Что подвинуло меня дать такое название моим размышлениям?

Конечно же, " Rayuela" Julio Cortаzar, где замечательный аргентинский писатель, обладавший невероятным вооражением, огромным интеллектом, головокружительной эрудицией, не раз уделяет внимание парагвайскому чаю. До прочтения этого романа мне не приходилось знать о существовании мате. Впервые я почувствовал его приятный горьковатый вкус в Мальдонадо, когда на пляже один молодой уругваец Диего преподнёс мне калебас, из которого мы поочерёдно пили мате. Вот и сейчас, несмотря на то, что прошло много времени, я продолжаю, как и Оливейра, герой романа, потягивать через бомбилью этот напиток индейцев, произведённый и в Аргентине, и в Уругвае. Какой лучше, аргентинский или уругвайский, сложно сказать. Для меня оба одинаковы по вкусовым качествам. Вглядываясь в калебас, наполненный дикорастущей травой, похожей на крупинки табака слегка зеленоватого цвета, ставшей в горячей воде мягкой, вязкой, водянистой кашицей, видишь многовековое земное созданье, с которым была связана жизнь многих американских народов, индейцев, гаучо.

Мате это не только напиток, согревающий тело, утоляющий жажду.Сам процесс его питья рождает особое мировосприятие. Мате уводит от суеты жизни и подводит к осмыслению самого, казалось бы, несущественного, на первый взгляд. Втягивая в себя мате, начинаешь с каждым глотком постепенно осознавать, что всё или почти всё, чему придавал раньше огромное значение, это не столь оказывается важным. Вдруг осознаёшь, что именно в незаметном кроется подлинная сущность, ценность человеческой жизни. Мате придаёт успокоение душе.

Мне приходилось пить мате в разных местах и в разное время. Особое же его воздействие я ощущал, когда в наступающие вечерние сумерки, выйдя из машины и пройдя по густой траве, так называемой пампе, забирался в глухие уругвайские заросли и, оставшись наедине с ночным южноамериканским небом, усеянным яркими звёздами, доставал из рюкзака коричнего цвета термос с изображением на нём индейца племени чарруа, сидящего с копьём на вздымленном коне, наливал в калебас горячую воду и медленно потягивал в себя живительный напиток. В эти минуты я забывал всю свою прожитую жизнь со всеми её горестями и радостями: я возвращался к далёкому своему итальянскому предку, некогда ставшим корсаром, судьба которого забросила на остров Горрити, где он влюбился в индейку чарруа, сбежав однажды ночью с ней на маленькой лодчонке, прикрывшись пальмовой ветвью, от своих пиратов и от соплеменников красавицы индейки, в Пунта дель Эста, откуда кое-как, с огромными трудностями, добрался до родной Италии.....

Прислонившись спиной к небольшой пальме, я всматривался в едва видимые причудливые ветви кустарников, думая, что, возможно, здесь ночевал когда-то беглый гаучо, ставший для Хосе Эрнандеса прообразом Мартина Фьерро, а рядом с ним отдыхала потная лошадь, верный его друг. И надо же такому случиться, в этот момент я увиде под светом луны что-то блеснуло в одном из кустарников. Это был настоящий болас, метательное оружие индейцев. Моей радости не было предела.

В эти минуты, продолжая потягивать мате, я начинал осознавать, что жизнь на земле имеет несколько измерений, в одно из которых человек может неожиданно попадать, а через некоторое время попадать уже в другое и, так же неожиданно, возвращаться в третье измерение, в котором уже успел побывать раньше. Не знаю, как это происходит. Знаю, что такая трансформация возможна лишь в минуты успокоения, наедине с самим с собой, наедине с ночным южноамериканским небом, при котором происходит невероятное просветление, возвращение к истокам жизни.....

