашку с чаем. От фарфоровой, кичливо расписанной розами, чашки валил пар и пахло мятой.

Эскер отхлебнул. Верно, мята. И чуть-чуть меда

- Судары...

- Ой, сударыня, пф! - старушка хлопнула в ладоши. - Сударь магик, ну какая я сударыня! Ксаной меня зовите, всю жизнь свою Ксанкой была, ею и помру.

- Ксана. - Эскер сдержанно улыбнулся. Медальон его беспокоил. Но давить магией дальше означало ставить под угрозу саму его целостность. Ослеплять уже и так слепую он не имел никакого желания. - Так понимаю, вам обо мне сообщили?

- Нисколечко не угадали, сударь магик! Это все вот эта штука - Ксана ласково погладила сапфир. - Давний подарок. И глазами служит и знать дает, если по мою душку кто наведаться собирается.

- И кто же, позволю поинтересоваться...

Слепая рассмеялась.

- Так думаю, та, из-за которой весь шабаш и пошел! Та, что повесила над остроухими проклятье, их с дерьмом и волосьями скушавшее. Та, про которую только я рассказать могу. Не ошиблась, господин дознаватель?

Эскер не спешил с ответом. Взял с подноса булочку, откусил, прожевал.

Предполагаемого подвоха в булочке не было. Как не было его и в чае.

Не было, но должен был быть.

Магия теперь чувствовалась не только в самом медальоне, она пропитывала сад, избушку. Вкрадчиво присутствовала в воздухе. Ничего угрожающего, ничего... конкретного. Магия ждала. И наблюдала.

- Это ее дом, господин дознаватель. И сад. От того тут все волшбой продето. Насквозь, до корней, до костей. Селентией звалась, травницей трудилась.

Конъюнктивит тряхнул хвостом, отгоняя особенно жадного до меринской кровушки слепня.

- Эльфы все пожгли, перебили народ-то. Баб, мужиков, деток малых. Меня в канаву конник ихний сшиб, добивать не стал, видать решил - так сдохну. Ну почти не ошибся, остроухий, кабы не умелица то наша.

- Селентия?

- Она. Ее тогда в деревне не случилось, уехала, дела видать, чаровнические. Не про мою честь, знать то такое. А у ней тут сын жил. С женой, тремя детишками. Хорошие такие, шумливые.

Ксана осеклась, поджала губы.

Эскер молчал. Ждал.

- Не знаю точно, сколько времени прошло.

- Не менее трех дней.

Медальон на цепочке сверкнул синим. Эскер сосредоточенно дожевал булочку, стряхнул крошки со скатерки, отпил чаю.

- Прошло не менее трех дней. - продолжил дознаватель. - На третий, после разорения Лопухов, день по крепости и гарнизону применили заклинание, Ксана. Проклятье разработанное и использованное некромантами.

Ксана пожала плечами.

- Воля ваша, три так три. А что это за некримонты то такие?

- Практики некромантии. Манипуляция жизнью и смертью. Запрещенное учение во все королевствах.

- Мудреные словеса какие! Чары те, что мертвяков из гробов подымают, такие что ли?

- Помимо прочего.

Медальон перестал перемигиваться. Светился равномерно, яркой сапфировой звёздочкой. Эскер сосредоточился и не ощутил... ничего. Вообще ничего, ни намека на чары. Волшебство , прежде объявшее все вокруг, исчезло. Лопнуло мыльным пузырем, не оставим после себя даже оттиска.

Его проверяли. И проверку он, похоже, не прошел.

- Чай стынет, господин дознаватель.

Эскер сделал еще один глоток.

- Так скажу, была ли Селентия наша чернокнижницей - не знаю. Ни своих то не спасла, ни деревню. - голос старушки, прежде мягкий, посуровел. - И назад не вернулась. Видать сгинула вместе с остроухими. Может некромудия энта ее и сгубила, больно гордая баба была, думала, все ей по плечу.

Ксана вновь умолкла. Эскер не торопил.

- Вы не подумайте, сударь магик, про меня, дескать, неблагодарная вздорная карга. Меня она от костлявой спасла, выходила, в ее хате живу, ее медальон в дар приняла, им гляжу, им загодя всякое чувствую. Но ельфы то солдат послали не просто так, они же всю войну на наших чароманов пуще всего охотились. А Селентия видать считала, что прячет от них ворожбу умело, да так, что ни один остроухий не прочувствует. Да вот прочувствовали. И не стало Лопухов. Прахом пошло, углями раскаленными кончилось.

Конъюнктивит помотал патлатой башкой, уставился на хозяина долгим выжидательным взглядом. Эскер допил чай, бережно поставил чашку на поднос.

- Не вернулась травница наша от остроухих. - повторила Ксана - Остались где-то там косточки, а может и их давно как нет. Прежде чем туда отправиться она все по деревне бродила. Бледная, как баньши. Слезы выплакала, все что имелись.

- И больше никто не выжил?

- Нет. Я одна. Одинешенька.

Ксана. - Эскер подбирал слова осторожно, взвешенно. - Не осталось ли у вас при себе личных вещей Селентии. Заколки, гребня, наперстка?

- Имеется. А вам, господин дознаватель, к чему?

- Проклятье можно снять, Ксана. Но для этого придется пойти к развалинам. И если травница суть источник сглаза, то личные ее вещи... скажем так, мне помогут.

Сапфирчик погас. Сморщенные пальцы побарабанили по столу, выстукивая мелодию до странного знакомую.

- Думаете, она все еще там, господин дознаватель? Бродит среди развалин, духом неуспокоенным? Мечется, рвется прочь, выжимает из землицы соки, а уйти не может?

- Думаю. Предполагаю.

Ксана кивнула.

- Кольцо имеется, сын ей выковал, на именины. Лунный камень, в оправе из латуни. Принесу.

Старушка поднялась со стула, кряхтя, побрела к домику.

- Ксана!

- Да, господин дознаватель?

