В комнату, где умерла бабушка, Анна старалась не заходить.
После похорон Настя помогла ей навести там порядок, и с тех пор она бывала там только днем, и только для того, чтобы протереть пыль.
Не поворачиваясь без нужды спиной к кровати, она бегло оглядывала стены и мебель, в который раз убеждаясь, что нет и не может быть ничего страшного в маленькой обшарпанной каморке, из которой со временем выветрился кисловатый душок тяжелой болезни, оставив по себе лишь слабое воспоминание на грани ощутимого. И все же она не задерживалась, уходила к себе во вторую комнату, привычно оставляя дверь в коридор открытой.
Закрытые двери она не могла выносить.
Время, говорили ей. Время лечит, а то, чего оно не может вылечить - то умирает само, и это закон жизни. Все пройдет, говорили ей, и она верила. Что ты горюешь, говорили ей, сколько ей было лет? Много, отвечала она. И я не горюю, просто...
Просто Анна старалась не заходить в эту комнату. И все время прислушивалась, оставляя открытой дверь.
Хуже всего было по вечерам. Поначалу она протягивала руку из коридора и включала там свет, и так и ложилась спать, зная, что пространство за стеной освещено, дверь открыта, никаких посторонних звуков и запахов, никаких шорохов и никакого сквозняка. Она в квартире одна, совершенно одна.
Правду сказать, к ней из-за стен проникали и звуки, и запахи, что на удивление ее успокаивало. Звукоизоляция в старом панельном доме была ни к черту, из соседних кухонь несло борщом и котлетами, детские вопли с лестничной площадки порой заглушали тихонько бормочущий телевизор, который у Анны был включен в фоновом режиме. Она была одна в квартире, но не одна в доме - и это несколько примиряло ее с комнатой, от которой она не могла закрыться.
Сашка, когда еще пытался подбить к ней клинья - еще до смерти бабушки - предлагал сделать там ремонт. Но бабушке был не нужен ремонт, а ей оказался не нужен Сашка. Вот почему, думала она. Почему так получается, что мне никто не нужен. Или это я никому не нужна...
Кроме бабушки.
Она даже не соображала толком, сколько они вот так прожили вместе, вдвоем, и им никто не был нужен. Порой Анна ловила себя на том, что думает, как бабушка, двигается, как бабушка, одевается, как бабушка. Что лет ей куда больше, чем значится в паспорте. Что в памяти ее не удерживается вчерашний день - но крепко помнятся события давнишние, которых она вроде бы и помнить не должна. Интересно, что тогда помнилось бабушке.
Да, вот интересно, кстати говоря.
Если бы ей пришло в голову спросить раньше... Но ведь им даже разговаривать особо не приходилось, как будто все было переговорено давным-давно. Тем более стало не до разговоров, когда одряхлевшее тело бабушки нужно было ворочать в постели, обтирая и смазывая больные места, менять повязки и пеленки, прислушиваться к несвязным словам и тяжелому дыханию, кормить с ложечки, возиться со шприцами и ампулами, спать вполглаза, и так день за днем, неделя за неделей...
Месяц за месяцем.
Она тогда жила одной своей частью, а вторая ее часть медленно умирала и никак не могла умереть, не должна была умереть. И все-таки умерла.
Дом жил своей жизнью. За долгие годы он перенес множество похорон, и стены его впитали много тяжелого и невысказанного; оно выступало из-под облупившейся краски, темнело разводами, тихим душком сочилось из трещин в штукатурке. Время от времени в доме делали ремонт, освежая атмосферу, - но жизнь продолжалась, а с ней продолжалась и смерть. Стены впитывали и молчали.
Анна поставила чайник на плиту. Начинались осенние холода, отопление еще не включили, без горячего чая обойтись было сложно. Однако к чаю требовалось как минимум печенье - где оно? Ага, нету. Растяпа, выругала себя она, ведь ты только сегодня была в магазине.
Раздумывая, выходить ли ей ради печенья в стылую тьму осеннего вечера, она пошарила на полке и выяснила, что чаю осталось ровно на одну заварку. Опять растяпа. Заглянув для ровного счета еще и в холодильник, она обнаружила, что и масла тоже нет. Трижды растяпа. Ну что ж, зато больше незачем колебаться, придется выключать плиту и идти.
Куртка, где теплая куртка? В тоненькой я до магазина не дойду, температура что-то уж слишком резко упала, вон из форточки каким холодом тянет. Надо закрыть.
