Три месяца, как они расстались. Костя уже смирился и начал привыкать к старой жизни, которую подзабыл за пролетевшие два года. Расстались без скандала. Все шло к этому. Мелкие обиды превращались в недельные молчания, близость становилась реже, вроде все еще было по старому, но уже что-то сломалось. Он хотел продолжать, что-то менять, что-то делать, но не она. Это все шло от нее. Еле слышное, еле заметное, дуновение осени. Он даже знал, когда примерно в ее голове щелкнул переключатель. Знал, но упорно стоял на своем, допуская те, же ошибки, от которых они молчали. Но в этом была не столько его вина. Это обстоятельства заставляли повторять одни и те же ошибки. Да и не ошибки это были вовсе, а сама жизнь, с ее не самой лучшей стороны. Когда на работе не получается и вместо улучшения приходят новые промахи. Когда этот груз несешь домой, копишь в себе, замыкаешься и молчишь. А она все видит и не понимает происходящих перемен. Ее схема проще и бескомпромисснее - значит разлюбил.
Так пролетела зима, наступила весна, которая, казалась, принесет перемены, и эти перемены вроде наступали, так, во всяком случае считал он, но в мае, когда зацвели сады и природа стала рождаться в тысячный раз, она сказала коротко и сухо:
- Нам надо расстаться.
Костя ощутил некую неестественность этих слов. Чуждых для нее, такой хрупкой и покладистой, всегда веселой. Но она это произнесла, и он понял, что эти слова долго собирались в ее голове, выстраивались в логическую связь и только ждали момента, когда не сказать их было уже нельзя.
- Надо, так надо.
И хотя он знал, что это может когда-то случиться, чувствовал. Что нет ничего вечного, идеального, что последние месяцы он сам подталкивал к этому, но произнесенное обожгло кипятком.
Он даже слегка покраснел, хотя случалось это крайне редко. Быть сильным, не раскисать - это то, что сейчас нужно, думал он. Даже если бы бросился на колени и стал упрашивать, умолять подождать, дать шанс, поскольку любил ее не меньше, а даже больше, чем в первые встречи, ничего бы не изменилось. Лишь бы усилилось ее отвращение и отвращение его самого к себе.
На этом они поставили точку.
- Я завтра, послезавтра соберу вещи и уеду, - сказал Костя.
Он знал, что надо торопиться, что лучше все сделать быстро и сразу, но переночевать с этой новой реальностью стоило. Он давно знал, что любую неприятность лучше переспать, пропустить через сон, крепкий сон, который был ему подвластен при любых обстоятельствах. Это спасает от спонтанных непродуманных действий, которые порой смешны и еще более ошибочны.
Этой ночью они как обычно оказались в одной постели, под одним одеялом, поскольку другого просто не было, но спиной к спине, как это было во время ссор. Только сейчас держали еще и расстояние, боясь коснуться друг друга. Прохладный воздух проникал в укрытие, в образовавшееся пространство и неприятно бродил по одиноким спинам.
На следующий день он уехал. Ждать еще сутки, мучиться не имело смысла. Она отдала все, что он купил для их совместной жизни.
- Забирай все, - сказала она.
И это прозвучало так, что вроде: "Забирай все, что хочешь, но только сделай это, сделай. Не мучай меня"! И он это почувствовал, он это понял. И внутри впервые образовался злой комок.
Собирался он основательно, неторопливо и молча. Лишь в конце сказал:
- Я тебе оставлю телевизор.
- Нет, не надо, - сказала она.
- Не тебе, а детям, твоим детям.
Голос его был спокоен, и она решила, что лучше не спорить.
Спустя три недели Костя вернулся. Он забыл документы. Все в спешке, понимал он. Хорошо это или плохо, или знак, какой? Может, обойдется и этот договор не так существенен. Но он понадобился и к своему неудовольствию и эмоциональным переживаниям, которые так и не утихли, пришлось возвращаться. Сначала он набрал ее номер телефона, и сделал это впервые с момента расставания. Голос на другом конце был такой же приветливый, как и в лучшие времена, словно ничего не произошло. Костя сказал, что заедет, объяснил причину, что бы ни дай бог не возникло побочных мыслей, уточнил время.
