Евангелиjа Влада : другие произведения.

Шрамы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

ИВА

   Звуки его шагов отдаются эхом. Этой ночью монстр снова приходит ко мне. Он наклоняется и тихо произносит мое имя. Я закрываю глаза - мне известно, что последует за этим.
   Монстр нежен. Его пальцы не причиняют боли. Иногда мое тело отказывается повиноваться мне и подчиняется ему - льнет ласковой кошкой, выгибаясь от наслаждения. Это его радует. С каждым ударом, в точности совпадающим с биением моего сердца, раздается громкий полустон-полувздох. Монстр хочет проникнуть еще глубже, и я позволяю ему. Я предпочла бы, чтобы он брал меня силой, покорял, вынуждал сопротивляться, биться под его тяжестью, жадно засасывая воздух в сжавшиеся легкие, но он зацеловывает мои щеки, шею, губы, думая, что совращает меня этими невинными ласками. Ему нравится мысль о том, что я соединяюсь с ним по своей воле. Я поднимаю руки, капитулируя, - мне не надо ничего делать. Голова кружится от его запаха: табак, спиртное, и что-то еще - не иначе как аромат ада на кончиках волос.
   Я одурманена.
   Я схожу с ума.
   Монстр извергает потоки лавы, она брызжет мне в лицо, в глаза, в распахнутый в крике рот.
   Всё.
   Я открываю залепленные лавой веки и спрашиваю:
   - Ты принес?..
   И вместо ответа - бокал солоноватой алой жидкости, освежающей воспаленные губы. Я молитвенно воздеваю руки, благославляя монстра, который терзал меня так долго. Его глаза - зеленые, конечно, зеленые - становятся прозрачными. По бессмысленной ухмылке, кривящей губы, понимаю - он пьян. Больше, чем обычно. Сытая, расслабленная, я лениво вожу взглядом по мужскому лицу, столь сильно похожему на мое. Сегодня он красивый. Бросаю небрежно:
   - Люблю тебя.
   Эхо разносит мои слова по бункеру. Монстр достает нож и просит меня вырезать эти слова над кроватью.
   - Чтобы ты не забыла.
   От водки он становится сентиментальным. Впрочем, я и правда, все забываю. Лезвие оставляет глубокий след на побелке, белый порошок сыпется на простыни и одежду монстра. Буквы выходят угловатыми и некрасивыми, а от осыпавшейся побелки я буду задыхаться кашлем несколько дней.
   - Дай сигарету.
   Он достает пачку, протягивает мне. Я беру сигарету и наклоняюсь к огоньку подставленной зажигалки. В свете пламени его лицо выглядит намного соблазнительнее, чем в мерцании галогенных ламп.
   Мучай меня
   терзай
   заставь ненавидеть тебя
   я хочу чувствовать
   хочу помнить
   но снова всё забываю
  

БЛИЗНА

   Они сидят за столом друг напротив друга: мужчина и девочка. Бункер заполняет совершенная тишина, только тихо гудит система вентиляции. Снаружи давно день, светит солнце, золотит листву, путается в волосах и слепит глаза, но в просторном зале нет окон - только под потолком горят галогенные лампы, делая кожу обитателей бункера ещё бледнее, до зелени воды в наполненной ванне. Обстановка не располагает к изысканности, но на столе стоит хрустальный графин с водой, у тарелок лежат свернутые тканые салфетки, столовое серебро отполировано до блеска.
   Ива сидит преувеличенно прямо, Близна учил ее, что именно так сидят настоящие леди. Но она не леди, и вряд ли ее можно назвать настоящей - это сознает мозг, но не вытянувшееся в струнку тело. Его память сильнее всего. Оно помнит, как Близна вставал сзади, клал руки на плечи и мягко разводил их в стороны. Когда результат удовлетворял его, он целовал Иву в макушку и садился на свое место напротив нее. Положительное подкрепление - один из двух китов, на которых зиждется дрессировка животных, детей и женщин.
   Сиди прямо.
   Держи нож в правой, а вилку - в левой руке.
   Ешь молча и с закрытым ртом.
   Угадывай мои настроения.
   Говори, когда я хочу слышать твой голос.
Исчезай, когда я этого пожелаю.
   Принадлежи только мне.
   Он смотрит, как Ива облизывает губы, и чувствует эрекцию. Под глазами девочки залегли тени бессонной ночи, волосы собраны в высокий хвост, толстый белый свитер скрывает фигуру, состоящую сплошь из неглубоких впадин и хрупких косточек - если бы не густо обведенные тушью глаза Ивы, ее можно было бы принять за ученицу младших классов. Близна не знает точно, сколько ей лет, - на память нельзя полагаться, но больше не на что: в бункере нет часов и календарей - значит, и времени тоже нет. Не меньше семнадцати, это точно. Близне на двадцать лет больше.
   Эрекция становится настойчивее, поле зрения сужается до одной точки: кончика красного языка, скользящего по припухшим губам. Близна ставит локти на стол (не повторяй этого, Ива, леди так не делают), упирается лбом в ладони. Шрамы на запястьях приветствуют его, подмигивают, как старому приятелю. Ива спрашивает:
   - С тобой всё в порядке?
   Он слышит, как она поднимается, отодвинув стул, встает за спиной. Не прикасайся ко мне, не стой так близко. Ты пахнешь, как сука. Ты пахнешь грехом. Умоляю, не трогай меня.
   - Почему ты не ешь?
   Он не может пошевелиться. Она кладет ладонь на его голову материнским жестом - Близна сам делал так, когда Ива болела, но никогда в его прикосновениях не было столько ласки и заботы. Он перехватывает девичье запястье, прижимает его к губам. Желание слишком сильно и жестоко, и со временем не стало глуше. Близна целует тонкие пальчики: сустав за суставом, впадинки между костяшками, обкусанные ногти - проводит по ним языком, берет в рот и обсасывает, как новорожденный теленок. Ива смеется от щекотки, говорит:
   - Что ты делаешь?
   Близна представляет, как они выглядят со стороны. Красавица и чудовище из сказки. И если в красоте Ивы можно усомниться: слишком бледная, слишком хрупкая, с вечно сонным выражением на остром личике - то уродство Близны бесспорно. Он напоминает незаконченную скульптуру: кусок камня, в котором, приложив немного фантазии, можно увидеть человеческие черты. Шрамы покрыли его тело с ног до головы: рубцы от ремня, от ножа, следы рваных ран; выпуклый, как знак азбуки Брайля, след от пули. Ива спрашивала о них, но Близна мало что мог рассказать: многое забылось, переплелось с прочитанными когда-то книгами, увиденными фильмами и снами - а то, что осталось в памяти, не предназначалось для ушей девочки, пусть даже некоторыми шрамами он обязан ей.
   - Я видела сон, - внезапно говорит она. Не в ее правилах начинать разговор об этом, так что Близна отпускает ее руку и резко поворачивается на стуле, смотрит на Иву снизу вверх. - А когда проснулась, на стене было вырезано "Я люблю тебя".
   Сейчас он стыдится своего мальчишества. Достаточно вспомнить тюрьму: сколько ребят оказались там из-за желания похвалиться, крикнуть целому миру, что они его поимели. Но признание Ивы застало Близну врасплох. Он почувствовал себя так, словно, и в самом деле, поимел весь мир. Словно кто-то взял огромную резинку, стёр его прошлое и подтолкнул в спину: "Иди, парень. Теперь ты можешь всё". Сейчас, когда водка выветрилась из головы, Близна понимает, что слова Ивы, сказанные в полусне, не значили ровным счетом ничего. Это понимание похоже на пощечину. От эрекции не остаётся и следа.
   - И кто же тебя любит? - спрашивает он, будто бы шутливым тоном.
   Она не подхватывает шутку, смотрит на него серьезными зелеными глазами.
   - Это я написала. Я написала, что люблю его.
   В ее голосе звучит растерянность. Ива хотела бы задать множество вопросов, потребовать сделать мир вокруг ясным и прозрачным, как в детстве, когда Близна объяснял ей, почему светит луна, почему дует ветер и почему наступает зима. Но Ива больше не ребенок, и у Близны нет ответов на ее вопросы.
   - В самом деле? - фальшиво удивляется он. - Ты любишь его?
   Ива отворачивается, хочет уйти, но он ловит ее за руку.
   - Прости. Я не хотел тебя обидеть. Это просто сон.
   - Я не обиделась. - Она смотрит себе под ноги, волосы завешивают лицо. - Просто, знаешь... я думаю...
   Близна ждёт, пока она мучительно подбирает слова.
   - То, что он делает... Иногда это хорошо. Очень хорошо. Если мне это нравится... я ужасная, да? Ужасная, как он?
   Ива смотрит на него, ожидая ответа. Повисает долгое молчание. Близна повторяет:
   - Это просто сон. Глупо обсуждать его всерьез.
   Она вырывает руку и скрывается в коридоре. Он кричит ей вслед: "Ива!" - но она не отвечает. Близна отодвигает тарелку с нетронутым обедом и снова опускает лицо в ладони, долго сидит так, наконец встаёт и наливает себе водки. Он снова всё испортил.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Близна - а в те годы, конечно, не "Близна": дома он был "поросёнышем" и позже в школе - "жиртрестом" - родился, когда его матери было всего шестнадцать. Ее родители умерли, когда она была совсем ребенком. Отец Близны увидел свою будущую жену сквозь кованую решетку приюта святой Агнесы - и черт знает, что в этой нескладной девице с тяжелыми, лениво опущенными веками могло привлечь двадцатилетнего парня, который после танцев никогда не уходил домой в одиночестве. Он презирал девок, которые прижимались к нему бедрами так, что он чувствовал застежки чулок под их юбками, и шептали накрашенными ртами:
   - Позабавимся? Позабавимся?
   Будь его воля, он не обменялся бы с ними и парой слов, но вечная тяжесть в паху требовала облегчения. Они просили купить им выпивку, но он только хмыкал и говорил, что деньги достаются достаточно тяжело, чтобы тратить их на баб. Девицы угодливо хихикали, принимая его слова за шутку. Они верили, что грубость - лишь маска, и с ними наедине он откроет свою истинную натуру: конечно, чувствительную и алчущую любви. Но этого не происходило. Он спускал им между ног и тут же чувствовал отвращение, словно оно заполняло образовавшуюся внутри тела пустоту. Растрепанные волосы, размазанная по лицу косметика, густой запах духов, соприкосновение разгоряченных потных тел - всё это было мерзко. Девчонка из приюта хотя бы не задавала вопросов и не просила остаться. Он мог переворачивать ее как угодно, щипать, дергать за волосы, награждать сильными шлепками - всё принималось с тупой покорностью. Когда он скатывался с нее, она продолжала лежать с раздвинутыми ногами, как резиновая кукла, - и не двигалась, даже когда за ее любовником закрывалась дверь.
   Близна был зачат во время одного из торопливых свиданий в прачечной приюта: с лица его матери ни на секунду не пропадало полусонное выражение - таким же оно было, когда в самый разгар полового акта в прачечную вошла директриса. В крошечной комнатке было совсем темно, только белые, как луна, мужские ягодицы быстро двигались вверх-вниз. Директриса надела очки, чтобы разглядеть скачущее во мраке пятно, и поняв, что происходит, вскрикнула, тут же зажав рот ладонью. Старая дева не часто видит совокупление так близко, даже если под ее патронажем находится добрая сотня девиц, у которых зудит между ног. Огонек свечи отразился в ее очках, словно адское пламя, ожидающее растлителя несовершеннолетней воспитанницы. Растлитель вскочил, прикрывая пах скомканными в кулаке трусами.
   - Это не то, что вы думаете... Мы собираемся пожениться, - выпалил будущий отец Близны.
   Директриса кивнула.
   - Тем лучше для вас, молодой человек.
   Если бы он отказался, она отправила бы его за решетку. На свадебной фотографии в безвкусной позолоченной рамке жених мрачно смотрит мимо камеры - лицо немного смазано от того, что он повернул голову, когда фотограф спускал затвор, а невеста (живот уже заметен под платьем) принужденно растягивает губы - из-за сонного выражения глаз улыбка кажется пьяной и бессмысленной.
   Насколько Близна помнил, ничто не могло выбить мать из вечной дремоты. Это бесило отца: он переворачивал стулья, швырял тарелки в стену, отвешивал жене крепкие оплеухи - но даже это не могло стереть с ее лица непроницаемого выражения.
   - Тупая корова, - говорил отец Близны. - Если бы не ты и не твой ублюдок, я мог бы добиться всего.
   Но чего мог добиться человек, который не закончил даже среднюю школу и не держался ни на одной работе дольше пары месяцев из-за буйного темперамента, он не уточнял. Его вечная тяга стянуть то, что плохо лежит; закрутить тёмное дельце, обцыганить, не раз втягивала его в неприятности, но ему как-то удавалось выйти сухим из воды. Иногда он скрывался неделями, а потом появлялся дома - еще сильнее похудевший и непривычно молчаливый. Однажды его притащили домой незнакомые мужчины: на лице маска запекшейся крови, ребра сломаны. Вызвать врача было нельзя, мужчины суетились вокруг отца, просили то воду, то тряпки, то бинты, и мать подавала необходимое с таким видом, словно происходящее вовсе ее не касается.
   Ей было немного за двадцать, но она сильно отличалась от студенток того же возраста, которые приходили к Близне в школу, сидели на последних партах, записывая что-то в блокноты, а потом раздавали полоски цветной бумаги и спрашивали детей, какой цвет нравится им больше всего. Близна всегда выбирал красный. У матери был красный фартук, завязки впивались в складки на боках, почти пропадая в них, - после родов она сильно прибавила в весе и в следующие годы раздалась еще больше. Фартук означал, что скоро на столе появятся блинчики или пирожные, или пирог, или печенье, и все печали отойдут на второй план: знай набивай брюхо, слизывай крем с пальцев, впивайся зубами в пышное тесто и не обращай внимания на стекающий по подбородку сироп. Если счастье имеет вкус, оно сладкое, не сомневайтесь. Десерты заменили матери Близны молитвы, к которым ее приучили в приюте, - они несли покой и утешение, а слой жира смягчал удары, щипки и шлепки, которыми щедро одаривал ее мир в лице мужа.
  

ИВА

  
   Иногда я представляю, как ухожу из бункера после рассвета. В моих мечтах я не слепну и не покрываюсь волдырями ожогов - я иду по залитой солнцем улице, заказываю в кафе горячий шоколад и пью его на террасе, разглядывая прохожих. Иногда они проходят мимо, иногда - улыбаются мне, мужчины приподнимают шляпы в приветственном жесте.
   Знаю, я никогда не выйду на солнце. Я подхожу к зеркалу и долго смотрю на свое отражение, сравниваю его с женщинами из фильмов. Я бесцветная. У меня белая до прозрачности кожа, никогда не знавшая солнца, и пепельные, будто выцветшие, волосы. Только глаза зеленые, как у Близны. Он говорит, что этот цвет я получила от матери, и мне приходится верить ему на слово - своей матери я никогда не знала. Ни ее, ни других людей, только его; всегда, везде - только он. Словно мазок темно-зеленой гуаши на пустом холсте. Близна утешал меня, когда я плакала; развлекал, когда мне было одиноко; учил читать и писать, приносил игрушки, кисти и краски, книги, диски для плеера, покупал одежду, а когда я стала постарше, - косметику. Я выхожу к завтраку - вижу его, перед сном он заходит ко мне пожелать спокойной ночи. От него всегда пахнет лабораторией, сколько бы времени он ни проводил в ванной, и я не могу представить своей жизни без этого запаха. Поэтому все люди в моих мечтах пахнут растворителями, спиртом и веществами, названия которых я не знаю.
   Мне знакомы только два запаха: лаборатории - хотя Близна никогда не пускает меня внутрь - и леса. Мы выходим в лес по ночам, когда солнце не сможет нам повредить. Я не боюсь темноты и вхожу в нее как в прохладную чистую воду, пока Близна запирает дверь бункера. Всё здесь принадлежит только нам. В детстве я спрашивала Близну, есть ли еще такие, как мы: те, кто не выносит солнца и выходит только по ночам, - но он не смог ответить - если и есть, он их не встречал. Мы лежали в снегу и двигали руками и ногами, чтобы остался отпечаток, похожий на ангела. Сверху нас укрывало усыпанное звездами темно-синее небо. Близна сказал:
   - Когда-нибудь ты захочешь уйти от меня.
   Я замерла с раскинутыми руками и ногами, похожая на синюю звезду в своём зимнем комбинезончике.
   - Нет! Не говори так!
   Лес вернул мой крик эхом, Близна только приложил палец к губам: тише, тише.
   - Я никогда тебя не брошу, - прошептала я.
   Он ничего не ответил. Мы поднялись на ноги, и на снегу остались два ангела: один побольше, второй - совсем маленький. С каждой следующей зимой мой ангел рос, и мы больше не говорили о том, что однажды я могу оставить бункер и Близну.
   Мы оба знаем, что этого никогда не случится.
   Прошлой ночью монстр снова приходил ко мне. Близна уверяет меня в том, что это всего лишь сон, но я так не думаю. Монстр реален. Он оставляет следы на моем теле. Я не помню его лица, но в памяти остается желание. Оно неотвязно следует за мной и проявляется наутро надписями на стене, сладкой усталостью и залегшими под глазами тенями. Я отмечаю визиты монстра зарубками на спинке кровати, но иногда он не оставляет следов, а воспоминания - слишком зыбкая субстанция, чтобы полагаться на них всерьез. Всего дюжина отметин. Как давно это продолжается? Первую зарубку я сделала зимой, и снег давно растаял, снаружи намного теплее, чем в бункере. Я ловлю себя на мысли, что жду ночи. Жду монстра.
   Мысли о нем посещают меня в самый неподходящий момент - например, когда мы с Близной садимся обедать и он смотрит на меня так, как никогда раньше не смотрел. Словно знает, насколько я испорчена. Словно видит меня насквозь... хотя что я говорю? Конечно, видит. Близна воспитывал меня с самого рождения, и теперь я, должно быть, ему отвратительна, хоть он и не подает виду. Об этом несложно догадаться по тому, как он избегает прикасаться ко мне. Будто моя кожа покрыта ядом. Когда я подхожу к Близне, он сжимается всем телом, закрывается от моего взгляда, прячется в самого себя. Я хочу спросить, неужели он, на самом деле, испытывает такое омерзение от моей близости, но боюсь, что он ответит "да", - поэтому молча отступаю, резко меняю направление, притворяясь, что вспомнила о чем-то срочном.
   Всё изменилось. Близна проводит в лаборатории всё больше времени, а я бездельно слоняюсь по комнатам. Когда я жалуюсь на скуку и одиночество, он говорит, что должен работать - денег нужно всё больше и больше, но я знаю, что дело не в этом: наши потребности очень скромны. Мы отдалились после того, как в бункере поселился грех и отравил нас, положил конец невинным играм. Мы больше не сможем оставить на снегу отпечатки, похожие на ангелов.
   Свет гаснет. Я ложусь в постель, надеясь, что сегодня монстр снова придет ко мне и в этот раз я запомню то, что он делает со мной. Может быть, тогда я пойму, почему так томлюсь по нему.
   Я хочу помнить. И это желание куда мучительнее детских фантазий о горячем шоколаде в летнем кафе и о мужчинах в шляпах-"борсалино".
   Ведь я знаю, что никогда не выйду на солнце.
   Да и мужчины, кажется, давно не носят шляп.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Путь на кухню лежит через комнату, из которой доносится бормотание телевизора. Близна может вообразить себя покорителем вершин или капитаном корабля, который нужно провести между рифами, - но морские бездны и снежные лавины не представляют такой опасности, как сидящий перед телевизором человек. Аромат свежей выпечки щекочет ноздри, рот наполняется слюной. Близне представляется гора тёплых булочек, посыпанных сахарной пудрой: впейся зубами в пышное тесто, почувствуй, как сладость обволакивает нёбо, закрой глаза и забудь обо всех бедах: о криках "Жиртрест!", впивающихся в спину; о топоте ног за спиной и боли в груди, когда убегать уже нет сил. Ешь, пока переполненный желудок не разбухнет, но и тогда не останавливайся, ешь, пока с блюда не исчезнет последняя булочка, а потом вылижи тарелку начисто. Желание непреодолимо, оно притупляет страх и чувство опасности, подталкивает, нашептывает на ухо. Близна загадывает, что если будет идти, ставя ноги очень прямо, и ни одна половица не скрипнет, то доберется до кухни невредимым. Сейчас он отважный канатоходец, балансирующий над замершей в восхищении толпой. Когда он входит в комнату, отец даже не поворачивает головы в его сторону, увлеченный телешоу. Самый сложный и ответственный отрезок пути канатоходца - между диваном и телевизором. Быстрая барабанная дробь, люди внизу перестают дышать. Шаг. Еще один. Звучит голос:
   - Куда это ты собрался, поросёныш?
   Полёт вниз длится меньше мгновения, вокруг распластанного на брусчатке тела собирается толпа. Самое интересное впереди. Отец ждёт ответа, но Близна не решается открыть рот. Любой ответ будет засчитан как неверный.
   - Я задал вопрос. - В голосе появляется раздражение. К небритым щекам отца приливает кровь.
   Близна делает незаметный шажок в сторону кухонной двери. Если сделать их достаточно много, можно добраться до кухни, вотчины матери, куда отец вряд ли сунется. Здесь у него есть всё необходимое: телевизор (пульт лежит под рукой, как монарший скипетр), пара бутылок пива и костыль - нет нужды покидать удобный диван.
   - Отвечай!
   Первый удар костыля обрушивается на плечо Близны, он вскрикивает. Даже со сломанными ребрами и трещиной в ступне отцу не составляет труда застать "поросёныша" врасплох. Худое быстрое тело всегда готово к рывку, к удару - к любому движению - лишь бы одержать верх. В этой жизни нельзя позволять плевать на себя, и в своём доме он не допустит ни малейшего неповиновения.
   - Я научу тебя уважать отца! - Следующий удар сбивает Близну с ног, он лежит на полу, закрывая голову руками. Воображение рисует ему проломленный череп, кровь и мозги растекаются по доскам, а потом, если он останется в живых, - кресло-каталка, ослизлые овощи и каша, струйка слюны, соединяющая уголок безвольного рта и лацкан больничного халата. Близна визжит от ужаса. Отец откидывает костыль в сторону, опирается на разбитую ногу, но, кажется, совсем не чувствует боли. Сверху, из сияющего в темноте экрана доносится женский голос: "Ты в безопасности в эти дни". Что бы ни имелось в виду, к Близне это не относится. Его лицо липнет к грязным доскам, он растекается по ним, больше всего на свете желая ртутью скрыться в щелях, стать невидимым и неуловимым.
   - Ты будешь отвечать, когда тебя спрашивают! - кричит отец, и одновременно с криком раздается свист рассекающего воздух ремня. Железная пряжка опускается на спину Близны, рвет ткань футболки, а вслед за ней - кожу. - Визжи, поросёныш! Визжи, я сказал!
   Он визжит - не потому, что ему велят, а потому что боль взрывает тело, проникает сквозь слои жира и заполняет его целиком. Между ног становится мокро, моча течет по трясущимся, как желе, ляжкам, впитывается в крашеные доски. Отец наступает в лужу босой ногой и вскрикивает от отвращения.
   - Жирная тварь! - Он наносит еще несколько ударов, но не таких точных - чтобы снова не вляпаться в мочу, ему приходится держаться на расстоянии - и тяжело опускается на диван. - Вставай, зассанец, и пиздуй отсюда. Не ссы, не трону.
   Отец смеется над собственными словами, повторяет: "Не ссы, зассанец". Близна осторожно поднимается на ноги. На полу остается влажный отпечаток. Отец говорит:
   - Скажи этой манде, чтобы прибрала тут.
   Разорванная кожа на спине саднит, прикосновение пропитанной кровью ткани раздражает рану еще больше. Близна весь мокрый и липкий от пота, крови и мочи - положи на гладкую поверхность, и он приклеится к ней намертво.
   Мать стоит у окна, жует булочку. Сахарная пудра оставляет белые следы на подбородке и красном фартуке, но женщине лень смахнуть их. Она чувствует присутствие сына за спиной, но поворачиваться не хочет. Она слышала крики из комнаты, но только сделала радио погромче. Играла песня на английском - из всех слов понятно только "Калифорния". Вмешиваться глупо. В конце концов, он сам виноват - ни к чему было раздражать отца и лишний раз показываться ему на глаза. Что до нее, она прекрасно научилась появляться и исчезать в соответствии с пожеланиями мужа.
   Близна хотел бы уткнуться лицом в широкую спину матери, чтобы слёзы впитались в ткань платья; обхватить руками мягкий живот, почувствовать тепло. Но не может заставить себя даже приблизиться к ней: от нее волнами исходит отвращение. Он знает: она никогда не хотела его. Появившись на свет, он всё испортил. Булки на блюде еще тёплые, он берет сразу две, откусывает от каждой по кусочку.
   - Мам, - говорит Близна. - Там надо прибрать.
   - Где "там"? - Она продолжает смотреть в окно, голос звучит раздраженно. Что этот пиздёныш опять натворил?
   - У отца.
   Она шипит сквозь зубы. Если сложить всё время, когда она чистила, стирала, мыла и убирала за другими, выйдет несколько лет. Кто-то тратит несколько лет на занятия любовью, выбор платьев, туристические поездки, а она проводит их на коленях, уничтожая грязные пятна. От чистящих средств кожа на ее руках сходит хлопьями, зудит и осыпается, покрывая все предметы в доме слоем пыли. Муж ненавидит пыль. Он тычет матери Близны в лицо потемневший кончик пальца, спрашивает: "Что это?" - хотя прекрасно знает что. Кулак врезается в живот, жир смягчает удар, но она всё-таки сгибается пополам от боли. Остается надеяться, что сорвав зло на сыне, он уделит ей меньше внимания.
   - Иди в свою комнату.
   Близна берет еще несколько булочек, мать наконец поворачивается к нему и резко окрикает:
   - Положи на место!
   Иногда ей кажется, что если предоставить этому ребенку достаточно еды, он будет жрать, пока у него не разорвется желудок. Он не выпускает булочки из грязных рук, ей приходится дополнить окрик подзатыльником.
   - Кому сказала?
   От него разит мочой. Ему уже семь, скоро он пойдет в школу, а она по-прежнему должна вытирать за ним лужи. Мерзость. Мерзость. Мерзость.
  

ПРОШЛОЕ: ИВА И БЛИЗНА

  
   Вечера они проводят перед телевизором. Антенны в бункере нет, Близна покупает диски для плеера, пришедшего на смену старенькому видеомагнитофону. Продавцы в ночном киоске охотно помогают с выбором фильма, хотя их и удивляют вкусы этого странного мужчины. Такие, как он, всегда спрашивают о новых боевиках, исторических картинах, где персонажи в красивых костюмах занимаются тем же, чем и герои боевиков: дерутся и трахаются - и, конечно, клиентов ночных киосков интересует порно. Оно запрещено, но продавцы извлекают из-под стола коробки с дисками, раскладывают их перед клиентом, чтобы он мог выбрать из названий вроде "Обжигающая женушка" или "Стажерки в службе горничных". О, ночные продавцы могут многое рассказать о пристрастиях бессонных горожан. Послушайте истории об искателях снаффа или детской порнографии - потных, покрытых прыщами извращенцах, предлагающих огромные деньги за фильм с настоящим убийством или изнасилованием ребенка. Но даже если такое можно достать, то, конечно, не у скучающего в ночном киоске студента.
   Близна не потный и не прыщавый, но продавцы частенько предлагают ему "кое-что пожестче". Он качает головой и берет с полки старые черно-белые фильмы: комедии с Мэрилин Монро или что-нибудь из Хичкока. Никто не решается назвать его так в лицо, но за глаза продавцы прозвали его "Леоном-киллером". Они были бы удивлены, если бы узнали, насколько он близок к этому персонажу, - разумеется, за исключением заказных убийств и цветка. Цветов в бункере не было, если только Ива не приносила букет с прогулки, - но из-за холода они быстро увядали. Только Ива могла цвести под галогенными лампами - и она расцветала день за днем, пока не превратилась из ребенка в девушку. Но Близна ничего не замечал. Они по-прежнему каждый вечер располагались перед маленьким телевизором с выпуклым кинескопом, Ива по-прежнему полулежала на диване и перекидывала ноги через бедра Близны, и он не находил в этом ничего предосудительного. Он был уверен, что она навсегда останется ребенком, крохой, едва достающей ему до ключиц.
   На обложке диска изображен слащавый блондин, за его спиной разливается огненное рассветное солнце. Ночной продавец клялся и божился, что фильм хорош.
   - Не понравится - приноси. Поменяю на другой.
   Каждый из этих юнцов был не только синефилом, но и психологом. Они видели клиентов насквозь и, сколь неожиданными ни были бы их рекомендации, они всегда попадали в цель. Близна купил диск с блондином - может быть, Иве понравится, она любит мелодрамы - и взял для нее помаду и тушь в круглосуточном универмаге. Она хочет быть как женщины в кино: тяжелые веки, густые черные ресницы, алые губы - а он не может отказать ей в этом невинном желании. Ива давно забросила игрушки, и Близне становилось всё труднее баловать ее. Продавщицы в отделе косметики услужливо выворачивали помады из патронов, чертили жирные красные и розовые линии на собственных руках, спрашивали: "Какой подтон кожи у вашей жены?" - и были безупречно вежливы и так же безупречно вежливо игнорировали женщин-покупательниц, что пытались отвлечь их от Близны. Он не знал, какой у Ивы подтон кожи. Он вообще не знал, что у кожи бывают подтона: в искусственном свете всё кажется зеленоватым, а в темноте ночного леса - синим или черным. "Примерно такой же, как у меня... Вообще, эээ... знаете, я дочери хочу подарок сделать". Продавщицы умиленно всплескивают руками, спрашивают, сколько лет его дочери. "Эээ... пятнадцать?". У такого молодого мужчины такая взрослая дочь! Возьмите пробники мужской парфюмерии - для вас, и миниатюру для девочки, очень хороший свежий запах, попробуйте, вам нравится? Женщины в очереди недовольно фыркают: вечно эти девицы пляшут вокруг случайно зашедших мужиков, а на постоянных покупательниц им наплевать. Близне неловко от такого внимания, он вздыхает с облегчением, когда выходит на ярко освещенную фонарями и фарами проезжающих автомобилей улицу.
  
   Когда он вручает ей пакетик с логотипом парфюмерного магазина, Ива радостно взвизгивает и убегает в ванную. Возвращается с алыми губами, благоухающая "очень хорошим свежим запахом", - прекрасная нимфетка: не женщина, но и не дитя - спрашивает:
   - Тебе нравится?
   Он кивает и целует ее в макушку.
   - Очень. Давай смотреть кино.
   Близна выключает свет, и телевизор сияет в темноте, как неведомый высокотехнологичный аппарат из будущего. Фильм оказался скучноватым и наивным, но Иву, кажется, захватила судьба красавчика с обложки, упакованного в непроницаемый кожаный костюм и такую же маску с прорезями для глаз и рта. Красавчик не выносил ни солнечного, ни электрического света, поэтому должен был носить экстравагантный наряд. Полуправда, которую Близна преподносил Иве, воплотилась в старом, времен его детства, малоизвестном фильме - так, пожалуй, можно поверить в коллективное бессознательное. Обычно говорливая - с ней невозможно было посмотреть ни один фильм из-за ее постоянных вопросов и рассуждений - Ива не произносит ни слова до самых финальных титров, когда покрытый ожогами блондин уезжает навстречу рассвету.
   - Как ты думаешь, - говорит она. - Это того стоит?
   - Что "это"? - спрашивает Близна.
   Она подносит пальцы к накрашенным губам, замолкает, подбирая слова.
   - Жизнь на солнце. Среди людей. Это стоит того, чтобы стать уродом? Чтобы умереть?
   - Нет, Ива. Это того не стоит.
   - А есть что-нибудь, что стоит?
   Он не хочет об этом думать. Вылазка в универмаг и полтора часа югославско-американской мелодрамы слишком утомили его.
   - Не знаю, малыш.
   - Но ты мог бы ради меня выйти на солнце? - Она смотрит на него испытующе, не отводя взгляда; зеленые глаза ярко блестят в полутьме.
   - Ради тебя я прошел бы по солнцу пешком.
   Она обвивает его шею руками, прижимается щекой к свитеру. Близна не чувствует тяжести Ивы на своих коленях, она почти бесплотна - маленькое длинноволосое привидение, доверчиво прильнувшее к его груди.
   - Значит, ты меня любишь?
   - Люблю.
   Она выпрямляется, неуловимым движением поворачивается к Близне и вдруг присасывается губами к его рту - это поцелуй, такой, как она видела в фильмах: когда герой и героиня прижимаются друг к другу открытыми ртами и шевелят губами, словно по-рыбьи беззвучно беседуя. Близна хочет отстранить девочку, но его пальцы наталкиваются на ее грудь, приподнятую тесным бюстгальтером. Он не успевает понять, что делает, как стискивает ее, ласкает сквозь свитер. Член Близны становится твёрдым, упирается между ног Ивы, она трётся об него, постанывает, не прерывая поцелуя. Даже через несколько слоёв одежды они чувствуют друг друга. На экране телевизора мигает логотип подключенного видеоплеера, освещая всё ярко-синим цветом; потом он гаснет, и комната погружается в темноту.
   Язык Близны исследует рот Ивы, пробует ее слюну на вкус - и следует признать, что это самое восхитительное лакомство в мире. Ива. Его Ива. Близна забывает обо всём, в голове одна мысль: рядом женское тело, прекрасное и доступное; он хочет подмять его под себя, овладеть им. Ива отстраняется, чтобы глотнуть воздуха; приближает лицо к лицу Близны, шепчет:
   - Я тоже тебя люблю.
   Эти слова возвращают ему рассудок. Он открывает глаза. Если бы Бог существовал, он поразил бы его молнией, но в бункере по-прежнему темно, и даже его стены, кажется, не собираются обрушиться на голову Близны. Он мягко подхватывает Иву, сажает ее на диван рядом с собой. Ее длинные ноги в шерстяных чулках еще касаются коленей Близны, он отодвигается чуть дальше. Но что бы он ни делал, это не будет выглядеть невинно.
   - Черт... Никогда так больше не делай.
   Она тянется к нему, но он отстраняет ее.
   - Почему?
   - Просто не делай и всё. Нельзя.
   Даже в темноте он чувствует, как она обиженно надулась.
   - Я не ребенок. Ты должен мне объяснить.
   - Как раз потому, что ты не ребенок, ты должна сама понимать.
   Обыкновенная взрослая манипуляция, но Ива поддаётся на нее и больше не задаёт вопросов.
   - Пора в постель, - наигранно весело говорит Близна и тут же осекается. После того, что произошло, каждое слово, даже самое безобидное, звучит двусмысленно.
  
   Близна долго не может заснуть. Он боится, что, как только закроет глаза, увидит Иву - ту новую Иву, которой раньше не знал. Близна может поклясться чем угодно: до этого дня она не была для него женщиной - только ребёнком, младенцем, которого он принёс в бункер много лет назад, - такой крохой, что казалось, она может поместиться у него на ладони. Он не был готов к тому, что однажды она станет взрослой.
   Дверь тихо приоткрывается, Ива проскальзывает в спальню. Белая ночная рубашка светится в темноте, словно Близну навещает призрак.
   - Не спишь?
   Он качает головой. Лучше ей, в самом деле, быть призраком. Когда она во плоти так близко, он может захотеть снова прикоснуться к ней.
   - Зачем ты здесь?
   Ива опускает глаза. Он боится того, что она может сказать. Боится, что она обвинит его, - потому что, без сомнения, все, что случилось, - его вина.
   - Ты сердишься на меня? - тихо спрашивает Ива.
   Он выдыхает с облегчением.
   - Конечно, нет. Когда это я на тебя сердился?
   Она улыбается и садится на кровать рядом с Близной.
   - Можно я здесь буду спать?
   Отказаться - значит показать, что он солгал. Все равно он не сможет объяснить Иве, что сердится и винит только самого себя. Поэтому говорит беспечно:
   - С каких пор ты стала бояться спать одна?
   Она подталкивает его в плечо, чтобы он повернулся к ней спиной; обнимает его сзади, прижимаясь всем телом. Близна может обманывать себя сколько угодно, но она больше не ребенок, а его собственные желания - не мимолетная вспышка. С этого дня он будет хотеть ее всегда. Ива шепчет:
   - Я не боюсь.
   - Тогда спи, - говорит Близна.
   Ива затихает, обиженная его безразличием, и скоро он чувствует на затылке её медленное сонное дыхание. Она не вспоминает о поцелуе ни наутро, ни на следующий день. Но все же с тех пор жизнь в бункере так и не стала прежней.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Отсюда до родного города Близны - три часа на машине. Он обращается к стриженому парню в спортивном костюме, небрежно облокотившемуся на видавший виды Форд.
   - Это ж через всю страну хуярить, - говорит парень. - Сколько?
   Близна называет сумму - столько таксист зарабатывает за несколько недель.
   - Садись.
   Он садится на заднее сидение, прижимает туго спеленутый свёрток к груди. Девочка спит, и Близна надеется, что так будет и дальше, пока они не прибудут на место.
   Машина мягко трогается. На улице жарко, но в салоне работает кондиционер, распространяя приятную прохладу. Негромко играет музыка - какой-то местный рэп.
   - Пацан? - спрашивает водитель. Близна видит его отражение в темных очках в зеркале заднего вида.
   - Девочка.
   - Ну тоже ничего. У меня самого девчонка. Элька. Жена хотела Вивьен назвать - насмотрелась штатовских фильмов - а я говорю: "Я - католик, я у себя в доме этого американского говна не потерплю". Слышал, амеры хотят разрешить мужикам друг на друге жениться? Дерьмище, тьфу, - он символически сплевывает. - А твою как зовут?
   Близна пожимает плечами.
   - Пока что никак.
   Имя ничего не значит. Своё он давно забыл - окликни его кто на улице, он и не оглянется. Но ребенку нужно имя, приличное католическое имя без всяких американских выкрутасов: Эльжбета или Александра, или Мария. Близна разглядывает крошечное личико с припухшими веками без ресниц. Оно не принадлежит ни Эльжбете, ни Александре, ни, тем более, Марии; оно вообще не похоже на человеческое лицо. Молоденькая, едва старше Близны, медсестра, передавая ему девочку, назвала ее красавицей - может быть, она и была красивой по меркам инопланетян и медсестер, но земному мужчине трудно это понять. Девушка добавила с улыбкой:
   - Очень похожа на вас.
   От ребенка пахло присыпкой. Сладкий приторный запах, словно держишь в руках свежую булочку с сахарной пудрой.
   - Думаете, она моя? - спросил Близна.
   Медсестра смутилась, захлопала длинными накрашенными ресницами и пробормотала в ответ: "Извините...".
   Неважно, на кого похожа эта девочка и чья кровь в ее жилах. Она принадлежит Близне с той самой секунды, когда он впервые взял ее на руки.
   Водитель говорит, не переставая, в одном ритме с музыкой из магнитолы - про то, что женился только потому, что его подружка забеременела, про то, что не любит жену, но любит Эльку, что перестал спать с женой после рождения ребенка, что вечерами ездит к любовнице и хотел бы уйти к ней, но не может оставить дочь - и кажется, его совсем не волнует молчание пассажира.
   Близна молчит. Вместо зелени за окном он видит бетонные стены, освещенные галогенными лампами коридоры, слышит негромкий гул системы вентиляции. Он ни секунды не сомневается, что Убежище ждёт его.
   Нет. Не только его.
   Их.
   Теперь он должен всегда говорить "мы". Теперь его судьба навсегда связана с судьбой безымянной малышки.
   Из задумчивости его вырывает вопрос таксиста:
   - Не слишком ты молод для папаши?
   Близна - отец? Он не произносит это слово даже про себя. Мужчина никогда не может быть уверен в том, отец он или нет. У кого-то по свету бродят дети, о существовании которых он понятия не имеет, а кто-то воспитывает чужих щенков, уверенный в том, что они - его плоть и кровь. В детстве Близна представлял, что человек, который воспитывал его, не был его отцом и однажды в дверь войдёт высокий мужчина (его лицо всегда оставалось в тени) и заберет Близну с собой. Позже он перестал об этом мечтать - кому нужен жирный трусливый мальчишка?
   Близна касается гладкой, безволосой головки девочки. Неважно, станешь ли ты красавицей или останешься большеглазым уродцем, - ты не будешь знать зла. На твоей коже никогда не появятся шрамы.
   За окнами мелькают однообразные поля, луга, перелески; мимо проезжают огромные фуры с местными и иностранными номерами. Таксист говорит:
   - Все они сначала дрыхнут как ангелы. Лови момент, парень; это твой последний шанс выспаться.
   Девочка, словно услышав его, открывает глаза - мутные и блёклые, нисколько не похожие на зеленые глаза Близны, что бы там ни говорила молоденькая медсестра - и начинает кричать. Близна качает ребёнка на руках, но дитя продолжает дико и пронзительно выть, рыдая без слёз.
   - Жрать хочет, - авторитетно заявляет таксист.
   В сумке Близны только сухая смесь, и вокруг ни намека на человеческое жилище. Крик ввинчивается прямо в мозг, лицо девочки краснеет от натуги - теперь никто не назвал бы её красавицей. Близна слышит в этом крике обвинение: "Ты обещал заботиться обо мне. Обещал любить меня, обещал сохранить от зла и боли. Но когда я голодна, ты не можешь меня накормить, не можешь сделать ровным счётом ничего".
   - Сверни на обочину, - говорит он водителю.
   - Нафига?
   - Просто сверни. - Голос Близны звучит так, что с ним не хочется спорить. - И не оборачивайся.
   Бог знает, что задумал этот пацан. Плохой идеей было взять его на борт, но тридцать лимонов старыми на дороге не валяются. С другой стороны, новую башку даже за такие деньги не купишь.
   - Не делай глупостей.
   - Не ссы, - коротко отвечает Близна.
   Ребёнок вопит, заглушая магнитолу. Близна кладет девочку на сидение, осторожно придерживая головку; достаёт из кармана перочинный нож. Боли почти нет, только тихое неприятное жжение в запястье. Близна нажимает на разрез, и капля крови приземляется на губы девочки, окрашивая их в маскарадно-красный цвет. Плач прекращается, ребёнок сосёт кровь из раны - в руке появляется тянущая боль, голова становится легкой, как перед обмороком. Насытившись, девочка затихает и снова погружается в сон. Близна обматывает запястье платком, говорит:
   - Поехали.
   Замерший за окном пейзаж снова приходит в движение. Таксист не говорит ни слова, пока они не въезжают в город и Близна не просит остановиться в одном из жилых кварталов. Он расплачивается свернутыми в тугой рулончик двухсотенными. Водитель не пересчитывает, только машет рукой: дескать, бывай - и уезжает, подняв столб пыли.
   Жара в городе невыносима. Всюду, куда падает взгляд, - пухлые женские плечи, пересеченные лямками бюстгальтеров; обгоревшая до красноты кожа с россыпью пигментных пятен, голые мужские ноги: слишком тощие или накачанные, крепкие, как окорока. Никто не обращает внимания на мужчину с ребенком - все спешат по своим делам сквозь огненное полуденное марево.
   Дорога к бункеру лежит через лес: там тихо, прохладно и нет ни души. В выходные здесь жарят шашлыки, из автомагнитол орет музыка, носятся полуголые, как дикари, дети, но сейчас слышно только пение птиц и шорох листвы. Близна вдыхает запах леса и закрывает глаза от наслаждения. Говорит девочке:
   - Ну вот, мы почти пришли.
   Но она спит и не слышит его. Он стирает пальцем пятнышко крови с ее щеки.
   - Ты будешь счастлива, обещаю.
   Счастлива. Близна слышит: "счастье" и "Ива". Он пробует это имя на вкус: оно католическое и уж точно не американское. Близна еще раз проводит по бархатной детской щечке кончиком пальца.
   - Ива?
   Ива спит.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Он хорошо помнит день, когда впервые оказался в Убежище. Он стоит особняком среди прочих невыразительных дней, сливающихся в однородную бурую массу; его сияние ослепительно и ничуть не поблекло с годами, хотя Близна не выпускал его из памяти ни на секунду: смотрел на просвет, поворачивал так и эдак.
   Это случилось под Рождество - в то зыбкое время, когда нервы взрослых взвинчены до предела. Десятки, сотни мужчин и женщин стоят в длинных очередях, проклиная себе подобных, которым тоже оказались необходимы гели для душа, перевязанные ленточкой; свечки, пластиковые статуэтки, открытки с готовыми пожеланиями. Взрослые строят планы на удивительную новую жизнь, которая поджидает их за углом двадцать пятого декабря или - самое позднее - первого января. В ней не будет места разрушительным отношениям, одиночеству, курению или ужинам после шести часов вечера, это будет та самая жизнь, о которой мечтают все, но никому не удается приблизиться к ней и на шаг.
   Нервозность взрослых передается детям. Они становятся невыносимыми. Им нужен именно тот робот, который есть у всех, - или именно те кеды или именно та игра. Вы не найдёте того, что ищете, в магазинах. Не успеваете вы договорить, продавцы отвечают: "Всё раскупили". Вы проводите часы в Сети, потому что мысль о разочарованных детских глазенках, когда под елкой окажется не тот подарок, невыносима.
   После того дня рождественские ожидания Близны сбывались с изумительной точностью: он ничего не ждал - и ничего не получал. Ни ёлки, ни праздничного ужина, ни подарков. Для его семьи Рождество было всего лишь очередным днем для криков и взаимной ненависти, может быть, даже подходящим для них побольше прочих. Отец Близны не понимал, зачем люди выкидывают столько денег на барахло; его раздражали очереди в магазинах, взрывы хлопушек, бездельники, переодетые в святого Николая; нищие, распевающие рождественские гимны. То, чего он не понимал, бесило его - и он срывал зло на домашних (должен же быть толк от этих жирных ничтожеств?), хотя с удовольствием надрал бы зад каждому дегенерату с ватной бородой.
   Близна узнал, что детям на Рождество дарят подарки, только в школе. Раньше ему удавалось избегать этого ненужного - а в его случае, даже опасного - знания. Одноклассники делились планами на каникулы, хвастались тем, что им подарит святой Николай: конечно, то, что они попросили в письме, - иначе и быть не может. Близна делал вид, что Рождество для него - обычное дело, семейная традиция, и, когда его товарищи будут поглощать праздничный ужин или разворачивать подарки, он будет занят точно тем же самым. Вечером за ужином, когда отец, казалось, пребывает в хорошем расположении духа, Близна спрашивает:
   - Я могу написать письмо святому Николаю?
   Отец поднимает голову, ложка с супом замирает на полпути.
   - Кому?
   - Святому Николаю. Хочу попросить у него конструктор.
   Взгляд отца темнеет, перебегает от сына к жене, безмолвно спрашивая ее, кто забил голову ребенка этим рождественским дерьмом. Она поднимает ладони, защищаясь.
   - Это всё школа. Наш нахватался от тамошних избалованных деток.
   Они называли его "наш" - он не заслужил имени или ласкового прозвища, только притяжательное местоимение, указывающее на его принадлежность этим двум людям. Отец кивает, словно ответ его удовлетворил, переводит взгляд обратно на сына.
   - Значит, хочешь конструктор? - Голос обманчиво весёлый. В нем слышится обещание: это здорово, ты найдешь под ёлкой самый прекрасный конструктор, мы будем проводить вечера, собирая из него разные вещи, - как поступают все отцы и сыновья.
   Близна улыбается и кивает. Отец разжимает пальцы. Ложка летит в тарелку, поднимая фонтан брызг. Ржавые капли покрывают скатерть, несколько попадают на грязную майку и лицо отца - он вытирается тыльной стороной ладони.
   - Скажи-ка мне... - начинает он шепотом, очень доверительно. - Откуда, по-твоему, я должен взять деньги на твой сраный конструктор?
   Близна хочет отодвинуться, но отец хватает его за ворот, притягивает лицо сына к своему. Изо рта отца кисло пахнет супом, в зубах застрял кусочек курицы.
   - Может, ты думаешь, я их печатаю? Может, у меня в подвале спрятан печатный станок для денег? Ну?
   Ткань рубашки трещит. Мать досадливо морщится: вместо сериала ей придется пришивать оторванный воротник. Сколько раз она говорила: снимай форму, когда приходишь из школы. Но этому ребенку всё как об стенку горох.
   Близна мотает головой: конечно, он знает, что у них нет лишних денег, но у святого Николая их должно быть достаточно - пусть отец только даст ему пару монет на конверт и марку. Но сейчас не время просить.
   - Кто купил тебе эту рубашку? Эти штаны? Трусы, носки, стул, на котором ты сидишь; еду, которую ты жрёшь? Кто? Не смей молчать, когда я тебя спрашиваю!
   Так и не дождавшись ответа, отец продолжает:
   - Я! Каждый блядский день я работаю, как черт, чтобы прокормить двух ненасытных свиней, и что получаю в благодарность? "Папа, мне нужен конструктор!". Ведь я нихера не делаю, сижу на заднице, так пусть от меня будет хоть какой-нибудь толк. Да?
   Близна бормочет: "Прости" - большая ошибка с его стороны, потому что это только подогревает гнев отца.
   - Что ты мямлишь? Вас в школе учат хоть чему-нибудь, кроме как клянчить деньги?
   Ему только семь лет, он не знает хитростей, которые позволят ему обойти наказание. Об этом не пишут в учебниках, всё приходится узнавать опытным путем.
   ЗАПРЕЩЕНО ПЛАКАТЬ
   ЗАПРЕЩЕНО ИЗВИНЯТЬСЯ
   ЗАПРЕЩЕНО КРИЧАТЬ
   ЗАПРЕЩЕНО ПРОСИТЬ
   ЗАПРЕЩЕНО МОЛЧАТЬ
   Он хотел бы научиться исчезать: переноситься во времени или становиться невидимым, сливаться с полом и стенами. Лучше попросить святого Николая об этом, это нужнее, чем конструктор. Отец тащит Близну в комнату. Мать ставит суп на плиту и включает радио.
   - Сними рубашку, - говорит отец, доставая из шкафа ремень.
   Сопротивляться тоже запрещено. Близна расстегивает пуговицу за пуговицей так быстро, как только возможно; пухлые, неловкие пальцы дрожат, дергают ткань - получается медленно, слишком медленно. Он знает, что каждая секунда промедления превратится в удар.
   - Долго ты будешь возиться, дрянь?
   Отец швыряет Близну на диван. Обивка покрыта пятнами, в лицо тут же впивается миллион крошек хлеба и сухого печенья. Ремень со свистом вспарывает воздух и опускается на обнаженную спину. Крик тонет в поролоновом нутре дивана. Боль окутывает тело, покрывает кожу полностью, расправляется от макушки до пят. Близна визжит, как поросёнок, которого неумело и мучительно убивают. Слова отца доносятся сверху, словно глас божий:
   - За неблагодарность. За лень. За неуважение.
   Ни один грех не будет забыт. За каждый проступок Близна расплатится воплями, болью и кровью. Он вдавливает лицо глубже в вонючую ткань, сопли забивают нос, так что он не может дышать, и голова становится легкой и пустой, под закрытыми веками расползаются красные круги, и он теряет сознание.
   Близна приходит в себя в незнакомом помещении. Он с любопытством оглядывается, кричит: "Эээй?" - и крик возвращается к нему, отразившись от белых бетонных стен. Здесь тихо и пусто, не считая круглого стола из металла и закаленного стекла, рядом с ним - пара пластиковых стульев с подушками на сиденьях. Под низким потолком горят галогенные лампы - от их сине-зеленого света помещение кажется еще холоднее, чем есть на самом деле. Из-за стены слышно тихое жужжание холодильника и шум системы вентиляции. Близна повторяет: "Эй, есть тут кто-нибудь?" - но никто не отвечает. Он выглядывает в коридор, но там тоже ни души. Холод от голого пола проникает сквозь носки, и Близна переступает с ноги на ногу, зябко передергивается. Ему не страшно. Возможно, ему на помощь пришел святой Николай и перенес его в безопасное место - почему бы рождественскому чуду не случиться чуть раньше, если в нем так нуждаются? Близна делает глубокий вдох. Воздух здесь свежий и чистый, хотя в помещении нет окон и довольно тесно: десять квадратных метров - не больше. Но Близне так даже больше нравится - он привык забиваться в углы и в просторных залах чувствует себя неуютно: всё время ждет, что кто-то бесшумно подкрадется к нему и крикнет в ухо, ударит по голове или пнёт под зад. Он садится на стул, устраивается поудобнее на мягкой подушке, ставит локти на столешницу и с удовольствием отмечает, что может двигаться, не вздрагивая и не кривясь от боли. Какая роскошь. Он не хочет возвращаться назад. Здесь есть всё, что нужно: он читал о бункерах - их строили для того, чтобы много людей могли безвыходно провести там несколько лет в случае ядерной войны или другого бедствия. А это помещение очень похоже на бункер. Значит, здесь можно ходить по комнатам, трогать вещи, валяться на кровати, оставлять обертки от печенья, молчать сколько пожелаешь, не опасаясь окрика: "Отвечай, поросёныш!" - и никогда не выходить на поверхность. Да, он, определенно, хочет здесь остаться. Вот посидит еще немного и обойдет свои новые владения: где-то должны быть кухня, спальня, ванная и туалет. Хорошо бы тут был телевизор. Близна тихо говорит:
   - Я здесь главный.
   Сверху звучит издевательский голос:
   - Что ты сказал?
   Стены Убежища растворяются. Близна хочет протянуть руку, чтобы ухватиться за что-нибудь: стул, столешницу, дверной косяк - но всё становится прозрачным и тает на глазах. Нечестно, нечестно, нечестно! Наказание закончилось, ремень отброшен на пол, но Близна всё равно кричит без слов, воет, захлебывается слезами и бьется всем телом. Отец одним движением разворачивает его лицом к себе, бьет по щекам вполсилы.
   - Заткнись, ну! Убивают тебя, что ли? - В голосе звучит досада. В конце концов, поросёныш заслужил небольшую трёпку, и нечего орать так, словно он спятил. Еще соседи сбегутся. В наше время все норовят сунуть нос в чужое дело, а во времена, когда отец Близны был мальчиком, то, что творилось за закрытыми дверями, за ними и оставалось. И никто не поднимал шума, если родители устраивали отпрыску нахлобучку, - это было обычным делом, необходимым злом.
   Близна всхлипывает, сжимает кулаки, оттирает ими слёзы с лица. Отец исчезает в светящемся проеме, оставив сына в одиночестве; хлопает дверью. В комнате темно. Близна шепчет:
   - Я вернусь туда. Обязательно вернусь.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Вода с плеском разливается по крашенным в коричневый цвет доскам. Близна гонит её дальше, налегает на швабру и бежит, скрипя подошвами кед по мокрому полу. Он не боится упасть - здесь нет никого, кто посмеялся бы над его падением или отпустил едкий комментарий о неуклюжем жиртресте. За последние годы Близна вытянулся и сбросил вес, но по-прежнему остался рыхлым и нескладным.
   Вечером в школе никого нет. Он идёт по пустым гулким коридорам - это не Убежище, но все же здесь он чувствует себя в безопасности. С тех пор, как Близна стал подрабатывать уборщиком после уроков, он может возвращаться домой после темноты, тихо проскальзывать в свою комнату и засыпать сразу, как только голова коснется подушки. Отец почти перестал бить его, когда он начал приносить деньги: ремень лежал в шкафу или поддерживал брюки отца, темные пятна крови на старой свиной коже стали совсем незаметны. Близна скребет шрам от пряжки под футболкой. В школьной бухгалтерии жалование отдавали отцу, Близна никогда не видел заработанных денег, но это его не огорчало. Часы тишины и уединения стоили намного дороже.
   Он гонит воду по полу спортзала. Сегодня что-то мешает ему наслаждаться одиночеством: какое-то мутное пятно маячит на окраине сознания, словно пленка на глазном яблоке. Близна останавливается и прислушивается. Из комнатки тренера доносятся приглушенные голоса. Слов не разобрать, обладателей голосов Близна тоже не узнает - слышно только невнятное бормотание. Он замирает и ждёт.
   Дверь приоткрывается, и из комнатки выскальзывает тощий подросток в школьной форме. У него длинные светлые волосы, закрывающие половину лица, и пухлые, как у девушки, губы. Он мажет их гигиенической помадой, откидывает челку с глаз и наконец замечает стоящего посреди зала Близну.
   - Привет, - говорит парнишка и подмигивает. Воспаленные губы, обведенные ярко-розовой каймой, влажно блестят. - Не поднимай шума. Я уже ухожу.
   Близна не двигается с места. Он силится вспомнить имя этого манерного чудика - но оно не идёт на ум. Парень проходит к выходу, покачивая бедрами, как манекенщица; у дверей оборачивается и машет Близне пальчиками на прощанье.
   - Чао, милый. Еще встретимся.
   Что он здесь делал так поздно? Близна в недоумении пожимает плечами и снова плещет водой на пол. Дверь тренерской снова открывается. На пороге стоит Юго.
   Юго знали все. Капитан школьной команды по американскому футболу. Объект вожделения всех девчонок: от ногастых чирлидерш до парий в старушечьих туфлях. Высокий широкоплечий крашеный блондин с выбритой полосками бровью. Приехал в прошлом году из Югославии и до сих пор не избавился от акцента. Его имя состояло сплошь из согласных, поэтому даже учителя скоро начали звать его Юго.
   Он замечает Близну, и подбритая бровь удивленно ползет вверх.
   - Эй, пацан! Ты что тут делаешь?
   - Без глаз, что ли? Пол мою.
   Близне частенько влетало от одноклассников за дерзость, но он не переставал хамить. Подошвы кроссовок, летящие с разных сторон и врезающиеся в разные части его тела, не причиняли боли. Это было даже забавно - смотреть снизу вверх на потные от натуги прыщавые лица и ухмыляться, словно ему всё нипочем.
   Лицо Юго становится настороженным, глаза сужаются до двух щелочек.
   - Ты что-нибудь слышал?
   Близна усмехается, но ничего не отвечает. Дураку ясно, чем Юго и этот губастый педик занимались в тренерской.
   - Подойди-ка сюда... Да не ссы, жирный, ничего я тебе не сделаю. Просто поговорим.
   - Сам подходи, если хочешь.
   - А ты наглый жиртрест... Ладно, я подойду, я не гордый. - Юго подходит к Близне. Они одного роста, хотя Юго на пару лет старше. - Ты что, думаешь, я пидор?
   Близне плевать. Сам он к сексу равнодушен и не находит ничего привлекательного ни в округлившихся формах одноклассниц, ни в таких, как Юго или его дружок.
   - Мне плевать, кто ты.
   - Так что ты слышал?
   - Ничего.
   - Молодчина, жирный. Мужик. Мужики не разносят сплетни, правильно? - Юго со смешком хлопает Близну по плечу. Тот раздраженно отталкивает его руку.
   - Я не жирный.
   Юго смеется.
   - Ну, парень, посмотри правде в глаза: ты жирноват. Смотри, каким должно быть тело. - Он расстегивает рубашку. Близна делает шаг назад, опрокидывает стоящее за ним ведро. - Бля, да не буду я тебя насиловать, не льсти себе. Ты непривлекательный.
   Тело у Юго, действительно, красивое. Рельефные мышцы, рисунок вен на руках, гладкая кожа - почти безволосая, если не считать спускающейся от пупка вниз, за брючный ремень, темной дорожки.
   - Хочешь небось такие банки? - спрашивает Юго.
   Близна не может представить себя... таким. Но всё же кивает.
   - "Рокки" смотрел?
   - Ну.
   - Гну. Приходи перед занятиями на набережную. Я вижу, ты толковый пацан. Ну что, придешь? - Близна снова кивает. - У тебя как с учебой?
   - Нормально.
   Он, действительно, хорошо учится. По химии и физике он первый в классе, только по физкультуре сплошные тройки - и те ставят из жалости.
   - Притащу тебе задачник - сделаешь за меня домашку. Нихрена в этом говне не понимаю. В этой школе вообще не заботятся об интеграции. - Юго фыркает. - Ладно. В общем, завтра в шесть на набережной. Не опаздывай.
   Он накидывает рубашку и направляется к дверям, застегивая на ходу пуговицы. Даже в школьной форме он выглядит как фотомодель. Близна окликает его:
   - Юго.
   Он оборачивается. В глазах вопрос: чего тебе?
   - Почему ты... ну... с парнем? Тебе любая девчонка дала бы...
   - Потому что проще по-быстрому ввалить за щеку педику, чем развозить сопли с девчонками: дарить подарочки, ходить в кино, держаться за ручки, терпеть их тупых подружек. А толку никакого, всё равно не умеют нихера.
   Близна должен признать, что в словах Юго есть резон. Если нельзя обойтись без этого, лучше сделать всё быстро и без лишних привязанностей. Но, к счастью, перед Близной такая проблема не стоит.
  
