Знаете, почему Синицыны умные и культурные, а это не только родня, но и близкие к ним люди - соседи по площадке, любовницы соседей, художники, красиво кладущие керамическую плитку в ванной нужным людям и другие творческие работники, обладающие определенной хваткой и внешностью. Секрет довольно прост - ближайший родственник Синицыных - Синицын Николай Николаевич декан серьезного факультета, серьезного института. И, конечно же, мы все любим деканов, потому что от одного названия - декан хочется выпить утренний чай, стоя, даже если кипяток, а ещё больше любим ректоров, потому что у ректоров несколько деканов, пять или десять, а у деканов ректор один. Но у Синицыных был декан.
В общем, пришло время и одному из очередных Синицыных, то есть, мне, наступила пора приобщаться к истокам - поступать в известный вуз, заразиться всеобщей образованностью. И выбора особого не было, поскольку до этого любил все одинаково - и математику, и русский, и физику, и рисования, и биологию, и футбол, и беседку когда дождь, и котлету которую не отличал от мойвы по полезности, то есть не любил, а терпел. От какого винегрета в глазах рябило, и котелок кипел и разбегался волнами по компасу жизни. Слава богу, родители помогли - сказали, как зачем и почему. А чего думать, напрягаться, они в курсе. Станешь экономистом, говорят, у нас все в роду экономисты, даже те, кто без образования, те особенно специалисты в этой области получились. И я решил стать экономистом. Поскольку образование само по себе круто, а еще не надо в армию и экономист ходит в галстуке с папкой и очках, в старом пиджаке, а ещё он еврей. Здесь я засомневался.
- Папа, так я же не еврей, - сказал я.
- Ничего, не расстраивайся, твой родственник тоже не еврей, - сказал он. - И остальные родственники, возможно не евреи.
И тогда я успокоился, тогда понял, что можно быть не евреем или возможно не евреем и вполне сносно играть на скрипке или чертить разные экономические таблицы, или разбираться в жизни. А ещё ходить с папкой и все тебя будут уважать.
В общем, папа позвонил кому следует, туда, куда звонили все родственники, когда приходило время и нужно было думать о будущем.
Я, конечно, подслушал. Как не подслушать, если решается твоя судьба. И мама подслушивала, только делала это более открыто - улыбалась, в предчувствии чего-то, и делала злое лицо или щипала папу за бок, чтобы за речью следил, окультуривался.
В общем, там договорились, а чтобы закрепить произнесенные слова, папе нужно было принести бутылку коньяка без закуски - так сказала мама - закуска и на месте найдется, а ещё навесить карниз и собрать кухонную тумбочку, которая родственнику-декану принесли неожиданно - так сообщила трубка. И все были довольны.
Папа сходил по известному адресу, а потом вернулся и даже чуть больше любил маму и пытался петь песни. Но мама не любила его таким, потому шлепала по губам и сбрасывала нависающую над грудью руку.
- Ну, как?- интересовалась она.
- Все, решил, - улыбался противно папа. - Это же мой родственник, племянник!
И слово племянник он произносил особенно. Утонченно. Как поэт. И я был рад, что у меня такой брат. И ничего, что у нас большая разница - четвертак. Зато и должность у него, и в почете, и дружить желали с ним все подряд. А мне дружить не надо. Меня скромность и сомнения одолевали - кто я? Некое аморфное, без титулов и званий. Птенец, с пробивающими усиками. Мы и здоровались по-разному - я с трепетом он наставительно.
- Подтягивай оценки, - говорил.
И все время забывал мое имя. Потому что он знал много более нужных имен. Разве так говорят братья?
- Что он сказал, - требовала мама.
- Сказал, что пусть подаёт документы.
Тут папа достал бумажку с названием факультета, которому будет посвящена моя жизнь, поскольку запомнить это не имело сил и оснований. И мама долго вчитывалась в три начертанных слова и думала.
- А дальше? - спросила мама.
- Повесил полку, - папа, наконец, дотянулся до ее груди и мама позволила.
Тогда я сел за учебники, усиленно. Книг каких-то набрал, справочники абитуриента, примерные задачи. А там формулы противные иксы, игреки и косинусы с неизвестным. И что-то помнил, а что-то проиграл в футбол во дворе. И правила по русскому, где ться и тся, и сказуемые, и глаголы, и обороты речи, и запятые где ни попади. Вот за географию и историю был спокоен. Там у меня по школе пятерки. Я по жизни гуманитарий со спортивно-дворовым уклоном. И было лето, пьянящая пора новых возможностей. И мальчишки продолжали швырять мяч, кричать - "пас, ну что же ты", греметь банкой или бренькать на гитаре и девчонки визжали, как резанные. На улице это не так слышно, а в квартире с открытыми окнами за учебниками еще как. И я стал серьезным, как далёкий по возрасту родственник.
И время летело быстро, потому что так всегда, если думаешь о хорошем. И вот уже начищенный костюм, выглаженная рубашка, новые ботинки, и сам еду смотреть списки возле страшного слова "деканат" где заседал не мой брат - к себе видно постеснялся, где и твоя фамилия, где время, куда и во сколько, и как сдавать. И самое страшное - знают ли там за столом на возвышенности, кто я. Мало ли фамилии одинаковые. А вдруг?
