Не люблю масленицу. Тогда девчонки ходят веселиться в парк, а я ненавидел праздники. Все ненавидел, только новый год и день рождения принимал. А больше всего ненавидел, что и Маринке это нравится. Даже не знаю, когда она, эта масленица, если точно, по датам. Где-то в конце февраля или начале марта. Слышал из разговоров и телевизор бодро сообщал: "Наконец пришла масленица, значит, конец зиме"... И это сигнал, что надо переключить программу, а лучше погасить экран. Но все продолжалось в школе.
- Слушайте, девчонки, пойдем в воскресенье в парк! - не говорила, а кричала пришибленная Жибуль. Будто там решается судьба мира. Нет, она нормальная, как и все. Это весна на них влияет, словно молотком по башке бьет.
Сама иди, чего других баламутить. Потом подключались остальные. И эта же Жибуль снова начинает:
- Маринка, а ты пойдешь?
Сдалась ей эта Маринка, как будто без нее земля остановится и что, надо везде толпой ходить? Хочешь, собралась и пошла. Жри свои блины, на аттракционах катайся.
И восьмое марта не люблю. Оно сразу за масленицей. Вроде, всем женщинам должен, это во мне, комплексы, с детства. Нужно улыбаться, быть вежливым. Маме что-то купить. Там папа деньгами выручает. И Маринке купил бы цветы, только на правильные денег нет - красные розы на длинных стеблях, и на плохие тоже. И все равно, с цветами как-то глупо, позорно. Еще кто заметит, или родители вдруг улыбнутся. Не поймут, то есть поймут, но по-своему. А как она воспримет цветы? Конечно, возьмет, а что дальше? Стоять и улыбаться, как мешком огретый? Ну, их к черту. Да и денег нет.
За аттракционы, что в парке, тоже платить. Может, и не дорого. Не хожу, принципиально, потому не в курсе. Горки всякие, "супервосемь", карусели со смещенным вращением. Слышал. Если сказать дома, мол, идет весь класс, что надо, мама, конечно, даст пару рублей, может и три и мелочь всякую, из кошелька вытрясет на проезд. Только нужно ли это, глупое геройство на дурацких каруселях. Повизжать, посмеяться, тоже мне дело. А блины, про которые Жибуль кричала, можно и дома поесть, и книжку при этом почитать, музыку послушать.
Хуже всего, что там парни. Разные, всякие, из нашей школы, и других. Если бы не это, черт с этой масленицей. В такие дни все знакомятся, потому что весело и весна. Глупо и весело. Вон, и одноклассники намылились, не все, Сивцов Марат непременно пойдет. Тот нравится девчонкам не только из нашего класса. И родители его часто по "заграницам" мотаются - то в Польшу, то в Румынию. Потому одевается модно. Скользкий он, беззвучно выпендривается, как варан - видел в "Мире животных", тот подкрадывается к жертве и яд парализующий пускает. И этот мало говорит, вроде, как лень, рукой поправит тощий галстук, ногу на ногу закинет, киношник хренов. А еще помню, давно это было, папа повел в парк, и мы качались на качелях, высоко летали. Он смеялся, а у меня кружилась голова и чуть не упал. Даже врача вызывали. Глупо все это. В такие дни замыкаюсь и размышляю. О чем угодно, лишь бы быстрее выходные пролетели.
Люблю метро. Очень даже. Думается там хорошо. Люди меняются, станции объявляют. Вот недавно ехал, а рядом одна, по возрасту подходящая. У нее широкий рот, с ямочками в уголках губ. И смеется классно. Подруга возле нее. И я уверен, что полюбил бы такую легко, я сразу влюбляюсь, если подходящая. Это внутри, вспышка, моргнул, вроде что-то попало и готово. Потом больше и больше до "по-настоящему". И если бы те не вышли, что-то непременно произошло. Сорвался бы. Не выдержал - обычно терплю. Нет, точно произошло. Это пока не замечают, что смотришь. Что взгляд бесцеремонный. Потом осознаешь, а они затихают и со смехом срываются в еще незакрытую дверь. Чуть успевают, дуринды.
И снова один, думаешь, что там потом, когда взрослый - закончу институт, женюсь. Будет весело, не так как у родителей. Тогда можно и в парке погулять по аллеям. А из аттракционов мы уже вырастем и не надо заниматься глупостью. Даже если жена спросит:
- Покатаемся?
Я скажу:
- Ты что, маленькая?
Она застесняется, поймет - сморозила чепуху. А я поведу ее в тир стрелять, а потом будем есть мороженое.
Сказать, что нравится школа - глупо. Даже те, кто хорошист или пятерки получает, тоже сомневаются. Интересовался. И по глазам видно - мутные, затаившиеся, как зверьки в клетке. Это родители внушают - надо, все потом - станешь, выйдешь, устроишься, решишь, а пока... Сплошные глаголы, только вот сейчас неопределенность высшего разряда. Я, как и многие, живу в "пока". Не вызовут и пока. Преподаватель новую тему начал, можно выдохнуть, пошевелить конечностями, бумажки пошвырять, или смотреть на улицу, там свобода, или на Маринку - помечтать. И мысли хорошие, о том, что будет потом. Только хорошие. Зачем думать о сложном. О нем тоже нужно, но чтобы с хэппи-эндом.
На биологию принесли магнитофон. Всю перемену ходим вокруг, трогаем, веселимся. Техника.
- Птиц будем слушать, - говорит Коля.
- Или жаб, - говорит Марат.
- На такой доисторической бандуре только похоронный марш слушать, - говорит Макаревич.
- У тебя, что ли, лучше? - возмущается Симонова.
Она за справедливость. И после урока может спросить, конечно, у учителя: "Правильно я поступила"?..