   Утром он просыпается задолго до звонка будильника, натягивает спортивный костюм, кидает в сумку школьную форму и тихо, чтобы не разбудить родителей, выскальзывает из дома. На улице холодно, ветер гонит по пустым темным улицам опавшие листья. В серых глыбах блочных домов не горит ни одного окна.
   Что если Юго пошутил? Решил приколоться над сопляком-жиртрестом, и на набережной Близну встретит толпа улюлюкающих старшеклассников?
   Смотрите-ка: Рокки собственной персоной! Что с тобой стало, Рокки, откуда у тебя такое брюхо? Эй, осторожнее, он еще в отличной форме! Последний раунд, Рокко, последний раунд!
   Но всё-таки он идёт. У него не будет другого шанса измениться, и, если существует хоть крошечная вероятность, что Юго говорил серьезно, Близна должен идти.
   Юго ждёт его - и он один. На нем фирменный адидасовский костюм - куртка расстегнута, несмотря на осенний холод; под ней ничего нет, только голая, покрытая мурашками, кожа. Без единого шрама.
   - До моста. - Юго показывает рукой вдаль, где в темноте виднеется крошечная светящаяся точка моста, и, не дожидаясь ответа, пускается бегом.
   Близна бежит за ним. Кажется, он впервые бежит, не убегая от кого-то, а просто наслаждается движением - пусть даже через несколько минут заколет в боку и выбьет дыхание. Над водой плывут огни, всё становится смазанным и далёким, только впереди в предрассветной дымке виден очень четкий, словно вырезанный из черной бумаги, силуэт. Он двигается легко и быстро, Близне не угнаться за ним, и силуэт почти исчезает в сумраке.
   Зря они всё это затеяли. Ему не стать таким, как Юго; надо смириться с тем, что из зеркала на него всегда будет смотреть рыхлый вялый толстяк, похожий на улитку без панциря. У Близны больше нет сил бежать, а мост еще очень далеко, он остается точкой на горизонте - недосягаемой целью. Близна останавливается, сгибается пополам и ловит ртом воздух. Юго оборачивается:
   - Э, Рокки, да ты спёкся... - Он возвращается; не теряя ритма, скачет на месте рядом с Близной, боксирует с тенью. Его дыхание ровное и свободное, словно он прогуливается по парку.
   - Зачем... тебе... я? - спрашивает Близна, пытаясь отдышаться.
   - Мне нужен толковый пацан, врубаешься? - Юго говорит, не прекращая прыгать и наносить удары невидимому противнику. - Хочу одно дельце замутить.
   - Какое..? - Вдох, вдох, вдох. Нужно так много воздуха для бешено стучащего сердца.
   - Э, пока рано об этом. Давай, подорвался, до моста еще далеко.
   Близна неуклюже переставляет ноги. Вдох, вдох, вдох.
  
   Юго сует ему учебники и листок с заданиями.
   - Сделаешь до третьего урока.
   - Мы этого еще не проходили...
   - А мне какая разница? Ты сказал, что соображаешь, так давай, бля.
   Близна листает учебник. В принципе, ничего сложного там нет. Лучше забить на первые два урока и разобраться в задачах Юго, чем показать себя бесполезным сопляком. Он слишком хочет измениться, и теперь, когда у него появился шанс, отступать нельзя.
   - Окей. Сделаю.
   - Молодец, пацан. Кстати, как тебя зовут?
   Это не имеет значения - его никогда не называли по имени. Он ухмыляется и говорит:
   - Рокки.
   Юго смеется и хлопает его по плечу. На этот раз Близна не отстраняется.
  

ПРОШЛОЕ: ИВА И БЛИЗНА

   Нож поднимается и опускается, лезвие стучит о деревянную доску: тук-тук-тук. Ива стряхивает зелень в миску с салатом. Между краем платья-свитера и шерстяных чулок белеет полоска обнаженной кожи. Близна не отводит от неё глаз. Он хотел бы коснуться её. Он хотел бы обладать ей. В её теле - по-прежнему легком и хрупком - не осталось ничего детского. Она - женщина. Платье стало ей тесным: обтягивает бедра и грудь, задирается слишком высоко, когда Ива тянется к верхней полке. Во внешнем мире она училась бы в выпускном классе, танцевала в группе поддержки и ходила на свидания со студентами-первокурсниками. Возможно, когда-нибудь она возненавидит Близну за то, что он лишил её этого. Возможно, когда-нибудь она захочет оставить его и уйти.
   Ива резким движением головы отбрасывает упавшие на лицо пряди. Близна говорит:
   - Завяжи волосы.
   Она чистит головку чеснока, отвечает, не поворачиваясь:
   - У меня руки грязные.
   Он встаёт позади неё, собирает светлые волосы в хвост, открывая ямку на затылке; вдыхает её запах. Кожа такая белая и беззащитная, так и тянет провести по ней пальцами. Но Близна может касаться только воздуха, трогать его, точно повторяя изгибы девичьей шеи.
   Ива говорит:
   - Расскажи о моей матери.
   - Я рассказывал уже тысячу раз.
   - Расскажи ещё один. Какой она была? Какие у неё были глаза?
   Близна не помнит. Когда он вспоминает мать Ивы, он видит светлые волосы, прямую узкую спину. Когда он пытается представить её лицо, её глаза всегда закрыты.
   - Я не помню.
   - Зелёные, как у меня? - подсказывает Ива.
   Он кивает. Да, возможно. Разве это имеет значение? Разве недостаточно того, что он то и дело узнает в Иве её мать - в мелочах, вроде поворота головы или мимолетной гримаски? Разве недостаточно того, что он увез ее, чтобы она не стала такой, как та женщина?
   - Она любила моего отца?
   Она не любила никого. Единственное, что делало мать Ивы счастливой - твердый член внутри. Это было то, к чему она стремилась и чего жаждала. Но Близна не может произнести это вслух.
   - Не знаю. Да. Я думаю, да.
   - Ты плохой рассказчик.
   - Да. Прости.
   - Она была красивая?
   Когда-то он так не считал, но сейчас может признать:
   - Да. Но не такая красивая, как ты.
   Она улыбается и опускает глаза, делает вид, что поглощена нарезанием чеснока. Нож стучит по доске: тук-тук-тук. Раньше Близна никогда не говорил, что она красивая.
   Ночью он должен пойти в круглосуточный универмаг и купить ей новое платье. Продавщицы будут осаждать его вопросами, предлагать примерить одежду, которую он выберет (ваша жена такая худенькая, на ней будет сидеть свободнее), снимать с вешалок прозрачные кружевные сорочки (потрогайте, очень приятная ткань). Он касается вещей, которые скоро будут касаться обнаженной кожи Ивы. Они пропитаются её запахом, примут форму её тела. Его ладоням это запрещено.
   Близна пытается вспомнить, когда последний раз имел женщину. Это было ещё до рождения Ивы. Его ладонь лежит на огромном животе женщины, внутри которого беспокойно толкается, словно в ответ на удары члена в матку, крошечное существо. Близна старается двигаться как можно медленнее, чтобы не навредить ему.
   - Быстрее. Ей нравится. Она станет такой же блядью, как я.
   - Не говори мерзостей.
   Женщина стонет и поддает задом навстречу его члену, повторяет, не поворачивая головы:
   - Быстрее. Ничего ей не будет.
   Ива вскрикивает, отдергивает руку. Кровь из порезанного пальца капает на доску. Близна говорит:
   - Тише, тише, я... - и, не договаривая, прижимает её палец к губам, лижет ранку, пока кровь не перестаёт течь.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Близна лежит на матрасе и пускает дым в потолок. Пятна на побелке образуют узоры, похожие на карту: моря, океаны, материки - здесь есть всё, чтобы отправиться в путешествие. Рядом слышно тяжелое дыхание Юго и звуки глухих ударов о боксерскую грушу.
   - Близна?
   - А?
   - Как насчет спарринга?
   - Шимон скоро придет.
   Раны и ожоги еще болят. Чертова пробирка взорвалась ему прямо в лицо, и теперь оно тоже похоже на карту, по которой реками текут багровые полосы порезов и расплываются морями волдыри. Впрочем, сейчас Близна выглядит лучше, чем неделю назад, и похож на жертву автокатастрофы чуть меньше. Юго продолжает обрабатывать мешок.
   - Он опять притащит Псину?
   - Наверное. Если она еще не подохла.
   - А если подохла, притащит новую.
   - Надо же на ком-то проверять товар.
   - Как думаешь, он ее трахает?
   Близна пожимает плечами. Ему никогда не приходило в голову, что Псину можно трахать: ее тело было автоматом для уколов, таблеток и дорожек мета - и Близна подозревал, что внутри она набита сломанными иглами и ядовитым дерьмом. Как можно засунуть в это свой член?
   - Разложим ее на два смычка?
   - Что?
   Юго двигается так быстро, что Близна видит его силуэт как размытое пятно. За его мыслями он тоже не может успеть. На два смычка? Псину?
   - Ну, бля, не тупи. Трахнем ее вдвоем. Как? Deal?
   Он мотает головой и делает еще одну затяжку. Столбик пепла достиг опасной длины, и Близна может думать только о том, сколько он еще продержится, прежде чем упасть на матрас.
   - Возьми пепельницу, осел, - говорит Юго. - Спалишь нас к хуям.
   - Ничего не будет.
   В сквоте холодно. Кожа Близны покрывается мурашками, но ему лень подниматься за футболкой. После полугода в сквоте одежда висит на нем мешком: подростки, представленные самим себе, не слишком следят за питанием. На полу повсюду валяются упаковки от чипсов и конфет, но Близна и Юго всё равно слишком худые: торчащие ключицы и ребра, обритые головы - машинка с жужжанием прокладывает себе дорогу, и обрезки волос падают на бетонный пол. Подметать здесь бессмысленно - проще спалить этот сквот до основания, чем превратить его в приличное жилье.
   Снаружи начинается дождь. Капли долбят по карнизу, вода льется по подоконнику, капает на голову Близны, но он не двигается с места. На лестнице слышны шаги. Он должен встать и встретить Шимона - если, конечно, это он - но вставать не хочется. Он вообще предпочел бы не шевелиться и не говорить - просто лежать на матрасе и пускать дым в потолок. Без мыслей и слов. Только Юго заставляет его бегать по утрам, бить по мешку, выходить на улицу. Близна не протестует. Он обязан Юго всем. Если бы не он, Близна до сих пор мыл бы полы в школьных классах и терпел приступы дурного настроения отца. Он не видел родителей полгода, и, сдается, они не прилагали много усилий, чтобы найти его. В итоге все остались довольны тем, что однажды ранним утром Близна кинул в сумку кое-какую одежду, вышел из квартиры, тихо прикрыв дверь, и больше никогда не вернулся.
   Идея Юго заключалась в том, чтобы варить "синтетику" на продажу. Он доставал ингредиенты, Близна - варил. Товар забирал Шимон - местный дилер.
   Вот, кстати, и он. Стоит в дверях, за его спиной - Псина, прислонилась к косяку, словно тряпичная кукла, которая не может стоять прямо. По волосам стекает вода, платье перекрутилось, на колготках огромные дыры. Юго прекращает лупить по мешку, вытирается полотенцем, не отводя взгляда от Псины. Та смотрит себе под ноги, будто вокруг никого нет.
   - Близна, принеси товар.
   Он подчиняется. Тело закостенело от долгой неподвижности, затекшие мышцы дают о себе знать резкими болями то в одном, то в другом месте. Из другой комнаты он слышит, как Шимон спрашивает Юго:
   - Что с Молодым? Машина переехала?
   - Авария на производстве.
   - Ясно. Значит, теперь он у нас "Близна"?
   Юго хмыкает.
   - Ну типа того. Видел же его рожу, - и продолжает, обращаясь к Псине: - Как ваши дела, леди?
   Ее голос звучит низко и безжизненно, словно ей триста лет и она по горло сыта всей этой суетой вокруг.
   - Есть вмазаться?..
   - Сейчас будет.
   - Вот когда будет, тогда и поговорим... Не еби мозги...
   - А как насчет остального? Того, что не касается мозгов?
   Она не отвечает. Шимон говорит:
   - Ебанулся? Это же Псина.
   - И что? Сам наверняка пользуешь ее.
   - Юго, у тебя совсем колпак съехал. Я лучше хер в блендер засуну. Она же гнилая внутри.
   - Да плевать. Псина, сделать тебе хорошо?
   Близна появляется в комнате, как раз когда Псина переводит взгляд с носков своих кроссовок - когда-то белых, а теперь сплошь покрытых грязью - на Юго и говорит:
   - Вмажь меня.
   Увидев Близну, Шимон поднимается на ноги.
   - Вот и святой Николай. Что принес?
   Вместо ответа Близна показывает прозрачные целлофановые пакетики с "синтетикой". Пока он готовит раствор, Псина подползает к нему и сидит у ног, заглядывая в глаза с собачьей преданностью. Он наполняет шприц, спрашивает:
   - Куда?
   Она вытягивает тощие руки, покрытые желто-зелеными синяками, шрамами и точками от уколов. Близна осматривает их на всякий случай, но и так видит, что подходящих вен у нее нет. Шимон говорит Псине:
   - Раздевайся.
   Она послушно скидывает кроссовки, зацепив носками задники; скатывает с ног драные колготки, снимает платье. Под ним ничего нет, кроме обтянутых кожей костей. Юго неотрывно смотрит на неё, под спортивными штанами чётко выделяется эрекция. Близна и Шимон крутят Псину, ощупывают, заглядывают ей между ног. Она принимает их манипуляции безучастно, словно это тощее уродливое тело не имеет к ней отношения, словно она взяла его в аренду. Наконец Шимон восклицает:
   - Нашёл! - и зажимает пальцем вену над самой щиколоткой. - Давай сюда.
   Близна вводит иголку в ногу Псины. Шприц наполняется кровью. Псина нетерпеливо стонет и ахает, когда Близна нажимает на поршень. Она разводит руки в стороны, запрокидывает голову и стоит с закрытыми глазами, улетая высоко в небеса с алмазами. Близна и Шимон отходят, Юго занимает их место, кладет ладонь на щеку Псины.
   - Посмотри на меня, - шепчет он.
   Она открывает глаза, чёрные из-за расширенных зрачков. Юго и Псина замирают, глядя друг на друга, как влюбленные; его ладонь ласкает её лицо и шею. Шимон хмыкает.
   - Ты будешь меня любить?.. - спрашивает Псина шепотом. Зрачки закатываются под дрожащие веки, оставляя белую полосу вместо глаз. Юго говорит:
   - Ложись.
   Она опускается на грязный бетонный пол, растягивается на нем и закрывает глаза. Юго расталкивает носком кроссовки её ноги и ложится между них. Близна брезгливо отворачивается, и Шимон хлопает его по плечу.
   - Пошли, Молодой. Не на что тут смотреть.
   Они выходят в другую комнату. По пути Близна краем глаза замечает, как тело Юго быстро двигается поверх безучастной Псины в ритме стучащих по карнизу капель.
   Шимон садится на край матраса, достает сигарету. Близна следует его примеру. Они молча пускают дым, слушая стук дождя и шумное дыхание Юго за тонкой, пропускающей все звуки стенкой.
   - Твой дружок - ебанат, - говорит Шимон. - Он бы и осиное гнездо трахнул.
   Близна задумывается на секунду.
   - Наверное, трахнул бы.
   - Не суй хер в таких, как Псина, вот тебе мой совет. Вообще, тщательно выбирай тех, кого собираешься ебать.
   Шимон старше Близны, ему, должно быть, не меньше двадцати. У него серьезный, внимательный взгляд, который не ожидаешь встретить у дилера, и красивые длинные пальцы. Возможно, в другой реальности он мог бы стать музыкантом или юристом, или бог знает кем еще.
   Вздохи и стоны за стеной становятся громче и чаще, слышна бессвязная ругань - и наконец тишина. За ней следует короткая возня, и в комнату входит Псина - по-прежнему голая - и садится на матрас. Шимон сталкивает ее:
   - Тут люди спят, между прочим. Подстели какую-нибудь тряпку.
   Она оглядывается, ничего не находит и садится на пол, к ногам Близны.
   - Дашь покурить?
   Он протягивает ей сигарету, она делает несколько затяжек подряд и выпускает облако дыма.
   - Как тебя зовут?
   - Близна.
   - А по-настоящему?
   - Какая разница?
   - Ну, я вот - Анжелика.
   Шимон фыркает.
   - Какая ты Анжелика, Псина? Кино насмотрелась?
   Она обиженно замолкает. Близна говорит:
   - За что ты с ней так?
   - Думаешь, она заслуживает большего? Посмотри на нее: выглядит как говно.
   Псина трется щекой о ноги Близны, он запускает пальцы в ее крашеные светлые волосы с черными корнями на макушке. На ощупь они влажные и неприятно жирные.
   - Ты хороший... Хочешь, я тебе отсосу?
   - Что я тебе говорил, Молодой? Она - настоящая помойка.
   Псина тянется к члену Близны, сжимает его сквозь спортивные штаны. Близна отводит ее руку.
   - Не нужно.
   - Ты не хочешь меня?
   - Мне это не нужно, - повторяет он.
   Шимон говорит вполголоса:
   - Ты толковый парень, что ты делаешь с этим идиотом Юго? Он втянет тебя в неприятности.
   Близна думает о том, что варка "синтетики" приведет к неприятностям в любом случае, но не говорит этого вслух.
   - Знаешь что? Нам надо пересечься без него. Есть одно место... Ты хороший варщик, мог бы работать на меня напрямую.
   - Я работаю с Юго.
   За стеной слышны шаги, они приближаются к комнате. Шимон бросает:
   - Потом поговорим.
   В дверном проеме появляется Юго. Штаны сползли на бедра, кожа влажно блестит. Он протягивает руку Псине, помогает ей подняться. На ее ногах следы засохшей спермы.
   - Еще один танец, леди, - говорит Юго.
   Псина покорно идет за ним. Шимон говорит Близне:
   - Этот сквот рано или поздно "примут". Я знаю одно место, где можно организовать лабораторию. Подумай над этим. Не тороплю.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Время давно стерло зарубки на деревьях, указывающие дорогу, но всё же Близна без труда находит то, что ищет. Он может забыть свое имя, сегодняшнее число, но путь, ведущий в Убежище, надежно хранится в его памяти. Близна слишком долго ждал, когда сможет вернуться сюда. Тысячи раз он мысленно спускался в Убежище: в детстве, когда отец избивал его; пока мыл полы в школьном спортзале, во время прогулок в тюремном дворе. Он был здесь в своих мыслях, даже когда имел женщину - единственную в своей жизни. И вот, теперь он стоит перед металлической дверью, на его руках спит Ива, и от рая его отделяет одно мгновение.
   На первый взгляд, здесь ничего не изменилось, хотя со дня, когда Шимон показал ему бункер, прошло несколько лет. Вход по-прежнему надёжно замаскирован - непосвященному ни за что его не обнаружить, а те, кто знал о нем, сюда больше не вернутся. Впрочем, всё равно нужно проверить, не пробрался ли кто-то на его территорию. Близна нажимает комбинацию на замке, слышит щелчок, и дверь приоткрывается на несколько сантиметров.
   Он распахивает её, кидает внутрь сумку, кричит:
   - Эээй!
   Проход отвечает эхом. Если в бункере кто-то есть, он выйдет на шум. Но никто не дает о себе знать.
   Близна прижимает ребёнка к груди, медленно входит в открытую дверь, не закрывая её за собой, на случай если вдруг придётся спасаться бегством.
   Его опасения напрасны: в бункере никого нет. Близна проходит по комнатам, внимательно прислушиваясь, прежде чем войти: две спальни, кухня, столовая, ванная, несколько пустых комнат, которые Шимон хотел превратить в лабораторию. Тихо шумит вентиляция, мигают галогенные лампы. Близна поворачивает краны - из них идёт вода, включает плиту - она работает. Убежище готово принять их. Он чувствует себя так, словно никогда не покидал этого места. Здесь не нужно говорить, не нужно даже думать. Пусть во внешнем мире время бешено крутится, пытаясь ухватить собственный хвост, - в Убежище оно вытягивается во фрунт, не осмеливаясь шевельнуться. Здесь время перестает быть врагом, шулером с четырьмя тузами в рукаве, и становится незначительным и незаметным, как висящая на стене картина: все так привыкли к ней, что когда гости обращают на нее внимание, удивленно вскидывают глаза - ах да, мы совсем о ней забыли.
   Ива посапывает в его руках. Он бережно опускает её на кровать. Теперь его долг - заботиться об этой девочке, чтобы она никогда не кричала от боли, не убегала от криков в спину, чтобы её глаза никогда не наполнялись слезами. Это будет нетрудно: в Убежище она надежно укрыта от всех, кто мог бы причинить ей зло. Она не унаследует ни судьбу Близны, ни судьбу своей матери. Он создаст для нее новый мир. Она не будет лежать на грязном полу сквота, погребенная под ритмично двигающимся мужским телом. Она не будет поднимать платье, произнося одними губами:"Трахни меня". Ива должна остаться невинной - поэтому она останется здесь, рядом с ним, навсегда.
   - Ты будешь счастлива, - повторяет он шепотом, чтобы не разбудить ее. - Я обещаю.
   Близна выходит, чтобы запереть дверь. Он бросает последний взгляд на залитый солнцем лес, щелкает замком, и мир замыкается внутри белых бетонных стен. Наступает тишина.
  

ИВА

  
   Монстр приходит ночью, когда я собираюсь ложиться спать. Я наклоняюсь поправить одеяло, а когда выпрямляюсь, он уже стоит передо мной - так близко, что я чувствую его дыхание на своем лице. Мы смотрим друг другу в глаза, и пространство вокруг раздвигается, как стены в кукольном домике. Мы оказываемся в центре пустоты.
   - Ты чувствуешь это? - спрашиваю я шепотом.
   - Да.
   - Возбуждение?
   - Да. Я чувствую. Ты будешь моей. Вне сомнений.
   Он целует мою шею, прижимает к себе, и я содрогаюсь, всхлипывая и постанывая, цепляюсь за его плечи - вокруг темно, все тонет в темноте.
   - Я падаю, боже, я падаю, - повторяю я, чувствуя, как слабеют колени.
   Монстр держит меня, делает несколько шагов, и я упираюсь спиной во что-то твердое - стену, возможно. Откуда она могла взяться среди этой совершенной пустоты? Я вздрагиваю в руках монстра и повторяю: "Боже мой" - хотя Бог - не тот объект, о котором следует вспоминать в моем положении.
   Мои ноги отрываются от земли, я зависаю между небом и землей, между стеной и телом монстра, сжимаюсь в крошечную точку, которая через мгновение расширится до целой Вселенной.
   Он целует меня в губы, я отвечаю, пробегаю языком по его зубам, чувствую щель между верхними резцами - такую же, как у меня. В моем случае это только крошечная часть трещины, что разделяет меня на две части. Днем я - Ива. Ночью - игрушка монстра. Возможно, и он разделен на половины: одна из них мне известна, но вторая - нет. В кого ты превращаешься днем, монстр?
   - Ты моя, - говорит он.
   Я отвечаю: "Да".
   Я отвечаю:
   - Я твоя. Вне сомнений.
   Я могу говорить об этом свободно: ведь утром всё забудется. Я могу даже двигаться навстречу монстру, закусывать пересохшие губы и стонать. Мне на глаза попадается надпись на стене: "Я люблю тебя". Она покрыта новой побелкой и почти незаметна, но для меня она горит ярче, чем огненные буквы во дворце Валтасара.
   - Я люблю тебя, - говорю я.
   Я повторяю это снова и снова, взлетая и опускаясь, с каждым движением все быстрее: ялюблютебяялюблютебялюблютебялюблю... - пока монстр не обрушивается на меня всем телом, вжимая в стену. Он вздрагивает, и я вздрагиваю одновременно с ним. Монстр опускает меня на землю, я стою, прислонившись к стене, с закрытыми глазами.
   - Дай мне... - прошу я и не договариваю. Монстр знает, что он должен мне дать.
   Бокал наполнен густой, как сироп, алой жидкостью - я не даю ей названий, в этом нет нужды. Она прокатывается по моему языку, смывая вкус слюны монстра. Я развожу руки в стороны, и пол уходит из-под ног, словно я взлетаю. Потолок кружится перед глазами, я счастливо смеюсь и запрокидываю голову. Куда мне лететь? Здесь нет ни неба, ни звезд, ни луны. Монстр мягко касается моих губ кончиком пальца, стирая капли напитка. Потолок стремительно уходит вверх, и я не понимаю, что теперь сижу на полу и только стена, на которую я опираюсь, не дает мне упасть навзничь. Монстр приседает на корточки, заглядывает в мои глаза. Его лицо расплывается, превращается в мешанину цветных пятен. Прежде чем окончательно потерять сознание, я спрашиваю монстра:
   - Ты будешь меня любить?
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Шимон крутит в пальцах пробирку с густой красной жидкостью.
   - Похоже на кровь. Поэтому A(II)Rh+? Как вторая группа?
   Близна кивает. Название придумал Юго.
   - Какая у тебя группа крови, Близна?
   - Вторая положительная.
   Юго выводит маркером на пробирке "A(II)Rh+".
   - Красиво?
   - Очень.
   Близне не терпится спросить, как подействовал препарат на Псину, но он сдерживает себя. Пусть Шимон сам скажет.
   - Псина вырубилась. Проснулась через несколько часов, ничего не помнит.
   - Совсем ничего?
   - Как принимала - не помнит. Говорит, всё как во сне. И сны какие-то охуительные. Что здесь?
   - В основе - флунитразепам.
   - И какой от этого толк? Тёлкам в клубе подливать?
   Близна пожимает плечами. Ему кажется, забвение необходимо всем. Он никогда не пробовал то, что варил, но A(II)Rh+ - принял. Юго описывал произошедшее так:
   - Ты смотрел в стенку и скалился, потом вырубился. Больше ничего.
   Сам Близна не помнил, как принимал препарат. Какие-то смутные воспоминания, сны - но они расплывались в памяти и не давали ухватить себя, навести резкость.
   - Так возьмешь?
   Шимон кладет пробирку на стол.
   - Не знаю, кому это можно загнать. Нужны кайфы, врубаешься? А заснуть можно и от валиума.
   - Валиум не стирает память.
   Шимон морщится.
   - Да без разницы. Я тебе еще раз скажу: нужны кайфы. Я не хочу продавать это мудакам, которые будут насиловать девочек. У меня есть младшая сестра - и если какой-нибудь гандон подольет ей в пиво "вторую положительную", клянусь богом, я снесу ему башку.
   - Как скажешь, Шимон.
   - Ты толковый парень. Я говорю это не для того, чтобы подсластить пилюлю. Я серьезно. Слушай, я хочу тебе кое-что показать. Если после этого ты не захочешь свалить из сквота...
   - Я не хочу отсюда сваливать.
   - Блядь, не спорь со старшими. Поднимай зад, поехали.
   Близна не уверен, что это хорошая идея. В последнее время Юго был недоволен Шимоном: говорил, что тот продает товар слишком дешево и они могли бы обойтись без него. Ему не понравится, что у Близны с Шимоном какие-то дела за его спиной.
   - Слушай, я должен сказать Юго...
   Но дилер не дает Близне договорить: просто кладет ему руку на плечо и утягивает на улицу, где стоит видавшая виды Вольво.
   Они едут на окраину города, к лесу. Сегодня выдался прекрасный день: солнце светит так, что приходится опустить козырек; на небе ни облачка, дорога пустая, поэтому можно втопить педаль газа в пол. Шимон включает музыку и открывает окно, чтобы ветер свободно гулял по салону.
   Hello hello hello how low
   Hello hello hello how low
   Hello hello hello how low
   Музыка бьет по ушам, Шимон стучит пальцами по рулю в такт, подпевает. Близна ерзает на сидении. Ему не нравится эта идея. Шимон говорит:
   - Да не ссы. Всё нормально. Почти приехали.
   Они выходят у леса. Шимон показывает Близне зарубки на деревьях, незаметные для чужого глаза.
   - Говорят, этот бункер построили в восьмидесятые как убежище для какого-то мануфактурщика, который боялся ядерной войны. Оно давно заброшено.
   Услышав слово "убежище", Близна оживляется. Сердце начинает колотиться в груди, он ускоряет шаг, следуя его ритму. Шимон ухмыляется.
   - Куда ты так несешься, Молодой?
   Они приближаются к каменному заборчику. Шимон показывает Близне, где находится замок и как его открыть.
   - Видишь? Полная прозрачность как доказательство серьезных намерений.
   - Ты жениться на мне собрался?
   - Очень смешно. Мне реально нужен хороший варщик. А заебоны Юго начали меня доставать. Он туповат, жадноват и в конечном итоге запорет всё дело.
   - Ладно. Видно будет.
   Они входят в бункер. У Близны перехватывает дыхание.
   Он в Убежище.
   Не в мечтах, не во сне - в реальности. Он кусает щеки изнутри, чтобы убедиться, что не спит. Во рту появляется вкус крови. Значит, Убежище существует. Здесь все именно такое, как он себе представлял. Побеленные бетонные стены. Небольшие помещения с простой и прочной мебелью из стекла и металла. Зеленовато-голубой свет ламп. Близна проводит ладонью по стенам. Ровные и безупречно белые, словно их красили совсем недавно.
   - Здесь никто никогда не жил, - говорит Шимон.
   - Как ты узнал про это место?
   - Неважно... Того, кто мне его показал, давно нет на свете. Посмотри, тут есть пара свободных помещений. В них можно сделать лабораторию. Вытяжка хорошая, вони не будет.
   В подтверждение своих слов Шимон закуривает. Дым уходит в вентиляцию без следа, воздух в комнате по-прежнему чистый и довольно свежий. Когда сигарета догорает до фильтра, Шимон хочет кинуть окурок на пол, но Близна останавливает его - забирает окурок, тушит его о подошву и сует в карман куртки. Оставлять здесь мусор кажется неправильным - как и делать из Убежища притон. В мире всё изгажено людьми: повсюду валяются окурки, использованные шприцы и презервативы - пусть хотя бы одно место останется нетронутым. Близна не может себе представить, чтобы в Убежище раздавались стоны Юго и звуки ударов тела о тело. Здесь должно быть тихо и пусто, словно даже призраки покинули это место.
   - Так что? - спрашивает Шимон. - Переберешься сюда?
   Близна знает, что это невозможно. Его желания никогда не сбывались; его подарками на Рождество были пинки и свист ремня, рассекающего воздух, прежде чем обрушиться на согнутую спину. А ведь сегодня даже не Рождество, чтобы ворота рая открылись перед ним.
   - А как же Юго?
   - Юго нам не нужен. Я говорил тебе: от него ничего, кроме неприятностей, не жди. Ладно, пошли отсюда.
   Близна не хочет уходить. Он должен запомнить каждую деталь, чтобы потом оживлять Убежище в памяти с доскональной подробностью. Он проводит ладонями по гладким стенам, делает глубокий вдох, чтобы унести часть здешнего воздуха в легких.
   - Еще минуту.
   Он прислоняется спиной к стене, чувствует, как бетон холодит плечи и затылок. Когда-нибудь он сможет остаться здесь навсегда. Но пока для этого слишком рано. Сейчас он должен вернуться в сквот, продолжать варить "синтетику" для Шимона и слушать сквозь тонкую стенку, как Юго долбит полубесчувственную, безразличную Псину. Мысль об этом заставляет его поморщиться.
   - Окей, - говорит Близна. - Пошли.
   Они проходят и проезжают тот же путь в обратной последовательности, словно кто-то нажал кнопку перемотки на видеомагнитофоне. Даже песня в магнитоле та же самая:
   Hello hello hello how low
   Hello hello hello how low
   Hello hello hello how low
   Их встречает Юго. Он с подозрением разглядывает их, приподняв выбритую полосками бровь, но не задает вопросов о том, что за дела могут быть у его напарника с Шимоном. Вместо этого он спрашивает дилера:
   - Что с A(II)Rh+? Берешь?
   Он мотает головой.
   - Не. Извини. Не моя тема. Ладно, - он хлопает Близну по плечу, жмет руку Юго, - еще куча дел. Надо ехать.
   Когда Шимон уходит, Близна хочет уйти в комнату, но Юго заступает ему дорогу.
   - Где вы были?
   - Шимон показывал мне место для новой лаборатории.
   - А почему без меня?
   - Ты где-то шароебился, как всегда.
   Юго ухмыляется, достает из пачки сигарету, хлопает себя по карманам в поисках зажигалки. Близна протягивает ему свою.
   - Не "шароебился", а искал альтернативные каналы сбыта. Скоро мы избавимся от Шимона. Он мутный. Про него говорят, он сильно разбавляет товар.
   - Не гони пургу. Шимон свое дело знает.
   - А я тебе говорю, нам не нужно лишнее звено. Он - пятое колесо в телеге. Ты с ним или со мной?
   Он пожимает плечами. Юго создал его. Как он мог бы его оставить?
   - С тобой.
   - Хороший мальчик. - Юго проводит по стриженой голове Близны костяшками пальцев и смеется. - Мы и "вторую положительную" продадим, вот увидишь.
   Близне не нравятся идеи Юго, но он не спорит. В конце концов, никто никогда не интересовался его мнением. Он не сможет отговорить Юго от того, что тот задумал, так что не стоит тратить силы.
   Близна уходит в комнату, ложится на матрас и долго вглядывается в карту пятен на потолке, пока глаза не слипаются и бетонные стены Убежища не смыкаются вокруг него.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Шимон и Псина приходят ночью, когда Близна уже спит. Он просыпается от звука шагов на лестнице: быстрая поступь Шимона и шарканье Псины, звуки падения, возня, сдавленная ругань - и вот, в дверном проеме появляются два темных силуэта. Щелкает выключатель, и комнату заливает слепящий свет. Близна приподнимается на локте, щурится, прикрывая глаза ладонью.
   - Хуле надо?
   Шимон толкает Псину вперед - она не держится на ногах и падает на колени перед матрасом Близны, смотрит на него снизу вверх. Ее челюсть мелко дрожит, слышно, как стучат зубы. Всё ее тощее тело ходит ходуном, она обхватывает себя руками, растирая ладонями белую, покрытую разноцветными пятнами кожу. Шимон стоит за ее спиной.
   - Эту тварь кумарит. Вмажь ее.
   Близна недовольно морщится, но без возражений встает и идет в комнату, где лежит товар. Что-то не так, но спросонья он не может понять что именно. Из-за стенки слышно поскуливание Псины.
   Товара нет.
   Близна перерывает всё: переворачивает матрасы, раскачивает доски в полу, перетряхивает ящики - но в сквоте не осталось ни грамма "синтетики". В комнате Юго пусто.
   - Блядь! - орет Близна так, чтобы за стенкой слышали, и пинает матрас. - Товара нет!
   - Что?! - орет в ответ Шимон. Слышны его шаги и голос Псины:
   - Не уходи!
   - Да блядь, отцепись ты! Всё, всё, бля, я здесь, успокойся...
   Близна продолжает искать, хотя знает, что ничего не найдет. Он вспоминает, что Юго хотел найти новые каналы и даже что-то говорил о намечающейся крупной сделке, но как раз в тот день Близна принял "вторую положительную" и не запомнил ни слова. Воспоминания настолько смутны, что он не уверен, не приснился ли ему этот разговор. Он возвращается к Шимону и Псине.
   - Товара нет, - повторяет Близна.
   - Что значит "нет"? - визжит Псина. Ее трясет так, что кажется еще чуть-чуть - и она превратится в размазанные полосы, как изображение в испорченном телевизоре.
   - Юго всё забрал.
   Шимон сплевывает на пол, мотает головой, словно не верит своим ушам.
   - Сссука...
   Псина раскачивается вперед-назад, тихо подвывая.
   - Дай вмазаться, - говорит она. - Можешь меня выебать. Хочешь? Хочешь меня ебать?
   Она резво вскакивает на ноги, стаскивает колготки, задирает платье.
   - Можешь меня выебать, только вмажь, слышишь?
   Шимон хватает ее за плечи, кричит ей в лицо:
   - У него ничего нет! Его ебнутый дружок всё забрал!
   Псина смеется, качает головой:
   - Нет... Нет, он шутит... Это прикол... Сейчас... сейчас он достанет...
   - Нихуя он не достанет! - Шимон одергивает ее платье, так резко, что ткань трещит. - Товара нет!
   Она продолжает хихикать, смотрит на Близну.
   - Скажи ему, что это прикол...
   - Это не прикол. Здесь ничего нет.
   Шимон переводит взгляд на Близну. Теперь на него уставлено две пары глаз, и он пятится к стене, словно в поисках опоры. Шрамы на спине начинают отчаянно чесаться.
   - Я тебе говорил, блядь? Я. Тебе. Говорил? Всё, помаши товару ручкой! - Шимон поворачивается к Псине: - Пошли отсюда. Здесь голяк. И наверняка скоро придут легавые.
   Близна хмурится.
   - Что? Почему они должны прийти сюда?
   - Потому. Юго думает, он самый умный. Легавые любят таких ебанатов. Слышал что-нибудь о контрольных закупках?
   Псина сползает на пол, говорит:
   - Я никуда не пойду. Наверняка тут что-то осталось. Близна, поищи. Я знаю, что-то должно быть...
   Шимон вздергивает ее за шиворот, ставит на ноги, ткань платья трещит и всё-таки рвется.
   - Я сказал, пошли!
   Из ее глотки вырывается вопль, в котором всё: боль от ломки, злость, отчаяние - будто кричит та, кем она была до того, как превратилась в Псину.
   - Я никуда не пойду!
   Шимон с оттяжкой бьет ее по лицу, она снова падает на колени, сжимается в комок на бетонном полу, закрывая голову руками.
   - Тварь... Я на испытательном сроке; если меня примут, закатают по полной...
   Близна слышит, как кто-то бежит по лестнице. Несколько мужчин в тяжелой обуви. Он не успевает даже шевельнуться - замирает на месте, повторяя про себя: "Блядь. Блядь".
   Они врываются в сквот, кричат:
   - Полиция, лицом к стене, руки за голову, ноги на ширину плеч! Быстро, суки, быстро!
   Их трое. Один совсем мальчишка с едва пробивающимися усиками и в очках с прямоугольными стёклами - разве полицейские носят очки? Двое других - крупные бритые наголо мужчины, похожие как братья.
   Близна встает лицом к стене, делает, как было сказано. Он ожидал, что рано или поздно это произойдет, поэтому стоит спокойно, разглядывая стену с облупившейся краской. Его не пугает перспектива оказаться в тюрьме: это не хуже жизни с родителями или варки "синтетики" - просто еще одно место, где он может оказаться.
   Воздух за его спиной дрожит от напряжения, слышны завывания Псины, ругань Шимона, окрики полицейских - всё это смешивается в единый монотонный звук, гудящий глубоко в черепе. Возможно, это последствия приема A(II)Rh+.
   - Я тут вообще не при делах, - говорит Шимон. - У меня ничего нет.
   Он стоит рядом, и Близна отчетливо чувствует, как его бьет дрожь. Из уверенного, нагловатого дилера он превращается в перепуганного двадцатилетнего мальчишку, которому предстоит провести в тюрьме ближайшие десять лет.
   - Имя! - орет один из "братьев" Близне в ухо.
   - Близна.
   - Настоящее имя, сука!
   Псина рядом повторяет:
   - Мне нужен укол... дайте уколоться, сволочи, ублюдки, вы не видите, блядь, я подыхаю...
   Ломкий неуверенный голос кричит:
   - Заткнись! Заткнись! - в конце окрика он превращается в визг.
   Всё происходит мгновенно. Близна поворачивается к полицейскому, который спрашивал его имя, и видит через его плечо, как Псина кидается к шприцу, закатившемуся в угол. Бог знает, как она его углядела; он всё равно пустой - но в ее воображении он заполнен вожделенным раствором до самых краев. Крики, топот тяжелых ботинок.
   - Стой на месте, блядь!
   Мальчишка-полицейский рывком вытаскивает пистолет, целится в Псину. Шимон срывается с места, несется в сторону выхода, задевает Близну плечом. В это мгновение раздается выстрел, второй, третий.
   - Охуел?! - кричит кто-то.
   Грудь Близны прошивает боль, он падает на колени, упирается руками в стену, но от этого еще больнее. Он откидывается на спину и встречается взглядом с лежащим на полу Шимоном. Его взгляд ничего не выражает, открытые глаза - словно матовое стекло. Озерцо крови становится всё шире и шире, кровь растекается по бетону, в ней тонут столбики сигаретного пепла, обрезки волос, крошки чипсов. Псина бьется в руках одного из полицейских, визжит, но ее голос всё дальше и дальше, будто кто-то медленно убавляет звук.
   Парень в очках сидит, прислонившись к стене, обхватив себя руками, словно ему очень холодно и он никак не может согреться. Его коллега сует ему сигарету в зубы, тот неумело затягивается, кашляет.
   - Хуле ты стал в них палить?
   - Она шприц взяла... Если бы она его воткнула в кого-нибудь? На нем столько заразы, я не хотел... А потом этот дернулся... Я не хотел... Не хотел! - Он кричит и плачет, сотрясаясь всем телом, очки падают на пол, но он этого не замечает. Бритый чувствительно хлопает его по щекам, пока он не замолкает и не упирается лбом в колени, пряча зареванное лицо.
   - Послал бог коллегу... А я говорил, что сопляку рано пока на задержания ездить, зеленый еще. Что с этими делать?
   - Этого в морг... Этих двух в больницу... Притон, блядь... Два пацана и девка.
   - Ты бы по-другому запел, если бы у тебя дети были. Недавно такого, как этот, - полицейский кивает на тело Шимона, - у Эвкиной школы взяли. Сссука... Они же детям это говно продают.
   За окном слышны звуки сирены скорой помощи. Близна лежит на полу, разглядывая потолок. Может быть, он видит его в последний раз. Пятна на побелке танцуют и меняют цвета, словно лучи стробоскопа на дискотеке.
   - Как там второй, не подох еще?
   Над ним склоняется лицо полицейского: оно одновременно и далеко, и очень близко. Близна видит морщинки вокруг его глаз, чувствует запах табака. Потом резкость пропадает: всё становится ярким и расплывчатым, как во сне.
   - Не подох. Югослав сказал, молодой - варщик.
   - Посмотри пальцы.
   - Обожженые.
   - Значит, точно варщик. Оставить бы его здесь, пока сам не зажмурится.
   - Да и так дохуя бумажек писать придется.
   На Близну накатывает усталость. Он закрывает глаза и проваливается в сон.
  
   Он снова в Убежище. По-хозяйски проходит на кухню, наливает стакан воды из крана, выпивает залпом. Вода такая холодная, что ломит зубы. Он садится на стул, опускает голову в ладони, проводит пальцами по щетине на черепе и ждет. Ждет.
  
   Близна приходит в себя в тюремной больнице. Здесь пахнет лекарствами и дезинфектантами, кто-то азартно режется в карты, орет радио. Кожа под бинтами чешется, грудь ноет тупой болью, которая становится резкой и острой от каждого движения. Глотка пересохла так, что можно душу продать за стакан воды. Близна окликает парня на соседней койке.
   - Слышь...
   Тот подскакивает и кричит в коридор:
   - Ээээй, сестричка! Сестричка! Тут жмур ожил!
   Близна морщится. Слишком много людей и звуков. Не стоило оживать, чтобы здесь оказаться.
  