- Лучше в выходной, - сказала она.
- Ок.
Это случилось, он вновь увидел ее. Новые брючки, новая маечка, новые сандалии, купленные уже после расставания, которые так ей к лицу. Новая жизнь, новые перемены, маленькие хитрости, способные увести от лишних раздумий, подвести черту между прошлым. Маленькие радости перевоплощения. Лишь привычные волосы и та же улыбка и озорные глаза. Он понял, что соскучился.
Когда поднимались в лифте, чтобы ступить за порог такой знакомой, но ставшей чужой квартиры Костя не удержался, прижался и поцеловал. Нагло поцеловал, в губы, которые ему уже не принадлежали, но были его губами, к которым он касался ежедневно много, много раз. Она лишь улыбнулась, не отстранилась. Отстранение было в глазах, ставших вдруг холодными и растерянными. И он понял - она испугалась возвращения прошлого.
Костя забрал документы, от предложенного чая отказался. Последний раз, окинув взглядом пространство, боясь увидеть что-то необычное - новые предметы, незнакомые тапочки, чужое присутствие, дух, вроде сигаретного дыма, ведь они оба не курили, покинул прошлое навсегда.
Спустя месяц, он начал звонить. Просто так, на правах старого знакомого. Он не стеснялся новой роли. Волна первых обид прошла и он понимал, что прожив с человеком несколько лет, разделяя постель, еду, радости и недоразумения, так просто бросить и не общаться просто глупо, как-то по-мальчишески. Тем более что ничего плохого они друг другу не сделали. Было разное, веселое, грустное, но плохого не было. Просто у нее иссякли чувства, она выдохлась. Он, понимал устройство жизни по-другому и знал, что перетерпи этот кризис, у них все бы наладилось, начался прилив новых чувств и красок, но ничего сделать больше не мог. В ней что-то перемкнуло. Она такая. Вот такая и все. Она сама говорила, что приняв решение, не отступает от него никогда. Это ее принцип. И ее старые расставания, о которых он знал с ее же слов. И он этому верил.
Что-то возвращать не имело смысла, но нечастые звонки закрывали брешь одиночества, которое неожиданно охватило его. Самое неприятное, что случилось с ним - он больше не мог смотреть на женщин, воспринимать их с точки зрения чувств, отношений. Во всяком случае, пока. Он их не ненавидел, не обвинял огулом в чем-то непорядочном, просто найти, такую, как та, которую потерял, не представлялось возможным. Такое бывает.
Она охотно отвечала на звонки. Рассказывала, как дела, как дети, о том, что собирается поехать в отпуск на машине, реализовать, наконец, сумасбродную идею спуска в лодке по реке, с палатками, костром, комарами и песнями под гитару. Такие мысли, в их совместной жизни, он пресекал на корню. Мягко пресекал, долгими и нудными увещеваниями. Возможно, и это внесло свою каплю в клубок непонимания. Когда она говорила про отпуск, палатки, Костя, даже сейчас, спустя несколько месяцев, начинал непроизвольно ревновать. Что-то внутри сжималось, будто засасывающий водоворот.
А однажды она его просто расстроила.
- Надо пойти к врачу, - сказала она, - Грудь увеличилась.
Костя неожиданно испугался. Он не мог позволить, чтобы она попала в беду, чтобы с ней произошло несчастье. Он чувствовал некую ответственность за нее, некий долг, который упорно висел в сознании, долг перед их отношениями, что не смог сделать ее счастливой, да и себя по ходу. Захотелось все бросить и, несмотря на произошедшее, лететь стрелой, как было раньше обнять и успокоить. Но вместо этого, понимая абсурдность порыва, произнес, как можно ровно:
- И когда собираешься?
Он хотел сказать другое: "Беги, торопись, сейчас же, сегодня. Это твое здоровье и я хочу, чтобы все было хорошо. У тебя должно быть все хорошо".
Но сказал лишь то, что сказал, поскольку на большее уже не имел права.
- Посмотрю еще пару дней.
- Ок, - сказал Костя, стараясь быть достаточно безразличным.
В последующие дни разговор так же начинался со здоровья. Она сетовала, что процесс не остановился, что правая грудь увеличилась и потерялась симметрия, что она переживает. Он упрекал ее в безрассудстве, в ребячестве, пытался найти правильные слова, не переходя границы новых отношений.