Сейчас не до Симоновой, каждый старается рассказать, что у него. В основном парни. Я молчу. Глупо участвовать в таких состязаниях, как дети - чей папа сильнее. "Мой твоего на третий этаж закинет". "А мой занимался футболом, как даст, что твой дом перелетит". "А мой тогда твоего на Луну забросит"... И пошло, поехало.
Потом появляется биологичка, включает агрегат, руки неуверенные, нервные до смешного. Из динамиков о природе. Тургенев там, или Пришвин. Черт их поймешь, художники слова. Это училка по литературе выразилась про художников, и не раз, потому запомнили. А в конце Тамара Иосифовна говорит:
- Ну, как, понравилось?
И все дружно затягивают:
- Даааааа...
А она довольная, что сидели тихо, слушали, чего-то ждали, может даже, прониклись.
- Магнитофон взяла в кабинете физики на один урок, - говорит. - Если понравилось, можем в следующий раз продолжить.
- Дааааа... - стонет класс.
Мы готовы слушать хоть Первый концерт Чайковского, хоть Танец с саблями, даже балет смотреть, лишь бы ничего не отвечать у доски.
- У меня еще есть такие чудесные записи, - говорит биологичка чуть с надрывом.
Ну, да, она явно не шляется по аттракционам. Сидит себе, собирает всякую чепуху, записывает. Балдеет сама с собой. С такой прической в очках только дома сидеть и Пушкина цитировать.
- Для этого нужен магнитофон, - продолжает она. - Кто готов принести личный для прослушивания следующих историй.
Рассказы это круто, только никому не хочется нести свой аппарат. Во-первых, тяжело, во- вторых что-то нужно сказать родителям, а они сомневаются, это же не учебник или энциклопедия, в третьих - а вдруг сломают. И здесь, раздвоение - не принести - вроде, правильно - есть веские причины и принести круто: во-первых, похвастаться, что у тебя есть, если есть чем хвастаться, во-вторых, выручить класс и, естественно, себя.
Смотрим на Марата. У того, явно, японский или немецкий и видно, как ему жалко.
- У меня сломался, - говорит он, глядя в окно.
Врет, конечно.
- А мне папа не разрешит, - говорит Безмен.
Тут все начинают гудеть, словно улей. Что это такое, не найти магнитофон для занятий. Единственное благородное дело. Под честное-пионерское. И неожиданно чей-то голос:
- Я принесу.
Не сразу соображаю, кто сказал. Все оборачиваются, затихают и смотрят на меня. Лишь Марат и Маринка безучастны. Они тонут в серых красках отходящего февраля, что за окном. Там проще, свобода без обязательств.
- Хорошо, Зябликов, - говорит Тамара Иосифовна. - Завтра приноси. А кассеты к твоему подходят?
Развожу руками в знак удивления и рожа, видно, соответственная. Добавляю:
- А Дип Перпл для паузы захватить?
-Ууууууу... - гудит класс.
- Что это? - спрашивает Тамара Иосифовна.
Самое противное, объяснять родителям. Что, почему, зачем? У них всегда вопросы и недоверие. Если в дневнике одни пятерки, другое дело, а так, красный стержень проскакивает, бывает. Это тревога.
- Не украдут? - интересуется мама.
- Украдут, ну и черт с ним, - говорит папа.
Он не понимает современную музыку, и волосы длинные его бесят и брюки широкие. И кто в таком виде, тот дурак и бездельник, у тех нет будущего. И место им в литейке или дворником. У него литейка предмет унизительный, то, как не должно быть, как наказание за грехи. И что он не допустит такого никогда, потому что литейка недоработка родителей. А он дорабатывает. Пусть не делами - поздно для задач и уравнений, но фразами, замечаниями, то есть вниманием дорабатывает и ремнем, если надо - это крайний случай. И деньги все в дом и выпить ни-ни, лишь по большим праздникам. А это личный пример, как доска почета возле завода, где он аккуратный причесанный в грубом свитере и взгляд задумчивый. Галстук подрисуй - натуральный профессор.
- Не украдут, - говорю.
Правда, уже сомнения. Спасибо родители. А вдруг? Этот выпрашивал полгода, а после музыки, что на нем, другой не купят, однозначно. И уже жалею обо всем, корю за дурной язык.
- Пойду, прошвырнусь, - говорю.
- А уроки? - тревожится мама.
- Потом...
На улице февраль. Противный, особенно к вечеру. Так всегда в конце зимы. Но здесь недалеко - через дорогу, двести метров, за универмаг. Руки в карманы, сутулюсь. Мама ругается - выпрямись, а я смотрю в зеркало - чепуха, могу и прямо и сгорбившись, это от настроения или погоды. Вырасту, буду ровно ходить, как положено, а пока, не имеет значения.
В голове другое. Когда идешь, всегда мысли. Бывает, не очень веселые. Например, как научиться простым мелочам, допустим, считать сдачу сразу, а не потом. Недавно обманули на двадцать копеек. Даже не в деньгах дело, хотя любая мелочь никогда не лишняя, воды попить или коржик съесть, просто так. Но сам обман угнетает, будто кто-то забрался в квартиру и рылся в нижнем белье - где носки рваные, трусы с дырками. Я их не ношу, просто лежат и все, и мама не выбрасывает, потому что собирается зашить. А что обманули, точно. В глаза слишком хитро смотрела. Я переживальщик, то есть, впечатлительный, проклинаю себя за это, борюсь, но ничего не получается. Впрочем, все впереди. Сумел же побороть излишнюю доброту, что за гранью приличия и разума, а разум - главное.