- А у медальона, презента Селентии, не имеется никаких иных полезностей?

- Нет.

- Точно?

Старушка улыбнулась, обернулась ко все еще сидящему Эскеру. Солнце путалось в волосах-одуванчике и казалось, будто Ксана светится.

- Нет. К чему мне врать-то?

Конъюнктивит саркастически фыркнул.

Эскер вернул улыбку.

- И правда, зачем?

Сапфирчик подмигнул ему хитрым синим глазком.

***

- Значит, не отрицаете?

- Нет.

- Вы понимаете возможные последствия? Лично, для вас?

- Понимаю.

- И ничего не отрица...

- Я, кажется, уже ответила, разве нет?

- Не для протокола... Вы оказали неоценимую услугу. Устранение целой крепости, со всем гарнизоном. Мы могли бы закрыть...

- Нет. Закрывать не надо. Я сделала что сделала. По личным причинам.

- Вы лишитесь многого.

- Я уже лишилась. Практически всего. Я опоздала, в своем непростительном высокомерии позволила случиться непоправимому. Но кое-что все-таки у меня осталось.

- Нечто важное?

- Бесценное.

***

- Входите, дознаватель, уже не заперто!

Эскер мысленно выругался, открыл предательски не скрипучую дверь. У прикроватной тумбочки, задумчиво рассматривая содержимое дознавательской походной сумки, стояла медноволосая королева Канебе, На тумбочке, в хирургическом порядке располагались привезенные с собой из Круга Эскером инструменты. Ее величество с царственной предусмотрительностью взвесила на ладони нечто напоминающую длинную вязальную спицу из тусклого металла.

- Почти ничего не весит, теплая на ощупь. Удивительная редкость!

Эскер поклонился.

- Вы правы, ваше величество.

-Акерантарий? Редчайший сплав, дознаватель!

Королева тактично, практически нежно, коснулась следующего предмета.

- А еще амулет из платины и жемчужной пыли, внутри янтарь. По краю выбиты гномьи руны. Хммм... Выходит, защитный. Браслет... Плющ, нитки из шелка. Ха, нет, не шелк. Дриадов волос. Однако. Про прочее молчу. Неплохую коллекцию принесли, дознаватель. А ведь собирались то расторопно.

Анека положила "иглу" на место.

- Страшное оружие.

- Не для всех, ваше величество.

- Верно, не для всех.

Королева окинула комнату придирчивым взором. Огонь камина поблескивал на полированных пуговицах походного костюма, сверкал на вычищенных боках следопытских ботинок. Анека встряхнула плащом - сухим, не смотря на заоконную морось. Обувь так же не оставляла мокрых следов.

- Позволите поинтересоваться, ваше величество?

- Валяйте, дознаватель.

- Вы изволили самостоятельно навести точку выхода портала или многомудрый Актуриус Сорриниус де Сервантес оставил тут маяк?

Королева звонко щелкнула языком.

- Скорее, якорь. Но он помог, безусловно. У меня, дражайший дознаватель, маловато опыта чтобы козой скакать по туннелям, продырявливаемые в пространстве чародеями. Открой портал сама, приземлилась бы Иерарху на загривок. Или туда где еще гаже. Не переживайте, уйду я своим ходом.

- Разумеется, ваше величество.

Анеке еще раз взглянула на тумбочку. Эскер готовился. Визиты вежливости проистекали иначе, значит и цель ставилась иная.

- Дознаватель, не будем любезничать лишку. Я - лицо по здешним понятиям с абсолютной властью, но вы - специальный посланник Круга. Можем расшаркиваться хоть до заморозков, толку от того не будет. Я стану отпускать саркастические комментарии, вы с неизменной терпеливостью примерите каменную рожу и станете выдавать односложные ответы. Но у меня мало времени, хотелось бы перейти к сути. Не возражаете.

Последняя фраза не звучала вопросом. Эскер возражать не стал.

- Судя по тому, что над долиной и развалинами не висит что-нибудь из арсенала алкаша Блицкера, проклятье решили развеять, а не заблокировать?

- Да, ваше величество.

- Судя по содержимому сумки и тому, что из Круга прислали дознавателя, а не очередного обормота-теоретика, проклятье наложено с использованием некромантии?

- Да, ваше величество.

Анеке крепко врезала кулаком по тумбочке. Эскеров арсенал резонировал укоризненным бряцанием.

- Некромантия! Под самым носом, на приграничье! Что еще я не знаю? Где-то закопан один из всевластителей?!

- Нет, ваше величество.- бесстрастно ответствовала Каменная Рожа. - Всевластители тут совсем не причем. Так же смею предположить, что почтенный притронный магик Актуриус так же не имеет к источнику проблемы никакого отношения.

- Так подсказывает верное сердце бывшего студента?

- Да. Смею надеяться, то же самое оно подсказывает и вам.

Ее величество кивнула, не проявив , впрочем, особенного энтузиазма.

- Подсказывает. Но я предпочитаю слушать разум. Разум сварлив, циничен и , случается, паскуден, вот только чаще иных органов оказывается прав. Хотя изредка не вредно дать тем другим органам взять вверх. - королева похлопала себя по животу. - Иногда получается неплохо.

- Могу ли я поздравить вас, ваше величество?

- К концу года ближе и поздравите. К развалинам пойдете один?

- Да, ваше величество. Так надежней.

- И каковы шансы, что... - королева выдержала паузу, позволяя Эскеру докончить самостоятельно.

- Велики. Если я не вернусь, то магистр Сорриниус приступит к запасному плану.

- Закупорка имени Блицкера?

- Верно, ваше величество.

- Верно, мое величество.

Эскер подошел к окну, одернул занавеску. В комнату, через треснутое стекло, густой алой волной втек закат. Закат переливался через подоконник, заливал дощатый пол, размалевывал стены в кровавую мозаику.

Анека, было уже перешагнувшая порог, остановилась.

- Господин Эскер!