БЛИЗНА

  
   Он входит в ее комнату. Ему кажется, что он крадется, ступая по-воровски бесшумно, - и он злится на самого себя за это. Она уже переоделась в ночную рубашку и заплела волосы в косу; при каждом движении под бледной обнаженной кожей проступают хрупкие позвонки - он знает, что если прикоснуться к ним губами, Ива сладко застонет, содрогаясь в его руках. Он загадывает, что если она услышит его и повернется, он уйдет. Но она не слышит - или притворяется, что не слышит. Он оказывается за ее спиной, она поворачивается, и их лица оказываются совсем близко. Ива смотрит на него, не отрываясь; губы слегка приоткрыты, грудь медленно поднимается и опускается от тяжелого, глубокого дыхания.
   - Ты чувствуешь это? - спрашивает Ива шепотом.
   Он чувствует. Ее запах, ее тепло, ее близость. Ее возбуждение. Он снова сделает ее своей этой ночью. Вне сомнений. Она прижимается к нему всем телом, сцепляет пальцы в замок за его спиной. Он целует ее шею, чувствуя, как кровь толчками несется по артериям. Ива стонет, закатывает глаза и шепчет:
   - Я падаю, боже, я падаю.
   Она дрожит всем телом - словно, на самом деле, может упасть. Он ведет ее к стене, подхватывает под бедра, поднимает на руки - их лица теперь на одном уровне, он может ловить ее дыхание и выпивать его без остатка. Она прикусывает его губы, он касается языком щелки между ее зубами - прекрасный изъян безупречной Ивы, трещинка в панцире ее совершенной красоты.
   - Ты моя, - говорит он.
   Она тихо стонет с закрытыми глазами, говорит:
   - Да. Я твоя. Вне сомнений.
   Он хотел бы погрузиться в ее тело полностью и больше никогда не подниматься на поверхность. Она - его настоящее Убежище.
   - Я люблю тебя, - шепчет Ива. Она повторяет это, лаская его затылок кончиками пальцев, прерываясь только на то, чтобы засунуть язык ему в рот.
   Он двигается внутри нее, подбрасывает ее вверх резкими толчками, она выгибается навстречу, дразняще шепчет ему на ухо: "Еще, еще". Он хочет того же. Он хочет проникнуть глубже, проткнуть ее до самого горла. Последние толчки заставляют ее вскрикнуть и отпустить его шею, ее ладони безвольно сползают по его плечам, тело обмякает - она упала бы, если бы он не прижимал ее всем весом к стене.
   Он неохотно опускает Иву на пол. Она замирает с закрытыми глазами, прислонившись спиной к холодному бетону. Влажная от пота ночная рубашка липнет к покрытой мурашками коже.
   - Дай мне... - просит Ива. Нет нужды договаривать - он знает, что должен ей дать.
   Бокал с A(II)Rh+ стоит на низком столике. Близна подносит его к губам Ивы, поит ее, держа ладонь под подбородком, чтобы случайные капли не попали на ночную рубашку. Но Ива выпивает всё без остатка. Он смотрит на нее, ждет, пока подействует препарат. Мгновение она неподвижна, потом губы, ярко-красные от поцелуев и "второй положительной", едва заметно дрожат. Ива разводит руки - белая кожа на белой стене, очень красиво - запрокидывает голову и смеется. Он проводит большим пальцем по ее губам, стирая капли препарата. Ива сползает по стене и остается сидеть на полу, глядя вверх бессмысленным взглядом. От расширенных зрачков глаза кажутся черными. Он приседает на корточки, заглядывает в ее лицо. Ее веки медленно опускаются, голова клонится набок. Прежде чем потерять сознание, Ива шепчет:
   - Ты будешь меня любить?
   Волосы падают ей на лицо, он подхватывает ее на руки, и в какое-то мгновение ему кажется, что перед ним не Ива, а женщина, которую он знал когда-то. Очень давно.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

   Заключенные называют ее Амазонкой. Никто не знает, откуда пошло это прозвище и что оно означает: возможно, ее наградил им какой-то любитель мифов Древней Греции - потом его перевели, а кличка осталась. Амазонка сидит перед Близной: на ней светлый брючный костюм, длинные волосы накрывают плечи. Трудно поверить в слухи, которые ходят о ней: что она трахается с доброй половиной персонала и при любом удобном случае норовит запустить руки в штаны заключенным. Поговаривали, будто бы однажды она пришла в камеру без охраны и обслужила всех, кто там находился. Впрочем, поверить в то, что она - тюремный психолог, тоже нелегко. Она отбрасывает волосы за спину, крутит в руках карандаш, поглаживая его по всей длине. Ей бы в порно сниматься. Но Близна смотрит на нее безучастно. Что ему с ее ужимок?
   - Как тебя зовут? - спрашивает она.
   - Близна.
   - В карточке записано другое имя.
   Ну, конечно, родители не называют детей "Близна". Но своё прежнее имя он давно забыл. Она скрещивает длинные ноги, облизывает губы.
   - Почему ты здесь?
   Перед ней лежат документы из его личного дела, отвечать необязательно. Он и не отвечает. Она заглядывает в бумаги, говорит:
   - Производство синтетических наркотиков... очень хорошо... - и ёрзает на стуле, словно мысль о производстве "синтетики" страшно ее возбуждает. - Сколько тебе лет?
   Он не знает. Какая разница? Ни дома, ни в сквоте никто не отмечал его дни рождения. Амазонка отвечает за него.
   - Шестнадцать. Совсем мальчик.
   Ей около тридцати, точнее сказать трудно. Лицо у нее детское: пухлые губы, большие, словно нарисованные на кукольном личике, голубые глаза. Зато в глубоком вырезе пиджака видна высокая грудь, а брюки обтягивают полные женственные бёдра. Все заключенные, которым случалось беседовать с Амазонкой, гадали, носит она бюстгальтер или нет. Некоторым посчастливилось узнать наверняка. Она водит кончиком пальца по вырезу, фарфоровая кожа покрывается мурашками.
   - Ты выглядишь старше. Как мужчина. Откуда у тебя эти шрамы? - Она наклоняется, чтобы коснуться плеча Близны, он отстраняется, но успевает увидеть, что бюстгальтера на Амазонке нет. - Ты меня боишься? Я не сделаю тебе ничего плохого.
   Она пытается подманить его, как дикого звереныша, только вместо лакомства использует своё тело. Но Близну не соблазняют ее груди, бёдра, ягодицы, выставленные перед ним, как в мясной лавке. По ночам его не одолевают непристойные сны и фантазии, а утром он не обнаруживает липких пятен на белье. Ему наплевать на Амазонку и прочих сочных шлюх, которые возбуждаются от мысли о полной камере малолетних сексуально неудовлетворенных грабителей, насильников и извращенцев всех мастей. Он не из тех, кто сходит с ума от мысли о покрытых слизью телесных отверстиях.
   Амазонка спрашивает:
   - Ты когда-нибудь был с женщиной?
   Он молча мотает головой.
   - Но ты знаешь, что делают мужчина и женщина, когда остаются наедине?
   Близна криво усмехается. Перед его глазами встает сцена: лежащая на полу Псина, Юго заколачивает в нее свой член, быстро двигая задом.
   Он знает.
   Его безразличие только распаляет ее. Она хочет показать этому юнцу все свои умения, чтобы к концу "сеанса" он на коленях выпрашивал добавки. За дверями кабинета стоят охранники. Они слышат всё, что происходит внутри. Это возбуждает Амазонку еще больше. Двое молодых парней в серой униформе, она знает их обоих - кажется. У нее сложности с запоминанием лиц. Вот взгляд на их члены всё бы прояснил. Два прекрасных твердых члена, томящихся в черном форменном белье. Она снова облизывает губы и расстегивает пиджак.
   - Тебе нравится? - спрашивает Амазонка и крепко сжимает свою грудь пальцами, приподнимает её, желая представить товар с самой выгодной стороны. - Я красивая?
   Близна молчит. Он знает, что ему в любом случае придётся трахнуть Амазонку. Такие, как она, всегда получают желаемое. Он прокручивает в голове картинки из журналов, сцены из порнофильмов, рассказы сокамерников, но возбуждение не приходит.
   Амазонка говорит:
   - Ты хорошенький... - и наклоняется над ним, так что его лицо утопает в её пышной груди. От нее сильно пахнет духами.
   Его никогда не называли хорошеньким - потому что он никогда таким не был. Из уродливого жирного ребёнка он стал уродливым жилистым подростком: взгляд исподлобья, корочки, покрывающие ранки от выдавленных угрей; дорожная разметка шрамами на лице. Амазонку это не волнует. Она запускает руку в его спортивные штаны, достаёт член, двигает рукой по всей длине, пока он не наполняется кровью.
   - Ммм, какой сладкий! - похотливо стонет женщина. Её вторая рука трудится над клитором, оттягивая ткань брюк.
   Близна закрывает глаза, позволяя Амазонке делать с его телом всё, что она пожелает. Бежевые стены кабинета растворяются, он оказывается в Убежище. Близна вздыхает с облегчением и обмякает на жестком пластиковом стуле. Что бы ни происходило снаружи, в Убежище тихо и безопасно. Амазонка скачет на нем, распущенные волосы хлещут его по лицу. Она стреножена собственными брюками, спутывающими ее лодыжки, и не замечает, как подошвы туфель на высоком каблуке пачкают светлую ткань. Амазонка изо всех сил бьётся о яйца Близны, повторяя:
   - Хорошо... Бля, как же хорошо..
   Он спустился так глубоко в Убежище, что чуть не упускает момент собственного оргазма - слабенький спазм внизу живота, почти неощутимый, - и внезапная легкость там, где только что на него давило женское тело. Амазонка вытирается платком и натягивает брюки. Близна старается не смотреть на нее, но она берет его за подбородок, заставляет поднять голову.
   - Тебе многому предстоит научиться, малыш. Я тебя научу...
   В ее глазах по-прежнему голод. Она похожа на женщин в порнофильмах, на сук, которым никогда не бывает достаточно, которые просят еще, даже когда второй, третий, четвертый партнер спускает в них свою порцию спермы. Амазонка комкает липкий платок и засовывает его глубоко в карман штанов Близны, сжимая напоследок его член.
   - На память.
   В камере его встречают как героя. Пацаны свистят, топают ногами.
   - В рот взяла? А сиськи у нее как?
   Он отмалчивается, многозначительно ухмыляясь, - так они быстрее отстанут - и ложится на шконку. Платок оттягивает карман, мешает лечь на бок. Близна комкает ткань в кулаке и запускает в ведро. Один из сокамерников - пацан по кличке Крест, самый младший из них - перехватывает платок на лету, разворачивает, подносит к лицу, орёт:
   - Эта шмара Близне подтирку свою оставила - ух бля, какой запашок!..
   Платок идёт по кругу: каждый хочет почувствовать запах Амазонки, представить, что где-то есть женщины с доступными, распахнутыми телами, в которых можно спрятаться от целого мира. Близна отворачивается к стене, чтобы скрыть гримасу брезгливости. Если им нравится выставлять себя идиотами, пусть выставляют, - он в этом участвовать не намерен.
   До суда Близну вызывали к Амазонке по несколько раз в неделю. Она задавала ему вопросы, давала заполнить тесты, просила нарисовать что-то, попутно черкала в блокноте: однажды он заглянул туда и увидел обведенную в кружок надпись: F60.1. Позже он узнал от самой Амазонки, что в ее карточке стоял диагноз F52.7 и в тюрьму ее пристроил собственный отец - не последний человек в столице. В их маленьком городке никто не знал ни Амазонку, ни ее отца, и то, что происходило внутри здешних стен, за ними и оставалось - ко всеобщему удовлетворению.
   - Ты хорошенький, - говорила Амазонка и клала на затылок Близны прохладную ладонь. - Не такой, как эти свиньи. Я буду тебя ждать, хочешь?
   Он только пожимал плечами. Она могла ждать его или кинуться с моста - это было не важно.
   Все их встречи заканчивались одинаково: быстрой скачкой, ее языком у него во рту, смешиванием физиологических жидкостей. Близна принимал это как часть тюремного быта: холодный суп в алюминиевой миске, прогулка по двору, игра в карты, утренняя проверка, трах с Амазонкой. Когда он возвращался от нее, в камере уже не свистели и не пытали его о подробностях - всё становится обыденностью рано или поздно.
   После суда его перевели в учреждение в другом городе. Амазонка писала письма, но Близна выкидывал их, не читая. Она приезжала на свидания, и он сидел напротив нее со скучающим видом, не меняя выражения лица, даже когда она под столом запускала руку ему в штаны. Амазонка думала, он делает это, чтобы не заметил охранник. Хреновым она была психиатром.
   - Мы можем быть вместе, - шептала она Близне на ухо.
   Скоро он выйдет. Он должен иметь планы на будущее. Возможно, жизнь с Амазонкой - не самый худший вариант из всех возможных. От нее сильно пахнет духами, голубые глаза обведены черным, на лице ни единой морщинки. Она ненамного младше его матери, но выглядит как юная девушка. Близна отводит волосы с ее лица, прижимается губами к ее уху.
   - Мы будем вместе. Обещаю.
  

ИВА

   Из зеркала на меня смотрит одинокий зеленый глаз с припухшим веком и слипшимися ресницами. Я закрываю его, снова открываю, смотрю налево, направо. Перемещаю зеркальце к другому глазу. Он чуть уже, словно прищурен. Зеркало такое маленькое - чтобы увидеть оба глаза одновременно, надо отвести его очень далеко. По сути, это даже не зеркало: просто крошечный прямоугольник стекла с амальгамой. Я опускаю его ниже.
   Струя воды разбивается о поверхность ванны. Я сижу на табуретке и разглядываю свои губы. Они кажутся воспаленными, пересохшими, искусанными. Монстр не может не оставлять следов, и если смотреть на меня сверху вниз, первая улика - окруженные розовой каймой губы. Я прижимаюсь лопатками к стене. Прикосновение холодного бетона напоминает мне о чем-то, но я не могу удержать возникающие в голове образы. После ночей в обществе монстра мне сложно сосредоточиться. Я заставляю себя смотреть дальше. Отбрасываю волосы за спину, разглядываю шею, ключицы... Ничего.
   Поднимаю подол ночной рубашки - и мне не нужно зеркало, чтобы увидеть синяки на бедрах - в тех местах, где монстр впивался в них пальцами.
   Я же говорила: он всегда оставляет следы.
   Сбитый локоть. Царапина на лопатке. Багровый след на шее или груди. Близна говорит, эти отметины ничего не значат, случайность - не более. Возможно, я ударилась об стол, или расчесала зудящее место. Бункер закрыт, здесь нет никого, кроме нас двоих. Близна не верит в монстра - но монстру на это наплевать. Он продолжает приходить ко мне. Может быть, он делает это, потому что я в него верю.
   Льющаяся вода гудит оглушительно и монотонно. Я закрываю глаза и снова чувствую безликое тяжелое тело сверху: оно и снаружи, и внутри меня. Мое дыхание учащается, я опускаю руку с зеркалом на колени и чувствую, как край стекла врезается в кожу.
   Я открываю глаза. Раздвигаю ноги и держу зеркало так, чтобы оно отражало место между ними. Мой взгляд перемещается от синяков на бедрах к отражению и обратно. Влево. Вправо. В центр. Зеркало отражает мой средний палец с коротко обрезанным квадратным ногтем. Он скрывается внутри, движется там в ритме, который задает шум воды. Я раздвигаю ноги еще шире.
   Я думаю о монстре. Трогает ли он меня так, как это делаю сейчас я? Почему я не помню? Почему я ничего не помню?
   Палец скользит по влаге, давит на выступы, входит во впадину. К среднему присоединяется указательный. Секреций так много, что двум пальцам ничего не стоит войти внутрь полностью, до самых костяшек. Отражение дрожит, но я не отвожу от него взгляда.
   От горячей воды поднимается пар. В ванной душно, я жадно хватаю ртом густой влажный воздух, двигая пальцами всё быстрее, погружая их всё глубже в скользкую мякоть. Я хочу закончить с этим, но облегчение не приходит. Произношу одними губами:
   - Я люблю тебя.
   Наконец пытка заканчивается. Я вскрикиваю, резко освобождаю пальцы, впиваюсь ими в бортик ванны, пока мое тело сотрясают судороги. Я не замечаю, что другой рукой по-прежнему сжимаю зеркало. На табуретку капает кровь из порезанной ладони. Я свожу ноги, и на белой коже появляются красные брызги.
   Вода плещет через край ванны, я одергиваю руку и быстро закрываю кран. Кладу зеркало на раковину, тянусь к пробке сквозь толщу зеленовато-голубой воды, и моя кровь расплывается по ее поверхности, словно завитки дыма.
   В дверь стучат. Я слышу голос Близны:
   - Ива? Ты кричала?
   Поспешно убираю руки за спину, словно он может увидеть меня и понять, чем я занималась.
   - Я обожглась немного... Вода горячая.
   - Всё нормально?
   - Да, - лгу я. - Всё очень хорошо.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Когда он выходит из ворот, Амазонка уже ждёт его. Вопреки обыкновению вместо брючного костюма на ней короткое летнее платье. Солнце бьет ей в глаза, она прикрывает лицо ладонью как козырьком, некрасиво щурится. В свободной руке - бумажные пакеты из магазинов. Увидев Близну, Амазонка кидается к нему, едва не сшибая с ног; виснет у него на шее. Он обнимает ее, вытирает черные от потекшей туши слезы, говорит:
   - Ну что ты? Не плачь... Всё ведь закончилось.
   Они едут в гостиницу. Близна долго стоит под горячим душем, растирает кожу, пока она не становится багровой. Тюремный запах, тюремная грязь утекают в сток вместе с мутной мыльной водой. Он смывает с себя последние три года жизни, на это нужно много времени.
   Амазонка скребется в дверь, кричит:
   - Ты скоро?
   Он не откликается. Побыть наконец одному - такая роскошь. Пар заполняет ванную, смягчает очертания предметов, делает всё нереальным. Голова кружится от духоты, Близна опускается на корточки, упирается лбом в колени. Вода течет по спине и лицу, попадает в глаза, нос, уши, смывает воспоминания о звуках, образах, запахах. За дверью Близну ждет женщина. Ему странно об этом думать - проще полагать, что ей сгодится любой, кто сможет дать ей хотя бы короткое удовлетворение.
   Она лежит на широкой гостиничной кровати, раскинув руки и ноги.
   - Трахни меня, - говорит Амазонка, по-прежнему глядя в потолок.
   Близна впервые видит ее полностью раздетой. Больше всего он хотел бы, чтобы она исчезла, оставила его одного в этой королевской постели и позволила выспаться на несколько лет вперед. Но его желания никого не волнуют. Он ложится сверху, опираясь на локти, кидает тело вперед-назад, борясь с накатывающим сном. Амазонка постанывает, впивается в спину острыми накрашенными ногтями, торопит: "Быстрее, ну? Быстрее, быстрее...". Он всё-таки засыпает и скатывается с нее. Кажется, он отключился только на секунду, но, когда Близна открывает глаза, Амазонка уже сидит в кресле, одетая, и смотрит на него. Он ждёт, что она начнет кричать, но вместо этого она улыбается и говорит:
   - Проснулся? Я ужасная дрянь, так накинулась на тебя... Хочешь поесть?
   Он кивает. Она шуршит пакетами, выкладывает на стол колбасу, сыр, хлеб, фрукты; делает бутерброд и протягивает его Близне.
   - Скажи "спасибо".
   - Спасибо.
   В тюрьме благодарить не принято. "Спасибо", "пожалуйста", "как поживаете", "хорошего дня" - всё это слова из другой реальности, которая неизменно отвергала Близну. Может быть, Амазонка поможет ему вернуться туда. Она ведь мозгоправ - должна знать, что к чему.
   - Завтра мы едем в К. - Она называет город на юге страны. - Я нашла место в реабилитационном центре для наркоманов.
   Близна говорит:
   - Так теперь тебя торчки заводят?
   Ее лицо искажается, рука с острыми розовыми ногтями взлетает и обрушивается на щеку Близны. Не больно и не то чтобы обидно. Он не хотел задеть Амазонку, просто спросил. Ведь он помнит их первую встречу и знает о ее слабости.
   - Сопляк... Мразь... - Она отворачивается к окну и всхлипывает.
   - Прости меня, - говорит Близна. Еще одно слово, которое он не употреблял очень давно.
   - Думаешь, я блядь? Думаешь, мне всё это нравится? Это болезнь, ты же знаешь, я больна, я не могу это контролировать...
   Он подходит к ней, касается кончиками пальцев ее щеки, механически повторяет: "Прости меня. Не плачь. Прости меня". Амазонка утыкается лицом в его голый живот, слёзы текут по коже, путаются в дорожке темных волос.
   - Я хочу всё изменить. Мне казалось... кажется... что ты не такой, как другие. Что я для тебя не кусок мяса. Я хочу быть только с тобой - и больше ни с кем. Это так глупо, я такая... старая... и глупая...
   Амазонка долго плачет и бормочет что-то бессвязное. Близна встает на колени на жесткий гостиничный ковер, убирает ее ладони от лица, целует припухшие от плача губы. Ему жаль ее. Она, правда, глупая. И, наверное, старовата для него. Но больше у Близны никого нет.
   Она выпрямляется, вытирает глаза, пытается улыбнуться, хотя ее лицо дрожит и расплывается в гримасу.
   - Я тебе одежду купила. Примерь.
   Он переодевается в новые вещи с заломами на ткани, оттого что они долго лежали сложенными на полках. Джинсы, футболка, кроссовки - всё фирменное. Близна приглаживает стриженые волосы, поворачивается перед зеркалом. Он почти забыл, как выглядит, и отражение кажется ему незнакомцем. Амазонка говорит из-за его спины:
   - Ты очень красивый.
   Он только намного позже поймет, что она говорила серьезно. Был в ее зрении какой-то дефект, из-за которого она видела красоту в обычном мальчишке, покрытом шрамами с головы до ног.
   Близна спрашивает, не отрывая взгляда от своего отражения:
   - А что я буду делать в К.?
   - На заводе нужны люди.
   Он молчит, размышляя над ее словами. Она думает, что он недоволен.
   - Завод - не худшее место для работы, - говорит Амазонка, оправдываясь за то, что не может предложить ничего лучшего.
   - Наверное. - Близне почти не с чем сравнивать.
   - Ты не сердишься?
   - Нет.
   Амазонка подходит к нему сзади, обвивает его руками.
   - Тогда сними эти тряпки и трахни меня.
   Так будут заканчиваться все их разговоры. Что бы ни случилось, он всегда должен ложиться на нее и делать своё дело: целовать, раздевать, трогать, лизать, двигаться быстро и ритмично, как заводские машины. Она научила его всему, что он должен уметь, и он был, может быть, не блестящим учеником, но достаточно старательным.
  
   В городе К., в доме, где Амазонка и Близна снимают квартиру, слишком тонкие стены и, вследствие этого, нервные соседи.
   Амазонка кричит и стонет, еще чуть-чуть, и она получит долгожданный оргазм. Близна тяжело дышит, на его лбу выступают крупные капли пота, стекают прямо в глаза, но смахнуть их нельзя - надо двигаться, не останавливаясь, пока крик не дойдет до предела. В голове бессмысленно, как мелодия заевшей пластинки, крутится фраза: "Вторая смена. Вторая смена. Вторая смена". В дверь долго и раздраженно звонят, и, не получив ответа, стучат ногами и дергают ручку. Амазонка кричит еще пронзительнее, Близна зажимает ей рот, и она впивается в ладонь зубами, протестующе мычит и в ту же минуту бьется всем телом о матрас, словно выброшенная на берег рыба. Близна резко толкается внутрь, в мягкую, ритмично сжимающуюся плоть - несколько толчков, и он тоже кончает. В дверь продолжают ломиться. В наступившей тишине слышен мужской голос, извергающий потоки брани.
   - Иди ты нахуй! - орет Амазонка, и пинки со стороны коридора становятся еще агрессивнее.
   - Я разберусь, - говорит Близна, не открывая глаз и не двигаясь.
   Она кладет ладонь на его руку.
   - Не нужно. Он сам уйдет.
   Они были как бельмо на глазу у всего города. Все оборачивались, когда они проходили мимо, и гадали, кто они. Мать и сын? Брат и сестра? Любовники? Всё вместе одновременно? Люди не любят непонятного. Амазонка и Близна не откровенничали ни с кем, а вечером из их квартиры доносились крики - то ругани, то бурных примирений. Этого было достаточно, чтобы вызвать неприязнь всего дома.
  
   Амазонка ставит перед Близной тарелку с куском торта. Пласты слоеного теста скреплены щедрыми порциями жирного сладкого крема, сверху - гора белоснежной сахарной пудры.
   - С Днем Рождения, любовь моя, - говорит Амазонка, и ее голос звучит приторно, приторнее, чем весь этот торт.
   Близна смотрит на календарь на стене. Действительно, сегодняшняя дата обведена в кружок, словно она что-то значит.
   - И сколько мне стукнуло? - спрашивает Близна будто бы в шутку, хотя, на самом деле, не знает.
   - Девятнадцать. - Амазонка наливает чай в фарфоровую чашку, подвигает ее к Близне. - Ешь торт.
   - Нет. - И добавляет через секунду: - Спасибо.
   Она удивленно поднимает брови.
   - Почему?
   - Я не ем сладкое.
   Визжи, поросёныш! Жиртрест! Жиртрест! Жирная свинья!
   Воспоминания ранят.
   - Съешь хотя бы кусочек. Я полдня провозилась.
   - Я не ем сладкое. Ешь сама, если хочешь.
   Амазонка фыркает. Она слишком дорожит своей стройной, девичьей фигурой. В ее возрасте любое излишество тут же отложится лишними килограммами, от которых потом не избавишься. А мальчишке сладкое только на пользу пойдет, голова будет лучше соображать.
   - Пожалуйста. Хотя бы кусочек.
   Он встает из-за стола.
   - Нет. Спасибо.
   Она сметает торт в мусорное ведро. Сахарная пудра сыплется на линолеум, рядом приземляется капля сливочного крема.
   - Ешь, если захочешь, - говорит Амазонка, кривя губы. - Свиньи должны есть из корыта.
   - Значит, ты считаешь меня свиньей? - он задает вопрос спокойно, очень спокойно и холодно; лицо Близны безмятежно. Несмотря на это, когда он делает шаг к Амазонке, она вжимает голову в плечи и отступает назад, пока не упирается спиной в стену.
   - Скажи мне, - настаивает он. - По-твоему, я свинья?
   Хотя в его голосе нет угрозы, хотя он не касается ее - только стоит очень близко, возвышаясь над ней на целую голову, Амазонке страшно.
   - Прости меня... - шепчет она. - Я не хотела.
   Он морщится.
   - Нет, мы не об этом сейчас. Ты назвала меня свиньей. Ты, правда, так думаешь?
   - Нет.
   - Почему тогда ты меня так назвала?
   - Я... - Она набирает воздуха в легкие. - Я была расстроена.
   Он приподнимает бровь, склоняет голову набок, будто говоря: "Окей, я тебя услышал".
   - Ты всегда говоришь не то, что думаешь, когда расстраиваешься?
   - Нет... - Под его взглядом Амазонка теряется. Он смотрит на нее как на редкое и весьма отвратительное насекомое. - Не знаю... Иногда.
   Близна кивает.
   - Ясно, - и отходит, скрывается в комнате.
   Амазонка слышит скрип кресла и бормотание телевизора. Она поднимает руки к лицу и видит, что они мелко дрожат.
   - Он же мальчишка, сопляк... - шепчет она себе под нос. Но отчего-то ей трудно решиться войти в комнату.
  
   В цеху стоит невыносимый грохот. Рабочие в комбинезонах и защитных очках неотличимы друг от друга: все они - жрецы машин, неотъемлемые их части из плоти и крови. Сегодня Близне кажется, что свет горит особенно ярко, а железо гремит особенно громко - и от этого шума не спасают беруши, грохот проникает прямо в мозг и отзывается острой болью. К горлу подкатывает тошнота. Пальцы, обычно ловкие, еле двигаются; детали двоятся в глазах. Он останавливает станок, выходит из цеха и едва успевает подскочить к мусорному ведру, чтобы выблевать туда завтрак.
   - Что, парень, перебрал вчера? - слышит Близна за спиной.
   Начальник цеха смотрит на него сквозь защитные очки, оглаживает пышные седые усы. Близна мотает головой. К горлу подкатывает желчь, но он пытается удержать спазм. Получается.
   - Не... Отравился чем-то.
   Старик деликатно принюхивается и, не почувствовав запаха перегара, смягчается.
   - Иди домой. Какой уж сегодня из тебя работник. Скажи мамаше, чтобы бульона сварила.
   Близну снова рвёт. Он упирается обеими руками в стену, чтобы не упасть. Когда спазм проходит, Близна выпрямляется и видит, что остался один.
   Он идёт до дома пешком - всего несколько трамвайных остановок, но дорога занимает больше времени, чем обычно. В будний день на улицах почти никого нет, редкие прохожие косятся на пошатывающегося юнца с неприязнью, принимая его за пьяного. Во рту горько от желчи, Близна сплевывает на обочину, чем вызывает у идущих мимо старушек новую волну негодования. К черту их. Он вспоминает, что сегодня у Амазонки выходной, она должна быть дома. Может быть, сварит ему бульон.
   Цифры на кнопках домофона расплываются, Близна набирает код вслепую, сбивается, набирает снова, но дверь раскрывается сама. Из подъезда выходит молодой мужчина с крашеными светлыми волосами и колечками в обоих ушах. Близна знает его - он тоже работает на заводе, его зовут Эмиль. Заговаривать с ним не хочется, да и сам Эмиль, увидев Близну, прячет глаза и проскальзывает мимо него.
   В квартире тихо, только в ванной шумит вода. Близна садится на банкетку в коридоре, опирается затылком о стену. Перед глазами всё летит и кружится, будто в танце. Амазонка выходит из ванной, оборачиваясь махровым полотенцем.
   - Ты рано. Что-то случилось?
   Голос звучит виновато. Даже находясь в таком жалком состоянии, Близна не может этого не заметить.
   - Я отравился.
   - Чем?
   - Не знаю. С тобой всё нормально?
   Она суетливо кивает.
   - В столовой съел что-то не то, наверное. Я дам тебе таблетку.
   Амазонка хочет уйти в комнату, Близна останавливает ее жестом.
   - У тебя кто-то был.
   Она нервно хихикает, туже запахивает полотенце, словно хочет спрятать главную улику своего преступления - саму себя.
   - Глупости. С чего ты взял?
   - Ты можешь признаться. Я ничего тебе не сделаю. - Он морщится от боли в желудке. - Просто скажи "да" или "нет".
   - Ты бредишь. Я принесу таблетки.
   Близна поднимается, берет Амазонку за руки чуть повыше запястий, говорит тихо, почти ласково:
   - Скажи мне. С кем ты была?
   Он знает ответ - догадаться было несложно, но хочет услышать его от Амазонки. Она отводит глаза, как Эмиль несколько минут назад.
   - Меня жуть берет, когда ты так разговариваешь. Как псих.
   Он пожимает плечами.
   - Я и есть псих. Ты сама ставила диагноз. Не меняй тему. Просто скажи, с кем ты была.
   Амазонка встряхивает волосами, вздергивает подбородок. Что о себе возомнил этот сопляк? Она не будет отчитываться перед ним.
   - Ты что, ревнуешь?
   - Нет. Я хочу знать.
   Она пытается выдернуть руки из хватки Близны, но он держит ее достаточно крепко.
   - Я же тебе не нужна... - Амазонка говорит, слегка задыхаясь, потому что не прекращает попыток освободиться. - Ты смотришь на меня - и не видишь. Ты не любишь меня. Ты вообще не можешь никого любить. И тогда какая нахрен разница, с кем я была? Хоть со всем городом.
   - Не меняй тему, - повторяет Близна. У него изо рта пахнет рвотой, Амазонка брезгливо отворачивается.
   - Ты не можешь любить, не можешь ревновать. Ты вообще ничего не можешь. Ты ущербный, генетически ненормальный...
   - Мы можем расстаться, - перебивает он и отпускает ее руки.
   Она отскакивает от него, кричит, придерживая на груди сползающее полотенце:
   - Да пошел ты!.. В мире полно мужчин, которые хотят меня трахнуть. Только тебе плевать, потому что ты - снулый урод! Ты и трахаться-то нормально не умеешь!
   Близна делает шаг, Амазонка инстинктивно сжимается, но он лишь открывает входную дверь, широко распахивает ее.
   - Прошу, леди, - говорит он. - Там полно мужчин, которые ждут вас.
   В его голосе нет и намека на иронию. Амазонка отворачивается, хочет зайти в комнату, но Близна заступает ей дорогу.
   - Я сказал, иди.
   Он срывает с нее полотенце, она оглушительно визжит и кидается в драку, целится ногтями в глаза Близны с очевидным намерением их выцарапать. Он сграбастывает ее одной рукой, выкидывает на лестницу как мешок с тряпьем и пинком захлопывает дверь. Амазонка говорит тихо, почти шепотом:
   - Впусти меня... Слышишь? Я знаю, что слышишь... Открой. Сейчас соседи выйдут...
   - С кем ты была? - спрашивает Близна через дверь.
   Слышно, как кто-то спускается по лестнице. Амазонка торопливо шепчет:
   - С Эмилем! Я была с Эмилем! Открывай!
   Он впускает её. Она дрожит всем телом, обхватывает себя руками. Близна делает к ней шаг.
   - Не подходи! - визжит Амазонка.
   Он замирает на месте. Она срывает с вешалки пальто, кутается в него и тяжело опускается на колени, роняет голову в ладони, кончики светлых волос касаются грязного пола.
   - Уйди... Просто исчезни... - шепчет она. - Я так хочу, чтобы ты исчез...
   Близна уходит в гостиную, прикрывает дверь. Амазонка продолжает сидеть на полу, раскачиваясь из стороны в сторону и еле слышно всхлипывая. Она не хочет вставать, не хочет открывать глаза. Она сидит в прихожей, пока не возвращается Близна и уводит ее в комнату.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Монетки дождем брызжут на кафельный пол, скачут со звоном, катятся в разные стороны. Кассирша закатывает глаза, недовольно цыкает. Женщина перед Близной опускается на колени, шарит ладонями по полу, собирая деньги. Ее руки сильно дрожат.
   - Проклятые торчки, - говорит кассирша в пространство и смотрит на часы. У нее нестарое еще лицо, густо покрытое тональным кремом, мелированные волосы убраны в конский хвост. - Ну скоро там? С вас пять пятьдесят.
   Близна наклоняется помочь женщине, она поднимает глаза и встречается с ним взглядом.
   - Ты?
   Она почти не изменилась - по-прежнему выглядит так, словно ей осталось жить несколько дней. В свитере с длинными вытянутыми рукавами и кожаной куртке Псина чуть меньше похожа на живой скелет, светло-голубые джинсы мешком сидят на тощем заду.
   Кассирша перевешивается через стойку, нависает над скорчившимися на полу людьми, словно верховное божество, спрашивает:
   - Вы будете платить?
   Близна говорит:
   - Я заплачу, - и кидает на стойку несколько монет. Жалование за последний месяц работы на заводе подходит к концу, но заплатить за пару бутылок воды пока не проблема.
   Пока он рассчитывается за свои покупки, Псина распихивает мелочь по карманам, подхватывает свой пакет. Близна забирает его.
   - Я понесу. Пойдем кофе выпьем.
   - Мне надо работать.
   - Мы недолго.
   Она дергает головой, что должно означать согласие. Они заходят в круглосуточное кафе, заказывают кофе. За окном кромешная темнота, верхний свет в кафе слишком яркий: всё здесь кажется искусственным - слепленным наспех из пластика и покрашенным анилиновыми красителями. Официантка в ярко-желтом форменном платье - она тоже кажется ненастоящей - неохотно отрывается от разговора с охранником, хлопает кукольными черными ресницами и записывает заказ крошечным карадашиком в крошечный блокнот. Под глазами у нее черные крошки осыпавшейся туши.
   Когда Псина подносит кружку к губам, Близна слышит стук зубов о фарфор.
   - Как ты вообще?
   Она снова дергается, натягивает рукава свитера еще ниже, почти до кончиков пальцев, нервно почесывается.
   - Нормально.
   - Сколько тебе дали?
   - Нисколько... Сунули в лечебницу, потом выпустили. А ты как? Варишь? - последнее слово она произносит с надеждой и оживлением.
   - Я об этом и хотел поговорить. Ты знаешь кого-нибудь, кто покупает?
   - А у тебя с собой есть? - Псина запускает пятерню в собственные волосы, ерошит их, пока они не превращаются в подобие вороньего гнезда.
   - Сейчас нет. Но если дашь наводку - будет.
   Псина оглядывается, словно кто-то может подслушать их, наклоняется к лицу Близны, обдавая его запахом кофе и кислого дыхания.
   - Да, я знаю кое-кого. У тебя есть ручка?
   Что ему записывать? Номера телефонов? Может быть, вести дневник? Конечно, у него нет ручки. Он подзывает официантку и просит ее одолжить на пару секунд карандаш. Она с неохотой протягивает свой кукольный карандашик и ревниво следит, чтобы Псина, записав несколько слов на салфетке, вернула его целым и невредимым.
   - Это адрес Клиента. Скажи, что ты от меня.
   Они допивают кофе. Близна протягивает Псине пакет, она заглядывает внутрь и тут же возвращает его.
   - Это твой. Молочная смесь? У тебя ребенок родился?
   Он делает неопределенный жест: да, есть такое дело.
   - Мальчик?
   - Девочка.
   Псина поднимает брови, кивает.
   - Ясно.
   Она хочет уйти, но в последний момент оборачивается и говорит:
   - Помнишь, ты варил такую херню... на кровь похоже? От которой еще всё забываешь.
   - "Вторая положительная". Помню.
   - Можешь сварить для меня?
   Секунду он думает, прикидывая, где можно достать ингредиенты, потом кивает.
   - Да. Без проблем.
  
   Пузырьки стоят в ряд, как солдаты на построении. Близна слегка сдвигает один из них, чтобы линия была идеальной. Сколько лет прошло с тех пор, как он варил "синтетику" в последний раз? Он не может вспомнить. Ему никогда не удавалось привести время к цифрам, втиснуть его в границы секунд, часов и лет. Время - это тяжелые сны на тюремной койке, тело Амазонки, дремлющий в кроватке младенец.
   Близна запирает металлическую дверь, дергает ее, проверяя, сработал ли замок. Это должно стать его привычкой на долгие годы - всегда запирать дверь, чтобы Ива никогда не вошла в лабораторию, не прикоснулась к шприцам, пузырькам и пробиркам, не обожгла пальцы горелкой. Он должен защитить ее от этого дерьма.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Она протягивает ему белую полоску пластика. Близна берет ее, крутит в руках. Если он и должен о чем-то догадываться, он не догадывается. Полоска похожа на тесты, которыми в тюрьме проверяли содержание наркотиков в моче, но зачем эта полоска ему - и Амазонке - на воле, Близна не имеет ни малейшего понятия.
   - Что это?
   - Тест на беременность.
   - И что это значит?
   - Там две полоски.
   - Ну и что?
   Амазонка вырывает тест у него из рук, кричит:
   - Ты правда дебил или прикидываешься? Я беременна!
   Близна пожимает плечами.
   - Хорошо.
   Она накидывается на него, как фурия, бьет кулаками по груди, по лицу, визжит, пинает его ноги носками туфель.
   - У меня будет ребенок! От тебя!
   Последнее утверждение в высшей степени спорно, но Близна предпочитает молчать. Он не двигается, только заслоняет глаза от острых ногтей - малышу ни к чему слепой отец. Силы оставляют Амазонку, она тяжело оседает на пол, на холодную плитку, раскачивается под ей одной слышную музыку.
   - Твой ребенок... маленькая генетически ущербная тварь внутри меня... механический уродец, который никогда меня не полюбит...
   - Ты можешь сделать аборт, - говорит Близна.
   Ее лицо искажает гримаса презрения.
   - Хочешь, чтобы я сдохла? Так и будет, я знаю, насмотрелась... Страшно, блядь... Всегда же проносило, всегда, почему именно ты? Что ты сделал, мать твою? ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ?
   Она начинает плакать, продолжая раскачиваться из стороны в сторону. Слёзы текут по щекам, капают в ложбинку между грудей. Всё, что делает Близна, - всё, что он может делать, - это смотрит, как лицо Амазонки комкается от рыданий, как использованная бумажная салфетка. Мысли о ребенке не вызывают у него никаких эмоций. Он хотел бы чувствовать что-то: гордость или предвкушение, или даже злость, что его выстроенная жизнь рушится и отныне навеки будет связана с созданием, растущим в ненасытной матке Амазонки, - но не чувствует ничего. Он спрашивает себя: когда ребенок появится на свет, будет ли Близна ненавидеть его настолько сильно, чтобы полосовать согнутую спину железной пряжкой, повторяя: "Визжи, поросёныш! Визжи!"? Будут ли крики облегчать ненависть или только умножать ее? Сейчас ему трудно это представить, но возможно, когда ребенок родится, всё изменится.
   Амазонка поднимает голову, перехватывает взгляд Близны и издает особенно громкий и злобный вопль.
   - Ну что ты пялишься на меня? Как подумаю, что вы двое уставитесь на меня вот так, блядь, вот так, как будто меня нет, как будто я - прозрачное стекло, мне хочется сдохнуть прямо сейчас, я хочу сдохнуть, слышите, вы, чертовы уроды? - Она наклоняется к своему животу, кричит туда, сопровождая каждое слово ударом кулака по мягкой, собравшейся в складки плоти: - Слышишь, ты? Ты мне не нужен! Я не хочу тебя! Убирайся отсюда!
   Близна говорит:
   - Так ты скорее себя уморишь. Успокойся. Мы что-нибудь придумаем.
   Она прижимает ладони к лицу, хрипло втягивает воздух ртом, размазывает по щекам слезы и сопли. Трогает живот новым, непривычным для нее самой движением. Из-за заложенного носа ее голос звучит гнусаво, словно за нее говорит кто-то другой.
   - Он либо родится, либо нет. И нечего тут придумывать. Мне говорили, что я не могу иметь детей. Я перетрахала тысячи мужиков. Мне было двенадцать, когда я сделала это в первый раз. Сейчас мне тридцать два. Нельзя всё время брать, правда?
   Близна пытается представить себе ребенка от тысячи отцов, но не может. Амазонка ложится на спину, раскидывает руки в стороны, как распятая.
   - Почему ты не спрашиваешь, твой ли это ребенок?
   - Ты же сказала, что мой.
   - И ты не сомневаешься?
   - Это всё неважно.
   - Я, правда, изменилась.
   В это он не верит, но спорить глупо. Если она хочет, чтобы он так думал, он сделает вид, что так и есть.
   - Я не была ни с кем, кроме тебя. Наверное, поэтому забеременела. Ты знаешь, что в сперме содержатся вещества, которые убивают сперматозоиды других мужчин? Или это у обезьян?
   - Да без разницы.
   Она улыбается и задирает подол платья до талии. Под ним ничего нет.
   - И правда, без разницы. Трахни меня.
   Он подчиняется. Внутри Амазонки, в темном Убежище скрывается крошечное существо - возможно, его сын или дочь. Он хотел бы, чтобы этот ребенок был счастлив, но знал, что они с Амазонкой не справятся. Они больны. Они тянут из прошлого слишком много дерьма. Близна никогда не задавал Амазонке вопросов, а по своей воле она ничего не рассказывала. О том, что она первый раз была с мужчиной в двенадцать лет, он раньше не знал.
   Он вспоминает своих родителей: две темные фигуры, нависающие над ним, заносящие руку или ремень для шлепка или удара. В детстве он мечтал ответить тем же - внушить им страх, заставить умолять о пощаде, но это давно стало неважным. С тех пор, как он ушел из дома, Близна их не видел.
   Он думает о том, что они с Амазонкой выпустят в мир еще одно несчастное, загнанное, больное создание. Может быть, из милосердия стоит избавиться от него сейчас.
   Он двигается механически, погруженный в свои мысли. Амазонка стонет и подается бедрами навстречу ему. Она говорит, глядя в потолок из-за плеча Близны:
   - Я могу сдохнуть из-за аборта. Я могу сдохнуть во время родов. Но то, что я чувствую, когда лежу под мужчиной... Это стоит того, чтобы умереть...
  

БЛИЗНА

   Снаружи прохладно, но всё же теплее, чем в бункере. Они выбираются на поверхность, жадно вдыхают хвойный воздух, подставляют бледные лица свежему ветерку. Ива жмурится от удовольствия, прижимается щекой к шершавой коре. Близна говорит:
   - Осторожнее, там полно жуков.
   Ива отвечает:
   - Хорошо. Пусть в бункере будет что-то живое. - Но от дерева всё-таки отходит.
   В лесной тишине хруст веток и шорох травы под подошвами звучат оглушительно громко. Ива касается всего, что видит: проводит ладонями по стволам деревьев, встает на колени, чтобы набрать пригоршню земли и опавшей хвои и вдохнуть их запах. Здешний воздух не проходит сквозь систему вентиляции, над головой нет белого потолка - такого низкого по сравнению с небесным куполом, вместо галогенных ламп - полная луна. Тем, кто пробирается сквозь лес, не нужен ее свет: они знают дорогу и не потеряют друг друга в темноте. От насыщенного кислородом воздуха голова становится легкой и пустой, как воздушный шарик; Ива смеется и пускается бегом, мелькает между деревьев, словно привидение. Темно-синее платье сливается с ночью, только от белой кожи исходит яркое, почти ангельское сияние. Близна позволяет Иве немного удалиться и бежит следом. Тело наслаждается движением, мышцы работают в полную силу, ветер свистит в ушах. Беглянка почти скрылась из вида, но Близна чувствует ее запах и следует за ним, настигает ее, мгновение жарко дышит в изгиб обнаженной шеи - Ива оборачивается, хлестнув волосами по лицу, - и сжимает руки вокруг ее талии. Он хочет сказать, что всегда будет за ее спиной, бежать бессмысленно, но слова слишком малы и незначительны, его желание в них попросту не поместится.
   Ива смеется, повторяет:
   - Отпусти!
   Но он не может разжать руки.
   Нет ничего слаще, чем прикасаться к тебе.
   Нет ничего мучительнее, чем прикасаться к тебе.
   Он вдыхает запах ее волос, воровато трогает их губами, опускает ладони, проводя ими по животу и бедрам Ивы. Она отстраняется, смотрит на Близну - ему кажется, она видит его насквозь - и снова отворачивается. Молча идет сквозь седую от лунного света темноту. Близна следует за Ивой. Он должен всегда быть за ее спиной.
   Они спускаются к озеру. Тихая прозрачная вода так и манит окунуться. Ива сбрасывает платье, оно падает на траву к ее ногам. Под ним ничего нет. Иву не пугают ни ночная прохлада, ни тени, пляшущие на водной глади, - она грациозно входит в воду, ныряет и через мгновение снова появляется на поверхности, отводит с лица мокрые пряди волос.
   - Иди ко мне! - кричит она Близне.
   Он стягивает одежду; секунду поколебавшись, снимает трусы и, полностью голый, идёт к воде. Ива не отводит от него взгляда, Близна стыдливо прикрывает ладонью съежившийся от холода член.
   - Давай же! - кричит Ива.
   Она ныряет, отталкивается ногами от дна и по пояс выскакивает из воды, изогнувшись луком. Это очень красиво. Близна входит в озеро. Он привык к холоду, но все же зябко передергивается всем телом. Ива подплывает к нему, прижимается грудью к его спине, повторяя его недавний маневр; твердые, как пули, соски впиваются в кожу.
   - Я красивая?
   Близна закрывает глаза. Луна, лес, озеро - всё исчезает, кроме сирены, оплетающей его руками и ногами, жарко шепчущей в ухо:
   - Я красивая?
   Ей нравится испытывать его - будь он поглупее, мог бы принять это за желание. Но он знает, что Ива как молодой зверек, пускающий в ход острые зубки, - не хочет убить или поранить всерьез, только поиграть. И она играет с ним, пока он корчится и умирает, истекая похотью. Близна спрашивает себя, сколько еще он сможет сдерживаться. Ответ: очень недолго. В голове становится темно, словно вслед за зрением он отключил и сознание.
   Ива, не получив ответа на свой вопрос, отталкивает Близну и плывет к середине озера. Он с головой погружается под воду, парит в невесомости, словно в материнском чреве. Здесь тихо и пусто, здесь только он и никого больше. Так велик соблазн остаться под водой навеки: лежать и смотреть сквозь толщу воды на небо, изменяющее цвет. Легкие начинают болеть от недостатка воздуха, но пока боль терпима, Близна не двигается с места.
   Ива оборачивается и, не увидев Близну, замирает, зовет его по имени - с каждым разом паники в голосе прибавляется. Быстрыми гребками она возвращается туда, где они расстались, ныряет с открытыми глазами, но видит только темноту.
   - Где ты? Где ты, черт бы тебя побрал? - кричит Ива. По ее лицу текут слёзы и смешиваются с озерной водой.
   Он окликает Иву с берега. Мгновение она смотрит на него, не веря своим глазам; с губ готов сорваться нелепый вопрос: "Ты?". Она одним движением вылетает из воды, бросается к Близне, молотит острыми кулачками в покрытую шрамами грудь, повторяя: "Мудак! Господи, какой же ты мудак!". Потом внезапно останавливается, смотрит снизу вверх - в глазах еще стоят слёзы.
   - Я думала, ты утонул. Как я была бы без тебя?
   Он привлекает ее к себе. Она дрожит от холода. Он опускает ее на ворох одежды, целует заплаканное лицо, ласкает ледяную кожу, пока она не начинает теплеть под пальцами. Ива закрывает глаза, подставляет себя его прикосновениям.
   - Прости меня, - говорит Близна.
   Она думает, что он раскаивается в том, что напугал ее. Но на самом деле, он просит прощения за то, что только собирается сделать. За то, что так сильно хочет ее.
   - Никогда больше меня не бросай, - шепчет Ива. Ее глаза по-прежнему закрыты, руки подняты и расслабленно лежат на земле как знак капитуляции.
   Он, правда, хотел бы остановиться. Еще один поцелуй, еще одно прикосновение - и он оторвется от нее, оденется, и они вернутся в бункер. Но она лежит под ним, такая покорная, такая нежная, от нее исходит одуряющее, зовущее тепло. Человеческие силы не безграничны. Поэтому он продолжает покрывать поцелуями ее сомкнутые веки, шею, плечи, живот, бедра и место между ними. Ее лицо безмятежно, как у спящей. Завтра она не вспомнит об этой ночи - это и радует Близну, но в то же время больно бьет по его мужскому самолюбию. Он хотел бы, чтобы всё было по-другому. Он мог бы встретить Иву на улице или в торговом центре, или в автобусе, заговорить с ней, пригласить на свидание. Они пошли бы к нему домой: в обычную квартиру, обставленную мебелью из ИКЕА, - и легли бы в постель. Он бы делал всё, чтобы она стонала, извивалась, кончала под ним, а потом просила еще, и он мог бы делать это еще и еще, не мучаясь стыдом и чувством вины. Ведь так всё должно происходить у нормальных людей? Но в реальности он никогда бы не заговорил с Ивой, а она никогда бы и не посмотрела на него. Разве что сказала бы: "Старик, катись отсюда". Нельзя закрывать глаза на то, что он намного старше нее. Если бы она не была той, кем была, то встречалась бы с каким-нибудь длинным тощим юнцом, любителем травки и хардкор-техно.
   - Я люблю тебя, - говорит Близна, словно это извиняет его. Словно любовь оправдывает те мерзости, которые он творит с Ивой.
   Но нихрена она не оправдывает.
   Лес шелестит ветками, слышны крики ночных птиц и плеск воды. Мир во всей своей первозданной красоте и невинности укрыт темнотой. Ива так и не открыла глаза, ее руки по-прежнему безвольно лежат на земле. Горячее влажное дыхание касается шеи Близны, девичья кожа такая сладкая на вкус - сладкая как счастье. Ива лениво, словно во сне, двигается навстречу Близне; ее стоны дают ему понять, что она наслаждается происходящим, - по крайней мере, он хотел бы в это верить. Он изо всех сил старается быть нежным - он не очень хорошо представляет, что это значит, поэтому просто делает всё очень осторожно, чтобы не причинить ей боли. Он хочет, чтобы тело Ивы помнило эту ночь, даже когда разум под действием A(II)Rh+ всё забудет.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Несколько дней подряд она приходила к подъезду дома, где работала акушерка. Амазонка быстро научилась узнавать женщин, оказавшихся в том же положении, что и она. Они приходили пешком, иногда приезжали на такси и совсем редко - на личных автомобилях, и быстро проскальзывали в подъезд, низко наклонив голову, так что волосы скрывали лицо. Через час или около того женщины снова выходили во двор - побледневшие, словно выцветшие на солнце фотографии - но живые, несомненно живые. Амазонка завидовала им. Она не хотела ребёнка, который рос внутри неё. Каждый день она умоляла его исчезнуть, оставить её в покое, но он оставался глух к просьбам и продолжал высасывать соки её тела.
   Близна сидит за столом, смотрит на Амазонку и не говорит ни слова. Она много раз просила не смотреть на неё в упор, но он то ли забывал, то ли делал назло.
   - Сегодня я хотела сделать это, - говорит она. - Я вошла в подъезд, и навстречу мне вышла женщина. Очень бледная, от неё пахло больницей: запах спирта, йода и бинтов. Она пошатнулась и задела меня плечом... Когда я обернулась ей вслед, я увидела пятно крови на её юбке. Небольшое, с монету размером. Я не решилась подняться. Когда я открыла дверь, чтобы выйти наружу, я услышала крики во дворе. Эта женщина лежала без сознания, её юбка была пропитана кровью - ткань из синей стала почти чёрной. Вокруг собралась толпа: мамаши, чьи дети играли на площадке; старики. Кто-то сказал: "Пусть подыхает". Все они знали, что произошло. Меня вырвало. На мгновение мне показалось, что это я лежу, окруженная чужими людьми, а жизнь вытекает из меня по капле и расплывается по мертвому асфальту... Почему ты молчишь?
   Близна пожимает плечами.
   - Мы можем поехать в Германию. Там операции делают легально. Если ты хочешь, я найду деньги.
   - Времени слишком мало.
   - Тогда оставь его.
   Она кривится. Близна продолжает:
   - Ты же знаешь, у нас нет другого выхода.
   - Может, нам ещё на курсы молодых родителей записаться? - Она резко встаёт, подходит к окну.
   Он говорит ей в спину:
   - Почему бы и нет. Ты ничего не знаешь о детях.
   Амазонка поворачивается, смеривает Близну взглядом, словно пытаясь понять, шутит он или нет.
   - И что же, ты пойдешь со мной? Будешь пеленать пластмассовых младенцев, слушать про раскрытие матки и родовые потуги вместе с брюхатыми клушами?
   - Если ты хочешь. - Он абсолютно серьезен.
   Она смеётся визгливо и неискренне, складывается пополам, держась за живот, - и вдруг вскрикивает, прижимает ладонь крепче и замирает, не в силах выпрямиться.
   - Помоги мне! Помоги мне, о Господи Боже пресвятый!
   Но Бог не слышит, а Близна не знает, как забрать её боль. Он ведёт Амазонку к разобранному дивану, помогает ей лечь.
   - Мы оставим его? - спрашивает она. Боль грызет её изнутри, заставляет кусать губы и впиваться ногтями в ладони. Близна гладит спутанные светлые волосы женщины, шепчет ей на ухо:
   - Конечно. Конечно, оставим.
   Ладонь Амазонки по-прежнему лежит на животе. Она чуть приподнимает голову, смотрит на него и говорит тому, кто внутри:
   - Оставайся. Слышишь? Черт с тобой... - И Близне: - Как думаешь, это мальчик или девочка?
   - Не знаю.
   Боль отступает, и Амазонка счастливо и устало улыбается, глядя в потолок.
   - Ясно, что не знаешь... Но кого ты хочешь?
   - Не знаю, - повторяет Близна. - Девочку?
   Почему бы и нет? Девочки носят платья, хорошо учатся и слушаются старших. Лучше дочка, чем противный мальчишка, в которого можно вложить уважение к отцу только ремнем с тяжелой пряжкой.
   - Лучше сына.
   У нее свои причины хотеть мальчика. Его не зажмет учитель физкультуры в раздевалке после уроков, не просунет ладонь между его ног и не скажет тихо, наклонившись так близко, что коже будет горячо от его дыхания: "Думаешь, я не знаю, чего ты хочешь, маленькая дрянь?". Амазонка морщится. Она не любит вспоминать прошлое. Почти всех своих мужчин она давно забыла. Она говорит:
   - Узнай про эти курсы, хорошо?
  
   Он - единственный мужчина, который посещает все занятия курсов для молодых родителей. Прочие парни появляются и исчезают, оставляя жен и подружек во власти преподавательницы - грузной, крашенной в ярко-огненный цвет женщины лет пятидесяти. Она говорит медленно, с одышкой, и называет всех присутствующих "девочки", не обращая внимания на малочисленных будущих отцов.
   Близна пеленает пластмассового младенца, берет его на руки, придерживая головку. Амазонка рядом раздраженно тормошит своего пупса, заматывает его так туго, будто хочет задушить, но пеленки все время разворачиваются.
   - Дерьмо... - шипит она.
   Ее бесят безликие "девочки", оглаживающие круглые животы; бесит самодовольная преподавательница, бесит Близна, который так серьезен, словно держит в руках настоящего ребенка, - остальные мужчины ухмыляются и даже не пытаются следовать указаниям, просто запахивают пеленки как попало. Но больше всего Амазонку выводит из себя собственное тело и то, что внутри него. Она знает, что носит девочку, но продолжает называть ее "это" или "оно". Амазонка разочарована. Ей никогда не нравились женщины, и они отвечали ей взаимной неприязнью: многие мужчины, которые имели Амазонку, были чьими-то парнями и мужьями - но вся ненависть доставалась ей, а не им. Она думает о том, что, когда станет старухой, ее дочь будет совсем юной и мужчины будут оборачиваться ей вслед. На Амазонку никто и не взглянет. Никто ее не захочет. Она туже стягивает края пеленки, дергает ткань так, что она трещит.
   Преподавательница кладет ей руку на плечо:
   - Милая моя, вы так его удавите.
   Амазонка скидывает её руку.
   - Он и так мертвый, - кричит она и швыряет куклу в Близну - его руки заняты, поэтому младенец отлетает от его плеча и с глухим стуком падает на пол. - Они все дохлые! Это пластмассовая падаль!
   Близна кладет куклу, которую держит в руках, на пеленальный столик и наклоняется поднять другую, брошенную Амазонкой.
   - Не трогай их! Не трогай эту падаль! - Амазонка пытается вырвать пупса из рук Близны, бьёт его кулаками по плечам, спине, затылку. Преподавательница пытается перехватить её запястья, но получает случайный удар в нос и с криком отшатывается. Прочие женщины смотрят на потасовку, прижимая ладони к своим животам. Близна выводит Амазонку из класса - в какой-то момент она перестаёт сопротивляться и обмякает в его руках.
   - Это дерьмо во мне, - шепчет она. - Мы должны были избавиться от него. А теперь оно растет и выжирает меня изнутри... Проклятое дерьмо...
   - Замолчи, - говорит Близна. Он сажает Амазонку на диван в холле, легко хлопает ее по щекам, пока ее взгляд не становится осмысленным. - Не смей так говорить. Это наш ребенок.
   Он спокоен, и это взбесило бы Амазонку, если бы у нее были силы злиться. Но она только закрывает глаза и откидывается на спинку дивана. Она хотела бы навсегда остаться в темноте и тишине, хотела бы вернуться в те времена, когда была свободной и пустой. Но знает, что это невозможно.
  