Еще перед выходом осторожно проверил старые карманы, не свои, родителей, вещи, что в шкафу плотно завешаны - осенние плащи, куртки и в коридоре, что подо всем, им пока не время. Обычно так не делаю, а здесь очень надо, ну, очень. Боги, закройте глаза! И смотрю только то, что не в сезон, что давно забыто, раз там забыто, то и не очень надо. А мне, как нашел. Вместо той исчезнувшей двадцатки. И чтобы родители не вошли, вот будет. Опять скажут какую-нибудь гадость про магнитофон или волосы. А еще дневник попросят на всякий случай.
По ходу разматываю колючий шарф, спешу. Маму не стоит расстраивать, она за теплое пеленание строго по календарю. Днем солнце, пусть слабое, это к весне, сейчас не очень, с темнотой возвращается холод. Впрочем, ерунда. Там, смотришь, и лето. А это праздник в целых три месяца. Вот подпрыгнуть и пролететь последнюю четверть радугой. Мостик такой над уроками и переменами. Раньше учеба нравилась, сейчас не очень. Заботы другие. Если нужно наверстаю, могу. И классная говорит - может, но ленится. Главное данность, природная или наследственная, а лень не трудно и побороть.
Наверно глупо звонить по телефону, слышать знакомый голос и молчать. Во всяком случае, родители так не делают, всегда в трубку отправляют осторожное "аллё". У меня началось. А главное, сердцебиение выдает. И мысли, что до, во время и после. Словно наркотик глотаешь. Не пробовал, читал в зарубежных детективах - нечто неприличное, опасное и ломку по телевизору видел в "Международной панораме".
- Вы не поменяет пятак по двушке, - спрашиваю в ближайшем киоске.
- Сейчас посмотрю, мальчик, - говорит пожилая женщина.
Не спешит, ей некуда, у нее длинный день от рассвета до заката в окружении газет и журналов. Папа тоже любит газеты, они пахнут по-особому - бумагой и свежей краской. Благодарю киоскершу. Я же воспитанный и благородный. И вообще, благородство это мой конек, как у Зорро или Капитана Блада. А за мальчика после спрошу, при случае. Тоже мне, нашла. Потом к телефону, что за углом. Там все стёкла целые и машины не мешают. А еще трубка не хрипит, хоть и болтается на соплях - проводка видна.
Плотно зажимаю рукой микрофон, опять молчу. Это пока, это начало. Надо привыкнуть. Как узнал номер? Тайна. Впрочем, не такая и особенная, выпросил у одной за то, что не буду приставать со списыванием, а еще шоколадку обещал с орехами. Но это потом, если не будет болтать.
В этот раз подняла мама, только зря монетку спалил, сразу бросил трубку. Не с мамой же молчать. Но даже так приятно. Некая связь. Видно Маринка сказала, чтобы та подняла. Впрочем, будущая теща, с ней тоже придется находить общий язык.
- Надо тебя за хлебом послать, - говорит мама, когда уже дома сбрасываю ботинки.
- Поздно, - говорю. - Завтра контрольная.
- Отец, - зовет мама. - Надо бы за хлебом сходить?
- Сына пошли.
У них всегда так, если не получилось нужно крайнего найти, самого молодого, раба подневольного. Чтобы без напряга. Раб, это, конечно, я, кто еще. Впрочем, позвонить еще раз никак не лишнее. Уже минут десять прошло от последней попытки.
- А на мороженое дашь? - говорю.
- Десять копеек твои.
- Мало.
- Двадцать.
Вот они заветные. Но больше хочется к телефону и услышать ее, если поднимет.
Утром контрольная. Не успел проснуться, сразу к барьеру. Хуже только физкультура на первом уроке, глупость несусветная. Сонный, руки не держат, слабость, а физрук в синем трико с лампасами и журналом под мышкой заставляет бежать стометровку или карабкаться по канату. Свистит зачем-то. Соловей-разбойник. Если мышцы не выдержат, если свалишься, даже на маты, кому это надо? Лучше бы за девчонками в раздевалке не подглядывал. Входит так важно туда, дверь не полностью открывает:
- Ну, что, готовы? - говорит.
В мужскую никогда не заходит, видно, доверяет, да и запах в нашей комнате особый кедами и кислым потом.
Пыхтим над вырванными листками, формулы, уравнения. Вспоминаю, вроде, получается. Обещал не списывать, еще шоколадку должен, впрочем, только не перемене, но обещал. В итоге не выдерживаю.
- Зоя, вторая задача четырнадцать в ответе?
- Четырнадцать, - говорит.
Все, больше не буду, двойку уже не получу, первая и так правильно. Там просто. И вторая тоже верно. А последняя - черт с ней и так напачкал.
На перемене, когда все красные и уставшие, будто вагоны разгружали, лишь голоса звонкие, слышу:
- Он не нравится мне внешне. Ну, совершенно. Не мой типаж. Овал лица, глаза, волосы. Ну, не мое и все. Не стоит на него.
Прошел бы мимо, но говорит Маринка в окружении девчонок. Щупаю на всякий случай челюсть, а от ее "не стоит" сердце проваливается. Как это не стоит? У них тоже что-то стоит, как у нас? То есть, у нас стоит понятно что, а у них, как это? Или расслышал неправильно. Потом узнаю, что речь о каком-то артисте. Я в них слабо разбираюсь, не мое. Вот, если бы музыкант, другое дело. Там всех, поименно, биографии, с кем женился и когда лучшие альбомы. С музыкой у меня давно и надолго. Надо еще выпросить гитару у родителей, чтобы научиться, как Вадик. Пусть с магнитофоном остынут, мама на моей стороне. Даже подстричься могу, как любит папа. Если купят, то точно, один раз под канадку.