Дознаватель не успел удивиться.

- Да, ваше величество?

- Удачи и спасибо.

- Ваше величество?

- За ту ножку от табурета.

Королева накинула капюшон и вышла, бесшумно затворив за собою дверь.

***

Медвежонок - дурень глупый

С ревом громким, шустрой прытью

Через лес густой понесся

Ветви хлещут как нагайкой

Шерсти клочья выдирают

Ах медок то золотистый!

Сочный, вкусный, сахаристый!

Пчелы разом стражей лютой

Возле улья ратью встали

Покусали, победили, сладкоежку-бедолажку

Мама в нос его лизнула

Сразу боль любовь уняла

Диких слив ему в лукошке

Что весь вечер собирала

Принесла и накормила, дурошлепа-шалопая

Папа рыбкой серебристой

Что в ручье холодном, льдистом

Сквозь прозрачную водицу

Тенью призрачной струится

Угостил дите малое

Вместе вышли из берлоги

Всей семье пошли по лесу

Под пологом листьев желтых

Со спокойным сердцем, зная

Что едины,, неразлучны, и судьба бессильна злая

***

"Мане аструм унда" узнал Эскер, помедлил, прикоснулся к дереву. Кора, выцветшая и сухая, все еще плотно облегала ствол. Ива "утренней звезды", разновидность встречающаяся только на территории Иерархии, служила символом - гордым, вечным, упрямым. Ива, каждую весну обряжавшаяся в подвенечно-белое лиственное облачение, сносила засуху и морозы, терпела потопные ливни и паразитов. Короеды гибли от ядовитого сока, годы не имели власти. Из нее первые Высшие делали луки, копья и стрелы, из ее ветвей и листьев выделывали короны. "Белый венец" всякого нового Иерарха сплетали из "мане аструм унда", саженец "утренней звезды", постепенно мужающий и растущий, сопровождал верховного правителя до самого конца. И когда престол передавался следующему Высшему из Высших, его ждал свой личный саженец.

Крепости и гарнизону оказывали великую честь, если в самом центре твердыни сажали подобную иву. Это означало, что все окрест принадлежит Иерархии. Отныне и до конца времен.

В данном случае, конец времен наступил локально. Ива сгинула вместе с замком и долиной.

Развалины внутреннего двора, где пустило корни дерево, в блеклом утреннем свете приобретали вид жалкий, нежели зловещий. Ночью! О, ночью все было иначе! Обернутые сумраком, обломки башен и стен клыками вздымались к сумрачному небу, гуляющие сквозняки оборотнями выли из щелей. Сейчас же, небосвод, затянутый в рваные обрывки туч, цветом походил на выжатую половую тряпку, а просачивающиеся через прорехи облаков лучи высвечивал приконченную крепость, навевали постное ощущение уныния.

Оставив Конъюнктивита у высохшего русла, остаток пути до развалин дознаватель прошел пешком. Эскер ожидал сопротивления. Исступленного броска незримого присутствия, бешенной ярости. Хоть чего-то.

Бойницы пустоглазо пялились на низшего, осмелившегося приблизиться к замку вплотную.

Он миновал то, что осталось от ворот, прошагал сквозь руины казарм, обогнул колодец, прошел по вымощенному бежевыми плитками внутреннему двору. Там и увидел иву.

Но более ничего.

Проклятье, препаскудный выкормыш некромантии, словно играло с ним в прятки.

Эскер вновь вытащил из кармана кольцо, лунный камень, в оправе из латуни, личная - очень личная - вещь покойной травницы. Зажал блестящий кружочек между ладонями, зашептал. Чувствовал, как кольцо наливается холодом, тяжелеет, тянет вниз. Но неуспокоенный дух Селентии не торопился являться на зов. Нечто слушало, но не откликалось. Не хотело. Либо не могло.

Эскер шептал. Сконцентрировался, позволил холоду выступить инеем.

Отзовись!

Тот, кто лишен права на смерть, откликнись!

Эскер шептал. Кольцо до костей жгло пальцы.

А потом рвануло к земле, стремительно потянуло прочь, едва не вырвалось из рук. Тянуло, собакой-поводырем, гончей взявшей след, тянуло к дальней стене, туда, где открывался отменный вид на долину.

В куче мусора и песка путеводной звездной блеснул обломок металла.

Нет, не обломок. Брошь. Знак отличия.

Эскер сосредоточился. Предполагал, что последует. Набрав в легкие воздух, крепко сжал находку.

И...

... меня окликает дозорный. Я поднимаюсь скорой хищной выправкой, ветер играет в волосах, щекочет кончики ушей, несет странный гнилостно-сладковатый запах. Тления?

В голосе дозорного удивление. И страх. Чего может бояться Высший? Здесь только чернь, слякоть под сапогами. Грязь не страшна, ее просто надо подчищать.

Мы высшие.

Я поднимаюсь.

Возле дозорного стоит она. Как всегда прекрасна, как всегда презрительна, как всегда высокомерна. Я кланяюсь - так положено. Она кивает - коротко, официально. Длинные платиновые косы заплетены в узор, изящная ладонь с тонкими пальцами сжимает длинный жезл увенчанный черным алмазом, стройная фигура вдета в светлое бархатистое платье. Верно, полевая форма уже ни к чему, скоро по приказу Иерарха она откроет портал. Ее отзывают. Мне будет не хватать... того, чем она была для меня.

Дозорный смотрит вдаль, в долину. Оборачивается.

- Докладывай.

- Префект, я... - голос его ломает хрип и становится понятным, что страх мне не причудился.

Она брезгливо фыркает.

- Твой подчиненный, префект, фактически устроил истерику. Ничего толком не объяснил, отвлек меня от подготовки к прыжку. Порталы, дорогой префект, вещь сложная и на такие дистанции просто так не активируются.

Она наотмашь, хлестко, отвешивает дозорному пощечину.