Когда она пыталась найти отговорки, оправдание своему бездействию, Костя не мог, это слушать, прерывал и с явным раздражением, которое было переживанием за нее, спрашивал:
- Ну и?
- Да, вот сейчас, подтяну пару дел и пойду, - говорила она.
Он не звонил несколько дней. Были дела, не самые лучшие, нервотрепка по работе и он на какое-то время даже забыл о происходящем там, далеко, а когда, наконец, позвонил, то услышал:
- С ума сойти! Представляешь, я беременна.
- В смысле?
Более глупого вопроса он не мог задать. Они не жили более трех месяцев. Но некая робкая надежда теплилась в нем. Вечерами, ложась в постель, он вспоминал только хорошее, допускал варианты воссоединения, фантастического, волшебного, понимал, что все произошло странно и неправильно. Что виной всему его упрямство, и вообще он виноват во многом, если не во всем. Это он не сумел сохранить отношения. Он и только он. Большой и капризный. Он должен был что-то сделать, обязан, поскольку все понимал заранее. Поскольку был мудрее и опытнее, поскольку был старше, серьезно старше. А она боялась его мудрости. Она была просто девчонкой. Маленькой девочкой, которой с трудом далась та правда, те несколько слов.
А вдруг я отец? Как тогда? Готов ли я к этому? А ей? Надо ли ей все это? Двое детей уже есть, только в работу влилась и вот, на тебе?
Мысли, мысли, мысли... Они летели, обгоняя друг друга. И ощущения, непонятные, разворачивающие все наоборот. И сомнения, и желание верить, потом снова сомнения.
- Нет, что ты. Это уже после тебя, - сказала она.
Костя почувствовал, будто кто-то выплеснул на него ведро помоев. Резко, на выходной костюм и гладко выбритое лицо.
- Но у тебя ведь защита, ну эта, спираль, - как-то безвольно пролепетал он, ощущая непонятные импульсы раздражения и подступающей брезгливости. "Зачем она это сказала? Зачем? Мне"? Но, вспомнив ее привычку говорить всегда правду, вдруг замкнулся.
- Возможно гормональный всплеск, - буднично произнесла она.
Но Костя уже не слушал.
- Так у тебя теперь будет трое, - впервые зло пошутил он.
- Нет, буду делать вакуум.
Голос ее стал более осторожным, она явно почувствовала перемены в собеседнике.
- Вот я никого, ни разу, с момента расставания... Никого ни разу... А ты!...
Голос Кости слегка дрожал, но он сдерживал его, как и нахлынувшую обиду, и раздражение, не хотел показывать, оголяться, но это просто лезло из него. Разлеталось во все стороны, непроизвольно, словно кузнечики из летней травы. Зачем она это сказала? Зачем?
Наконец и у нее зазвучали злые нотки:
- Так вот ты, какой на самом деле? А прикидывался рассудительным, философом, добрячком. Все твое поперло наружу.
"Если бы все мое поперло наружу, то ты бы утонула", подумал Костя. А вслух произнес прощальное:
- Пока. Береги себя.
С этого момента начался отсчет настоящего расставания. Он считал случившееся предательством, ведь не прошло и трех месяцев, как они разъехались и она с кем-то успела переспать. Взяла и переспала. Значит, кто-то был, хотя бы в наметках уже при нем был. Значит, кому-то звонила тайком или переписывалась. А может и не было тогда, может эта связь потом, скоротечная. Но от этой мысли было так же неуютно, как и от предыдущей. Как быстро, как быстро все в этом мире. Как противно и вульгарно. Она изменила, ну и пусть, что находились они в разрыве. Изменила, изменила. И это однозначно, сто процентов. Морально и физически. Морально, что допустила это и физически, что допустила это. Что допустила. Мораль допущений, мораль табуирования. Он уехал, а она изменила. Быстро, очень быстро. Все было неправильно, будто полито грязью. Возможно, потому что он все еще любил ее, а она уже давно распрощалась с этим чувством. А может и, вообще, ничего не было, с ее любовью. Может это был обман, растянувшийся на долгие два года. Возможно.