И хорошо, что у нее не стоит. Пусть на всех так до поры до времени, пока не созрею. А вообще, интересно, как это? Когда-нибудь обязательно спрошу. Естественно, у нее. Надо начать сближение, показать себя. А то смотрит, словно в пустоту. Скоро каникулы и я знаю адрес, телефон и непременно все решу этим летом.
У одноклассницы через проход полные бедра и колготки с аккуратным швом, заметно. Где-то зацепила. А как не заметить, если повернул голову и все видно и нитка там выделяется. Возбуждает или нет? Пока не понял. Это Женька, и она всех пригласила на день рождения. Сначала угощала конфетами, а потом говорит:
- В субботу приходите, будем есть пирог.
И мне вдруг говорит, отдельно:
- Приходи, обязательно.
Удивила.
Я бы не пошел, больно надо, придумал что-нибудь, лишь бы отказаться, так всегда делаю, а сейчас, вроде, неудобно. Лично пригласила. Что-то в ней есть. Только, не пойму. Обычная какая-то. Может, заметила, как часто на ноги смотрю. Платье очень короткое. Только не понял, надо мне это, смотреть туда и, вообще? Или тот магнитофон подействовал, все отказались, забились в щели, а я принес, не поленился, и еще пленки со своей музыкой. Крутили на переменах, негромко. Обсуждали, кто что знает, какие группы, где металл, хард-рок, а где просто, попса. Ну и, конечно, к моему мнению прислушивались, и музыка моя крутая, не шелупонь всякая. Даже после уроков хотели остаться, доспорить, но прозвучал звонок, и все рванули, словно забыли. Черти полосатые. А мне тащить бандуру обратно.
После занятий свобода, не знаешь, чем заняться? То есть занятий много, порядок лишь установить. Но стержень во мне отсутствует, так говорит папа. Мне бы его дела - отработал и в книгу, ни забот, ни заданий на завтра, лишь мусор вынести и в магазин сходить. Только сажусь за уроки, сразу находится важное - энциклопедию полистать, марки в кляссере поправить. Может и правильно. Пока нет родителей, можно музыку громко врубить до ударов по трубе. За стеной бывший военный, тот в музыке ни черта не рубит, только по железу колотит, барабанщик, твою мать - азбукой морзе. Если сделать уроки сразу, то вечером так не послушаешь, рабочая педагогика начинается, воспоминания, как в детстве запеченной картошке радовались, и вообще, не было тогда магнитофонов и не отвлекались на всякую ерунду. Или отрезать кусочек дорогой колбасы, что к празднику, незаметно, тоненько, мама по случаю купила, положить на язык и сосать, как лекарство.
Поесть я люблю, если вкусно. Обожаю столовские котлетки, и вермишель. И чтобы маслом полито. И салатик со свежей капустой, можно с майонезом. А потом компот. Такое разнообразие уже праздник. С другом ходим в одно заведение, это когда подкопим денег. Пару раз в месяц получается. Даже не ходим, а ездим, что превращается в некую историю с путешествием. Все по-взрослому. И там не столовая, а кафе, так на вывеске обозначено, но все, как в столовой - очередь, подносы, длинная раздача с блюдами, а в конце касса. Но больше всего нравятся чебуреки.
- Они никогда не меняют вкус, - говорит Вадик. - Технологию не нарушают.
- Чебуреки моя слабость, - говорю.
- И моя, - Вадик улыбается, щиплет меня за руку. У него знак такой. - Могу съесть шесть штук, или восемь. Даже десять могу, - говорит.
Смеется.
- И я могу.
- Сколько?
- Еще больше.
Вадик музыкант, как и я, то есть, любит правильную музыку и на гитаре немного и волосы у него соответственно, не то, что мои - лишь уши прикрывают. Ему проще, нет отца, мозг никто не пилит. И курит он сигареты с фильтром, я не балуюсь. Похож на индейца из фильма, не главного, обычного, не Гойко Митич, но тоже смуглый. И головой подбрасывает волосы, когда те лезут в глаза, потом пальцем заводит за уши. Это уже непроизвольно, выработалось. И в школе его завуч распекает, а он - глаза в землю и улыбается. Видел.
- А как ты со своей морковкой? - спрашивает.
Морковка - это Верка на год младше. Так, ходили иногда, пару раз в кино - местный кинотеатр. Даже целовались. Ничего такая. Но надоела или я надоел. Как-то само собой рассосалось. Перестал звонить и она не беспокоится. Благо в разных школах, в той, что Вадик, и поступать она хотела в медицинский, только не институт, а училище, как мама. И мысли у нее, как у мамы - та вышла за лейтенанта, сейчас муж подполковник на пенсии. Я сразу понял, что думаем по-разному и интересы у нас разные. Она не настаивала. Ей всегда нравились военные. "Смотри, какой смешной курсантик", - говорит. А меня трясет. Нравится, так вали, прямо к этому смешному. Но чувствовала неправоту, перебор и сильнее в руку цеплялась. И на танцы ходила в училище. Не знаю какое, только военное точно, проболталась. И сестра ее замуж за военного собиралась. Династия, твою мать.
- Уже три месяца как ничего.
- Шкура она, - говорит Вадик.
- С чего это?
- Да, видели ее с разными типками, всякими. Тот же Лысый. Он всех подряд дрючит. Просто так не встречается.
Для меня новость. Лысый начинающий бандит, лучше не пересекаться. Терроризирует округу, когда выпьет, особенно. Местный "король", без лишних эмоций, похож на бревно с узко посаженными глазами. "Дай закурить", "Ну-ка, попрыгай" - с этого начинал, сейчас берега потерял. Мужиков возле магазина трясет на мелочь. Менты часто под руки водят до местного опорного.
От слов друга краснею, и он замечает.
- Не дрейфь, - говорит. - Найдешь себе нормальную.