   Он продолжал ходить на занятия - уже в одиночестве. У него хорошо получалось управляться с пластмассовыми младенцами - это оказалось не сложнее, чем вытачивать детали или варить "синтетику". Женщины смотрели на него с восхищением, некоторые пытались завязать разговор - это казалось ему нелепостью. У него есть Амазонка. И скоро будет дочь. Больше ему никто не нужен.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Она такая крошечная, почти невесомая - кажется, даже легче кукол, которых он пеленал на занятиях для молодых родителей. Только эта кукла живая: она тихонько посапывает в его руках. От неё исходит тепло и странный сладкий запах. Близна вглядывается в её лицо, пытаясь узнать в нем черты Эмиля или кого-то из других мужчин, - но не видит ничего. Создание в его руках даже отдаленно не напоминает человека.
   - Очень похожа на вас, - говорит медсестра.
   - Думаете, она моя? - спрашивает он.
   Амазонка не участвует в разговоре. Она лежит, отвернувшись к стене; слышно только глубокое, медленное дыхание. Медсестра смущенно опускает глаза, бормочет:
   - Извините... - и выскальзывает в приоткрытую дверь.
   Они остаются втроем. Близна опускается на стул рядом с кроватью. Молчание повисает в воздухе, раздувает палату, так что она распухает вокруг трех человеческих фигурок гигантским пузырем. Амазонка говорит:
   - Они разрезали меня.
   Он не знает, что ответить, поэтому издает только неопределенное "ухм".
   - Они разрезали меня, чтобы достать ребенка, - повторяет она и поворачивается на другой бок - лицом к Близне - и задирает ночную рубашку. В низу живота Амазонки - тонкий багровый шрам. - Теперь внутри ничего нет.
   Он хотел бы утешить ее, найти правильные слова. Но его никто этому не учил. В фильмах, которые они смотрели вечерами, мужчины привлекали рыдающих женщин себе на грудь и те успокаивались, рыдания сменялись всхлипами и через мгновение затихали. Но Амазонка не плачет. В ее глазах застыло выражение усталой брезгливости.
   - Она кричит, - говорит Амазонка, откидываясь на спину и глядя в потолок. - Я ненавижу звук ее голоса. Ненавижу ее взгляд. Слишком похож на твой. Она смотрит сквозь меня. Я для нее никто и ничто. Просто еда. Гамбургер или пакет с жареной картошкой.
   Она скрипуче и невесело смеется.
   - Я не хочу ее. Она мне не нужна.
   Близна подходит к окну, солнце рисует полосы на лице девочки, она морщится, но не открывает глаза. Тепло от свертка проникает сквозь рубашку, печет грудь.
   - Это наша дочь.
   - Она мне не нужна. И ты тоже не нужен. - Амазонка говорит спокойно и твердо, без обычных для нее истерических ноток. - Забирай ее и уходи.
   Что сделал бы герой фильма? Закричал? Попытался разубедить ее? Для этого Близне надо было бы разозлиться, почувствовать себя уязвленным... Но он не чувствует ничего.
   - Ты точно это решила?
   Она криво ухмыляется, отчего на мгновение кажется древней старухой. На ненакрашенном сером лице лежит паутинка морщинок, немытые волосы растрепаны - сейчас она ничуть не напоминает красавицу Амазонку в брючном костюме, под которым нет ничего, кроме гладкой девичьей кожи.
   - Когда тебя не было, я сомневалась, думала, что совершаю ошибку. Но сейчас, когда ты снова смотришь на меня как на пустое место, я понимаю, что не хочу ни тебя, ни ее. Вы же не люди. Ты и твой ублюдок. Вы - пластмассовые куклы. Положишь - закроете глаза. Поставишь - откроете. Вы и меня хотели сделать такой, выпотрошили, чтобы внутри ничего не осталось...
   - Замолчи, - перебивает Близна. - Я задал тебе один вопрос. Ты точно это решила?
   Та Амазонка, которую он знал, кинулась бы к нему, попыталась вцепиться в глаза или шею, ударить кулаком в лицо, но эта новая, постаревшая на сотню лет женщина неподвижно лежит на спине и тихо говорит:
   - Да. Я решила. Забери ее.
   - Собирайся.
   Амазонка наконец поворачивает голову, смотрит на него.
   - Зачем?
   - Мы выйдем вместе. Я заберу ребенка, а ты можешь проваливать на все четыре стороны.
   - Ты серьёзно? - впервые в её голосе звучит оживление.
   Разве он похож на шутника? Он может обойтись без Амазонки - он никогда по-настоящему в ней не нуждался - но ребёнка заберет с собой. Нужно только, чтобы она сказала "да".
   Она молчит, раздумывая над его предложением. Оно кажется чертовски заманчивым. Выйти и забыть, начать всё заново, чтобы только полоска шрама, бледнеющая с каждым днем, напоминала ей о времени, проведенном с Близной, и об их ребенке... Амазонка кивает, скидывает ночную рубашку и быстро, стесняясь своего изменившегося тела, натягивает платье, засовывает ноги в парусиновые туфли без каблука - и куда только делось её бессильное уныние.
   - Пойдем быстрее, пока я не передумала.
   - Послушай, если ты не уверена...
   Почему-то он боится, что она передумает и заберет у него девочку. Он не хочет, чтобы Амазонка касалась ее.
   Она качает головой.
   - Нет, я уверена. Забирай ее. Воспитай такую же мертвячку, как ты сам. Чтобы она никогда не смеялась и не плакала, не могла любить и ненавидеть. Так ей будет лучше.
   Близна не отвечает. Она права. С ним девочке будет лучше.
  
   Главврач вяло пытается отговорить Амазонку от преждевременной выписки, но в глазах за стеклами старомодных очков читается только равнодушие. Женщина заполняет собой кресло, словно кто-то налил её на сидение и она застыла на нем бесформенной массой. Близне главврач напоминает преподавательницу с курсов для молодых родителей - только волосы не ярко-рыжие, а вытравленные в белый цвет. Возможно, женщин, которые имеют дело с продолжением рода человеческого, вытачивают по одной форме.
   Амазонка повторяет:
   - Семейные обстоятельства, понимаете? - И эта ложь звучит нелепо, потому что любому видно: эта троица - не семья.
   Главврач кивает, явно думая о чем-то отвлеченном. Пять минут на расписку, что Амазонка покидает роддом исключительно по своему капризу, - и они выходят во двор. Девочка по-прежнему спит на руках Близны. Он не может её отпустить, прижимает свёрток к себе, словно боится, что его могут забрать. Но никто не делает к этому попыток. Амазонка стоит спокойно, разглядывая носки собственных туфель, и наконец смущенно пожимает плечами и улыбается - впервые за много месяцев.
   - Вот и всё, - говорит она. - Не думала, что это будет так просто. Наверное, надо сказать, что мне жаль... Но ты и сам знаешь, так будет лучше для всех.
   - Скажи только одно, - у него сводит зубы от банальности этого вопроса, но он не может не задать его: - Это мой ребёнок?
   Она весело смеётся, запрокинув голову. Солнце румянит ее щеки, золотит светлые волосы, тени листьев рисуют узоры на лице - с каждой секундой к ней возвращаются жизнь и прежняя красота. Как только Близна с девочкой скроются из виду, она окажется под новым, незнакомым мужчиной и будет страстно отдаваться ему, хотя знает, что не получит удовлетворения.
   - Понятия не имею! Может, и твой. У меня были другие любовники. Я думала, что смогу быть только с тобой, но... - Амазонка снова смеётся, вспомнив старую шутку: - Но не смогла. Ты не тот мужчина, с которым можно быть. Ты никого не сделаешь счастливым и из этой девчонки вырастишь уродца... Но мне плевать. Я и так заплатила слишком высокую цену. Теперь каждый сам за себя.
   Она ошибается. Он точно это знает. Амазонка никогда не видела дальше собственной ненасытной дырки, но говорить ей об этом бессмысленно.
   - Прощай, Амазонка, - говорит он.
   - Прощай.
   Она отворачивается и идёт к остановке трамвая. Даже в мешковатом платье и туфлях на плоской подошве она ступает как принцесса, притягивая взгляды. Ей подает руку лысеющий мужчина в дешёвом костюме, помогает ей забраться на подножку. Двери закрываются, и трамвай трогается с места. Вот и всё.
  
   Близна подходит к стоянке такси и обращается к стриженому парню в спортивном костюме, небрежно облокотившемуся на видавший виды Форд.
   - Это ж через всю страну хуярить, - говорит парень. - Сколько?
  

ПРОШЛОЕ: ИВА

  
   Его будит шепот Ивы. Она зовет его по имени, тихо толкает в плечо. Он зажигает лампу, жмурится от яркого света.
   - Что случилось?
   Прежде, чем она успевает ответить, он видит пятно крови, расползшееся на пижамных шортиках. Ужас накрывает Близну волной. Кровь в его мире означает одно: смерть. Он вскакивает с постели, встает на колени перед Ивой, касается влажной ткани, не зная, что делать дальше.
   - Что случилось? - повторяет он. - Ты поранилась? Тебе больно?
   Она пожимает плечами. Бледное личико выглядит испуганным, но на умирающую она не похожа.
   - Оно просто началось... Я ничего не делала. Я умру?
   Близна прижимает ее к себе, не обращая внимания, что пачкает свою футболку кровью.
   - Ты не умрешь.
   Он сворачивает полотенца, кладет их на постель, помогает Иве лечь и накрывает ее одеялом.
   - У меня ничего не болит. Ведь когда умираешь, что-то должно болеть? - говорит она.
   - Ты не умрешь!
   Окрик Близны пугает ее куда сильнее, чем льющаяся изнутри кровь. Он никогда не кричит; значит, дела совсем плохи. Слезы подступают к глазам, но она не должна плакать, чтобы не расстроить его еще больше.
   - Близна... - Ива старается говорить спокойно, как взрослая. Она видела такое в фильмах. Он резко оборачивается к ней: лицо у него страшное, незнакомое. - Наклонись ко мне, пожалуйста.
   Он садится на край постели, склоняется к Иве. Она шепчет ему на ухо:
   - Я люблю тебя.
   Близна целует ее в лоб, проводит по волосам своей большой теплой ладонью. Иве хочется спать, и она закрывает глаза.
   - Мне нужно уйти на минутку. Не вставай, хорошо? - говорит Близна фальшивым ласковым голосом, словно ведьма из сказки, приглашающая детей отведать ее сладостей.
   Ива хочет подсмотреть за ним, но веки слишком тяжелые. Наверное, это и значит умереть: когда не можешь найти в себе сил посмотреть в последний раз на того, кого любишь больше всех на свете.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   Голос оператора скорой помощи звучит лениво и апатично. Близна представляет себе девицу с осыпавшейся тушью на щеках, черные крошки лежат на лацканах белого халата, пальцы свободной руки растопырены, чтобы не смазать свежий лак на ногтях.
   - Кровотечение? Сколько лет девочке?
   Близна не знает, говорит первое, что приходит в голову:
   - Одиннадцать.
   - Менструации уже начались?
   - Что?
   Девица вздыхает, повторяет громче:
   - Менструации начались?
   Он смутно догадывается о значении этого слова. Кажется, речь об "этих днях", о которых говорили в рекламных роликах. Но кроме того, что в "эти дни" можно танцевать и надевать белое, если воспользоваться прокладками или тампонами, так хорошо впитывающими голубую жидкость, которую выливает на них анонимная женская рука, Близна ничего о них не знает.
   - Алло! - раздраженно говорит девица. - Послушайте, дайте ей таблетку но-шпы. Если через три-четыре дня кровотечение не уменьшится, обратитесь к домашнему доктору.
   Близна сбрасывает вызов. Заглядывает в свою комнату - Ива спит, не стоит будить ее. Футболка неприятно липнет к телу. Близна вспоминает, что испачкался кровью Ивы, но не переодевается, только накидывает сверху куртку и застегивает ее до самого горла.
   В ночном супермаркете ни души, только скучающая кассирша и девушка-покупательница в соломенной шляпке. Ночью всех терзает скука: люди, словно игрушки, которые оживают, когда в комнате выключают свет, но не знают, чем им заняться. Близна идёт по супермаркету бодрой походкой, пытаясь принять максимально уверенный и независимый вид. Кидает упаковку прокладок в корзинку, быстро направляется к рядам с сухими завтраками: в бункере достаточно еды, но одинокая синяя упаковка выглядит непристойно, словно подает сигнал: "Осторожно! Опасный извращенец!". Дорогу ему преграждает единственная бессонная покупательница.
   - Простите, вы не поможете мне выбрать вино?
   Глаза девушки скрыты полями шляпки, низко надвинутой на лоб, поэтому к Близне обращается только нижняя половина лица: нос, щеки, губы - глаза отсутствуют, но она безошибочно поворачивается в сторону мужчины. От неожиданности Близна немеет, мотает головой и делает шаг назад, чуть не сбивая стойку с бутылками. Девушка переводит взгляд на его корзинку, замечает прокладки, бормочет: "Извините" - и отворачивается. Близна проходит по рядам, кидая в корзину всё, что попадается под руку, пока предательская пачка не исчезает под безопасными предметами, которые одинокий мужчина может купить ночью в супермаркете, не вызывая подозрений.
   Кассирша пробивает товары и равнодушно отшвыривает их в отсек для покупок. Сейчас вполне может случиться что-то ужасное: например, сканер не сможет прочитать штрих-код и кассирша позовет на подмогу менеджера, они вдвоем будут разглядывать Близну, хихикая и переглядываясь. Но ничего не происходит - прокладки отправляются к прочим товарам.
   Когда Близна возвращается в бункер, Ива еще спит. Он трогает ее за плечо, она открывает глаза, щурится, наводя резкость.
   - С тобой всё будет в порядке, - говорит Близна. - Через несколько дней это пройдет.
   Ива обнимает его за шею.
   - Значит, я не умру?
   Он утыкается лицом в русые волосы. Какие еще тайны скрываются в этом маленьком теле?
   - Ты никогда не умрешь.
   - А ты?
   - Не знаю. Как получится.
  

ИВА

  
   Я просыпаюсь в своей постели. В голове крутятся обрывки сна прошлой ночи: полная луна, поцелуи монстра, его запах, смешанный с тинистым запахом озерной воды, мокрые волосы и кожа, проплывающие мимо деревья, когда монстр несет меня через лес. Я провожу по волосам, и в пальцах остается несколько хвойных иголок. Откидываю одеяло с груди: на мне ночная рубашка, но я не помню, как одевалась. Последнее воспоминание: мы выходим из бункера, идём через лес к озеру, я убегаю, прячусь за деревьями и тут же выхожу из укрытия, потому что хочу быть обнаруженной. На руках и ногах мелкие царапины и синяки, под ногтями - черные полумесяцы. Мои сны до безумия реальны. Может быть, я сплю сейчас, а то, что я принимаю за сон, было явью? Может быть, и нет никакого бункера, нет Близны, нет меня, есть только чьи-то сны. Что будет с нами, когда они закончатся?
   Близна появляется в дверях. В его руках поднос, на котором дымится кружка с горячим шоколадом.
   - Как спалось?
   Мгновение я размышляю, говорить ему о монстре или нет. Но от Близны ничего не скроешь, он задает вопрос намного раньше, чем я успеваю принять решение:
   - Снова эти сны?
   Он садится на кровать, ставит поднос мне на колени, и теперь я не могу ни отвернуться, ни накрыться с головой одеялом. Я обхватываю кружку ладонями, делаю крошечный глоток.
   - Что на этот раз?
   Мне всё равно придется рассказать ему, но я оттягиваю этот момент как могу.
   - Ничего особенного. Я мало что помню.
   - Но ведь что-то помнишь?
   Пожимаю плечами и снова отхлебываю шоколада. В груди и животе разливается приятное тепло.
   - Почти ничего.
   - В прошлый раз ты многое запомнила.
   - А в этот - нет! - Я с раздражением отворачиваюсь к стене.
   Близна гладит меня по плечу, по спутанным волосам, достает оттуда еще несколько иголок.
   - Как ты себя чувствуешь?
   Он такой заботливый. Такой терпеливый. Мне становится стыдно за свою гневную вспышку, я прижимаю его ладонь к своему плечу, касаюсь ее губами.
   - Всё хорошо.
   - Ничего не болит?
   - Нет.
   Его ладонь всё еще лежит на моем плече, и я думаю о том, какая она теплая и мягкая. Мне хочется, чтобы он положил ее на мой затылок, запустил пальцы в волосы и прижался губами к моим губам, скользнул языком в мой рот. Я хочу чувствовать его дыхание - жаркое и медленное, согревающее, как глоток горячего шоколада. Я схожу с ума.
   - Налей мне ванну, - прошу я.
   Близна в задумчивости водит кончиками пальцев по моему плечу; ему всё равно, чего касаться: кровати, стен или меня.
   - Ты только проснулась. Тебя разморит от горячей воды.
   Ну и пусть. Хочу сама стать горячей водой: лежать на спине, медленно превращаясь в пар; оседать на кафельной плитке и стекать по ней крупными каплями. Видя, что я не отвечаю, Близна забирает поднос и кружку, уносит их на кухню, и я остаюсь одна. В спальне холодно, я соскальзываю глубже под одеяло, тянусь к плееру на полке рядом с кроватью и надеваю наушники. Не остается ничего, кроме теплой удушливой темноты и музыки.
  

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

  
   На простыни расплывается пятно крови. Ива касается его кончиком пальца, и он тоже окрашивается в красный цвет.
   - Снова кровь... Почему её так много? - спрашивает она.
   Близна не отвечает. Ива говорит:
   - Обними меня.
   Он не смог бы этого сделать, даже если бы захотел. Его большие руки безвольно лежат на простынях, глаза закрыты, только грудь поднимается вверх и вниз.
   Вверх.
   Вниз.
   Ива ложится рядом, прижимается лицом к его плечу. Он хочет оттолкнуть ее, но не может. Он надеется только на одно: когда он откроет глаза, всё будет как раньше. Всё будет, как было до того, как Ива оседлала его и жарко шепнула на ухо:
   - Иди ко мне, - сама не зная, что значат эти слова, повторяя игру актрис из фильмов, за которыми они коротали вечера.
   Близна надеется, что когда он откроет глаза, Ива снова станет чистой и нетронутой, а кровавое пятно исчезнет без следа. Он приоткрывает глаз, подглядывает сквозь опущенные ресницы - нет, время не повернулось вспять. Голая Ива по-прежнему лежит рядом, прижимаясь щекой к его плечу, на ее бедрах и простыне - кровь, следы его вторжения. Их жизнь разрушена, она закончилась прямо здесь, на разворошенной постели, и они - обломки того, что когда-то было целым.
   - Я люблю тебя, - говорит Ива.
   Он молчит. Может быть, если молчать и не шевелиться, они снова будут в безопасности, в теплом и тихом чреве Убежища.
   - Мы сделаем это снова? - спрашивает она. Ей не по себе от его молчания. - Ты хочешь сделать это снова?
   Сквозь окутавший его ужас Близна понимает, что хочет этого. Хочет еще раз почувствовать тело Ивы под своим, услышать ее вскрик, а потом долгий тягучий стон. И будет хотеть этого всегда.
  
   Она выходит к завтраку, слегка покачиваясь, в лице ни кровинки. Тяжело садится на стул напротив Близны, прикрывает мутные глаза ладонью, словно свет ламп причиняет ей боль.
   - Что с тобой? - Близна присаживается на корточки рядом с ней, смотрит на нее снизу вверх. - Заболела?
   - Не знаю, - хрипло говорит она. - Наверное.
   Он трогает ее лоб, щеки. Горячо.
   - У тебя температура.
   - Наверное. Мне холодно. Обними меня.
   Он берет ее на руки - хотя за последние несколько месяцев Ива сильно выросла, она по-прежнему легкая, как перышко. Она безвольно откидывается назад, волосы ниспадают завесой, колышутся с каждым шагом Близны. Он опускает ее на постель, хочет выйти и принести лекарство, но Ива цепляется за его футболку, говорит:
   - Останься.
   - Я вернусь через минуту.
   - Не оставляй меня.
   Она закрывает глаза, тело безвольно распластано на простынях. Подол ночной рубашки задрался, Близна одергивает его, случайно касается ладонью раскаленной кожи Ивы - и уже не может убрать руку, она стала каменной и больше не подчиняется ему.
   - Что ты делаешь со мной? - беззвучно спрашивает он.
   Он хотел бы обвинить Иву, но знает, что грех и вина лежат только на нем. Его желание преступно, его мысли порочны. Он отвратителен самому себе.
   - Согрей меня, - просит Ива.
   Ее кожа покрыта мурашками, твердые соски оттягивают ткань. Ива горит и замерзает. С Близной происходит то же самое. Он ложится на кровать, но не решается снова коснуться Ивы. Она сама поворачивается на бок, прижимается к телу Близны грудью и животом, оплетает бедрами, цепляется пальцами за волосы.
   - Иди ко мне, - шепчет она, не открывая глаз. - Ближе... Ближе...
   Их лица напротив друг друга, губы Ивы - сухие и искусанные, она стонет и повторяет:
   - Ближе... Ближе...
   Он кладет ладони на ее талию, чтобы отстранить, - конечно, он должен мягко отодвинуть ее от себя на безопасное расстояние, на несколько тысяч километров, чтобы ее жар не обжигал его... Но вместо этого прижимает ее к себе, целует приоткрытые губы и поднимает ночную рубашку вверх, прерывая поцелуй, чтобы стянуть ее окончательно.
   Он остановится. Через секунду он отпустит Иву, укроет ее одеялом и принесет стакан воды и шипучий аспирин. Близна убеждает в этом самого себя, несмотря на то, что очевидно обратное: он не может оторваться от нее. Она вздрагивает от каждого прикосновения, прижимается еще крепче, будто желая срастись с ним в единое целое. Он оттягивает тренировочные штаны, кладет руку Ивы на свой член, заставляет ее сжать ладонь. Прикосновение обжигает.
   Близна произносит ее имя.
   Ива.
   Ива, ты слышишь?
   Она открывает глаза и одним неуловимым, кошачьим движением оказывается сверху, седлает его, ложится на грудь, прижимает лицо к его лицу так близко, что они почти соприкасаются ресницами.
   - Иди ко мне, - говорит Ива. На мгновение в ее глазах мелькает то голодное выражение, которое он не раз видел у Амазонки.
   Внутри она горячая и скользкая. Он толкается, она пытается отстраниться, но он крепко держит ее бедра, заставляет опуститься глубже, пока преграда не взрывается и он не входит до конца. Ива вскрикивает - негромко, но Близну оглушает звук ее голоса. На их коже, на простынях влажные красные пятна. Иве больно, у Ивы идет кровь - и это его вина.
   - Ты в порядке? - спрашивает он.
   Глупый вопрос. Она не в порядке, и ничто теперь не в порядке. Ива лежит на боку, обнимает подушку обеими руками. В глазах - безмятежность и накатывающий сон.
   - Снова кровь... Почему ее так много?
  
   Псина ежится на пронизывающем ветру.
   - В следующий раз принеси больше. Перестала действовать твоя херня...
   - Ты каждый день глушишь?
   Она мотает головой.
   - Не... Пробовала два дня подряд - чуть не сдохла. А если раз в недельку - ничего, хорошо берет. Сны такие охуенные, и всё это дерьмо где-то далеко-далеко... Всё забывается, будто ничего и не было.
   Близна не решается спросить, от каких воспоминаний Псина так хочет избавиться. Он знает ее много лет, она прожила столько жизней, что хватило бы на сотню таких, как она. Может быть, "вторая положительная" держит ее на плаву так долго. Воспоминания убивают быстрее "синтетики".
  
   В лаборатории стоит доза A(II)Rh+, приготовленная для Псины. Близна представляет бутылочку с ярко-красной жидкостью на фоне белой стены, красное на белом, будто кровь на простынях и коже Ивы.
   Он хочет, чтобы всё забылось. Чтобы красного на белом больше не было.
   Ива говорит:
   - Не уходи.
   - Я сейчас вернусь. - Близна проводит ладонью по ее волосам, целует в лоб - влажный от пота и уже не горячий.
   Она притягивает его за шею, шепчет на ухо:
   - Возвращайся скорее.
   От "второй положительной" черты Ивы сглаживаются, она откидывается на подушку, смотрит на Близну мутными глазами. В уголке рта - красное пятнышко, он убирает его кончиком пальца.
   - Мы сделаем это снова, - говорит она.
   - Нет, Ива, никогда. Ты забудешь, но я буду помнить. Ты останешься невинной.
   Но она не слышит. Он смывает с ее бедер кровь и слизь и относит в кровать. Тело Ивы тяжелое и негибкое, словно сон сковал ее каменным панцирем. Она лежит, не двигаясь, в той же позе, в которой Близна уложил ее.
   Испачканные простыни он сжигает. Ткань корчится в пламени, пока не остается ничего, кроме пепла.
  

БЛИЗНА

   Струя воды гулко разбивается о гладкую светло-зеленую поверхность, поднимая фонтанчик брызг. Близну усыпляет этот звук, отдающийся глубоко в голове. Спину сквозь свитер холодит кафельная стена, на плитке пляшут сияющие блики отраженного от воды света. Близна сидит на табуретке, прикрыв глаза, и ждёт, когда ванна наполнится. Иногда он встает и трогает воду кончиками пальцев - не слишком ли горячая.
   От духоты клонит в сон; тем более, сегодня Близна не сомкнул глаз. Ночью у озера Ива вскрикнула под ним, застонала и затихла, лишившись чувств. Он нес ее до бункера, стирал с ее кожи следы леса и своих прикосновений, натягивал ночную рубашку на закоченевшее негибкое тело. Ива пришла в сознание, но ее взгляд блуждал, не останавливаясь ни на одном предмете и ничего не узнавая.
   - Нет, нет, - шептала она, когда Близна вливал в ее приоткрытые губы A(II)Rh+, но всё-таки с трудом глотала наркотик. На ее подбородок стекали кровавые струйки, Близна едва удерживался от того, чтобы слизать их, заснуть и забыть обо всём. В последнее время он подолгу ворочался без сна, внезапно проваливался в пустоту и, как ему казалось, тут же просыпался. Он думал только об Иве. Иногда появлялась мысль: что будет, когда A(II)Rh+ перестанет действовать? Мать Ивы говорила, что у каждого человека есть заранее определенное количество половых актов. Дойдешь до края - и больше никогда не сможешь трахаться. Может быть, и "вторая положительная" даёт Близне короткий, ограниченный по времени, рай, который надо использовать в полной мере и не думать о том, что будет, когда его время истечет? Он закрывает лицо ладонями и крепче прижимается затылком и спиной к плитке. Ему сложно представить, что когда-нибудь он перестанет желать Иву и будет проходить мимо нее безразлично, как мимо комода или выключенного телевизора. Близне кажется, что даже когда ее красота истлеет, она будет соблазнять его.
   Ванна наполнена больше, чем на две трети. Он выключает воду и идёт в спальню Ивы. Обычная девичья комнатка, здесь мало что изменилось с тех пор, как он читал вслух сказки маленькой девочке или убеждал ее, что она никогда не умрет, - только место игрушек и раскрасок заняли книги и диски для плеера. Он зовет ее, но она не откликается. Приходится сесть на кровать, откинуть одеяло и дождаться, когда Ива снимет с головы наушники.
   - Я налил тебе ванну.
   - Спасибо. - Она зевает и потягивается всем телом. Близна не может оторвать взгляда от ее впалого живота, рельефно проступающих под ночной рубашкой ребер и округлой груди. Белая гладкая кожа так и тянет прикоснуться к ней. Можно запустить ладонь под одеяло и провести по бедрам Ивы, почувствовать, как они покрываются мурашками; можно лечь рядом с ней, прижать ее спиной к своему животу, уткнуться лицом в ее волосы и крепко заснуть... Но Близна не делает ничего, только смотрит. Под его пристальным взглядом Ива поднимается с кровати, спрашивает:
   - Пойдем?
   И, не дожидаясь ответа, протягивает ему руку, приглашая следовать за ней. Ее щеки порозовели от тепла, в глазах сверкают озорные искорки. Пойдем? Куда ты заведешь меня и не оставишь ли на середине пути, одинокого и растерянного? Как бы то ни было, я должен идти за тобой. И я иду.
  

ИВА

  
   В ванной я скидываю одежду и ложусь в воду. Близна деликатно отворачивается, потом наклоняется и поднимает с пола мою ночную рубашку, вешает ее на дверную ручку как символ капитуляции. Я говорю:
   - Намылишь мне спину?
   Невинный вопрос. Когда я была маленькой, Близна мыл меня каждый день и в этом не было ничего дурного. Сейчас, когда он касается моей спины скользкими пальцами, моё дыхание учащается, и я чувствую, как внутри меня бунтует злая воля. Это всё монстр с его зельями и дурными мыслями, он отравил меня, и теперь я хочу сделать то же самое с Близной, хочу, чтобы он стал таким же слабым и порочным, как я сама. Он растирает по моей спине пену, проходится по плечам, кладёт ладонь мне на шею, и я думаю о том, как легко он мог бы задушить меня или сломать мой позвоночник - буквально одним движением. Рукава его свитера закатаны выше локтей, я вижу шрамы - они пересекаются друг с другом, сходятся и расходятся по своим таинственным законам.
   - Всё, - говорит Близна и убирает руки.
   - Волосы. - Мой голос звучит с неожиданно повелительной интонацией. Близна намыливает мои волосы, перебирает пряди, трет кончиками пальцев чувствительную кожу скальпа, и я не могу удержаться от тихого стона удовольствия.
   Нет ничего слаще твоих прикосновений.
   Близна говорит:
   - Смывай.
   Я окунаюсь в воду, на поверхности остается только лицо. Потемневшие от влаги волосы окружают его, шевелятся невесомо и, когда я сажусь в ванне, облепляют мою голову и шею плотным гладким покровом. Близна сидит на табуретке рядом с ванной, я тяну его руку под воду, прижимаю его пальцы к месту между моих ног.
   - Теперь здесь.
   Он тут же отдергивает руку, словно дотронулся до живого огня; вскакивает, опрокинув табуретку, и пятится к стене. Только желание сохранить достоинство мешает ему броситься наутек.
   - Что ты делаешь? - спрашивает Близна.
   - Почему ты не хочешь прикоснуться ко мне? Ты меня больше не любишь?
   Он переводит дыхание.
   - Что ты говоришь... Конечно, люблю. Поэтому я не должен тебя трогать.
   Я выхожу из ванны, встаю рядом с ним. По телу бегут капли воды и разбиваются на полу у наших ног. Меня трясет от холода, я прижимаюсь к Близне, запускаю руки под его свитер, трогаю твердые, напряженные мышцы: грудь, живот, спина - всё словно выточено из камня.
   - Накинь полотенце, ты замерзла, - говорит Близна.
   - Согрей меня сам... - Я поднимаю голову, смотрю на него снизу вверх и прикрываю глаза, как женщины в фильмах.
   Я хочу, чтобы ты желал меня и томился по мне, как я желаю монстра и томлюсь по нему. Может быть, тогда мне откроется природа этой тоски.
   Близна часто дышит, его руки дрожат, и скоро дрожь распространяется по всему телу. Я встаю на цыпочки и сама касаюсь губами его губ. Он отвечает на поцелуй, и мне сладко и страшно, я обхватываю руками шею Близны и взлетаю вверх, оплетаю его ногами, прижимаюсь к нему так, что на свитере остается отпечаток моего тела. Я схожу с ума. Желание скручивает мои мышцы и кости, и я не знаю, как выплеснуть его, как прекратить эту пытку. Близна несет меня в спальню, мы продолжаем целоваться, пока он не кидает меня на постель и не нависает сверху.
   - Ты больше никогда об этом не попросишь, - говорит он. - Пообещай.
   Я раскидываю руки и цепляюсь за простыни, как за спасительный круг. Мне хочется кричать и выть, метаться по постели и биться о нее всем телом. Я готова пообещать что угодно.
   - Обещаю. Пожалуйста...
   Я сама не знаю, о чем прошу.
   Он встает на колени перед кроватью, тянет меня за бедра к ее краю и зарывается лицом между моих ног. Я чувствую дыхание Близны, прежде чем он касается меня языком. На миг наступает облегчение, словно к воспаленному месту приложили прохладный компресс, но с каждым новым прикосновением огонь разгорается всё сильнее. Я комкаю пальцами простыни, извиваюсь всем телом, но Близна крепко держит мои бедра и всасывается глубже. Я не понимаю, причиняет он мне боль или наслаждение, но чем бы ни было это чувство, оно переполняет меня, и кажется, еще чуть-чуть, и оно прорвется наружу лучами ослепительного света. Когда это происходит, я кричу, и все мои внутренности содрогаются и пульсируют. Это длится вечность, но вечность кончается, и наконец наступают темнота и покой, я погружаюсь в совершенное ничто и тону в нем.
  

БЛИЗНА

  
   Она лежит перед ним - распахнутая, неподвижная, только легко поднимающиеся ребра выдают, что она еще жива. Тело покрыто капельками воды, они стекают на простыни, обводя девичий силуэт, словно меловой абрис тела на месте преступления. На губах и пальцах Близны ее вкус - сладкий, как счастье; может быть, еще слаще. И что теперь? Что она скажет, когда откроет глаза? Что он увидит в них? Стыд? Отвращение? Пробужденную похоть? Рот наполняется горьким, желчным вкусом вины. Близна скребет язык о зубы, но горечь не исчезает. Можно ли смыть ее без помощи "второй группы"? Он крутит в голове события прошедших месяцев так и эдак, пытаясь найти ответы, но добивается только ломоты в висках.
   Ива сворачивается клубочком, ее дыхание глубокое и ровное - как после приема A(II)Rh+, с одной лишь разницей: проснувшись, она будет помнить. То, что произошло, навсегда останется между ними - как шрамы. Они бледнеют со временем, но никогда не исчезают до конца.
   Он упирается лбом в край кровати. Запах Ивы вползает в ноздри, пропитывает всё вокруг. Близна накрывает ее одеялом, убирает влажные волосы, упавшие на лицо. Она улыбается сквозь сон, губы шевелятся, и он узнает своё имя.
   - Близна... - беззвучно говорит Ива и смеется, не открывая глаз.
   Ей хорошо от того, что он рядом. От того, что он любит ее. Близна вспоминает Амазонку: ее широко распахнутые голодные глаза, сухие припухшие губы, требовательное "еще". Она никогда не была счастлива. В последнее время мысли об Амазонке почему-то часто посещают его. Порой ему кажется, что он видит ее на улице, в свете фонарей: короткий плащ из блестящей ткани, из-под которого, как две серебристые реки, вытекают длинные ноги в нейлоновых чулках; размытое пятно светлых волос, когда женщина оборачивается на оклик. Это всегда не она.
   Ива сладко стонет и вздрагивает. Она по-прежнему кажется невинной, словно ее никогда не касался ни один мужчина, словно она никогда не тянула руку Близны под мутную от мыльной пены воду и не говорила чужим охрипшим голосом: "Теперь здесь". Близна шепчет ей на ухо:
   - Я люблю тебя, Ива.
   Он не понимает, как так вышло, почему именно она. Возможно, дело в том, что Ива всегда так близко, а у него слишком давно не было женщины. Но эту проблему легко решить. Он последний раз склоняется над Ивой, проводит пальцами по её плечу, поправляет одеяло и выходит, прикрыв за собой дверь.

ЛЕДА

   Клуб "Саломея" расположился в самом грязном и неблагополучном районе города. На узких улицах после полуночи собираются стайки девиц, а поблизости всегда крутится парень в короткой кожаной куртке: у него можно было прикупить что-нибудь, чтобы разнообразить общение с одной из его подопечных, - впрочем, тем, кто предпочитает развлекаться самостоятельно, парень тоже может кое-что предложить. Проститутки цепляются к туристам, неосторожно забредшим на их территорию: кричат "Mister! Hey, mister!" и распахивают плащи, под которыми нет ничего, кроме бледной плоти, захватанной сотнями рук. Немецкие старички испуганно отшатываются и пускаются наутек, а шлюхи свистят и гогочут им вслед.
   Когда Близна идёт мимо, девушки расправляют плечи, выставляют грудь, оскаливают зубы. Он вглядывается в женские лица, но не находит того, что ищет. Проститутки не смеют окликать его, только бормочут вполголоса: "Полторы сотни за час, отсосу за полтинник". Он проходит мимо, скрывается за дверью "Саломеи". Неоновая вывеска клуба мерцает и выхватывает из темноты плевки и окурки на асфальте.
   Внутри заведение так же омерзительно, как снаружи. Высоко под потолком качается пара голых лампочек, освещая сквозь клубы сигаретного дыма грязные столы, мусор на липком полу, красные от духоты и пива небритые лица посетителей и апатичных танцовщиц - совсем голых или прикрытых крошечным лоскутом ткани. Играет обычная для таких мест музыка - слащавые песенки восьмидесятых: Eurythmics, Джордж Майкл, Duran Duran. Близне они напоминают детство: девчонок-старшеклассниц с жидкими челками и треугольниками ярко-розовых румян на щеках, парней в майках без рукавов и джинсовых жилетах. Он думал, что станет таким же - бунтарем, которому достанется самая красивая девушка в школе. В итоге все они оказались здесь: бывшие крутые парни, школьные красавицы - и Близна, бывший жиртрест, уродливый и всеми презираемый.
   Клиент уже ждёт его за одним из столиков. Близна пробирается к нему, огибая официанток с наклейками-звездочками на сосках. Клиент видит его издалека, но не подает виду, что они знакомы. Впрочем, всем плевать, даже если они с криками радости упадут друг к другу в объятья. Торговлей наркотиками в "Саломее" никого не удивишь. Здесь творится большая часть тёмных дел - полиция знает, но закрывает глаза. Весь район давно отдан на откуп злым силам.
   Близна садится за стол к Клиенту. У него гладкое лицо, полностью лишенное особых примет, - идеально для его рода занятий. Он передаёт Близне деньги под столом, принимает пакет с кристаллами, взвешивает его в ладони, удовлетворенно кивает. За годы практики он наловчился определять вес с точностью до нескольких миллиграммов. Денег, полученных за "синтетику", хватит на пару месяцев, но если Близна осуществит то, что задумал, расходы возрастут. Клиент говорит, не отводя глаз от сцены, где кружится молодая мосластая девица в халатике медсестры:
   - Когда следующая партия?
   Близна отвечает, также не поворачиваясь к Клиенту:
   - Я дам тебе знать. Возможно, через месяц.
   Клиент оставляет на столике пару купюр за пиво и удаляется. Близна остается, заказывает бутылку водки и кесадилью. Только когда официантка ставит перед ним поднос, Близна вспоминает, что сегодня ничего не ел. Несмотря на это, он ест медленно, тщательно пережевывая пищу, то и дело отхлебывая водки. На сцене стриптизерши сменяют друг друга, из-за яркого макияжа и надутых негритянских губ они похожи, как сестры. Можно заподозрить, что хозяин клуба решил сэкономить и нанял одну танцовщицу, которая только меняет парики и костюмы. Каждая следующая девица кажется еще более скучающей и заморенной, чем предыдущая. Голос из колонок объявляет:
   - Наш белый лебедь - Лллллледа! - Он раскатывает "Л", подражая американским шоуменам. - Хлопаем, господа, хлопаем, не обижаем красавицу невниманием!
   "Господа" вяло хлопают, свистят. На сцене темно, только то и дело загораются оранжевые огни, похожие на свет автомобильных фар. Звучит томная, бесплотная музыка, из темноты выходит белый силуэт, лениво поводит плечами, качает бедрами. Женский голос поет по-английски:
   Любить тебя может быть слаще,
   Чем вкус мёда моей кожи...
   Близна отрывается от кесадильи, поднимает взгляд, и стакан с водкой замирает на полпути к губам.
   Это не можешь быть ты.
   Тебе сейчас должно быть не меньше пятидесяти, но женщина на сцене молода, ей столько же лет, сколько было тебе, когда я впервые вошёл в твой кабинет. Но я вижу тебя в каждом её движении, в каждом повороте головы, в манере улыбаться - а скорее скалиться, как хищное животное. Почему ты решила вернуться именно сейчас?
   Близна спрашивает у официантки, не могла бы она пригласить танцовщицу к его столику, когда номер закончится. Та окидывает его подозрительным взглядом, хоть он ничем не отличается от прочих зрителей: та же короткая кожанка, черная футболка - разве что на шее нет золотой цепочки с крестом. Изучив его с ног до головы, официантка говорит безразлично:
   - Разумеется.
   Кроме Близны, на сцену почти никто не смотрит: для местной публики номер слишком медленный и скучный. Они немного оживляются, когда женщина стягивает бюстгальтер и приподнимает ладонями груди. Огни выхватывают её из темноты, словно она танцует на ночном шоссе.
   Есть место, куда я могу сбежать,
   Спрятать беззвучный крик...
   Я плачу вечно...
   Леда садится на корточки, широко раздвигает ноги. Ее вагина прикрыта лишь крошечной полоской ткани. Близна чувствует возбуждение и сам удивляется этому чувству. Он никогда не хотел ни одну женщину, кроме Ивы, а сейчас его тело реагирует совершенно определённым образом. Возможно, он нашёл то, что искал. Ей бы понравилось в бункере. Сейчас она отдаёт половину жалования за съёмную квартиру, терпит приставания пьяных скотов - не предел мечтаний для молодой ещё женщины, так ведь? В бункере у нее будет всё, что нужно. Близна понимает, что эта мысль - чистое безумие, но не может перестать думать об этом.
   Музыка заканчивается, свет на сцене гаснет, и голос в колонках объявляет следующую танцовщицу. Леда - по-прежнему только в крошечных танга - садится за столик к Близне, натягивает профессиональную улыбку, похожую на оскал. У неё желтоватые неровные зубы, улыбка портит ее.
   - Привет, - говорит она. - Закажешь мне выпить?
   Он кивает на бутылку водки, полную на две трети.
   - Я не пью водку. Закажи мне коктейль.
   Сегодня он может себе это позволить. Близна поднимается, Леда спрашивает:
   - Ты куда? Официантка принесёт...
   - Я сам схожу, - просто говорит он, и ей почему-то не хочется спорить.
   Он отличается от обычных посетителей клуба. Не одеждой и не лицом - тут достаточно рож со шрамами и сломанными носами - а какой-то особенной замкнутостью. Такой человек везде будет чужаком, везде будет привлекать подозрительные и неприязненные взгляды. Несмотря на это, он нравится Леде. Пусть он не выглядит как выгодный клиент, зато достаточно молод: её ровесник или на пару лет старше. Надо же девушке иногда себя баловать. Ей до смерти надоело теребить вялые члены стариков, терпеть их мерзкие прихоти: когда мужчина не может трахнуть как следует, он хочет поглумиться, заставить её отработать заплаченные деньги, отдать больше, чем она получила.
   Близна берет у бармена коктейль с клюквенным соком. Не так банально, как "Кровавая Мэри", и вкус достаточно яркий, чтобы Леда не почувствовала A(II)Rh+. Он ставит перед ней бокал, смотрит, как она делает глоток. Сам не пьёт: кто знает, что она могла добавить в водку, пока его не было.
   - Как тебя зовут? - спрашивает Леда.
   - Близна.
   На самом деле, ей плевать. Всё равно мало кто называет стриптизерше своё настоящее имя. "Называй меня Джонсон, детка". Им это казалось невероятно смешным, они закатывались от смеха и хлопали себя по обтянутым джинсами ляжкам. Близна - имя не хуже и не лучше других. Она зевает, трет руками глаза, размазывая косметику.
   - Ты замужем?
   - Нет.
   - У тебя есть дети?
   Почему здесь так шумно, почему он говорит так громко? Все вокруг искажается, линии перетекают с места на место, и в том, что она видит, невозможно опознать человеческое лицо. Она давно ничего не принимала, но слышала, что такое бывает, что иногда может глючить и без наркоты. Леда пытается вести себя как ни в чем ни бывало. О чем он спросил? О детях? Она чувствует укол в груди, как всегда, когда вспоминает о Мишке.
   - Есть. Дочка. Она сейчас у отца.
   Она слышит свой голос приглушенным, отзывающимся эхом у неё в голове. Близна говорит:
   - Пойдем, тебе нужно переодеться.
   Леда послушно встает, покачиваясь, идет к гримерке. Близна следует за женщиной. Она двигается автоматически: натягивает футболку и джинсы, засовывает ноги в туфли без каблука. Другие танцовщицы с интересом разглядывают Близну.
   - Твой новый дилер? - спрашивает Леду блондинка - та самая, что выступала в костюме медсестры.
   Леда смотрит сквозь нее черными из-за расширенных зрачков глазами.
   - Что?
   - Твой новый дилер?
   - А... ага... - Она отвечает, как человек, не расслышавший вопроса. Блондинка хмыкает, но больше вопросов не задает.
   Близна жалеет, что пошел за ней в гримерку, - девушки запомнят его. Но с другой стороны, кто будет искать Леду? Точно не хозяин клуба и не отец ее дочери, и вряд ли у нее есть кто-нибудь еще.
   - Иди за мной, - говорит Близна.
   И Леда подчиняется. Всё вокруг кажется ей незнакомым, она должна следовать за уверенным мужским голосом, который говорит ей, что надо делать.
   Они выходят на дорогу. Леда с трудом держится на ногах, Близна обнимает ее за талию, и со стороны это выглядит, будто жена перебрала на вечеринке, а муж заботливо поддерживает ее. Свет фар проезжающих мимо автомобилей бьет в глаза, чтобы через секунду превратиться в крошечный далекий огонек и исчезнуть. Близна и Леда стоят на холодном ветру не меньше четверти часа, прежде чем рядом тормозит Фольксваген. Парень в кожаной куртке сочувственно смотрит на Близну, тот с простецкой улыбочкой пожимает плечами.
   - Вот... жена не рассчитала малость...
   Парень хмыкает.
   - Знакомо. Куда?
   Близна называет адрес - блочный дом на окраине города, совсем рядом с лесом.
   - По пути, - говорит водитель. - Садитесь. Как твоя, блевать не будет?
   - Не будет.
   Тело Леды тяжелое и негибкое, Близне приходится утрамбовывать ее на заднее сидение, как труп из комедии положений. Машина мягко трогается с места, водитель делает музыку потише, говорит:
   - Мою вечно вырубает с первой рюмки.
   Близне что-то напоминает это грубоватое "моя", но что именно, он не может вспомнить.
   - Тёлкам вообще нельзя бухать. Моя бывшая такой дурой становилась. Зацепится с кем-нибудь языками, а кому разбираться? Мне, бля, разбираться.
   Парень продолжает бубнить про свою бывшую, не ожидая ответа. Леда погружена в глубокий сон: она не ворочается, не говорит, почти не дышит - ее голова клонится на плечо Близны, он гладит ее по волосам, вдыхает их запах. Странно, но она пахнет как Ива: сигаретным дымом, озерной водой и ночным лесом.
   - ... зеро уважения, зеро... - доносится до ушей Близны с водительского сидения. От бесконечно вползающего под колеса дорожного полотна клонит в сон.
   Кожа Леды горячая и влажная. Они могут быть счастливы втроем. Если у него будет женщина, может быть, это невыносимое, отчаянное, грязное влечение к Иве исчезнет. Близна и желает этого, и боится. Он успел забыть: каково это - не стремиться прикоснуться к ней будто бы случайно, не чувствовать дикого возбуждения, когда она просто облизывает губы; не ждать ночи, не смешивать трясущимися от нетерпения руками A(II)Rh+, не смотреть, как она выпивает всё до капли и закрывает глаза, хотя наркотик еще не начал действовать.
   - ... у меня тот еще год выдался, а она только о себе думала, всегда...
   Они выезжают за черту города, низкие бараки таращатся на них слепыми заколоченными или разбитыми окнами. На исписанных граффити автобусных остановках спят бомжи.
   - ... и каждый раз думаю: всё, я завязал с бабами, все они курвы, вот что...
   Машина тормозит у блочного дома - время позднее, но в некоторых квартирах горит свет. Близна заговаривает впервые с тех пор, как пообещал, что Леда не будет блевать:
   - Сколько?
   Парень хмыкает.
   - Нисколько. Всё равно по пути.
   - Спасибо.
   - Бывай.
   - Бывай.
   Близна берет Леду на руки и вытаскивает из машины. Голова женщины безвольно откинута назад и покачивается в такт шагам Близны, губы приоткрыты, едва слышно глубокое медленное дыхание. Хрупкой Леду не назовешь, но ему не составляет труда нести ее. Он идёт к подъезду, но, когда Фольксваген скрывается из поля видимости, разворачивается и направляется к лесу. Сегодня полнолуние, но Близне не нужен свет, чтобы найти дорогу к бункеру. Крашенные в платиновый цвет волосы Леды мелькают в темноте белым пятном. Под ногами хрустят ветки, кричат и хлопают крыльями ночные птицы. Вокруг ни души.
   В бункере тихо. Ива не выходит встречать Близну: возможно, она уже легла спать или сидит у себя и дуется, что он оставил ее спящую. Это к лучшему. Он слишком устал, чтобы объяснять ей появление в бункере чужой женщины. Он относит Леду в лабораторию, убирает со стола пробирки, накрывает его чистой простыней. Не самое удобное ложе, но под действием препарата спящая всё равно ничего не почувствует. Близна раздевает ее - и не чувствует возбуждения, даже когда Леда остается обнаженной.
   Он устал, слишком устал.
   Наверняка дело в этом.
  

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

  

I

  
   Она лежит на спине, вытянувшись во фрунт: ноги прямые, руки лежат вдоль тела, образуя две параллельные линии. Кожа белая, как простыня, покрывающая стол; только мурашки и вставшие дыбом волоски выдают, что женщина жива. Словно в доказательство, она, не открывая глаз, четко произносит:
   - Доктор, сердце. Сердце.
   Больше из ее бледных от холода губ не доносится ни звука. Тяжелые, немного обвисшие груди испещрены ручейками голубых вен. На животе - белые растяжки. Ей вряд ли больше тридцати пяти, но время оставило много следов на ее теле, их можно читать как книгу. На бедре выколота роза. Очертания рисунка расплылись, и больше всего татуировка похожа на рану от выдернутого рыболовного крючка: развороченная красная плоть распускается лепестками на мертвенно-белой коже.
   Близна опускает взгляд на промежность женщины. Разрез половой щели слишком низко, тело кажется бесполым: никаких отверстий и складок - только холм лобка, покрытый короткой черной щетиной. Близна проводит по нему пальцем, соскальзывает в разрез между бедер, надавливает на выступ клитора, и женщина открывает глаза, словно киборг, подключенный к элементам питания. Секунду длится тишина. Леда слишком слаба, чтобы поднять голову, зрачки беспокойно бегают из стороны в сторону, она видит Близну и начинает кричать: пронзительно, на одной ноте, очень долго, словно ей не нужен воздух, чтобы издавать этот страшный вопль. Близна не мешает ей. Она должна знать, что ее криков никто не услышит.
   Наконец она выдыхается и замолкает. Плоть ниже ребер дрожит - в холодном свете она кажется искусственной, комком прозрачной высокотехнологичной материи. Близна кладет ладонь на голову Леды, и женщина морщится от прикосновения, пытается сбросить его руку, но даже на это не хватает сил.
   - Кто ты? Зачем я здесь? Что тебе нужно?
   Он не отвечает. Говорит:
   - Не нужно кричать. Я не причиню тебе вреда.
   Но она все равно кричит.
   - Выпусти меня! Что тебе нужно? Выпусти меня!
   Близна поднимает руки ладонями вверх. Она задирает голову и видит его перевернутое лицо. Оно безмятежно.
   - Тебе нечего бояться.
   Она знает, это только сон. Или, может быть, флешбек. Дерьмовые игры подсознания. Чтобы проснуться, надо прыгнуть или упасть, и она очнется в постели - неважно чьей, главное, что там не будет этого психа со шрамами и яркого голубого света, режущего глаза. Леда всем телом отталкивается от стола. Близна делает шаг вперед, но не успевает подхватить ее. Секунда - и женщина лежит, скорчившись на кафельном полу. Впервые это не сработало. Она по-прежнему здесь. Эта комната, этот человек рядом, боль в плече и бедре - всё это не сон.
   - Сдурела? - Он ощупывает ее, она стонет, но серьезных повреждений нет - только пара ушибов, которые скоро превратятся в черные кровоподтеки.
   - Кто ты такой? Чего ты хочешь? - повторяет Леда, пытаясь оттолкнуть его руки. - Отпусти меня. Отпусти. Не трогай.
   Он легко поднимает ее, снова кладет на стол. Она дергается, будто под электрическим током, пытается пнуть Близну коленом, но промахивается, и на ее глазах выступают злые слёзы.
   - Тебе нужны деньги? Да? - кричит она. Его лицо очень близко, он услышал бы самый тихий шепот, но она предпочитает кричать. - Так вот хер тебе! За меня никто не заплатит! У меня ничего нет!
   - Тише, - говорит он. - Тебя никто не услышит. Знаю, здесь не слишком удобно, но ты привыкнешь.
   Привыкнет? Его уверенность так пугает Леду, что она забывает кричать. Еще страшнее - близость его больших, исполосованных шрамами рук: в их прикосновениях нет ни жестокости, ни желания - они скользят по ее телу уверенно, будто принадлежат врачу. Ее осеняет догадка, и она поворачивается к Близне.
   - Послушай... Послушайте... Я больна... Я принимала наркотики. Я ничего не стою. Не убивайте меня.
   - Я не собираюсь тебя убивать.
   Он отходит, садится на стул и разглядывает ее, не произнося ни слова. Леда ежится от этого пристального взгляда, обхватывает себя руками и смотрит в потолок прямо перед собой. Но взгляд мужчины продолжает обжигать ее холодом.
   - Что вам нужно? У меня дочь... Я должна быть с ней. Отпустите меня. Я прошу. Пожалуйста.
   От мыслей о Мишке начинает печь глаза. Леда всхлипывает и повторяет:
   - Пожалуйста.
   - Ты говорила, твоя дочь живет с отцом. Он хороший человек?
   - Что?
   - Отец твоей дочери. Он хороший человек? - Его голос звучит терпеливо и очень спокойно. Леда снова представляет его врачом или учителем, разъясняющим задание не самому блестящему ученику.
   - Я... я не знаю...
   - Он любит ее?
   - Да... Да, он любит Мишку...
   - Он хорошо заботится о ней?
   Она вынуждена признать: да, ее бывший - хороший отец. Всё было бы проще, если бы он относился к дочери так же, как к самой Леде. И, что больнее всего, Мишка слепо обожала папочку. "Ты женишься на мне?", - спрашивала она, крутя педали велосипеда (подарок отца, конечно же). Он шел рядом, поддерживая дочь за плечо. "А куда мы денем маму?". "Не знаю". Оба смеются. И Леда рядом с этими двоими чувствовала себя лишней, задвинутой в угол, словно это не она носила эту девчонку девять месяцев внутри своего тела. Растяжки, вздутые вены и испорченные зубы, однако, свидетельствуют об обратном.
   - Да, - говорит она, почти не разжимая губ.
   - Тогда ей будет лучше с ним. Тебе не о чем беспокоиться.
   Леда не знает, что ответить. Она лежит голая на столе в холодной пустой комнате, запертая с незнакомым мужчиной, который спокойно разглядывает ее и, кажется, не собирается объяснять, что хочет с ней сделать.
   - Замерзла?
   Леда кивает. Горло саднит от крика и слёз. Он протягивает ей свитер и шерстяные чулки, она садится, свесив ноги со стола, - тело еще тяжелое и негибкое, но наконец-то она может им управлять - и одевается. Кто-то носил эти вещи до нее: ткань мягкая, цвета поблекли от многочисленных стирок.
   - Спасибо... - Она одергивает себя. За что ты его благодаришь?
   Свитер Ивы обтягивает грудь и бедра женщины, подол едва прикрывает лобок. Нужно купить ей что-то по размеру - Близна мысленно делает пометку: не забыть. Ее вещи он аккуратно сложил на берегу. Если кому-то придет в голову искать пропавшую стриптизершу, ее будут искать в реке. Рано или поздно найдут тело, изуродованное водой и рыбами настолько, что его нельзя будет опознать, и свяжут концы с концами. Леда, - или как там тебя - привыкай к тому, что ты мертва. Он говорит ей об этом. Он говорит, что никто не будет ее искать. Он говорит, что она останется с ними (с ними?). Леда мотает головой и повторяет: "Нет. Нет. Вы не можете. Нет". Он перебивает ее и показывает контейнер с едой: мясо, салат, что-то еще; ведро в углу, вода в мягком пластиковом кувшине.
   - Встань в дальний угол, - мягко говорит Близна.
   Она продолжает сидеть на столе, повторяя: "Нет. Нет".
   - Если ты не встанешь, я заберу воду и еду.
   Леда упрямо мотает головой, волосы скрывают лицо.
   - Я заберу ведро. Тебе придется ходить по собственному дерьму.
   Брезгливость побеждает - Леда сползает со стола, встает в угол, прижимается спиной к бетону.
   - Стой там. Будешь делать глупости - я больше не вернусь.
   - И не возвращайся, - бурчит она себе под нос.
   Вопреки ее ожиданиям, он не переспрашивает, хотя не мог услышать ее слов. Вместо этого он выходит из комнаты и запирает дверь. Леда тяжело оседает на пол, поджимает под себя ноги и долго сидит, закрыв лицо ладонями.
  

