Дима Арнаутов, мужчина тридцати шести лет, высокий, стройный, атлетического сложения, внешне очень напоминал эллинских героев. Лицо открытое, изрезанное отдельными глубокими морщинами, что придает ему выражение некоторого аскетизма. Он привлекал внимание женщин и пользовался их симпатией не только за внешность, но и за свой характер. Был он в меру сдержанный, доброжелательный, уравновешенный, отличался трудолюбием и потому вызывал к себе расположение и уважение окружающих.
Работал он в больнице рентгенлаборантом. По профессии фельдшер. Болгарин. В раннем детстве остался сиротой, воспитывался у дядьки. Наделенный от природы и силой, и умом, писал стихи, самостоятельно выучился играть на баяне и, обладая приятным баритоном, очень неплохо пел старинные русские, украинские, болгарские песни, подыгрывая самому себе на баяне.
Женат он был на заведующей санэпидстанцией, интересной, энергичной женщине, про которую говорили - огонь - бой-баба, имел дочь-школьницу. И был в нашей компании одним из нас.
Врачебный коллектив нашей сельской больницы, располагавшейся за сто семьдесят километров по прямой от Одессы (самолетом), в одном из самых захолустных неустроенных уголков Одесщины, был очень молод, состоял из врачей одного выпуска, направленных сюда для усиления местной медицины. Врачи были вчерашними студентами, только что окончившими институт. Многие приехали молодоженами, правда, кое-кто успел даже обзавестись детьми. В общем-то, у нас было много общего, оставшегося со студенческой скамьи, и мы еще не были обременены грузом и проблемами свойственных врачебным коллективам. Праздники и именины мы с удовольствием проводили вместе. А на работе, когда у кого-то случалось несчастье с больным, то все старались помочь, кто чем мог, и не ждали просьбы о помощи. Так продолжалось несколько лет, пока мы потихоньку не стали выбираться в более обжитые места с лучшими условиями работы и быта. И как-то само собой получилось, что спустя пятнадцать лет, мы все оказались в Одессе. Но те первые годы самостоятельной работы, профессионального становления, всегда вспоминаются с теплотой и щемящим чувством грусти по безвозвратно ушедшей молодости. Мы продолжаем изредка встречаться и сейчас, но прошлое - неповторимо...
Праздники, застолья были веселыми, интересными, заканчивались песнями, танцами, воспоминаниями. А так как Дима был среди нас, двадцати пятилетних, самым старым, умудренным житейским опытом, то чаще всего и был в центре внимания. И не однажды он давал нам пример мудрости в житейских, семейных делах.
Узнали мы со временем, что после седьмого класса, поступил он в фельдшерское училище, а, закончив, после непродолжительной работы, ушел в армию. Отслужив три года, остался на сверхсрочную. Служил фельдшером в полку штурмовой авиации, базировавшимся на Севере среди необозримых тундровых просторов. Дима часто вспоминал то время, и однажды довелось услышать, что он и летал. Это была правда. Дима никогда не врал! Даже в застолье!
Когда в очередной раз мы собрались на именины у одного из коллег и дело дошло до воспоминаний, все уже были под воздействием обильной закуси и выпитого, а Дима никогда не хмелел, только чуть-чуть. Мы в шутку его жалели за это - "Это же ужасно, пить и не хмелеть. Зачем тогда пить?"... И когда одному "доктору" стало совсем плохо, и его позеленевшего откачивали в ванной и проветривали затем на веранде, Дима вдруг вспомнил, как и ему однажды было не по себе.
В начале пятидесятых годов по стране прокатилась волна мобилизации резервистов - студентов, инженеров, учителей. Формировались, развертывались новые части. Вот тогда однажды командир авиаполка собрал большое собрание и объявил о предстоящем усилении полка. Сообщил, что получают дополнительно новые самолеты, летные экипажи. Но, возникла, мол, проблема со стрелками-радистами. Их не хватает. Рассчитывать на Большую землю почему-то не приходилось. И комполка предложил старослужащим, сверхсрочникам, техническим специалистам перейти на летную работу. Переобучать рассчитывали на месте. Присваивалось офицерское звание, соответствующая зарплата и прочие льготы летного состава, а главное, в пору всеобщего увлечения и поклонения авиацией, можно было стать летчиком, летать! И наш Дима согласился.