Я в принципе уже нашел, то есть визуально выбрал, но как сказать ей об этом не представляю. И ему лучше и не знать пока. Ведь еще ничего не понятно - вообще, ничего. А с Веркой сейчас даже опасно.
На день рождения Женьки прихожу вовремя, даже чуть раньше. Не люблю опаздывать, да и зачем акцентировать внимание. Не артист, поди, как некоторые. Ненавижу, когда ждут, и когда опаздывают, не люблю. Там уже девчонки. Парни обычно отдельно, толпой, чтобы не так печально - их еще нет, а еще вместе проще, тогда один говорит, самый бойкий, остальные лишь поддакивают и подарок можно купить вскладчину. Они живут дальше, к школе. А Женька, именинница, через дом. Мы даже на занятия ходим вместе, иногда. То есть, одной дорогой. Она впереди, я сзади, или наоборот, непременно отстаем. Не о чем особо говорить.
Дома нашел книгу, незаметную. Не читанную. Если только раз, аккуратно. Папа так умеет. Серьезная книга. У папы много книг, любит это дело. У этой плотная обложка. Какой-то восточный автор и без картинок, только цифры оглавлений. И начинается там с описания природы, скал, океана. Попробовал первый абзац. Дошел до больной собаки. Тяжело. Не осилил бы, а для нее как раз. Подписал открытку, сунул в пакет, туда же коробку шоколадных конфет. Заранее купил. Покрутил в руках, вроде, не стыдно. Влез в туфли и вперед.
- Ты когда придешь? - слышу уже на лестнице голос мамы.
- Вечером, - кричу, перепрыгивая через несколько ступенек.
Знаю дом, подъезд, но никогда не был. Парадная скрипучая, едкий запах жареной капусты, лестница провоняла насквозь. Кто-то большой любитель простых блюд. Так и родители говорят - простая пища полезна.
Открывает мама. В переднике, довольная. Помада, как кровь на губах, аж глаза режет, и запах ее чувствую. Облизывается, не нарушая красоту. И капуста не из их двери, слава богу.
- Дочка, гости.
Вытираю ноги о половик, долго, упорно, не перестаю при появлении именинницы.
Поняла шутку. Я нервно смеюсь. Смех такой, придуманный, вроде Фантомаса, только мягче. В день рождения все должны быть веселыми, я в том числе. Ныряю в гостиную. Девчонки на диване, смотрят журнал и странно косятся, будто незнакомый проник в опочивальню наложниц.
Больно они нужны. Вручил подарок, сказал пару дежурных слов, готовился - поздравляю, мол, желаю, в общем, чепуху всякую, и рассматриваю сервант с посудой, потом книги, чтобы диванные подружки ощутили безразличие, в школе надоели. Потом плюхаюсь в кресло и смотрю в потолок, люстру изучаю, хрусталь или подделка. Если стекляшки тяжелые - точно хрусталь. Но это потом попробую, ради интереса. Даже головой можно достать, если на цыпочках.
Феминистки, как по команде перемещаются в другую комнату, что-то шепчут на ухо друг другу. Тайны у них. Маринки нет, а эти дуры.
- Угощайся, - говорит Женька, подвигает вазу с карамельками. - Посмотри книги, вот журналы брата "Юный техник", "Вокруг света". Скоро стол будем накрывать.
В самом начале всегда скучно. Не знаешь о чем говорить, руки мешают, то на груди сложишь, то в карманы запустишь. Это потом находятся темы. Гости серьезные, были бы пацаны, можно про космос, инопланетян, НЛО, недавно заметили, или о музыке можно. Впрочем, люблю быть один, или с дворовыми друзьями, которых не много - Вадик и Андрей. Андрей по спорту, у него секция три раза в неделю, потому встречаемся реже. А Вадик, баламут, с ним каждый день, почти каждый. Наконец, появляются остальные, там и Маринка, еще две девчонки. Шумно заходят и что прятались с журналом, выползли. Ой, ой... Новые поздравления, громкие тупые и огромный букетом гвоздик и девчонки отдельно добавляют свои тексты. И сразу задвигалось, ожило, как растревоженный муравейник - настроение, слова, музыка, стол, парашютом скатерть летит, праздничная посуда, и все хозяйственные, а я все думаю, почему Маринка пришла с ними. Вроде уговора не было. Явно с кем-то созвонилась.
После узнаю, опоздавшие пили вино. Перед тем, как зайти. Так просто - пили вино. Случайно узнаю, впрочем, все равно проболтались бы, раньше или позже. Такое событие. Воробей сказал. Это не птица, чирикающая на подоконнике летним утром, фамилия такая, а еще под два метра ростом. Самый высокий в классе воробушек. Он уже хорош.
- Я свою отдельно в подъезде засосал, перед тем, как зайти, - говорит таинственно. - Эти ругались, не понравилось, что ждать приходится. Хочешь?
Задирает пиджак, за ремнем початая бутылка "вермута".
- Как хочешь,- говорит. - Мне больше достанется.
- Все пили? - интересуюсь.
- Все или не все, не следил. Пусть мама за всеми следит.
Он улыбается лицом необычным, как в цирке под софитами, не губами и глазами, а лицом, и понятно - возникшее настроение результат неких химических процессов, что слюни в уголках губ.
А я подхожу к другим и спрашиваю "ненавязчиво": "Что, шалуны, пили"? Потом уточняю: "Все"? Кто-то кивает головой, кто-то показывает рукой - всего-то, кто-то отнекивается. Меня интересует лишь одна.