II

  
   Леда пытается заснуть и надеется, что с пробуждением кошмар закончится. Но сон не идёт. Она залезает на стол, откидывается на спину и лежит, разглядывая потолок. Закрывает глаза, но перед глазами по-прежнему стоит сплошное белое. Она знает, что для того, чтобы заснуть, надо отпустить мысли, не заглушать бессмысленный шум в голове, - но на этот раз становится только хуже. Леда пытается повернуться на бок и чуть не падает со стола. Приходится лежать на спине, вытянувшись неподвижно, и бесконечно прокручивать в голове одни и те же вопросы: Почему я? Что ему нужно? Что он сделает со мной? Смогу ли я выйти отсюда? Он убьет меня? Будет пытать?
   Леде страшно. Она не может поверить, что еще вчера была свободна, - кажется, она провела вечность в этой комнате; кажется, эта комната - единственное, что реально. Воспоминания о жизни за ее пределами расплываются и тают, как сны. Леда упрямо мотает головой. Нельзя поддаваться отчаянию. Скоро этот кошмар закончится, и она выйдет на волю, вернется в свою комнатку с видом на центральную площадь, найдет нормальную работу, заберет Мишку к себе. Леда прижимает руки ладонями друг к другу в молитвенном жесте, сплетает пальцы. Она усвоит этот урок, она выйдет отсюда другим человеком. Больше не будет огней, пронзающих темноту на сцене; не будет запаха чужого пота, вкуса чужой слюны. Нужно только выбраться отсюда, и всё будет иначе.
   Холодный свет слепит ее даже сквозь сжатые веки. Возможно, это часть его плана: не давать ей спать. А может быть, ему всё равно, что она лежит на твердом высоком столе под лампами, словно труп в морге, и мучается без сна. Леда давно разучилась засыпать без таблеток - впрочем, косяк или глоток водки тоже пришлись бы кстати.
   Она вспоминает ночь похищения. Незнакомец приносит ей выпивку. В другой день Леда не стала бы пить то, что не взяла в баре сама, но тогда она слишком устала. Несколько ночей без сна, боль во всем теле - даже в кончиках волос, слишком много таблеток... После выступления так приятно было сесть за столик, скинуть тайком туфли на огромной платформе, вытянуть затекшие ноги. Она расслабилась, потеряла бдительность, за это и поплатилась.
   Леда со злостью бьет себя кулаками по бедрам: получи, получи, тупая сука! - удары попадают на свежие ушибы, отчего еще больнее. Она бьет еще раз: боль прочищает мысли, заставляет отвлечься. Ноги в темных шерстяных чулках кажутся чужими, будто их отняли от другой женщины и приставили к телу Леды. Она шевелит пальцами, потом ступнями, сталкивает колени, недовольно морщится, собирает мягкую плоть на бедрах в складку. В комнате нет зеркала, и Леда может только догадываться, как сейчас выглядит. Она касается век и губ - кожа чистая, значит, незнакомец умыл ее. Проводит по волосам - гладкие, но давно не мытые. Значит, пока она лежала здесь, он смывал косметику с ее лица и расчесывал спутанные волосы. Что еще он делал? Леда вспоминает прикосновение, которым он разбудил ее, и передергивает плечами. Так мясник надавливает пальцем на кусок сырой баранины, проверяя его свежесть.
   У нее было много мужчин. Одни грубо хватали ее, сжимали, шлепали, выкручивали, пока она не вскрикивала и не просила остановиться - но даже тогда они не останавливались и продолжали с еще большим удовольствием. Другие подолгу водили ладонями и языком по ее груди, животу, бедрам, словно Леда была невестой, возлюбленной или бог знает кем еще. Ей всё это было безразлично, она не чувствовала ни отвращения, ни влечения - ничего, просто лежала или стояла на четвереньках и смотрела прямо перед собой, не утруждая себя тем, чтобы закрыть глаза; комната прыгала перед ней в рваном ритме, тряслась всё быстрее и быстрее, а потом, несколько раз судорожно вздрогнув, замирала окончательно. Как только очередной мужчина уходил, Леда забывала о нем. Выходя в город, она то и дело натыкалась на странные взгляды, ухмылки, незнакомцы заговаривали с ней, как со старой подругой, и делали понимающее лицо, когда она спрашивала: "Я тебя знаю?".
   Но это прикосновение она запомнила.
   Она сползает со стола - осторожно, морщась от боли в разбитых бедрах, - берет оставленный похитителем кувшин и льет воду себе между ног, отчаянно растирая то место, где были пальцы мужчины. Это не помогает, прикосновение по-прежнему реально, печет кожу, как боль от свежего ожога. Кувшин пустеет, и Леда отшвыривает его в сторону. Какая же она идиотка. Может быть, он не вернется и воды больше не будет. Леда вспоминает его слова: "Будешь делать глупости - я больше не вернусь" - она ничего не сделала, значит, он придет опять. Только можно ли верить психу, который похищает женщин и ощупывает их будто кусок мяса?
   Подол свитера и чулки промокли, Леда дрожит от холода, массирует замерзшие ноги, натягивает рукава до кончиков пальцев. Сколько еще ей здесь сидеть в одиночестве? В комнате совершенно тихо, будто кто-то высосал из нее все звуки. Леда почти хочет, чтобы похититель вернулся. Ей нужно услышать человеческий голос, звонок телефона, шум автомобилей или лай собак за окном - что угодно, лишь бы знать, что она не одна. Невозможно сидеть так и ничего не делать. Она колотит кулаками в дверь, в стены, кричит:
   - Выпусти меня! Кто-нибудь! Помогите!
   Но крик заперт здесь вместе с ней, его никто не слышит.
  

III

   Близна запирает дверь и мгновение стоит, прислонившись к ней спиной. Женщина за дверью молчит: не бьется, не зовет на помощь. Он еще чувствует чужой запах на пальцах - он раздражает обоняние, заползает в ноздри, от него болит голова, а к горлу подкатывает тошнота. Скоро Леда избавится от него и станет такой же частью Убежища, как Ива и сам Близна. Пусть сейчас она напугана и растеряна, но скоро к ней придет понимание. Когда-нибудь он напомнит ей о первом дне в бункере: о том, как она кричала и просила открыть дверь - и они вдвоем посмеются над несчастной дурочкой, какой Леда была когда-то.
   Близна пытается вспомнить: каково это жить с женщиной - и его мысли обращаются к Амазонке. Что она любила? Какой была? Он всё забыл. В его памяти она вечно уходит, оставляя позади его с маленькой Ивой на руках, а солнце слепит глаза, так что и не разглядеть удаляющийся силуэт. Придется узнавать всё заново. Близна смотрит на свои руки: на ожоги, шрамы, свежие порезы, извилистые линии - и спрашивает себя, может ли их прикосновение заставить женщину за дверью стонать и извиваться, притягивать его ближе и ближе, пока между ними совсем не останется пустого пространства. Она закричала, когда он прикоснулся к ней, - Близна не понимает почему и убирает эту мысль на задворки памяти, чтобы позже вернуться к ней.
   Он знает, что поступил верно. Так будет лучше для них всех - и не в последнюю очередь для самой Леды. Он даст ей всё, что нужно. Крышу над головой. Еду. Нормальную спокойную жизнь. Здесь никто не причинит ей вреда. И когда она это поймет, она больше не будет кричать. Она не захочет вернуться наружу.
   Сегодня он уничтожил все запасы "второй группы", высыпал ингредиенты в унитаз - пусть плывут по трубам, мешаясь с нечистотами. Дерьмо к дерьму, говорит Близна и усмехается. С этим покончено. Он вспоминает красные капли A(II)Rh+ на коже Ивы, кончик языка, проходящий по влажным губам. Близна хотел бы не чувствовать ничего, думая об Иве, но он чувствует. Тело отзывается, реагирует недвусмысленно против его воли, несмотря на усталость. Скоро это пройдет. Он привыкнет к вкусу и запаху Леды, привыкнет чувствовать под пальцами спелую женскую плоть, а не хрупкие косточки, и не думать о том, что женщина, лежащая с ним, - не Ива - и она отдается ему по своей воле, а не под действием наркотика.
   Он отходит от двери, идёт по коридору, прислушиваясь к звукам бункера. Шум вентиляции. Собственные шаги. И молчание. Ива, должно быть, обедает. Когда Близна вернулся с озера, она была в своей комнате и не вышла его встретить. Раньше она никогда не злилась на него так долго, но сейчас он рад, что не нужно ничего объяснять, - бессонная ночь вымотала его. Близна думает только о том, чтобы упасть в постель и забыться на несколько часов.
   Обещаю, пожалуйста... Улетающий стон звучит в его ушах, когда голова касается подушки, и, как бы он ни желал обратного, ему снится Ива: с мокрых волос стекают струйки воды, ползут по коже, и Близна ловит капли ртом, слизывает их, и они сладкие на вкус, сладкие как счастье.
  

IV

  
   Я просыпаюсь в одиночестве - как обычно, но на этот раз одиночество кажется другим. Подушки сброшены на пол, одеяло лежит не так - будто я впервые проснулась в чужой кровати. Простыни высохли, но, когда я трогаю себя, палец скользит по влаге, и я вздрагиваю. Прикосновение кажется чужим. Всё стало другим, посторонним, будто кто-то незаметно переставил вещи местами, перемешал мои клетки, и я в замешательстве озираюсь, не узнавая ничего вокруг, даже саму себя. Тело мне больше не принадлежит. Я раскидываю руки в стороны и с наслаждением потягиваюсь - ленивая и удивительно легкая, я могла бы оторваться от постели и взмыть к потолку. Картины прошлой ночи проявляются бледными очертаниями и с каждой секундой становятся всё четче и объемнее. Я вспоминаю события, предшествовавшие сну, и не верю, что это могло произойти в реальности.
   В детстве я думала, что, когда вырасту, я и Близна будем вместе, как мужчины и женщины в фильмах. Я верила, что однажды он прижмет мое тело к простыням и сделает меня счастливой. Но потом пришел монстр и отравил меня, как ядовитые отходы отравляют реки, убивая рыб и делая воду грязной и мертвой. Я чувствовала, как Близна отдергивает руку, когда, забывшись, хочет прикоснуться ко мне. Как он избегает смотреть в мою сторону. Его безразличие заставляло меня желать монстра. В конце концов, мы с ним были одной крови - безнадежно испорченной и мерзкой - он поил меня ей, чтобы она текла по моим венам, насыщала мозг, пульсировала внизу живота и насылала тяжелые сны.
   Над кроватью по-прежнему видна надпись "Я люблю тебя". Очертаний букв не разобрать, но я знаю, что она на том же месте, где я водила по стене кончиком ножа. Сейчас мне стыдно за свое признание. Эти слова я должна была сохранить для другого человека.
   Но даже он стал другим. В моих воспоминаниях он сливается с монстром, и я не могу разделить их. Прикосновения, движения, запахи, тяжесть чужого тела - как бы я ни пыталась найти отличия, у меня не выходит. На лице Близны выражение злого отчаяния - я не раз видела его у монстра, когда он склонялся надо мной.
   Когда я думаю о нем - о них обоих - меня охватывает озноб, хотя под одеялом тепло, даже жарко. Я впервые замечаю зияющую пустоту своей постели: она, словно океан, раскинута на тысячи километров, и я - неприкаянный островок в самом центре. Мое тело тоже пусто. Я отбрасываю одеяло и встаю, достаю из шкафа чистое белье, свитер и чулки.
   В бункере ни души. Путь от моей комнаты до ванной кишит призраками прошлой ночи. Здесь Близна целовал меня, здесь он касался меня, здесь я прижималась к нему всем телом - близко, так близко, что на его свитере остался отпечаток, словно на плащанице. Я замираю перед дверью ванной: может быть, если я открою ее, то увижу нас - свое лицо над водой и склонившегося надо мной Близну. Но в ванной никого нет. Я пускаю горячую воду и долго стою под ней, пока кожа не становится темно-красной. Однако озноб не проходит. Теперь только Близна может согреть меня. Только он может насытить мое тело и заполнить пустоту в моей постели.
   Я никогда не любила монстра: моя слабость и глупость заставили меня покориться ему, но теперь с этим покончено. Почему-то я уверена, что больше никогда его не увижу, - и даже если он придет снова, я прогоню его. Найди себе новую жертву, опаивай ее своими ласками и зельями. Мне ты больше не нужен.
   Я одеваюсь, выхожу из ванной и жду в кухне, прислушиваясь, не запищит ли электронный замок. Сидеть без дела скучно, я не могу сосредоточиться на книге, музыка раздражает, даже собственные мысли петляют и путаются, и я думаю о том, о чем совсем не хочу думать.
   Почему Близна оставил меня одну? Почему он ушел? Я не могу даже предположить, что сделала не так. Моё последнее воспоминание - он укрывает меня одеялом, проводит кончиками пальцев по моей щеке. Значит, после этого он ушел и до сих пор не вернулся - бродит по лесу или позволил городу поглотить себя.
   Я видела город только в кино: сколько бы я ни просила Близну, он никогда не соглашался взять меня с собой. Он говорил, там слишком много огней, слишком шумно, слишком опасно. Попав туда, я могу ослепнуть или сойти с ума. Моим миром всегда был бункер - и Близна был богом, царящим в его пределах. Он решал, что я буду есть, какую одежду носить, какие книги читать, когда засыпать и когда просыпаться. Я не знала другого порядка вещей. И сейчас, когда Близны нет рядом, я не могу найти себе занятия. Мой мир холоден и пуст.
   Я возвращаюсь в комнату и с головой накрываюсь одеялом. Нет смысла ждать. Если он оставил меня, нет смысла думать о нем, или искать его запах на простынях, или прислушиваться к электронному замку - хотя я знаю, что не смогу услышать его из своей комнаты. Если Близна оставил меня, я буду лежать здесь бесконечно, пока не истлею и не рассыплюсь в прах, потому что без него всё теряет смысл.
   Ты больше никогда об этом не попросишь... Пообещай.
   Он не мог говорить серьезно. Мы не можем притворяться, что никогда не прикасались друг к другу как любовники. Тело до сих пор помнит прошлую ночь, отзывается болью в мышцах, царапинами и следами укусов. Я знаю, что буду просить об этом снова и снова, и Близна не сможет отказать. Он будет принадлежать мне, как я принадлежу ему.
   Вне сомнений.
  

V

   Близна просыпается от того, что шрамы зудят, напоминая о себе, и он в полусне раздирает их ногтями. Его первая мысль по пробуждении - об Иве. Он не видел ее с тех пор, как ушел в "Саломею". Раньше они никогда не расставались так надолго. Близна забыл, что значит быть одному, без маячащей рядом маленькой тени. Он не знает, что сказать ей. Не знает, как смотреть на нее. Ночь разделила их, и, кажется, они теперь навсегда останутся незнакомцами. Он вспоминает, как в детстве, вернувшись из школы, надолго замирал перед дверью, сжимал в кулаке ключ и не решался вставить его в скважину. Сейчас Близна чувствует себя тем толстым пугливым мальчишкой, каким был когда-то. Он-то думал, что давно похоронил воспоминания о жизни до Убежища, но они встают перед ним в полный рост, ухмыляются, хохочут в лицо и грозят пальцем.
   - Пошли вы... - говорит он вполголоса и откидывает одеяло.
   Холод впивается в согретую сном кожу. Близна морщится, но не спешит одеваться - разминает мышцы, наносит удары по пустоте, энергично двигается до тех пор, пока кровь не начинает бежать по телу быстрее, согревая его изнутри. Обычно в эти минуты, когда проходило сонное отупение, голова становилась ясной и легкой, но сегодня какое-то волнение сидит в районе затылка и не желает исчезать.
   Близна берет одежду и идет в ванную. Останавливается у комнаты Ивы, но не решается зайти. Он молится о том, чтобы не встретить ее в коридоре или в ванной, - и без того весь бункер населен призраками прошлой ночи. Увидеть Иву - заспанную, с припухшими веками, или свежую и цепкую, требующую объяснений, - было бы слишком. Близна стоит под холодной водой, пока кожа не теряет чувствительность. Хорошо бы стоять так весь день: покрыться ледяной коркой и не чувствовать ничего, ни о чем не думать... Но в пустой комнате ждет Леда, и где-то в бункере ждет Ива. Он должен вернуть их пошатнувшийся мир в устойчивое положение - нужно только подобрать правильные слова. Близна никогда не был в этом силен: сказанное меняло свое значение, стоило ему открыть рот; мысли - такие простые и основательные - становились зыбкими и призрачными.
   Он сталкивается с Ивой в дверях ванной. Сколько бы он ни готовил себя к этой встрече, он всё равно замирает, словно в игре "Море волнуется". Ива смотрит на него снизу вверх, прислонившись к стене. Ее взгляд непроницаем. Чего ты хочешь, Ива?
   - Здравствуй, - говорит она. - Тебя долго не было.
   Он смотрит на нее и видит тысячи отличий. За время его отсутствия призрачную девочку подменили. Голос новой Ивы звучит напряженно и неестественно, ее тело сжато, каждый нерв - готовая распрямиться пружина. Невероятно, но сейчас она напоминает Близне его отца: в любую секунду может прогреметь взрыв и в лицо полетит что-то темное и огромное, становящееся с каждой секундой все больше.
   - У меня были дела.
   Она усмехается и становится старше на десятки лет, старше собственной матери.
   - Дела, - повторяет Ива. - Дела.
   Одним словом она превращает всё, что Близна делал и мог бы делать, в пыль. Какие дела могут быть важнее, чем лежать на ней и делать ее счастливой?
   - Прости, - говорит он.
   Близна сам не замечает, как вжимается в стену, горбится, словно надеется провалиться в нее и исчезнуть. Между лопаток ползет струйка холодной воды, стекающей с мокрых после душа волос. Ива делает шаг вперед.
   - Я думала о тебе.
   Он отводит глаза. Она так невыносимо близко.
   - Я всегда думаю о тебе, ты же знаешь.
   - Откуда мне знать... Ты оставил меня одну.
   - Теперь я здесь. - Хотя Близна не уверен в этом. Его тоже подменили, теперь он стал кем-то другим и растерянно озирается по сторонам, не узнавая ничего вокруг.
   Ива кладет руку ему на предплечье, он вздрагивает, но не решается оттолкнуть ее. Сквозь прозрачную кожу видны голубые вены и косточки, пальцы холодные, но прикосновение твердое, хозяйское.
   - Не уходи больше.
   - Ты знаешь, что я должен.
   Верхняя губа Ивы ползет вверх, обнажая зубы, превращая ухмылку в презрительный оскал.
   - Да нихрена я не знаю! Скажи мне. Куда ты уходишь. Почему ты оставил меня, пока я спала. Что... что теперь будет?
   Он мог бы рассказать ей о Леде. О жизни, которую придумал для них троих. Но не может обратить мысли в речь. Не сейчас. И без того каждое его слово приближает взрыв. Близна пытается перевести разговор в безопасное русло - может быть, если спрятаться за что-то обыденное, совсем неважное, они останутся невредимы.
   - Ты обедала? Я оставил мясо и салат.
   Он ошибся. Лицо Ивы искажается, словно он ударил ее.
   - Салат? - повторяет она. - По-твоему, это важно?
   - Успокойся, пожалуйста.
   Она мотает головой.
   - Нет.
   - Всё нормально, ничего не случилось. - Близна пытается улыбнуться, и на его губах застывает заискивающая кривая усмешка.
   - Нет. - Ива повторяет это снова и снова, мотая головой, так что волосы хлещут ее по щекам; голос становится выше, пока не достигает пика: - Нет! Нет!!!
   Раньше она никогда не устраивала истерик, даже когда была ребенком. Ее визг взрывает тишину бункера; кажется, еще немного - и стены падут, похоронив их под обломками. Близна хватает ее за плечи, чувствительно встряхивает, заглядывает в лицо. Ему страшно от того, что он может там увидеть, но одно несомненно: безумная дрожащая банши - всё еще Ива. Его Ива.
   - Скажи, что любишь меня, - говорит она, всхлипывая. Сейчас она героиня сразу всех фильмов, которые они смотрели по вечерам. Слезы катятся по щекам, лицо превратилось в расплывшееся влажное пятно. Ива поднимает руки, защищаясь от взгляда Близны.
   - Я люблю тебя. Больше всех на свете. - Он притягивает ее к себе, она обнимает его, сцепляя пальцы в замок за его спиной. Ее слезы смешиваются с водой на футболке Близны.
   - Пойдем в постель, - говорит она.
   Словно так можно решить любую проблему: укрыться одеялом с головой, закрыть глаза и заткнуть уши наушниками. Он говорит твердо, как самый настоящий взрослый, который знает, что делает:
   - Ты обещала мне, что больше об этом не попросишь.
   Она взорвалась бы снова, если бы не была слишком вымотана для этого. Сил хватает только на шепот, еле слышный, который так легко не заметить.
   - Я не понимаю, почему... Ты ведь не серьезно...
   - Тема закрыта.
   - Думаешь, можно так просто обо всем забыть? - Она пытается оттолкнуть его, но Близна даже не замечает ее попыток освободиться.
   - Мы забудем. Скоро наша жизнь изменится, и мы забудем о том, что было.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Я расскажу тебе, но позже. Не сейчас. Не спрашивай ни о чем, Ива.
   Он отпускает ее, ловит взгляд влажных, покрасневших от рыданий глаз. Она смотрит на него с ненавистью и отчаянием. Он виновен и знает об этом, но может быть, еще не поздно что-то изменить? Он надеется, что так и есть.
   Внезапно Ива прерывает молчание.
   - Я тебя ненавижу. Хоть бы ты умер.
   Холодно и спокойно. Он не находит, что сказать в ответ.
  

VI

   Бункер наполнен ненавистью. Она таится во всех швах и щелях, ее вонь заползает в ноздри Близны, вызывая головную боль.
   Ива ненавидит его.
   Леда ненавидит его.
   Он сам себя ненавидит.
   В бункере тихо. Впервые Близна думает, что лучше бы они кричали друг на друга, лучше бы Ива снова била кулаками по его груди, плевала ему в лицо, плакала - что угодно, только не это свинцовое молчание. Он думает о том, что нужно проведать комнату Леды. Утешения он там не найдет - это точно, но сидеть в тишине, вдыхая ядовитые споры ненависти, невыносимо.
   Щелчок замка застает Леду за разминкой. Тело снова подчиняется ей - приятно чувствовать, как ловко и послушно оно следует командам. Соединить кончики пальцев рук и ног. Встать на мостик. Положить ладони на талию и несколько раз энергично повернуться направо и налево. Она напевает себе под нос и двигается в танце: так даже лучше, когда никто не смотрит, не свистит и не тянет руки.
   В тишине камеры почти неслышный звук отпираемой двери звучит как выстрел. Леда вздрагивает от неожиданности. Первая мысль - наконец-то человеческое лицо. Следующая: неужели она радуется ему? И последняя - бежать.
   Когда он открывает дверь, Леда кидается к выходу - не размышляя, позволяя телу действовать вперед разума - но замок защелкивается, и она замирает в шаге от похитителя. Они снова заперты вместе. Первые слова, которые она произносит, а точнее, выкрикивает ему в лицо злым срывающимся голосом:
   - Выпусти меня!
   Наркотическая одурь прошла, слезы высохли, но всё же теперь в Леде не узнать ту женщину, что танцевала перед пьяницами, сутенерами и драгдилерами в "Саломее". Стерлись хищные черты и резкие линии, и в безжалостном свете галогенных ламп она кажется хрупкой и... Близна не может подобрать точных слов, но про себя определяет - домашней. Ему легко представить, как она гуляет в парке с ребенком, помешивает суп и дует на ложку, прежде чем попробовать, достаточно ли соли... Такой могла бы быть его собственная мать или жена, если бы всё сложилось иначе.
   - Выпусти меня, - повторяет она уже тише. Близна недовольно морщится. Все они просят о том единственном, чего он не может дать. Одежда, украшения, косметика - он купил бы для нее что угодно. Но Леда хочет, чтобы он позволил ей уйти и остался в бункере один на один с Ивой - с запахом ее тела, звуком ее шагов, с полоской белой кожи над чулками. Как Леда может желать ему этой участи?
   - Нет, - говорит он. - Ты останешься здесь.
   Его голос звучит спокойно и уравновешенно, спорить с ним бессмысленно: любые возражения разобьются каплями о водную гладь его непроницаемого лица. Он не злится, не нервничает... Мускулы застыли, словно он позирует для фотографии на паспорт. Леда делает несколько шагов назад, опирается спиной о стену. В глазах - мольба.
   - Скажи мне только одну вещь. Почему?
   Он знает ответ, но, чтобы превратить его в слова, нужно заглянуть глубоко в прошлое, начать с самого начала. На это нет времени.
   - Позже. Я расскажу, обещаю.
   Он ставит новое ведро, кувшин с водой, контейнер с обедом - или ужином? Леда понятия не имеет, какое сейчас время дня. Время в бункере искажалось, вытягивалось, словно в кривом зеркале.
   - Какой сегодня день? - спрашивает она.
   Вопрос озадачивает Близну. Какая разница? Все дни на одно лицо. Он говорит наугад:
   - Среда.
   Леда подсчитывает про себя: значит, пошли третьи сутки. Ее, должно быть, начали искать. В глубине души она знала, что это не так - танцовщицы в клубе будут спрашивать друг друга, куда делась Леда; хозяин скажет пару ласковых о шлюхах, которые исчезают невесть куда, а отец Мишки... он будет только рад ее исчезновению. Может быть, и сама Мишка будет рада. От матери-стриптизерши один стыд. На встречи с дочерью Леда надевала костюм из букле, укладывала волосы и почти не красилась: проводила пуховкой по носу и трогала губы прозрачной помадой. Но тем не менее, весь ее облик кричал: ты шлюха! не мать! И Мишка не разрешала взять себя за руку и выворачивалась из объятий. Нет, мам, не надо, не надо. На щеке остался след от поцелуя, Мишка трет его пальцами, пока он не исчезает.
   Леда думает о дочери, и под ребрами начинает ныть, где-то в сердцевине больно дергается мускул.
   - У меня больное сердце, - говорит она. - Если я умру, ты будешь виноват.
   Это смешно. Вряд ли его испугает возможность ее смерти. Бетонные стены станут ее могилой. Они под землей? Или на поверхности? Может быть, она уже мертва?
   Близна спрашивает:
   - Тебе нужны лекарства?
   Леда кивает. За время отсутствия похитителя она исследовала комнату от пола почти до потолка - насколько смогла дотянуться; ощупала каждый сантиметр пола и стен. Героиня романа или фильма нашла бы слабое место; может быть, узник из соседней камеры подал бы ей знак... Но Леда успела убедиться: она заперта здесь по-настоящему. Бетон и цемент не поддадутся припрятанной вилке или заколке. Тем более, что ни того, ни другого у Леды нет, а если рядом и были другие люди, они не подавали признаков жизни.
   Она смотрит на Близну. Оценивает шансы. Ей случалось управляться с выпившими клиентами, когда охранники не спешили на помощь, но мужчина перед ней не был вялым, обмякшим от пьянства клерком. Он стоит в нескольких шагах от двери, и Леда знает: нет такой силы, которая сдвинула бы его с места. Словно маяк посреди моря; твердыня, о которую разбиваются волны. Даже его взгляд трудно выдержать, и Леда отводит глаза.
   - Что тебе нужно? - спрашивает Близна.
   Она думает: ты знаешь ответ. Мне нужно выйти отсюда. Обнять дочь. Долго тереть себя мочалкой под горячим душем, смывая следы твоих прикосновений. Но не говорит этого вслух, только называет лекарства, которые иногда принимала. Обезболивающие. Сердечные капли. Ничего не помогало, и боль под ребрами тянула, ныла, напоминала о себе. Нужно было выкурить косяк или выпить пару рюмок, чтобы хоть немного забыть о ней.
   - Еще водки, - добавляет Леда. - И если сможешь достать - косяк.
   Достать травку в городе - не проблема. Но Леда не знает, как сказать правильно. Если захочешь достать? Если позволишь мне просить? Она во власти этого человека. Он принимает решения, что и когда она будет есть; он дает ей воду и выносит ведро - от которого уже исходит сильный запах застоявшейся мочи. В любой из этих милостей он волен отказать.
   Близна думает над ее просьбой. Лекарства - с ними всё ясно, но алкоголь и марихуана? Его мать не пила, разве что рюмку водки или бокал вина на праздники. Амазонка иногда напивалась, после чего целый день лежала с влажным полотенцем на лбу. Ива не любила спиртное.
   - Принесешь? - спрашивает Леда.
   Он медленно кивает. Вреда не будет, если она немного выпьет и расслабится.
   - Я не могу спать на столе, - говорит она. - И здесь всё время горит свет.
   Он хотел бы извиниться, сказать, что пока не увидел ее - а скорее пока не увидел в ней женщину, которую знал когда-то, - совсем не думал ее похищать и поэтому не приготовил то, что нужно, но такое признание прозвучало бы глупо. Но она выдвигает требования, она почти сотрудничает. Возможно, это его первая победа, крошечный шаг к сближению.
   - Я буду выключать свет, - говорит Близна. - И принесу матрас.
   Леда хочет поблагодарить его, но удерживает себя. За что говорить "спасибо"? Он запер ее здесь. Он отнял у нее жизнь. Он - враг.
   - Что-то еще? - спрашивает он.
   - Нормальная одежда.
   - То есть?
   - Белье. Какие-нибудь штаны, юбка или платье...
   Она вспоминает фильм про тюрьму, где заключенных заставляли носить ночные рубашки без нижнего белья. В куцем свитерке, который приходится всё время одергивать, чтобы прикрыть голый зад, Леда чувствует себя униженной, начисто лишенной достоинства. Она ничего не сделала, чтобы с ней так обращались. Разве быть плохой дочерью, женой и матерью - преступление?
   Близна кивает. Ему нравится, как Леда держит себя. Больше всего он боялся слёз, криков, истерики. Но она кажется спокойной.
   - Я принесу всё, что нужно.
   Прежде чем уйти, он смотрит на нее, пытаясь найти в бледном неподвижном лице черты Амазонки, пригрезившиеся ему при первой их встрече. Память уклончива: говорит то "да", то "нет" - и Близна так и не находит ответа.
   - Встань в угол, - говорит он.
   Леда подчиняется. Мысленно она перебирает все возможные варианты: напасть на похитителя сзади, попробовать незаметно вытащить ключ, упасть в обморок - и отвергает их все как бредовые. Ей не выбраться отсюда. Пора бы с этим смириться.
  

VII

   Я хочу выйти отсюда. Хочу ступить босыми ногами на прогретую солнцем землю, вдохнуть запах леса и убежать далеко-далеко, оставив позади бункер, Близну, свою комнату с дисками и книгами на полках. Стены давят на меня, потолок - словно сомкнувшаяся над головой водная гладь, и я задыхаюсь, бью руками и ногами, пытаясь подняться на поверхность, но не могу и стремительно ухожу на дно.
   Я не видела Близну со времени нашего последнего разговора и с тех пор не могу думать ни о чем другом, кроме своих слов.
   Я тебя ненавижу. Хоть бы ты умер.
   Раньше мне никогда не приходило в голову, что Близна может умереть. Он казался мне вечным как скалы: волны накатывают на них, но разбиваются и отступают. Я не думала, что время подтачивает Близну и однажды разрушит его окончательно, - теперь понимание встает передо мной в бесстыдной наготе.
   Если он умрет, я смогу выйти наружу и увидеть солнце - пусть лишь на несколько секунд, прежде чем оно сожжет мои глаза и кожу.
   Мысль о том, что когда-нибудь его не станет, кажется запретной - я перешла черту и стою, замерев в нерешительности: сделать шаг назад или вперед? Остаться неподвижной? Я представляю Близну мертвым. Мне страшно, но я рисую себе эту картину в самых мелких подробностях. Он будет лежать на спине, окаменевший и торжественный; не повернется в мою сторону, когда я подойду к нему, и никак не покажет, что заметил моё присутствие. Кожа станет холодной, сердце остановится и замолкнут глухие удары глубоко в его груди, из губ не вырвется дыхания. Его глаза: они останутся открытыми или закроются? В книгах об этом не пишут. Или, может быть, я читала когда-то, но забыла. Я представляю его руки, безвольно лежащие вдоль тела; пальцы разжаты, ладони беззащитно раскрыты - и вдруг мне становится так больно, что я замираю, жмурюсь, закусываю губу, чтобы не закричать. Хотя почему бы и не закричать? Не заорать, разрывая горло, не забиться в стены, словно обезумевший мотылек? Пусть Близна - живой и невредимый - придет, схватит за запястья, развернет одним движением, прижмет к себе и скажет на ухо: "Ну что ты? Что случилось?". И я - чудовище под маской обиженного ребенка - обовью его ногами, вдавлю в него свое тело, заставлю желать себя, и всё станет как прежде. И я уже не захочу выходить из бункера. Нужно только закричать. Я опускаюсь на корточки - земля не притягивает меня как раньше, я боюсь упасть с высоты собственного роста - зажимаю уши ладонями и кричу, распахнув рот, натянув жилы на шее, но крик тонет внутри: моя глотка обита мягким войлоком и из нее не выходит ни звука.
   С трудом мне удается сделать вдох. Я касаюсь ладонями пола, встаю на ноги - затекшие икры отзываются мерзкой дрожью - и тру кулаками глаза. Изображение двоится, но через мгновение сходится в одно. В зеркале отражается печальное некрасивое лицо, оно сверлит меня взглядом, и я отворачиваюсь. Мне не нравится быть такой. Я не хочу быть отвергнутой, жалкой маленькой девочкой: оттолкни ее, когда наиграешься - она лишь зальется слезами. В моей крови бродят зелья монстра. Я неуязвима, и я не сдамся. Близна может сопротивляться, но против меня у него нет ни единого шанса. В конце концов, он всего лишь мужчина.
   Я достаю из ящика помаду, снимаю с плечиков платье. Ткань стягивает тело, я чувствую себя гладкой и обтекаемой, как космический корабль. Обвожу губы красным, крепко сжимаю их и с хлопком открываю рот. Подмигиваю отражению, оно отвечает мне тем же. Вид у него дерзкий и залихватский, пятно краски на белой коже выглядит непристойно, но моему двойнику, кажется, наплевать. Я кривляюсь и танцую без музыки и ритма, комкаю подол платья, поднимая его выше и выше; запускаю пальцы в волосы, откидываю голову назад и кружусь до тех пор, пока не теряю равновесие и не налетаю на зеркало. Мои ладони касаются ладоней девочки за стеклом, на мгновение мы замираем и смотрим друг на друга, завороженные нашей общей красотой. Мы полны решимости взять своё любой ценой. Нет цели, которой мы не смогли бы добиться; нет препятствия, которого мы не смогли бы преодолеть.
   Ее губы беззвучно шевелятся. "Иди, - говорит она. - Иди".
   Я легко киваю и начинаю считать про себя.
   Один.
   Два.
   Три.
   В детстве Близна часто играл со мной в прятки. Он вставал посреди кухни, заслонял ладонями глаза и считал до десяти. Я тихонько выходила в коридор, притворяла дверь и, отойдя на безопасное расстояние, откуда Близна уже не мог услышать моих шагов, со всех ног бросалась в укрытие. Сердце колотилось от страха, что я не успею спрятаться, когда он закончит считать. Но такого никогда не случалось. Я сидела в шкафу, вдыхала запах свитеров и футболок и пыталась унять сердцебиение, чтобы оно не выдало меня, - но стоило Близне зайти в комнату, как оно разыгрывалось еще сильнее. Я хотела, чтобы он нашел меня, и боялась этого. Его шаги замирали перед шкафом, Близна был так близко, что я слышала его дыхание - а он, конечно, слышал моё, и я жмурилась от ужаса.
   - Где же Ива? - говорил он невидимому собеседнику. - Может, под кроватью? (шорох) Нет... Под столом? (шаги) Тоже нет... Ладно, ее здесь нет.
   Шаги удаляются, и я выдыхаю. Я торжествую - и в то же время его недогадливость разочаровывает меня. И тут он распахивает шкаф и кричит: "Вот она!" - я оглушительно визжу и обнимаю шею Близны, когда он подхватывает меня на руки.
   Четыре.
   Пять.
   Шесть.
   Мы поменялись ролями - сегодня я иду тебя искать. Ты не слышишь моих шагов, не слышишь, как я иду длинными коридорами, мягко ступая по бетону без обуви, в одних чулках. Я всё ближе. Мне кажется, или я слышу, как бьется твое сердце? Мне кажется, или с каждым вдохом я улавливаю твой запах? Я знаю, ты ждешь меня и закрываешь глаза, прислушиваясь к тишине бункера.
   Я знаю, ты желаешь быть найденным.
   Семь.
   Восемь.
   Девять.
   И я найду тебя. Я так близко, совсем рядом, нужно сделать лишь несколько шагов, протянуть руку и открыть дверь.
   Десять...
   Десять.
  

VIII

   Близна лежит лицом к стене, и на мгновение мне кажется, что он правда умер. Сердце падает, падает, летит вниз, кувыркаясь на лету, и секунды растягиваются в бесконечность, прежде чем я слышу мерное сонное дыхание. Вместе с ним воскресла и я. Возвращаются цвета: белые стены, голубоватое сияние ламп, темные волосы Близны - и запахи. Спящий, он пахнет иначе: к медикаментам примешивается что-то еще, чему я не могу дать определения.
   Я опускаюсь на край кровати, осторожно, чтобы не спугнуть сон; ложусь за спиной Близны и провожу пальцами по выступающим шейным позвонкам. Он не двигается, только грудь поднимается от дыхания, и я продолжаю исследовать его голую спину. Шрамы повсюду, кожа - словно карта, только заблудиться с ней проще простого. От него исходит жар, он печет мою грудь даже сквозь платье, но я не отодвигаюсь - напротив, притискиваюсь плотнее. Близна вздрагивает во сне, зарывается лицом в подушку. Злые мысли отступают: разве можно ненавидеть его сейчас, когда он так близко? Я прижимаюсь лицом к шрамам, пытаюсь запомнить их, запомнить запах спящего Близны, ритм его дыхания. Сейчас он беззащитен, и я могу украсть столько его тела, сколько способна вместить память. Но сколько бы я ни забирала, этого недостаточно. Только когда он был внутри меня, я знала: он мой, только мой, и нет никого, кроме нас двоих, слившихся в одно. Возбуждение пульсирует под покрытой мурашками кожей - мне жарко и холодно одновременно.
   Под платьем ничего нет, я встаю и стягиваю его, бросаю на пол. Снимаю чулки и ложусь обратно, в нагретую моим телом неглубокую вмятину на матрасе. Оплетаю ногами бедра Близны, закидываю руку ему на плечо, прижимаюсь грудью к спине, прячу лицо в его волосы, щекочу дыханием ухо. Не двигайся, пожалуйста, не двигайся. Дай мне насытиться тобой. Под моими пальцами твердеет его член, я вожу пальцами по всей длине и дышу часто и воспаленно. Горячо, горячо, словно во мне стало вдвое больше крови и она кипит, рвется наружу.
   Он переворачивается на другой бок, и мне приходится отодвинуться на самый край. Мы оказываемся лицом к лицу, глаза Близны открыты, но в них - недосмотренный сон. Он не узнает меня или не знает, что уже проснулся, но его руки ищут меня и - не без моей помощи - находят. От его невидящего взгляда мне становится не по себе, я закрываю глаза и сгибаю ноги в коленях. Его тяжелое ото сна тело вдавливает меня в матрас, желание направляет Близну - он находит свою цель и начинает двигаться внутри меня. Я лежу беззвучно и неподвижно, боясь разбудить его. Мне кажется, что я тоже сплю, и я сжимаю кулаки, впиваюсь ногтями в ладони, чтобы напомнить себе: это не сон. Близна шумно дышит мне прямо в ухо, с каждым движением я чувствую поток горячего воздуха на коже. Мне щекотно и хочется смеяться. Я так счастлива.
   Близна движется сильно и размашисто до тех пор, пока не замирает и не обрушивается на меня всем весом. Он выбил дыхание из моей груди, я хватаю воздух крошечными глотками, и голова становится такой легкой, что я снова сдавленно смеюсь. Умереть так, быть раздавленной его телом - мне кажется, это восхитительный конец. Но он откатывается в сторону, прячет лицо в подушку и снова засыпает.
   Я собираю одежду и выхожу из комнаты.
   Я могла бы остаться, слушать, как он дышит, и ждать его пробуждения, - но я струсила. Так страшно оказаться отвергнутой. Так страшно, что щекочущее чувство, от которого хочется смеяться, исчезнет. Я вынесу воспоминания отсюда, пряча их в складках скомканного платья. Близна не узнает, что произошло. Может быть, когда-нибудь я скажу ему - но не сегодня.
   По бедру ползет мутная капля, оставляя за собой влажную струйку; она достигает икры, и меня передергивает. Холодно. Я не хочу возвращаться в свою комнату, брожу по бункеру, прижимая к груди ворох вещей; прислушиваюсь к звукам в коридорах. Все двери заперты. Большинство помещений мы не используем, они стоят немые и мертвые. Я прохожу мимо них. Шумит вентиляция. Почти неслышно ступают по бетону мои босые ступни. И тишина. Я больше не хочу выходить отсюда.
  

IX

  
   Проснувшись, Близна не сразу понимает, где находится. Постель и его тело пропитаны запахом Ивы, он витает над головой, прячется в подушках - но Ивы здесь нет. Близна прижимается лицом к матрасу, там, где запах сильнее всего, втягивает его ноздрями, закрыв глаза, комкая пальцами влажные простыни. Пусть это лишь иллюзия, но Близна не хочет видеть, не хочет слышать, не хочет чувствовать - только дышать. Дышать Ивой.
   Она пришла во сне. Опустилась на кровать, тесно прижалась и замерла, прислушиваясь. Близна молился о том, чтобы не проснуться, и о том, чтобы Ива не уходила. Не двигайся, пожалуйста, не двигайся. Дай мне насытиться тобой. Он и сам боится шевельнуться и спугнуть ее, но желание вынуждает его действовать против воли. Ива не отстраняется, она сама идет в его руки, он слышит ее тихий счастливый смех. Близне так нравится делать ее счастливой хотя бы во сне. Веки Ивы сомкнуты, рот приоткрыт, так что видны влажно блестящие зубы и язык. Ее лицо плывет перед глазами, меняется, превращаясь то в Амазонку, то в Леду, а то и вовсе в женщин, которых Близна где-то видел, но никогда не знал. Сердце бьется быстро, как механизм, работающий вдвое быстрее положенного: валит дым, детали скрежещут, летят искры - вот-вот прогремит взрыв. Умереть так - во сне, занимаясь любовью с Ивой, - кажется восхитительным концом. Оргазм сотрясает всё тело, выбивает дух, затягивает глубже в сон, на самое его дно. Дальше - беспамятство и небытие, смерть, но не по-настоящему, а как мечтал в детстве: закрыть глаза, чтобы исчезла боль в разорванной коже, чтобы замолкли крики преследователей, чтобы стало тихо и спокойно, чтобы можно было ожить и пойти смотреть телевизор.
   Близна возвращается к реальности, поднявшись с илистого дна сновидений; делает еще несколько жадных, глубоких вдохов и резко вскакивает на ноги. Тело внезапно полно энергии, нет привычной тяжести и одури. Он отмечает про себя, что в последнее время слишком много спит: Ива почти не выходит из комнаты и время их совместных вечеров занял сон. Близна мог бы уделять больше внимания Леде, но каждая встреча с ней опустошала его. Он подолгу сидел, пялясь в пустоту, без единой мысли в голове. Ее взгляд, полный чувств, которых Близна не понимал, высасывал из него силы. "Подойди ближе - и я взорвусь осколками тебе в лицо", - говорил этот взгляд. Леду покрывали невидимые шипы, детонаторы бомб, ядовитые железы. Близна боялся прикоснуться к ней, боялся сделать шаг в ее сторону, даже смотреть на нее было рискованно. Будет ли она однажды льнуть к нему податливо и доверчиво, как Ива, или впиваться в него, царапая кожу и кусая губы, как когда-то Амазонка? Он думает об этом в душе, выкручивая кран холодной воды до отказа, подставляя лицо острым ледяным струям. Проводит ладонями по щекам: сегодня можно не бриться. Может быть, позже - когда он вернется из магазина, перед тем, как зайти к Леде. Она будет рада новой одежде и лекарствам.
   Солнце почти закатилось, краски леса блекнут и всё становится сизым. Близна бежит по пружинящей под подошвами кроссовок почве, ритмично вдыхает и выдыхает, и все его тело работает в этом совершенном ритме: локти и колени рассекают воздух, кислород поступает в легкие, несется по кровотоку к сердцу. Вдалеке видны высотные строения: впереди город, где придется передвигаться медленно, оглядываясь по сторонам, чтобы не врезаться в прохожего или не попасть под машину; где нельзя просто бежать вперед - только все время сворачивать и огибать углы. Уличный шум достигает слуха, прорывается сквозь свист ветра в ушах. Хотя до темноты осталось не меньше часа, окна домов и фонари уже горят и их свет сливается в длинные оранжевые полосы, напоминающие хвосты комет. В витринах стоят манекены: некоторые из них почти голые, сквозь кружево просвечивает белый пластик, но на гладких лицах ни капли смущения. Они привыкли к скользящим по ним взглядам.
   Близна заходит в магазин и морщится от яркого света и оглушительной музыки. Одежда висит на рейлах без какой-либо системы: случайные вещи на случайных местах - покупательницы дрейфуют между ними, как корабли в тумане, то расходясь, то сталкиваясь друг с другом.
   - Я могу вам помочь?
   Близна поворачивает голову, и первое, что бросается ему в глаза, - ярко-красные губы. Они рдеют над форменным платьем, как улыбка Чеширского кота, отдельно от лица их обладательницы.
   - Что-то конкретное ищете?
   Он переводит взгляд на бесконечные ряды одежды. В одиночку здесь не справиться, а девушка, стоящая перед ним, кажется, подходит на роль проводника. Она немногим старше Ивы, но тело у нее крепкое, женское - как раз такое, как у Леды: с большой грудью и округлыми бедрами - швы формы натянуты так, словно вот-вот разойдутся. Близна решает довериться ей.
   - Белье. Какие-нибудь штаны, юбка или платье.
   - Подарок для жены? Какой у нее размер? У вас есть фотография? - Продавщица кружит вокруг него, словно мстительный дух, задавая вопросы, на которые Близна не может ответить. Замешательство клиента не смущает ее, она срывает с вешалок вещи и прикладывает к себе. - Может быть, это? Или это? Хотите, чтобы я примерила?
   Он кивает невпопад, и груженая ворохом одежды девушка скрывается за шторкой. Близна опускается на пуфик, отмечая краем глаза снующих по примерочной женщин: некоторые выходят из кабинок к большому зеркалу, крутятся перед ним, делают фотографии на мобильный телефон. Голоса сливаются в монотонный гул.
   - Ну как?
   - Хорошо, очень хорошо.
   - Может, на размер меньше?
   - Нет, так хорошо.
   - Принесите красное, пожалуйста.
   - Какие взять: эти или самые первые?
   - Возьми эти.
   Вещи в магазине дешевые и безликие, они стирают своих будущих владелиц, и скоро Близне начинает казаться, что это одна женщина, многократно размноженная, меняет одинаковые, многократно размноженные, наряды. Наконец, из кабинки выходит девушка с красными губами и окликает его. На ней простое темно-синее платье, такое могла бы носить его мать - хотя, конечно, он давно забыл, как она одевалась.
   - Вам нравится? - Продавщица поворачивается, волосы хлещут ее по лицу и несколько прядей прилипают к щеке. Она заправляет их за ухо и улыбается, ожидая ответа. Близна хотел бы, чтобы когда-нибудь Леда смотрела на него так же и улыбалась.
   - Да, это подойдет.
   Он отвергает несколько комплектов: слишком ярко, слишком открыто, слишком странно - одобряет черные брюки, юбку до колена и позволяет продавщице добавить к покупкам несколько блузок с длинным рукавом. Берет на кассе упаковку хлопковых трусов, расплачивается наличными и выходит. Вслед раздается: "До свидания, приходите еще". Вряд ли он вернется скоро. Этот город - большая деревня, нужно постараться, чтобы не завести нежеланных случайных знакомств с продавцами, кассирами и охранниками. Каждый норовит выведать твою подноготную и выложить всё о других. Если бы не бункер, Близна с удовольствием уехал бы в столицу. Говорят, там никому нет дела до остальных.
  

X

   Сегодня погас свет. Хотя, может быть, это было вчера или позавчера, или сто лет назад. Леда не знает, сколько времени прошло. Она пытается считать секунды и делать зарубки на стене, но сбивается, начинает сначала, не понимая, что это бесполезно: ей не уследить за утекающими минутами, часами и днями. Когда камера погружается в темноту, первая мысль Леды - она ослепла. Она опускается на колени и кричит, без слов, долгим пронзительным воплем. Только когда сил кричать уже не остается и сквозь темноту проступают очертания предметов, Леда понимает, что ее тюремщик просто выключил свет, как она и просила. Наверное, она должна быть благодарна ему. Леда ложится на стол и пытается заснуть, но сон не идет: из темноты выступают чудовища, только закрой глаза - тебя тут же сцапают.
   Ангел божий, хранитель мой, ты всегда при мне стой...
   Слова молитвы всплывают в памяти, вместе с ними - испещренное морщинами лицо, прикосновение шершавых пальцев, запах старости. Леда повторяет: "Ангел божий, хранитель мой, ты всегда при мне стой" - но не может вспомнить продолжения. Из глаз текут слезы - и это странно, потому что Леда вовсе не собиралась плакать. Горячие капли ползут по вискам, впитываясь в волосы и простыню.
   Во рту сухо, на языке гадкий привкус. Страшно хочется пить, но кувшин пуст. Леда жалеет, что снова потратила большую часть воды на мытье, но каждый взгляд похитителя оставляет на теле грязные, липкие следы - нет ничего важнее, чем смыть их. Но Леда знает: она больше никогда не будет чистой. В полусне она мечтает о спасении. Дверь слетит с петель, и в камеру ворвутся полицейские, накинут Леде на плечи одеяло и выведут ее на поверхность. Солнечный свет ударит в глаза, ослепит даже сквозь сомкнутые веки, свежий воздух наполнит легкие, и можно будет опуститься на влажную землю, трогать шершавую кору деревьев и жить, снова жить. Леда представляет свое лицо на газетных полосах, на экранах, на обложках книг. Если ей удастся выбраться, она заработает денег на своей истории и уедет с Мишкой подальше отсюда. Может быть, в Штаты. Она купит дом на берегу океана, и в этом доме не будет ни одной закрытой двери и ни одной белой стены. Отдельное место в мечтах Леды занимает судьба похитителя. Хорошо бы, ему дали пожизненное, чтобы он медленно гнил в крошечной камере, такой же, как эта; до тех пор, пока не сдохнет в одиночестве. Она пришла бы к нему, только один раз, чтобы посмотреть, как он мечется от стены к стене, измученный и загнанный, отрезанный от всего мира; заглянуть в его глаза, где больше не будет этого спокойного, хозяйского выражения, - и потом выйти из тюрьмы на свободу, туда, где кипит настоящая жизнь. В глубине души Леда знает, что этого не случится: спасители приходят только в кино, появляются в самый последний момент, чтобы не огорчать зрителя. Здесь же зритель только один, и, уж конечно, он не хочет спасения Леды. Ему нравится играть с живыми куклами: кормить их, одевать - что еще? Ломать? Разбирать на части, чтобы посмотреть, что внутри? Она искала следы своих предшественниц, но ничего не нашла. Только свитер и чулки, которые он ей дал, несли на себе отпечаток тела бывшей хозяйки - маленькой и худой, как подросток. Мысль о ребенке, возможно, похищенном и запертом в камере, заставляет Леду сжать кулаки. Если бы она была мужчиной, то убила бы тюремщика голыми руками. На глаза снова наворачиваются бессильные злые слезы; она бьется затылком о стол, пока в ушах не начинает звенеть. Ненависть гнездится глубоко в животе, в матке, и растет с каждой секундой, давит, не дает заснуть. Леда ворочается, проваливается в забытье и снова просыпается.
   Внезапно вспыхивает свет, вырывая ее из полусна. Она резко садится, прикрывает глаза ладонями, щурится, озирается вокруг. Щелкает замок, открывается дверь, и в камеру входит похититель. Сегодня он чисто выбрит, запах его одеколона перебивает вонь застоявшегося ведра.
   - Здравствуй, Леда.
   Она не отвечает. Близна ставит чистое ведро, кладет на край стола контейнер с едой, вытряхивает на стул вещи из пакета.
   - Я принес одежду, как ты просила.
   Он разворачивает платье - под белым светом, отраженным от белых стен, оно кажется ослепительно ярким. Старомодный фасон с пышной юбкой, Леда никогда такого не носила, но после тесного поношенного свитера оно кажется королевским нарядом.
   - Примеришь? - спрашивает похититель.
   - Сейчас? - Леда сама удивляется нелепости своего вопроса. Чего она ожидала? Чего вообще можно ожидать от мужика? Конечно, он не исключение и так же, как и прочие, хочет поглазеть на ее сиськи и задницу. Но, к ее удивлению, он выглядит смущенным.
   - Я отвернусь.
   И, правда, отворачивается к стене. Его крупное тело вовсе не кажется беззащитным. Леда скользит взглядом по стриженному затылку, открытой шее. Если ударить ребром ладони...
   - Переодевайся, чего ты ждешь? - голос звучит глухо и негромко, но Леда подскакивает от неожиданности. Бесполезно и думать об этом, мужчина и не почувствует удара ее маленькой слабой руки. В любом случае, Леда не сможет преодолеть отвращение и коснуться его.
   Она снимает свитер, оставшись в одних чулках, и быстро натягивает платье через голову, застегивает, путаясь дрожащими пальцами в петлях и пуговицах. Накрахмаленная ткань холодит кожу, голые руки покрываются мурашками.
   - Возьми в пакете трусы, - говорит Близна, не поворачиваясь.
   Леда пытается открыть упаковку, та не поддается - приходится рвать мягкий пластик ногтями и зубами, но даже так ничего не выходит. Близне надоедает возня за спиной, он встает и мягко забирает прозрачную коробочку, открывает ее и протягивает Леде. Она надевает трусы - получается не сразу, она скачет на одной ноге, пытаясь попасть другой в отверстие. На этот раз Близна не предлагает помощь, но и не отворачивается, даже когда юбка на мгновение взлетает вверх, открывая голую кожу. Наконец, Леда полностью одета, не хватает только обуви. Роза на бедре скрыта под платьем, больше ничего не напоминает о прошлом. Сейчас Леду можно принять за домохозяйку, мать семейства - дети, кухня, церковь. Близне это нравится. Он спрашивает:
   - Ты довольна?
   - Выпусти меня, - говорит она тихо.
   Он повторяет вопрос. Леда смотрит в пол, в пространство между ее ступнями в чулках и мужскими кроссовками. Немытые волосы падают на лицо, заслоняя его от Близны.
   - Да, я довольна.
   Он делает шаг вперед, его кроссовки оказываются по бокам ее ступней, словно беря их в скобки. Его лицо так близко, дыхание касается щеки Леды, запах одеколона - сладкий и навязчивый - наполняет ноздри. Она переводит взгляд на похитителя, смотрит через силу, пытаясь запомнить; перечисляет про себя: зеленые глаза, тонкие губы, верхняя сильно изогнута; глубокие складки от ноздрей до рта, печальные морщинки под глазами, прямой короткий нос, широкие темные брови. Похититель прерывает поток мыслей: кладет руки на ее талию (Леда с трудом удерживает себя от того, чтобы брезгливо передернуться всем телом), закрывает глаза и касается губами ее губ.
   Мерзость.
   Мерзость.
   Мерзость.
   Его язык шевелится у нее во рту, как влажное, скользкое щупальце. От вкуса его слюны от желудка к горлу поднимается волна тошноты. Леда хочет закричать, но застывает на месте, не издавая ни звука. Отвращение сковывает ее плотным коконом. Пусть всё закончится. Пусть всё скорее закончится.
   Наконец он отстраняется. Его лицо по-прежнему непроницаемо. Лезет в карман джинсов, достает несколько пузырьков, протягивает их Леде.
   - Лекарства.
   Она забирает их из большой открытой ладони, стараясь не касаться ее пальцами. Говорит чуть слышно:
   - Спасибо.
   Можно ждать спасения, даже зная, что оно никогда не наступит. Можно смиряться и убеждать себя в том, что бывает и хуже. Можно стремиться выжить любой ценой, а потом вытравить из памяти лишнее - сейчас это делают, сейчас всё делают. Но Леда знает, что проживи она хоть сотню лет, ей не отмыться от воспоминаний о монстре и этой камере, даже если стирать кожу до мяса и чистить зубы, пока рот не наполнится кровью. Безумие так близко: оно дышит ей в лицо, пахнет сладко и навязчиво. На языке всё еще перекатывается трусливое, жалкое "спасибо". Ноги слабеют в коленях, Леда делает несколько шагов назад, сжимая в кулаке пузырьки с таблетками; опирается спиной на стену. Близна осторожно берет пленницу за локоть и заставляет выпрямиться.
   - Испачкаешь платье.
   Леда всё-таки задает вопрос, который мучает ее и на который она до сих пор не получила ответа.
   - Зачем я здесь?
   - Ты будешь моей женщиной, - говорит Близна.
   Края пластиковой упаковки врезаются в ладонь. Наверное, он шутит, но его взгляд непроницаем и серьезен, как обычно. Скажи такое кто-нибудь из ее прошлой жизни, Леда расхохоталась бы ему в лицо, но сейчас ей не хватает сил и храбрости даже на то, чтобы усмехнуться, только внутри поднимается волна возмущения. Он думает, что будет по его; он не бросает слов на ветер, но Леда знает, что нужно делать: сейчас ей стало совершенно ясно, что ее время истекает, скоро она перестанет быть собой и полностью попадет под власть монстра. Станет его женщиной: послушной и податливой куклой в старушечьем платье, степфордской домохозяйкой - будет убирать его жилище, готовить ему еду, спать с ним в одной постели. Может быть, ухаживать за другими пленницами? Затыкать им рты, когда они будут кричать? Участвовать в оргиях под его руководством? Расчленять трупы и варить их в огромном котле? Этого она уже не узнает.
   Он внимательно смотрит на ее реакцию. Леда подняла брови, зрачки сузились, чуть дрогнули губы, словно она хотела что-то сказать, но передумала в последний момент. Ни возражений, ни протестов - Близна не ожидал, что это будет так легко. Она не оттолкнула его, когда он поцеловал ее, хотя и не ответила на поцелуй. Скоро он сможет выпустить ее из камеры и познакомить с Ивой.
   - Еще кое-что... - говорит он и ставит на стол мерзавчик водки. - Знаю, тебе тяжело быть одной всё время... Я буду приходить чаще.
   Кажется, речь дается ему с трудом, слова повисают в воздухе, словно черный дым. Леда кивает. В следующий раз, когда он придет, ее здесь не будет. Посмотреть бы на его рожу - исчезнет ли это невозмутимое выражение, когда он поймет, что игра не удалась? Близна просит:
   - Встань в угол... пожалуйста.
   Он хочет поцеловать Леду на прощание, но решает, что на сегодня достаточно. Не нужно давить на нее. Он будет ждать, когда она сама сделает шаг навстречу.
  