- Соберись, ничтожество. Ты - принцип Иерархии, а не мочащийся в исподнее молокосос. Ты - представитель Высших!

Я подхожу к дозорному. Он снимает со шлема окуляр, передает мне. Дрожащей, липкой от пота рукой. Я беру устройство, подношу к глазам. Далекая, едва видная в долине точка, превращается в женщину. Низшая, человек. Ступни босы, ветхое рубище покрывает тело, глаза...

Горят. Огромные, сине-зеленые, пылают ненавистью, безбрежный как великий океан и столь же бездонной. Над левой бровью виден шрам. Губы шепчут.

Слова не слышны, они не важны. За ее спиною, рассекающей волной, расходится смерть. Воздух дрожит, кривится рябью, мутнеет. Трава жухнет, исходит прахом, земля трескается, выблевывая тучи пыли.

Я отнимаю от глаз окуляр. Оборачиваюсь к ней - к всеведущей, всевидящей, верховной заклинательнице, из-за которой моя крепость и я сам неделями ходим как по струнке. Она хмурится.

- Там! - голос подводит. Страх, заразная дрянь, пауком переползает от дозорного ко мне, префекту Иерархии, держащему в узде весь этот трижды проклятый кусок королевства Низших. - Магия.

Она все еще хмурится. Все еще не понимает. Смотрит в указанную сторону - теперь по настоящему, пристально.

Окуляр ей ни к чему.

- Я не чувствую никакой магии Я не чу...

Тон меняется. Она закусывает губу. Прекрасное лицо ожесточается. Изящная ладонь с тонкими пальцами поднимает длинный жезл увенчанный черным алмазом, певучий, когда надо медовый, голос выкрикивает заклинания. Одно, другое.

Мы высшие.

В уже видную без всякого окуляра фигуру бьет искрящая изумрудной энергией молния. Бьет еще раз. Снова. За молнией, с бешенным шипением, устремляется идеальная, сверкающая как хрусталь, сфера.

Сфера взрывается, разлетается на колкие кусочки, каждый такой кусочек - я знаю - вспарывают броню, рассекает кости, мускулы, сухожилия.

Фигура. Сама Смерть и Смерть эта направляется к моей крепости, к моим людям. Выразить отрицание самому нашему существование. Отказать в жизни и того, что идет после.

Лес вдалеке бьется в агонии, в мгновения иссыхая, мумифицируясь в искореженные палки.

Фигура все ближе. Уже не идет, чуть плывет над землей, сокращает расстояния быстрее бега.

Еще одна молния. Еще одна хрустальна сфера.

Лучники!

Отдаю приказ. Не успеваю вздохнуть, как навстречу Смерти устремляются сверкающие жала стрел.

Устремляются, но не цели не достигают. Лопаются пеплом, бессильно обращаются в ничто.

Я снова оборачиваюсь к ней, прекрасной, презрительной, высокомерной.

Впрочем, уже нет.

Страх передался и ей, вызрел в панику.

Совершенное лицо, как треснувшую фарфоровую маску, перекашивает ужас. На светлом бархатистом платье начинает расходиться пятно, хотя она давно перестала быть - если и вовсе когда и была - мочащимся в исподнее молокососом,

Она бессвязно бормочет, жалко тычет пальцем во внутренний двор - и тогда я понимаю, что все кончено.

С ивы шелестящим шепотом осыпаются белые листья. Ива гибнет.

- Ты сказал, что отряд вырезал всех в деревне! - почти плачущая мольба за спиной обвиняет, упрашивает. - Ты сказал, что выродки низших преданы мечу и огню! Все, до единого! Ты ска...

Она не успевает договорить, я не успеваю ответить. Вой дозорного взвинчивается к небесам, ему вторят лучники.

Дозорный падает на колени, кожа лопается перезревшим плодом, из уже пустых глазниц сочится коричневый вонючий гной.

Я чувствую как сила, определению и понимания которой нет, вдавливает меня в камень, скручивает кишки в узел, сворачивает кровь в жилах.

Я умираю?

Нет. Таковой милости нам не видать.

Мы не умрем. Мы останемся тут навсегда. До конца времен, как велено. Кровью, потом, слезами, мочой пропитав все вокруг, мы останемся здесь, в бессрочном мучительном рабстве.

А она... Она уже не кричит.

Черный алмаз в навершие жезла разлетается на осколки.

Мы Высшие.

Мы прокляты.

Эскер выронил брошь, резко выпрямился, развернулся.

И увидел.

Дознаватель ошибался.

Одинокий призрак Селентии не блуждал в мучительной тоске по руинам. Скорее всего, его тут никогда и не было.

Но гарнизон оставался на посту.

Браслет из плюща и дриадского волоса предупреждающе сжал запястье, гномий амулет гневно вспыхнул рунами.

Из щелей, расселин и нор восставали туманом воины Иерархии. Клубясь, как пар над миской с супом, извиваясь, струилась в воздухе запертая в безвременье стража.

Проклятые подступали. Большинство уже не могло держать прежнюю форму, скорее всего, просто не помнили, как выглядели прежде. Гниющее шатающееся войско белесого марева буруном нахлестнуло на Эскера. Оно вопило. Причитало. Хохотало. И прежде всего - страдало.

Руны амулета пылали, исторгнув радужный переливающийся пузырь, разделивший Эскера и нежить.

Призраки Высших с визгом отпрянули, вспучились, вновь пошли вперед.

Эскер парировал. Всплеском колючего лилового пламени, заклинанием редким, оружием коим давным-давно рвали в клочья армии всевластителей. Безвредной для живых магией.

Для живых.

- Прочь, мразь!

Тени эльфов дрогнули, шарахнулись от сияющего фиалковым огнем абриса.

- Довольно!

Оклик ввинтился в мозг минуя уши.

Высокая фигура отделилась из морока умертвий, выступила вперед. Обрела очертания, утратила прозрачность.

Префект Иерархии склонился перед Эскером, опустился на колени.