Ну, пила, и что? Вроде, ничего. Но когда сам не пробовал, не тянет, очень неуютно от непознанного, противно. Будто все вошли квест и уже в следующей комнате, более взрослой, а ты еще там, в предыдущей, и вахтер подозрительно косится на твой портфель и короткие брюки на тебе переростке, и не хочется в ту комнату и взгляд отрешенный, там болото и пахнет грязью, но там она. Если пила точно там, в той комнате с красными шторами и болотом. Тогда и пути расходятся возле двери, где две стороны и каждая из них выход и вход.
Через пару часов настоящий бардак и я ухожу. Пирог с лимонадом к тому времени закончился. Принялись за припрятанное. Первым блевал Воробей. Его таскали по полу с той же непосредственной улыбкой, оставляя шлейф из бессмысленных лиц. Тот подло икал и тужился что-то родить. На кухне сосалась Жибуль с Лосевым. Я понял, для чего масленица и весна и что у девчонок в головах. Маринка танцевала со всеми, только не со мной, я вообще не танцевал, больно надо, потом сидела на коленях у Валика, смеялась и щипала его за нос. Мерзко и противно.
Ушел тихо, ну их к черту. Даже замок в дверях придержал, чтобы не звякнул.
Уже дома включил магнитофон и стал думать. Ни о чем, просто так. Есть такой способ очищать мозги от тяжелых фракций - размышлять о чем угодно, только не о том, что произошло недавно. Отсечение событий. Лучше о том, что было когда-то очень давно, что сгладилось, или что будет, там хороший разброс фантазии.
- Ну как? - спросила мама. - Ужинать пойдешь?
- Нормально, сыт по горло, - говорю и растираю лицо, вроде, спать хочу.
Подлая нерешительность. Что-то сказать, что-то сделать, отложить на потом. Придумать оправдание. Это я умею.
- Ты можешь учиться, но не хочешь, - говорит разочарованно папа, придя с очередного школьного собрания. Классная только эту фразу и знает, всем говорит.
Папа часто ходит на собрания, не просто так. Ему нравится училка. Он вообще, так, слегка, бабник. И слова у него противные, уменьшительно-ласкательные, это когда с женщинами. И при маме может выдать, особенно если выпьет. Мама ревнует, но так, без злобы, больше обзывает нехорошими словами, а я тогда ухожу к себе. Когда он язык распускает, морщусь и краснею. Уже и зарок дал, что никогда не буду таким, скользким и бессмысленным.
Про его новую симпатию молчу. Так, ничего серьезного, не будет же он позориться с ней. И она совсем не красивая, только улыбается, когда видит его или когда разговаривают. И разговоры их по делу, только оба улыбаются противно. Да и мама может всыпать по первое число, пусть только попробует переступить черту. Я слежу. Он не понимает, а я слежу. Еще не до конца изжил нерешительность, но здесь без сомнений, если надо - сдам.
И нерешительность разлагает до сих пор. Когда был маленький, мама купила куклу и принесла домой. Усадила на стул и смотрела. Зачем, так и не понял. Пластмассовый "человечек", мальчишка по имени Митя - так на ярлыке, но кукла, не живое существо, чтобы вот так странно смотреть. Я притворялся, что интересно. Были у мамы комплексы. Может, хотела девочку. Меня она любила и любит. Как не любить единственного сына. Но чего-то в доме ей не хватало. Тогда с Митей играл, наряжал. Даже пытался шить костюмы на швейной машинке - штанишки и курточки.
- Мама, а как нитку заправлять? - спрашивал. - А челнок?.. А это сюда?
- А что ты шьешь?
- Пока не знаю.
- Ты мне всю машинку расстроишь.
Но она прощала, ведь я шил костюм "человеку", которого принесли в дом.
Глупо все это. Не хотел обидеть. А разве так плохо обижаться или обижать по поводу, говорить нет, когда надо. Или тебе сядут на шею, и будут крутить твоею же головой, как разводным ключом. Я не помню, что случилось потом. Лишь состояние и улыбка. Мы все улыбались - мама, я и Митя. Папе только до лампочки. И то понимание доброты, от которой отучился. Стыдно это или не очень?
А потом думал, что женщина свободна в своем поведении, замкнута и свободна. Они выбирают предпочтения, иногда мужчины так поступают, но, в основном, они. В этом и есть свобода - выбирать, а стеснение и прочее вторично. И вина здесь больше не папы, а ее. И мне хотелось именно такую свободу. Жертвовать одним, чтобы приобрести другое. Не навсегда, так примериться, как новый костюм, а потом чтобы все по-старому. Вот, я выбрал, а она еще нет. Разве так сложно, увидеть и выбрать. Это уже о Маринке.
С Маратом не общаюсь. Идеологические противопоказания. Не общаться, вообще, невозможно, так, привет пока, пару шуток. И в классе меня считают добрым, хотя сам так не думаю. И никогда не смотрю на его вещи. То есть смотрю, но другими глазами, равнодушными. Кому не хочется такие шмотки, мои проще и зарплата у родителей простая и мама в очередях по три часа, чтобы что-то модное купить мне или себе, папа не нуждается. Ему только рубашки нравятся. Когда мама покупает, он обязательно скажет:
- Вот и мне новая кашуля.
Кашуля, это по-белорусски и училка, что нравится ему, ведет белорусский язык, на этом и спелись голубки.
А еще папа любит пчел и дачу. Туда родители ездят каждые выходные, когда лето. И меня забирают.
- Магнитофон оставь, - говорит папа. - Ни к чему он там.
- Что ты за него все решаешь, - говорит мама. - Пусть берет.
А я не хочу на дачу, ни с магнитофоном, ни без него, ни речку, ни общения с местными аборигенами. Люблю, когда один. По весне не дергают. Не особо. Они собираются, а я обычно начинаю про уроки или контрольную придумываю и про то, что надо подтянуть математику или тройку по физике исправить, о которой вдруг вспомнил. В дневнике у меня чисто, лишь хорошие отметки. Если тройка или что хуже, говорю учителю - забыл. Так все делают. Ну, почти. Зачем родителям портить настроение. Про тройку звучит убедительно. А в портфеле ковыряться никто не будет, в крайнем случае, можно осторожно швырнуть под диван, а в школе передать соседу.
