У нее длинные ресницы, и пальцы длинные, фиолетовый маникюр. Все ненастоящее, придуманное. Это понял сразу на месте, а потом, когда вышел в свежесть зимнего дня, образ ушел. И уже замечал другое - какой-то человек раскладывал в снегу национальную самобытность. Полотенца, поделки, плетеную соломку в традиционных узорах. Женщины с сушеными яблоками и домашними заготовками посматривали на конкурента безразлично.
- По чем грибы? - спросил у ближайшей торговки.
- У меня нет грибов, - сказала она, - Это у той. Валя, покажи.
Валя подняла мрачный пакет, покрутила.
- Белые, - сказала.
- Сколько.
- Пятнадцать.
Сушеная жменька!
Так и выдал:
- Жменька.
- Какая же это жменька, - возмутилась торговка, - Летом они так и стоили в натуральную величину - пятнадцать.
Мозг после фиолетовой брюнетки и того, что случилось, работал неплохо, хотя происшествие не исчезло до конца. Быстро сложил пятнадцать, с кусочком мяса, крупой, картошкой, добавил лучок. Как минимум, десятка американских рублей. И это про суп. Три килограмма свинины.
Они меня не расстроили, я их тоже. Привыкли к залетным. Не их категория. Да и разговоров у них на целый день.
Но та на почте, с холеными ногтями, красивая.
Перед тем, как покинуть помещение и вздохнуть морозного воздуха, спросил: "Почему не горит табло"? Про себя спросил, не шевеля губами, одним лишь мозгом. Тем временем руки копили плохую энергию. Перебирали в карманах четки из ключей, мелочи, случайных бумажек.
Потом все случилось. Видно моя гримаса была не очень. И выпала мне с ресницами длинными, длинными, приклеенными, не настоящими, даже засмотрелся до неприличия.
- За электроэнергию можно? - спросил.
Короткий взгляд.
- Нет. Там базу переделывают, и нет данных, - сказала она.
- А телефон?
- Можно.
- Только проверю еще раз цифры, - говорю.
Диктую, она кивает, глядя в бумажку.
Потом дает сдачу с крупной купюры, а я уже не здесь, в голове про этот день, совсем даже неплохой, про то, как добраться до следующей оказии, о том, что льдинки на асфальте стала подтачивать вода, значит скоро, то самое, что жду больше всего - продолжение когда-то начатой жизни.
В общем, пересчитываю и расстраиваюсь. Сначала уходит лирика, потом опускается перекрытие на плечи.
Возвращаюсь к окошку, там уже мужчина. Занял всю стойку, локти разбросал, голова плотно к стеклу и диктует, будто тайную шифровку передает. Цифры непонятные. Много цифр. На мои толчки не реагирует. А у меня нервы. Потом, когда этот отлип, говорю:
- Вы мне неправильно дали.
- Как неправильно? - красавица будничная, невозмутимая.
- Вот, все что дали, - говорю, и выкладываю наличность.
Она опять будничная, но с оттенком:
- Буду снимать кассу.
Снимать, так снимать, мне бы свое получить. А так, да хоть заночую. Даже куртку расстегнул. Вроде, готовлюсь.
И чертики всегда при мне. Они заводят и успокаивают. Маятник такой. То щекочут бочки, то дуют в горны, ногами дергают. Это на потом. А пока заряжаюсь злостью, не в концентрированном виде - праведностью с оттенком злости, расписываю план будущего, что наступит перед новой оказией и льдинками с талой водой, которые о весне.
Она считает мелочь, самую, самую. Потом трогает десятирублевки, пальчиком сверху - дзынь, достает пакет с двадцатикопеечными, рассыпает по столу и делается барельефно-задумчивая, как Пифагор в учебнике. Людей мало, а вид усталый, мыслительный.
Уже в конце, говорит:
- Да, извините.
Достает десятку, кладет на стойку и коготками по столу - трым, трым.
Опять думаю о ресницах. Не знаю, снимает их на ночь, или оставляет черных бабочек на лице. Те, наверное, вздрагивают, машут тяжелыми крыльями, но взлететь не могут. Нарушены принципы гравитации. Впрочем, все равно.
День опять распускается майской сакурой. Забыто про суп и уже другие планы. И шаг бодрый, уверенный. Ну, их к черту, сушеные грибы. Больше переживаю о той, что в кассе. Даже неудобно как-то, вроде, подвел. Волшебница.
А в троллейбусе дед напал:
- Подвинься, - говорит.
- Что? - не понял я.
- Подвинься. Сидишь, все место занял, а мне скоро выходить.
- Так, троллейбус пустой. Любое свободно, - отвечаю.
- Здесь ближе к двери.
Ну, точно, думаю, колдует та с ногтями. Паутину распустила. Бросила вслед темные силы. Зло в мире от денег. Пересел подальше, на всякий случай. А дед так и не успел насладиться триумфом, вышел. Проезжая церковь перекрестился, плюнул через плечо без слюны, чтобы плохое исчезло. И оно исчезло.