Это была большая, тихая, сумрачная комната, заставленная старомодной мебелью. Голубоватые выцветшие обои на стенах; какие-то неясные картины в фигурных рамах; неподъемные, точно вросшие в пол кресла с высокими спинками и мягкими подлокотниками и такой же просторный диван, обитый сизой ворсистой тканью. Тяжелые оконные шторы, свисающие до полу, были наполовину задернуты, просвет между ними затянут сборчатым тюлем, но за окном светило яркое солнце, и в комнату все же проникало немного света. В его лучах медленно плавали пылинки. Где-то глухо тукали часы. Тук, тук, тук.
Он сидел в углу дивана, привалясь к пышному подлокотнику. Сиденье и спинка были настолько мягки, что он, глубоко погрузившись в них, почти не чувствовал тела. Слушал мерное глухое тиканье за стеной. Рассеянно смотрел в пространство. Переводил взгляд с картины на картину, не понимая, что на них нарисовано. Бездумно следил за пылинками в солнечном луче.
Потом ему пришло в голову, что можно бы пошевелиться. Расслабленное тело неохотно напрягло мышцы, мягкий диван податливо спружинил, отзываясь на движение, и не отпустил. При попытке опереться на него рука проваливалась в сиденье, диван колыхался и укачивал, точно вода. Он бросил попытки, откинулся на спинку и закрыл глаза.
Тик-так. Тик-так.
Там, за окном, далеко от дивана, ездили машины, ходили и говорили люди, кричали птицы. Оконное стекло и тяжелая ткань занавеси глушили звуки, сюда доносился, если прислушаться, лишь тихий и ровный нечленораздельный гул, оттеняющий тишину. Если не прислушиваться, были слышны только звуки дома - легкие шорохи, неуловимое потрескивание, стук часов. Звук собственного дыхания. Шелест ворсистой обивки, по которой скользнула рука.
Я же не сплю, - смутно подумал он. Не сплю. Это диван. Надо встать с дивана.
В комнате была еще какая-то мебель, но диван и кресла в сизой обивке главенствовали в ней, казалось, заполняя все больше пространства, точно раздуваясь. Рука, лежавшая на подлокотнике, чувствовала эту внутреннюю жизнь дивана, тугую пульсацию под сизым скользким ворсом. Ткань потихоньку натягивалась, твердела, оставаясь упругой, поскрипывала еле слышно, сиденье и спинка вздувались под ним, поднимали его, покачивали. Солнечный луч с плавающими в нем пылинками расплывался, дробился меж ресницами, тускнел. И все глуше тикали часы за стеной. Внезапно он понял, что ноги его не касаются пола.
Он попытался вскочить, но только беспомощно забарахтался на упругих сизых волнах. Цепляясь за обивку, он пополз к краю разросшегося дивана. Пальцы скользили по влажному ворсу, диван откатывал его назад, к спинке, в уютную ложбинку между подушками. Он задергался, суетясь, спеша, пытаясь перевернуться ногами к спинке и оттолкнуться от нее, и хоть так сползти на пол, но не мог управиться с паникующим телом, а диван все рос и надувался сизыми валиками, и дрожал, и колыхался от его суеты, не давая опоры.
Остановись.
Судорожно вздохнув, он взял себя в руки и замер, оценивая обстановку. Комната потемнела. Ее заполняли тугие узлы и извивы раздутых бесформенных мешков, в которых уже не угадывались ни диван, ни кресла. За нагромождением ворсистых валов еще видна была дверь в дальнем углу, в стене, примыкающей к зашторенному окну, но сизая груда все раздувалась, и скоро дверь за ней совсем исчезнет. Он рванулся к двери, протискиваясь между отвратительными скользкими вздутиями, задыхаясь, срываясь и вновь ползя вверх по трясущимся пузырям, ужасаясь мысли, что какой-нибудь из них вдруг лопнет, если он нечаянно надавит сильнее, чем позволяет осторожность...
За дверью был совсем маленький тамбур, крошечный, только присесть. Там у стены стояла деревянная крашеная лавочка вроде тех, какие когда-то держали для посетителей в присутственных местах. Остальные стены были сплошь заняты книжными стеллажами от пола до потолка. И книги на них были с виду такими же старыми, скучными, забытыми, как эта деревянная крашеная лавочка или всплывшие откуда-то из уголков памяти слова "присутственное место".
Отдышавшись на лавочке и немного успокоившись, он осмотрелся. Свободным от стеллажей оставался только участок стены с дверью в ту комнату - как выяснилось, она стеклянная, а он и не заметил. К стеклу с той стороны плотно прижимались раздутые сизые извилины; они иногда еще подрагивали, оттесняя друг друга. Но стекло как будто было прочным.
Но откуда здесь свет? В стене напротив, оказывается, тоже была дверь, тоже стеклянная, но она определенно вела на улицу. Там даже угадывалось какое-то движение за пыльным стеклом, вот только само стекло было загорожено такими же книжными стеллажами, что и по другим стенам.
Что ж... Нетрудно, конечно, разобрать книги, сломать стеллаж, найти ключ от двери - а то и просто выбить ее. Нетрудно, да. Но он так устал. Ужасно устал. А здесь так спокойно, тихо, и можно наконец поспать...
- И вот хрень такая, как с утра встал, так все из рук валится, какая к черту работа, весь день насмарку. Все время перед глазами, как копаюсь в этих... кишках... - он нервно затянулся в последний раз, отшвырнул окурок и поправил очки. - Ладно, пошли, пока начальство не засекло. И к чему такая дрянь снится? Вроде ничего такого страшного в реале не происходит, ни с чем не связано, и вдруг здрасьте.
- Воображение у тебя хорошее. Очень богатый внутренний мир...