И я учил, старался, не спал, решал примеры, потом рассматривал карты и атласы, потом, мечтал, что будет потом, когда поступлю и ещё потом, когда нужно работать этим самым - экономистом. Но так далеко мозг с трудом забирался. И я не мог подвести своего именитого брата, потому что все в роду гордились им и уважали, уважали и папу, и его брата - моего дядю, но гордились только им - деканом. А потом шел в огромную аудиторию - не чета классам, там запах свежей краски и чем-то грандиозным отдает, подхватывающим от живота и в окна яркое солнце, потому что лето, и особое настроение и комиссия называла темы или приглашала брать задания. И было все строго, по-взрослому. И жил я в ожидании праздника, и снова ходил в высотное здание, и искал себя в списке среди других, и находил, и была отметка четыре или пять, правда, пятерка была один раз. И я летел на крыльях домой, и думал о проходном балле в этом году. Уж слишком хорошо у всех получалось с оценками. И все вроде неплохо, и осталось лишь чуть-чуть подождать.
Но тут позвонил родственник и я понял, что происходит нечто непонятное. Это по папиному лицу и взглядам на меня. И хорошо, что мамы не было, а так бы и она переживала, правда и она начала тоже, но уже позже, вечером, когда вернулась после своих забот, после очередной очереди за апельсинами у магазина и когда папа все рассказал.
- Зачем ты списывал,- заламывал руки мама.
А папа плевался, как будто попал в кунсткамеру и наблюдал уродца, и хотел блевать, но в музее можно только плеваться и то без слюны.
- Зачем!? - повторял он и заходился в истерике.
- Я не списывал, - говорю.
Но мне не верили.
- На чем списывал? - вытаскивал я по крупицам подозрение.
Мне хотелось знать, потому что я никогда не списывал, потому что списывать боялся, кроме как в чужой тетрадке подсмотреть. А чтобы шпору или ещё как-нибудь - никогда. У меня сердце бы остановилось, как только эту шпору стал доставать. И на морде моей все написано - этот списывает. Потому шпоры для меня табу, лучше двойка - честная и справедливая. Ладно, была бы там, математика, или хотя бы русский, а от слова география вздрагивал и начинался тик
- На географии, - сказал отец.
- На географии?- удивлялся я. - А что там списывать?
И начинал им рассказывать, про горы и материки, про реки и города, про ландшафт и земную кору, про магму и суглинок, все как в том билете.
И папа сказал, что он никогда не списывал, что после пятого класса школа закончилась, поскольку началась война, а до пятого списывать было нечего, что больше курили за забором и бегали рыбу ловить. И мама сказала, что не списывала, когда училась на заочном в том же институте, потому что брала чужие решения и переписывала, а это не списывание, или, садились вместе и решали задачи, что им давали, а потом относили куда следует. И что я один такой бестолковый и позор семьи.
И они волновались, словно сами были на том экзамене, и папа шел к телефону.
- Не списывал, - говорил в трубку. - Может, там ошиблись. Может, там фамилию попутали.
И был слышен злой голос с другой стороны, раздраженный. И папа возвращался ко мне.
- Списывал, - говорит. Они врать не могут. Они!!
И он театрально тряс рукой, словно в ней рыба, которая вдруг ожила и хочет вырваться на волю.
А я все больше терялся в жизни. В той жизни, о которой мечтал и в которую только вступил, начинал постигать. Весело и радостно вступил, но не туда.
- Не списывал, - сказал я. И как аргумент, показал дневник с итоговой пятёркой по предмету.
- Зачем мне списывать, география не математика. Но и по математике я не списывал и по русскому.
Потом мама сказала папе:
- Племянник твой придурок, только ему не говори. И непонятно, что там у них.
- Да уж, - вздохнул папа. И ходил официально курить на кухню вместо туалета. И мама говорила, чтобы форточку пошире открывал.
А потом он накрывал "поляну", взял много денег и накрывал - племяннику, и тем, кто за меня горой и тому по географии, у кого "списывал". И все закончилось чудесно, и папа опять пришел весёлый и щипал маму за грудь, потому что уже было понятно, ещё до общих списков, что поступил, что стану экономистом, как сосед по подъезду - Марат Исаакович Саксаганский.
Только с тех пор начал сомневаться в сути взаимоотношений, в сути человеческих натур. Потому что, произошедшее казалось игрой, взрослой игрой, в которую посвятили семнадцатилетнего мальчишку с романтической влюбленностью в хороших девочек и в хорошие манеры, с начинающей проступать бородой.
Ладно, дело прошлое. Теперь у нас в роду все экономисты, ну, почти все. Папа не в счет. Только до сих пор не понял, помогали мне тогда или нет. Если помогали, то откуда такое неприятное разночтение, и, возможно, помощь вылезла боком. Это сейчас думаю, когда портфель, галстук и рубашка в клеточку, и работа с девяти до - без пятнадцати шесть. И ничего нет особенного у экономистов - жизнь, как жизнь. А рубашка обязательно в клеточку, белые пачкаются.