XI

   На штукатурке темнеет след от ногтя: ровная длинная царапина спускается из точки на уровне глаз сидящей женщины до самого пола. Изъян на гладкой побелке раздражает: как ни пытайся забыть о нем, он всё равно притягивает взгляд, заставляет возвращаться к нему снова и снова.
   Леда сидит на полу, лицом к испорченной стене, голая, словно зародыш в белоснежной холодной матке. Платье - подарок похитителя - синей лужицей растеклось за спиной, вокруг разбросаны оторванные в спешке пуговицы. Там же лежат чулки и белье. Леда проводит ногтем еще одну линию, параллельную первой, соединяет их сверху третьей чертой. Получается что-то вроде нарисованной дверцы, в которую выскальзывает герой мультфильма, а потом стирает ее за собой, чтобы злодей не смог его догнать, - но у Леды на уме совсем другое. Она царапает на стене внутри прямоугольника свое имя; на букве Д ноготь ломается, острый край протыкает кожу, и А выходит красной от крови. Дальше нужно написать фамилию, но Леда колеблется. Она давно пользовалась только именем, хотя фамилий у нее было достаточно. Первая досталась ей от отца. Его Леда не помнит: он ушел из семьи, оставив жену с младенцем на руках. Несколько фотографий - разорванных, а потом склеенных, поблекших от времени, и короткая, в один слог, фамилия - вот и всё его наследство. На все шалости Леды бабушка говорила: "Вся в отца!" - и долго ей представлялось, как высокий усатый мужчина сидит на дереве, сплевывая вишневые косточки в прохожих, или одним прыжком перемахивает забор, убегая от хозяев ограбленного сада.
   Вторая фамилия - подарок отчима. Он появился нежданно-негаданно, повесил кепку на крючок в прихожей, сел за стол, и мать, пряча глаза, сказала, что этот человек будет жить с ними. Прошло много лет, его лицо стерлось из памяти, и, когда Леда пытается его вспомнить, перед глазами всплывает образ похитителя. Черты дрожат и меняются, неизменным остается лишь взгляд - спокойный уверенный взгляд хозяина жизни. Сколько Леда ни пыталась вывести отчима из себя, ей никогда это не удавалось. Даже удары он наносил хладнокровно, точно зная, как попасть по самому чувствительному месту. Рядом с отчимом мать вжимала голову в плечи и словно становилась меньше ростом, говорила заискивающим, фальшивым голоском маленькой девочки. Все ее усилия были направлены на мужа - чтобы ему было спокойно и удобно. Угрюмый подросток был им как кость в горле. "Как ты одеваешься?", "Где ты шляешься?", "Ты знаешь, что про тебя говорят соседи?", "Заткнись", "Сними наушники, когда я с тобой разговариваю", "Божье наказание". Леда ушла из дома в шестнадцать лет и иногда встречала мать с отчимом на улице. Мать отворачивалась, а отчим окидывал девушку холодным взглядом и ускорял шаг.
   И, наконец, бывший. Они никогда не были женаты, но он дал Мишке свою фамилию, и Леде пришлось приставить ее к своему имени, чтобы не смущать социальных работников, школьную администрацию и прочих чиновников, которые и без того с трудом верили, что у хорошенькой воспитанной Мишки может быть такая мать.
   Она решает оставить импровизированное надгробие без фамилии и царапает под именем дату рождения и крест. Дату смерти ставить пока рано, да Леда и не знает, какое сегодня число. Она откидывается назад, разглядывает свою работу. Накатывает усталость, теперь любое усилие утомляет Леду. Она ложится на пол, собирает силы, чтобы встать.
   Она хочет жить. Она еще верит, что ее могут спасти. Поэтому она лежит на полу и не хочет подниматься.
   - Подумай, - говорит Леда безразлично взирающему на нее потолку, - кто сюда придет? Кто меня ищет? Надо вставать.
   Сколько раз она с неохотой вылезала из постели, чтобы умыться, натянуть несвежую одежду и поймать попутку до работы. Сейчас ей нужно встать, чтобы убить себя.
   - Посмотри на это с другой стороны, - продолжает Леда. - Что меня ждет, если я не встану?
   Ответ ей известен. Насмотрелась, как красивые сильные девочки превращались в запуганных клуш, - и всё из-за самца, который однажды заявил им: "Ты будешь моей женщиной". Сколько танцовщиц замазывали синяки перед выступлениями, а после - бежали со всех ног к тачке, где их ждал, поигрывая золотой цепью на шее, автор сине-багровых художеств - очередной дешевый мачо. Вот он идёт, размашисто двигая плечами, а она семенит за ним. Когда он говорит, она молчит. Когда он шутит, она подобострастно хихикает. Она - его женщина. Леда обещала себе, что ни один мужчина не сделает ее своей собственностью, - и пока ей удавалось успешно этого избегать. Она не принадлежала никому; все, кто имел ее, уходили, а она - оставалась.
   Леда встает с пола, берет со стола водку, греет бутылочку в ладони. Когда-то, в прошлой жизни, они с дочерью ездили на море - только вдвоем. Отец Мишки вечно был слишком занят для вылазок за город. В номере гостиницы был холодильник, до отказа набитый пузырьками со спиртным. Леда их не трогала - слишком дорого, дешевле купить бутылку в магазине. В алкогольном отделе Мишка тянула мать за рукав, шипела: "Пойдем отсюда" - и недовольно морщилась, когда в тележке оказывалась водка. В те годы Леда много пила. Спиртное приглушало ее злость на саму себя: неудачницу, ничтожество - и окутывало всё нежной дымкой. Линии становились плавными, цвета - мягкими. "Девочка моя", - говорила Леда, притягивая Мишку к себе. Та отстранялась, отворачивала лицо. Что она запомнит о матери? Запах алкоголя, нетвердую походку, "Девочка моя!" заплетающимся языком. Одноклассники дразнят Мишку. Она никогда не жаловалась, но Леда, приходя в школу за дочерью, замечала их взгляды, слышала перешептывания. Алкоголичка, стриптизерша, проститутка - и ведь не поспоришь. Мишке больше не придется отводить взгляд и врать что-то в ответ на вопросы о матери. Смерть покроет ее грехи.
   Леда высыпает таблетки в ладонь. Они покрыты желтой глазурью, которая тает, оставляя на коже яркие следы. Похититель не принес кувшина с водой, поэтому запивать придется водкой. Так даже лучше. Леда прижимает раскрытую ладонь с таблетками ко рту, и они падают на язык, безвкусные, как камешки. Глоток водки обжигает: сначала загораются губы, потом горло, потом в желудке взрывается огненной вспышкой невыносимая боль. Леда глотает оставшиеся таблетки и приканчивает мерзавчик. Боль выкручивает всё тело, вспышки в желудке следуют одна за другой, пока не сливаются в целое зарево. Сухие спазмы рвут глотку. Леда напоминает себе: блевать нельзя, таблетки должны остаться внутри, раствориться и попасть в кровоток.
   Почему никто не сказал ей, что умирать так больно? Она сворачивается калачиком на холодном полу и раскачивается, баюкая саму себя. Перед ней - нарисованное надгробие с кровавой буквой А, она становится всё больше и больше, в нее можно спрятаться, как в шалаш из одеял и подушек, подсветить фонариком лицо и рассказать страшную историю о монстре, который похитил женщину, да только вот она сбежала, оставив ему лишь пустую оболочку.
   Тело Леды расслабляется, она тяжело перекатывается на спину и остается лежать так без единого движения. В лицо ей светят лампы, но их свет больше не раздражает глаза. Она засыпает. Без страха. Потому что монстры бывают только в сказках.
  

XII

  
   Он о чем-то забыл. Эта мысль преследует его, словно еле уловимый аромат. Чем-то пахнет? Ты что-нибудь чувствуешь? Нет? Должно быть, показалось.
   Близна идет на кухню, моет фрукты для Ивы. Пока руки механически выполняют свою работу, сознание пытается ухватить мысль, кружащую совсем рядом. Незаконченное дело. Невыполненное обещание. Что бы это ни было, оно раздражает Близну. Он выкручивает кран с горячей водой до упора, ожесточенно трет кожицу яблока, оно выскальзывает из пальцев, падает в раковину. Близна хватает его, со всей силы запускает в стену - и тут же жалеет о своей глупой вспышке. Что с ним творится? Возможно, это присутствие Леды так на него действует.
   На стене осталось мокрое пятно, разбитое яблоко лежит на плитке. Близна поднимает его, споласкивает под краном и вгрызается в мякоть. Кислый сок смывает с языка вкус Леды. Поцелуи Ивы текли медом, губы Амазонки жалили, словно острый перец, а Леда - полынный отвар, горечь вяжет рот до немоты. Скоро Близна откроет камеру. Ему не по себе от того, что он держит Леду взаперти. Близна надеется, что, когда она выйдет из камеры, примет ванну, ляжет в чистую, мягкую постель, лед между ними растает - или хотя бы станет тоньше.
   Он складывает фрукты в миску и несет их в комнату Ивы. Нажимает на ручку - дверь не заперта; входит, осторожно ступая. Ива в кровати, лежит, уткнувшись лицом в подушку; видны только светлые волосы, разметавшиеся по наволочке. Платье и чулки бесформенной кучей лежат под стулом; Близна поднимает их, расправляет, вешает на спинку. Ива переворачивается на другой бок, поднимает голову, смотрит сонно.
   - Ты?
   - Я фрукты принес. Уже ухожу.
   - Останься. - Она потягивается, отбрасывает одеяло - под ним Ива совсем голая. - Иди ко мне.
   Близну обдает жаром. На ее губах - кайма красной помады, ресницы слиплись от сна, на щеках - заломы от подушки. Но даже такая Ива прекрасна.
   - Ива...
   - Просто посиди со мной, - говорит она и хлопает по матрасу рядом со своим бедром. - Хотя бы минутку.
   Близна послушно опускается на край кровати, сидит прямо, как кол проглотил. Ива пробегает пальцами по покрывающим предплечья шрамам.
   - Что с тобой? Расслабься. - Она одним движением оказывается за спиной Близны, свешивает ноги по бокам от его бедер, прижимается грудью. - Ты побрился... Зачем?
   - Тебе не нравится?
   - Было лучше...
   Ива проводит кончиком носа по его шее от ямки под затылком до выступающего позвонка, втягивает ноздрями запах. Близна чувствует быстрое горячее дыхание на коже, и его дыхание тоже ускоряется. Он стискивает руки, переплетает пальцы, лишь бы удержаться и не коснуться Ивы.
   - Я пойду. - Вопросительно, словно ему нужно ее разрешение.
   - Мне нравилось, когда ты царапал меня щетиной, - шепчет она ему на ухо.
   Тело реагирует на ее близость мучительным приступом желания, его невозможно скрыть или побороть.
   - Я пойду, - повторяет он, на этот раз тверже, и встает с кровати. Вопреки его ожиданиям, Ива не злится, не кричит - наоборот, она улыбается, откидывается назад, потягивается, по-кошачьи выгибая спину. Словно получила то, чего хотела.
   Он выходит из комнаты, прижимает ладонь к груди, там, где колотится сердце. Удары такие сильные, что отдаются в ушах. В горле пересохло, жесткий язык царапает нёбо. Близна идёт на кухню, наливает стакан водопроводной воды и опустошает его залпом. По вискам бежит приятный холодок, голова проясняется. Только сердце еще стучит слишком быстро. Близна опирается кулаками о столешницу, закрывает глаза, делает глубокий вдох - и наконец ухватывает мысль, которая не давала ему покоя. Он забыл принести Леде кувшин с водой, вот же идиот.
   Близна входит в камеру, захлопывает за собой дверь: хотя он уверен, что Леда больше не хочет выходить на поверхность, меры предосторожности вошли в привычку. Сначала ему кажется, что камера пуста.
   - Леда? - неуверенно окликает он и делает несколько шагов. Под подошвой хрустит пустой пластиковый пузырек.
   Яблоки выскальзывают из рук, падают на пол, катятся к неподвижному телу на полу. Бледные до синевы губы приоткрыты, от уголков рта тянутся нити вязкой слюны. Леда еще дышит. Близна льет ей в лицо воду из кувшина, трясет за плечи, повторяя:
   - Зачем? Зачем?
   Ведь она позволила себя поцеловать. Поблагодарила за лекарства и водку. И больше не просила выпустить ее.
   Всё оказалось враньем. Но сейчас нет времени думать об этом.
   Близна подхватывает Леду на руки, она дергается и что-то бормочет. Он несет ее в ванную, поворачивает кран до упора. Леда стонет, пытается отвернуться от холодной струи, захлебывается, но быстро сдается, безвольно обмякает и пьет из горстей Близны. Тело сотрясают спазмы, звуки рвоты настолько громкие, что, кажется, их слышно и на поверхности. На полу собрались огромные лужи воды, одежда Близны промокла насквозь. Он и не замечает, как твердит:
   - Дыши. Дыши. Не смей умирать.
   Если бы Леда слышала его слова и если бы у нее оставались силы на сарказм, она спросила бы, действительно ли похититель думает, что волен запретить ей умирать? Но сейчас ее сознание сужено до темного круга слива; вся вселенная в этой черной дырке с крестом посередине, куда стекают вода с желчью. Пальцы Близны скользят по мокрой коже Леды, впиваются в плоть, оставляя темные следы и царапины.
   Он не слышит, как по мокрому полу ступают ноги в чулках - шерсть тут же пропитывается водой, но застывшая за спиной Близны Ива не обращает на это никакого внимания.
   - Кто это? - Она хватает его за плечо, и он от неожиданности едва не выпускает Леду из рук.
   - Иди в свою комнату, - бросает Близна, не оборачиваясь.
   Леду снова рвет, она издает громкий полустон-полурык, извивается в его руках с такой силой, что он боится, она выскользнет и разобьет голову. Ива кричит, перекрывая шум воды и рвотных спазмов:
   - Кто это? Что здесь происходит?
   - Я сказал, уходи!
   - Я никуда не уйду! - Она пытается развернуть его к себе, цепляется за мокрый свитер, но Близна не двигается с места. - Кто эта женщина? Кто она?
   - Это твоя мать, Ива, - говорит он устало. Он давно заготовил эту ложь, и вот, пришло время пустить ее в ход. Близна планировал сделать это в более спокойной обстановке, но безрассудство Леды всё поставило с ног на голову.
   - Моя... мать? - Ива пятится, оскальзывается на мокром полу, но хватается за стену и удерживает равновесие. - Нет... глупость какая...
   - Это правда. А теперь уйди, пожалуйста.
   Она торопливо выходит - почти выбегает - из ванной и исчезает в коридорах. Близна вздыхает. Сегодня все решили свести его с ума. Он берет затихшую Леду на руки, несет ее в свою спальню, укладывает в кровать. Простыни и наволочка тут же темнеют от воды.
   - Не надо, - бормочет Леда. - Не надо.
   - Я ничего тебе не сделаю. Я принесу чай, хорошо?
   Она слабо кивает. Похититель выходит. Леда пытается встать, но не может и пошевелиться. Пусть. Лежать в настоящей постели так приятно: даже боль затихает и можно представить, что вернулась домой и свалилась с температурой, скоро бабушка принесет бульон, положит ладонь на горящий лоб и скажет: "Лежи, детка, лежи". Леда перестает бороться с отяжелевшим телом, прикрывает глаза. Она так устала.
  

XIII

  
   Я хочу проснуться. Я хожу кругами по комнате. Расчесываю щиколотки, зудящие от прикосновения мокрой шерсти. С силой тру ладонями лицо, будто надеюсь, что оно исчезнет, станет плоским и гладким. Я хочу проснуться, но каждое мгновение убеждает меня: я не сплю. Комната кружится вокруг меня, пляшет, повторяет на все лады: это твоя мать, Ива, твоя мать, твоя... Я зажимаю уши ладонями, но слова продолжают звучать в голове.
   Я не видела ее лица - только тело. Складки живота, грудь, повиснувшая над ванной двумя полупустыми мешками; татуировка на бедре: красное на белом, словно разорванная колотая рана - тело женщины было бесформенным, обмякшим. Выпотрошенным. И, несмотря на кажущуюся пустоту, оно с утробным звуком извергало фонтаны воды и желчи.
   Раньше я редко думала о своей матери. Она никогда не вставала между мной и Близной, достаточно было того, что время от времени она появлялась в наших разговорах, заполняя паузы, среди персонажей увиденных фильмов или прочитанных книг. Я никогда не хотела встречи с ней, но теперь она совсем рядом, я могу сделать несколько шагов и увидеть ее: живую, настоящую. И Близну рядом с ней. Вот что беспокоит меня больше всего. Он прогнал меня, словно это я, а не она, была лишней; словно я, а не она, вторглась в наш мир и растолкала его опоры - теперь он тревожно гудит, готовясь обрушиться. Он обязательно рухнет, расколется на куски, которые нельзя будет собрать воедино; это вопрос времени. Мы обречены.
   Я останавливаюсь, но комната продолжает кружиться перед глазами. Если есть хотя бы крошечная вероятность спастись, я должна ее использовать. Пусть вся тяжесть ляжет на мои плечи; надеюсь, во мне достаточно сил и веры, чтобы выстоять.
   Я открываю дверь и выхожу из комнаты, прислушиваясь к звукам в коридорах. В ванной тихо. На полу блестят лужи воды, я вытираю их, выжимаю тряпку в раковину. Если уничтожить все следы, может быть, мне удастся убедить себя в том, что ничего не изменилось, наш мир в безопасности, ни единой трещинки на его гладком фасаде. К шороху вентиляции присоединяется шум закипающего чайника. Я иду на звук. С каждым шагом он становится громче.
   Близна сидит спиной к двери. Я кладу руку ему на плечо - холодное и твердое под мокрой тканью, и он вздрагивает, резко оборачивается.
   - Ты меня напугала.
   - С каких это пор я тебя пугаю?
   - Не цепляйся к словам.
   Я сажусь напротив него. Он разглядывает лужицы воды на столе между нами. Я все еще надеюсь, что Близна скажет: произошла ужасная ошибка, эта женщина сейчас же уйдет и всё станет как раньше. Но он молчит. Значит, говорить должна я.
   - Кто она?
   - Твоя мать.
   Тяжесть на моих плечах давит нестерпимо.
   - Это неправда. У меня нет матери и никогда не было.
   - Она вернулась за тобой.
   - Она мне не нужна.
   Короткие рубленые фразы падают друг за другом. Чайник вскипел, и пространство между нашими репликами зияет дырами.
   - Не говори так, Ива. У нас будет семья.
   - Ты моя семья. Мне не нужен никто, кроме тебя.
   Он берет меня за руку. Ладонь у него ледяная, словно он умер, словно мы оба умерли и теперь до конца света будем вести на тихой кухне бесконечные и бессмысленные разговоры.
   - Послушай. Кто-то должен заботиться о тебе, когда меня не станет.
   Я впиваюсь ногтями в его руку. Не смей, слышишь, не смей умирать, не смей даже упоминать об этом.
   - Раньше ты не боялся оставлять меня одну.
   - Всегда боялся, - отрезает он. - Каждый раз я уходил и думал, что будет с тобой, если я не вернусь. Но у меня не было выбора.
   - Я больше не ребенок. Мне не нужна ее забота. Зачем ты привел ее сюда?
   - Она больна. Ей нужна помощь.
   - Раньше она прекрасно обходилась без твоей помощи. Что изменилось?
   - Ива...
   - Что "Ива"? Зачем она здесь? Зачем, зачем, зачем? - я вырываю руку и перехожу на крик. Меня бесит его упрямство, хочется вопить и топать ногами, и кататься по полу, пока Близна не услышит меня и не сделает по-моему.
   Он резко хлопает ладонями по столу и встает.
   - Хватит. Не веди себя как младенец. Она останется здесь. Когда ей станет лучше, я вас познакомлю.
   - Надеюсь, ей никогда не станет лучше.
   - Ива, - он угрожающе повышает голос. - Разговор окончен.
   Близна отворачивается к шкафчику, раздраженно гремит посудой. Я глотаю воздух: кажется, во время нашего разговора я совсем забыла, что нужно дышать.
   - Ты ее уже трахнул? - Вопрос вырывается у меня против воли, словно кто-то говорит моими губами, моим голосом, ставшим внезапно глухим и надтреснутым.
   - Нет, - говорит Близна, не оборачиваясь.
   - Но трахнешь? Она ведь здесь для этого? Чтобы трахаться с тобой, да?
   - Прекрати молоть чушь.
   - Она же старуха... Старая больная уродина... Почему ты хочешь ее? Почему не меня?
   - Я сказал: замолчи. - Он шумно ставит кружку на стол. Немного чая выплескивается и смешивается с водой, натекшей с одежды Близны. Я взмахиваю рукой, и кружка летит на пол, мы едва успеваем отскочить от разлетающихся брызг кипятка.
   - Спятила?
   Я смотрю на разлитый чай и не могу пошевелиться. От лужи на полу поднимается пар. Близна хватает меня за плечи и выталкивает из кухни.
   - Иди в свою комнату, сейчас же!
   Я пытаюсь оттолкнуть его, но он держит меня слишком крепко.
   - Отпусти, мне больно!
   И правда, больно, но не рукам, а всему телу: боль поднимается из желудка и волнами распространяется в разных направлениях. Близна захлопывает дверь у меня перед носом, хлопок звучит взрывом, и я вскрикиваю как от удара, заслоняю руками лицо. Опускаюсь на пол перед дверью, подтягиваю колени к груди, упираюсь в них лбом. Я больше не нужна Близне - а значит, никому в целом мире.
  

XIV

  
   Она ждет его за дверью - Близна точно это знает, поэтому не спешит выходить. Вытирает разлитый чай, заваривает новый, держит ситечко с заваркой в кружке до тех пор, пока жидкость не становится черной, как деготь. От нее поднимаются тонкие струйки пара, она согревает руки сквозь толстое стекло. Нужно отнести чай в комнату, пока не остыл, но Близна колеблется, прислушивается к звукам за дверью. Тихо; ни плача, ни всхлипа. Он кладет ладонь на ручку и не решается нажать на нее. Может быть, стоит подождать еще... - глупая, трусливая мысль, но Близна не может совладать с собой. Гневная вспышка Ивы напугала его, странным образом переплетясь в сознании с попыткой самоубийства Леды. Он потерял контроль, и теперь опоры их мира опасно шатаются, угрожая обрушить всю его тяжесть им на головы. Неужели они обречены? Если так, это его вина. Он проклял себя в тот день, когда коснулся Ивы, - или еще раньше, он был проклят с момента зачатия, навеки обречен притягивать несчастья к себе и другим. Сколько бы Близна ни пытался забыть, его призраки всегда рядом: застывший взгляд Шимона, направленный далеко за пределы реальности; шрам на животе Амазонки и ее безжизненный голос: "Они разрезали меня"; кровь на простынях, а теперь еще и Леда, захлебывающаяся водой и рвотой. Они следуют за ним, куда бы он ни пошел, от них нельзя спрятаться.
   Он ставит кружку на стол и открывает дверь. Ива сидит на полу, свернувшись комочком, и даже не поворачивает головы при появлении Близны. Он отводит волосы, закрывающие ее лицо, и видит: она заснула. Но даже во сне Ива хмурит брови и едва заметно шевелит губами, словно продолжая спор с Близной. Он хотел бы оправдаться, объяснить, что всё, что он делает, - это для их блага. Но она не услышит его оправданий, не услышала бы, даже будь она в сознании. Близна берет ее на руки, несет в спальню, укладывает на кровать, накрывает одеялом прямо поверх платья и чулок. Замирает в дверях, возвращается и тайком целует висок Ивы. Она пахнет так сладко, ее кожа такая бледная и чистая, дыхание соблазняет выпить его прямо из приоткрытых губ. Близна отстраняется и выходит из комнаты. Леда. Она ждет его. Каждый раз, прикасаясь к Иве, он должен сдерживать себя и вспоминать о Леде. Может быть, это имеет смысл.
   Она лежит спиной к двери и, даже услышав шаги Близны за спиной, остается неподвижной. Он трогает ее за плечо, говорит:
   - Я принес чай.
   Леда садится на кровати, морщится от боли. Ее лихорадит, боль грызет внутренности; в ведре на полу - вода с желчью. Горький чай обжигает губы, зато о горячую кружку можно согреть озябшие ладони. Похититель садится на край постели, и Леда инстинктивно отодвигается.
   - Почему ты это сделала? - спрашивает он. - Разве я плохо с тобой обращался?
   Она хотела бы ответить прямо: "Ты запер меня в камере без окон, я ссала и срала в ведро, спала на столе при свете; ты сказал, что я стану твоей женщиной, - и теперь спрашиваешь, почему я это сделала?" - возможно, так было бы лучше, пусть бы он взбесился, ударил ее, убил - только бы больше не сидел рядом, разглядывая ее так внимательно и спокойно. Но инстинкт самосохранения берет верх. Когда-нибудь она скажет ему всё, о чем думала в камере и здесь, лежа в кровати, только не сейчас.
   - Я испугалась, - говорит она и не лжет. Она до сих пор боится его.
   - Тебе нечего бояться. Я тебя не обижу. - Его большие ладони лежат на коленях, спина сгорблена, взгляд уставлен в пол. Сейчас похититель похож на старого грустного медведя в зоопарке, и Леда напоминает себе: не вздумай его жалеть. Она должна помнить: он - ее враг, что бы он ни обещал и каким бы безобидным ни казался.
   - Выпусти меня, - тихо просит она. - Там моя дочь. Я буду молчать, никто не узнает...
   Он качает головой.
   - Нет. Нельзя. Проси о чем хочешь, только не об этом.
   Но ей больше ничего не нужно. Только выйти отсюда, вернуться домой, обнять Мишку. Что он может ей дать в обмен на отнятую жизнь? Ортопедический матрас, телевизор, овощной салат с оливковым маслом? Так нелепо...
   - Послушай... - говорит Леда и на мгновение замолкает. Она хочет назвать похитителя по имени, но оказывается, понятия не имеет, как его зовут.
   - Близна, - подсказывает он.
   - Послушай, Близна... Я обещаю. Клянусь. Я никому не расскажу о тебе и об этом бункере. Выпусти меня. Прошу.
   Трудно подобрать слова, которые смогли бы его убедить. Он снова отрицательно мотает головой.
   - Это не ради меня. Всё ради Ивы. Ты увидишь ее, вы подружитесь... Она заменит тебе дочь.
   Леда крепче сжимает горячую кружку. Что он несет? Что еще за Ива? И кто, бога ради, может заменить матери ее ребенка?
   - Кто такая Ива? Твоя дочь? - Леде рисуется чудовище, уродливая карлица, порожденная больным семенем похитителя. Где она сейчас? Должно быть, откусывает головы крысам и цыплятам на заднем дворе.
   - Нет, - неуверенно говорит Близна и трет висок, словно у него внезапно разболелась голова. - Это не имеет значения, какая, к черту, разница... Просто скажи ей, что ты - ее мать, хорошо?
   - Где ее настоящая мать? - спрашивает Леда, но боится услышать ответ.
   - Не знаю. Ты похожа на нее, немного. Хотя сейчас она старше. Я расскажу тебе историю, а ты запомни ее, пожалуйста, это важно. Ива будет задавать много вопросов.
   Леда разглядывает чаинки на дне кружки и слушает, слушает Близну, голос которого то приближается, то уплывает. Нельзя позволить его безумию захватить себя, лучше заткнуть уши или забыть всё, о чем он говорит. Но сейчас у нее нет сил на бунт.
   - Запомнила? - спрашивает Близна.
   Она кивает. Пусть он уйдет. Она так устала. Тело ломит и болит, хочется забраться наконец под одеяло, укрыться с головой и снова попытаться заснуть.
   - Ты скажешь ей?.. - В его голосе звучит волнение. Эта Ива для него, действительно, много значит.
   - Скажу.
   - Спасибо. - Он встает. Уже в дверях, оборачивается и говорит: - Не бойся меня. Я не сделаю ничего против твоей воли.
   Почему-то Леду трогают его слова, она молча кивает, словно подтверждая, что верит ему. От боли и слабости она совсем размякла. Надо закрыть глаза, провалиться в сон, куда не добраться ни Близне, ни его историям, похожим на дешевое скучное кино. Леда натягивает на голову одеяло, обхватывает плечи руками, и в лихорадочной полудреме ей кажется: она у себя дома, за стенкой спит Мишка и утром нужно везти ее в школу. Близна выходит и выключает за собой свет.
  

XV

  
   В комнате кто-то есть. Леда слышит чужое дыхание, чувствует на себе пристальный взгляд. Первое, что приходит ей в голову: Близна вернулся, он нарушит свое обещание - конечно, он сделает это, как можно было поверить его словам? Леда сжимается под одеялом, старается дышать глубже и медленнее, чтобы незваный гость поверил, что она спит, и ушел. Но он не уходит. Он в углу, сидит, раскачиваясь на стуле, поскрипывающим под его весом.
   Скрип. Вдох.
   Скрип. Выдох.
   Ожидание тянется бесконечно. От неудобной позы ломит тело, хочется расправить затекшие конечности, выпрямить спину, но тогда человек в комнате поймет, что она только притворяется спящей.
   Стул скрипит по-новому: кто-то встает и делает несколько шагов. Щелкает выключатель, загорается свет - Леда видит его свозь тонкое одеяло и собственные закрытые веки.
   - Я знаю, что ты не спишь, - произносит незнакомый женский голос. Его обладательница подходит к кровати и одним движением, как срывают пластырь, откидывает одеяло с головы Леды. - Кто ты такая?
   Леда растерянно моргает, разглядывает нависшее над ней лицо. На секунду ей кажется: это Мишка - от неожиданности перехватывает дыхание, Леда вскрикивает и тут же зажимает себе рот. Глаза привыкают к свету, и черты девушки становятся яснее. Светлые волосы в сиянии галогенных ламп, хрупкая фигурка в длинном свитере, рукава натянуты до кончиков пальцев... Ей, должно быть, около шестнадцати-семнадцати лет - чуть старше Мишки. Не карлица и не уродина, и совсем не похожа на Близну.
   - Кто ты такая? - повторяет она. Огромные зеленые глаза разглядывают Леду с любопытством и толикой брезгливости. Ей хочется спрятаться от этого прожигающего взгляда, но она только подтягивает одеяло к груди и садится на кровати, пытаясь держаться с достоинством.
   - Меня зовут Леда, - и, вспомнив наставления Близны, добавляет: - Я твоя мать, Ива.
   Эти слова звучат так фальшиво, что обе женщины морщатся.
   - Врешь, - говорит Ива. - Зачем ты здесь? Что тебе нужно?
   Ответам на эти вопросы Близна ее не учил. Леда повторяет:
   - Я твоя мать. Я пришла к тебе. У нас будет семья.
   Ива усмехается, отходит от кровати и садится на стул, не спуская с Леды глаз.
   - Поздновато ты обо мне вспомнила.
   - Прости. Так сложилось. Я хочу - правда, хочу - всё исправить. Если бы ты только позволила мне... - Она столько раз мысленно повторяла эти слова, обращаясь к Мишке, что сейчас они кажутся искренними. Но Ива почти выкрикивает:
   - Нет! - и добавляет, уже тише: - Я хочу, чтобы ты ушла.
   Леда хочет этого больше всего на свете: уйти отсюда, навсегда забыть о безумных обитателях бункера - и ей в голову приходит мысль, что девчонка может оказаться полезной, раз уж их желания совпадают. Но любой неосторожный шаг может встать очень дорого, поэтому Леда только опускает глаза и молча разглядывает собственные руки, лежащие поверх одеяла. Всё равно сейчас она слишком слаба, чтобы бежать.
   - Не знаю, кто ты такая, откуда взялась, но здесь тебе делать нечего, - продолжает Ива. - Мне не нужен никто, кроме Близны. А ему не нужен никто, кроме меня. Ты лишняя, понимаешь?
   Леда вскидывает голову. Она не раз наблюдала кошачьи драки за мужика - случалось и участвовать в них самой. В голосе Ивы звучат не детские капризные нотки, она ревнует и злится на соперницу. Неужели Близна с этой девочкой... Она же еще ребенок; живи она за пределами бункера, училась бы в лицее, встречалась с мальчиками-ровесниками. Но монстр размолол железными челюстями ее детство, запер в бетонной тюрьме, а теперь хочет, чтобы Леда стала его сообщницей. Когда она думает, что кто-то мог бы сотворить такое с Мишкой, к щекам приливает кровь. Леда сжимает кулаки, стискивает зубы, чтобы унять дрожь.
   - Дай мне шанс, - говорит Леда. - Если бы ты доверилась мне... Клянусь, я пришла не за Близной. За тобой. Дочка...
   Последнее слово она произносит почти неслышно. Из глаз катятся слезы, падают на одеяло, стекают с щек на шею, ползут по коже противными холодными жуками. Ива продолжает разглядывать ее, бледное лицо не выражает никаких чувств.
   - Почему ты плачешь? - спрашивает она. Сейчас Ива - копия похитителя. Тот же спокойный, равнодушный взгляд; тот же ровный голос. Она раскачивается на стуле, деревянные ножки скребут бетон.
   Скрип. Вдох.
   Скрип. Выдох.
   - Потому что мне больно.
   Разве не поэтому плачут все люди? Леда оплакивает боль в подреберье, разлуку с дочерью, свою украденную жизнь, а заодно и эту девочку, которая, если верить рассказу Близны, никогда не отходила от бункера дальше, чем на тысячу шагов.
   - А когда ты оставила свою дочь в роддоме, тебе не было больно? - интересуется Ива.
   Хотя бы в этом преступлении Леда невиновна. Она не может представить, что вынудило мать Ивы отказаться от нее и оставить девочку в лапах монстра, который вырастил холодное враждебное создание - такое же, как он сам. Она поджимает ногу под себя, продолжая качаться на стуле, - Леда говорит:
   - Осторожнее, упадешь.
   Двенадцать лет она повторяла эти слова: осторожнее, упадешь, ударишься, обожжешься - и сейчас они вылетают на автомате. Ива поднимает брови и на секунду перестает раскачиваться.
   - Поздно. Я уже не ребенок.
   - Прости, - бормочет Леда.
   - Как Близна нашел тебя?
   - Случайно. Он встречался с клиентом в клубе, где я работаю... работала. - Ей приходит в голову, что, возможно, теперь она всегда будет говорить о своей жизни в прошедшем времени, - и эта мысль отзывается новым приступом боли.
   - Кем ты работала?
   - Танцовщицей.
   - Стриптизершей? Я видела в кино.
   - Да, стриптизершей. Как в кино.
   - Круто.
   Леда улыбается сквозь слезы. Как хорошо после долгого одиночества видеть человеческое лицо, слышать живой голос. Близну она не относила к людям: он был и остается чудовищем, полузверем.
   - Ты спала с ним?
   Вопрос застает Леду врасплох. Ива трактует ее замешательство по-своему и добавляет:
   - Не раньше, а сейчас. Когда вы встретились в клубе.
   - Нет. Нет, мы не спали.
   - Хорошо. - Ива встает со стула и направляется к дверям. Замирает в том же месте, где раньше стоял Близна, оборачивается и говорит:
   - Для всех будет лучше, если ты не будешь этого делать.
   Если бы это зависело от нее, она никогда не прикоснулась бы к Близне. Леда кивает:
   - Не буду. Договорились.
   Ива ухмыляется уголком рта. Взгляд по-прежнему колючий, недобрый. Она не верит ни единому слову Леды, но и уличить ее во лжи не может.
   - Договорились.
   Ива уходит, и Леда вытягивается на матраце, закрывает глаза, надеясь, что в ближайшее время никто из обитателей бункера - знакомых или незнакомых - ее не потревожит. Хватит с нее разговоров, обвинений, лжи, чужих историй, холодных взглядов и кривых усмешек. Она выберется отсюда. Обязательно выберется.
  

XVI

  
   Эта сука врет. Не знаю, зачем ей это нужно, но абсолютно уверена: она врет. Меня не убеждают ни ее слова, ни слезы, ни жалкий вид. Она проникла сюда как вирус, чтобы разрушить нас изнутри. Я боюсь, у нее получится - мы поддадимся заразе и погибнем. Жизнь в бункере сделала нас слабыми, беззащитными: приходи и бери голыми руками. Когда я говорила с ней, на языке вертелись тысячи вопросов о внешнем мире, но я удержала свое любопытство. Она всё равно не скажет правды: назовет черное белым, живое мертвым, зиму - летом, а я так и не узнаю, каково это - жить в городе среди людей, машин, шума, света, движения. Близна говорит, там всё иначе, чем в фильмах, но из него вечно слова не вытянешь. Он не любит рассказывать о жизни снаружи. "Разве тебе плохо здесь, со мной?", - спрашивает он, и я спешу уверить его в том, что мне достаточно нашего бункера, реки и леса вокруг. Я счастлива здесь, просто... хотела бы знать о мире больше. Где-то в моей комнате валяется тетрадка, которую я вела давным-давно, ведя счет детским радостям и огорчениям. Помню, там был список желаний: погладить кошку, прокатиться в автомобиле, посмотреть на город из окна многоэтажного здания, что-то еще... Теперь я выросла и знаю: ни одно из них не сбудется, жизнь снаружи не для нас. Поэтому Леда должна уйти, а мы с Близной - останемся.
   Кстати, о Близне. Где он? Свою комнату он отдал Леде - и от мысли, что она лежит на пропитанных нашими запахами простынях, меня передергивает. Я прохожу по бункеру, заглядывая во все помещения; дергаю ручки даже тех дверей, что были заперты, сколько я себя помню. Если он там, стучать и звать - бессмысленно, он не услышит. Я иду дальше по коридорам и наконец нахожу Близну в гостиной. Он сидит на диване и смотрит фильм - старый мюзикл о семи братьях, развеселая история о том, как похищенные девицы влюбились в своих похитителей. Я говорю:
   - Думаешь, Леда полюбит тебя, если пробудет здесь достаточно долго?
   Близна поднимает голову, сонно смотрит на меня.
   - Ива? Я не слышал, как ты вошла.
   Я сажусь рядом, пробегаю пальцами по его волосам. Он начал седеть, в уголках глаз - морщины. Когда-нибудь он станет стариком: годы пригнут его к земле, выкрутят суставы, истончат кости. Холодный свет ламп подчеркивает тени под глазами Близны, я обвожу их кончиком ногтя.
   - Ты устал. Ложись в мою кровать, поспи.
   Он мотает головой.
   - Не хочу.
   - Тогда выйдем на воздух?
   Близна прикидывает что-то в уме и говорит:
   - Можно.
   Мы обуваемся, надеваем куртки. Близна вводит код замка; дверь открывается, и порыв ветра с размаху хлещет нас по щекам. Сегодня намного холоднее, чем было в прошлый раз, и совсем темно. От луны остался только тоненький огрызок, похожий на белый кончик ногтя.
   - Хочешь вернуться? - спрашивает Близна, заметив, как я поеживаюсь и дышу в ладони, чтобы согреть их.
   - Нет, не хочу. Пойдем к реке.
   Недавно был дождь - земля превратилась в скользкую грязь, и Близна поддерживает меня под руку, когда мы спускаемся с пологого склона. На другой стороне реки горят огни - белые, красные, желтые. Близна говорит, те, что движутся, - это фары проезжающих машин, а неподвижные - фонари и свет в окнах.
   - Мы можем посмотреть поближе?
   - Ты знаешь, что нет.
   - Нет, нет, нет, вечно нет! Я забыла, когда ты последний раз говорил мне "да".
   - Чего ты хочешь, Ива?
   - Сам знаешь.
   - Откуда мне знать? Что с тобой творится?
   Я поворачиваюсь к нему, прижимаюсь щекой к его груди, слушая, как под курткой и свитером бьется сердце.
   - Я хочу жить с тобой, хочу любить тебя и чтобы ты любил меня в ответ. Хочу хоть раз в жизни увидеть городские огни вблизи; хочу, чтобы весь мир принадлежал нам. Разве это много?
   Он усмехается.
   - Немало.
   Я отстраняюсь и раздраженно хлопаю ладонями по его куртке.
   - Иди к черту.
   - Детка, - говорит он. - Я люблю тебя. Я хочу защитить тебя.
   - Я тебе не детка. И Леду ты сюда притащил, чтобы защитить меня? От кого?
   Близна смотрит на огни за рекой.
   - Подумай сама.
   Я знаю, что он имеет в виду. Память о монстре настолько реальна, что вместо запаха реки и хвои, я на мгновение чувствую аромат спиртного, табака и чего-то еще - возможно, ада. Я помню приметы нашей близости: надпись, проступающую на стене, словно огненные письмена; соленый вкус его зелья на языке - всё так живо и осязаемо, словно луна и не убавилась на четверть после его последнего визита.
   - Значит, Леда достанется монстру? - спрашиваю я, глядя на далекий абрис города. Я стараюсь казаться равнодушной, но воспоминания тревожат меня.
   Близна молча кивает.
   Я должна радоваться, но вместо этого чувствую досаду - сама не знаю почему.
   - И надолго она здесь останется?
   - Навсегда. - Он поспешно добавляет: - Ты привыкнешь к ней. И он наконец оставит тебя в покое.
   - Он - всего лишь ночной кошмар. Ты сам говорил.
   Пойманный на противоречии, Близна не знает, что ответить. Он наклоняется подобрать камешек с земли, с силой запускает его в воду. Камешек делает несколько скачков по поверхности и идет на дно. Я говорю:
   - Тебе обязательно мне врать?
   - Ты многого не понимаешь, Ива.
   - Так объясни мне. Не такая уж я и дура - вдруг пойму.
   - Есть вещи, которые непросто объяснить. Почему ты не можешь поверить мне на слово, что так будет лучше для всех? Помнишь, ты спрашивала меня о своей матери? Так вот она, у нас наконец-то будет семья, тебя перестанут мучить кошмары, что тебе еще нужно?
   - Какой же ты идиот, - устало говорю я.
   Мы можем кричать во весь голос, но все равно не услышим друг друга. Близна твердо вознамерился что-то скрыть, но запутался в собственном вранье. И хотя он считает меня ребенком, я знаю, в чем дело. В этой лживой суке. Она лежит в его постели и ждет, когда наконец сможет наложить на него лапы, - и он, по всей видимости, не против оказаться в ловушке ее бледной, обмякшей, как сырое тесто, плоти.
   - Пойдем домой? - спрашивает Близна как ни в чем ни бывало. Словно в эту минуту он не предает меня мыслями и скоро не предаст телом.
   Я думаю о присутствии Леды, которое заполняет весь бункер, как ядовитый газ. Я хочу надышаться свежим хвойным воздухом, прежде чем отрава заполнит мои легкие и начнет медленно меня убивать.
   - Давай еще немного постоим.
   И мы стоим еще немного, глядя на реку и на городские огни на другой стороне, пока не начинается мелкий колючий дождь.
  

XVII

   Леда заталкивает в себя пищу, почти не жуя; облизывает соус с пальцев. Куски мяса и овощей проваливаются в её нутро, и оно корчится спазмами - но Леда продолжает жадно есть, пока не показывается дно миски. Близна говорит:
   - Осторожнее, тебе будет плохо.
   Леда не слушает. Кажется, она голодала целую вечность, и нет ничего мучительнее голода, грызущего нутро. К горлу подкатывает тошнота, но Леда усилием воли удерживает пищу внутри.
   - Принеси ещё.
   - Позже.
   Леда откидывается на подушку, слышно урчание полного желудка, который наконец может переваривать что-то, кроме самого себя. Боль усиливается, и Леда прижимает ладонь к животу, поглаживает его, успокаивая. Если проснулся аппетит, значит, она идёт на поправку. Значит, скоро она сможет бежать - или, по крайней мере, попытаться. За время отсутствия похитителя Леда пробовала встать, и ей даже удалось сделать несколько кругов по комнате: заглянуть в шкаф и обшарить полки. Но ничего интересного она не нашла: то ли он держал вещи в другой комнате, то ли вынес всё, пока Леда валялась в отключке. Здесь не было даже радио: только белые стены, старый, еще довоенный, комод, кровать и несколько полок с книгами - в основном, по химии - над ней.
   Близна протягивает Леде салфетку - вытереть рот и пальцы, забирает миску. Столовых приборов он не принёс - почему? Боится, что Леда бросится на него? Эта мысль ей немного льстит.
   - Ива приходила сюда, - говорит она.
   Он вздрагивает всем телом, словно от выстрела. Значит, есть что-то, что может вывести его из равновесия, - замечает про себя Леда. Он одержим этой девчонкой - и эта мысль отвратительна, даже если забыть о том, что Ива может быть его дочерью.
   - Ты сказала ей?
   Леда держит паузу, наслаждаясь мелкой властишкой над ним, и наконец лениво, будто нехотя, говорит:
   - Да. Я ей солгала.
   Близна шумно выдыхает.
   - О чем вы говорили?
   - Она просила меня не спать с тобой.
   Миска выскальзывает у него из рук, со звоном скачет по полу. Близна цедит сквозь зубы ругательство и наклоняется, чтобы поднять ее.
   - Ты трахал ее? - спрашивает Леда. Она почти забыла о том, что должна бояться Близну; отвращение, которое она чувствует к нему, заглушает страх. Любитель маленьких девочек. Извращенец. Насильник.
   Он мотает головой, уставившись в пол.
   - Нет? - уточняет она.
   Близна молчит. Зачем она спрашивает об этом? Разве это важно, с кем он был раньше или с кем была она? Но Леда продолжает разглядывать его, ожидая ответа.
   - Не будем об этом. Тебе что-нибудь еще нужно?
   - Разве что вымыться.
   Она не принимала душ со дня попытки самоубийства - хотя промывание желудка вряд ли считается. Грязь и мертвая кожа покрывают тело как броня, но как ни скребись жесткой щеткой, никогда тебе не стать чистой в этом наполненном мерзостью месте. Близна прикидывает риски выхода Леды из комнаты - они не велики - и кивает, приняв решение.
   - Я могу отвести тебя в ванную. Ты можешь встать?
   Она встает и тут же покачивается, схватившись за стену. Прогулка по комнате утомила Леду, теперь каждый шаг дается с трудом. Близна берет ее на руки, и ей приходится обнять его за шею, чтобы не свалиться на бетонный пол. Леда значительно тяжелее Ивы, но Близна несет свою ношу без труда, даже дыхание не сбивается. Пусть в волосах и щетине уже видна седина, его тело еще крепкое и сильное.
   Леда пытается запомнить дорогу. Всё-таки что это за место? Судя по отсутствию окон, оно находится под землей. Бомбоубежище? На некоторых дверях стоят замки, но большинство дверей не заперты. Где-то живет Ива. Где-то - бывшая тюрьма Леды. Что в остальных помещениях? Она пока боится спрашивать: несмотря на обманчивое спокойствие Близны, еще может статься, что за одной из дверей - пыточная камера с ржавой железной девой или медицинский кабинет со скальпелями и ножовками для костей.
   Вот и ванная - должно быть, та самая, где Леда выблевывала собственные внутренности в качающийся перед глазами сток. Близна ставит ее в ванну, стягивает с себя свитер и вешает его на ручку двери. Леда прижимается спиной к прохладной плитке. Значит, ей не удастся избежать этого. Глупо было предполагать иное. Близна включает воду и наклоняется за душем. Леда спрашивает:
   - Откуда у тебя эти шрамы?
   - Отовсюду.
   - А всё-таки? - настаивает она, надеясь оттянуть момент, когда Близна полностью разденется и встанет в ванну рядом с ней.
   - У отца был ремень с тяжелой пряжкой.
   - А этот? - Леда осторожно касается пальцем круглого шрама.
   - От пули. Полицейский выстрелил случайно... - Близна выпрямляется, показывает длинную рваную полосу на груди. - Этот - от ножа, в тюрьме была драка.
   - А эти? - Леда показывает на тонкие полосы на запястьях. Не похоже, что он пытался покончить с собой, тем более, таким детским способом.
   - Когда Ива не хотела молока, я кормил ее.
   - Ты кормил младенца кровью? - Леда недоверчиво качает головой. Кто вообще мог до такого додуматься?
   Он пожимает плечами и поднимает душ над макушкой Леды. Она закрывает глаза и поднимает лицо к потолку. На ее теле тоже есть следы, пусть и не так много. Растяжки на животе. Старая татуировка. Время метит своих жертв.
   Близна почти не касается Леды, только смывает душем мыло. Даже спину она моет сама, обхватывая себя руками и изгибаясь. Неужели ей попался мужчина, который держит свое слово? И какая ирония, что он оказался психопатом-извращенцем.
   Вокруг стока остается кольцо черной грязи. Близна протягивает Леде полотенце и снова берет ее на руки. От его голой кожи исходит неприятный жар. Леда сжимается, стараясь как можно меньше прикасаться к Близне.
   - Поставь меня на пол. Я могу идти сама.
   Он подчиняется. Леда идет, осторожно переставляя ноги; за ней тянется цепочка влажных следов - будто крошки, оставленные Ганзелем и Гретель. Близна держится позади, настороженный, готовый подхватить Леду, если возникнет такая необходимость, но она идет, не останавливаясь, сворачивая в нужных местах, пока не оказывается перед дверью спальни.
   Они замирают на пороге, словно влюбленные после первого свидания. Близна открывает дверь, впускает Леду, неловко говорит:
   - Я зайду позже. Отдыхай.
   Она пытается улыбнуться, кивает. Хорошо. Наверное, она должна быть добрее к нему, заставить по-настоящему доверять ей, но Леда не может заставить себя притворяться. Он ей мерзок. Она должна его уничтожить.
  