- Довольно!

- Отзови их! - в висках надсадно стучало, лишь чудовищным усилием воли Эскер заставил себя не дрожать. - Или даю слово, я буду последним, кого сожрет твоя падаль. Долину и руины закупорят, навесят отвод, ни одна живая душа веками сюда не сунется. Вы - все, до последнего! - навечно срастетесь с камнями и землей. До истинного конца времен.

- Знаю. Выслушай.

Дознаватель утер пот, отдышался. Огляделся, готовый вновь нанести удар. Но призраки умолкли, бесшумно обступив предводителя.

- Ты прав, человек.

- Человек? Как, уже не "низший"?

Горький смешок эхом ворвался в сознание Эскера.

- Нет, не "низший". Человек.

- Говори.

- Нам нужна свобода. Нам нужно умереть.

Неприкаянное марево затрепетало, страстно повторяя произнесенные слова.

- Знаю. Но для этого наговор требуется снять. Та, что...

- Та, что наложила проклятье, не сгинула вместе с нами, человек. Проклятье она связала кровью - своей и рода своего. Зло за зло, так она решила. Свобода за прощение, так она велела.

Видение подняло иссушенную голову, устремило взгляд на Эскера .

- Мы творили зло.

- Творили зло. - прошептал хор теней.

- Мы убивали без счета.

- Убивали без счета.- шелестело эхо.

- Сожгли деревню, искали и истребляли. Мы не можем уйти. Нам необходимо...

Запястье снова сжало.

- Что именно?

- Прощение. Того кому мы причинили зло. Того, чья кровь связана.

- Содеянное зло останется вашим. Даровать того, что хотите, я не в силах. - процедил Эскер. - В деревушке выжил только один... "низший" и с той, что применила некромантию, родственных уз не имеет.

Дознаватель сморгнул, прогоняя прыгающие перед ним пунцовые точки. Стук в висках бил тараном.

- А значит и я не могу. Да и не в вправе прощать.

- Разве? - произнес слышанный им прежде голос и в воздухе запахло корицей.

Дознаватель обернулся.

Ксана - слепая старуха из изувеченных Лопухов - стояла в проеме бывших ворот и с аппетитом жевала булочку.

Она не казалась хрупкой и скрюченной. Она не казалась такой уж старой. И больше не была слепой.

Медальона с сапфиром не свисал с ее шеи. А вместе с ним сошла в никуда и иллюзия.

Огромные, сине-зеленые глаза горели. Глаза горели, высвечивая шрам над левой бровью. Глаза горели, на лице ставшим куда моложе, чем ожидал Эскер. На лице, почему-то внезапно обернувшимся таким знакомым.

- Только ты и в силах, дознаватель. - Ксана не смотрела на Эскера, только на согбенный фантом. - Только ты и имеешь право отпустить восвояси эту порожденную некромантией муку. Только тебя проклятье не ослушается. Если, конечно, захочешь. Ну а если нет... Старина Блицер свое дело крепко знал, крепче только за воротник закладывал.

- Нет, молю!

- Молчи, остроухий. - Ксана приблизилась к Эскеру, положила руку ему на плечо, разлив тепло по всему телу. - Молчи, я говорю.

Эскер смотрел в ее глаза. Как делал когда-то прежде. Давно, очень давно.

- Вспомни, Эскер. Все вспомни. И прости их, если сможешь. И меня, заодно.

***

... копыта проломили Кинеру череп, перемололи ребра, проволокли труп по дороге, нелюбимой куклой отшвырнули в сторону. Икса, крошечное рыжеволосое курносое чудо, самая маленькая из них троих, привалилась грудью к колодцу. Из спины, чуть ниже лопатки, торчала изящная точеная стрела.

Они все были изящные. Все точеные. Их хозяева звонко окликали друг друга, трелью веселых голосов, в которых даже не звучало злобы. Когда солома на крыше конюшни расцвела алым пунцовым пламенем, они продолжали смеяться.

Мама не вернулась с реки. Мама никогда-никогда не вернется с реки.

А они смеялись. Они смеялись, когда из амбара вылетел Семицветок, добродушный терпеливый конь старосты, весь в пене, ржущий, со свешивающимся набекрень языком. Тогда старший, самый статный из них, с прекрасной сияющей брошью, не переставая смеяться, рубанул битюга по шее, наискось, своей прекрасной сияющей саблей, мерцающим ятаганом. Семицветок захрипев, упал, пена порозовела.

Икса отслоняется от колодца, валится на бок. Он видит ее лицо и против воли из легких начинает рваться крик. Широкая ладонь закрывает ему рот

- Тише, сынок, тише. Не кричи, маленький, тише.

Отец поворачивает мальчишку к себе, на веснушчатом, обычно смешливом лице, ни кровинки. Он сует сыну в руки кольцо - лунный камень, в оправе из латуни. Отец знает про маму. Знает про Кинера, знает про Иксу.

- Не выпускай кольцо, сынок. Держи его при себе, пока не придет бабушка.

- Папа...

Кольцо пульсирует, как крошечное живое сердце.

-Жди, пока не придет бабушка.

Отец целует его в лоб, обнимает. За спиной слышен звонкий журчащий смех. Им весело.

Им всегда весело.

***

Эскер машинально оттолкнул Ксану, зажмурился - затылок раскалывало, носом шла кровь. Где-то далеко насмешливым глухим карканьем зашлась ворона, лучи солнца, до того практически бессильные, слепили до застилающей взор рези.

"Только ты и можешь. Только ты и имеешь право"

Дознаватель чувствовал, как откуда-то изнутри, из потаенной, давно запертой на ключ и засов каморки, о которой он и не смел прежде помыслить, поднимается лютая неизмеримая ненависть. Против воли, на глубоко заложенном рефлексе, в сжатом кулаке заново зажегся светлячок сиреневого пламени.

"Никакой пощады"

Выпущенные воспоминания затопили все и вся. Идущий на гибель отец, пробитая стрелой Икса, то, что осталось от Кинера, мама...