Анна распахнула стенной шкаф и принялась копаться в коробках с вещами. Каждый раз одно и то же, - ругала она себя, - давно надо бьло вытащить теплое и спрятать летнее, так нет, опять все в последний момент. Ага, вот он торчит, краешек рукава!
Она потянула за него, дернула сильнее - и, конечно, вся коробка полетела на пол, а вслед за ней обрушилась и сама полка, державшаяся на двух шурупах.
Мысленно послав привет Сашке, который когда-то эти шурупы и вкрутил, Анна нагнулась за курткой - и услышала за спиной тихий смешок.
Мгновенно облившись морозом, она распрямилась и шарахнулась, влепившись спиной в дверцу шкафа. В следующее мгновенье до нее дошло: телевизор!
Да, телевизор был включен, как обычно, в фоновом режиме, и там начиналось какое-то шоу. А тихий смешок был на самом деле дружным смехом зрительного зала, управляемым нажатием кнопки.
И в тишине этой ей вдруг захотелось заглянуть в ту комнату. Ну просто чтобы убедиться, что все в порядке.
Все так и было, как всегда - кровать, этажерка, два стула и прикроватная тумбочка. Ковер на стене. Закрытое окно без штор. За окном совсем стемнело.
Ладно. Чем раньше она выйдет, тем раньше вернется.
Свет она гасить не стала. Сунула в карман кошелек, схватила ключи. И когда закрывала входную дверь, очень торопилась.
Холодно, холодно, как же холодно. Тело дрожит, ему не хватает тепла, куртка никак не нагреется, ноги в кроссовках стынут... и надо было надеть хоть шапочку на короткую стрижку. Хоть шарфик на шею. Растяпа.
В магазине она тоже не согрелась, и в темную ночь выскочила чуть ли не бегом. Скорей домой, скорей. Там одиноко, там - да, страшно, что уж скрывать - но там хотя бы можно согреть чай. Хотя бы включить телевизор. Хотя бы перестать дрожать.
И плевать, что там нет Сашки.
Анна подходила к дому со двора - этот путь был и длинней, и темней, чем если идти прямо по улице, но зато здесь можно было хоть немного укрыться от ветра, а то уже зубы стучали. Вон он, ее дом, вон на седьмом этаже освещенное окно бабушкиной комнаты...
И тень за окном.
Господи...
Она знала. Она всегда это знала.
...И что теперь?
Сколько она простояла без движения? Ветер совсем утих.
Анна ладонью вытерла заслезившиеся глаза. Да, вот что теперь? Как теперь? Куда теперь?
Окно по-прежнему горело во тьме, мало чем отличимое от других освещенных окон, со шторами и без штор. Никакой тени за ним не было. Да и позвольте - ее ли это окно?
Анна посчитала этажи. Вот седьмой, окно горит, тени нет. Вот шестой - окно горит. Восьмой - не горит. Соседние окна - на седьмом горит... впрочем, это, кажется, уже другой подьезд. Третий - окно горит... и двигаются тени.
Дура.
Трусливая дура. Тени испугалась.
Всю жизнь боишься тени. Потому и живешь... как тень.
А ну давай. Вперед.
Она решительно двинулась к дому.
Грохочущий старый лифт довез ее до родной площадки и встал. Анна осторожно огляделась, высунув голову, и только потом вышла. Еще два шага - и дверь.
Ну давай. Открывай.
Как же воняет в этом подъезде.
Она поднесла ключ к двери. Еще раз взяла себя в руки и вставила ключ в замочную скважину.
За дверью стоял труп. Почерневший, разлагающийся труп с открытыми мутными глазами. Труп положил темную руку на ручку двери и ждал. От него тянуло старой гнилью, и запах просачивался сквозь замочную скважину, сквозь щели между дверью и косяком. Труп ждал, подтекая на пол густой склизкой жижей. Сейчас она повернет ключ, и тогда он надавит на ручку.
Анна попятилась от двери. Перебирая руками по стенке, на дрожащих ногах она добралась до лифта и нажала кнопку, не отрывая взгляда от двери. Лифт раздвинул створки. Из него пахнуло вонью.
Анна отпрыгнула к лестнице.
