Их повязали возле дома, недалеко от магазина. А незадолго до этого они совершенно случайно встретились и по такому поводу решили отовариться бутылкой вина. Никакого распития вроде и не было. Они только успели раскупорить "нольсемь", приготовиться к коротким тостам, типа: "Ну, будем!" или - "Вздрогнем", к душевной беседе, которая непременно наступает после внутреннего тепла первых глотков в эту промозглую осеннюю пору. Успели лишь ощутить плодово-ягодный аромат алой субстанции, похожей на тормозную жидкость, проглотить набежавшую слюну, поежится то ли от запаха винного красителя, то ли от холода, как из-за угла дома, за которым, как казалось, они надежно спрятались от посторонних глаз и непредвиденных обстоятельств, выскочили двое. Они и впрямь выскочили, поскольку другие двое так и застыли с вытянутыми физиономиями и вещественным доказательством наизготове. Выскочили в форме, со всеми прибамбасами, в общем, по службе, как положено. Будто караулили.
- Распиваем?
- Да нет. Да вы что, какое распитие. Даже пригубить не успели. Вот бутылка не початая. Только открыли.
- Открытая бутылка, значит распитие.
- Да какое же это распитие, когда ни одного глотка, ни единой капельки, ни в одном глазу, - засуетился тот, что постарше в фетровой кепи и демисезонном пальто, стараясь глубоко не дышать предшествующим употреблением.
- Не надо спорить, уважаемый. Факт открытия бутылки налицо.
- Допустим, открыли, ну и что? - подал голос второй, что помоложе.
- Зачем, вот так сразу оформлять? Может не надо так категорично? Простите нас. По недомыслию. Не хотели, вот честное слово, да и место здесь не проходное. Безлюдное.
Милиционеры явно не разделяли оптимизм этих двоих. У служивых был свой план, который не совпадал с настроением противоположной стороны и не предусматривал простых решений возникшей ситуации.
- Пройдемте в участок.
- Братцы, товарищи, господа милиционеры, ну зачем сразу пройдемте. Давайте мы закроем бутылку обратно, как будто ее не открывали, - занервничал в кепке, - Где ты дел пробку?
Он начал всматриваться в асфальт, носком ботинка шевелить зеленую траву рядом с дорожкой, на которой они стояли.
Ветер усиливался, но дождя не было. Его не было всю неделю, несмотря на пасмурные дни и обещания синоптиков. Только свинцовые тучи проплывали все ниже и более стремительно. По земле кружились одинокие бумажки и остатки полиэтилена, будто вальсировали. Последние высохшие листья рядом стоящего клена упорно цеплялись за материнскую основу, боясь оторваться и раствориться в другой, исчезающей жизни.
- Но вы, же открыли. Вот и пробку не можете найти.
- Ну и что?
Молодой вел себя более вызывающе, демонстрируя независимость, неприятие надуманных претензий и внешнее пренебрежение к административной формалистике. Ему было не так интересно, что произойдет дальше, поведут их куда-то или оставят в покое, он больше переживал за испорченное настроение, сожалел о потерянном времени и о том, что так неплохо начавшийся вечер вдруг стал разрушаться. Внутри закипала злоба на себя и на этих в форме.
- Мы закроем. Простите нас, пожалуйста.
В кепке для убедительности шмыгнул носом, загоняя поглубже вдруг открывшуюся течь, что, по его пониманию, должно было придать сцене необходимый драматизм.
- Не надо просить. Распивали. Пройдемте граждане в участок.
- Простите нас, пожалуйста...
Голос взрослого неожиданно надорвался и задрожал, будто машина на выбоинах, готовая вот-вот сорваться в обрыв. Серая маска упала на рыхлое лицо тягучей ртутью, кожа ощетинились суточной небритостью, как-то незаметной до этого, перекошенный рот потерял форму, обнажая ряд желтоватых зубов.
- Отпустите, христом богом прошу. В последний раз.
Он вдруг вспомнил, образ на картинке, который висел в комнате жены, некую невинность, обращенную к небу с немым вопросом и также сложил руки на груди.
- Перестань. Они не отпустят. Не видишь, что ли? Пошли. Не позорься.
Тот, что помоложе был спокоен и рассудителен. Его смущала неожиданная слабость товарища. Нелепые отговорки, которые со стороны выглядели глупо и противно и он старался не смотреть на это.
- Что ты такое говоришь, - возмутился в кепке, - Тебе вот так, все равно, попасть в милицию? Давай решать вопрос. Зачем все это? Мы же приличные люди!
И было в этом нечто несопоставимое, несуразное, нарушающее баланс привычных восприятий - предполагаемого и реального. Внешне благополучный взрослый человек с быстро разрушающимся стержнем личного достоинства перед возникшими обстоятельствами и эти парни, обличенные властью, непробиваемые, как инопланетные организмы, манипулирующие чужими эмоциями с упорным хладнокровием.
