- Знаешь, исчезли колбаски по-могилевски. Раньше в любой столовой, в любой забегаловке.
- Это какие?
- Две длинные штучки из мяса с чесноком. И пюре.
- Вроде котлет?
- Ага. Только длинные и с чесноком.
Говоривший проглатывает набежавшую сухость.
- Сейчас всякие люля, шаурма, и эти из сырой рыбы...
- Суши.
- Да, суши. Пробовал?
- Нет.
- И я нет. Или пробовал? Не помню.
- Как не помнишь?
- Вроде, было по пьянке. Но тогда, как закуска - схватил и глотай, чтобы слезу перебить. Да, было. Точно.
- Их еще в соус макают.
- Не, мы без соуса. Сразу.
Весна набирает силу. Первые листья на голых деревьях. С берега, чувствуется дыхание воды. Мутное течение гонит полиэтиленовый пакет в бензиновых разводах.
Вадим ломает сухую веточку. Та хрустит под серыми от работы пальцами, похожими на вишневое дерево. Вроде, природа ломает себя.
- У нас еще что-то осталось? - интересуется.
- Пару глотков.
- Хорошо здесь. Так бы и лежал день. Если голова в траве звуки исчезают.
- А летом появится живность, букашки всякие, кузнечики, муравьи, одуванчики, - вторит Костя.
- А одуванчики к чему?
- Помнишь, тебе в рот Ванька засунул.
- Свинья, твой Ванька.
- Смешно же было.
- Очень. Интересно, а здесь рыба есть?
- В этой говнотечке, в городе?
- В детстве ходили в лес, запускали руки в муравейник, и когда много набегало, те начинали кусать. Тогда их растирали, и руки пахли елкой, чем-то терпким.
- Мы тоже муравьям попки лизали. Кислые.
- Попки, это просто, а мы тело смазывали.
Костя разливает остатки. Вадим привстает, чтобы не пролить. Выпивает, подносит край куртки и глубоко дышит через ткань, зажмурив глаза.
- Ядреная домашняя, - говорит.
Потом плюет в реку и смотрит, как пятно отправляется в дальний путь.
- Да, сейчас бы колбаски по-могилевски, - говорит. - Помнишь?
- Ага.
- Пюре и колбаски. Серые такие, вроде длинных котлет. А в пюре ямка и сливочное масло.