Прошел медицинскую комиссию и приступил к занятиям. О том, как шла учеба на земле, в классах и на тренажерах, Дима не останавливался. Подготовка шла быстро и успешно. О том, что оставил медицину, ни разу даже не пожалел. Учеба заканчивалась и началась практика, которую решили совместить с очередными учебными плановыми полетами. А так как в экипажах стрелков-радистов не хватало, то наиболее успевающих, способных курсантов зачислили в экипажи, порешив: будут отрабатывать навыки сразу в полетах. Дима Арнаутов попал в число способных курсантов.
Наступил день, когда он в составе экипажа штурмовика должен был вылететь на полигон для учебных стрельб и бомбометания. Перед вылетом пилот доброжелательно, сочувственно напомнил Диме еще раз о том, что он должен делать на полигоне, когда обнаружат цель - сбросят бомбы, затем на втором заходе пилот, войдя в пике над целью, начнет расстреливать ее из пулеметов и пушек. А в момент, когда самолет начнет выходить из пике, ты Дима, уточнил пилот, сразу же бери мишень на прицел и добивай из своего пулемета. Дима был согласен. Он столько раз отрабатывал этот прием в классе, на тренажере, что все давно было предельно ясно и не требовало напоминаний.
Вот они уже в штурмовике. Дима забрался в свою тесную кабину, находившуюся в верхней части фюзеляжа позади летчика. Проверил оборудование, включил радиостанцию, переговорное устройство, установил радиосвязь с КП. Затем еще раз проверил боекомплект, поводил пулеметом. Это у него получалось в буквальном смысле слова, играючись, одним пальцем. Затем доложил о готовности к полету.
Рев двигателя, мелкая вибрация, тряска на стыках бетонных плит, короткий разбег, взлет. Самолет ложится на курс, набирает высоту. Вскоре достигли нижней кромки редких облаков. Внизу потянулась подернутая голубоватой дымкой бескрайняя тундра, темно-зеленная с бесчисленными озерами, яркими зеркалами отражающими солнечные блики. До полигона минут двадцать лета. Монотонный убаюкивающий шум двигателя. Редкие переговоры с пилотом, запросы и ответы "земли". Но вот летчик сообщает, что подходят к полигону. Далее все идет как по написанному. Заходят на цель, сбрасывают бомбы. Кажется, попали! Отбомбившись, идут на второй заход. Штурмовик входит в пике, в наушниках слышен голос летчика: "Дима, приготовься! Не зевай!" Самолет тем временем дергается в мелкой конвульсии пушечных выстрелов, сквозь шум двигателя и ветра за бортом слышится частая пулеметная дробь. И в этот момент Дима ощущает, что сидение из-под него куда-то уходит, к горлу начинает подступать тошнотворная дурнота. Самолет проваливается в невесомость. Стрельба продолжается. Но вот она смолкает, нарастает рев двигателя, а вместе с ним возвращается тяжесть. Она увеличивается с невероятной быстротой. В шлемофоне слышится голос пилота: "Дима, твой черед, давай!" У Димы в этот момент перед глазами расплывается серая пелена, "летают мушки", тело покрывается холодным потом, становится чудовищно тяжелым, непослушным. Он не в состоянии не то что поднять руку, но даже пошевелить кистью.