Рация шипела, издавала посторонние звуки, голоса, не относящиеся к этой параллельной реальности, уместившейся на пяти квадратных метрах пересечения роковых случайностей, одновременно погружая происходящее в чужеродную пучину подступающей обреченности. То, что для одних выглядело обычными буднями, другие воспринимали иначе.
"На Спортивной компания пьяных... Вызываете машину медвытрезвителя... Пост три, выдвигаетесь в сторону улицы Тополиной...."
Потом рация замолчала.
- Пройдемте, граждане, - примирительно сказал один из милицейских.
В опорном пункте, было тепло, безлюдно и мрачно. Свет, от единственной лампочки под потолком, лишь слегка освещал комнату, больше похожую на предбанник, как подготовка к чему-то главному, куда вела еще одна дверь. Ужасного вида стол, весь потертый, будто из сельского клуба, в царапинах, на котором отсутствовало что-либо. Совершенно голый, без единой обремененности тем, для чего он, по сути предназначен и который наверняка числился в инвентарных описях дотошной канцелярии силового ведомства, как письменный. Он был явно чужой в этом мире приказов, уставов, в атмосфере неблагополучия, тревог, задержаний, погонь, стрельбы, взмахов вороненой дубинки. Несколько таких же антикварных стульев, по бокам деревянные кресла с откидными сиденьями, как в старых кинотеатрах. В креслах разместились задержанные. На совершенно пустом столе в самом центре красовалось вещественное доказательство - зеленоватая бутылка с бодренькой наклейкой, говорившей что-то про золото осени, которая, настоящая, непохожая на картинку, осталась за порогом, к разочарованию одних и явному удовлетворению других. И этот полумрак, и тишина, отсутствие других фигурантов напоминали о том, как порой бывает несправедлива судьба.
Сержанты неторопливо сбросили шапки, расстегнули тяжелые бушлаты и стали рыскать в шуфлядках. Стол издавал запах, древности, старого клея, так пахнут вещи когда-то имевшее соседство с сыростью. Ящики шумели и не хотели возвращаться обратно. "Протоколы где? Ты видел?... Во второй? Я говорю, во второй. Ах, да, есть. А ручка? Нет, эта не пишет. Давай другую". Все их действия сопровождались словами и становилось понятно, что постоянных хозяев у этого предбанника нет, что в этой мрачной комнате постоянное превращается во временное, неясное, неопределенное или упрощается до незамысловатого интерьера. И если ты до этого куда-то шел, что-то хотел, смотрел на часы, мог закурить или просто застыть и посмотреть вокруг на красоту, то сейчас это было не нужно. Другое управляло твоим временем, желаниями и расписанием будущего.
В комнате было на удивление тепло, даже уютно после пронизывающего ветра улицы. Этим, в форме, бродить по осенней сырости явно не доставляло удовольствия да и уже как бы не надо. Это с очевидностью прослеживалось по той обстоятельности, с которой они приступали к другой, оборотной, стороне милицейских будней. Спешить не куда - солдат спит, служба идет. Наконец были найдены бланки, пишущая ручка и тот, что приготовился заполнять кивнул на более молодого:
- Фамилия?... Имя?..., Отчество?..., Год рождения?... Где проживаете? Членораздельно.
Членораздельно - странное слово. В этой полутемной комнате, пропахшей казенным этикетом оно, как угрожающий подтекст, некая кривизна восприятий, но, в тоже время, очень естественное, если касаться обычных смысловых конструкций, а не протоколов осмотра места преступления. Страж порядка, временно превратившийся в канцелярского работника, не спеша записывал односложные ответы, старательно выводя каждое слово. Рука не слушалась. То ли после холода, то ли от того, что писать было непривычно, что это процедура вынужденная, неприятная, но обязательная, так пишут врачи, заполняя амбулаторную карту непонятными иероглифами.
Снова заработала рация, и другой милиционер стал диктовать записанные данные для проверки по имеющимся базам.
Пока все шло без осложнений, достаточно буднично. Одни делали вид, что выполняют ответственную работу, другие грустили, жалея о потерянном времени.
- У вас тоже не весело, - подал голос более молодой из задержанных, - Мебелишка жуткая, свет, как в погребе.
Пишущий стрельнул взглядом на резвого, еще не понимая, как поступить - приструнить или отпустить ситуацию. Но текст рапорта явно давался с трудом и он промолчал. Для молодого теплое помещение, гнетущая тишина, выпитое до этого давало себя знать, настраивая на философские размышления.
- Да и зарплата у вас не бог весть, какая.
Произнесено это было с некой долей осведомленности, но тема оказалась правильной и попала в точку.
- Да, зарплата не ахти, - заговорил второй, тот, что связывался по рации, а сейчас томился без дела.
- Сейчас у всех не очень, - оживилась кепка.
- И что у вас? - оторвался от рапорта пишущий, - Вы ведь работаете в частной компании?
- И у нас. Кризис везде зарплаты режут... Вы ведь не собираетесь сообщать на работу? - вдруг встрепенулся он.
- Это не мы решаем. Есть начальство. Мы лишь составляем рапорт. А вот они выносят вердикт. Кого предупредить, кого оштрафовать, а кому и на работу весточку послать.
Милиционер получал определенное удовольствие, перечисляя возможные формы профилактических воздействий. Но вовсе не от кровожадности, а больше от скуки, так происходит у более уверенного собеседника, которому дана власть по закону, должности, инструкциями, внешним атрибутам.
- Но вы, же готовите им материал, так сказать, почву, - не унимался в кепке.
- От нас это мало зависит.
В улыбке говорившего законника сквозило лукавство, словно тот лениво баловался с пойманной мышкой, теряющей последние силы.
- Но вы, же постараетесь? Я прошу! По человечески прошу.
В кепке очень волновался, и дело было больше в работе, чем в нравственных переживаниях. Хотя компания и частная, но бумага из милиции совершенно не к месту, лишняя. Он и так получал неоднократные замечания за опоздания и подозрительные запахи по утрам. А здесь еще такая перспектива.
- И сколько вам государство отстегивает? - спросил молодой.
Он не хотел кого-то разжалобить, завоевать бонусы, некое снисхождение, как этого добивался его товарищ. Ему было все равно. Просто было тепло уютно и хотелось говорить.
- Ну, это допустим, тайна, но поверьте, не так уж и много.
На какое-то время возникла пустота, которая всегда случается, если одна тема закончилась, а другая еще не возникла.
- Я бы не смог дежурить, ходить вечерами, по ночам, ловить типков, вроде нас. Для этого нужно иметь определенный склад характера.
Эти, казалось бы, не совсем приятные слова, стражей порядка вовсе не обидели.
- Да, хорошего мало. Но вот вы, еще парочку, задержим. План выполним и можно со спокойной душой отправляться по домам.
- Так у вас есть план? - удивился в кепке.
- Ты что, только на свет родился. Конечно есть, - безапелляционно сказал молодой.
- Все есть и план и премии. Все, как у людей, - улыбнулся не занятый писаниной милиционер.
- Вот хорошо, вы нам инкриминируете распитие. Значит, был сам факт?
- Ну?
- Но распитие предполагает не только открытие бутылки, но и употребление содержимого. Так сказать, внутрь.
Молодой любил логические формулировки и красивые слова, фразы, соединенные в последовательную цепочку. Иногда он думал, что сложись его судьба по другому, был бы неплохой адвокат, прокурор, а может быть и депутат.
- Для нас это не имеет значения.
- Значит, если я сейчас возьму бутылку и выпью из нее, то этим действием не утяжелю зафиксированное правонарушение?
- Никоим образом.
- То есть, если я выпью вот из этой вот бутылки, которая на столе, ничего не изменится, хуже, чем отражено в рапорте не будет?
Въедливой дотошностью он добивался четкого понимания ситуации, предохраняющей от возможных осложнений.
- Так точно.
- Значит, я могу действовать?
- Пожалуйста.
Это была некий вызов, игра безрассудства с законом, человеческих допущений и страха. Сидящие за столом показывали безразличие. Тот, что в кепке переживал и заметно нервничал.
- Ну, что ж, правосудие уже отработало, протоколы подписаны и твое существование больше не имеет значения, - резюмировал молодой, обращаясь к виновнице происшествия.
Он привстал и потянулся за бутылкой, которая в мгновение стала центром всеобщего внимания.
Пауза была пронзительнее предыдущих с разными эмоциональными векторами и ощущениями. Милицейские скучали, и вяло реагировали на происходящее, засунув руки в карманы, развалившись на стульях, всем своим видом демонстрируя расслабленность после выполненной работы. Вино с бульканьем перемещалось из стеклянной посуды внутрь задержанного и глаза присутствующих, у каждого со своим интересом, ввиду отсутствия других действий, следили за процессом поглощения жидкости. Для людей в форме это было просто развлечение ради убийства времени, для пьющего правильное понимание сложившейся ситуации, компенсация потерянного времени, упавшего настроения, для товарища в кепи - явное нереальность происходящего. На первый взгляд присутствующие здесь приняли игру в той или иной степени и каждый нес свой эмоциональный заряд. Эти заряды сталкивались, хаотически передвигались, но не мешали друг другу существовать в замкнутом объеме. Но так только казалось. Наступившую гармонию в очередной раз испортил обеспокоенный гражданин. Он вдруг ухватил пьющего за куртку, так, что бутылка затанцевала, и вино чуть не пролилось на одежду, голос его был возбужденный, похожий на шипение змеи:
- Что ты делаешь!? Ты с ума сошел!