XVIII

   Сколько раз Близна приходил к ней в комнату? Она пытается считать, пытается угадать, когда в следующий раз откроется дверь, и войдет похититель с миской салата или тушеного мяса. Близна садится на край кровати, смотрит, как Леда ест, потом спрашивает, не нужно ли ей в туалет, и ведет ее по коридорам, держась на шаг позади. Она по-прежнему не знает, где здесь выход, зато слабость после отравления почти исчезла - только иногда в правом боку появляется сильная грызущая боль. Между визитами Близны Леда лежит, глядя в потолок, повторяя про себя план побега. Сегодня она сделает первый шаг к его осуществлению и, беззвучно шевеля губами, репетирует реплики. Только бы не подвел голос или случайная гримаса не выдала ее настоящие намерения.
   Когда Близна приходит, Леда садится на кровати и говорит:
   - Сегодня мне лучше.
   Он отдает ей миску, ложку (значит, теперь он не боится доверять пленнице столовые приборы?), садится рядом.
   - Хорошо.
   Леда делает вид, что ужасно увлечена едой, - хотя ей совсем не хочется есть - и словно невзначай спрашивает:
   - Почему бы нам не пообедать всем вместе? Ты, я, Ива - как настоящая семья?
   Ложка в ее руке дрожит и замирает над кусочками мяса в лужице подливки. Близна размышляет над словами Леды и не чувствует, как напряженно она ждет его ответа. У него не вызывает подозрений выдох облегчения, который вырывается из ее груди, когда он говорит:
   - Почему бы нет. Хорошая идея.
   За следующим обедом они соберутся все вместе. Она наконец выйдет из комнаты, где все пропитано запахом и прикосновениями Близны, где нечем дышать. Леда мысленно празднует свою первую удачу. Она не помнит, когда последний раз радовалась так искренне: дни в заключении сжали ее мир и желания до единственной цели - выбраться отсюда. Леда выйдет из комнаты. Она выйдет из бункера. Она будет свободна.
  
   Близна держит свое слово. На следующий день они собираются за столом все вместе. Это самый странный семейный ужин в мире. Ива - и как только Близна смог заставить ее прийти сюда? - горбится над тарелкой и не сводит с Леды глаз. Светлые волосы падают на лицо, почти целиком скрывая его, но ядовитому зеленому взгляду это не помеха - он проникнет сквозь любую преграду, чтобы жалить и жечь соперницу, пока она не превратится в горсть пепла. Леда сидит очень прямо, похожая на секретаршу в блузке с длинным рукавом и тесной юбке, - только вместо печатной машинки на столе стоит тарелка с жарким. Близна наполняет бокалы, словно не чувствует повисшей над головой тревожной тишины. Наконец-то они ужинают вместе, как настоящая семья. Он. Его женщина. И его... Ива. Ее близость больше не будет мучить его, он забудет; как перекатывал сладость ее тела от кончика языка до самого нёба, исчезнет этот вязкий ужас, не станет больше снов, от которых Близна просыпается в испарине и долго ловит ртом воздух. Теперь всё будет по-другому.
   Леда сидит неподвижно, вытянувшись в струнку. Пока ее тело замерло, разум работает, старается изо всех сил. Она видит всё. Близну, который думает, что наконец-то добился своего. Иву - хорошенькое личико перекошено от злобы и ревности. Леде жаль девчонку, хочется крикнуть ей: "Да не нужен он мне! Забирай его с потрохами!" - но начатую игру нужно довести до конца. Поэтому Леда кладет руку на ладонь Близны и улыбается, превозмогая отвращение. Когда она выберется отсюда, ей придется скрести кожу там, где он прикасался к ней, жесткой щеткой, пока не исчезнет последнее воспоминание о похитителе.
   - Скажи тост, - говорит она. - Прошу тебя.
   Леда едва успевает заслониться от тарелки, летящей прямо ей в голову. Куски жаркого застревают в волосах, падают на блузку, юбку, оставляя жирные следы. Ива вскакивает из-за стола, кричит в лицо Леды:
   - Убери от него руки, мразь!
   Близна хватает Иву за плечи, оттаскивает ее в сторону.
   - Что ты творишь? - Он замахивается, чтобы дать ей пощечину, но ладонь повисает в воздухе. Он скорее отрубит себе руку, чем сделает Иве больно. - Иди к себе. Быстро.
   Она медлит, переминается с ноги на ногу, все еще прикрывая лицо, глядя на него сквозь щели между растопыренными пальцами, и он прикрикивает:
   - Ну?
   Ива выбегает из комнаты, Леда и Близна слушают ее шаги, пока они не стихают в глубине бункера.
   - Я поговорю с ней, - говорит Близна.
   Леда снова кладет пальцы, измазанные мясным соусом, на его предплечье.
   - Не нужно. Пусть успокоится. Я знаю, нелегко принять, когда в твоей семье появляется новый человек. Она не хочет делить тебя со мной.
   Ее слова звучат словно выдержка из дешевой психологической книжки, но они убеждают Близну. Он протягивает Леде полотняную салфетку, собирает с пола мясо и осколки стекла.
   - Прости, что так вышло. Обычно она не такая.
   - Я понимаю.
   Она боялась, что он ударит девчонку; думала вмешаться, но не успела. Леда не хочет доставлять Иве неприятности - на ее долю выпало достаточно испытаний, и, черт, до чего же она похожа на Мишку... Что если всё совсем не так, как рассказал Близна, и мать Ивы не отказывалась от нее? Что если она до сих пор надеется вернуть свою дочь и не знает, что та никогда не видела солнца?
   У Леды сводит челюсти. Она смотрит сверху вниз на похитителя, орудующего влажной тряпкой, и ей так хочется разможжить ему голову, вонзить нож в его шею, кромсать тело, пока он и его извращенные желания не исчезнут навсегда. Вместо этого она тщательно вытирает руки и лицо, пытается промокнуть пятна на одежде, но вещи безнадежно испорчены. Близна поднимается, забирает салфетку и говорит:
   - Оставь. Я куплю новое.
   Леда ловит его взгляд, улыбается через силу.
   - Спасибо.
   Она размыкает губы, и он наклоняется, чтобы поцеловать ее. Леда кладет руки ему на плечи, касается языком щели между передними зубами, тихо стонет в его открытый рот. Потом берет его за руку, тянет за собой и говорит:
   - Пойдем.
  

XIX

   Леда ведет его за собой так уверенно, словно это она, а не Близна, прожила здесь много лет. Он следует за ней и спрашивает себя: куда на этот раз приведут так хорошо знакомые коридоры? Что откроется за следующим поворотом?
   Они входят в спальню. Близна замирает в нерешительности, и Леда кладет ладони ему на грудь. Удары сердца толчками отдаются в пальцах, и уже не разобрать, чье сердце бьется так сильно и глухо: его или ее. Она должна была бы соблазнить его, заставить потерять бдительность - в этом была суть ее плана - но сейчас Леда теряется под его внимательным взглядом: кажется, он распознает любую фальшь. Бездействие Близны парализует ее. Почему он не возьмет то, чего хотел? Почему он не такой, как все? Леда расстегивает молнию на юбке, позволяет ей упасть на пол и вышагивает из нее. Снимает блузку. Говорит еле слышно:
   - Ну?.. Чего ты ждешь?
   Близна протягивает руку, касается плеча женщины. Ведет по нему пальцами до локтя. Даже от этого невинного прикосновения Леду передергивает, и она закрывает глаза, чтобы не видеть перед собой лица похитителя. Она может выйти из собственного тела, а он пусть делает с ним, что хочет; она не раз проворачивала этот трюк с другими мужчинами: оставляла им только оболочку, а сама улетала в разные места, где ей когда-то было хорошо. Сейчас Леда представляет море. Оно шумит, накатывает на берег, лижет пальцы босых ног. Ей нравится море, она обязательно отвезет туда Мишку, как только выберется отсюда. Скоро, очень скоро.
   Она закрыла глаза, теперь Близне легче трогать ее, пока она не смотрит. Он отводит волосы от шеи Леды, целует кожу над ключицами, приподнимает ладонями тяжелую грудь, легко прикусывает соски - но его тело остается немым. Оно не узнает эту женщину, она чужая, она не течет на язык бесконечной сладостью, не сметает его яростным напором. Близна вспоминает Амазонку: она откидывала голову назад и ожесточенно скакала на нем, злясь от того, что не могла кончить. Она никогда не бывала удовлетворена, но всегда хотела трахаться. Ему не нужно было ничего делать, чтобы возбудить ее. Что до Ивы... О ней он старается не думать. Не сейчас.
   Близна просовывает руку Леде между ног, трогает пальцами - от колючих волосков до слегка увлажненной мякоти. Он не знает, что делать дальше - словно оказался в одном из тех мучительных снов, где врастаешь в пол и не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой Тело Леды тоже немо; она по-прежнему стоит неподвижно с закрытыми глазами, мыслями где-то далеко.
   - Помоги мне, - говорит он.
   Звук его голоса возвращает Леду обратно в бункер. Море с рокотом убирается за горизонт, и не остается ничего, кроме тесной спальни с белыми стенами и мигающими лампами.
   Помоги мне.
   Сколько раз Леда слышала эти слова: сказанные извиняющимся или раздраженным, или просительным тоном - и всегда они значили одно и то же. Она опускается на колени, расстегивает молнию на штанах Близны.
   Он смотрит в потолок, на горящую лампу, пока глаза не начинают болеть от света - тогда Близна просто зажмуривается. Лучше так, чем видеть движущуюся светлую макушку: словно он снова в кабинете Амазонки, словно не было всех этих лет и, как только он кончит, придется возвращаться в камеру, провонявшую кислым потом. Словно за поворотом коридора не свернулась калачиком в постели заплаканная Ива.
   Леда останавливается, и он наконец опускает глаза. Затвердевший член нацелен в лицо женщины, словно ствол пистолета.
   - Пойдем? - говорит она, кивая на кровать.
   Здесь так тихо. Снаружи на улицах шумели машины, порывы ветра влетали в окно, скидывая с подоконника счета и испачканные косметикой ватки; за стеной топали и кашляли соседи. Безмолвие бункера было совершенным: ни звука, только еле слышный шум вентиляции. Разве можно разговаривать в такой тишине? - а тем более, произносить все эти невыносимо неловкие фразы, обычно сопутствующие совокуплению. Леда поднимается на ноги, подходит к кровати. Близна стоит напротив, словно солдат вражеской армии по другую сторону баррикады.
   - Ты сверху или я? - спрашивает Леда.
   - Лучше я.
   - Хорошо.
   Она ложится, стягивает трусы, раздвигает ноги, поворачивает лицо к стене - к той, где было бы окно, окажись они в обычной комнате. Близна раздевается, опускается на постель рядом с Ледой. Он боится прикасаться к ней, но заставляет себя трогать, целовать, лизать, покусывать, шептать что-то на ухо - пока она не говорит:
   - Хватит. Давай начнем.
   Близна начинает. Он двигается медленно и осторожно, но Леда все равно морщится от боли, хоть и не издает ни звука: нужно перетерпеть первые минуты, потом будет легче. И действительно, тело, привычное к подобным атакам, сдается; теперь поршень внутри ходит без сопротивления, словно в ржавый механизм капнули масла. Леда двигает бедрами навстречу похитителю, цепляется пальцами за его плечи, стонет, стараясь звучать как можно громче, чтобы услышала девчонка, - наверняка она под дверью, ловит каждый шорох и сходит с ума от ревности. Слушай, детка, слушай.
   Леда громко взывает к Господу, повторяет: "Хорошо. Хорошо. Да! Да! Еще!" - словно забыла все другие слова. Ее стоны звучат нелепо, театрально, кто бы мог поверить им? Обычно она обходилась тяжелым дыханием и страстным шепотом: ничего оригинального, заученные фразы из американских фильмов, где татуированный жилистый парень долбит блондинку с силиконовыми сиськами, словно пытается проделать в ней дыру до самой глотки. Но на этот раз Леда кричит изо всех сил, пока связки не начинают саднить. Тогда она спрашивает шепотом:
   - Тебе хорошо? Хорошо?
   Он не чувствует ровным счетом ничего. Чужой запах назойливо заползает в ноздри, Близна прячет лицо в подушку, не прекращая вколачивать член в распростертую под ним женщину. Он больше не хозяин своим мыслям, они неизбежно возвращаются к Иве, заставляют его вспомнить их последнюю близость: безумный сон на грани смерти. Перед глазами встает лицо Ивы: закрытые глаза, влажный смеющийся рот. Близна представляет ее так ясно, что возбуждение переполняет его, захлестывает горячей волной, и он не может удержаться. Кончает с утробным рыком, закусив зубами подушку.
   Леда вздыхает с облегчением - насколько может вздохнуть под лежащей на ней тушей. Хорошо, что это не продлилось долго.
   Он наконец перекатывается на бок, говорит:
   - Прости.
   Все они думают, что если бы им удалось поерзать на ней чуть дольше, они смогли бы доставить ей удовольствие. Словно они вообще были способны доставить удовольствие кому-то, кроме себя. Она заставляет себя погладить Близну по волосам, сказать:
   - Ничего страшного.
   Скорей бы оказаться в ванной и смыть с себя его дерьмо. Леда пытается вспомнить, когда у нее последний раз была менструация, но не может: время, проведенное в бункере, нельзя сосчитать или измерить.
   - Что если я... - Леда не договаривает, но Близна понимает, о чем она.
   - Когда мать Ивы забеременела, я сделал операцию. Запоздало, но... - Он пожимает плечами. - Я не хотел, чтобы это повторилось.
   Одной заботой меньше. Остается надеяться, что Ива слышала радиоспектакль, который Леда разыграла для нее. Она считает в уме до ста. Нельзя сразу сбегать из постели, они этого не любят. Как бы ни было мерзко, она должна оставаться рядом, терпеть прикосновения, глупые вопросы, жалобы на жизнь. Близна хотя бы молчит, и Леде проще лежать рядом с ним без движения, отсчитывая секунды. Девяносто восемь, девяносто девять, сто. Только бы он не захотел пойти с ней.
   - Я в ванную, - говорит она, поднимаясь.
   - Иди. Я загляну к тебе позже.
   Она почти благодарна ему за эту холодность и за то, что он отводит взгляд, когда она встает и выходит из комнаты.
   Когда Леда исчезает в дверях, Близна с облегчением выдыхает. Хорошо, что всё кончилось. Он хочет, чтобы она не возвращалась, чтобы исчезла где-нибудь по дороге, оставив после себя только влажное пятно на простынях, которое высохнет к утру. Близна с силой проводит ладонями по лицу, стирая глупые мысли. Нужно выйти отсюда, иначе он сойдет с ума.
  

XX

   Я слышу стоны. Сначала я думаю, что мне мерещится, но проходит секунда, две, пять, а они всё не смолкают, становясь только громче и отчетливее. Они тянутся, словно слизь между пальцами; залепляют уши и глаза, покрывают меня коконом, и я лежу, спеленутая этими стонами, полумертвая от ужаса и отвращения, не в силах пошевелиться, заплакать или закричать. Я приговорена слушать их, и это самая жестокая пытка, которой Близна мог бы меня подвергнуть.
   Мне не нужно выходить из комнаты, чтобы видеть, что происходит в его спальне. Сейчас он сверху. Кулаки уперты в кровать. На изгибах спины блестят капли пота. Он внимательно вглядывается в запрокинутое лицо Леды и ускоряет ход. Она приподнимается к нему, почти парит над матрацем, выгнувшись дугой. Член Близны входит в Леду быстро и резко. От одной мысли об этом у меня сводит низ живота.
   Стоны становятся громче, хотя мне казалось, что их громкость давно достигла своего предела. Я должна собраться с силами и встать, пройти до спальни Близны, пусть даже вопли этой суки будут сбивать меня с ног, словно порывы ураганного ветра, распахнуть дверь и... И я не знаю, что делать дальше. Близна снова вышвырнет меня и вернется в постель, чтобы стоны продолжились, - они не должны смолкать ни на секунду, они должны звучать, пока я буду корчиться и гореть под полуденным солнцем. Если я выйду из бункера, никто и не заметит - по крайней мере, не сразу. Спустя много дней, когда Близна насытится Ледой и выйдет из спальни, он заглянет в мою комнату, но никого там не найдет. Меня не будет ни в ванной, ни на кухне, ни в одном из тех мест, где я могла бы быть. Он позовет меня.
   Ива!
   И еще раз.
   Вместо меня из спальни выйдет Леда. Мягко ступая босыми ногами по бетонному полу, она обнимет Близну сзади, прижмется щекой к его спине и скажет:
   - Возвращайся в кровать. Здесь никого нет.
   Он подчинится, и бункер снова наполнят стоны.
   Еще.
   Еще.
   О Господи Боже, еще.
   Хорошо.
   Хорошо.
   Хорошо.
   Они вспомнят обо мне спустя несколько месяцев. Близна войдёт в бывшую мою комнату, за ним, обнимая огромный раздувшийся живот, встанет Леда. Они замрут на пороге, оценивая фронт предстоящих работ. Нужно выкинуть всё старье: одежду, диски, книги - перекрасить стены, поставить детскую кроватку... не знаю, что там ещё нужно младенцам. Когда новый ребёнок родится, моё тело станет прахом и его развеет ветер.
   Внезапно я чувствую прилив злобы. Значит, сдаться? Малодушно жалеть себя, бездействовать, слушая сотрясающие бункер стоны? Позволить Леде затянуть Близну в скверну своих объятий? Я вскакиваю с постели, в глазах резко темнеет, пол под ногами качается в такт стонам. Я опираюсь рукой о косяк, чтобы унять накатывающую тошноту, но этого мало - я сажусь на корточки, прислоняясь лбом к двери.
   И понимаю, что наступила тишина. Стонов больше нет. Под закрытыми веками летают огненные круги, я сижу неподвижно, затаившись, ожидая, пока приступ дурноты исчезнет, и считаю до ста.
   Девяносто восемь, девяносто девять, сто.
   Леда проходит мимо моей двери - легкие, словно пританцовывающие, шаги счастливой женщины. Я сжимаю кулаки, и ногти впиваются в ладони. Сейчас я выйду отсюда - выйду, чтобы убить ее, разорвать на куски, - пусть даже перед моими глазами по-прежнему только темнота. Вслед за шагами Леды раздается поступь Близны: он сворачивает в сторону выхода. Значит, мы с Ледой остались одни.
   Прекрасно.
  

XXI

   Когда Леда возвращается в спальню, Близны там уже нет. Можно было бы вообразить себе, что произошедшее - всего лишь сон, если бы не густой запах телесных выделений, залегший в заломах постели. Леда не сможет здесь спать - её выворачивает от этой вони. Из-за неё кажется, что кожа ещё горит прикосновениями похитителя, что его дыхание совсем близко. Леда садится у стены, подтягивает полотенце сзади, чтобы не касаться пола голой кожей, и ждет, прислушиваясь к звукам бункера. Жизнь снаружи больше не существует: остались только тишина внутри бетонных стен и ожидание. Леда могла бы взять одну из книг, попытаться исследовать коридоры, заглянуть в комнаты - хотя Близна не оставил ключей и не указал, какую дверь ни в коем случае нельзя открывать, - но ни одно из этих занятий не может сравниться с ожиданием. Сидеть и ждать. Прокручивать в голове сценарии спасения. Гнать мысли о смерти и о вечности взаперти, которая стократно хуже смерти. Ждать - и наконец дождаться торопливых шагов, чей звук всё ближе и ближе.
   Ива обрушивается на Леду, как перепуганная белая птица: бьет острыми кулачками в лицо, пытается вцепиться в волосы. Нижняя губа расплющивается о зубы, и во рту становится солоно. Скулу обжигает резкий удар, саднит кожа скальпа там, где Иве удалось ухватить - хоть и не выдернуть - пряди волос. Леда почти не сопротивляется, только прикрывает ладонями глаза. Ива не говорит ни слова - только бьет, тянет, царапает. Ее выводит из себя пассивность Леды: неужели та потратила все силы на стоны? Если бы она сопротивлялась, Ива могла бы бить сильнее, могла бы убить ее. В комнате стоит душная вонь спаривающихся тел, и за нее Ива добавляет еще несколько ударов.
   - Дерись же, ну, - говорит она, задыхаясь, отвешивая пощечину за пощечиной. - Сука, дрянь, потаскуха...
   Леда мотает головой. Волосы скрывают лицо.
   - Я заслужила. Бей.
   Ива наконец опускает руки, смотрит на Леду сверху вниз. Губы пляшут, глаза закипают слезами - несчастное обиженное дитя.
   - Ты же обещала...
   Сколько раз Леда слышала те же слова от Мишки. Тот же надломленный обвиняющий голосок, дрожащие губы, блестящие распахнутые глаза. На мгновение Леда забывает обо всем: о Близне, о побеге, о боли в рассеченной губе - и протягивает руки к Иве. Та колеблется на мгновение, но опускается на пол и кладет голову на плечо Леде.
   - Мне жаль. Я этого не хотела. Я очень виновата. - Сколько раз Леда повторяла эти слова, но они никогда не снимали с нее вины. Слова вообще ничего не могли - не могут и сейчас, когда на голое плечо капают, одна за другой, слезинки.
   - Не плачь. Ну же, Ива, не плачь, пожалуйста. - Она сама готова разрыдаться. - Он мужчина, ему нужно... понимаешь?
   - Почему он не хочет быть со мной? Чем ты лучше меня?
   - Ты еще ребенок.
   Ива отстраняется.
   - Я женщина. Не меньше, чем ты.
   - Он намного старше.
   - Плевать. Слушай, Леда. Не забирай его у меня. Потому что тогда... я останусь совсем одна.
   Леда облизывает опухшую губу, трогает вздувающуюся на лбу шишку, с силой давит на нее, чтобы вспомнить: Ива - лишь орудие. Она не ее дочь.
   - Помоги мне выбраться отсюда. Если я уйду, он забудет обо мне. Он снова станет только твоим.
   Глаза Ивы округляются. Выйти из бункера? Как кто-то может желать такого? Она забыла, как совсем недавно фантазировала о жизни снаружи; в глубине души Ива никогда не верила, что за пределами бункера вообще есть жизнь, - она видела ее в кино, но фильмы - ерунда, не стоит им верить.
   - Ты серьезно?
   Леда хватает ее за руку, с трудом удерживаясь от желания тряхнуть девчонку как следует.
   - Еще как серьезно. Как открыть дверь? Ты знаешь код?
   - Ай, больно!
   - Прости.
   Леда отпускает руку Ивы, сплетает пальцы, сжимает и разжимает кулаки. Близна может вернуться в любую минуту; не исключено, что он уже ходит по бункеру, меряя шагами свои владения.
   - Ведь ты мне не мать.
   - Нет. Не мать
   - А зачем врала?- Ива подтягивает колени к груди, растирает запястье со следами от ногтей. Кажется, будто разговор ее совсем не интересует, и она просто тянет время. Раньше Ива хотела, чтобы Леда ушла, но теперь она не уверена. Что скажет Близна, когда узнает о побеге? Что сделает? С появлением Леды Ива стала бояться вспышек его гнева. Раньше он никогда не злился на нее.
   - Близна мне велел. Так ему было проще.
   - У тебя есть дети?
   - Есть. Дочка.
   - Сколько ей?
   - Двенадцать.
   - Она осталась снаружи?
   - Да.
   - И ты хочешь к ней.
   Леда кивает. Она прислушивается к звукам из коридора - тихо, пока тихо. Сколько еще вопросов Ива подготовила для нее?
   - Пообещай мне...
   - Всё, что хочешь.
   - Пообещай, что никто не узнает о бункере. Ты просто уйдешь и обо всем забудешь.
   - Хорошо. - Она готова пообещать всё, что угодно, если это заставит Иву назвать код.
   - Пойдем.
   Леда с готовностью вскакивает на ноги. Ива хмыкает.
   - Только оденься сначала.
   Они собирают одежду: свитер Ивы - тесный, зато теплый; юбка, шерстяные чулки. Обуви нет - придется идти босиком по холодной земле, хвое и веткам, но Леду это не пугает - лишь бы выбраться отсюда. Они с Ивой проходят по помещениям бункера, заглядывают во все незапертые комнаты. Близны нигде нет. Они стоят перед дверью, переглядываются, нервно растирают озябшие ладони. Ива заносит палец над кнопками замка. Она не уверена, что помнит код правильно или что Близна не изменил его в последнее время.
   - Открывай, открывай, - торопит Леда. Мысль о том, что свобода близко, сделай шаг - и бункер останется позади, отупляет ее, лишает осторожности. Ей и в голову не приходит, что, открыв дверь, она может столкнуться нос к носу с похитителем. Пусть. Только бы вдохнуть свежего воздуха, не стерилизованного системой вентиляции.
   Ива набирает код, повторяя пальцами движения Близны, словно играет гамму. Замок пищит, и женщины синхронно выдыхают: они и не заметили, что забыли дышать. Леда обхватывает пальцами ручку двери, нажимает на нее плечом. В бункер проникают запахи леса и реки, от них у Ивы кружится голова, и она присаживается на корточки, чтобы не упасть.
   - Пойдем со мной, - говорит Леда. Она не может оставить девочку здесь, в логове похитителя. - Пойдем, Ива, вставай.
   О чем она говорит? Куда Иве идти - особенно теперь, когда Леда исчезает из их с Близной жизни и они могут быть счастливы как раньше?
   - Я не пойду.
   - Сумасшедшая. Пойдем. Ты не можешь остаться здесь. - Пальцы Леды ложатся на свежие царапины на тонкой белой руке, стискивают кожу; Ива шипит от боли.
   - Я сказала, я остаюсь! Уходи!
   Нет времени на убеждения. Леда бросает последний взгляд на Иву и выходит из бункера. Дверь захлопывается. Шумит ветер, плещется река. Над головой застыло чернильно-темное небо. Леда не может поверить: она свободна. На мгновение она опускается на колени, трогает холодную землю, впивается в нее пальцами. Прикладывает заледеневшие ладони к лицу, к вискам. Воздуха так много, что Леда не может надышаться им. Как вышло, что раньше она не замечала, как это невыносимо сладко - дышать?
  

XXII

   Вокруг нет ничего, кроме темноты, поглотившей землю и небо. Встань, сделай шаг - и уткнешься в бархатный занавес. Леда смотрит вверх: там нет луны, только несколько звезд - они могли бы указать путь, но Леде не под силу разгадать их шифр. Она впервые оказалась в ночном лесу. Ни фонарей, ни вывесок, ни праздных гуляк - только ночь, тишина и холод, забирающийся под одежду, под кожу, достающий до самого сердца. Леда обхватывает себя руками, встает и бредет сквозь тьму, стараясь ступать очень-очень тихо. Она хотела бы пуститься бегом, но знает: где-то здесь ходит похититель, и наверняка он уже почуял, что его жертва вырвалась из клетки. "Тихо, тихо, тихо", - шепчет Леда самой себе, растирая плечи. Чулки уже промокли, и пальцы деревенеют от холода и сырости, в кожу впиваются опавшие хвойные иголки. Сколько идти до города? Можно ли вообще до него дойти? Может быть, она в другой стране; может, в России, и этот лес тянется на сотни километров... Но даже если так, выбора у Леды нет. Она намечает на небе самую яркую звезду и идет туда, куда та указывает, - разве не так поступали в книгах капитаны кораблей, сбившихся с пути? Леда не помнит, но идет дальше, не останавливаясь. Рано или поздно настанет утро, и, если повезет, она встретит его далеко от бункера.
   Леда думает о том, что она сделает, как только выберется из леса. Сначала нужно позвонить в полицию - и дело даже не в желании насолить похитителю - ей не дает покоя мысль об Иве, запертой в бетонном бункере: без солнца, без воздуха, без жизни. Что Близна сделает с ней, когда вернется и не обнаружит Леды? Ива не станет лгать, она скажет, что выпустила заложницу, и что тогда? Леда невольно ускоряет шаг, под ступнями хрустят ветки, впиваются в подошвы, но онемевшая кожа не чувствует боли.
   Из глубины леса раздается крик ночной птицы, Леда вздрагивает от неожиданности. Какие звери сейчас выходят из своих нор? Она не знает. Леда всегда была городской девчонкой, и единственное животное, которого она боится, - это Близна. Что сделает ей волк или медведь? Просто покалечит или убьет. Близна вернет ее в бункер. Леду передергивает. Нет, ни за что. Она скорее разможжит голову о бетонный пол, но не позволит похитителю коснуться себя еще раз. Желудок сводит болезненным спазмом: последний раз она ела за обедом (или ужином?), с тех пор прошло много времени. Леда прижимает ладонь к животу, умоляя тело продержаться еще чуть-чуть, но боль не желает утихать. К ночным звукам - после тишины бункера они звучат оглушительной какофонией - примешивается ритмичный хруст веток. Кто-то идёт - и с каждой секундой приближается к Леде.
  
   Он не сразу понимает, что эти непривычные, выбивающиеся из общей гармонии, звуки - человеческие шаги. Близна щурится, вглядываясь в темноту, и размытый силуэт приобретает очертания. По лесу идет женщина. И вне всякого сомнения, эта женщина - Леда. Как она выбралась из бункера? Что она сделала с Ивой? Близна подавляет порыв броситься вдогонку - слишком большое расстояние разделяет их - и крадется за Ледой, стараясь не выпустить ее из виду. Это легко - она идет медленно, ежась от холода, осторожно ступая по ковру из хвои, а скоро совсем останавливается.
   Близна убьет ее. Она не оставила ему выбора. Он надеялся, что Леда поймет его замысел; порой ему казалось, что она смирилась, но каждый раз ее покорность оборачивалась ложью. Даже если он вернет ее в бункер, она снова захочет сбежать; позволить ей уйти тоже было бы несусветной глупостью. Опасной глупостью. Значит, он должен убить Леду. Близна смотрит на свои руки - большие, сильные. Он никогда никого не убивал. Прикидывает: напасть сзади, крутануть голову так, чтобы хрустнули позвонки. Кажется, так просто.
  
   Боль накатывает волнами, стягивает внутренности в узел. Леда пытается идти, но с каждым шагом спазмы усиливаются, и она встает на колени, сжимается в комок, пытаясь слиться с темнотой. Она кладет ладони на землю, потом прикладывает их к животу. От холода боль становится тише, хоть и не исчезает окончательно.
   Его появление совсем не похоже на кино, где злодей вылетает из темноты мгновенно и бесшумно, как летучая мышь. Леда видит, как Близна приближается к ней, словно в рапиде, - каждое движение отчетливо и очень значительно: вот он отталкивается подошвами кроссовок от земли, вот он протягивает руку, желая ухватить жертву, хотя между ними еще несколько метров. Она даже успевает вскочить и сорваться с места - но он настигает ее, они сталкиваются лицом к лицу, и Леда кричит изо всех сил - от этого крика срываются в небо птицы и летучие мыши. Близна пытается зажать ей рот; они борются, катаясь по земле, нанося друг другу беспорядочные удары. Она отбивается, колотит по спине, по плечам, по голове похителя, целится пальцами в глаза; он пытается ухватить ее руки, но не может найти точки опоры. Его лицо так близко, его вес вдавливает Леду в землю - будто бы такое было раньше, но некогда вспоминать. В голове одна мысль: выжить! Ему всё-таки удается вцепиться в запястья Леды, в эту же секунду она делает движение головой и бьет лбом в переносицу Близны. Его мозг взрывается вспышкой молнии, боль ослепляет, перед глазами разливается яркий холодный свет. Леда отталкивает его, вскакивает на ноги. Близна лежит на земле, держась за сломанный нос; с подбородка капает кровь, собираясь в черные лужицы. Леда с силой пинает похитителя в пах, по почкам, в лицо. Он заслужил каждый удар, он заслужил сдохнуть здесь - жаль, она не сможет убить его. Леда с сожалением отворачивается и бежит прочь. Больше нет ни боли, ни страха. Она свободна - и больше никто не лишит ее свободы, не подчинит себе, не заставит улыбаться и делать вид, что ей хорошо. Она бежит напролом, не видя и не слыша ничего вокруг, не боясь привлечь внимание хищников - в зверином или человеческом обличье. Свободна! Свободна! Времени не существует - есть только мелькающие мимо деревья: одно, два, десять, двадцать... Сквозь них виднеются огни. Леда щурится, не веря своим глазам; прибавляет скорости, и свет становится ярче, шум - громче. Перед ней огни шоссе: фонари и фары автомобилей. В легких совсем не осталось воздуха, сердце колотится о ребра, будто вот-вот взорвется, но она продолжает бежать, пока не выбегает на обочину. Она среди людей - пусть даже они проносятся мимо в своих жестяных оболочках. Шоссе расплывается и тает перед глазами, линии и краски становятся мягче и смешиваются с темно-синим небом. Леда не сразу понимает, что плачет, - задыхаясь, захлебываясь слезами и соплями, размазывая их по лицу. Ей хватает сил только выставить вперед руку. Пальцы дрожат, перебирают по воздуху. Автомобили едут мимо. Никто не хочет неприятностей.
   Проходит целая вечность, рука Леды онемела; сама Леда уже застыла и превратилась в соляной столб, когда наконец рядом с ней останавливается седан - в темноте не разобрать ни цвета, ни марки. За рулем седая, коротко стриженая женщина. Леда наклоняется к распахнутой двери, хочет объяснить, что случилось, но из глотки вырываются только мычание и всхлипы.
   - Садись, - командует женщина.
   Леда падает на мягкое сидение. В салоне горит мягкий желтый свет. Хозяйка машины разглядывает пассажирку: ее исцарапанное лицо и руки, грязную одежду, разорванные чулки, спутанные волосы с застрявшими хвоинками - и говорит:
   - Закрой дверь.
   Леда подчиняется. Свет гаснет, и машина трогается с места.
   - Я Анита. Как тебя зовут?
   Она хочет назвать свое имя, но зубы стучат так, что слова выходят совсем неразборчивыми.
   - Я включу печку. Сейчас будет тепло, - говорит Анита. Она невозмутима - словно каждый день подбирает на дороге оборванных дрожащих женщин. - Мы едем в больницу. Выпей воды.
   Между сидениями торчит пластиковая бутылка. Леда жадно пьет, обливая и себя, и сидение; косится на Аниту, но та сосредоточена на дороге и намокшая обивка ее совсем не волнует. В машине жарко и душно от работающей на полную силу печки. Леда почти перестает дрожать. Перед тем, как заговорить, она прокручивает фразу в голове, повторяет ее про себя на разные лады, и наконец произносит, тщательно выговаривая слова:
   - Меня похитили. Мне нужно позвонить в полицию.
  

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

   Я захлопываю дверь и наваливаюсь на нее всем телом, баррикадируя вход собой, словно Леда могла бы открыть замок снаружи и ворваться в бункер. Металл быстро нагревается под кожей, я прижимаюсь к двери щекой, вслушиваясь в звуки за ней, - но ничего не слышу. Много лет она надежно защищала нас от вторжений внешнего мира - до тех пор, пока Близна сам не открыл ее и не впустил в бункер беду.
   Она ушла. Ее больше нет.
   Я произношу эти слова вслух. Сначала тихо, потом громче и наконец распеваю их во все горло. Ее больше нет. Близна может злиться, кричать, кинуться вдогонку сквозь ночной лес, преследуя ускользающую тень, но Леда сюда больше не вернется. Должно быть, она уже далеко, бредет по спящему городу; дальний свет фар на мгновение выхватывает ее из темноты, но через секунду Леда снова становится анонимной и невидимой. Близна никогда не найдёт её в огромном мире за пределами бункера.
   Я выпрямляюсь. Хотя Леды здесь больше нет, я все ещё чувствую её запах. На дверных ручках остались отпечатки ладоней. В спальне Близны лежит её одежда и пропитанное потом постельное бельё. Я засучиваю рукава - предстоит много работы. Я изгоню все воспоминания о Леде, прежде чем вернётся Близна. Я сную по бункеру, собирая вещи в чёрный целлофановый мешок, сдирая с кровати простыни. Даже приборы, забытые на столе после неудавшегося ужина, летят в мусор. Я оттираю мокрой губкой все поверхности, которых касалась Леда. Кожа на кончиках пальцев съеживается от воды, предплечья зудят под намокшими рукавами свитера, но я продолжаю скрести пол вокруг себя, пока не оказываюсь окружена водой со всех сторон, словно остров внутри острова. В ванной я засыпаю все поверхности чистящим порошком, он лежит на кафеле скрипучими сугробами, распространяя химическую вонь, но запах Леды не исчезает. Принести бы сюда воздуха из леса, чтобы очистить бункер от углекислого газа, пропущенного через ее легкие. У меня кружится голова, я возвращаюсь в спальню Близны и ложусь на голый матрас. Потолок раскачивается прямо перед глазами, меня мутит. Всё вокруг мерзко, всё вокруг - скверна. Все воды мира не могут очистить мои мысли. Что бы ни случилось дальше, в моих ушах будут звучать чужие крики и стоны. Можно выкинуть вещи, можно делать вид, что ничего не произошло, но память останется навсегда. Сколько нужно прикосновений, чтобы стереть ее или хотя бы заставить поблекнуть? Я обхватываю себя руками, провожу пальцами по предплечью вдоль длинных голубых вен - на коже выступают мурашки. Холодно. Близна вернется, ляжет рядом, но уже не сможет меня согреть.
   Я не хочу, чтобы он возвращался, - страшная, кощунственная мысль, словно бог рухнул с небес и лежит под моими ногами, расколотый на черепки. Она сладкая на вкус, перекатывается на языке, так и просится, чтобы ее произнесли.
   Не возвращайся.
   Я не вынесу, если ты вернешься.
   Не возвращайся, не приноси с собой чужой запах, который не вытравить с кожи. Не приноси нелепую ложь, не скидывай ее у дверей как тяжелый, оттянувший плечи, мешок. Не приноси измену. Я закрываю глаза, слепо вожу ладонями по шершавому матрасу. Недавно, когда Близна накрывал меня своим телом, кровать была для нас седьмым небом. Сейчас подо мной шипы, гвозди, битое стекло. Я ворочаюсь, и с каждым движением они впиваются глубже. Никогда я больше не буду счастлива. Ничто на свете не заставит меня рассмеяться. И в этом виноват Близна. Когда-то я засыпала мгновенно и просыпалась с легкой и пустой головой - без воспоминаний и сожалений; только на теле оставались пометки, словно закладки в книге. Не открывая глаз, я пробегаю пальцами по коже, но не нахожу ни синяков, ни укусов, ни царапин. Больше нет ни монстра, ни Леды, ни Близны. Я осталась одна - только чёрный пакет горбится в углу как запоздалое дурное знамение. Перед ним были и другие, только я нарочно ослепла, оглохла, онемела, сделала вид, что ничего не происходит; притворилась, что Близна не отталкивает меня, - и теперь пожинаю плоды собственной трусости. Надавать бы самой себе пощечин, только вот этим ничего не поправишь. Я лежу, разглядывая мигающие лампы на потолке, пока - даже не слухом, а самым отдаленным краешком сознания - не улавливаю звук шагов в коридоре. И даже зная, что рано или поздно услышу их, я всё равно вздрагиваю от неожиданности.
  
   ***
  
   Его лицо - маска запекшейся крови, одежда - черная от земли, словно он только что выбрался из могилы. Я смотрю, не в силах отвести взгляд, быстро моргая, словно со следующим взмахом ресниц ужасное видение исчезнет и передо мной встанет настоящий Близна. Он произносит разбитыми губами моё имя, но я боюсь отозваться. Тогда он повторяет:
   - Ива. Ты в порядке? Она ничего тебе не сделала?
   Чужой утробный голос. Я ищу взглядом приметы: ведь что-то должно было остаться - и наконец нахожу. Руки. Исцарапанные, покрытые синяками и кровавыми грязными пятнами - но это по-прежнему руки Близны: крупные, с рельефными костяшками и переплетением жил и длинных шрамов. Я прижимаюсь к нему всем телом, обнимаю, стискиваю изо всех сил. На моем свитере остаются пятна крови и грязи, но мне всё равно. Лес, земля и река стерли чужие запахи, дурные мысли отступают в тень. Теперь Близна принадлежит только мне, как мои глаза или пальцы. Разве можно ненавидеть часть себя? Он говорит:
   - Больно.
   Я не сразу понимаю, о чем он, - ему приходится мягко отстранить меня.
   - Что случилось?
   - Леда. Леда случилась. Ничего не хочешь мне рассказать?
   - Я выпустила ее.
   Я могла бы сказать эти слова гордо, задрав подбородок и глядя Близне прямо в глаза. Но почему-то горблюсь и отвожу взгляд. Вопреки моим ожиданиям, Близна не кричит, не набрасывается на меня, не задает вопросов. Только кивает: понятно.
   - За нами придут, - говорит он. - Надеюсь, ты довольна. Меня посадят в тюрьму. Тебя - отправят в интернат.
   - Леда обещала никому не говорить о нас.
   Близна ухмыляется, и кровавая корка на его лице идет трещинами. Только сейчас я понимаю, что натворила, и подношу ладонь ко рту, сдерживая рвущийся наружу то ли крик, то ли всхлип. У меня не было выбора, убеждаю я себя. Что мне оставалось? Слушать стоны за стеной? Каждое утро сталкиваться с Ледой на пороге ванной?
   Я прижимаюсь к Близне - на этот раз осторожнее, чтобы не причинить боли. Зеленые глаза над черным развороченным лицом смотрят на меня сверху. Он говорил, что я никогда не умру, а значит, он вечно будет со мной, - иначе зачем мне жизнь?
   Я говорю:
   - Тебе надо умыться.
   - Потом. Сиди в комнате и никуда не выходи, ясно?
   Он снова отталкивает меня - теперь, когда нас могут разлучить в любую минуту.
   - Нет. Я пойду с тобой. Ты больше не будешь выставлять меня за дверь.
   Близна машет рукой, капитулируя.
   - Сейчас уже всё равно. Знаю, ты не послушаешься, но я прошу: когда тебя заберут, никому не рассказывай о том, что видела.
   - И ты позволишь им? Вот так просто: приходите, забирайте мой дом, мою женщину...
   - Ты не женщина, Ива. Ты ребенок.
   Я сжимаю зубы, чтобы не расплакаться. "Не смей", - командую сама себе. - "Идиотка, слабачка, плакса, не смей реветь".
   - Сколько мне лет? - Приходится говорить шепотом, чтобы Близна не услышал, как дрожит мой голос.
   - Я не знаю.
   - Как это, ты не знаешь? - хрипло шепчу я, словно у меня ангина.
   - Семнадцать? Восемнадцать? Ты родилась летом - точнее я не помню.
   - Но должны быть какие-то записи?
   - Я всё сжег.
   Бумага корчится в огне, потом налетает ветер и разносит пепел по свету. Не остается ничего. Две слезинки всё-таки выкатываются из моих глаз, бегут по щекам, по шее, пока не находят приют в ямках ключиц.
   - Значит, я - ребенок? Поэтому ты не хочешь меня? - Я одним движением стягиваю свитер. - Посмотри, вот мое тело, разве это тело ребенка? Посмотри на меня.
   Он качает головой, поднимает свитер с пола и накидывает мне на плечи.
   - Ты очень красивая, Ива. Прости. Я должен идти.
   Близна выходит из комнаты, а я не могу даже позвать его, попросить остаться со мной. Скоро нас разлучат, а я лишь немо таращусь в пол, туда, где только что стоял Близна. Я ничего не могу изменить, и каждый новый поступок, каждое движение или слово сделают только хуже. Поэтому я остаюсь неподвижной, слушая, как за стеной звенит и бьется стекло, журчит вода и ругается Близна. Он ходит, хлопает ящиками и дверцами шкафов. Я пробую сделать шаг: ноги вросли в землю, но мне удается - босая ступня отрывается от пола. Под кожей выступают голубые жилы - словно корни, соединяющие меня с холодным бетоном. Я делаю еще один шаг. Добравшись до комнаты - одной из тех, что вечно были заперты, - я обнаруживаю распахнутую дверь, осколки стекла, вырванные из шкафов и перевернутые ящики. Близна стоит среди этого бедлама, зажимая кровоточащую ладонь.
   - Что случилось? - спрашиваю я.
   - Я порезался.
   - Что это за комната?
   - Какая разница? Здесь больше ничего нет.
   Я замечаю на полу бумажку - этикетку, из тех, что клеят на лекарства. Приседаю на корточки, подношу находку к глазам.
   A(II) Rh+
   Близна говорит:
   - Дай сюда. Сейчас же.
   - Что это? Формула?
   - Я сказал, дай сюда!
   Он хватает меня за руку, выкручивая запястье, но несмотря на боль, я сжимаю бумажку в кулаке. Близна опрокидывает меня, наваливается сверху, пытаясь дотянуться до моей руки. Я почти не сопротивляюсь, моё тело струится под ним как река: поддается, стелется пуховой периной. От Близны пахнет лесом и кровью, пыль и грязь скрипят у меня на зубах, но я всё равно открываю рот.
   Близна отстраняется, а я остаюсь лежать с закрытыми глазами на полу.
   - Теперь уже всё равно, - раздается голос сверху. - Они скоро будут здесь.
   Зачем повторять это раз за разом? Ожидание мучительно, оно грызет наши души, и мы замыкаемся в самих себе. Когда-нибудь мы пожалеем, что не провели последние минуты на свободе прижавшись друг к другу так, чтобы никто не мог разомкнуть наши руки. Близна продолжает, и с каждым его словом я сжимаю веки еще крепче.
   - Я расскажу тебе всё, что успею рассказать. Ты возненавидишь меня, но так будет лучше. - Он замолкает на секунду - я слышу, как он сглатывает слюну, - и повторяет: - Да, так будет лучше.
   Моя мать никогда не любила меня. Она растворилась в солнечной дымке, ступив на подножку трамвая, и даже не бросила прощального взгляда на младенца, исторгнутого ее ненасытным лоном. А Близна... монстр... он любил меня слишком сильно. Я раскидываю руки в стороны, под сомкнутыми веками плывут круги - темно-красные, как зелье монстра.
   Как A(II)Rh+.
   Он зовет меня - сначала сверху, потом его голос приближается, звучит у самого лица.
   Ива. Ива. Ива.
   Имя, которое он дал мне. Имя, о котором я не просила. Жизнь, о которой я не просила.
   - Я, правда, больна? - Шершавый сухой язык скребет десны и небо, от каждого слова рот наполняется кровью. - Я умру, если выйду отсюда?
   - Не умрешь. Но солнечный свет обожжет тебя. Кожу. Глаза.
   Он любил трогать мою кожу. Кончиками пальцев или губами проводить от ключицы до соска, вдоль позвоночника, по внутренней стороне бедра - монстру никогда не надоедало это путешествие - поэтому он продолжал опаивать меня наркотиком и снова проходить тропой, ведущей с севера на юг.
   - Сейчас снаружи день?
   - Не знаю. Должно быть, утро.
   Я открываю глаза и поднимаюсь на ноги. В голове на мгновение темнеет, я замираю, стою, пошатываясь, до тех пор, пока комната не приобретает четкие очертания. Близна сидит на полу у моих ног. Он сказал, что я возненавижу его. Но я ничего не чувствую.
   - Куда ты?
   - Не твое дело.
   Он пытается взять меня за руку, но я выворачиваюсь и бегу к двери, ведущей наружу. Близна останавливает меня, когда мои пальцы уже взлетают к кодовому замку, встает между мной и выходом - грудь тяжело поднимается и опускается, от каждого движения на лице появляется гримаса. Под грязью почти не разобрать черт, но я знаю: Близне больно.
   - Не делай глупостей.
   - Не говори мне, что делать. Я могла бы жить снаружи, быть счастливой, как все те люди в кино!
   - Жизнь - это не кино, Ива.
   - Но я этого не знаю!
   Я хочу выйти. Здесь, в бункере, не осталось ничего, что могло бы удержать меня, а снаружи - настоящая жизнь. Я чувствую запах леса и реки - он пробивается сквозь железо и бетон, касается моих ноздрей, щекочет их, зовет вперед, вперед, вперед. Потому что за моей спиной ничего нет.
   - Выпусти меня. Разве мало того, что ты украл мою жизнь? Разве мало того, что ты делал со мной?
   Зеленые глаза непроницаемы, зрачки сжаты в крошечные точки - они не выдадут своих тайн. Близна говорит:
   - Но иногда... мне казалось... что ты этого хотела, девочка моя.
   Я бью его по щеке с такой силой, что ладонь звенит болью от кончиков пальцев до запястья.
   - Мразь... Отойди.
   - Нет.
   Он стоит неподвижно, пока я пинаю его, бью кулаками, забыв о боли в руке; выкрикиваю ругательства и плюю ему в лицо. Я ору: выпусти меня, выпустивыпустивыпусти - визжу и мечусь как ведьма. Но Близна остается на месте, преграждая мне путь.
   Когда я устаю кричать и затихаю, в бункере раздается слабый хриплый голос. Мы прислушиваемся, чтобы разобрать слова, но в этом нет нужды: он повторяет одно и то же раз за разом, пока до нас не доходит:
   - Откройте дверь. Откройте дверь. Это полиция. Откройте дверь.
   Близна тянется к панели, и я вдруг висну на его руке, шепчу:
   - Нет, нет, нет, не открывай, подожди, не надо...
   Мне страшно. Я цепляюсь за Близну, вжимаюсь в него всем телом, закрываю глаза. Надо только вдохнуть его запах, крепко зажмуриться, и больше не будет страшно. Я не хочу открывать дверь. Мы всё забудем, ведь еще не поздно, еще можно вернуться в свою комнату, заснуть и, проснувшись, обнаружить всё на своих местах: Близна готовит мясо, в холодильнике лежит пакет с овощами для салата - я должна вымыть их и нарезать, а потом мы будем обедать, смотреть кино, гулять по лесу, плавать в реке... Надо только заснуть.
   Но я не засыпаю - напротив, мир вокруг слишком четкий. Лампа над головой раздражающе мигает: то гаснет, то вспыхивает с новой силой, с каждым разом всё ярче. Каждый звук оглушительно громок: увещевания полицейского громкоговорителя, писк кнопок кодового замка...
   Близна отталкивает меня вглубь бункера, но я успеваю увидеть сияющее за спинами полицейских солнце. Они бегут к нам, топоча тяжелыми ботинками, но я не вижу лиц - только черные силуэты. Один из них - Близна, но я теряю его в толпе, кидаюсь от одного расплывающегося пятна к другому, пока одно из них не ловит меня и не заключает в железные объятья.
   - Близна! Близна! - зову я, и он откликается, кричит мне сквозь волнующееся море человеческих тел:
   - Я здесь! Не бойся, слышишь?
   - Заткнись! - слышится из того же угла, что и голос Близны. Раздается звук удара, и я вскрикиваю, словно ударили меня.
   Пятно за моей спиной наклоняется и бормочет мне на ухо:
   - Всё хорошо, всё хорошо...
   Но ничего не хорошо и не будет хорошо. Я извиваюсь, пытаюсь пнуть пятно по ногам, боднуть головой в нос, но ему всё нипочем. Из-за открытой двери в бункере слишком много света, солнце жжет кожу и до боли слепит глаза даже сквозь зажмуренные веки.
   - Закройте ей лицо, ей же больно, - кричит Близна. - Она ничего не сделала, закройте ей лицо!
   Сквозь щелочку между веками я вижу что-то белое; оно приближается, заслоняя свет. Мне в предплечье впиваются короткие острые ногти, в сгибе локтя вспыхивает боль - тоже короткая и острая. Я взвизгиваю и хочу убрать руку, но тело мгновенно становится ватным и непослушным, обмякает в железных объятьях полицейского. По сгущающейся в моей голове тьме, словно вспышки комет, проносятся несвязные мысли.
   Близна.
   Близна.
   Близна.
   Монстр.
   Мой монстр.
   Что же с нами теперь будет?
   Но скоро гаснут и они.
  