Пилот, надрываясь, орет в шлемофон: "Дима, ты что, спишь!..." Дима слышит пилота, отлично знает, что следует делать, но не может даже пошевелить рукой, не то что, взявшись за рукоятки турельного пулемета, опустить ствол, которым на земле управлялся играючись буквально одним мизинцем и стрелял "на отлично". Сейчас же он никак не может опустить ствол пулемета, словно в нем тонна свинца. Дима старается одновременно, все еще находясь в состоянии оглушения, разглядеть на земле, ставшей вдруг для него небосводом, ту злополучную цель и никак не может. Все продолжает стремительно меняться как в калейдоскопе. Когда он, наконец, преодолев свою естественную плоть, обнаруживает мишень и пытается подвести под нее прицел, самолет, набрав высоту, выходит из пике в горизонтальный полет, мишень стремительно уменьшается, становится недосягаемой и исчезает где-то под стабилизатором и, слава Богу! А то можно было бы ненароком в горячке разнести вдребезги собственный хвост.
Летчик по переговорному выясняет: "Почему не стрелял?". Дима что-то мямлит в ответ, тот его не слушает и объявляет, что идет еще на один заход. Услышав это, Дима приходит в отчаяние. Он чувствует, что повторение того кошмара он не перенесет. Его уже заранее начинает тошнить, он покрывается липким холодным потом, по телу разливается омерзительная слабость и дурнота. Он с ужасом осознает, что не сможет выполнить задание, представляет, как будет выглядеть на земле после приземления. Сейчас он проклинает тот час, когда согласился на эту клятую работу. Ему уже ничего не хочется кроме одного, очутиться на твердой земле. Он готов ради этого выпрыгнуть из самолета, наверное, даже без парашюта (если б было можно). Штурмовик вновь ложится на боевой курс, входит в пике. Все повторяется сначала. На этот раз Дима на все реагирует значительно быстрее и более бурно. Самолет валится в бездну и пока работает пилот, Дима чувствует, что на этот раз тошнотой не обойдется. Начинается рвота. Все, что было в желудке, выворачивается наружу, кажется вместе с внутренностями. В это момент он сравнивает себя с голотурией, о которой когда-то читал в детстве. Этот житель морского дна при нападении врага, в момент опасности, выбрасывает противнику свои внутренности и тем самым откупается. Но Дима не голотурия, он лихорадочно, давясь и сдерживая рвоту, ищет, куда бы опорожнить содержимое желудка. В боевом самолете, штурмовике это не предусмотрено, но тем ни менее он находит. Срывает с руки роскошную кожаную отороченную изнутри мехом крагу, припадает к ней и опорожняется от всей души. Крага оказывается наполненной почти до самого верха. А самолет тем временем выходит из боевого пике. Летчик, не услышав "работы" стрелка-радиста, кроет по переговорному открытым текстом, да так, что, наверное, и в тундре слышно. Дима молчит. И только в паузах между тирадами пилота пытается вставить: "Мне плохо, тошнит...". Услышав такое объяснение, летчик с новой силой начинает крестить всех и вся. Его длинные эмоциональные монологи сводятся к одному - они не отработали, не выполнили задание и все из-за какого-то ...!
Постепенно успокоившись, разрядив свое нервное перенапряжение, узнав с земли, что мишени поражены, пилот переходит на мирный тон. Начинается спокойная беседа, длящаяся почти до самого аэродрома. Пилот не стал рассказывать приятелям, сослуживцам о том, как Дима "поливал мишени", промолчал. Почему-то и техник и другие пилоты, узнав, что боекомплект у стрелка-радиста не израсходован, тактично этого не заметили. Врать и тем более говорить позорную правду Диме не пришлось. Он был им благодарен за это. Спустя время они повторили полет. На этот раз все было как надо. Дима не промахнулся. Заместитель по боевой подготовке на разборе полетов только и заметил: "Во, медицина дает! Учитесь!".
Летал Дима до 1956-го года. Когда началось сокращение Армии, он ушел на гражданку, вернулся в медицину, теперь уже навсегда.
16.04.1992г.
Киев,
Анатолий Антонович МЕЛЬНИК
P.S. Если Вы прочитали рассказ, и он Вам понравился, оставьте отзыв, или хотя бы,
нажмите кнопку оценки.
А еще, если не трудно, разместите ссылку у себя в блоге
или отправьте ее друзьям.
* Полная или частичная перепечатка текста - с уведомления
автора и размещением авторской строки: