Ночь была подобна нарыву: не избавиться, не забыть о её существовании, о её продолжении. Холод, шелест, скрипы. На уровне осязания - густо вываренный тростниковый сироп, на уровне обоняния - силком вливаемая в ноздри субстанция. "Амброзия, - вспомнил Марк. - Но по типу воздействия - абразив". Скинул плед.

  Снаружи встретили папоротники. Колыхали вайями прямо у двери. Лес ощутимо придвинулся к деревне. По крышам бунгало расселись эпифиты, стены атаковало войско лишайников. Предупреждали ведь - не поверил, дурень.

  Термометр демонстрировал ноль. "Созерцать созвездия в условиях почти полной их неразличимости? Пожалуй, пас". Возвращаясь, споткнулся о ветки. "Да ладно", - осмотрел москитную сетку, прикрыл окно. Чиркнул зажигалкой (сырость, дерзни-ка высечь искру на счёт "три"). "Корни. Раздробили доски, угу", - зафиксировал аномалию во всяческих ракурсах.

  С каждым вдохом организм насыщался влагой, перенасыщался. Мозг упрямо сигналил: "Дедлайн". Ноутбука на месте не оказалось. Отыскал в мойке, под осколками посуды и слоем ржавой воды.

  - Пятница, вам пистолет, - сказал вслух.

  

  С шести утра селяне молча, организованно уничтожали растения, облепившие хижины. Марк следовал их примеру. Получалось не ахти: орудовать мачете было в новинку, рука ныла от кисти до плеча. Хорошо, Хау прочёл намедни блиц-лекцию.

  Вокруг висел туман. Побеги источали пар. Агатисы сыпали тёплым дождём. Солнце таяло, едва успевая продраться сквозь паутину лиан. Во рту скопилась горечь, Марк чувствовал себя тапиром.

  Строение через дорогу заросло основательно, без мала холм. Хозяин расчистку территории бойкотировал. Сидел на крыльце, исследовал полог леса, не моргая, не шевелясь. Человек лет сорока, в линялой спецовке, босой. Вернуть его под знамёна труда селюки не пытались.

  "Откуда?" - Марк обнаружил в кармане конверт, наполненный зёрнами живицы, пересёк улицу и, опустившись на ступень-кочку рядом с тунеядцем, спросил:

  - Весь сезон духота?

  Человек медленно пожал плечами. Марк представился.

  - Вчера приехал, - добавил, - материал для журнала собираю.

  Под веками незнакомца лежал слой умбры, время и желания, смолотые в пыль. Внезапно зрачки его сжались, надбровные дуги выперли, хвоины, с велосипедную спицу каждая, прорвали кожу изнутри. Марк мотнул головой, видение исчезло, человек изволил кивнуть.

  - Материал, говоришь.

  - Фотографирую.

  - Лучше бы рисовал. Тут быстро выходит из строя любая ап, - человек дёрнул кадыком, словно вибрация голосовых связок травмировала ему гортань, - паратура.

  - Ни туши, ни красок, - Марк отёр пот краем рубашки. - Если только вниз возвращаться, там хоть магазины есть; вполне мотивация.

  - Забирай мои, - человек осёкся. - Нет, поздно: гниль. Палитра - гниль, холсты - гниль, кисти - гниль.

  - В четыре руки быстрее, - Марк решил, что правильнее - отвоевать хибару, не пересыпая никому раны трёпом о ремёслах.

  - Из-за моря, пахнешь бризом, - заметил человек.

  "Ага, откель ещё. Из-за поля, наверное. Болезные".

  - Сельва чего, наступает?

  - Движется.

  - Движется.

  - Движется, верно. Движемся в сельве, циркулируем или тонем.

  - Вы тоже?

  - Строю каноэ.

  - Где? - растерялся Марк.

  - Где мне успеть, - скрежетнул человек. - Ты ступай. А их не слушай. С ней станешь беспечным, с ним - безумным.