Милиционеры вынырнули из некого магнетического забвения, куда успели погрузиться и оживились, глядя на действия с интересом.
- Ты же видишь, рапорт составлен именно о распитии, а присутствующая жидкость ни на грамм не тронута. Так не положено. Ведь верно? - сказал молодой.
Последняя фраза адресовалась явно милиционерам.
- Абсолютно.
- Вот. Не нагнетай, дружище.
Молодой снова запрокинул голову, держа бутылку красиво, словно пионерский горн. Человек сложное устройство. Что-то он принимает, что-то нет. Мозг работает как по сложным, магистральным путям, так и по простым окраинным извилинам. Загадку возникновения мысли, возможных решений, сигналов, импульсов, взаимодействия нейронов еще предстоит разгадать. Второй не выдержал, вскочил, оставив кепку на сиденье, заходил по комнате, потом остановился, начал истерично приседать, хватаясь руками за лицо.
- Остановись! Опомнись! Не делай этого. Товарищи, это провокация. Вы же видите?
- Мужчина, успокойтесь, ведите себя прилично, сядьте, - уже милиционеры не выдержали этой некрасивой и почти театральной сцены, - Вот ваш товарищ ведет себя достойно, без истерики. Выпил, спокойно беседует. А вы представление здесь закатываете. Он ничего не нарушает. Не скандалит, как некоторые.
Эта похвала очень понравилась молодому.
Когда их наконец ввели из предбанника в главный кабинет, который оказался более светлым, уютным, с правильными новыми столами, с необходимым наборами канцелярских принадлежностей и двумя молоденькими лейтенантами, было понятно, что вот здесь и решиться судьба страдальцев.
- Что, граждане, нарушаем? Распиваем в общественных местах?
Голос лейтенанта был не строгий, даже какой-то не настоящий, не милицейский, голос, который только начал взрослеть. Этакий, свойский, будто подросток балагурит у подъезда, в компании взрослых.
- Так получилось...
Эти слова не нужны были мальчишке в погонах. Он был явно в хорошем настроении и уже давно принял решение.
- Хорошо. На первый раз предупреждаем. Распивать больше не будете?
- Что вы, что вы, упаси боже! - выдохнул в кепке.
До этого он стоял вытянувшись, словно судак с выпученными глазами. После слов лейтенанта будто сдулся, как шарик на холоде и нервно мял кепи в руках.
- Свободны.
Когда они вышли, улица вновь повеяло осеней сыростью, холодный ветер лез за воротник, в распахнутые куртки, которые в спешке не успели застегнуть. Было темно. Лица в свете бледного фонаря горели, то ли от выпитого, то ли от волнения.
- Мне кажется, что они делают какой-то условный знак начальству. Крючок незаметный в протоколе или еще что-нибудь, - тот, что помоложе закурил, одновременно застегивая молнию.
- Может быть.
- Что-то легко нас отпустили. Удивительно.
- Тьфу, тьфу, тьфу три раза, - сплюнул в кепке.
- Ну что, отметим удачное освобождение? - спросил тот, что помоложе?
В кепке промолчал. Он был явно не против, но только что случившееся, в том числе счастливое избавление не давало окончательно прийти в себя.
- Жаль, что мы оставили недопитую бутылку. Выскочили на радостях. Жаль.
Потом, глубоко затянувшись, добавил:
- Может, вернемся?
И хитро подмигнул.
- Иди ты к черту.
Легкая улыбка предательски пряталась в уголках плюшевых губ взрослого человека.
Осень давно набрала силу и резвилась во всю, меняя одни серые картины на холодные тона, балуясь ветром и пугая редкими каплями дождя. Вот-вот должны были придти заморозки
Они вернулись в магазин, взяли другое вино, не похожее на тормозную жидкость и направились к ближайшему пустырю.
Если смотреть с высоты птичьего полета, то было видно, как две одинокие фигуры неторопливо уходили в темноту, где заканчивается царство фонарей, где город теряет силу, возвращаясь к родовым истокам, превращаясь в неконтролируемый оазис, пахнущий нечистотами, тревогой и социальным тупиком. Уходили, сгорбившись, слегка раскачиваясь в такт порывам ветра. Спрятанные в карманах руки разделяли непохожие характеры, проводя невидимую черту, говорящую о случайности их симбиоза. Они были инородны в ярком многообразии пролетающей жизни, инородны к окружающей действительности, друг к другу, будто вывернутые наизнанку, на деревянных от холода ногах, в деревянной одежде. И тот, что постарше вдруг вспомнил о сказке, прочитанной в детстве о волшебной стране за скалистыми горами.