В такие дни я взрослый, когда один. Готовить у нас семейное, и папа, и мама, и я могу. Кашу сварить, суп молочный сделать, даже куриный, запросто. А яйца поджарить, элементарно. Тогда и колбасу оставляют дорогую и немного денег на всякий случай. И я главный. Готовлю, смотрю телевизор, музыку погромче, сосед оживает. Потом Виталик заглядывает, курит осторожно, и все в форточку выбрасывает. Унитаз сигареты не проглотит, пробовали, те долго исчезать не желают. Потом вылавливаешь и опять в окно. Если приносит гитару, то играет и мне показывает. В такие дни особенно мечтается, про будущее. И мечтаешь - вроде, квартира лично твоя и нужна хозяйка. Чего это я на кухне. А постирать, погладить. Нет уж, у женщины свои обязанности, своя территория. И хозяйка понятно кто.
Есть такие нейтральные зоны по интересам, по взрослому, и за деньги, приличные деньги. В любом районе есть. И интереса хватает с избытком. Прихожу туда про музыку узнавать, вернее, записывать, фотки покупаю черно-белые, когда накоплю, музыкантов всяких. Зовут делового Дима, но величают Пиня. Почему, неизвестно, не спрашивал. Он чуть старше, учится в каком-то училище. Откуда у него все, непонятно, в какую-то струю попал. Сам худенький, маленький с вечным насморком, даже летом.
- Гайморит, - сообщает он всем на всякий случай и подтягивает носом. - Даже не гайморит, а синусит, - уточняет. - В дороге продуло, голова раскалывалась неделю. Потом прокалывали.
Видно дырка не зажила. Мы эту историю слышим не впервой, она для новых, как визитная карточка. В шутку между собой называем Пиня-сопливый или просто - сопля, но при нем помалкиваем, можно нарваться, и прощайте новинки, фотки, качественные записи, атмосфера.
Стены увешаны плакатами Кисс, АББА, Назарет, мелкие картинки, обложки журналов - Джимми Пейдж или Хендрикс - там трафарет. А еще парень в ковбойской шляпе с пистолетом, так что дуло прямо в тебя и пуля уже летит. Два магнитофона, вертушка для пластинок, наушники, колонка с усилителем, гитара на стене, какие-то тряпки в углу на продажу. Пепельница завалена окурками и сиамский кот, то есть кошка, осторожно поглядывающая на гостей со спинки дивана. В общем, круто.
- Тварь, злобная, - ласково говорит Пиня. - Если обидится, может и диск поцарапать, нарочно. Сука. А может и цапнуть.
Показывает руку.
Никогда не видел, чтобы он играл на гитаре. Да и пыль на корпусе говорит об этом. А гитара хорошая. Не "Фендер", как у Блэкмора, но фирма, однозначно.
Сегодня здесь Марат и еще две девчонки. Бывают же неудачные дни. Что-то перетирают по музыке, но больше о шмотках. У Пини их вижу впервые, его и малолеток.
Подаю Марату руку, он жмет и какой-то бодренький, удивительно.
- О! Привет! И ты здесь!
Ведет себя, как старый друг. Только он, типа, первый, а я второй. Я в очереди, а он на постаменте, отдельно. Так и хочется произнести - это ты здесь, а я по старым тропинкам, с интересом.
- Что у тебя по тем джинсам? - говорит.
- Меряют, пока глухо, - говорит Пиня.
- Может, тебе штаны нужны? - говорит Марат, глядя на меня.
Вот сейчас, с разгона, возьму и куплю. Это он так выдрючивается. И эти видно с ним, красуется. Не из нашей школы, явно. Сидят, ноги на диван, одна пальцем по усам кошке водит. Животное прикрывает глаза от удовольствия. Кошки, одним словом, все кошки, драные. Ничего не имею против Марата, так, чуть-чуть. Просто мы из разных вселенных и будущее у нас разное и любовь. Такие только себя принимают, а я готов до конца, если с хорошим человеком. И в снег и в зной и без денег, если она не против. А она не будет против.
Потом Марат уходит, а эти остаются. Все равно мешают. Музыка это интимное, как секс, который когда-то случится.
В середине марта Маринка заболела. Странно, зима давно прошла. Теплое солнце, снег почернел, видно, от усталости, сжался до островков, журчат ручьи, кое-где сухой асфальт, на нем уже разноцветные рожицы - малышня быстро успевает испачкать тротуар. А она болеть.
После недели только и разговоров, что проведать, будто, других дел нет. Впрочем, это не Жибуль или еще кто-то. Позвонила ее мама, нашей Зинаиде Михайловне и объяснила причину пропусков. Что болела и так понятно, но что долго. Об этом и сообщила. И что болеть будет еще неделю или две. Что-то хроническое, осложнение после гриппа. Ну и классная с инициативой, мол, ваш товарищ выпал из образовательного процесса, и нужно проявить сочувствие, навестить, помочь с уроками.
Нашим только скажи. Тут же сердобольные зашевелились, активистки, про дружбу заводят, мол, мы подруги, потому нам идти. Даже собрали с класса мелочь на подарок. А у меня подрывает - какой подарок, когда болеют? Чушь собачья.
На всякий случай вечером позвонил из ближайшего автомата:
- Алло! Алло! Чего молчите? - спрашивает голос.
Живая. Это хорошо. Осторожно вешаю трубку.