  

  Клубы хаоса вращали бар в режиме "штопор". Марк насилу пролез к помосту сквозь бурьян выпивох. Прелестями танцовщиц любовался недолго - Хау возник из дыма, поманил за собой. Схватил кокос, ловко снёс маковку, плеснул рома, взболтал, вылил в кружки. Ни грамма курортной блажи; на рецепты коктейлей, способы подачи местным было начхать. И музыка формировалась путём естественным: плоды тыквы-горлянки, толика ритма - и готово.

  - Как существуете без телефонов, без интернета, без новостей... Связь нужна, срочно. Придётся вниз, к пляжам, пилить, - Марк не старался усложнять досаду вопросительными интонациями, островитянин всё равно делал вид, будто мимо ушей они.

  Селяне на контакт шли тяжело, с хрустом. Хау рассказывал: однажды, лет-эдак-не вспомнит-сколько-назад, тюкнули иноземца, тюкнули да прикопали.

  - Я тебе не для того мачете дал, - заявил, - чтобы геройствовать. Хочешь рубить кусты - руби, хочешь чистить дом - чисти, хочешь лезть в чужое кле - езжай обратно.

  - Он едва живой.

  - Хочешь лезть в чужое кле - катись, - реплика не содержала угрозы, но в тенях мгновенно возник образ уроженца Большой земли, пухом ему лесная.

  - Имя есть у бедняги?

  - Хотел утратить - утратил.

  - Ладно, философ, без шуток, позарез надо. Не могу ваш табак курить, башка от него квадратная. Может, лэптоп где найду.

  Хау скривил рот.

  - Провожатых требуешь. Людям некогда. Через месяц - пожалуйста. Я ведь тебе сразу сказал: закупайся, наверху возможности не будет.

  Хау встретил Марка в береговых манграх, Хау вывел к деревне коридорами мхов. Слово "люди" в его устах звучало издёвкой.

  - Часть суток дёргаете сорняки, вторую часть - режете по дереву, третью - пьёте, четвёртую - спите. Отлично. Других развлечений не предложишь?

  Марк проследил за взглядом Хау, наткнулся на Лаку и опять увяз, соображая, в каких отношениях состоят эти двое: брат и сестра они, муж и жена. Обитатели чащи мало похожи, разве безмолвием, тайны, конфликты, трагедии - сор складируют в избах.

  - Хочешь Лаку - возьми Лаку, - ухмыльнулся "братец", грохнув жестянкой о стол. - Здесь теперь всё твоё.

  Бёдра и руки островитянки качались плавно, в мареве. "Гирляндами увенчанная статуэтка копаловая. Успейте приобрести, иначе перехватят", - сообщал узор танца.

  Ночью Лака не одаривала ласками, но била веслом. Ящериц. Ящерицы зеленели, уплотнялись до драконов, пожирали Лаку, и снова Лака била веслом ящериц, а ящерицы зеленели. Дальше кто-то выл. Так выл - аж от сердца куски отрывались. "По кому воешь?" - Босой избегал появления в кадре. "По тому, что я ветер, - хрипел Хау. - Потому что я ветер".

  Убедительно имитируя сумрак, крался рассвет. Акустическая бомбардировка: свист стали, треск ветвей, вздохи падающих трав, шаги, капель, возгласы - грозилась уничтожить остатки бытия.

  - Дровосеки, вашу налево, община газонокосильщиков. Харе стучать!

  Соседи обмерли, сразило их выступление, Марк же замер. Напротив того, что ещё вчера изображало дом, а теперь - кокон: хитросплетение жгутов, шипов, койра, плюща. Детали находились в процессе роста, конструкция скрипела, растягиваемая витальными силами.

  - Где художник, - обернулся, но туземцы уже махали-пилили, игнорируя ситуацию, - куда дели художника?

  - Улетел.

  "Если выжать из лайма сок и залить в миндалевидные разрезы на смуглой коже, будут глаза Лаки, - Марк сделал шаг прочь. - Если вытянуть из греха нити, заплести сложно, будут косы Лаки. Если выкрасть у ягуара гипноз и пластику, будет хула Лаки. Человек погиб. Вслушайся, ведьма, улетел. Аккорды дряхлого ритуала связывают язык твой узлом. На каноэ можно только уйти".