Мама.

Фантом сжался, склонился еще ниже.

"Он вел их! Помни! Он смеялся! Помни! Они все, все смеялись!"

Но больше не смеются. Уже давно, уже очень-очень давно, они не смеются.

"Никакой пощады! Никакого прощения! Пускай остаются здесь навсегда!"

Все окончилось. Смерть за смерть, разве нет?

"Вспомни своих! Вспомни, мать и отца! Иксу и Кинера! Кони..."

Я помню. Помню.

Помню как Икса смеялась, играя в салочки, помню как Кинер учил искать грибы. Как мама пела песню про медвежонка, а отец брал на руки подбрасывал меня и ловил.

Я помню... счастье.

Помню. Теперь помню все.

И бабушку тоже.

- Ты сможешь? Простить их? - вновь спросила Ксана.

- Я должен?

- Ты никому ничего не должен.

- Я должен тебе. Я прощаю.

Развалины вздрогнули.

А потом, за наступившей оглушительной тишиной, за Эскером пришла нежная ласковая темнота.

***

- Что ты натворила?!

- Успокойся и перестань вопить. Сорвешь горло.

- Что ты наделала?!

- Это тот же вопрос. Ты просто использовал синоним. Умное слово, да? Повторяю - уймись, сорвешь горло.

- То что... Ты сделала. Там, у крепости. Никогда, за все время пока Круг существовал, никто не смел...

- Конечно, не смел. И правильно. Сотворила я чудовищное. Преступное. Справедливое. Необходимое.

- Необходимое?

- Ты видел, как остроухие развлеклись. Это моя была деревня. Мой сын. Моя невестка. Мои внуки.

- И что... Фух. Что теперь ты намерена делать?

- Для начала, Ивасик, я их похороню. Потому стану оплакивать. А после... После отдам твоей академии крольчонка.

- Мальчонка выжил?

- Да, спрятался в подполе. Ему почти пять.

- Но ведь...

- Именно. А там, дружочек, как пойдет. Есть у тебя пара надежных ребят?

- Найдется. Тот же Сепек, славный парнишка.

- Ну и хорошо. Зови их. Берем лопаты. И ты тоже. Поможешь рыть. Только никакого чародейства, сами. Так я, дура деревенская, решила.

***

Компресс, липко прильнувший к лицу, пах ромашкой, зверобоем и чем-то медикаментозным, с названием откуда-то из середины медицинского справочника. Обрывки разговоров - упрямых споров, раздраженных обсуждений - влетали в сознание, ненадолго оставались там, оглядывались, морщились и поспешно покидали Эскера, даже не помахав на прощание. В горле больше не першило, засохшую кровь из носа вычистили. Не самое приятное занятие, чего уж.

- ... само собою, да? Взяло и рассосалось?

- Ваше королевское вели...

- Завязывай, волшбарь! Корове хвост ты уже открутил, сейчас уже быку мочалишь. И не хвост, а кой чего иное! Из этого вашего Круга прискакал специалист, пару дней тут побродил, потом его еле живого сюда приволокли и ты ко мне, сияя как эмалированной ночной горшок, немедля прихромал и доложил что сглаз эльфийский того! Вот так сразу! А подробностей, дескать, нет, колдунства секретные!

- Ваше величество, позволю себе....

Монарх бушевал еще с минуту, прежде чем Эскер отключился.

По включению Исхерад Третий в дискуссии участия не принимал. Эстафету приняла лучшая половина.

- Я, мэтр Актуриус, удивлена. Одновременно приятно и не особенно. Проклятье ликвидировано, господин Эскер ан Ауритус без чувств приносят не на постоялый двор и даже не под наши, безусловно венценосные, очи, а отчего-то сюда, в лачугу травницы из деревни... как-там? Подсолнухи?

- Лопухи, ваше величество. Я...

- Вы, мэтр, вы. В чем же была причина? Как проклятье удалось снять? Причем тут некромантия? И не надо пучить зенки Сорриниус и перхать. Я в курсе.

- Ваше... мнэ...

- Признаю, не особенно по-королевски выражаюсь. Извините мэтр. Но без подробностей отсюда уходить не собираюсь. Так вот...

Тьма вновь пришла к Эскеру.

И вновь отступила.

-... дознаватель третьей категории, Ксана и не надо изображать из себя полоумную бабку. Магия тут повсюду, струится из всех щелей, пронизывает от халупы до сада.

- Как скажешь, Анека.

- Вот так просто? Даже без "вашего величества".

- Без. Тебе оно надо, твое величество?

- Как домовому телескоп. Кто его от развалин сюда тащил?

- Сепек и Рокос. Лесничие.

- Им-то что известно?

- Ровным счетом столько же, сколько и тебе, величество.

- То есть практически нихрена. Мда, опять не по-королевски.

- Зато доходчиво.

- Мы вернемся к вопросу... позже. А что с ним?

- Будет все в порядке.

- Вы... знакомы?

- Некоторым образом.

Эскер расхохотался, раскашлялся, подавившись своевременно попавшим в рот компрессом . А потом отвлекшаяся было на постороннее уже знакомая ему тьма снова накрыла дознавателя плотным жарким покрывалом.

***

- Тебя лишат звания, сана. Привилегий. Запретят преподавать, аннулируют доступ к архивам. Решили, что именно там ты научилась... Ну, тому, что сделала.

- Понимаю. Верно, кстати, решили. Что еще, Ивасик? Ой, прости, виновата. Что еще, Актуриус Сорриниус де Сервантес, архимаг его малолетнего величества?

- Не юродствуй, Ксана. Не нужно.

- Ксана... Ха! Я вот однажды придумала как похитровыверней прозваться, знаешь? Стала Селентией Фюьюргинльдой ан Муслакс или как-то так. Что бы при одной попытке эдакое выговорить, язык в узелки сплетался. Помнится, выдержала, сколько смогла. Но таперича Ксанкой останусь с концами. Продолжу волдыри сводить, у буренок бесплодие лечить. Чем не служба?