Наплела классная чертей космических. Только расстроила. Представлять всякую чепуху начал. До боли жалко ее. Типа, одна, страдает, а эти готовы только по указке. И хочется бежать неизвестно куда, что-то делать, а что непонятно и ноги ватные. И черт с ним, что пила вино или нет, и что щипала за нос того жлоба. Так бывает. Она ведь не обязана никому, в том числе и мне. Пока не обязана. А сейчас одна, как брошенный в шторм кораблик. А небо низкое и тучи, там, набухшие дождем. И что она, читает или просто лежит. И мы в чем-то похожи. Она болеет и я. Только я без температуры и врачей. Нервное. И музыку слушать не хочу. От нее еще хуже. И не понятно кого больше жалко себя или ее.
Одноклассницы решили во вторник, сразу после уроков. Три девчонки, самые важные.
- Не надо целой шоблой ходить, - сказала Максимова.
Зинаида Михайловна подтвердила, только слово шобла заменила.
- Да, сейчас шумные компании ей ни к чему.
Весна в полном разгаре. Уже и снега-то нет, так, чуть-чуть, больше ручейков и лужи. И настроение поднимается, только что-то грустно. Чего-то не хватает.
Даже встретил Вадика и все не то. Тот, как всегда начал с чепухи:
- Дело есть! - говорит.
- Какое? - интересуюсь.
- Член сварился, будешь есть.
Еще те шуточки. Здесь он заржал, ущипнул мою руку и встряхнул гривой. Потом делает серьезное лицо:
- Когда в столовку?
- Скоро.
- Помнишь, какие там чебуреки со сметаной?
- Помню.
Не очень-то хочу говорить всякую чепуху. Но вдруг он сказал такое, что внутри оборвалось, как лифт с обрезанными тросами.
- Маринка из вашего класса?
- Какая? - тупо спрашиваю и поправляю дергающийся глаз.
- Маринка, ну, светлая, такая.
- А как фамилия?
- То ли Белоглазова, то ли Бело...
- Белогузова, - очнулся я.
- Да, Белогузова.
- И что?
Напрягся.
- Брат ее уехал, то ли в командировку, то ли в поход, а у него моя пластинка. То есть не совсем моя. Лед Зеппелин, ты знаешь. Звонил им, сеструха отвечает. Говорит болеет, а этот неизвестно когда будет. А мне винил отдавать. В общем, старина, зайди к ней, забери диск. Хорошо?
- Как это, приду, скажу - дай... Да пошлет она.
- Не пошлет. Я с ней говорил по телефону, сказала, чтобы ты забрал.
- Я!? - даже до иголок пробило.
- Если Зябликов ты, значит ты, - хитро улыбается Вадик.
- Каким боком? - сомневаюсь, а еще то, что у него ее телефон бесит. Откуда? Впрочем...
- Видела нас, знает, что шатаемся вместе, в общем, так сказала.
Наконец, обильно краснею. Всегда краснею, когда не нужно. Вадик снова за мою руку и ехидно спрашивает, заглядывая в глаза:
- Она?!
- Иди к черту, - говорю. - Сам разбирайся со своими пластинками. Да и номера ее не знаю.
Идти в тот же день, когда проведала компания неправильно, да и время у них лучшее, сразу после занятий, когда родителей нет. Вечером взрослые, куча вопросов, подозрительных взглядов, утомительный чай, даже не поговорить. На следующий день бодро звоню.
- Марина, привет, - голос вполне официальный, чтобы не подумала.
- Коля, Зябликов? - переспрашивает она.
Ее сразу почувствовал - такая, как в жизни. А она нет. Но главное, не надо прятаться в автомате, прикрывать трубку. Можно спокойно звонить из собственного квартиры, не бояться шума машин или случайных теней. И деньги домашний не проглатывает. Вот и сейчас, хожу по квартире с голым торсом. Брюки не сбросил после школы, не успел, звонок важнее.
- Болеешь?
- Болею.
- Сочувствую.
- Спасибо.
- Там, пластину нужно забрать... Вадик... Что брату давал.
Слова обрывистые, не сочетаемые, будто вода из разных бочек, болотная и родниковая, потому что голос не слушается и вместо того, чтобы подбирать фразы думаю об общей концепции будущего. А тогда фразы получаются бестолковые.
- Ты чего там сопишь? - говорит она.
- Простыл, - зачем-то вру.
И уже, испугавшись, добавляю:
- Так, немножко. Чуть-чуть.
- Меня хочешь заразить по новой?
- Нет ничего, - говорю более уверенно. - Температуры нет. Это просто так. Так я сейчас зайду?
- Заходи.
Еще с вечера выпросил у мамы пару рублей. Не знал, как и когда. А сейчас решил сгонять в цветочный, даже пару шагов сделал, больше мысленно, до него две остановки и там неизвестно. Может, очередь огромная, как было на восьмое. Глупо заставлять больную ждать. Нет, не сложится. Плюнул, залетел в ближайший продуктовый. Выбрал шоколадные конфеты, чтобы на все деньги с мелочью.
Потом на третий этаж, без ощущения перил. Первый раз к ней, первый раз одни, и никого вокруг. Никого. И вполне официально, с поводом, и чтобы не думать лишнее. А там уже посмотрю, но сказать что-то надо правильное, чтобы поняла. Искорку маленькую зажечь. И туфли новые достал из коробки. Мама сказала, что лучше позже, когда грязь сойдет, а какая грязь пробежать пару дворов по сухому. Чуть жмут, но пару дворов, и мысли всякие разрывные. Весна, везде весна, может только в Африке нет весны, там скучно, потому все черные. И Жибуль сейчас бы расцеловал, так, для тренировки.
Звоню в дверь, такую знакомую и приятую, будто сто лет знакомая. Все что с ней, все удивительно. И она открывает.