  - Для чего, - сунул горсть смоляных гранул туземке под нос. - Для чего? Плёнку мою засветили для чего? Дегенераты.

  - Отдохни.

  - Чёрта с два.

  К полудню небеса отяжелели. Ливень поглотил деревню в секунды, растёр пейзаж до состояния камуфляжной мути, первозданной, без людей. Нервно мотаясь по веранде, Марк заметил Лаку, - она брела новорождённой рекой, будто цапля, - догнал у частокола.

  Развалины храма местами подтопило, зато верхний уровень практически не затронуло, лишь плесень глодала своды. Укрытие было набито листвой, как подушка - пером.

  - Объясни, - перебирая мокрые волосы танцовщицы, Марк понял наконец: грозди цветов образуются в них, распускаются в них, умирают в них; то-то пыльцой теперь обмазан весь.

  Лака лениво приподнялась, пульс её стал чем-то далёким.

  - Существа растут. Рядом с лесом, вместе с лесом. Ливни темны, и темны помыслы существ, питаемых ливнями.

  - Технику испортили, карточки, хлеб ведь мой.

  - Не касались вещей, клятва, - пальцы ко лбу, к груди; жест из области скорее искушений, нежели божбы. - Путь корней, слышал? Сомневаюсь. Но грезил, грезил странствием и сейчас грезишь. Это зря, следует беречь ресурс, не метаться, искать точку опоры.

  - Брат знает, что ты со мной? Или не брат?

  - Или не знает.

  - Иногда он покидает деревню.

  - Для сбыта продукции.

  Марк присвистнул, не скрывая иронии.

  - Гумус богат на россказни, - повела голым плечом Лака, - запоминаю слова.

  - Табу, значит, - в народ ходить.

  - Хау - посредник между чащей и миром.

  - А ты?

  - А я земля.

  - Интересно, где сейчас художник.

  - Все вы осколки неба.

  

  Ливень хлестал вторую неделю. Работа в воде по горло свалила Марка. "Может, заразу цапнул. У нас-то иммунитет", - толкования Хау, его присутствие - для костра горячки годилось любое топливо, жесты и звуки особенно.

  Изредка мозаика делирия взрывалась озоном, унимая жар хотя бы на миг-другой. Демон, составленный из зигзагов, спиралей, отпаивал, приговаривая: "Кора хины - верное средство, парень. И гордецам, и строптивцам я дарил свободу, дарил города. Поспорь, ну же. Поспорь со мной, как ранее спорил. С криками глубины. С голосами поверхности. Назову направление, лишь пожелай. Что тебе земля, парень? Бездействие, перегной". Ветер избивал ставни. "Спичкой сгоришь", - сетовал демон. Кроны араукарий пили свет. "Заблудишься", - сетовал демон. Видоизменяя, реконструируя уровни свои, шествовал сквозь тысячелетия лес. Десятки каноэ плутали лабиринтами его, и уплывал с ними лёгкий, притихший чужеземец.

  ***

  - Курганы? - начальник экспедиции сплюнул горечь.

  Ребята слишком устали, чтобы говорить, хватали воздух, сгибались от кашля. Блуждание нефелогилеей, где каждый шаг пропитан ядом, вымотало их.

  Итог был таков: на деревню, обещанную картой, ни намёка. Холмы да лачуга, возле которой угрюмый туземец мастерил погремушку, а его жена чистила фрукты.

  - Рельеф, - буркнул туземец.

  - Ищем руины храма, - начальник экспедиции, подивившись учёности дикаря, смягчил тон. - Укажете, куда дальше?

  - Обязательно, - заверила туземка, - утром.

  Почва вздрагивала целыми островами, аквамариново мерцала.

  Начальник экспедиции переглянулся с энтомологом. "Морфо менелаус", - охотно пояснил тот.