- Ксана, я сделал все что мог. Учитывая талант и способности, а стало быть опасность которую представляешь, тебе ведь...

- Не оправдывайся. Что думаешь, не понимаю? Думаешь, не благодарна? Сама разумею, что за исход получить могла, какой вердикт Круг вынес, кабы не ты.

- Кабы не я.

- Что с крольчонком?

- Все хорошо. Видать, все выплакал. Ничего не помнит. Ну, о том, что было. И о тебе...

- Это хорошо.

- Знаешь ведь, не удержится на нем твой заговор. Медленно, но верно, выветрится. Тогда вернется все. Мальчонка умелый, таланта немалого. Рано или поздно...

- Рано или поздно.

***

Вечер подполз крадучись, слизав с неба облака и навесив вместо кучерявых клубков колючие блестяшки звезд. Чуть позже, запоздав, проклюнулась бледная луна, непропеченной оладьей зависнув над избушкой. В избушке пекли сдобу, щедро сдобренную корицей. У окна стоял видавший много лучшие вилы немолодой мерин, стоически пожевывая крыжовник.

Эскер отнял от лица прилипший компресс, сел на кровати и огляделся. В разуме, до того наполненном вихрем видений, образов и воспоминаний, воцарилась благостная пустота.

У изголовья кровати чинно поскрипывало обширное кресло-качалка. В его недрах сидела Ксана и вязала носки.

- Проклятье ушло, господин дознаватель. На случай, если тебе интересно.

Эскер встал - слабость прошла окончательно. Кресло скрипело, пальцы - огрубевшие, привыкшие к труду - методично выводили хитрые шерстяные узелки.

- Зима грядет суровая. Ноги нужно держать в тепле. - в сине-зеленых глазах шкодливым светляком плясали отраженные язычки свечей.

За окном колыхнулась ветка сирени, прижалась к стеклу.

Дознаватель помнил.

- Икса обожала сирень. Вплетала веточку в волосы.

Кресло скрипело, спицы выводили узелки.

- Вплетала. А твоя мать любила маки. Дочь мельника - львиный зев, жена старосты...

-... пионы. - закончил Эскер. Он помнил.

Ветер заколыхал сад. Сад цвел. Цвел сиренью, маками, львиным зевом, пеоном и астрами. Гвоздиками, гиацинтами, розами. Магия оплетала каждый цветок, доходила до корней, скользила по стеблям и листкам. Своеобычная магия. Характерная.

Темная.

- Тьма тьме рознь, господин дознаватель.

Эскер смотрел на маки. Маки цвели у реки. Мама плела из них венки.

С реки она не вернулась.

Эскер помнил.

- Они спят, господин дознаватель. Каждый под своим цветком, своим деревом. Спят и покой их хранит сад. Грянет холод, налетят дожди, задушит засуха - сад будет цвести. Я уйду, ты уйдешь, рассыплются косточки наши - сад будет цвести. Некромантия - инструмент, господин дознаватель. Каждый решает сам, как его пользовать.

- Ты решила.

Кресло продолжало скрипеть.

- Да. Решила. И далеко зашла. Я ведь долго изучала, что к чему. И всевластителей, и с чего каждый из них начинал, кем был, кем стал, как окончил.

- Одинаково окончили.

- Но начинали по-разному.

Конъюнктивит пошевелил ушами, покосился на маячившего в оконном проеме хозяина. Философские рассуждения мерина не интересовали, а потому не беспокоили. В отличие от, скажем, слепней. Слепни вполне конкретны и предельно честны.

Кольцо - лунный камень, в оправе из латуни - блеснуло.

- Твой отец сделал его для меня.

- А чары?

- Зарядила, так, на всякий случай. Пару полезностей, на черный день. А черный день возьми да и настань куда раньше.

Воспоминания больше не тревожили. Они улеглись, умастились каждая на свою полочку, как расставленные в алфавитном порядке книги. Сияли обложками, яркие, свежие.

Страшные. Но уже не способные уязвить.

- Ты нашла меня в подполе, я помню. Через три дня после того как деревню сожгли.

- Помогло кольцо, господин дознаватель. Не сразу, нет. Сначала, ничего не чувствовала. Бродила по Лопухам, смотрела, к чему приводит высокомерие.

- Ты не...

- Не перебивай, дознаватель! - Ксана не повысила голоса, но Эскер умолк. Воспоминания не причиняли боль ему. Ее же память терзала по-прежнему. - Мою магию прочувствовали, моя магия привела к Лопухам. Думала, скрывала, как надо, да ошиблась. И ошибка моя встала куда дороже, чем оплатить могла.

- Тогда и пригодилось из архивов выуженное?

Травница кивнула.

- Пригодилось. Всю Силу из леса и долины выбрала, всю, до капли. Все что могла, на крепость обрушила. А для того, чтобы снять никто не мог, увязала заклятье на кровь. Не свою , но родных моих, которых в живых не осталось.

- Но ты ошиблась.

- Ошиблась.

Эскер помнил. Три дня в подполе, сжимая в кулаке кольцо. Три дня, чувствуя запах горелого мяса. Эскер знал, что это за мясо. И чем - и кем - это мясо было прежде. Три дня, без еды и воды.

Он погибал. А потом его подняли сильные крепкие руки, на него взглянули огромные сине-зеленые глаза и стало спокойно.

Надежда. Сон.

И воспоминания, ускользающие прочь, как песок сквозь трещинки в полу. Воспоминания, запертые на замок.

До поры, пока замок не проржавеет и дверь не распахнется настежь.

- Ошиблась. - повторила Ксана. - А кольцо возьми и сработай, потяни. Я нашла тебя...

Ксана запнулась. Слова давались ей тяжело, мучительно, но Эскер не торопился, свое отспешил. Воспоминания теперь только щерили беззубые пасти, но не кусали.