   ***
  
   Нет никаких ангелов и никакого света. Есть только непроницаемая темнота и тысячи тихих незнакомых звуков: кто-то ходит за стеной, покашливает, бормочет вполголоса, поскрипывает, шуршит еле слышно. Где бы я ни оказалась, это не бункер - хотя здесь тоже пахнет медикаментами, как в лаборатории Близны. Я лежу неподвижно, боясь привлечь к себе внимание. Пытаюсь открыть глаза, но темнота не исчезает. Сжимаю кулаки, стискиваю зубы, чтобы не закричать. Я ослепла. Солнце сожгло мои глаза, как и предсказывал Близна. Больше не будет ночного неба, звезд, лунной дорожки на реке - я вспоминаю всё, что успела увидеть перед тем, как ослепнуть, - выходит, немного. Остаток своей жизни я проведу в наполненной шорохами темноте и даже не смогу убить себя без посторонней помощи (кто захочет стать помощником в таком деле?). Из бесполезных глаз вытекают слезы, но вязнут на полпути - что-то мешает им течь дальше по щекам. Я провожу ладонью по лицу и натыкаюсь на повязку. Руки дрожат, я срываю ее, царапая ногтями кожу, вырывая попавшие в узел волоски.
   И я снова вижу. Мне приходится зажать себе рот, чтобы удержать полувздох-полукрик облегчения. Не отнимая ладоней от губ, я обвожу взглядом комнату. Свет погашен, но из темноты выступают очертания предметов: прикроватный столик, картина на стене, ребристая батарея, ночник, покрытый абажуром. Я нащупываю выключатель, и по полу разливается пятно тусклого желтого света. Я боюсь вставать - вдруг кто-то придет, услышав поскрипывание половиц, - поэтому осторожно сажусь на койке, поджимаю под себя босые ноги и снова оглядываюсь. Здесь есть окно - раньше я видела их только по телевизору, они были голубыми - из-за неба, которое можно было увидеть сквозь стекла, - но это окно непроницаемо черное; если за ним и скрывается небо, на нем нет ни звезд, ни луны. В комнате тепло, но меня бьет дрожь, я кутаюсь в одеяло, подтыкаю его в щели между матрацем и собственным телом. Грубая шерсть покалывает кожу даже сквозь пододеяльник и ночную рубашку. Я обнюхиваю сорочку - от нее пахнет дезинфектантами, как от всего в комнате. Где я? Куда они увезли Близну? Что они сделают с нами? Он говорил, что его отправят в тюрьму, меня - в интернат. Но я не знаю, что такое интернат; их не показывали в тех фильмах, что мы смотрели по вечерам. Зато тюрьмы там показывали часто: ряды клеток, заключенные просовывают руки между прутьями и кричат или сидят в камерах и ждут казни. Близна говорил, сейчас уже не казнят, только в Америке. Я успокаиваюсь на мгновение, а потом мне приходит мысль: что если нас привезли в Америку? Как узнать, где я, и, что еще важнее, где Близна? Я вспоминаю наше расставание - кажется, ладонь еще болит от удара, а язык жгут ужасные, злые слова, которые я бросала в лицо Близне. Если бы не я, если бы не моя глупость, не моя ревность, ничего бы не случилось. Мы бы по-прежнему сидели перед мерцающим экраном телевизора, а снаружи шумела бы река и ветер путался в кронах деревьев. И темнота с тишиной не были бы врагами, скрывающими в себе всевозможные опасности.
   Снаружи снова кто-то ходит, и на этот раз шаги решительно приближаются к моей двери. Я одним движением ныряю под одеяло, накрываюсь с головой и притворяюсь, что сплю, хотя сердце бьется оглушительно громко. Дверь открывается, и сквозь щелку между одеялом и матрацем я вижу колени в блестящих колготках, едва прикрытые белым подолом. Гостья наклоняется поправить одеяло, и к моему ужасу встречается со мной взглядом.
   - Проснулась?
   Притворяться дальше - глупо, поэтому я откидываю одеяло с головы и разглядываю стоящую передо мной девушку. Она моложе Леды, это видно даже в тусклом свете ночника; темные губы выделяются на бледном лице, тугие пружинки волос забраны в хвост. Красивая. На ней белый халат - значит, мы в больнице.
   - Не бойся, - говорит она, хотя, кажется, сама боится меня. - Ты умеешь говорить? Понимаешь мой язык?
   Я киваю. Она принимает меня за дикарку, это даже забавно - смотрит как на зверька, настороженно, не зная, что я выкину. Я могла бы скакать по палате, почесываться и кидаться во врачей экскрементами - и что вы мне сделаете? Я - девочка-маугли, первобытная и абсолютно ненормальная.
   - Мария. - Девушка тычет себя пальцем в грудь. - Рыська.
   - А я - Ива.
   - Как ты себя чувствуешь, Ива? - заботливо спрашивает Рыська.
   - Нормально.
   - Тебе что-нибудь принести? Воды? Поесть?
   Я хочу пить, но не хочу оставаться одна, поэтому только мотаю головой.
   - Где я?
   - В больнице. Я позову врача, скажу, что ты проснулась.
   - Не надо, не уходи.
   - Ладно. - Она присаживается на кровать. - Хочешь поговорить?
   В моей голове роятся вопросы, но я не знаю, с чего начать. Мария-Рыська - третий человек, которого я вижу так близко. Ее рука лежит рядом с моей, ногти коротко острижены и поблескивают в электрическом свете. Мне хочется прикоснуться к ней, но я не решаюсь.
   - Как я сюда попала?
   - Тебя привезли полицейские. Ты была в плену, но всё закончилось. Ты в безопасности.
   Да неужели. Пусть я знаю не так много, но поверить в то, что внешний мир безопаснее чрева бункера, я не могу. Жизнь с Близной - плен? Какие глупости.
   - Когда я выйду отсюда?
   - Не знаю.
   - Я могу выйти сейчас?
   Рыська качает головой.
   - Тебе нельзя выходить на свет.
   - Но вы можете сделать мне укол или дать лекарство?
   Я вспоминаю фильм, который приносил Близна, про мужчину, который покрывался ожогами на солнце. Его никто не мог вылечить. Значит ли это, что я тоже неизлечима и останусь здесь навсегда? Меня передергивает, и Рыся, думая, что это от холода, подтыкает мне одеяло, гладит по руке. Пальцы у нее гладкие и нежные.
   - Нужно провести обследование. - И добавляет: - Всё будет хорошо, Ива. Теперь всё будет хорошо.
   Но я знаю, что эти слова ничего не значат: в книгах и кино их говорили даже умирающим, за секунду до того, как те испустят дух. То же мне говорил полицейский, который держал меня, ослепшую и перепуганную, визжащую, словно вырванная из земли мандрагора. Всё хорошо. Хотя хуже не придумаешь.
   - Расскажешь, что с тобой случилось? - спрашивает Рыська. Она умирает от любопытства и не может это скрыть. Я - уникальный случай, диковинка. Жертва безумца, всю жизнь проведшая в заключении, - история для Голливуда.
   Я рассказываю. Мне приходится пригладить и приукрасить реальность, но, кажется, выходит убедительно. Я молчу о лаборатории, о запахе лекарств, о монстре, о Леде - вместо этого вытаскиваю из памяти буколические сцены со снежными ангелами, прохладной речной водой, с вечерами перед телевизором; складываю историю о девчушке и ее опекуне, о простой понятной жизни, не запачканной прикосновением внешнего мира. Когда я говорю "Близна", к глазам подкатывают слезы, но я продолжаю повествование. Рыська слушает, не перебивая, не задавая вопросов; сверлит меня напряженным взглядом. Я рассказываю про арест, замолкаю и пожимаю плечами, словно говоря: ну вот и всё, ты лучше меня знаешь, что было дальше.
   - Ничего себе, - выдыхает она. - С ума сойти...
   Я не даю ей опомниться - беру ее за руку, и она крепко сжимает мою ладонь в ответ.
   - Как мне найти Близну?
   - Я не знаю.
   - Но можешь узнать? - Не зря же я изображала Шахерезаду.
   - Ива, я, правда, не знаю...
   - Я прошу тебя. Что угодно, любая малость. Хотя бы что он жив, что его не убили при задержании. Пожалуйста.
   Рыська резко выдыхает, хлопает ладонью по одеялу.
   - Ладно. Я постараюсь узнать. А пока отдыхай, хорошо?
   Я не чувствую усталости, но покладисто киваю.
   - Если что-то нужно, нажми кнопку, вот здесь. Всё, я пошла, надо продолжать обход.
   Она встает и направляется к дверям. Я окликаю ее на пороге.
   - Рыська?
   Она оборачивается.
   - Мы же не в Америке?
   Рыська смеется.
   - Нет. Не в Америке.
  
   ***
  
   В больнице много врачей, они сменяют друг друга так быстро, что я не успеваю запомнить их лиц. Они светят мне в глаза фонариками, бьют молоточком по колену, задают вопросы - всякие глупости, вроде того, кто сейчас президент или что общего у бабочки и глобуса. Разговоры и бесконечные тесты утомляют, иногда у меня даже нет сил выйти на прогулку. Мне разрешают гулять по больничному саду - только поздно вечером и в сопровождении Рыськи. Фонари светят слишком ярко, поэтому я ношу огромные солнечные очки - они вечно сползают на кончик носа, и мне приходится их поправлять. Воздух здесь совсем не такой, как в лесу; я вдыхаю полной грудью, пока не начинаю чихать. Когда Рыся не видит, я трогаю всё, до чего могу дотянуться: рыхлую влажную землю, голые кусты, кованую ограду - чтобы унести в палату на кончиках пальцев кусочек внешнего мира. Мы заходим вглубь сада, где нет фонарей, и я наконец могу снять очки.
   - На небе нет звезд, - говорю я.
   - В городе их не видно.
   - Жаль.
   Рыся указывает в небо.
   - Зато вон там, видишь, луна?
   - Вижу.
   Я хотела бы прикоснуться к луне, чтобы убедиться, что она всё та же, что она не изменилась с тех пор, как качалась над моей головой, когда Близна целовал меня на берегу реки.
   Недавно в палату приходили полицейские: женщина и мужчина в одинаковых темно-синих рубашках. Они спрашивали меня о Леде и еще о каком-то человеке с незнакомым именем. Я не сразу поняла, что они имеют в виду Близну.
   Нет, комиссар, он не бил меня и не насиловал. Он заботился обо мне. Я любила его больше жизни. О последнем я, конечно, не говорю вслух.
   Врачи хотели проверить, девственница ли я. Меня привели в кабинет, велели раздеться, сесть на кресло и раздвинуть ноги, но я отказалась. Рыська сказала, что они не могут меня заставить. Никто никогда не узнает, как Близна склонялся надо мной и делал меня счастливой. Всё, что произошло в бункере, там и останется: об этом будут помнить бетонные стены и мы с Близной, а прочих наши дела не касаются.
   Я говорю полицейским, что не знаю никакой Леды. Мы были в бункере только вдвоем, всегда. Мужчина предупреждает, что если я вру, меня могут посадить в тюрьму; женщина касается его плеча, говорит: "Не надо". Я усмехаюсь.
   - Вы думаете, я боюсь замкнутых пространств?
   Рыська говорит, что видела Леду по телевизору и врать не имеет смысла.
   - Все знают. Она говорит, что Близна похитил ее, насиловал и избивал.
   От такой беспардонной лжи у меня перехватывает дыхание.
   - Насиловал? Избивал?
   Я прошу Рыську наклониться ко мне поближе. В палате нет никого, кроме нас, но я никому не доверяю. Весь мир только и ждет, чтобы сцапать нас и заточить в клетку. Почему они судят только Близну?
   Я говорю Рысе на ухо:
   - Леда была в бункере, это правда. Но Близна ее пальцем не тронул, она сама, понимаешь? Она сама хотела украсть его у меня.
   - Ива... Что ты такое говоришь?
   Слышать это обидно до слез, особенно от Рыськи.
   - Не веришь? Тебя там не было. Как ты можешь сомневаться?
   Она обнимает меня, и я разрываюсь между желанием оттолкнуть ее и прижаться крепче.
   - Иногда мы ошибаемся, - говорит она, и я не знаю, кого она имеет в виду: Леду, Близну, меня или, может быть, саму себя.
   Не стоило мне говорить о Леде. Я назвала ее по имени, и она не заставила себя ждать. Я лежу в постели и ковыряю вилкой больничный обед - мясо с овощами. На вкус оно не такое, как готовил Близна; я не хочу его есть. Я жду вечера, когда столовая закроется, чтобы не обедать в компании других пациентов, не слышать их голосов, не отвечать, когда со мной пытаются заговорить. Пусть еда давно остыла и заветрилась - всё равно ее приготовили уже несъедобной.
   Леда появляется на пороге, за ней стоят еще несколько человек с камерами и микрофонами. Словно опять кто-то решил захватить мою и без того расползающуюся по швам жизнь. Я быстро-быстро моргаю, надеясь, что морок развеется, но вместо этого пришельцы приближаются, окружают меня, берут в кольцо, из которого не вырваться, щелкают камерами. Один из них целится в меня микрофоном.
   - Ива, как ты себя чувствуешь?
   Их так много, что воздуха в палате не хватает. Я вжимаюсь в подушки, хочу спрятаться, но мне мешает стоящий на кровати переносной столик с обедом.
   - Тебе не нужно бояться, - увещевает меня человек с микрофоном.
   Леда протягивает ко мне руки. На ней джинсы и свободный белый свитер, ресницы слегка подкрашены. Она выглядит свежее и моложе, чем в бункере: мягкий свет ночника льстит ей, в отличие от беспощадных галогенных ламп. Я не верю, что Леде хватило наглости заявиться сюда - и что она не умоляет о прощении, лишь смотрит на меня сверху вниз с невыносимо самодовольным видом.
   - Детка, - говорит она. - Ты свободна.
   Словно ждет, что я кинусь ей на шею со слезами благодарности. Словно она - гребаная национальная героиня.
   Я слышу стук: оказывается, я держу край тарелки, и она бьется о поднос в моих дрожащих руках. Мне до смерти хочется выплеснуть содержимое в лицо Леде, чтобы соус испачкал белоснежную шерсть свитера, оставил повсюду жирные грязные пятна. Дрянь, лгунья, предательница. Ты не имеешь права носить белое.
   Я заставляю себя разжать пальцы. Рыська велела быть очень осторожной. Здесь не бункер. Я должна убедить врачей, что не нуждаюсь в лечении, - иначе окажусь в сумасшедшем доме. Мир снаружи живет по своим законам, и если ты не следуешь им - проваливай. Микрофон маячит у моего лица, заслоняя Леду, я отмахиваюсь, и от удара он издает громкий звук.
   - Уйдите отсюда, - говорю я. - Я не хочу разговаривать.
   - Но Ива, ты должна рассказать свою историю! Люди имеют право знать. - Леда по-прежнему стоит в нелепой позе с заломленными руками, голос звучит фальшиво и торжественно. - Не бойся, он больше тебя не тронет. Ты можешь рассказать всё.
   Я мотаю головой. Кровь стучит в висках, очертания людей и предметов расплываются, искажаются, превращаясь в чудовищ. Монстры окружили мою кровать и не успокоятся, пока не сожрут меня с кожей и волосами.
   - Уходите, - повторяю я шепотом. - Я ничего не скажу, уходите.
   - Расскажи о своем детстве, Ива, - говорит ведущий. - Как Тюремщик воспитывал тебя?
   Какой еще тюремщик? Я закрываю глаза ладонями. Пусть считают меня больной, сумасшедшей - уже всё равно.
   - Вы не могли бы оставить нас наедине? - спрашивает Леда.
   - Вы уверены? - Ведущий опасливо косится на меня, словно я - дикий зверь неизвестной породы, но всё-таки выходит и уводит с собой остальных. Слово Леды весит гораздо больше, чем моё: она принадлежит этому миру, а я - нет. И никогда не буду.
   Мы остаемся вдвоем. Я наконец снимаю с колен поднос и ставлю его на прикроватный столик. Леда хочет присесть на край койки, но я шиплю:
   - Не приближайся ко мне.
   Она отходит, встает в углу палаты.
   - Ива, послушай...
   - Ты обманула меня. Ты разрушила нашу жизнь.
   - Я спасла тебя, глупенькая. Неужели ты до сих пор этого не поняла?
   - Посмотри на меня, - я почти кричу, но осекаюсь и продолжаю шепотом: - у меня отняли дом, отняли Близну, у меня ничего нет. Это ты называешь спасением?
   - Теперь у тебя есть целый мир. Ива, он урод. Он украл твою жизнь.
   Да как она смеет? Я говорю сквозь сжатые зубы:
   - Пошла вон отсюда. Убирайся, пока я не убила тебя.
   Она смеется. Я смотрю на свои тонкие руки, бессильно лежащие на больничной простыне, - конечно, сейчас мои угрозы могут вызвать только смех. Но есть ножи, пистолеты, яд... Когда я выйду отсюда, я обязательно убью Леду.
   - Я вернулась домой, - говорит она. - Меня приглашают на телевидение. Берут интервью. Мне платят деньги за то, что я рассказываю свою историю. Моя дочь теперь живет со мной. Когда всё кончится, мы поедем на море. Если ты заговоришь, у тебя будет всё, чего пожелаешь.
   Да неужели. Я желаю только двух вещей: увидеть Близну и чтобы Леда сдохла - и говорю ей об этом.
   - Тебе придется подождать лет шестьдесят. Я никогда еще не чувствовала себя настолько живой. Может быть, я буду жить вечно... Так что, ты дашь интервью?
   Алчная идиотка. Может и стоило бы рассказать прессе о стонах за стеной, о легких танцующих шагах в коридоре, о запахе пота и секреций. Но я не торгую своими воспоминаниями. Моя история никого не касается.
   За дверью кричат, шумно ругаются, и в какофонии голосов я слышу Рыську. Она входит в палату и наставляет обвиняющий указательный палец на Леду.
   - Что вы здесь делаете? Кто пустил? Немедленно выйдите из палаты!
   На лице Рыськи гнев и решимость, словно она тычет в Леду не пальцем, а пистолетом.
   - Мы имеем право снимать, - говорит ведущий. Он стоит на пороге, за его спиной столпилась съемочная группа. Свет ночника поблескивает в стеклах очков.
   - Право? - взвизгивает Рыська и надвигается на ведущего. - Здесь вам не зоопарк!
   Он отступает, но продолжает говорить.
   - Может, вы пожелаете дать эксклюзивное интервью? Разумеется, за вознаграждение.
Его не смущает мое присутствие; если бы мне вздумалось возразить, он бы с изумлением
перевел на меня взгляд, словно в комнате заговорил стол или лампа.
- Покиньте палату, - повторяет Рыська. - Иначе я вызову охрану.
Леда кидает на меня последний взгляд - в нем смешались жалость и что-то, что я не могу разобрать. От этой сочувственной подачки хочется кричать, пинать стены или разбить что-нибудь хрупкое.
"Не смей так смотреть на меня", - говорю я, но не произношу ни слова. Когда-нибудь я обязательно ее убью.
  
   ***
  
   По небу разливается розовая краска, рассеивая цветные блики по крышам домов и шпилям высоток. Она сочится сквозь длинные перистые облака, плывет по асфальту и воде под мостом. Протяни руку - и кончики пальцев тоже станут нежно-розовыми. Высоко в небе повисло крошечное солнце. Сейчас оно безобидно и не сможет мне навредить, даже если я подставлю ему кожу. Если прищурить глаза, вдалеке можно увидеть здание больницы - но туда я больше не вернусь: меня официально признали здоровой и выплюнули во внешний мир, как яблочное зернышко. Ветер с реки с размаху врезается в лицо и грудь, откидывает волосы назад; я задыхаюсь, но всё равно смеюсь и поднимаю руки.
   - Посмотри, Рыська! Посмотри, как красиво!
   Рыська улыбается. Ее лицо тоже розовое. Она такая красивая, что я украдкой трогаю ее руку - просто чтобы убедиться: она настоящая, живая, теплая. Мимо проходят люди - совсем не такие, как в кино. Одежда на них серая и черная, в катышках; на обуви грязь и пыль. Некоторые прохожие очень старые, покрытые морщинами и пигментными пятнами, седые волосы торчат в разные стороны. Пара целуется на мосту, быстро и жадно, цепляясь пальцами за одежду друг друга. Ветер треплет их волосы, они попадают целующимся в рот, и те прерываются, чтобы через мгновение продолжить пожирать друг друга. И это тоже очень красиво.
   Мы идём медленно, нас задевают плечами или толкают нарочно, но я не протестую - мне нравится, это значит, что я тоже настоящая, я - не выдумка репортеров, не призрак, оторвавшийся от запертого в бункере тела. Мои фотографии из больницы напечатали в газетах. Раньше я никогда не видела себя на снимках. Мое лицо в зеркале менялось, корчило рожицы, но на серой газетной бумаге оно навечно застыло в испуганной гримасе. Рыська потянула меня прочь от киоска:
   - Не на что тут смотреть, пойдем.
   Она не хочет, чтобы я читала статьи или смотрела передачи о себе.
   - Я не хочу, чтобы ты расстраивалась, - говорит она.
   И я, чтобы не расстраивать ее, переключаю на другой канал или переворачиваю газетную страницу. В конце концов, благодаря Рыське я здесь, на этом мосту, танцую и смеюсь и чувствую себя до безумия живой.
   Днем я совсем не думаю о Близне. Меня захватывает жизнь: шум машин и человеческих голосов, цвета и запахи - в ее вихре теряются все воспоминания. Только ночью, в тишине, когда я лежу на казенной койке без сна, память расправляет затекшие мышцы, устраивается поудобнее и начинает водить смычком по чувствительным нервам.
   Сначала появляется лицо Близны. Я вижу его очень отчетливо, гораздо яснее, чем лица окружающих меня людей, - и вглядываюсь в него, пытаясь найти ответы на свои вопросы.
   Почему ты сделал это со мной? Почему из всего огромного мира ты выбрал наш крошечный бункер и запер нас в нем? Зачем ты украл мою жизнь? Любишь ли ты меня по-прежнему?
   Я переворачиваюсь на другой бок снова и снова, металлическая сетка под матрацем возмущенно визжит, и на соседней кровати просыпается Рыська. Она поднимает голову, оглядывается сонным взглядом, закрывает глаза и падает обратно на спину. И я снова остаюсь наедине с вопросами, на которые ответ может дать только Близна.
   За окном общежития ярко светят фонари, фары проезжающих машин рисуют белые полосы на потолке. В этом здании спят сотни людей - но может быть, кто-то сейчас так же, как я, бессонно мается на скрипучей постели и наконец, не выдержав, подходит к окну, чтобы вдохнуть ночного воздуха и понаблюдать за редкими прохожими.
   Я не знаю, почему Рыська возится со мной. Зачем ей нужно было подбирать незнакомую девчонку, выросшую в бункере в лесу, - дикарку и наверняка сумасшедшую? Я спрашиваю Рыську, и она говорит:
   - Кто-то должен был это сделать.
   Я знаю, у нее должна быть причина, и сейчас, стоя у окна, гадаю, что же это может быть. Вина из прошлого? Любовь? Я почти ничего не знаю о Рыське. Она родилась в крошечном городке на окраине страны, а потом приехала сюда. Она любит старое кино и выставки фотографий и мечтает провести отпуск у моря, в маленьком домике, выбеленном соленым ветром. На ее шее между россыпью родинок висит маленький крестик, а на переносице несколько отметин от ветрянки. Рыська не любит рассказывать о себе.
   Мне повезло, что она - что бы ей ни двигало - решила забрать меня в свою жизнь: привела сюда, усадила на незастеленную койку и сказала: "Сейчас кастелянша принесет белье". Иначе развлекать мне зевак на ток-шоу, как это делает Леда. Наряжаться по их указке, заламывать руки, читать с телесуфлера, притворяясь, что это мои собственные слова, - лишь бы дали денег: на одежду, на квартиру, на поездку на море. Есть только одна цена, за которую я согласилась бы шагнуть в клетку для потехи толпы: узнать, где Близна. Встреча - это слишком много, я довольствовалась бы и малым: узнать, что он жив. Я собираю информацию по крупицам газетных заголовков и подсмотренных между переключением каналов фрагментов передач. О его смерти не говорят ни слова. На этих ток-шоу вообще не говорят ни о чем важном.
  
   ***
  
   Близна жив.
   Рыська сообщает мне об этом невзначай, между двумя сигаретными затяжками, когда мы стоим у корпуса общежития и разглядываем идущих мимо людей. Она называет его настоящим именем - Близна, не тем, что вопит с газетных полос и телевизионных экранов. Я поворачиваюсь к ней и говорю:
   - Что ты сказала?
   - Близна жив. Ты сможешь увидеть его.
   Она цедит слова неохотно, глядя на каменные ступени прямо перед собой. Рыська не хочет, чтобы я встречалась с Близной; она хотела бы, чтобы я забыла его и позволила внешнему миру поглотить себя - стала нормальной, нашла работу, вышла замуж. Она никогда не говорила этого прямо, но я знаю: пусть Рыська спасла меня, пусть она нашла Близну - она не понимает. Никто не сможет нас понять.
   - Когда?
   - В субботу.
   - А когда суббота? - Я так до конца и не научилась следить за течением времени.
   - Через два дня.
   С таким же успехом я могу увидеть Близну через два года или тысячу лет. Я забыла о своих зароках: хотя бы узнать, что он жив, ничего больше - теперь мне нужно увидеть его немедленно, коснуться его и прижаться так крепко, что все демоны ада не смогут разделить нас.
   - А раньше нельзя?
   - Посещения в субботу.
   Правила, правила... Почему мы должны жить по законам внешнего мира? Мы не просились сюда. К черту это. Я сажусь на ступеньки, подтягиваю колени к груди и упираюсь в них лбом. Перед глазами встает бункер: так четко и явно, словно никогда не было топота полицейских и солнца, выжигающего кожу. Я наливаю из чайника холодной воды, смачиваю пересохшие губы, сажусь за стол и жду.
  
   ***
  
   Я протягиваю охраннику паспорт. В нем мое имя и фотография, фамилия Рыськи и дата рождения, придуманная ею же. Мне восемнадцать, я родилась в первый день лета - сообщает обо мне синяя книжечка размером с ладонь. Охранник переводит взгляд с паспорта на меня, потом снова смотрит на фото, возвращает документ и говорит:
   - Посылки?
   Я качаю головой.
   - У меня ничего нет.
   Он странно смотрит на меня.
   - Проходите.
   Меня ведет другой мужчина, но он похож на своего предшественника на проходной, как две капли воды. Возможно, их производят сами заключенные, день и ночь вытачивают своих надсмотрщиков на огромных грохочущих станках. Эта тюрьма совсем не похожа на те, что я видела в кино. Нет клеток, нет орущих зеков, стучащих по решеткам. Только тускло освещенные коридоры, поцарапанный линолеум под ногами и множество запертых дверей, которые мой спутник открывает электронными карточками или просто ключами со связки, висящей у него на поясе. Мы приходим в комнату свиданий, но Близны там нет. Вместо него меня встречает низкорослый лысеющий мужчина с кислым запахом изо рта.
   - Здравствуй, Ива. - Ко мне тянется рука с темными волосками, вылезающими из-под манжеты, но я не двигаюсь. Будь я проклята, если позволю ему прикоснуться к себе.
   Он представляется адвокатом, говорит, что ведет дело Близны - хотя называет его другим именем, тем, что печатают в газетах.
   - Где он? - спрашиваю я. У меня нет времени на разговоры. Я хочу видеть Близну.
   - Я хотел бы поговорить с тобой.
   Рыська не предупреждала меня об этом, и я колеблюсь. Если я не захочу говорить, состоится ли свидание? Я спрашиваю об этом адвоката.
   - Состоится. Но от твоих показаний зависит, какой приговор ему вынесут. Решай сама.
   Я оглядываюсь по сторонам. Вокруг стоят несколько столов, за ними пары - женщины-посетительницы держатся за руки заключенных, ведут пальцами по обветренным костяшкам, по выступающим жилам и быстро, возбужденно говорят что-то вполголоса - словно на вечере знакомств, как их показывают в кино. Многие передают посылки - теперь я понимаю смысл удивленного взгляда охранника на входе. Лампы над нами трещат и мигают - совсем как в бункере. Я говорю:
   - Я расскажу всё, что нужно. Но сначала свидание.
   Полицейский уходит, и мы с адвокатом остаемся сидеть друг напротив друга. Меня подташнивает от его запаха, от его взгляда - лучше не думать о том, что судьба Близны зависит от этого нелепого человечка. Он пытается говорить со мной, но я не отвечаю, только разглядываю непристойное слово, нацарапанное на столе; обвожу ногтем его контуры, глубоко погрузившись в собственные мысли.
   Из задумчивости меня вырывает голос Близны.
   - Ива.
   Я столько раз представляла себе эту секунду: как я кидаюсь ему на шею и визжу, будто фанатка на рок-концерте, или просто, без единого слова, утыкаюсь лицом в его грудь, пытаясь уловить сквозь тюремную вонь знакомый запах. Но в реальности я замираю и просто смотрю на Близну. Вот он: живой, настоящий, хоть и небритый и осунувшийся. Постаревший, словно тюрьма высосала из него всё то, что делало его моим; всё, что заставляло меня желать его. Я заставляю себя сделать шаг вперед и обнять Близну. Мое тело узнает его; ладони скользят под ребрами, вдоль изгиба спины, трогают плечи сквозь старую футболку. Он больше не чужой.
   - Близна, - шепчу я. - Близна.
   Адвокат привстает с пластикового стульчика, говорит что-то, но слова сливаются в монотонное гудение, и я отмахиваюсь от него.
   - Господи, оставь нас в покое хоть на секунду... Я ведь пообещала...
   Он плюхается обратно, но тут же суетливо вскакивает.
   - Я подойду, когда вы закончите.
   Теперь мы одни - наплевать на то, что в комнате полно народу и рядом стоит молчаливый охранник в серой униформе. Мы одни. Близна сильно щурится, и вокруг его глаз расползаются морщины. Я целую его в висок, пробегаю пальцами по волосам. В них стало слишком много седины. Скоро он станет стариком - и это случится в тюрьме. Почему я думаю об этом? Почему не плачу от счастья? Почему я совсем ничего не чувствую?
   - Как ты? - спрашивает он.
   Что мне на это ответить? Отмахнуться, солгать, что всё хорошо? Я хочу рассказать о больнице, о Леде, выступающей на этих ужасных ток-шоу; о Рыське, о том, какой красивый закат над рекой или как пары целуются на мосту - прямо при всех. Но вместо этого говорю:
   - Всё хорошо.
   - Ясно.
   Его лицо застывает, весь он становится холодным и мертвым, и я отстраняюсь, потому что не могу дать ему тепла.
   - Ты выросла, кажется.
   - Правда?
   - Я не знаю. Ты привыкла к дневному свету?
   - Да. Да... В больнице приучили...
   - Я почти ничего не вижу. Перестал читать и смотреть кино. Только слушаю. Это из-за солнца.
   - Жалко.
   - Неважно. Тут не на что смотреть. Но тебя я хотел бы увидеть. В последний раз.
   - Почему в последний? Я приду еще.
   - Конечно.
   - Скажи мне одну вещь.
   - Да?
   - Зачем ты сделал это со мной? Зачем принес меня в бункер?
   - Я хотел защитить тебя, Ива.
   "... и не смог", - не говорит он, но я знаю, что Близна думает именно об этом.
   - У меня всё хорошо, - повторяю я. - Я живу с Рыськой. Она... очень помогла мне, когда я попала в больницу. И до сих пор помогает. Она очень хорошая.
   Близна кивает. Я принимаю этот жест за одобрение.
   - В общежитии скоро освободится место кастелянши. А на следующий год я поступлю в школу... не для детей, а...
   Я смотрю на его лицо и замолкаю.
   - Тебе ведь наплевать? Теперь, когда внешний мир испачкал меня, ты потерял ко мне интерес, правда?
   Ни говоря ни слова, он встает со стула, шагает ко мне, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не отшатнуться. Близна опускается на колени передо мной и прижимается лицом к моему животу, словно мы снова в бункере, одни, и нет вокруг ни охранников, следящих за каждым нашим движением, ни заключенных с их женами и подругами. Тело у моих ног содрогается, я чувствую, как платье намокает там, где лицо Близны касается ткани.
   Никогда не думала, что он может плакать.
   Я закрываю глаза, но так еще страшнее. Ноги предательски дрожат, я опускаюсь на пол рядом с Близной.
   - Уходи отсюда. Здесь тебе не место.
   - Ты правда хочешь, чтобы я ушла?
   Он обнимает меня. Так горько и больно. Помогает мне встать, целует в макушку как маленькую.
   - Береги себя, Ива. Хорошо?
   И уходит с охранником, а я остаюсь сидеть на пластиковом стуле и не знаю, плакать мне или кричать, или, может, умереть прямо здесь, в этой уродливо покрашенной комнате под мигающими галогенными лампами.
   Прежде чем я успеваю принять решение, в комнату свиданий возвращается адвокат, садится на стул напротив меня - тот самый, на котором минуту назад сидел Близна, - и говорит:
   - Ну что ж, Ива. Расскажешь мне, как всё было?
   И я рассказываю. Потому что обещала и потому, что если не поговорю с кем-нибудь, если буду молчать и позволять мыслям крутиться в голове, точно сойду с ума. Глаза у адвоката карие, очень темные и влажные, как у пса, которого прикармливали поварихи в общежитии. О главном я всё-таки умалчиваю - выдаю чуть более откровенную версию того, что рассказала полицейским в больнице. Да, Леда была в бункере, но я ни секунды не сомневалась, что она находилась там по собственной воле. Близна и пальцем ее не тронул против ее желания. Диктофон на столе записывает наши голоса - вопросы адвоката и мои ответы - произнесенные слова будут звучать, даже когда мы замолчим. Напоследок адвокат просит меня прополоскать рот и проводит ватной палочкой по внутренней стороне моей щеки. Я тру языком место, до которого он дотронулся, - оно неприятно сухое.
   - Это еще зачем?
   - Мы должны выяснить, кем ты приходишься обвиняемому.
   Кем я прихожусь Близне? Что за вопрос такой и как это можно выяснить? Когда-то мы были всем друг для друга, а теперь... А теперь ничего нет. Остались только белесые разводы соли на платье. Но, конечно, адвокату я об этом не говорю.
  
   ***
  
   Рыська ждет меня на автобусной остановке. Тюрьма расположена за городом, нужно проделать длинный путь, чтобы вернуться домой: трястись в автобусе - за окном ничего интересного, только голые деревья по краям дороги и пожухлые поля - а потом в трамвае, до самого общежития.
   Я иду к остановке, слегка расставив руки в стороны, словно балансируя на канате. Вокруг меня - огонь, и я должна идти очень осторожно, чтобы не свалиться в живое пламя. Рыська смотрит на меня, но ничего не говорит. Я благодарна ей за это. После разговора с адвокатом у меня совсем не осталось слов.
   Мы садимся в автобус - я у окна, Рыська - рядом, и едем бесконечно долго: мимо пригородных домишек, мостов и полей. Небо серое и низкое, на нем ни облачка. Тюрьма всё дальше и дальше, вот уже и город, и нужно сменить автобус на неторопливый дребезжащий трамвай. Люди за окном спешат по своим делам, и никому нет дела до меня и до Близны. Они читают о нас в газетах, смотрят на размытые снимки, чтобы через секунду вернуться к своей - настоящей - жизни. Из открытой форточки сильно дует, я дрожу всем телом, растираю плечи и бедра ладонями, но никак не могу согреться. Рыська трогает мои руки, прикасается ко лбу.
   - Ты горишь, - говорит она.
   - Я знаю.
   - У тебя температура.
   - Меня положат в больницу?
   - Надеюсь, что нет.
   Дома я забираюсь под одеяло с головой, но зубы по-прежнему стучат от невыносимого холода, идущего изнутри. Он выкручивает суставы, и я вскрикиваю от боли при каждом движении. Рыська приносит мне чай с клюквой и градусник.
   - Ляг со мной, - прошу я.
   Она ставит кружку на столик, отдает мне градусник. Когда Рыська наклоняется, чтобы снять балетки, волосы плотным занавесом красного золота падают на ее лицо. Когда она ложится спиной ко мне, я зарываюсь носом в мягкий, пахнущий шампунем лисий мех на ее затылке. Она теплая. Я обхватываю Рыську за талию, прижимаюсь грудью к ее спине, впечатываясь в нее всем телом. Я чувствую жар даже сквозь ее майку и свою ночную рубашку.
   - Ты такая красивая, - говорю я.
   Моя ладонь ползет по плечу Рыськи, словно паук-альбинос. Под кожей цвета розового жемчуга выделяются голубые жилки; я задерживаю на них пальцы, чтобы почувствовать пульс - быстрый и взволнованный. Тише, тише... Я запускаю руку под майку, веду ладонь по животу. Рыська вздрагивает, но не протестует, лежит неподвижно, только ребра быстро ходят вверх-вниз. Я прокладываю путь между ними до самой границы между голой кожей и лифчиком, и там меня встречает неожиданность - выпуклый шрам длиной в три пальца.
   - Откуда это?
   Рыська вздыхает, хочет вывернуться, но я удерживаю ее. Тише. Тише.
   - От одного человека.
   - Почему?
   - Он хотел, чтобы я была только с ним.
   - Ты не любила его?
   - Любила.
   - Тогда почему не захотела быть с ним?
   Я слышу, как она усмехается.
   - Ивка... Мир такой большой, намного больше, чем ты или я, или любой другой человек.
   - Но любовь всё равно больше.
   Рыська ловит мою руку, сжимает ее легонько.
   - Дурочка. Спи. Тебе нужно поправиться, - и встает с постели, оставляя меня в одиночестве вдыхать запах ее тела, оставшийся в складках простыней. Неудивительно, что кто-то желал ее настолько сильно, что предпочел бы видеть Рыську мертвой, чем отдать ее, позволить уйти в огромный мир, раскинувшийся вокруг.
   Он, и вправду, огромен. Где-то теплое море лижет руки, словно ласковый пес; где-то горы
подпирают небо. Расстояния измеряются часами полетов. И всё это можно потрогать,
попробовать на вкус, услышать звуки, вдохнуть запахи. Можно увидеть картины старых мастеров в музеях - а не на крошечных репродукциях в потрепанной книге. Мир настолько огромен, что в нем обязательно найдется уголок, чтобы любить друг друга, даже самой большой любовью.
Раньше я этого не знала, но сейчас начинаю понимать. Когда Близна выйдет из тюрьмы, я покажу ему мир. После выхода из больницы он стал немножечко моим. Мне принадлежит площадь с красивой церковью; кофейня, где я жду Рыську после ее дневной
смены; булочки с сахарной пудрой - самая вкусная вещь на свете, сладкая как счастье. Я увижу еще больше и сделаю это своим, спрятав в памяти. Близна говорил, что "Ива" значит "счастливая". Почему мы не можем быть счастливы вместе? Зачем выбирать пустые гулкие коридоры бункера и мигающие лампы, если можно увидеть северное сияние надо льдами Антарктики и далекие тропические острова? Зачем выбирать ножи и шрамы?
Я достаю градусник из-под мышки, верчу его, пытаясь разглядеть невидимый столбик ртути. Тридцать шесть и шесть. Я больше не горю и не замерзаю; дрема несет меня по теплым волнам, покачивает, баюкая. Позади остаются тюрьма, затхлый запах неволи, мокрое платье, облепившее живот; выпуклый шрам от ножа на коже цвета розового жемчуга... Всё отдаляется, становится блеклым, и ничто больше не имеет значения, ничто больше не реально. Я чувствую, как Рыська поправляет одеяло и гладит мои волосы.
   - Спи, - говорит она.
   И я послушно проваливаюсь в долгий исцеляющий сон без сновидений.
  
   ***
  
   Сегодня выпал снег. Прозрачные хлопья сыплются с неба, чтобы тут же растаять на черном асфальте. Матовое серое небо и слякоть наводят на меня тоску. Я смотрю в окно, прижавшись лицом к стеклу, и разглядываю мокрую улицу , хотя предпочла бы смотреть в непроницаемую белую стену. Мне скучно, и даже сон не избавляет от наваливающейся усталости. Рыська говорит:
   - Чего ты хочешь?
   Это ее любимый вопрос. Она говорит, что, подобрав к нему ключ, можно решить любую задачу. Я хотела выйти из бункера. Я хотела быть с Близной. Теперь бункер остался далеко позади, и я всё реже думаю о Близне - иногда, прежде чем лечь спать, я спохватываюсь и ловлю себя на том, что не вспоминала о нем несколько дней. Сейчас, должно быть, он на прогулке: бродит по двору, щурясь от тусклого дневного света, и на лицо ему падает то ли снег, то ли дождь - холодная влажная дрянь.
   - Чего ты хочешь? - повторяет Рыська.
   Я хочу настоящей зимы и настоящего снега. Но в городе его не бывает: много месяцев над крышами будет висеть низкое ватное небо, а под ногами - хлюпать грязная жижа. Так говорит Рыська, и я ей верю. Она выросла в маленьком городке и каждое утро шла в школу, утопая в снегу по пояс, мечтая упасть в сугроб и заснуть, - самая одинокая и несчастная девочка на целом свете. Тут и там виднелись дрейфующие в темноте островки детских голов в шапках с помпонами. В школе мальчишки тянули Рыську за волосы и задирали форменную юбочку.
   - Я не могла дождаться выпускного. И снег я ненавижу.
   Хочешь верь, хочешь - нет, но мое детство было счастливым. Близна учил меня читать и писать, водил моим пальцем по буквам в книгах. У тебя на языке вертится вопрос: не было ли в его воспитании чего-то, что предсказывало будущие события, - особые прикосновения, слишком долгие и нежные объятия. Нет. Я была ребенком: верила, что мы никогда не умрем; размахивала руками и ногами, чтобы в снегу остался отпечаток, похожий на ангела. А потом я выросла, и злое семя, посаженное моей матерью, дало всходы.
   - Я хочу в бункер.
   Глаза Рыськи округляются, и я торопливо добавляю:
   - Всего на минутку. Посмотреть на снег.
   Она уверяет меня, что снег везде одинаков; мы можем поехать в лес или в горы, в любое место в мире, только не к бункеру - зачем растравлять свежие раны? Но я хочу вернуться, только на одно мгновение, - увидеть тот же снег, те же звезды, те же голые черные деревья, что в детстве казались мне выше самого неба. Хочу пройти по опустевшим комнатам и бросить последний взгляд на то, что осталось от моего прошлого. Я обнимаю Рыську и шепчу ей на ухо:
   - Поедем. Ну пожалуйста, Рысенька, поедем!
   Она беспомощно хлопает ресницами.
   - Как тебе отказать?
   Рыська не успевает договорить, а я уже в прихожей, застегиваю куртку.
   Мы идем по лесу, раздвигая коленями снег. За нами остаются две широкие борозды - словно следы от слез на белых щеках. Рыська ругается себе под нос, но следует за мной, не отставая.
   - Ты уверена, что нам в ту сторону?
   - Я прожила в этом бункере всю жизнь. Конечно, уверена.
   Но в глубине души я начинаю сомневаться в своем чутье. Может быть, нашего бункера теперь вообще нет - снесли, чтобы больше никто не соблазнился идеей создать свой собственный эдем. Рыська меня возненавидит. Я верчу головой, пытаясь разглядеть сквозь сумерки знакомые приметы, но не нахожу их - неужели я всё забыла?
   - Смотри! - кричит Рыська и тычет пальцем куда-то вдаль. Я щурюсь и вижу среди окунувшегося в вечернюю сизую краску снега полоски бело-голубой полицейской ленты.
   Мы нашли его.
   Дверь не заперта, электронный замок разбит. Мне хочется прикоснуться к торчащим проводам и контактам, но Рыська перехватывает мою руку.
   - С ума сошла?
   - Замок разбили. Жалко, - говорю я тонким чужим голосом.
   - Слушай, поехали домой. Нечего нам здесь делать.
   Я мотаю головой и переступаю порог. Первое, что приходит мне в голову: до чего же здесь тесно и темно - хоть лампы по-прежнему разливают вокруг холодный голубовато-зеленый свет. Рыська тихо говорит:
   - Здесь жутко.
   Вовсе нет. Я веду ее по коридору между распахнутых дверей.
   Кухня. Наш последний ужин. Стекающий по белой блузке мясной соус, занесенная надо мной рука Близны, окрик "Иди к себе, быстро!".
   Лаборатория. На полу еще остались осколки стекла. Я замечаю скомканную бумажку. A(II)Rh+, вторая положительная. Рот наполняется слюной, по языку прокатывается освежающий привкус, пробуждая воспоминания. Их ничем не стереть, даже "второй положительной". Если они не напоминают о себе днем, то являются во сне. Нет смысла пытаться убежать, поэтому я приветствую их как старых друзей.
   Моя комната, где я лежала без сна, думая о Близне и о монстре. Надпись на стене - ее почти не видно, но я знаю: она есть. Диски и книжки разбросаны по полу. Я подбираю их, расставляю по местам. Удивительно, что всё на месте, ничего не пропало, не растащено на сувениры охотниками за сенсациями.
   Комната Близны. Здесь жила Леда. Мучилась от боли в испорченном таблетками желудке, тосковала по дочери, мечтала выйти на свободу. В больнице я пообещала себе, что убью Леду, но теперь, думая о ней, я чувствую только жалость. Пакет, куда я запихнула простыни, разорван; белая ткань торчит из дыр, словно кость из раны. Я втягиваю носом воздух - ничего, только еле уловимый запах дезинфектантов. Той ночью, перед возвращением Близны, я поработала на славу.
   Ванная. "Это твоя мать, Ива" - нелепая, наскоро склепанная ложь. Не лучше ли думать о другом: о пальцах, пробегающих вдоль позвоночника; о прикосновениях, скрытых мутной от мыльной пены водой? Я была счастлива тогда.
   Я поворачиваюсь к Рыське. Заметив мой взгляд, она порывисто обнимает меня. Мы стоим, прижавшись друг к другу, и волосы Рыськи скрывают от меня бетонные стены, длинные коридоры, вывороченные ящики и разворошенные постели. Весь мир становится золотым и нежным, как пух.
   - Пойдем отсюда, - говорит Рыська.
   На небе появляются первые звезды. Мы ложимся в снег и машем руками и ногами, и черное небо танцует над нами, встряхивает косами, сплетенными из хвостов комет. Деревья возвышаются сказочными исполинами, на снегу остаются отпечатки наших крылатых ангелов - они защитят нас от любого зла, и больше никогда не случится ничего плохого, никогда не будет больно.
   Дома я варю горячий шоколад и разливаю его по фарфоровым чашечкам: одну для Рыськи, другую - для меня. В животе разливается приятное тепло. Я бросаю взгляд на календарь. Завтра суббота.
  
   ***
  
   Я начинаю приготовления с самого утра, когда Рыська еще спит: расчесываю волосы, обвожу помадой губы, проверяю собранную посылку - чай, сигареты, колбаса - немного, но просить больше я не осмелилась. Я проснулась с ощущением, что произойдет что-то значительное; даже погода сегодня не такая, как в последние дни: на небе сквозь серые облака проступает ярко-голубое, подсвеченное изнутри солнцем. Еще не радость - только обещание, но иначе и быть не может: скоро я увижу Близну. Я надеваю небесно-голубое платье и загадываю: пусть ему понравится. Пусть в комнате свиданий появится кусочек неба и придаст Близне сил. Он должен быть сильным - ведь когда-нибудь он выйдет из этой чертовой тюрьмы, чтобы шагнуть в новую жизнь. Жизнь на свободе, рядом со мной.
Рыська высовывается из-под одеяла.
- Сколько времени?
Я не знаю, как всегда. Она смотрит на часы и забирается обратно в свое убежище.
- Боже, Ивка, такая рань...
Я притопываю сапожком. Не желаю ждать, хочу выйти и ехать очень, очень быстро, а еще лучше - лететь.
Но лететь не получается - мы подъезжаем к тюрьме целую вечность спустя. На проходной тот же охранник, что и неделю назад; он равнодушно досматривает посылку и сдает меня в руки своему коллеге. Я могла бы пройти этот путь одна, если бы не запертые двери. Каждая из них означает ожидание, и я злюсь, когда мой сопровождающий в очередной раз подбирает нужный ключ.
На этот раз Близна ждет меня в комнате свиданий. Он сидит за столом, низко опустив голову; отросшие волосы скрывают лицо. Я подхожу сбоку, склоняюсь над ним и говорю:
- Это я.
  
Она даже не сняла куртку - так и сидит на краешке стула, словно в любую секунду готова сорваться с места и уйти. Кто эта девушка? Он не знает ее, никогда не знал. Ему подобрали очки, и теперь он видит слишком ясно. Куда проще быть слепым - узнавать по запаху, по прикосновению. После выхода из бункера Ива вытянулась, прибавила в весе. Лицо стало мягче, щеки тронул румянец. Теперь, когда некому красть ее жизнь, она уже не похожа на бестелесную льдинку. Она - женщина из плоти и крови. Голубое платье такое яркое, что режет глаза. Ива разматывает шарф. Вырез на платье скромный, но показавшейся в нем голой кожи достаточно, чтобы сойти с ума.
- Как ты? - спрашивает Ива.
   Что ответить ей? Сказать, что все в порядке, спасибо. Утром - прогулка, днем - допросы, вечером - ужин и сон. Не нужно ни о чем беспокоиться, администрация предоставляет всё необходимое. Но разве об этом они должны говорить? Ива болтает без умолку: мир оглушает ее новыми впечатлениями, и она торопится рассказать о них. Близна делает вид, что слушает, а сам только смотрит на яркие губы и полоску белых зубов между ними. Поцеловать ее рот в последний раз, а потом умереть.
   Ива рассказывает про какую-то Рыську, в речи буйками всплывает "мы, мы, мы" - и это "мы" полностью исключает Близну. Он остался в прошлом, вместе с прочитанными книгами и дисками, заслушанными до царапин. Ива говорит:
   - Когда ты выйдешь, мы поедем на море - все вместе.
   Значит, он будет с ними, словно грузная сумрачная дуэнья: загорать на пляже, мочить ноги в теплой воде, накатывающей на берег, а ночью - ложиться в постель между Ивой и Рыськой, притворяться спящим, а самому прислушиваться к вздохам и шорохам. Что за мерзость приходит в голову. Он уже старик, пора задуматься о жизни вечной, только вот он точно знает, что после смерти ничего нет: только тишина и пустота. Однажды он уже умирал - на полу в грязном сквоте, корчась от боли в простреленной груди. Жаль, что сопляк-полицейский промазал на пару сантиметров, чему их только учат в академиях. Сейчас у Близны достаточно времени, чтобы перебирать в голове всё, что случилось с ним. Много... Каждый новый день поднимает со дна памяти затонувшие, покрытые илом и ракушками воспоминания: лежащий на полу Шимон, кровь растекается вокруг его головы, словно нимб; Амазонка - ладонь прижата к животу, а потом - солнце в светлых волосах и въезжающий в летнее марево трамвай. Перекошенное от злости лицо Леды, когда она прицеливалась, чтобы ударить побольнее. Дыры на колготках Псины, голая спина Юго; струйка пота, стекающая за резинку тренировочных штанов. В воспоминаниях находится место даже для ремня отца и сахарных булочек, что пекла мать.
   Но по-настоящему счастливым Близну делают только мысли об Иве. Ива-младенец прижимается ртом к распахнутым краям раны; испуганное бледное лицо Ивы-девочки, кровь на шортиках в темноте кажется черной; Ива-женщина лениво говорит: "Снова кровь... Почему её так много?". Это не то, что стоит помнить, но он помнит.
   - Как ты? Как жизнь? - повторяет она.
   - Это не жизнь. Я жил только рядом с тобой.
   К чему сейчас эта откровенность? Он проведет в тюрьме десять, пятнадцать лет; он увидит, как Ива приезжает всё реже, свидания становятся всё короче и тяготят ее все сильнее, пока наконец она не начнет отделываться письмами или звонками. Он забрал достаточно ее жизни, чтобы отнимать еще хотя бы минуту, заставлять приезжать в следственный изолятор, проходить длинными коридорами, так напоминающими о бункере. Сегодня их последняя встреча - он так решил.
   - Иди ко мне, - говорит он и поднимается со стула.
   Ива тоже встает, делает шаг к Близне - она едва достает ему до подбородка - и обнимает его. Он гладит ее волосы, спину, трогает пальцами торчащие шейные позвонки.
   - Прости меня.
   - Давно простила.
   Она поднимает голову и целует его в губы - словно они одни, словно в целом мире нет никого, кроме них. На вкус Ива по-прежнему сладкая. Как счастье.
  
   Он говорит:
   - Береги себя.
   Близна прижимает меня к себе - спокойно и уверенно. Я кладу голову ему на грудь, как в детстве, и слышу тяжелые удары сердца. Бух, бух, бух.
   - Я приеду на следующей неделе.
   - Конечно.
   Я смотрю в его лицо: сквозь него проступает свет - еще не радость, только обещание. Близна кивает охраннику. Свидание закончено, он готов идти. Я смотрю вслед Близне, в его удаляющуюся спину; слышу, как шаркают подошвы его кроссовок о линолеум, а потом дверь захлопывается, и я остаюсь одна среди океана шорохов и шепотков, раздающихся с других столов. Больше мне нечего здесь делать, я беру сумку, готовая идти, но ко мне подлетает запыхавшийся адвокат Близны.
   - Ты сегодня рано. Мы можем поговорить?
   В его руке большой белый конверт. Я сажусь обратно на стул, ставлю сумку на колени и тереблю ремешок - хотя это не помогает успокоиться.
   - Пришли результаты анализа, - говорит адвокат. - Хочешь, чтобы я рассказал тебе, или посмотришь сама?
   - Я... я не знаю. Сама, наверное.
   Он протягивает мне конверт. На нем жирный отпечаток пальца, я морщусь и стараюсь не касаться его.
   - Открывай.
   Я открою его и узнаю, что Близна не мой отец. Что мы можем пожениться, и нам позволят провести вместе день или два, наедине, без охраны. Потом он вернется в камеру, я - в город, до следующего свидания. Они разметят нашу жизнь как верстовые столбы, я повешу на стену календарь и буду зачеркивать дни, признавая их негодными, ничего не значащими.
   Или я открою конверт и узнаю, что Близна - тот мужчина, чье семя дало всходы в утробе моей матери. Что же, мне покупать ему галстуки на День Рождения, называть его "отцом"? Даже произнесенное мысленно это слово царапает язык.
   - Нет. Я не хочу знать.
   Нам не нужны ярлыки, мы навсегда останемся просто людьми, которые любили друг друга больше всего на свете. Бумага с хрустом расходится под моими пальцами, я рву конверт, пока от него не остаются крошечные клочки, которые никак не сложить обратно. На некоторых я вижу свое имя и уничтожаю их особенно тщательно. Адвокат смотрит на меня с удивлением. Он еще часто дышит после бега, и меня обдает волнами дурного запаха из его рта. Если бы у меня были деньги, я наняла бы одного из тех лощеных мерзавцев, которых показывают в кино: костюм с иголочки, уложенные волосы, блестящие розовые ногти и заложенная дьяволу душа. Но место кастелянши освободится только через месяц, и жалования наверняка не хватит.
   - Как движется дело Близны? - спрашиваю я.
   - Движется, движется... Но перспективы не радужные. Когда он выйдет, ты будешь совсем взрослой.
   - Что это значит - быть взрослой?
   Он потеет еще сильнее, вытирает блестящую плешь на лбу несвежим платком.
   - Я и сам не знаю. Так говорят.
   Я сомневаюсь, что загадочные люди, которые так говорят, смогли бы ответить на мой вопрос. Адвокат говорит, что на следующей неделе мне снова придется давать показания. Во внешнем мире много лишних слов, я никак не могу к этому привыкнуть. Я обещаю приехать, и адвокат с облегчением вскакивает со стула. Сегодня он не подает мне руку.
   Я иду к остановке. Ветер разогнал облака, и высоко в небе висит крошечное холодное солнце. Я засовываю замерзшие руки в карманы куртки и иду, пританцовывая, так, чтобы платье крутилось вокруг бедер. Рыська говорит:
   - Ты в хорошем настроении.
   Да, всё очень хорошо. В городе трамвай тащится еле-еле, подолгу стоит на каждом светофоре. Рыська играет на телефоне - я так и не смогла привыкнуть к этим штукам. Люди сидят, уткнувшись в них, или разговаривают на ходу, при всех, о таких вещах, о которых можно говорить только заперев все двери и завесив окна и зеркала. Я читаю книгу - толстенный русский роман. В местной библиотеке работает пожилая женщина; когда бы я ни зашла, она увлеченно строчит что-то на печатной машинке - отвлекается на секунду, чтобы заполнить формуляр, и тут же возвращается к работе. Надеюсь, это роман и однажды его напечатают и поставят на полку к другим книгам. Надеюсь, он заканчивается хорошо. Если я когда-нибудь решусь написать книгу, я закончу ее хэппи-эндом - солнцем и сомкнутыми объятьями. Потому что иначе не стоит и начинать.
   Трамвай вздрагивает и встает на месте. Пассажиры отрываются от телефонов, переглядываются друг с другом, словно вспомнив, что находятся среди людей. Водитель объявляет по громкой связи: на путях затор из-за аварии и неизвестно, когда мы сможем продолжить движение.
   Я смотрю из окна на крыши машин. Люди, запертые в них, постукивают по рулю пальцами: то ли слушают музыку, то ли просто нервничают. Кто-то целуется, будто вокруг нет ни души. Рыська откладывает телефон, поворачивается ко мне.
   - Как всё прошло?
   - Нормально. Он... он держится.
   Я не признаюсь, что мы почти не разговаривали. Разве нужно спрашивать больную руку или ногу о самочувствии? О том, что Близне плохо, я узнаю без слов, да и не нужно быть гением, чтобы понять: он несчастлив. Но держится. Держится.
   С Рыськиных колен раздается ворчание - словно там сидит маленький, но очень недовольный зверек. Телефон мигает экраном, беспокойно ерзает. Рыська подносит его к уху.
   - Да. Она рядом, что-то передать?
   Ее лицо меняется, тает как воск; даже волосы больше не горят красным золотом, не скручиваются в пружинки, а повисают безвольно вдоль щек. Я снова стискиваю ремешок сумки в пальцах, но паника всё равно накрывает меня, поднимаясь от пяток к макушке.
   - До свидания. Я скажу ей. До свидания.
   Она кладет телефон в сумку, теребит молнию, прячет глаза.
   - Ива... Близну зарезали в камере.
   Трамвай с дребезгом трогается с места, книжка скользит по коленям и падает на грязный, покрытый натекшей с сапог слякотью пол. Солнце светит слишком ярко, слепит глаза, а трамвай всё едет и едет, обгоняя застывшие на обочине деревья.
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"