Площадка шестого этажа была освещена, но ниже пролетом все погружалось в темень, и так было сколько она помнила, потому что жильцы нижних этажей никак не могли договориться насчет покупки лампочек. Мелькнула мысль позвонить в дверь и попросить помощи... остатком разума она сообразила, как это будет выглядеть. Помогите, у меня за дверью стоит труп.
Из последних сил сдерживаясь, она вызвала лифт этажом ниже. Здесь не пахнет, нет, не пахнет, это просто привычный запах давно обжитого дома. Терпи.
На улице она наконец смогла вздохнуть.
Дожилась. Сашка бы сейчас смеялся... а может и нет, кто его знает. Она ведь не захотела узнать. Показалось, что это слишком уж сложно и утомительно - узнавать другого человека.
Ладно, куда теперь? Кто может впустить среди ночи не помнящую себя от страха женщину и ничему не удивиться?
Настя.
Какая удача, что они с Петром живут совсем близко. Всего три квартала наискосок через дворы. По темноте пробежать - раз плюнуть, ага. Только не оборачиваться. Не оборачиваться.
- Ань, ты, что ли? - Заспанный Петр открыл дверь, широко зевая. - Ты что, с дуба рухнула? - Всмотрелся и переспросил: - Что случилось?
- Ничего, просто... можно у вас переночевать?
В коридор вышла Настя, кутаясь в теплый халат.
- Можно, конечно, да что случилось-то?
- Я просто испугалась. Ну испугалась, ну...
- Так. Петь, ты видишь, с нее толку мало. Пойди достань раскладушку и белье. Аня, тапки! Да не эти, вон те, теплые! Ты ж дрожишь как цуцык. Петя, на кухню, ставь чай! И вино достань! Вино, я сказала! Аня, осторожно в коридоре, нам шкафы привезли, все заставлено. Фроська, цыц!
- Мя-яу!
- Я кому сказала! Какого черта меня никто не слушает!
- Тебя не послушаешь... - Аня оттаивала, грелась, расслабленно отдаваясь в заботливые руки подруги, зная, что все позади, можно уже ничего не бояться и ни о чем не думать.
Чай всунули ей в руки, вина туда плеснули, слезы высохли и забылись, и уже ей самой было смешно вспоминать, как она испугалась собственных фантазий.
- Труп, говоришь? Ань, ну вот что я тебе скажу. Телефон у тебя есть?
- Я его забыла...
- Да не сейчас. Аня, когда плохо, надо звонить. Тебе ведь не с дури такое привиделось, тебе просто было плохо. А звонить надо раньше, чем крыша совсем уедет. Вот как только чувствуешь, что колесики двинулись, так сразу и звони. Не доводи до такого. Что-нибудь придумаем.
- Ну да, просто я одна дома, ну и...
- Почему ты одна - это отдельный вопрос, не сейчас его обсуждать. Ну что, ты согрелась или как?
Чай с красным вином бродил по жилам. Пушистая Фроська, потоптавшись, устроилась на коленях. Петр молча сидел в углу, уперев локти в стол, и смотрел на женщин, тихонько улыбаясь.
- Согрелась.
- Ну тогда спать. Осторожно в коридоре.
Анна пошла умываться. Когда она проходила мимо распахнутой двери в темную комнату, за дверью мелькнула высокая тень.
- Ой!
- Ты чего? - Настя включила свет. - Аня, это зеркало! Зеркало!
- Господи, а я уж думала, что спятила, - облегченно засмеялась Анна.
- Ты-то ладно, а вот Фроська сегодня, как это зеркало привезли и распаковали, себя в нем увидела и как принялась рычать! Распушилась как бегемот, глаза сверкают, фррр! Перепугалась, бедная.
- Она ж не знала, что это зеркало, - подошел сзади Петр.
- Ну теперь-то знает. Со всех сторон его обошла, обнюхала, тогда только поверила, что там нет кошки.
- Что она там знает. Она ведь не понимает, что такое отражающая поверхность, какие там физические законы действуют, какова природа материала. Она ничего не знает про стекло, про амальгаму, про падение света. Видит кошку, ну и орет. А понять, что эта кошка - она сама, это ж надо извилины в башке иметь.
- Петь, ну не грузи, видишь, она спит совсем.
И уже проваливаясь в безопасную черноту, Анна услышала голос кого-то из друзей, но кого - не разобрала:
- Это мы в зеркале видим кошку и думаем, что она ее тоже видит. А на самом деле - кто знает, что она там видит...