Конъюнктивит вновь сосредоточился на крыжовнике.

- Ты умирал. Сдалось не только тело. Разум - материя хрупкая, сломать ее проще чем кажется. Иногда, разум прячется. Сжимается в клубок, замыкается сам на себя. Такое случается, когда боли становится слишком много.

Эскер помнил. Боли и правда стало слишком много.

- Вырвать с корнем причину я не умела, такому мало кто обучен. Но убрать - да. Прочь, долой! Присыпать, заткнуть поглубже. Не навсегда, но достаточно надолго. До того момента, когда ты будешь готов. Когда...

- Я помню. Ты права.

Сад цвел.

- Магистр знал?

- Знал.

Ветер подул сильнее. Кресло перестало скрипеть, Ксана подошла к дознавателю, встала рядом.

- Местные оболтусы повадились лазать по развалинам. Стали погибать. Зряшно, впустую. Такого терпеть было нельзя, господин дознаватель. Мы решили - либо запечатать, либо... сам знаешь.

- Бабушка?

Ксана вздрогнула и Эскеру на мгновение показалось, что в сине-зеленых глазах блеснули слезы.

Но только на мгновение.

- Да, крольчонок?

- Тебе ведь их стало жалко, верно? Даже после всего того, что сделали, после всего, что творили. Но такой судьбы не заслуживали даже они?

- Да, крольчонок. Но дать им смерть не в моих силах. Простить могла только правильная кровь. Простить и отпустить.

Вечер сонно перетекал в ночь.

- Бабушка?

- Да, крольчонок?

- Та песенка. Я ее вспомнил.

Сад цвел.

***

Сепек встал привычно рано. Собрался, проверил лезвие пальцем, удовлетворенно хмыкнул, засунул топор за пояс.

Выйдя из ладной бревенчатой избы, выстроенной еще прадедом, заметил терпеливо ждущего Рокоса. Кивнул напарнику, оседлал коня. Оглянулся - за домом темным силуэтом возвышался над ровными грядками кукурузы сарай.

В сарае Сепек зашиб своего первого Высшего. Киянкой, бил по красивому утонченному лицу, пока то не превратилась в кашу из мозгов и обломков черепа.

Потом, конечно, выблевал все что съел за завтраком. Немного, завтраки тогда выходили скудными. Как и обеды с ужинами. Если случались вовсе.

"Война давно окончилась" настойчиво прошептал кто-то внутри его сознания. Кто-то настырный.

"Ты помнишь? Война окончилась".

"Помню, окончилась"

До долины и развалин крепости лесничие ехали молча.

Проклятье пришелец из Круга снял, так трепали у лавок, галдели в трактирах. Изничтожил, изгнал гнусное наваждение, вернув долину к жизни. Сглаз то теперь, люди добрые, не страшен. Так что можно в крепость то без боязни наведываться. Поискать всякого.

Люди добрые кивали в согласии, но лезть скопом не рвались.

Сепек знал, что это ненадолго. Раз отдельные смельчаки лазали там, пока сглаз был в силе, теперь уж точно найдутся страждущие.

Но он будет первым. Есть у него одно очень важное дело.

"Война давно окончилась" вновь настойчиво повторил знакомый голос. Голос, как ему казалось, умерший , когда тот , самый первый, эльф, тихо охнув, осел после первого же удара.

"Не для всех"

Сепек спрыгнул с седла, с хрустом расправил плечи. Разгромленная крепость впустила в себя безмолвно, не тревожась присутствием Низших в своем чреве.

Старый лесничий шел уверенно, чеканя шаг. Почти промаршировал во внутренний двор. Он должен был увидеть сам, убедиться лично. Рукоять топора, ластясь, легла в ладонь. Рубить. Снова в кашу.

Он услышал, как неожиданно громко вздохнул Рокос.

Господин Эскер ан Ауритус, дознаватель третьей категории, покинувший давеча Канеб восседая на мерине по кличке Конъюнктивит, справился, что называется, на ура.

На дереве набухали почки. Ива Утренней Звезды воскресла. Вечный символ Иерархии готовился распустить белый фейерверк полупрозрачных листьев.

Ну, уж нет.

Сепек подошел ближе. Лезвие топора блеснуло, резанув по глазам, с кровожадным всхлипом рассекло воздух.

Для начала, рубануть под корень. Отмерив, чтобы ядовитый сок не попал на кожу. Рубануть, еще и еще.

В кашу.

"Война давно окончилась."

"Ты знаешь что это? Знаешь, символом чего оно является?"

"Знаю."

"Оно было вышито у них на всех знаменах. На штандартах полков, на парусах их кораблей."

"Знаю"

"У того эльфа - ты помнишь? - была татуировка в виде этого клятого дерева. Ты помнишь, что он успел сделать прежде чем..."

"Помню. И все же."

"Все же?"

"Теперь это лишь дерево. Красивая старая ива."

Подул ветер. Одна из почек дрогнула, развернулась, выстрелила крошечным листиком.

- Сепек? - окликнул Рокос.

Старый лесничий не отвечал. Думал. Опустил топор, попробовал пальцем лезвие.

- Сепек?

- Тащи лопаты.

- Зачем?

- Тащи, говорю. Корни глубоко ушли, придется основательно покряхтеть.

- Сепек, но как же...

- Война закончилась, Рокос. А это просто дерево.

- Э-э-э... Что?

- Ничего. Пересадим в другое место, приживётся. Знаю один сад, хозяйка которого не скажет ничего против.

- А как же...

- Ступай.

Рокос, недоуменно бормоча, уплелся со двора. Сепек положил топор на каменные плиты, примерился, сел рядом с ивой, прислонился спиной к стволу.

Прикрыл глаза.

Над головой пронеслась стая пестрокрылых бабочек. Еще выше, под самыми облаками, ласточки играли в салочки.

Ива покачала им ветками.

Сепек спал.